Метс Михаил Сергеевич
История без номера

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Метс Михаил Сергеевич (mets62@yandex.ru)
  • Обновлено: 14/05/2013. 47k. Статистика.
  • Рассказ: Фантастика
  • Тусклые рассказы. Истории не о любви
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Конечно, я сам во всем виноват. И на кой такой хрен я тогда поперся к Саньке? Ну, положим, дело было не столько в Саньке, сколько в Аньке, но какого такого дьявола я вообще вдруг направился к ним? Ведь знал же, знал, что и Аньке, и Саньке личность моя нужна... как Патрису Лумумбе - бесплатные валенки. Как Рональду Рейгану - путевка в Гагры. Или как Леониду Ильичу Брежневу - купленный вне всякой очереди автомобиль "Жигули". Но нет, рассопливился: ах, святая мужская дружба! ах, первая, бля, любовь!
    •    I
      
       Время действия - май 1989
      
      Конечно, я сам во всем виноват. И на кой такой ляд я поперся тогда к Саньке Шлыкову? Ну, положим, дело было не столько в Саньке, сколько в Аньке, но какого такого дьявола я вообще пошел к ним? Ведь знал же, знал, что и Аньке, и Саньке личность моя нужна, ну как... как Патрису Лумумбе - бесплатные валенки.
      
      Или, как Рональду Рейгану - льготная путевка в Гагры.
      
      Или, как лично Леониду Ильичу - приобретенный вне очереди автомобиль 'Москвич-412'.
      
       Но нет, рассопливился: ах, святая мужская дружба! ах, первая, бля, любовь!
      
       На что я вообще рассчитывал? На то, что Анька бросит Саньку и перебежит ко мне? А Санька... да бог его знает, что вообще должен был сделать он. Ну... наверно, сказать: 'Старик, а ты гений!'
      
      Или: 'Давай жить втроем!'
      
      Или просто: 'Я очень тебя люблю'.
      
      Но ни черта подобного он, естественно, не произнес. А вот я, действительно, очень люблю и его и ее.
      
      (Любителей явной и скрытой бисексуальности прошу не беспокоится. Я о другом).
      
      Итак... о чем я?
      
      А! О явной и скрытой бисексуальности.
      
      Хо-ро-шо.
      
      Поначалу в тот вечер все было окей. Во-первых, я был с бодуна. Во-вторых, после грязных и мерзких блядок. А, в-третьих... а, в-третьих, я был именно в том состоянии, в каком начинаешь подумывать: а не ухнуть ли мне с моста? Не сигануть ли под тот симпатичный троллейбус? Не забраться ли мне на чердак и не приладить ли к крепкой чердачной балке петельку?
      
      ... И вот самый разгар этих мрачных фантазий на продуваемом всеми ветрами углу Невского и Садовой я и встретил Эдика Мшвилдадзе.
      
       II
      
      Эдик - ярко выраженный тип грузина-меланхолика. Внешность у Эдика соответствующая: курчавая шапка волос, изогнутый, словно турецкая сабля, шнобель, иссиня-черные глаза с поволокой.
      
      Короче, внешность классического джигита и абрека.
      
       Но под всем под этим скрывается мягкий, словно... гм... толокно, характер типичного русского интеллигента с тысячей комплексов.
      
       - Аве, Цезарь! - крикнул мне Эдик своим, как всегда, чуть-чуть виноватым голосом. - Идущие на смерть приветствуют тебя!
      
      И вскинув руку, сжатую в тельмановский кулак, покраснел.
      
      ******************************************************************
      
       Этого самого Эдю Мшвилдадзе я знаю уже лет тысячу. Я познакомился с ним даже чуточку раньше, чем с Анькой и Санькой. Мы еще не учились на улице Савушкина, мы еще обучались кто где, лично я - в самой средней на свете двести сорок четвертой школе у Тучкова моста, когда нам с Эдиком, как выдающимся юным, бля, биологам, выдали бесплатные билеты на концерт в БКЗ 'Октябрьский'.
      
       На этом же самом концерте присутствовал и Г.В. Романов (тогдашний хозяин города). Нет-нет, естественно, сам Г.В. присутствовал, как и положено, в царской ложе, а мы с Эдей, как выдающиеся юные, бля, юннаты, сидели в пятом ряду партера. И когда Григорий Васильевич с небольшим, тщательно выверенным опозданием прошел к себе, весь зал поднялся и зааплодировал.
      
       А я остался сидеть.
      
       Не то чтоб я был таким уж юным, бля, диссидентом. Нет, я учился в самой средней на свете школе у Тучкова моста, ходил в клуб юных биологов и был человеком до последнего волоска на жопе советским.
      
       Но, когда появился Романов, я остался сидеть.
      
       Эдик Мшвилдадзе взглянул на меня с уважением.
      
      Так началась наша дружба.
      
      
       III
      
       - Аве, Цезарь! - повторно выкрикнул Эдик своим, как всегда, чуть-чуть виноватым голосом. - Идущие на смерть приветствуют тебя!
      
       ('Аве, Цезарь... и проч.' - это он ради меня так усердствовал. Я слыл в узких кругах юным, бля, интеллектуалом).
      
       - А-а, Эдык! И-а... уздрауствуй, дарагой! - заорал, в свою очередь, я с утрированным акцентом грузина из анекдота.
      
       Эдик еще сильней покраснел.
      
      (Нет ничего более несовместного, нежели Эдик и кавказский акцент).
      
       - И-а... как дэла, дарагой? - продолжил юродствовать я.
      
       - Да, в общем, нормально. А ты, Слава, как?
      
       - Спасибо, тоже хреново... Как половая жизнь, дарагой?
      
       - Как обычно... Сдал вот на днях кандидатский минимум. Ты, кстати, об этом еще не думал?
      
       - И-а, канешна, нэт, дарагой! Какой может быть минимум-шминимум, когда я до сих пор не вылечил свой... и-а... храныческий ганарэя!
      
       - Кстати, Слав, - потупился Эдик, - а ты бы не мог говорить без акцента?
      
       - Какой акцент-шмакцент, гамарджоба? Я лутче всэх в нашем ауле гаварю по-русски!
      
       - Ты чего... датый? - наконец догадался Эдик.
      
       - Есть немного.
      
       - А ну-ка, дыхни.
      
       Я дыхнул.
      
      - Мда-а... - поморщился Эдя, - а-амбре. Но, если ты это дело чуток зажуешь, - Эдик порылся в карманах и вытащил мятную карамельку 'Взлет' (в карманах у Эдика хранятся на редкость странные вещи). - Если ты это дело чуток зажуешь карамелькой, мы сможем пойти на день рождения к Шлыковым. Они теперь снова живут на 4-ой Советской.
      
       - К Шлы-ко-вой? - переспросил его я и вдруг почувствовал, как в груди что-то ухнуло, в ушах зазвенело, а во рту появился противный привкус медной ручки. - К Шлыковой? Т. е. к - Смирновой?
      
       - Ага.
      
       (В груди продолжало ухать, а в ушах - звенеть. Мое сердце вдруг стало неправдоподобно огромным. Оно перестало помещаться в груди и застряло в горле).
      
       - Ну, да, к Смирновой. У нее ведь сегодня день рождения.
      
       (Эдик, похоже, ничего не заметил. Он человечек не тонкий).
      
       - Да, конечно-конечно, я помню. А это будет... удобно?
      
       - Why not?
      
       - Да-да, естественно... но, может быть... все-таки...
      
       - Ты что там - не свой?
      
       - Да-да, конечно... я ли вам не свойский, я ли вам не близкий, памятью деревни я ль не до... Короче, давай сюда свою карамель.
      
       Я развернул плотный фантик, бросил в рот гладкий, как галька, 'Взлет' и тут же почувствовал, как вдоль языка и неба подул приятный мятный сквознячок. Мне вдруг расхотелось бросаться под колеса автобуса. Мне вдруг захотелось петь и ходить колесом. Ведь через каких-нибудь десять-пятнадцать минут я увижу... её.
      
      
       IV
      
      
       Нет-нет, это все-таки я во всем виноват.
      
      А не хрен мне было слушать иуду Эдика: 'А-нич-ка бу-у-удит так рада! А-нич-ка та-а-ак по тебе соскучилась!' - всю дорогу пел мне он.
      
       Хрена - соскучилась.
      
       V
      
       ...Нет-нет, любой женщине, конечно, приятно, когда вдруг приходит безнадежно влюбленный в нее долдон и смотрит долгим собачьим взором. Но, если эта женщина имеет четырнадцатимесячное дитя и восьмидесятипятикилограммового красавца мужа, и если ей только что стукнуло двадцать четыре и она решила созвать на этот, пожалуй, последний легальный свой юбилей людей исключительно своего круга, настолько своего, что на длинном столе не стоит ни единого грамма грешной водяры, а сплошь (несмотря на все горбачевские трудности) коньяк да шампанское, шампанское да коньяк и даже две коричневые бутылки 'Вана Таллинна', а вокруг всего этого сказочного великолепия плетется неторопливая вязь интеллигентной беседы, и допотопный катушечный магнитофон 'Астра-2' тихонько бухтит: '...мишель, ма бель, виз а водз вот кам тугевэ вэлл...', - короче, если вокруг создалась атмосфера тончайшей духовности, а здесь вдруг вваливается безнадежно влюбленный в вас долдон и сиднем сидит в углу, и наводит на всех тоску: и тем, что молчит, и тем, что острит, - нет-нет, не банально (он остроумен), а тем, что острит он как-то не так, как привыкли острить испытанные остряки именно вашего круга, - короче, когда происходят все эти нелепые трудности, то здесь, согласитесь, у кого угодно могут не выдержать нервы, и кто угодно может вывести Эдика в коридор и прошептать ему на ухо: 'Эдя, ну зачем ты привел сюда ЭТОГО?'.
      
      А то, что безнадежно влюбленный в вас мудила, видит плохо, а вот слышит - ха-ха! - отменно, за два с половиной года разлуки вы вполне могли и забыть, вследствие чего, возвратившись обратно в комнату и встретившись с его ослепшим от боли взором, вы и сами окаменеете не хуже статуи Командора, и - продлись эта заминка еще хотя бы мгновение - вы бы, наверное, просто бы померли от угрызений совести, просто бы тут же бы померли, вот и все, не приди к вам на выручку восьмидесятипятикилограммовый красавец-муж.
      
       VI
      
       - Слышь, Слав, - с какой-то почти женской нежностью вдруг произнес Саня, - а ты случайно не знаешь, чего это они там об Сахарова ноги вытирают?
      
       - Не-е-ет, - стиснув в кулак все остатки светскости проблеял я, - не... не знаю.
      
       Повисла новая пауза.
      
       ...Мне срочно нужно было уйти. Мне нужно СРОЧНО уйти из этого дома. Остаться здесь - все равно, что публично поесть дерьма.
      
       - Правда, Слав, правда! - вдруг закричала с противоположного конца стола красотка Вера. - Правда... ага! - она осторожно поправила прическу. - Мы вчера с Машкой Тюриной, когда трансляцию-то смотрели, так просто плакали обе, как дуры, глядя на то, что они там вытворяют с Андреем Дмитриевичем. Просто сидели и ревели, как две коровы!
      
       - Но ваш Сахаров тоже хорош, - своим, как всегда, чуть-чуть виноватым голосом возразил ей Эдик, - чего он корчит из себя юродивого?
      
       - Сам ты юродивый! - возмутилась Вера.
      
       Я резко направился к выходу.
      
       - Слав, ты куда? - выкрикнул мне в спину Саня.
      
       - Поссать! - усугубляя неловкость, ответил я.
      
      
       VII
      
      Итак, мне нужно уйти.
      
       Мне нужно СРОЧНО уйти из этого дома.
      
       Остаться здесь - все равно, что публично поесть дерьма.
      
       ...Сквозь неплотно прикрытые двери до меня долетали обрывки полыхавшего в гостиной спора:
      
      - Как заметил В. Ленин, - произнес уверенный Санин голос, - обрусевшие инородцы почти что всегда пересаливают, вставая на путь великодержавного шовинизма.
      
      - Это ты про... меня? - ответил ему, как всегда, чуть-чуть виноватый тенор Эдика.
      
      - Это я просто так, - пророкотал Саня. - Это я, друг ты мой, намекекиваю, что прибалтам нет ни малейшего дела до наших с тобою великоимперских комплексов. Им вполне хватает своих, прибалтийских.
      
      - Но Горбачев... - возразил тенор Эдика.
      
      - Не трожь Горбачева!!! - заглушило его контральто красотки Верочки.
      
       Итак, мне нужно СРОЧНО уйти из этого негостеприимного дома.
      
       И это, в общем, несложно сделать. Нужно просто нагнуться и натянуть ботинки.
      
       Сначала правый.
      
       А - потом левый.
      
       Ну?
      
      ...Я вздыхаю и возвращаюсь обратно в комнату.
      
      
       VIII
      
      - Сла-авка!!! - с какой-то несколько странной радостью встречает меня красотка Вера. - Сла-авка, как хорошо, что ты вернулся! Вот рассуди нас с Эдей...
      
      - Да-да... - потерянно отвечаю я.
      
      - Понимаешь, Славка, Эдик, будучи комунякой (Эдик, не спорь, ты комуняка!), напрочь отказывается выполнять свою собственную комунякскую Конституцию и отрицает право нации на самоопределение. Что ты об этом думаешь?
      
      - Честно говоря, ничего, - вздыхаю я.
      
      - А все-таки?
      
      - Ну... может быть... он кое в чем и прав.
      
      - То есть? - прожигает меня возмущенным взглядом красотка Вера.
      
      - Ну... потому что... - через силу промямлил я, с отвращением чувствуя, что помимо воли втягиваюсь в какую-то совершенно ненужную мне дискуссию, - право нации на самоопределение - это как бы... интернационал-большевистская, ленинская норма, а сформировавшийся после победы в советско-нацистской войне режим безусловно является... национал-большевистским...
      
      - Ну, - презрительно фыркает Вера, - тебе лишь бы лишний раз соригинальничать.
      
      - Да-да, возможно, - вздохнув, соглашаюсь я. - Вполне возможно, что я и сам - комуняка. Эдик, можно тебя на минуточку?
      
      Иуда-Эдик, тупя глазки, подходит ко мне.
      
      - Эдик, у тебя есть резинка? - шепчу я ему на ухо.
      
      - В смысле? - удивляется Эдик.
      
      - В смысле - стирательная.
      
      Эдик озадаченно хлопает себя по карманам.
      
      - Н-нет... ты знаешь, Слав, нет. А зачем тебе?
      
      - Надо.
      
      - А-а... нету, Слав, начисто нету. Может, спросим у Аньки?
      
      - Т-с-с-с... Я тебе! Эдя...слушай, а ты не можешь потихоньку спросить у Верочки? У женщин в их сумках чего не бывает.
      
      Эдик таинственно перешептывается с красоткой Верой, та - с белобрысой прыщавой Семеновой, та - с какой-то толстой, полузабытой и (сразу видно) хозяйственной, и эта толстая, полузабытая и - сразу видно - страстно мечтающая выйти замуж, заметно робея, подходит ко мне и передает из ладошки в ладошку запечатанную бритву 'Жилет' в белом конвертике.
      
      - Больше ни хрена нет, - говорит она неожиданным басом.
      
      - Спасибо, - отвечаю я ей и, прихватив пакет с ностальгической полустершейся надписью 'Зенит - чемпион!', опять выхожу в коридор и запираюсь в туалете.
      
      
       IX
      
      
      Дело в том, что иуда-Эдик, окромя всего прочего, еще и намурлыкал, что день, мол, рождения - это просто, мол, повод, что будет обычная собирушка - встреча старых друзей, а никаких, мол, подарков не требуется. В результате я не только явился незваным, как монголо-татарин, но и оказался единственным из двух десятков гостей, припершимся без презента.
      
      А дарить-то мне было особо и нечего, кроме купленного перед самым загулом и до сих пор болтавшегося в моем пакете антикварного сборника А. Ахматовой. Но перед этим нужно было стереть неприлично высокую цену.
      
      Дебиловатый, конечно, подарок. Тем более, что Анька (моя, естественно, Анька, а не мадемуазель Горенко) - человек в литературном смысле простой и любит Есенина. Но, в конце-то концов, Ахматова - это Ахматова. И этот музейной редкости сборник ('Anno Domini', Петроград, 1921 год), окруженный всеобщим пиететом, почитаемый и нечитаемый, наверняка ни один десяток лет простоит теперь на Анькиной книжной полке.
      
      И, может быть, в году 2025 живущая в измененном и обновленном СССР старушка Анька раскроет его и расскажет внукам, что на самой-самой заре Великой Перестройки один безнадежно влюбленный в нее долдон подарил ей эту тощенькую брошюрку (наверное, денег пожалел).
      
      ******************************************************************
      
      За эти два с половиной года она очень сильно переменилась.
      
      Стала совсем другой. Ну как же: беременность, муж и дети.
      Она очень сильно переменилась. Все эти восемьсот шестьдесят восемь дней я хранил в своей памяти совсем иной образ.
      
      Но теперь-то я знаю: все оставшиеся несколько тысяч дней, до той самой минуты, когда я ее забуду (а ведь когда-нибудь я ее забуду), мне придется помнить Аньку именно такой - подурневшей и почужевшей, с дитём и мужем.
      
      ******************************************************************
      
      ...Итак, задвинув щеколду, я сперва для удобства сел на стульчак, а потом разорвал обертку, вынул упругое лезвие и, распахнув книгу там, где стоял фиолетовый штампик с ценой, стал, не дыша, соскребывать вписанную в него циферку '240'.
      
      - Уф! - выдохнул я через пару мину. - Кажется, все.
      
      Любовь творит чудеса. Даже своею неумелой рукою (с детства заточенной под детородный орган) я удалил эти цифры:
      
      а) радикально
      
      б) незаметно.
      
      Стоит себе фиолетовое слово 'цена', а что там стоит за ценой - совершенно не видно.
      
      Так-то оно лучше. Правда, Анна Андреевна?
      
      (Тем более, что зарплата у красавчика Сани - сто рублей с чем-то).
      
      Ну-с, теперь-то, кажется, действительно все.
      
      Я отодвинул щеколду. Приоткрыл дверцу...
      
      Черт, чуть не забыл! Нужно для конспирации спустить воду.
      
      Странно. Слив не работал.
      
      Я забрался на унитаз и заглянул в бачок.
      
      Действительно странно. Воды, вроде, доверху. Поплавок - приподнят. А вода - не течет.
      
      В прочем... я не сантехник. Не течет - и бог с ним.
      
      Настроение мое вдруг необъяснимым образом прояснилось. А фразочка 'я не сантехник' вдруг разрослась в стихотворную пародию на Евгения Евтушенко:
      
       Я в детстве
       мечтал стать
       водо
       про
       вод
       чи
       ком,
       И жизнь
       прожить
       на
       станции Зима...
      
      
       'А ведь офигительно получилось!' - с гордостью подумал я, - 'просто офигительно: и жизнь прожить на станции Зима... и жизнь прожить... на станции Зима... Но делаем мы не всегда, что хо-чет-ся, я стал поэтом... та-та-та хана... Просто офигительно. Почти гениально!'.
      
      ******************************************************************
      
      ...От литературного творчества меня отвлек огромный черный кот Никодим. Никодим - это я так, не будучи ему представленным, звал про себя величественного Анькиного и Санькиного котяру.
      
      (На самом-то деле я думаю, что и Анька и Санька были людьми достаточно вменяемыми, чтоб окрестить своего любимца просто Васькой или Кузькой, но, несмотря на это, мне почему-то нравилось звать этого жирного, неправдоподобно огромного, как бы вылепленного из полуночного сумрака котищу именно Никодимом).
      
      Так вот, Никодим - зевал.
      
      Его ярко-красная пасть была распахнута настежь, его угольно-черная спина выгибалась дугой, а толстый пушистый зад был отклячен. Причем, в таком положении он замер, похоже, навечно.
      
      Вроде бы - каталепсия.
      
      Жутко жалко скотину.
      
      В прочем, я не ветеринар.
      
      Миновав окаменевшее животное, я протопал по длинному коридору к гостиной, где вовсю веселилось общество.
      
      Веселилось, опять же, как-то на редкость беззвучно. Даже допотопный катушечный магнитофон не бухтел.
      
      - Чего они все затаились? - мельком подумал я и приоткрыл дверь.
      
      ...................................................................................
      
      Открывая ее, я чуть не сшиб с ног Эдика Мшвилдадзе.
      
      Он покачнулся, но, вовремя подхваченный мной, устоял. Правая рука Эдика находилась сантиметрах в пяти от ручки двери, левая была откинута далеко назад, корпус чуть-чуть наклонен. Колени полусогнуты.
      
      На полуобращенном к народу и расплывавшемся в прощальной улыбке лице были - как у Манилова - только нос и губы.
      
      В прочем, все остальные выглядели не лучше.
      
      Восьмидесятипятикилограммовый красавец Саня наливал себе в рюмку ликер. Между горлом бутылки и краем бокала дрожала зеленая нитка 'Вана Таллинна'. На заметно полнеющем Санином лице застыло обычно ему несвойственное выражение мефистофельского сарказма.
      
       Незамужняя и хозяйственная, подперев кулаком щеку, сидела рядом. Ее простоватая круглая ряшка кривилась в гримасе кабацкой тоски.
      
      Высоко взлетевшие брови сидевшей напротив Аньки свидетельствовали о безудержном веселии пополам с безудержным же изумлением.
      
      Лица всех прочих присутствующих выражали различные степени вежливой скуки.
      
      Но больше всех, пожалуй, не повезло красотке Вере. Перед самым моментом 'икс' она собралась чихнуть и сейчас страшнее красотки Веры был один Костя Райкин.
      
      ...................................................................................
      
      За-бав-но.
      
      Это дело следовало обмозговать и обмыть.
      
      Я сел рядом с Саней. Навалил себе полную миску салата и набулькал полный стакан 'Вана Таллинна'.
      
      Тяпнул. Откушал.
      
      Тэк-тэк-тэк.
      
      Я еще раз внимательно огляделся.
      
      На загоревшемся за время моего отсутствия телеэкране вовсю заседал съезд народных депутатов. Какой-то забравшийся на трибуну бородатый товарищ чего-то такого эмоционально втолковывал всем прочим народным избранникам.
      
      (Лишь значительно позже, изо дня в день наблюдая брадатого в каждом втором телевизоре, я наконец-то вспомнил его фамилию - депутат Казанник).
      
      За-бав-но.
      
      Это дело требовалось обмозговать и обмыть.
      
      Я тяпнул еще полстакана.
      
      Однако мое капризное вдохновение продолжало упорно диктовать мне стихи:
      
      Я в детстве
       мечтал стать
       водо
       про
       вод
       чи
       ком,
       И жизнь
       прожить
       на
       станции Зима.
      Но делаем
       мы
       не всегда,
       что
       хо
       чет
       ся.
       Я стал поэтом.
       Мне
       теперь - хана.
      И, утопая
       в клевете облыжной,
      Опять приняв
       валета
       за
       туза,
       Я говорил себе,
       на
       вост
       рив
       лы
       жи:
       'Не мучься,
       Женька,
       сдали вантуза'.
      
      - Ох, и круто!
      
      Ну, а потом,
       неправедно-рассерженный,
       несломлено-отверженный,
      Я шел...
      
      - Хватит! - перебил я себя самого. - Хватит страдать херней. Необходимо срочно сосредоточиться.
      
      Я встал и побродил среди окружавших меня живых статуй. Зачем-то потрогал за руку Эдика. Так и есть. От Эдиковой ладони тянуло смертельным кладбищенским холодком.
      
      Я потрогал тарелку, вилку и скатерть. Дотронулся до дверцы трельяжа.
      
      Так и есть.
      
      Температура всех окружавших меня предметов составляла где-то семь-восемь градусов.
      
      Цельсия. Разумеется, Цельсия.
      
      Странно. До чертиков странно.
      
      Печально вздохнув, я решился на опыт.
      
      Я взял любимую Анькину вазу (Анька прямо-таки обожает всевозможные искрящиеся многопудья; боюсь, что этой ее привязанностью заведует тот же участок души, где приютилась и любовь к ветхому шушуну на пару с весенней гулкой ранью), итак, я вынул любимую Анькину чешскую вазу и осторожно разжал пальцы.
      
      Так и есть.
      
      
       Ваза зависла в воздухе.
      
       Чудовищно любопытно.
      
      Тогда я решился еще на один рискованный эксперимент. Я осторожно подпрыгнул.
      
       До наступления момента странностей такой прыжок должен был привести к тому, что я подлетел бы вверх сантиметров на сорок. Но сейчас я настолько боялся врезаться головой в потолок, что инстинктивно поднял вверх руки.
      
       Чудовищно любопытно.
      
       В отношении меня закон тяготения действовал. Подлетев на полметра вверх, я благополучно опустился на пол.
      
       Я вспомнил бессмертного Сашу Привалова и решил провести еще пару-тройку простейших физических опытов.
      
       В результате приваловских опытов выяснилось: я был как бы одет в тончайший пространственно-временной кокон. Например, если я просто открывал кран на кухне, вода из него не текла. А вот ежели я забирал носик крана в руку, то вода из него начинала сочиться.
      
       Более того! Полностью спрятав ее в кулаке, мне удалось оживить зависшую в воздухе муху. Я вдруг ощутил, как она начала шевелиться и жужжукать. Но, стоило мне растопырить пальцы, как муха тотчас же, не успев взлететь, окаменела.
      
      Чудовищно любопытно.
      
      В прочем, я - не физик.
      
      ...................................................................................
      
      Я сел, докушал салат. Опрокинул третий стакан 'Вана Таллинна'. Полюбовался на бороду депутата Казанника. Говоря откровенно, у Аньки и Саньки делать мне было больше нечего.
      
      ...Я встал, аккуратно поставил на книжную полку 'Anno Domini' и направился к выходу. Но потом не выдержал, на минутку вернулся, вынул из пакета свой любимый цанговый карандаш, отыскал на Санькином письменном столе небольшой бумажный обрывок, крупно на нем написал: 'Тщетны россам все препоны', и осторожно вложил этот белый лоскут в чуть отставленную руку Эдика.
      
      
       X
      
      Поллитра ликера, надо честно признаться, ощутимо подняли мне настроение. Я шел, напевая отличную песню на слова Е. А. Евтушенко:
      
      Я в де-е-етстве мечтал стать во-до-проводчиком,
      И жизнь пра-а-ажить на станции Зима...
      
      Захотелось добавить. Заглянув в шашлычную на углу Староневского и Суворовского и, не отыскав в ее закромах ничего, окромя 'Ркацители', я таки с горя выдул бутылку. Потом доел за каким-то лысым гражданином почти что нетронутый шашлык по-карски и покурил.
      
      А потом снова вышел на улицу. Уже ничего не стесняясь, пел:
      
      Ну, а по-отом неправедно-рассерженный, несломлено-отверженный я шел,
      Вокруг сиял небес огонь разреженный
      Та-ти-ту-та-ту та-ту-та-ту пом.
      
      Вообще-то я собирался идти к 'Метрополю'.
      
      Но - не добрался.
      
      Виноват повстречавшийся мне на пути погребок 'Коньяк-Шампанское', где, правда, ни коньяка, ни шампанского не было, но зато в избытке имелся ликер вишневый.
      
      (Ужасная, кстати, мерзость!)
      
      Чем все это закончилось я, если честно, не помню. Очнулся я в универмаге 'Гостиный Двор'. Я лежал в проеме торговой витрины, завернувшись в оконную занавеску. Под моей головой находился портфель из лжекрокодиловой кожи. К ручке портфеля был ниткой примотан ценник: '48 руб. 55 коп.'.
      
      Сколько времени я так проблаженствовал, вычислить было, увы, невозможно. Светило все тоже июньское солнце. Две трети горевших в соседней секции телевизоров показывали бородатого депутата Казанника, одна треть - футбольный матч 'Зенит - Шахтер'. Застывшая на Перинной линии пожилая провинциальная пара точно так же прижималась носами к стеклу, как и день (или час? или год?) тому назад.
      
      Т-а-а-аска...
      
      Монастырь с алкоголем.
      
      
       XI
      
      Тоска привела меня к 'Метрополю', где и состоялся очередной гусарский кутеж с питьем шампанского и битьем штафирок.
      
      
       XII
      
      ...'Так жить нельзя', - подумал я энное количество дней спустя.
      
      Надо СРОЧНО что-то менять.
      
      Ну, например... поселиться в Публичной библиотеке.
      
      Эта мысль осенила меня близ площади Победы. За моею спиной возвышалась 'Мечта импотента', а впереди поблескивали парники фирмы 'Лето'. Собственно, еще пару минут назад я собирался пожить на природе. Но сейчас простоватые сельские радости перестали прельщать мое сердце. Мною вдруг овладела мысль о суровой академической карьере. Несколько лет неуклонной аскезы и...
      
      ...я:
      
      а) выучу древнеяпонский язык,
      
      б) стану специалистом по вавилонской магии,
      
      в) напишу восьмисотстраничный труд на тему: 'Творчество Ф. Достоевского и кризис викторианской культуры'.
      
      Неужто это не явится достаточным оправданием для любой, а, следовательно, и моей жизни?
      
      Естественно, явится. А, поскольку слова у меня никогда не расходятся с делом, ваш покорный слуга тут же прошел с песнями все четырнадцать километров: от Средней Рогатки до Лиговки, от Лиговки до площади Восстания, от Восстания до угла Невского и Садовой, где, наконец, показалось до боли знакомое желтое здание Публичной библиотеки.
      
      Вбежав по истертой мраморной лестнице внутрь, через каких-нибудь двадцать (условных) минут я успел нагрузиться до самой ватерлинии: двенадцать томов Соловьева, три тома Ключевского, плюс - из спецхрана - практически весь Александр Исаевич Солженицын, плюс - для души - большой кишиневский Маркес, серые 'Выигрыши' Кортасара, никогда не читанные мною струговская 'Сказка о тройке' и булгаковская 'Белая гвардия'. Все это я перетаскал на специальный стол 'Для докторов наук', после чего погрузился в пиршество мысли.
      
      
       XIII
      
      ************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************
      
      
       XIV
      
      ...Нет.
      
      Ни схимника, ни подвижника из меня не вышло. Как, в прочем, и кутилы-гуляки. Уже несколько дней я живу в пирожковой 'Минутка', ем холодные беляши, пью ледяной бачковый кофе и читаю украденную из Публички подшивку 'Литературной газеты'.
      
      Такое растительное существование меня, в общем, устраивает. Мой вконец обленившийся организм способен воспринимать исключительно суррогаты: пищевые, культурные и сексуальные (избавлю читателей от подробностей). Все настоящее им отторгается.
      
      Я никуда не хожу, нигде не бываю, ничем не интересуюсь. С утра и до вечера ем беляши, перечитываю 'Шестнадцатую страницу' и занимаюсь самоудовлетворением.
      
      
       XV
      
      Заметил в зеркале пузо. Решил озаботиться своей физической формой. Принес из Гостинки гирю в два пуда. Толкнул от плеча восемь раз. Кроме этого твердо решил заняться джоггингом: ежедневно бегать до Пяти углов и обратно.
      
       XVI
      
      Сенсация! Обнаружен Пятница. Во время вчерашней пробежки по Рубинштейна в правом нижнем окне трехэтажного желтого домика я заметил нечто весьма необычное.
      
      В окне стояла высокая клетка с крысой.
      
      Но странным было не это. Крыса была - живой.
      
      Она металась по клетке, грызла прутья, а, заметив меня, и вообще устроила нечто вроде истерики. Вызволение пленницы далось мне с трудом: в силу остаточной интеллигентности я не решился разбить стекло, а, сгоняв на Гостинку, разыскал там в хозяйственном стамеску и, вернувшись назад, отжал таки раму по-культурному.
      
      И вот теперь со мною в 'Минутке' живет здоровенный белый крыс по кличке 'Леня' (я назвал его в честь Л. И. Брежнева). Он жрет беляши , сосет воду из импортной белой поилки и беспрерывно гадит. И еще этот голый коричневый хвост.
      
      Бр-р-р!
      
      
       XVII
      
      Решил выпустить крыса. Он с радостью покинул клетку и тотчас шмыгнул под прилавок.
      
      А я погрузился в 'Литературку'. Кстати, подшивка кончается. Нужно бы не полениться сходить в научные залы и притаранить 'Литгаз' за 1971 год.
      
      
       XIX
      
      Ленька вернулся! Видать, ему тоже не сахар жить в одиночку. Сидит у меня на плече, пытается, зацепившись за уши, залезть мне на голову. А я и не против. Довольное милый зверек, а к его жуткому голому хвостику я почти что привыкнул.
      
      
       XX
      
      Решил написать миниатюру для 'Литературной газеты'. Назвал ее 'Рожно на стену!'. В ней клеймится мещанство.
      
      
       XXI
      
      Закончил 'Рожно' (на мой взгляд, гениально). Потом ходил вместе с Ленькой в Гостинку. Принес домой штангу и тренажер. Решил стать вторым Шварценеггером.
      
      
       XXI
      
      Двухпудовую от плеча толкаю уже двадцать четыре раза. От груди, правда, жму только сто. Но это дело наживное.
      
      Кстати, чертов Ленька во время работы с тяжестями жутко мешает. Стоит мне лечь, чтоб пожать от груди, как он тут же начинает по мне усиленно ползать и норовит подползти под самый гриф штанги. Ору на него, но без толку.
      
      Доцент тупой.
      
      ...Подошел сегодня в плавках к зеркалу и офигел: аполлон! Как есть аполлон! Неплохо бы сфоткаться, фотик в принципе есть, но учиться этому делу решительно неохота.
      
      
       XXII
      
      Бросил кач наглухо. Занимаюсь исключительно карате и йогой. Восстанавливаю гибкость души и тела.
      
      
       XXIII
      
      Забросил и йогу. Решил худеть. Ленька что-то чувствует себя неважно.
      
      
       XXIV
      
      Худеть не выходит. Стал толще актера Невинного. Сквозь шерсть на груди просвечивают реальные женские сиськи второго, примерно, номера (про брюхо вообще молчу).
      
      Но пузо, сиськи - это господь с ним. Смущает другое: обметавшая щеки бородка почему-то стала на четверть седой. Ленька совсем уже квелый.
      
      
       XXV
      
      Ленька умер.
      
      Я похоронил его в Екатерининском скверике и водрузил на могиле дощечку:
      
      Крыс Лёнька
      ?? - ??
      Покойся с миром
      
      
      
      
      
      
      
      
       XXVI
      
      Мне очень плохо.
      
      
      
      
       XXVII
      
      МНЕ ОЧЕНЬ ПЛО...
      
      
       XXVIII
      
      МНЕ...
      
      ************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************
      
      
       XXIХ
      
      Сегодня впервые за много дней (хотя какие здесь, к черту, дни? ведь времени нету) вышел на улицу. То ли я постепенно схожу с ума, то ли вокруг начались перемены.
      
      Люди стали другими. Напрочь исчезли спортивные костюмы и варенки. А над входом в котлетную на углу Мойки и Невского загорелись странные буквы:
      
       VERTU.
      
      Что они значат?
      
      
       XXX
      
      Нет, все-таки очень странные люди заполнили Невский. Процентов девяносто мужчин - в шортах. На дамах майки с манящими вырезами. Многие (без различия пола) прижимают к ушам какие-то досочки. Форма досок, похоже, свидетельствует о социальном статусе: чем досочка тоньше и шире, тем более высокое место в общественной иерархии занимает ее владелец.
      
      
       XXXI
      
      Ходил на могилу к Леньке. Думал о том, чтобы сделать ему настоящее каменное надгробие. Если честно, поплакал.
      
      На обратном пути случайно толкнул какого-то пидора (пидора в медицинском смысле: он был в розовых полупрозрачных штанишках и нес на лице полпуда косметики).
      
      Задетый мною альтернативно ориентированный вдруг произнес:
      
      - Извините.
      
      Я машинально ответил (почему-то по-английски):
      
      - Oh, pass it down! It's been my fault .
      
      После чего, наконец, осознал происшедшее и замер с широко распахнутым ртом.
      
      
       XXXII
      
      ...Никакой пирожковой 'Минутка' на Невском, 20 не было. На ее месте располагался ресторан 'Сабвэй'. В его зеркальной витрине отражался какой-то небрежно одетый товарищ. Судя по той издевательской точности, с какой этот полубомж передразнивал мои движения, отражался в ней ваш покорный слуга.
      
      Я получше вгляделся в свое отражение и сперва, если честно, подумал, что между широких плечей небрежно одетого какой-то грубый шутник засунул голую задницу. Но потом понял, что это теперь у меня такое лицо.
      
      ...В боковом кармане моих штанов что-то настойчиво запиликало. Я вынул свою говорильную досочку. Дощечка была толстой и узкой, на основании чего я заключил, что мой социальный статус, увы, невысок.
      
      Ну и бог с ним.
      
      На экране дощечки горели буквы:
      
      'Купи постного масла, какого-нибудь сока и бутылку сухого вина (для мамы)'.
      
      Судя по буквам, я был женат. Причем - счастливо.
      
      ...Прочитав эсэмэс-сообщение, я обогнул какого-то молодящегося старичка в кроссовках и рысью побежал к Елисеевскому.
      
      
      Санкт-Петербург.
      Шувалово-Озерки - Петроградская сторона - Нарвская застава.
      1989 - 2013
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Метс Михаил Сергеевич (mets62@yandex.ru)
  • Обновлено: 14/05/2013. 47k. Статистика.
  • Рассказ: Фантастика
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.