Метс Михаил Сергеевич
Два актера

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Метс Михаил Сергеевич (mets62@yandex.ru)
  • Размещен: 26/10/2012, изменен: 26/10/2012. 25k. Статистика.
  • Миниатюра: Проза
  • Записки лузера (фрагменты)
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ...А в далекой Москве с нагретого трона с треском слетает упрямый товарищ Хрущев. Через год это больно аукается сидящему в г. Ленинграде товарищу Толстикову. Хрущевский ставленник Толстиков направляется полномочным послом в Китай. На освободившееся кресло первого секретаря обкома садится Григорий Васильевич Романов. Кто он такой?Нет, вы это серьезно?КТО ОН ТАКОЙ?!Sic transit gloria mundi, друг мой читатель...Нет, как все-таки эта gloria mundi с годами вдруг - вжик! - и transit.Думал ли я, ничтожнейший из червей, что когда-нибудь мне придется объяснять подросшему за годы разгула свобод поколению, кто такой Романов Г. В.? То есть меня, Метса М. С. , вы худо ли, бедно ли знаете, а вот Г. В. Романова - нет.Так ведь, глядишь...Но об этом чуть позже.
    •   (фрагмент из романа "Записки лузера")
      
      
      Да... жизнь штука сложная. Что, кстати, лишний раз подтверждает и висящий напротив меня рекламный плакатик. Плакатик, опять же, не так чтоб типичный. Он рекламирует не супермаркет и не оператора мобильной связи, а театральный спектакль. На плакатике широко улыбается средних размеров звезда - московский актер Ростя Хайкин.
      
      Спектакль называется "По барабану", но Хайкин почему-то держит в руках скрипку. Уже побывавшая в этом вагоне шпана расстаралась: под левым глазом у Ростислава Александровича чернеет огромный фингал, во рту - папироска. Два зуба выбиты.
      
      Но внешность у этой московской звезды настолько... м-м... специфическая, что я, положа руку на сердце, просто не знаю, проиграл ли Ростислав Александрович от происков хулиганов или же наоборот - выиграл. Порою мне кажется, что так - с папироской и прикрывающим пол-лица фингалом - он выглядит даже несколько симпатичней.
      
      Между прочим, звезда хотя и московская, но с крепкими питерскими корнями. Хайкины - старинный санкт-петербургский род. Что-то вроде Лурье. Хотя и, конечно, послабже.
      
      Рассказывают, что Ростин дед - художественный руководитель Александринского театра Семен Абрамович Хайкин - в послевоенные времена был вызван чуть ли не к самому товарищу Жданову, где ему без особых обиняков и намекнули, что возглавлять императорский театр с такой местечковой фамилией как бы... политически неправильно. И что, мол, фамилию надо сменить.
      
      Согласно легенде, крошечный Семен Абрамович гордо вскинул свой политически неправильный нос и, приосанившись, отчеканил:
      
      - Фамилию менять отказываюсь. Но согласен пожертвовать второй буквой. Получится очень по-русски.
      * * *
      Короче, род и древний и славный. И, видимо, именно как своего рода аристократа Ростислава Александровича и позвали в далеком 1999 году на встречу с полковником Путиным.
      
      Это сейчас полковник Путин может - возникни у него такая блажь - поделиться красотою и обаянием хоть с самой Мэрилин Монро. А вот в те времена именно Путину приходилось брать напрокат красоту и харизму у любимых народом артистов.
      
      И я на всю свою жизнь запомнил двух таких, сидевших в самом первом ряду, знаменитых деятелей театра - уже упоминавшегося мною Ростю и Мрака Андрониковича Джахарова, главу "Комкона". Помню точеный профиль Джахарова и подвижную, чисто актерскую физиономию Рости. Помню, как с монетного лика Джахарова явственно считывался своеобразный снобизм видавшего всякие виды публичного мужчины. Лицо это как бы без слов говорило: "А мне хоть Путин, хоть Распутин, хоть Брежнев, хоть Горбачев. У меня театр".
      
      (А рядом вовсю хлопотал своею наполовину юношеской и наполовину старческой ряшкой впервые, быть может, позванный на ритуальную случку с властями Ростя. Он как бы тоже без слов кричал: "И у меня театр! И у меня театр!! И у меня театр!!!")
      
      Джахаров в эту минуту выглядел...
      
      Джахаров в эту минуту выглядел, как выглядит пожилая и дорогая великосветская блядь на фоне бескорыстной деревенской давалки.
      * * *
      
      Я вновь прилипаю взглядом к плакату.
      
      Какое-то время думаю о странных извивах актерской профессии.
      
      Наконец, после долгих раздумий, прихожу к выводу, что роковая зависимость от телепиара и вытекающая из нее безусловная преданность всем власть держащим - суть неотъемлемые атрибуты лицедейства.
      
      Писатель имеет возможность писать в стол, актер же способен сыграть только в ящик.
      
      Да. Это так.
      
      В Интернете не полицедействуешь.
      
      Писатель имеет возможность писать в стол, актер же способен сыграть только в этот, как его, ящик.
      
      Зо-ло-ты-е сло-ва!
      
      Но бывают и - исключения.
      * * *
      
      Здесь я вдруг вспомнил виденный все в том же далеком 1999 моноспектакль Сергея Юрского "Евгений Онегин".
      
      Впечатление, дорогие читатели, странное. Донельзя.
      
      Ведь что такое, собственно, моноспектакль (то есть так называемое художественное чтение: публичное шпаренье заранее вытверженных стихотворных строк наизусть)?
      
      Вот старожилы-то помнят, какие лохани, ушаты и ванны вполне узаконенной юбилейной халтуры обрушиваются на нас раз в пятьдесят лет, в каждую круглую дату Александра Сергеевича.
      
      А здесь вдруг...
      
      Мо-но-спек-такль.
      
      Евгений, я извиняюсь, Онегин.
      
      Да сам Бог велел!
      
      Сам, дорогие товарищи, Бог!
      
      С кавалергардской выправкой, поигрывая сочным качаловским баритоном поведать почтеннейшей публике про дядю самых честных правил, про Татьяну, русскую душою, и про мальчишек радостный народ.
      
      Однако...
      
      Ни фига подобного.
      
      Ну, во-первых, ничего этого нет. Нет ни гвардейской выправки, ни мхатовского баритона. Голос надтреснутый, тусклый. Лицо располневшее и неправильное. Над лицом возвышается огромных размеров лоб, незаметно переходящий в почти что ленинских масштабов лысину.
      
      А что ж тогда есть? А есть лишь оно - искусство. То есть, друг мой читатель, присутствует нечто почти конгениальное дарованию Александра Сергеевича.
      
      Нет, ты понял меня, читатель?
      
      В нашем виртуальном и кукольном мире, в наше виртуальное и кукольное время, где самое главное и интересное - это:
      
      а) последняя книга Пупкина,
      
      б) последний мегапроект Залупкина,
      
      в) и уничижительный отзыв на них всемирно известного критика Малофейкина, -
      
      вдруг произошло настоящее ВЗРОСЛОЕ событие.
      
      Сергей Юрьевич Юрский поставил моноспектакль "Евгений Онегин".
      
      С Сергеем Юрьевичем Юрским у меня вообще связано очень и очень многое. Собственно, почти вся моя жизнь.
      
      Но об этом чуть позже.
      * * *
      А сейчас вновь о нашем сжимающем скрипку герое - о Ростиславе свет Александровиче.
      
      С ним меня тоже многое связывает. И я, например, преотлично запомнил нашу самую первую встречу.
      
      Было это лет тридцать тому назад. На самом-самом излете застоя. Я учился тогда в 45-й физико-математической школе, которую, по минутному капризу не желавшего ему актерской карьеры отца, когда-то закончил и Ростислав Александрович.
      
      Все-таки странное это было время...
      
      Доносящийся из столовой запах гречневой каши.
      
      И дурацкая первая любовь.
      
      И ничуть не менее идиотская уверенность в том, что именно ты - гений.
      
      И злобные происки новодеревенской шпаны, регулярно бьющей всем этим физикам и математикам ихние очкатые морды и буквально на днях нарисовавшей на пожарном гидранте двух с половиной метровый орган с крайне обидной подписью: "Это х... вашего директора".
      
      (Надпись держалась на удивление долго. Поговаривали, что ее запретил стирать сам польщенный директор.)
      
      Да, это было странное время. Злобные происки новодеревенской шпаны... Горьковатый запах сгоревшей гречневой каши... И дурацкая первая любовь... И вполне идиотская уверенность в том, что именно ты - гений... И, наконец, приехавший на денек в alma mater молодой, но уже знаменитый Ростя.
      
      Выступал он, как помнится, в актовом зале. Нас там сидело человек двести пятьдесят. А стало быть, Ростя... Да нет, нет, читатель. Боюсь, ты не понял. Ведь с нынешней точки зрения в зале сидело человек двести пятьдесят будущих сторублевых инженеров, а на эстраде стояла, худо-бедно, микрозвезда, уже снявшаяся в музыкальном фильме "Васко да Гама".
      
      Нам - будущим нищим бойцам ВПК - полагалось перед нею благоговеть.
      
      Однако же - черта с два!
      
      Черта с два мы благоговели перед Ростиславом Александровичем!
      
      Ведь в зале сидели... в зале сидели никакие не будущие инженеры. В зале сидели сплошные будущие лауреаты Нобелевской премии. Ровно двести пятьдесят без пяти минут нобелевских лауреатов. И каждый был переполнен чувством собственной избранности и всех людей непричастных - чуть-чуть презирал и жалел. Любой человек, не умеющий интегрировать по частям, казался нам личностью чуть комичной.
      
      А одного-единственного взгляда на крошечную головку Ростислава Александровича было достаточно, чтобы понять, что ее обладатель не только никогда не умел интегрировать по частям, но и вряд ли помнит, чему равняется квадрат суммы. Так что мы к нему относились скорей покровительственно.
      
      Я, например, будучи человеком, уж извините, добрым, почему-то все время боялся, что, дойдя до неизбежного в те времена Достоевского, Ростя все перепутает и назовет его Михаилом Федоровичем. Но - уф! - пронесло. Дойдя до неизбежного в те времена Достоевского, Ростя поименовал его верно. И не только его. И Чехов остался у него Антоном Павловичем, и практически столь же неизбежный, как и Достоевский, Булгаков - Михаилом Афанасьевичем, и даже неведомо как просочившийся в Ростины речи Державин твердо пребывал в Гавриилах Романовичах. Ростя был молодец, что, впрочем, не помешало мне весь вечер просидеть как на иголках.
      
      Что было потом? Была поездка в Москву и поход в полуподпольный тогда и весьма знаменитый потом Ростин театр. Был странный "Дракон" Казакова, в котором Хайкин сыграл обе главные роли. Тогда казаковский фильм мне ужасно понравился (наш инкубаторский Ростя играл как большой), а теперь вызывает целый ворох вопросов.
      
      Что, собственно, Хайкин хотел всем этим сказать? Что он лучше владеет сценической техникой, нежели ряд игравших в этой же пьесе великих актеров? Ну, будем считать, доказал (Ростя - технарь от Бога). А что дальше?
      
      Ведь театр - не цирк, не балет и не опера и не выполняющая конкретных художественных целей техника в нем ровным счетом ничего не значит. А какие такие художественные цели ставил перед собой Ростя? Да, собственно, только одну: доказать, что он технарь от Бога.
      
      Но, в любом случае, Хайкин тогда еще играл хорошо. Да он и сейчас продолжает играть хорошо. И лет через двадцать-тридцать будет играть еще лучше. Но как полноценный художник - кончился.
      * * *
      
      Что мы этим хотим сказать?
      Ну, вероятно, то, что нельзя на минутку вынуть язык из начальственной жопы и тут же начать прожигать сердца людей глаголом.
      
      Что так - не бывает.
      
      И что здесь не спасет никакая техника.
      
      И что все будет так, как уже сотни и тысячи раз бывало в долгой российской истории: будет квартира в Доме на Набережной, будет черный лоснящийся ЗИМ (ставший теперь "мерседесом"), будет конвейер стотысячных сталинских премий и неизбежно следующее за ними абсолютное творческое бесплодие.
      
      С которым мы нашего героя и поздравляем.
      * * *
      Размышляя о Хайкине, я вдруг почему-то вспомнил нашу общую с ним учительницу литературы... ну, назовем ее Ефросиньей Петровной. Лет пять-шесть назад я (боюсь, что в последний раз) увидел ее.
      
      Я был у нее в гостях. Тесная комнатка в коммуналке. За окном - еще не охетованный к Зоолетию Невский. На крошечном телеэкране - еще слегка непривычное лицо обожествляемого Ефросиньей Петровной полковника Путина.
      
      Я сижу и почтительно вслушиваюсь в ее как всегда безупречно выстроенный монолог. Тема монолога одна: что говорил и что делал в свою самую последнюю встречу с Ефросиньей Петровной Ростя.
      
      Я пью чай (а если честно, то водку) и с легкой грустью прикидываю, что во время своих нечастых встреч с Ростей Ефросинья Петровна вряд ли столь же подробно пересказывает ему, что говорил и делал я.
      * * *
      
      И вот именно здесь, миновав свою мемуарно-философскую часть, наш с литераторшей разговор выруливает к своей деловой сути. Другая наша учительница... ну, назовем ее Анной Семеновной, очень серьезно больна. У нее инсульт. На лекарства требуется огромная, с точки зрения Ефросиньи Петровны, сумма. Целых сто долларов.
      
      Так вот, не могу ли я... (даже самому нелюбопытному взору ясно, насколько трудно Ефросинье Петровне - человеку гордому и независимому - на старости лет чего-то просить) ...так вот, продолжает Ефросинья Петровна, не могу ли я... нет-нет... речь, конечно же, не идет обо всей сумме сразу.
      
      И что мне оставалось делать?
      
      Я по-свойски подмигиваю занимающему почти пол-экрана Путину, вынимаю подкожную сотню зеленых и грустно иду на хуй.
      * * *
      ...Ах да, читатель. Ознакомившись с вышеизложенным, ты вовсе не должен думать, что вот, мол, избалованная суперзвезда побрезговала дать три копейки старушке учительнице. Хайкин - человек в бытовом смысле этого слова порядочный и, конечно же, дал бы что нужно.
      
      Если б хоть кто-нибудь хоть о чем-нибудь его попросил.
      
      Что было исключено.
      
      Абсолютно.
      * * *
      
      А теперь, как и было обещано, о Сергее Юрском. С Сергеем Юрьевичем Юрским связана вся моя жизнь.
      
      Вот, например, 1962 год - год Карибского кризиса и новочеркасской бойни. Автор этих строк лежит в колыбели и, за неимением памперсов, гадит прямо в пеленки. Сергей Юрьевич Юрский гремит в БДТ в роли Чацкого.
      
      Родительница автора этих строк - мать-одиночка и интеллигентка во втором поколении - смотрит "Горе от ума" в четыре приема. Укачав колыбель и дав сиську будущему автору, она бежьмя бежит в БДТ, где смотрит акт, скажем, первый. Сразу же по окончании первого акта она стремглав возвращается домой, к заливающемуся в колыбели М. Метсу. На следующий день с помощью все того же нехитрого приема она смотрит следующий акт - второй. Потом третий и, наконец, четвертый.
      
      А на дворе стоит прекрасный и оттепельный год 1962-й. (Бог с ней, с новочеркасской бойней.) Партийную организацию г. Ленинграда возглавляет товарищ Толстиков.
      
      К искусству Сергея Юрского товарищ Толстиков абсолютно равнодушен.
      
      А вот уже - вжик! - и на дворе октябрь 64-го. Пишущему эти строки исполняется ровно два с половиной года и он сочиняет свое первое и, боюсь, что лучшее в жизни стихотворение:
       Мимми
       ма-лень-кий,
       У
       Мимми -
       валенки.
      
      А в далекой Москве с нагретого трона с треском слетает упрямый товарищ Хрущев. Через год это больно аукается сидящему в г. Ленинграде товарищу Толстикову. Хрущевский ставленник Толстиков направляется полномочным послом в Китай. На освободившееся кресло первого секретаря обкома садится Григорий Васильевич Романов.
      
      Кто он такой?
      
      Нет, вы это серьезно?
      
      КТО ОН ТАКОЙ?!
      
      Sic transit gloria mundi, друг мой читатель...
      
      Нет, как все-таки эта gloria mundi с годами вдруг - вжик! - и transit.
      
      Думал ли я, ничтожнейший из червей, что когда-нибудь мне придется объяснять подросшему за годы разгула свобод поколению, кто такой Романов Г. В.? То есть меня, Метса М. С. , вы худо ли, бедно ли знаете, а вот Г. В. Романова - нет.
      
      Так ведь, глядишь...
      
      Но об этом чуть позже.
      
      Итак, честь имею представить: Г. В. Романов - многолетний глава Ленинградского обкома партии, многолетний член Политбюро и (вплоть где-то до года 1979-го) без пяти минут Преемник.
      
      Человек-легенда.
      
      Дикий барин эпохи застоя.
      
      (Не проиграй он Андропову и стоявшему за ним КГБ - и ты б, мой читатель, работал бы сейчас на каком-нибудь оборонном заводе, получал бы в год свои три продуктовых набора, - короче, в ус бы не дул и горя б не знал.)
      
      У каждой эпохи свои законы. Это сравнительно недавно Ю. М. Лужков мог вытворять у себя в Москве практически что угодно, а в те времена добродушный товарищ Брежнев стер бы товарища Гришина в порошок, позволь он себе рядом с Кремлем хоть самую малость посвоевольничать.
      
      А вот Г. В. Романову - ввиду относительной географической удаленности - кое-что позволялось. Конечно, не все. Кое-что.
      
      Некое право на игру с перебором.
      
      И ежели, например, на московском поэтическом небосклоне допускалось существование двух-трех либеральных пупырышков в лице и А. А. Вознесенского и Е. А. Евтушенко, то Г. В. Романов ровнял ленинградский культурный пейзаж заподлицо, изводя под ноль всяких там бродских, соснор и разных прочих шведов.
      
      И ежели в общесоюзном масштабе лицам неправильной национальности при получении ими ВО выставлялись серьезные, но, в общем и целом, вполне преодолимые преграды, то Г. В. Романов взял поступление практически каждого инвалида пятого пункта буквально в каждый мало-мальски приличный питерский вуз под свой личный контроль, так что за все годы его правления ни одного сионюги туда без личной санкции Григория Васильевича не попало.
      
      При этом Романов вовсе не был каким-нибудь там, прости Господи, обскурантом и ретроградом. Ему очень нравилась певица Сенчина, ему нравился актер Лавров, и даже режиссер Товстоногов (хотя он тоже был инвалидом пятого пункта) ему где-то и в чем-то нравился. Но вот артиста Юрского он (что было, то было) терпеть не мог.
      
      За что?
      
      За то.
      
      За - талант.
      
      Нет, не то что б актриса Сенчина или, тем паче, актер Лавров были бездарны. Но у артиста Юрского этот талант был какой-то... блин, не такой! Какой-то чересчур и не там выпирающий.
      
      Талант Сергея Юрского вообще очень многих раздражает. Это, кстати, гениально использовал режиссер Говорухин в своем нашумевшем народном триллере. Как, естественно, помнит читатель, в этом фильме Юрский играет лепилу-медика - этакую незаконно репрессированную клистирную трубку, которой (несмотря на всю ее сугубо формальную правоту) зритель просто обязан не сочувствовать, иначе весь тщательно выстроенный мир народного сериала рухнет.
      
      Короче, Юрский просто обязан всех нас раздражать. Он и раздражает. Чем? Все тем же.
      
      Та-лан-том.
      
      Причем талантом не в смысле: попеть, поплясать, а в смысле непонятной и странной способности жить в кадре. И ведь опять же! В фильме играют актеры отнюдь не бездарные: Высоцкий, Конкин, Садальский. Играют всерьез. Пот ручьем. Ребята стараются. Высоцкий рычит, Садальский вовсю шепелявит, а Конкин... у Конкина - усики.
      
      А вот Юрский попросту живет в кадре. В двухмерный мир народного телесериала вдруг входит живой, имеющий объем человек. Он беззащитно визжит, срываясь на писк: "Не смейте со мною так разговаривать, я кандидат наук!" Он странной, неловкой походкой (отвык от больших пространств) выходит из камеры, сжимая в руках говорящую авоську с вещами. Он каждым своим жестом, каждым своим словом и взглядом разрывает некрепкую ткань говорухинского телеповествования и вызывает этим законную ненависть зала.
      
      Поймите и зал. Зал хочет сочувствовать удалым ментам - Глебу Жеглову и Володе Шарапову. Ему плевать на горькую правду невинно посаженных.
      
      Короче, талант товарища Юрского нормальных людей всегда и везде раздражает.
      
      Чего ж вы хотите от Г. В. Романова?
      
      Он ведь тоже был человек. И в сравнительно небольшом г. Ленинграде их конфликт был почти неизбежен. Неравный и странный конфликт.
      
      С одной стороны - всесильный повелитель второго по значению обкома партии, с другой - безвестный актер не шибко-то орденоносного театра.
      
      С одной стороны - простой как хозяйственное мыло обыватель, с другой - беззащитный творец, поцелованный в лысеющую макушку самим Господом Богом.
      
      Конец этого конфликта описан самим Сергеем Юрьевичем в его мемуарах. Вот мой краткий и бледный пересказ.
      
      Дело происходит в самом конце 80-х в обычном московском троллейбусе.
      
      Вечер. Осень. На передней площадке понуро сидит не старый еще человек лет шестидесяти с хвостиком. Типичный такой отставник. Чином не выше полковника.
      
      Этот гражданин - бывший секретарь ЦК КПСС Г. В. Романов. Человек, лет десять тому назад считавшийся без пяти минут Преемником.
      
      На площадку входит еще один старик. Внешность его тоже вполне заурядна: чересчур крупный нос, двойной подбородок, наполовину прикрытая синей береткой лысина.
      
      Этот старик - Сергей Юрьевич Юрский.
      
      Старики встречаются взглядами.
      
      Несостоявшийся Преемник смотрит в упор на Великого Артиста.
      
      Великий Артист смотрит на Несостоявшегося Преемника.
      
      Этот человек некогда лишил его родного города, любимого театра и, собственно говоря, сломал ему жизнь.
      
      - Здравствуйте, Григорий Васильевич, - говорит, наконец, Артист.
      
      - Здравствуйте... э-э... товарищ из театра, - отвечает ему Без Пяти Минут Преемник.
      
      Он забыл. Все забыл. Он не помнит ни фамилии, ни имени, ни отчества (вещь совершенно немыслимая для профессионального партаппаратчика).
      
      Старики молчат.
      
      - Простите... э-э... товарищ из театра, - глядя куда-то вбок, наконец, произносит Преемник, - но я... э-э... сейчас выхожу.
      
      Он встает и, неловко цепляясь за толстый пластмассовый поручень, спускается по трем железным ступенькам. Это - полная развалина.
      
      Несостоявшийся Преемник покидает салон.
      
      Троллейбус идет дальше.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Метс Михаил Сергеевич (mets62@yandex.ru)
  • Обновлено: 26/10/2012. 25k. Статистика.
  • Миниатюра: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.