Аннотация: По-настоящему богат я был в жизни только однажды. Мне было семь с половиной лет. Я разбогател ровно в десять утра, а где-то к половине двенадцатого окончательно разорился.
Как я был миллионером.
(фрагмент романа "Записки лузера")
...По-настоящему богат я был в жизни только однажды. Мне было семь с половиной лет. Я разбогател ровно в десять утра, а где-то к половине двенадцатого окончательно разорился.
Началось все с того, что в самом центре двора появился очень большой и не очень знакомый мне мальчик. Обойдя наш чахоточный скверик, он направился прямиком ко мне. Мальчик что-то сжимал в руках. При ближайшем рассмотрении это что-то оказалось здоровенной железной банкой.
- Что там у тебя? - спросил я его. - Гвозди?
(В точно такой же красивой железной банке из-под бразильского кофе мой дядя держал набор сапожных гвоздей.)
- А вот и не гвозди, - презрительно хмыкнул мальчик. - Сам ты - гвозди! У меня там... вот...
Он бережно приоткрыл банку и, не дыша, протянул ее мне.
По белому круглому днищу ползало больше десятка блестящих жуков.
- Это еще что! - все так же чуть снисходительно продолжил пацан. - У меня еще есть жук-плавунец и жук-носорог.
И он достал из кармана штанов еще одну плоскую баночку: в ней ползали черный жук-плавунец и темно-агатовый жук-носорог.
- Можно потрогать? - спросил его я. - Ну Сла-авик... ну ра-азик... ну можно?
- Ну, трогай, хер-то с тобой.
И я благоговейно потрогал пальцем острый, как шильце, рог.
(Темно-агатовый, неправдоподобно громадный - о Боже, как этот жук был прекрасен!)
- Откуда знаешь, что я - Славик? - подозрительно спросил меня владелец жуков.
- Тебя все знают, - подхалимски ответил я и снова чуть-чуть укололся пальцем об острый, словно иголка, рог. - Тебя все-все знают. Тебя зовут Славик, ты с заднего двора и твой папка пьет.
Я рос в небогатой семье и денег мне не давали. И я даже не очень-то твердо знал, много это или же мало - "рубель". Но я был твердо уверен в одном: мне его не дадут. Так что с мечтой о жуках приходилось расстаться.
Я повернулся к жукам спиной, горько-горько вздохнул и... и здесь вдруг увидел его.
Рубель.
Он лежал вверх гербом на черной земле газона. Не веря своему счастью, я быстро-быстро его поднял, перевернул и увидел бесконечно любимый профиль вождя.
Точно.
Рубель.
- На!
Я протянул его Славику.
Славик как-то странно замялся (он явно подумывал, как бы просто отнять его у меня).
Итак, Славик как-то странно замялся, нехорошо кашлянул и... и здесь вдоль двора своей шикарной матросской походочкой прохилял Павлик Перебаскин.
Славик (он был не из нашего дома) снова чуть-чуть стушевался. Соотношение сил резко поменялось.
Это раз.
А во-вторых, сверкать юбилейным рублем при Павлике мог только законченный идиот. Славик ловко спрятал монетку за щеку и произнес:
- Вадно.
После чего торопливо всучил мне обе банки и осторожно, бочком-бочком-бочком прошмыгнул мимо вальяжно развалившегося на садовой скамейке Павлика.
Так благодаря хулигану Павке я стал обладателем сказочного богатства. Радость моя была безмерна. Ни один человек старше двенадцати лет никогда не сумеет понять масштаб этой радости.
Радость моя была двоякой: это была радость обладания дорогой дефицитной вещью и одновременно радость диктатора крохотного народца. Когда я был простым обладателем, то два продолговатых клопа-пожарника равнялись для меня двум комодам красного дерева (голубая мечта моей бабушки), а гордо плавающий в отдельной стеклянной банке жук-плавунец был вещью куда как более ценной и, пожалуй, тянул на трехкамерный холодильник - вещь, о которой бабушка и мечтать не смела и наяву которой владел лишь самый богатый из наших родственников - инспектор горторга дядя Жора.
Ну а что касается темно-агатового жука-носорога, то он являл собой ценность уже совершенно немыслимую... ну... что-то вроде цветного (sic!) телевизора или трехкомнатной отдельной квартиры, коих живьем я, естественно, ни разу не видел и знал лишь из подробных рассказов бабушки о жизни засекреченных академиков и популярных киноактеров.
Ну а когда жуки начинали казаться мне населением или, лучше сказать, войском, тогда клопы-пожарники моментально превращались в служак-майоров, жук-плавунец - в гросс-адмирала Дёница, рядовые жуки - в царицу полей пехоту, ну а жук-носорог становился, естественно, маршалом-генералиссимусом-наполеоном.
А когда полчаса спустя мне вдруг приходила охота переселиться в древность, клопы становились пращниками, рядовые жуки - тяжеловооруженными гоплитами, гросс-адмирал - тысячевесельной триерой, а жук-носорог - всамделишным носорогом, на котором восседал я - Владыка Вселенной.
Часа через два (мне и сейчас неприятно писать об этом) моя цезарианская дурь зашла так далеко, что я решил казнить за трусость двух самых невзрачных жуков-обозников. В самом начале казни я еще соблюдал какую-то видимость законности и старался честно выполнить свой собственный приговор - "усекновение капуты", - но когда после первого же тычка булавкой из-под хрупкого черного панциря брызнула жирная белая лимфа, я тут же осатанел вконец и стал вонзать острие куда ни попадя...
...Как и все тираны и деспоты, я погорел на любви к реформам. Я решил облегчить жизнь своего народца и устроил ему в обувной коробке прогулочный дворик. Главное, что стенки в коробке были очень высокие: будучи под присмотром, ни одна жучиная сволочь не могла проползти в высоту даже трети картонного ограждения. Все положенные ему пятнадцать минут мой народ гулял чинно-спокойно: гросс-адмирал смешно волочил свои длинные красные ноги, жук-носорог потешно скворчал, будучи взятым на руки, остальное жучиное простонародье бестолково шарахалось из стороны в сторону в тщетных поисках тени. Потом меня срочно позвала бабушка. А когда я вернулся...
...В КОРОБКЕ НИКОГО НЕ БЫЛО.
Жуков не было рядом, на подоконнике. Их не было в пыльной щели за батареей. Их не было в дальнем углу за секретером. Все они, даже неповоротливый гросс-адмирал, куда-то исчезли.
Горе мое описывать бесполезно.
Это было горе свергнутого диктатора.
Это было горе брошенного любовника.
Горе хозяйки, расколотившей любимый сервиз.
Горе вконец разорившегося бизнесмена.
* * *
С тех пор прошло лет тридцать-сорок. Моя протекавшая после этих событий жизнь не была ни особенно удачливой, ни особенно несчастливой. Были люди, мне люто завидовавшие. Были люди, искренне считавшие меня недотепой.
Короче, это была самая что ни на есть обычная жизнь. Но я твердо знаю одно: ни такого космического везения, ни такой сногсшибательной катастрофы в ней больше не было и не будет.