Метс Михаил Сергеевич
Три рассказа о свойствах времени

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Метс Михаил Сергеевич (mets62@yandex.ru)
  • Обновлено: 28/10/2012. 109k. Статистика.
  • Глава: Проза
  • Записки лузера (фрагменты)
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ...А где-то месяц спустя мы отправились на задний двор рыть клады. Почему мы отправились рыть их именно на задний двор? Ну, как-то глупо было на собственном нашем дворе рыть клады. Они ведь там давно вырыты. Вот нам и пришлось забираться подальше. (Правда, был еще довольно многообещающий в смысле кладов полуразрушенный старый дом у Банного мостика. Но в нем, как гласила молва, обитали садисты. Они ловили детей и резали их на кусочки бритвами. Здесь уже не до кладов). Вот мы и пошли на довольно перспективный в смысле кладов и относительно безопасный в смысле садистов задний двор и там - в весьма и весьма заманчивом закоулке между гаражом и кирпичной стенкой - занялись интенсивными поиском сокровища.
    •   N. B. В ЭТОМ ТЕКСТЕ ЧАСТЬ ГЕРОЕВ ГОВОРИТ ПО-АНГЛИЙСКИ. ПОСКОЛЬКУ СНОСКИ НА ЛИБ.РУ НЕ РАБОТАЮТ, ПЕРЕВОД ДАН В СКОБКАХ.
      
      
      ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ
      ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ - МАЙ 1972
      
      
      
      I. Пролог
      
      Среди многих и многих проблем, всю мою жизнь волновавших меня, была и такая: а куда, извините, делся уэллсовский Путешественник во Времени? Из книги мы знаем, что он не вернулся в свою викторианскую Англию. Но вот куда он попал?
      
      Куда?
      
      Эта проблема начала волновать меня в третьем классе. Тогда я, помнится, за ночь впервые прочел всю "Машину Времени" (прочитанный мной экземпляр был уникальным: на стр. 24 текст в нем неожиданно обрывался и повествование начиналось снова, после чего доходило до стр. 49, без всяких объяснений перескакивало на 53-ую и следовало далее уже без приключений), итак, я за ночь прочел всю "Машину Времени", понял из прочитанного едва ли треть и...
      
      Но сначала нужно чуть-чуть объяснить читателю, что за человеком был автор этой повести в третьем классе.
      
      * * *
      
      В третьем классе я был законченным антисоветчиком. Причем самое странное, что законченным антисоветчиком я был почему-то только в третьем классе. В классе первом-втором я был умеренно пламенным октябренком, а в четвертом неожиданно ссучился и стал членом районного пионерского штаба. Но в третьем я был убежденнейшим диссидентом. Настолько убежденным, что даже рисовал карикатуры на Косыгина и Брежнева. Вышеназванные карикатуры (бывшие точной копией карикатур в газете "Правда", с поправкой на то, что вместо дядьки в цилиндре там был изображен дядька с бровями, а вместо ястребоклювых израильских агрессоров на них фигурировал невзрачный мужик с бородавкой, подписанный для верности поперек живота: "Косыгин"), так вот, вышеназванные карикатуры я даже однажды разбросал по родной Перевозной, высунувшись из окошка собственной комнаты.
      
      Ни малейших, в прочем, последствий эта глупость моя не имела.
      
      (Потом, в самом-самом начале лихих 90-ых, я даже всерьез подумывал пообивать пороги в Петросовете и выхлопотать себе небольшую пенсию в качестве юного борца с режимом. Но - постеснялся).
      
      Итак, в третьем классе я был убежденным антисоветчиком. К диссидентству меня подтолкнули два человека: наша соседка Виктория Викторовна и Роберт Джеймс Фишер. Роберт Джеймс разгромил железного Т. Петросяна, а Виктория Викторовна использовала этот факт в целях разнузданной антисоветской пропаганды.
      
      Виктория Викторовна была пожилая и одинокая еврейка с усиками. Детей она очень любила и - одновременно - жутко боялась. И когда мы с матерью, уж не помню зачем, зашли к ней в гости, Виктория Викторовна сперва напоила нас чаем, потом всучила лично мне шоколадку... а потом завела со мною довольно-таки странный разговор: о литературе.
      
      - Ты любишь читать? - спросила меня она.
      
      (Дурацкий вопрос. Еще бы спросила: ты любишь дышать? А пукать? А писать? А какать?)
      
      - Люблю, - ответил ей я. - Кто ж не любит.
      
      - А какая твоя самая любимая книга?
      
      - "Гамлет".
      
      - Хм... - удивилась Виктория Викторовна. - А... почему?
      
      - Там классно на шпагах машутся.
      
      - Хм-хм-хм, - вновь пожала плечами Виктория Викторовна и, подумав, спросила, - а что ты еще любишь, кроме... "Гамлета"?
      
      - Люблю рисовать. Люблю нырять с открытыми глазами. Но это все раньше. В детстве. А сейчас я больше всего люблю играть в шахматы.
      
      - А ты хорошо играешь? - поинтересовалась Виктория Викторовна.
      
      - Да, нет, не очень, - честно признался я. - Немного не хватает ума. И еще я жутко психую, когда проигрываю.
      
      - Хм... Это плохо. Человек обязан уметь владеть собой.
      
      - Я знаю, но у меня не выходит. Я очень психованный.
      
      - Хм... - вконец растерялась моя собеседница. - Но ты все-таки должен научиться держать себя в руках.
      
      - Угу, - согласился я, - должен.
      
      Мы помолчали.
      
      - А вы следите за матчем, Виктория Викторовна?
      
      - Каким матчем? - в очередной раз удивилась она.
      
      - Фишера с Петросяном.
      
      - Ах, ты это про Роберта, - некрасивое лицо Виктории Викторовны вдруг озарилось какой-то мечтательной полуулыбкой. - Ну, да... слежу... помаленьку...
      
      - А жалко да, Виктория Викторовна, что наш Петросян проигрывает?
      
      - Да, нет, - неожиданно ответила мне хозяйка, - не жалко.
      
      - По-че-му?!
      
      - Ну, видимо...потому... что я болею... за Фишера.
      
      - За ко-го?!!
      
      - За Фишера.
      
      Вот так Виктория Викторовна! Пришел мой черед удивляться.
      
      ...Наконец собравшись с духом, я прошептал:
      
      - А разве так... можно?
      
      - Можно, - убежденно кивнула седой головой Виктория Викторовна, - иногда.
      
      - Но, Виктория Викторовна, - не унимался я, - но Петросян же за нас, а мы же... за мир во всем мире!
      
      - А Фишер? - чуть-чуть улыбнувшись, спросила Виктория Викторовна.
      
      - А Фишер - он за... фашистов!
      
      - Ну, почему за фашистов, - недоуменно хмыкнула Виктория. - Причем здесь фашисты. Ведь это же просто игра. А Фишер он... молодой. А Петросян очень старый и... не-сим-па-тич-ный.
      
       И на тонких губах Виктории Викторовны вновь заиграла загадочная полуулыбка.
      
      Да она в него просто-напросто влюбилась! Она была просто-напросто по уши влюблена в этого самого Роберта Фишера.
      
      Вот это да!
      
      Вот так Виктория Викторовна!!!
      
      - Понимаешь, Миша... - продолжила она, но я ее уже больше не слушал...
      
      * * *
      
       ...Болеет за Фишера, - возвращаясь домой, все думал и думал я. - Странная она какая-то. С усами. И болеет за Фишера. Говорит, что так можно. Нет, какая-то она все-таки странная. Просто дура психическая.
      
      Но семя сомнений уже было заброшено.
      
      И мало-помалу оно проросло. Оно проросло в моей детской душе, ибо моя воспринявшая это семя сомнений душонка была душой потенциального отщепенца и диссидента. И в следующем матче - со Спасским я уже не только и сам вовсю болел за Фишера, но и мало-помалу из умеренно пламенного октябренка превратился в воинствующего антисоветчика, рисующего карикатуры на Брежнева и Косыгина.
      
      И во всем была виновата Виктория Викторовна.
      
      А так же Роберт Джеймс Фишер.
      
      А так же (хотя мне даже сейчас нелегко объяснить эту связь) в этом отчасти была виновна прочитанная мною той осенью книга - уникальное издание "Машины Времени", где на стр. 24 повествование начиналось сначала, доходило до страницы 49, а потом перескакивало на 53-ую и развивалось далее без приключений.
      
      
      II. Начало событий
      
      
      ...А несколько месяцев спустя мы отправились на задний двор рыть клады. Почему мы отправились рыть их именно на задний двор? Ну, как-то глупо было на собственном нашем дворе рыть клады. Они ведь там давно вырыты. Вот нам и пришлось забираться подальше.
      
      (Правда, был еще довольно многообещающий в смысле кладов полуразрушенный старый дом у Банного мостика. Но в нем, как гласила молва, обитали садисты. Они ловили детей и резали их на кусочки бритвами. Здесь уже не до кладов).
      
      Вот мы и пошли на довольно перспективный в смысле кладов и относительно безопасный в смысле садистов задний двор и там - в весьма и весьма заманчивом закоулке между гаражом и кирпичной стенкой - занялись интенсивными поиском сокровища. Пришли мы туда втроем: Герка, я и еще один парень, имени которого мне сейчас - через тридцать лет - уже и не вспомнить, тем более, что даже в те времена мы звали его только по кличке: "Дурдом" (сокращенно - "Дурик").
      
      Этот самый Дурдом был той еще сволочью.
      
      Он лишил меня звания Главного Психа.
      
      Это почетное звание перешло к нему после того, когда будущий Дурик, подравшись с Яшей Портным, укусил его за нос, да так неудачно, что из носа у Яши фонтаном забила алая кровь, и Яша, всерьез испугавшись, что умирает, тотчас помчался домой, к мамочке, после чего, естественно, из дому выскочила тетя Рая и до ночи гонялась за Дуриком, потрясая половником.
      
      Короче, Дурик - он и в Африке Дурик. Ну, а мне, как не выдержавшему конкуренции, пришлось опять становиться нормальным.
      
      * * *
      
      ...Итак, мы пошли на задний двор, где, выбрав уголок поукромней, часа полтора от души покопались, после чего устав, как собаки, совсем уже было решили идти восвояси, как вдруг - причем не кто-то, а именно ваш покорный слуга - наткнулся ножом на огромную глыбу мрамора, наверняка скрывавшую под собою сокровище.
      
      Или подземный ход.
      
      На счет подземного хода нас надоумила тетя Рая. Дело в том, что к нашим раскопкам на какое-то время присоединялся и Яша Портной. Но прокопав минут с двадцать, Яша устал и, как всегда, возвратился домой, к мамочке, где тут же, естественно, обо всем рассказал тете Рае, после чего тетя Рая его, естественно, выпорола и заперла на замок.
      
      И вот томящийся под домашним арестом Яша и выбросил нам из окна накарябанную чернильным карандашом записку:
      
      Мама сказала чего роитись еще провалитись.
      Она говорит что там Подземный Ход.
      
      Тетя Рая - взрослый человек. Как не поверить тете Рае? И то, что под мраморным камнем скрывался Подземный Ход, можно было считать фактом почти что доказанным. Но вот куда он ведет?
      
      И здесь меня осенило:
      
      - Он ведет в Большой Дом! - выпалил я.
      
      - В какой Большой Дом? - удивился Герка. - В какой такой Большой Дом, Профессор?
      
      (В глаза и, особенно, если ему от меня чего-нибудь надо, Герка зовет меня "Профессором". А за глаза и, если не надо - "Гандон").
      
      - Ка-а-ак, мужики, - торжествуя, продолжил я, - вы в натуре, что ли, не знаете, что такое Бо-о-ольшой Дом? Да я просто-таки обалдеваю с вас, мужики! Да чего вы вообще тогда знаете?
      
      - Не тяни, Профессор! - недовольно прикрикнул Герка.
      
      - Короче, так, мужики, Бо-о-ольшой До-о-ом...
      
      - Это который на Литейном?
      
      - Ага. На Литейном. Так вот Большой Дом - это Ке-Ге-Бэ!
      
      - Ке-Ге-Бэ?
      
      - Ага. Ке-Ге-Бэ! Они, в Ке-Ге-Бэ всех держат в страшных подземных темницах! Там, в этой ужасной подземной тюрьме целых тысяча сто прорытых вниз этажей!
      
      - А кого они там держат? - побледнев, спросил меня Герка.
      
      - Тех, кто сочиняет анекдоты, - торопливо пояснил я, - сочинит человек анекдот, его хуяк - и в Ке-Ге-Бэ! Там его сначала, ясное дело, пытают: вырывают ноздри, жгут пятки огнем...
      
      - Как в королевской Бастилии?
      
      - Ага. Только Бастилия - это херня! Когда это было? В каменном веке! Теперь - Ке-Ге-Бэ. Так вот, если человек во всем признается, его выпускают, т.е., конечно, не выпускают... расстреливают! А вот, если не признается, его продолжают держать в подземной тюрьме: сначала на пятом этаже, потом на пятьдесят пятом этаже, потом на девяносто девятом, а в самом-самом конце он оказывается на самом-самом последнем тысяча сто восемнадцатом этаже и проваливается в кипящую подземную лаву. Вот что такое Ке-Ге-Бэ!
      
      - Да-а... - прошептал зачарованный моим красноречием Герка.
      
      - Хм-хм-хм, - скептически вымолвил Дурик и поправил красивые импортные очки. - Ма-ло-ве-ро-ят-но.
      
      Мужественное лицо Герки, еще пару секунд назад излучавшее искреннее восхищение моим рассказом, исказилось легкой гримаской сомнения.
      
      - Край-не ма-ло-ве-ро-ят-но, - повторил Дурик.
      
      А вот этого я ему прощать не намерен. Мало того, что Дурик лишил меня звания Главного Психа (а это почетное звание, кроме чисто морального удовлетворения, приносило и некоторые практические дивиденды: с Главным Психом считалось хорошим тоном не драться, а стремительно от него улепетывать, оглашая весь двор преувеличенно громкими криками: "Ой, боюсь! Боюсь! Боюсь! Боюсь!"), так вот, мало того, что он лишил меня этого громкого звания, но и явно старался сейчас подмочить мою репутацию главного дворового энциклопедиста и эрудита.
      
       А уж этого я не простил бы никогда и никому. Гордо выставив левую ногу, я отпарировал:
      
      - Ты хочешь типа сказать, что ты - самый умный?!
      
      - А что? - почти не робея, выдохнул Дурик и вновь поправил свои не по годам дорогие очки.
      
      (Дать бы ему сейчас с разворота в рыло! Но... Главного Психа бить не принято).
      
      - Ты хочешь типа сказать, что ты самый здесь башковитый?
      
      - Ну?
      
      - Что ты, типа, умнее всех?
      
      - Ну?
      
      - И даже МЕНЯ?
      
      - А что?
      
      - А ни фига. Чем докажешь?
      
      - Чем хочешь.
      
      (Ах, дать бы ему сейчас с разворота в рыло! Да так, чтоб пластмассовая перемычка очков переломилась и очки разлетелись на две половинки!)
      
      - Чем хочешь, говоришь? Тогда давай устроим дискуссию.
      
      - А что это такое?
      
      - Не, я то-о-орчу! Говорит типа умный, а сам, сука, не знает, что такое "дискуссия". Не, я то-о-орчу! Короче, дискуссия - это...
      
      Я смерил соперника ненавидящим взором.
      
      - Короче, дискуссия - это когда человека спрашивают: "А на какой остров сослали Наполеона?", а человек отвечает: "В 1814 году на остров Эльба". А потом его спрашивают: "Чему равняется скорость света в вакууме?", а человек отвечает: "Триста тысяч километров в час. Доказано Эйнштейном". А потом его спрашивают: "Кто самый главный писатель по литературе?", а он говорит: "Лев Толстой, второе место у Жюль Верна". Вот что такое дискуссия. Понял?
      
      - Понял, - кивнул своей подстриженной почти под ноль головою Дурик.
      
      - Ну, тогда спрашивай.
      
      - А на какой остров сослали Наполеона?
      
      (Не, Дурик - он и в Африке Дурик!)
      
      - В 1814 году на остров Эльба, - покрутив пальцем у виска, ответил я.
      
      - А вот и неправильно! А вот и неправильно! Наполеона сослали на остров Святой Елены!
      
      - Да какой там Елены! На Эльбу!
      
      - Нет, на Елену!
      
      - На Эльбу!
      
      - На Е-ле-ну!
      
      - На Э-эльбу!!!
      
      - Не-а, на Е-ле-ну! - заверезжал Дурик. - На Е-ле-ну!!! А Эльба, если хочешь знать, это вообще не остров, а река в Германии, на которой наши в 1945 году надавали по рылу америкосам! Правда, Герка?
      
      Огромный (в полтора раза больше меня) Герка минутку-другую колеблется (он ведь все же слывет моим, а не Дурика лучшим другом), но потом, вздохнув, отвечает:
      
      - Да... правда.
      
      (Друг - называется!)
      
      - Да я вам книгу сейчас покажу! - уже осознав свое поражение и именно из-за этого удесятеряя мощность воплей, ору на них я. - Да я вам книгу сейчас покажу, где черным, сука, по белому написано, что Наполеона в 1814 году сослали на остров Э-эль-ба!
      
      - Ты, Гандоша, не кипятись... - пытается утихомирить меня Герка.
      
      (Вот я для него уже и "Гандоша"!)
      
      ...ты, Гандоша, не кипятись и Дурика лучше не трогай. Дурик знаешь, какой башковитый мужик! Ты, Гандоша, ему не ровня.
      
      - Это он по отметкам у вас башковитый. А по книжкам я лучше знаю.
      
      - Ты ему и по книжкам - не ровня, - добивает меня Герыч.
      
      И Дурик туда же:
      
      - Да ладно-ладно, Профессор. Учись проигрывать.
      
      ("Учись проигрывать".
      
       Ах, ты, сволочь...
      
      "Учись проигрывать".
      
      Хуяк - и левым кулаком по правому стеклу!
      
      Хуяк - и правым кулаком по левому!
      
      Оба стеклышка - вдребезги.
      
      А потом - и предателю Герке апперкот в челюсть!
      
      Правда... правда, огромный и сильный Герка и троих-четверых, таких, как я, не напрягаясь, положит).
      
      - Нет, ко-неч-но, - истекая иронией, словно раненный боец - кровью, продолжаю я, - нет, ко-неч-но, если у вас тут за-го-вор...
      
      - Какой такой заговор? - удивляется Герка.
      
      - Но вы же с Дуриком из английской школы. А я...
      
      - Ну?
      
      - А я... из обычной.
      
      - Ты что, окончательно чокнулся?
      
      - Ну, у вас же школа о-со-бен-на-я. Вы же ин-тел-ли-ген-ты...- выговариваю я и внутренне готовлюсь к тому, что Герка меня сейчас ударит (а у Герки удар - о-го-го! месяца три назад он с единого маху вырубил Перебаскина из пятого класса). - Ведь вы же, блин, оба...
      
      (Вот сейчас и ударит).
      
       - Мужики! Мужики!!! - прерывает нас истерический возглас Дурика.
      
      Мы оборачиваемся.
      
      На Дурике нет лица.
      
      Вернее, у него сейчас точно такое же лицо, с каким оно полгода назад чуть-чуть не откусил полноса Яше Портному: морда вся белая, губы дергаются, глаза за стеклами дорогих очков размером с будильник. Дурик мычит и тычет рукою нам за спины.
      
      Мы с Геркой поворачиваем головы и смотрим.
      
      Прямо за нашим импровизированным раскопом возвышается нечто, напоминающее небольшую телегу, сделанную из хрусталя и черного дерева. Посередине телеги сидит одетый в парадно-выходной костюм человек и, безуспешно дергая за какую-то намертво заевшую ручку, обреченно выкрикивает:
      
      - Вотантри ату тром? Вотантри ату тром? Вотантри ату тром ?
      ("Из какой вы страны?" (англ.)
      
       Хм... Человек кричит не по-русски. И даже не по-английски (иначе бы Герка с Дуриком его поняли). Скорее всего, он кричит по-немецки. Или по-итальянски.
      
      - Раша? - еще громче кричит человек. - Изит Раша?
      
      Ну, что такое "Раша" даже я знаю.
      
      - О, йес! Йес! - отвечаю я по-иностранному. - Даз ист Раша. СоветИк ЮниОн.
      
      - От эйдж? От эйдж ? - вопрошает меня водитель хрустального кара.
      ("Какой век?" (англ.)
      
      - Нихт ферштейн! - пожав плечами, ответствую я.
      
      После чего разворачиваюсь за помощью к приятелям:
      
      - Герка, Лешка, а вы не знаете, как будет "не понимаю" по-иностранному?
      
      При этих моих словах Герка вздрагивает и начинает медленно-медленно говорить:
      
      - Итс вэ... Нет! Не так! ...Итс ви энд ов вэ найнтиф... Нет! Не так! ...Итс ви энд ов вэ твентиф сенчури нау .
      (Сейчас конец девятнадцатого... нет, двадцатого века (искаженное англ.)
      
      - Квэк квок? - во всю глотку кричит человек. - Квэк квок брак? Хау тити тату?
      
      Ни Герка, ни я ни хрена не понимаем.
      
      - Плиз, спик э бит мо слоули энд дистинктли , - трусливо шепчет из-за широкой Геркиной спины Дурик, и здесь... здесь непонятный человек исчезает.
       (Пожалуйста, говорите немного медленней и разборчивей (англ.)
      
       ...Он исчезает - совсем и навсегда. В загаженном треугольнике между гаражной стенкой и кирпичным уступом брандмауэра остается лишь черная, ровная, поросшая низкими лопухами земля. И только оставленные странной телегой четыре вдавлинки свидетельствуют о том, что нам все это не приснилось.
      
      - Что это было... кино? - вопрошаю их я.
      
      Герка недоуменно пожимает плечищами.
      
      - Спокойно, мужики! Спокойно! - гримасничая левой щекой, вопит Дурик. - Спокойно, мужики! - его тонкие губы продолжают подергиваться, а глаза все так же размером с чайные плошки. - Мужики, все нормально! Это был иностранный... шпион. Мы должны написать заявление и отнести его на... на Литейный!
      
      - В Большой Дом? - удивленно переспрашиваем мы с Геркой.
      
      - Ага. В Большой Дом! - облегченно выдыхает Дурик.
      
      И на нас вдруг накатывает волна какого-то спасительного спокойствия. Нам всем вдруг становится легко и радостно оттого, что где-то там, на Литейном есть Большой Дом, а в нем - Подземная Тюрьма на тысяча сто этажей. И пока стоит этот Дом, нам не страшны никакие шпионы. И нас всех обволакивает чем-то очень мужским и надежным, исходящим от слов "Большой Дом, и оно, это очень мужское и очень надежное как-то на редкость естественно связано со всем тем млечным, теплым и добрым, что исходит от самого главного слова "Родина"
      
      
       * * *
      
      Никакого заявления мы, естественно, не написали. Но активно расползшиеся по микрорайону слухи в конце концов привели к тому, что директор моей (не английской) школы Пал Палыч однажды вызвал меня к себе в кабинет и пол-урока допрашивал, а не ходил ли я часом к гостинице "Советская" и не фарцевал ли у иностранцев жевачку.
      
      
      ИСТОРИЯ ВТОРАЯ
      ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ - ИЮЛЬ 1980
      
      - Понимаешь, Миш, - Герка приложился к стакану и отхлебнул из него добрую четверть. - Понимаешь, мы с Катькой...
      
      Он обреченно махнул рукой.
      
      Я судорожно кивнул. Да, Герка обратился по адресу. Во всем Советском Союзе он вряд ли бы смог отыскать собеседника, который бы понял его лучше. Нет-нет, моя душа была сожжена дотла и ни к какому живому чувству более не способна, но... понимать-то я мог.
      
      Ах, как же я мог понимать!
      
      И, хотя проблемы Герки и Катьки сводились к древней, как мир, дилемме: жениться или нет по залету, я - со своею дотла сожженной душой и нулевым сексуальным опытом - трактовал их взаимоотношения как-то на редкость возвышенно, и, внимательно слушая Герку, то и дело кивал своей бритой под ноль башкой и давал абсолютно бессмысленные советы.
      
      - Понимаешь, Миш, - вздыхая, продолжил Герка, - я ведь, в сущности, очень даже неплохо отношусь к Катьке. С Катькой мне... хорошо. Но это ведь не любовь! Это все просто так. Ты понял?
      
      - Да-да, - печально ответил я и затянулся крепким, как смерть, "Партагасом".
      
      - Но с другой стороны, Мишаня, это ведь мой... мой ребенок будет расти без отца! Это у моего ребенка в графе "отец" будет стоять прочерк. Ты понял? - скорбно вымолвил Герка и оперся широкой, словно славянский шкаф, спиной о кирпичный выступ брандмауэра.
      
      На заднем дворе, где я смолил, а Герка квасил, за эти восемь лет практически ничего не изменилось: все те же пять-шесть гаражей, все тот же щербатый выступ брандмауэра, все тот же загаженный треугольник между последним гаражом и кирпичной стенкой, все тот же почти живущий во втором гараже ветеран войны дядя Вова, из года в год пунктуально охаживающий свою единственную драгоценность - привезенный в сорок шестом году из Германии трофейный "Опель" ("Он и сейчас как новенький!").
      
      На заднем дворе перемен, повторяем, практически не было. Правда, кое-что изменилось в Империи в целом. Причем изменилось - не к лучшему. Но нам с Геркой все эти трагические изменения были - по фигу. Это в четырнадцать лет человек может погибнуть на баррикадах. И в двадцать с чем-то.
      
      А в шестнадцать-семнадцать лет каждый сам себе - Империя.
      
      И, хотя так называемые наши - с упорством, достойным лучшего применения, - продолжали исполнять так называемый интернациональный долг в Афгане, хотя в столице нашей Родины Москве буквально через несколько дней должны были начаться пробойкотированные Западом олимпийские игры, хотя последние кубические миллиметры здравого смысла покидали страну с той же трагической неизбежностью, с какой покидает воздух оболочку проткнутого швейной иголкой воздушного шарика, нам с Геркой все это было - по фигу. Мы жили своей личной жизнью.
      
      - Понимаешь, Миш, ведь самое-самое главное, она ничего от меня не требует. Говорит: мол, делай, что хочешь. "А ты?" - я ее спрашиваю. "А я, мол, буду рожать". "Ты что - идиотка?". "Не твое дело". Ты понял?
      
      - Понял, - в очередной раз поддакнул я и затянулся крепким, как смерть, "Партагасом".
      
       *****
      
      Наша дружба с Геркой все эти годы развивалась зигзагами. Еще каких-нибудь пару лет назад мы почти что чужие люди. Герка слыл хулиганом, а я потихонечку скатывался в ботаники и даже поступил в пресловутую ФМШ при ЛГУ.
      
      И что между нами могло быть общего? Мы нечасто встречались и при встречах едва здоровались.
      
       *****
      
      Но где-то год с небольшим назад в Геркиной жизни вдруг появилась Катька. Катька была барышней из высшего общества. Катькин дедушка был членкором, а сама она была единственной ученицей нашей школы, никогда не нервничавшей на контрольных: так ли, эдак ли, но четверка ей была обеспечена.
      
      Катька жила в Доме Сказки. В просторной четырехкомнатной квартире с мамой, папой и бабушкой (разведенной членкоровой женой).
      
      При этом Катька вовсе не была снобом. Например, моя дружба с ней началась с того, что на приемных экзаменах, которые Катька, кстати, могла бы вообще не сдавать, но все же честно на них явилась, лишний раз демонстрируя свою близость к народу, так вот, на этих самых приемных экзаменах, длившихся часов восемь, какая-никакая еда оказалась у одного-единственного человека - у поступавшего в ту же школу Ю. А. Иваненко. Он имел с собой целых три бутерброда: два с сыром и один с ветчиной, и один из них отдал мне (как человеку отчасти знакомому).
      
      А я как раз в это время трепался с Катькой. Юрик специально дождался паузы и незаметно сунул мне пайку. (В эту минуту Карелина - попка отставлена, грудка вперед - оживленно втолковывала будущему доктору наук Д. Л. Гродницкому, что экзамены - это фуфло, что все уже решено и лично ее возьмут по-любому). Итак, практичный Ю. А. отвел меня в сторону и по-тихому сунул мне бутерброд, давая возможность схарчить его в одиночку.
      
      Но есть бутерброд в одиночестве я не мог. И вовсе не потому, что подкатывал яйца к Катьке. Нет-нет, не без этого, но... я по-товарищески не мог не поделиться с человеком, с которым всего лишь пару минуту назад трепался обо всем на свете. И, подозвав демонстративно не смотревшую в мою сторону Катьку, я разодрал бутерброд пополам и отдал ей размочаленную половинку.
      
      И, видимо, в память о той половинке Карелина и пригласила вскоре меня к себе на party. Хотя в собиравшуюся там компанию я демонстративно не вписывался. У меня не росли усы, как у Игоря Шишкина. Я не был пижоном, как Стасик Сазеев. И, в отличие от Лехи Губанова, мой папа был не профессор. Но - несмотря на все это - Катька все-таки пригласила меня на вечеринку.
      
       - Ой-ёй, спасибо, - польщено промямлил я, - огромное, Кать, спасибо. Но ты мне хоть скажешь, чего мне там делать?
      
      - Как что? Общаться, - неуверенно произнесла Карелина.
      
      - Общаться? С кем?
      
      - Со... мной.
      
      - А ты можешь мне гарантировать, что опять не запрешься в отдельной комнате с Шишкиным?
      
      - Ну... ну ты, Мишка, блин... и хам-ло!
      
      - А то ты не знала!
      
      - Что?
      
      - Что я - хамло.
      
      - Знала... конечно же, знала... так ты, Миш, придешь? - забыв все обиды, спросила Катька.
      
      - Кать, ну на фига? Чё нам, малярам, тереться среди бомонда?
      
      - Вам, малярам? - просияла Карелина.
      
      - Ага.
      
      - День работам - два гулям?
      
      - Естественно.
      
      - А ты хотя б знаешь, что туда обещала прийти Шевелева?
      
      - Э...? - еле слышно проблеял я и на пару минут лишился дара речи.
      
      - Да-да-да, she"s nearly turning her mind to do so . Ты, похоже, уже передумал?
      (Она почти что решилась сделать это)
      
      
      
      - Да-да... наверное, - наконец сумел выдохнуть я. - Только мне можно придти вместе с другом?
      
      - А он... - Катька с сомнением сдвинула тонкие бровки, - человек нашего... круга?
      
      - Не совсем. Но тебе он понравится. Он большой и лохматый.
      
       *****
      
      Я как в воду глядел. Герка Катьке понравился. В прочем, редкая барышня в те времена могла устоять перед Геркой.
      
      Метр восемьдесят восемь росту . Килограмм девяносто весу. Силища, как у буйвола. И - в придачу ко всему этому - довольно смазливое личико и явные проблески интеллекта.
      
      И к тому же...
      
      КОСТЮМ.
      
      И почему я не поэт?
      
      Ибо Геркин КОСТЮМ заслуживал целой поэмы.
      
      Да что там поэмы!
      
      Симфонии.
      
      И оратории.
      
      Но я, увы, не поэт и посему сообщу презренной и скучной прозой, что в самом конце эпохи застоя джинсы были у многих. Джинсовые куртки - у некоторых. Но полный джинсовый костюм был только у Герки.
      
      (На эту жемчужину его гардероба ушла вся валюта, выданная Геркиной матери для турпоездки в Норвегию).
      
      И когда с головы до ног оджинсованный Герка появился на Катькином party - раздалось синхронное девичье "Ах!".
      
      Что там Шишкин со своими давно надоевшими усиками! Что там из года в год щеголявший в одном и том же индийском джемпере Стасик Сазеев! Что там Леха Губанов, на котором все привезенные папой профессором тряпки сидели, как на корове седло!
      
      Глазки всех барышень были прикованы к атлетической фигуре моего лучшего друга. А поскольку Катькины предки имели похвальное обыкновение куда-то там исчезать во время устраиваемых ею торжеств, Катька в тот вечер заперлась именно с Геркой.
      
       *****
      
      Роман, как ни странно, имел продолжение. И через полтора года достигнул стадии, описанной в самом начале этой новеллы.
      
       *****
      
      - Понимаешь, Миш?
      
      - Понимаю, Гер.
      
      ...В нашей с Геркой беседе возникла еще одна пауза. Пауза душевная, не утомительная.
      
      Я в очередной раз затянулся крепчайшим, "Партагасом" и выпустил облачко сизого дыма. А Герка, прихлебывая свое пойло, с улыбкой смотрел в туманную даль.
      
      *************************************************************
      
      ...Наше лирическое молчание прервал дядя Вова.
      
      - Ну как дела, молодняк? - оглушительно гаркнул он, протирая огромные, словно лопаты, ладони, чуть менее грязной, чем сами ладони, ветошью.
      
      - Да так... - не сразу ответил Герка.
      
      - У меня все тоже нормально. Только вот правый задний привод ни к черту, - произнес дядя Вова и осторожно взглянул на бутыль.
      
      В бутылке плескался "Молдавский розовый".
      
      - Правый привод, короче, ни к черту, - с тоской повторил дядя Вова и снова взглянул на бутылку - примерно с той же стыдливой молниеносностью, с какой интеллигентные мужчины чиркают взором по полуобнаженной груди разговаривающей с ними о чем-то высоком дамы. - Да и с левым какая-то хреновина...
      
      Дядя Вова явно просился в компанию.
      
      И он, естественно, понимал, что ради халявного выпивона ему сейчас надо немного побалагурить. Но балагур из дяди Вовы был примерно такой же, как, скажем, из автора этих строк - солист Большого театра.
      
      - Новые медные втулки вчера взял у Вадика. Только что поменял. Не помогло ни на столько. И еще масла подтекают...
      
      - Ну что, дядя Вова, - наконец соизволил понять его Герка, - может... грамм семьдесят примешь? Как там, дядь Вов, медицина не против?
      
      Дядя Вова махнул рукой и что-то буркнул в том отношении, что слушать врачей - себе, мол, дороже. И что, мол, мы - мужчины в соку - имеем полное право класть на всю медицину с прибором. И что, мол, вообще - за исключением великого майора Егорова, заштопавшего в 1945 году дяде Вове полученное под Кенигсбергом ранение, - нормальных людей среди эскулапов нет и не было.
      
      Произнеся всю эту не слишком разборчивую хулу, дядя Вова выдохнул и принял дозу. По его изрезанному морщинами лицу растеклось блаженство. Эта была первая - самая, кстати, приятная - стадия дяди Вовиного опьянения.
      
      (Стадия номер два начиналась где-то с литра портвейна и была сопряжена с определенными бытовыми неудобствами. Всегдашняя дяди Вовина немногословность вдруг испарялась, и он начинал очень длинно и очень косноязычно рассказывать про несчастливый для него штурм Кенигсберга. Что же касается заключительного этапа, то дядя Вова его достигал, слава богу, лишь несколько раз в жизни. Он начинался с громоподобного удара кулаком по столу и не терпящего никаких возражений заявления-признания: "Я начальник города Москва!", после чего вынималась и шла в полный ход знаменитая дяди Вовина финка).
      
      В прочем, было понятно, что ни третья, ни даже вторая стадия нам с Геркой в тот вечер не угрожали. Оставшихся на дне бутылки трехсот-четырехсот грамм могло хватить исключительно на блаженство.
      
       *****
      
      ...Попивая Геркин портвейн и дымя моим "Партагасом", мы переговорили обо всем на свете: о Яше Портном, получившем многомиллионное наследство и уехавшем в прошлом году в Аргентину, о вундеркинде Дурике, тиснувшего энтомологическую статью в каком-то немецком научном журнале, о напрочь невышедшей из-за Рейгана Московской олимпиаде, а в самом конце обсудили посадку Павлика Перебаскина.
      
      Дядя Вова к Павкиной ходке на зону отнесся спокойно.
      
      - А хули, - выдавил он, - в наше-то время, в тридцать девятом не сидевшего пацана и мужиком не считала.
      
      - А вы сами сидели? - бестактно поинтересовался я.
      
      - А что я тебе, не мужик? - саркастически пробурчал дядя Вова и погрузился в долгое и прочувствованное молчание.
      
      - Ну, как ты, дядь Вов, - уловив соль момента, тут же уластил его тактичный Герка, - грамм сто еще выдержишь?
      
      - А то! Ты только налей.
      
      - Я налью, налью, дядя Вова. Миха не пьет, так что пару раз по сто грамм нам с тобою еще обломится.
      
      - А, может, еще за одной сгоняем?
      
      - Да не, дядь Вова, лучше не надо.
      
      - Да давай, Герка, сбегаем. Я ж на хвост не прошусь. У меня ж есть рупь сорок, - прохрипел дядя Вова и достал из кармана штанов перепачканную машинным маслом рублевку и горстку мелочи.
      
      - Да не, дядь Вов, не сегодня. У меня сегодня еще дела.
      
      - Ну, как знаешь... - пробурчал дядя Вова. - Как знаешь. Дела у него... Да какие в твои годы дела? А вот в наше-то время, в тридцать девятом, мы знаешь, что делали? Получим зарплату, купим ящик плодово-выгодного и - гудим! Все-все выходные! Эх, ребятки-ребятки... да если б вы меня в тридцать девятом видели. Я ж самый первый фокстротчик был... не скажу за Двадцать Пятое Октября, но твердо ручаюсь за всю Пролеткульта. Ботиночки "джимми", брючки "оксфорд" и шведская куртка на молнии. Девки пачками висли! А ты говоришь - дела. Я ж работал киномехаником в кинотеатре "Колосс"! А фильмы какие были... Ну да ладно, за все хорошее.
      
      Дядя Вова поднес стакан ко рту и...
      
      НЕ ВЫПИЛ.
      
      Такое случилось впервые в истории.
      
      Я не верил своим глазам. Стакан "Молдавского розового", не вылив ни капли в уже распахнутую для приема амброзии пасть, был со стуком поставлен обратно на ящик.
      
      - Значит, вот оно как, - каким-то странно-спокойным голосом произнес дядя Вова. - Значит, действительно... А я раньше думал: помстилось. Мишка, Герка, вы его видите?
      
      Мы с Геркой глянули по направлению его вытянутого пальца. Там - потускневшей картинкой из давно миновавшего детства - сидел парадно-выходной господин на черно-хрустальном каре.
      
      -Два раза я его видел, - все с тем же зловеще-спокойным голосом произнес дядя Вова. - Один раз еще до войны. Второй - после смерти Сталина. Оба раза думал: помстилось. А он настоящий.
      
      И дядя Вова, решительно кинув руку к ящику, ухватил свой стакан и выпил.
      
      - Glad to meet you! - прокричал англичанин, тоже по-видимому его признавший. -The last time you"ve promised to give me a hand. Could you really do it now ?
      (Рад вас видеть! Прошлый раз вы сулили мне помощь. Вы сможете выполнить свое обещание?)
      
      
      - А то как же, - спокойно кивнул дядя Вова. - Помню, помню, земляк, твою тачку. Если хочешь, еще раз позырю.
      
      - I hope that you understand such a serious trouble I"m having and ...
      (Я уверен, что вы понимаете всю серьезность приключившегося со мною несчастья и...)
      
      - Понимаю. Не маленький. Ты, парень, не суетись. Ты лучше дай глянуть, - и дядя Вова, присев на корточки, напряженно всмотрелся в ничем не прикрытые шестеренки кара. - Тэк-тэк-тэк, - произнес он после осмотра. - Слышишь, зема, а у тебя вон эта втулка, похоже, треснула. Эта - четвертая слева. Что там на ней накарябано? - дядя Вова нагнулся пониже. - "Ма-айт-ин-ин-глэ-энт". Знаешь, земляк, ты этим своим стахановцам в этой, сука, "ин-ин-глэ-нт" сначала в руки насри, а потом все по харе размажь. Не умеешь - так не берись! Все ближние втулки по семь миллиметров, а эта... дай бог, если пять с половиной. А ведь центр нагрузки - тута. Вист ду ферштейн ? Вся-вся нагрузка на этой хреновине. Вот она, сука, и треснула. Но это беда поправимая. Ну-ка, Герка, налей.
      
      Ошарашенный Герка вылил ему в стакан остатки портвейна. Дядя Вова с достоинством выпил.
      
      - Это, зема, беда небольшая. В моем, зема, "Опеле" точно такая же втулочка есть. Я сейчас ее принесу. Айне минута .
      
      И где-то минут через десять дядя Вова вернулся от своего гаража, сжимая в правой руке какую-то крохотную, цветного металла штуковину, а в левой - полулитровую бутыль с коричневой этикеткой.
      
      - Спиртик. Гидролизный, - торопливо пояснил он. - От самого сердца, блин, оторвал. И еще на закуску колбасы притаранил.
      
      Дядя Вова с размаху шлепнул на ящик полупрозрачный пакет с тонко нарезанной докторской.
      
      - А, может, - обречено начал Герка, - может быть, дядя Вова, не на...
      
      - Цыц! - заорал на него явно поймавший кураж сосед. - Как это, сука, не надо? Я твой портвейнос пил? А ты моим спиртиком брезгуешь?
      
      - Да у меня сегодня дела...
      
      - Да какие в твои годы дела? Сунуть, вынуть да вычистку сделать? - мы с Геркой вздрогнули от неожиданной дяди Вовиной проницательности. - А у нас здесь святое. Мужская дружба.
      
      Дядя Вова достал из кармана парочку чуть грязноватых стаканов, присовокупил их к третьему, после чего нещедрой рукою набулькал в них на пару пальцев гидрашки. Все (включая Путешественника по Времени и исключая абсолютно не пившего в те давние годы меня) отдышались и приняли.
      
      - Тэк-тэк-тэк, - с тоской повторил дядя Вова, отправляя в рот бледно-розовый лепесточек "Докторской". - А теперь, - он выдохнул и прожевал, - а теперь возьмемся за дело. "Майт-ин-инглэнт" - к херам! Нашу родимую - на евонное место. Тэк-тэк-тэк. Как здесь и было. Вист ду ферштейн? Все чики-поки. Теперь с левого края подточим, с правого подполируем, и ты еще съездишь на этой своей херовине хоть на блядки в деревню Кукуево. Знаешь, зема, деревню Ку-ку-е-во? Не знаешь? А что ты вообще тогда знаешь!
      
      Продолжая пороть ахинею, дядя Вова ловко работал своими толстыми, словно сосиски, пальцами и уже через пару минут заменил треснувшую втулку на новую.
      
      - Ну давай, камрад, ехай!
      
      Англичанин дал по газам.
      
      Никакого видимого эффекта не последовало.
      
      - Что за фигня? - обескуражено пробормотал дядя Вова. - Что, блин, за нонсенс? - следующие минут семь или восемь прошли в сверхпристальном изучении кара. - Кажется... - наконец пробурчал он. - Ка-жет-ся, су-ка... по-нял... Видишь зазорчик? С полмиллиметра. В нем все и дело. И самое, сука, подлое, что я ее сам, САМ с утра обкорнал! Для моего, сука, "Опеля" эти втулки были чуть-чуть длинноваты. Что ж теперь делать? Давай обмозгуем.
      
      Рецепт для обдумывания был у дяди Вовы один. Выставленные на ящик стаканы снова на четверть наполнились идеально прозрачной гидрашкой и снова все (кроме меня) обреченно выдохнули и обреченно приняли очередную порцию продирающего до самых кишок зелья.
      
       *****
      
      ...Глядя на дядю Вову, в глубокой задумчивости все втыкавшего и втыкавшего свой острый, как бритва, нож в неровные доски ящика, я вдруг припомнил одну историю, связанную с этой дяди Вовиной финкой.
      
      И пока дядя Вова сидит, погруженный в раздумья, я вам, пожалуй, ее поведаю.
      
       *****
      
      История, в общем, такая. Началось все с того, что Алексей Четвертак ушел в армию. Ну, казалось, ушел и ушел. Никто о Лехе Четвертаке в нашем доме, если честно, не плакал.
      
      Никто.
      
      Кроме восточноевропейской овчарки Альмы.
      
      Альма же переживала пропажу хозяина жутко. Дней восемь истошно выла, напрочь отказывалась от еды, а потом - потом перестала скулить, начала есть и снова, казалось бы, стала прежней Альмой, но... только на первый взгляд.
      
      Что-то странное произошло с ее психикой. Эта добрая и даже чуть-чуть флегматичная собака вдруг стала заносчивой и агрессивной. Теперь от нее доставалось всем: и ближайшим соседям, и случайным прохожим, и восседавшим в центре двора на скамеечке бабушкам, но больше всего от нее страдали ее нынешние хозяева - дядя Петя и тетя Аня (родители Лехи). По совести говоря, Альму давно уже следовало усыпить, но ни дядя Петя, ни тетя Аня об этом даже и слышать не желали. "Это же часть Лешеньки!", - вздыхая, говорили они.
      
      Хотя, если честно, дело было не столько в их дуралее-сыне, сколько в физической неспособности этих слабых и добрых людей умертвить существо, которое они помнили еще щеночком.
      
      И вот однажды случилось страшное. Шедшая на прогулку Альма вдруг походя цапнула тетю Аню и, волоча трехметровый поводок за собой, принялась гулять в одиночестве. Что, правда, само по себе было событием вполне заурядным. Последние пару месяцев Альма кусала хозяйку и вырывалась на волю раз в несколько дней.
      
      Необычным было лишь то, что где-то минут через двадцать во дворе появился Яша Портной, сжимавший в руках аппетитную булочку. И булочка, и гуляющий Яша пробудили в Альме вполне естественное любопытство. Она (на редкость, кстати, беззлобно) приблизилась к Яше и лизнула его в лицо. Наблюдавшая их из окошка тетя Рая тоже была в этот вечер настроена отнюдь не воинственно и ограничилась преданным через форточку кратким приказом: "Яша, не играй с собачкой, у нее глисты!".
      
      Послушный Яша чуть-чуть отстранился. Томившаяся скукой Альма восприняла этот маневр как игру и, напрыгнув на мальчика, попыталась выхватить у него из рук кусочек сдобного теста. Яша, которому было жаль булочки, поспешно спрятал свое сокровище за спину. Но не Яше было тягаться с Альмой. Та лишь тихонечко клацнула пастью и Яшина булочка - прекрасная сладкая булочка за 14 коп. - исчезла в ее ненасытной утробе.
      
      Наш двор ошарашено замер.
      
      Никто.
      
      Повторяю. НИКТО.
      
      Никто из самых отпетых дворовых хулиганов - ни Игорь Смирнов, ни Санька Федоров, ни даже одною ногою стоявший на зоне П. Перебаскин, - не решились бы повторить безрассудный поступок Альмы. Никто из них, зная отчаянный норов тети Раи, не осмелился бы отнять у Яши булочку.
      
      ...Итак, двор наш замер.
      
      Секунды две или три не было слышно ничего, кроме обиженных хныканий Яши и довольного Альминого урчания. А потом раздался нечеловеческий вопль и из двери парадной выбежала тетя Рая, вздымая в правой руке неизменный половник.
      
      Если б на месте Альмы были бы Перебаскин и Федоров, или даже сам Мухаммед Али, чемпион мира по боксу, то все они - и Перебаскин, и Федоров, и Мухаммед наверняка б обратились в позорное бегство. Но Альма была образцовой служебной собакой и поступила строго по инструкции. Т. е., атаковала рабочую руку нарушителя и, навалившись ему на грудь, намертво зафиксировала его на асфальте.
      
      На крики поверженной тети Раи сбежалось полдома. Но, как это часто бывает, никто из высыпавших не спешил связываться с тем черно-желтым комком воплощенной ярости, в который уже превратилась Альма.
      
      Никто.
      
      Кроме Геркиного папы.
      
      Геркин же папа, припомнив далекую псковскую юность, выломал из дворовой скамейки здоровенную штакетину и бесстрашно помчался на выручку.
      
      И вот ведь опять же...
      
      Геркин папа был мужчиной серьезным. Нет-нет, не Герка, - и ростом пониже, и в плечах пожиже - но килограмм девяносто он весил. И лично я думаю, что подавляющее большинство моих читателей благоразумно спаслось бы бегством, будучи атакованными разъяренным девяностокилограммовым мужиком с двухметровым дрыном.
      
      Но Альма была красою и гордостью ДОСААФа и вновь поступила строго по писанному. Да, данная ситуация была посложнее первой, но и она была проработана до мельчайших деталей. При численном превосходстве со стороны нарушителей атака на бьющую руку считалась неэффективной, и правилами предписывалось атаковать иные (куда как более уязвимые) части объекта. А вот какие - Геркин папа сумел догадаться буквально за долю мгновения до того, когда чуть не было не произошло непоправимое. И, догадавшись, к великому счастью, успел заслонить атакуемую область штакетиной, после чего - сделал ноги.
      
      Альма, продолжая скрупулезно следовать наставлению, начала осуществлять преследование. Геркин папа, птичкой перемахнув через ограду сквера, развил довольно приличную для такого массивного человека скорость. Альма тоже шутя перепрыгнула через забор и...
      
      Короче, Герка не стал сиротою лишь потому, что многократно порванный и многократно же связанный прогулочный повод своим самым дальним и самым бугристым концом обмотался вокруг чугунных прутьев ограды и намертво зафиксировал Альму буквально в считанных сантиметрах от папиного горла.
      
      После чего ситуация стабилизировалась. Т. е. у нас во дворе произошло примерно тоже, что случилось во время Первой мировой войны после битвы на Марне. Маневренный период кампании сменился позиционным. С одной стороны, разъяренная Альма за пределами полукруга, ограниченного поводом, никому уже больше не угрожала, но с другой с другой стороны и никто из двуногих не решался нарушить границы ее территории, что, кстати, было не слишком приятно не только морально, но и чисто практически, так как полукруг, очерченный поводом, напрочь перекрывал все дворовые входы и выходы.
      
      Уже минут через пятнадцать-двадцать по обе стороны фронта скопились толпы желающих войти и выйти. Предложения поступали разные. Самое естественное - позвонить в милицию - не привело ни к чему, ибо на той стороне телефонного провода тут же поинтересовались: а есть ли укушенные? Ответили: есть, - подразумевая, естественно, тетю Раю, но после неспешного (минут через сорок) прибытия наряда и более тщательного осмотра тети Раи неожиданно выяснилось, что тетя Рая не столько укушена, сколько вывалена в грязи, что с точки зрения прибывших стражей закона не являлось достаточным основанием для применения табельного оружия.
      
      Попытались было сослаться на чудом не обесчещенного Геркиного папу, но Геркин папа факт попытки укуса в секретную область подтверждать не стал и даже предложил заговорившему об этом Яшиному папе немедленно взять и заткнуться, что Яшин папа и выполнил с крайней поспешностью.
      
      Не добившись толку от милитонов, стали выдвигать предложения совсем уже фантастические. Например, папа Дурика предложил вышибать клин клином и вызвать из девятой квартиры московского сторожевого Вайса. (Предложение было испробовано и доказало свою полную неэффективность: Вайс был дважды укушен в ляжку и, как истинный джентльмен, связываться с дамой не стал). Ветеран гражданской войны Веденеев посоветовал вызвать из армии Лешу Четвертака (над ветераном гражданской войны посмеялись). Чуток оклемавшаяся тетя Рая вспомнила фильм "Операция "Ы" и предложила подсунуть Альме кусок колбасы со снотворными таблетками (предложение обсуждалось всерьез, но было отклонено за неимением в нашем доме снотворного).
      
      И здесь с заднего двора подошел дядя Вова. Было очень заметно, что со своим "Опелем" он разлучился буквально на минутку-другую: он весь был щедрых подтеках машинного масла, в его левой руке болталась пустая канистра, а из правой торчал тот самый, острый, как бритва, охотничий нож, из-за которого я, собственно, и вспомнил эту историю.
      
      Геркин папа ввел его в курс дела.
      
       - А на хрена? - недовольно пробурчал дядя Вова. - Пусть здесь и сидит. Будем ходить через задний.
      
       Ему объяснили, что ходить через задний двор очень далеко и очень неудобно.
      
      - А-а... - подумав, сказал дядя Вова, - ну тогда ладно. Тогда я ее сделаю.
      
      И, прихватив отброшенный Гериным папой колышек, он на цыпочках пошел вдоль ограды. Не дойдя пару метров до Альмы, дядя Вова вытянул руку, подцепил палкой повод и, не дыша, подтянул его к себе. Потом, намотав бугристую ленту на руку, подкрался к ограде, после чего уже действовал молниеносно.
      
      Неожиданно дернув, он притянул собаку к себе и несильно сунул ножом между прутьями. Альма тоненько, по-щенячьи, взвизгнула и начала медленно оседать наземь.
      
      
      
      ...Полминуты спустя никакой такой Альмы во дворе уже не было, а просто на грязном и мокром асфальте лежала чуть вздрагивавшая черно-рыжая шкура. Из-под шкуры ручьями текло что-то красное.
      
      - И на хера это было делать? - пробурчал дядя Вова, вытирая лезвие финки травой и поспешно пряча его за пазуху. - Ходили б себе через задний. Две с половиной минуты крюку.
      
       *****
      
      
      
      
       *****
      
      Прошло минут двадцать. После двух тостов уровень спирта в бутылке опустился до этикетки.
      
       *****
      
      - В общем и целом, так, - отдышавшись, сказал дядя Вова и со злостью вогнал задрожавшую финку в тонкие доски ящика, - в общем и целом, ни хрена, сука, страшного. Сейчас мы чуток посидим. Потом я звякну Вадику-спекулю и он притаранит нам новую втулку самое позднее завтра. Накрайняк, послезавтра. Герка, переведи камраду.
      
      Герка вздохнул и перевел.
      
      - I"m afraid it"s too late, - вздохнув, ответил Путешественник во Времени. - I might be out every minute .
      (Боюсь, что это слишком поздно. Ведь я могу исчезнуть в любую минуту).
      
      Герка вновь перевел.
      
      - Ну что ж, - равнодушно кивнул дядя Вова, - значит, не повезло тебе, зема.
      
      - Can"t it be helped ? - подперев потяжелевшую голову двумя руками, с грустью спросил Путешественник во Времени.
      (Здесь можно хоть что-нибудь сделать?)
      
      Герка привычно исполнил роль переводчика.
      
      - Да хрен его знает, - обиженно пробурчал дядя Вова, - Вадьку без бухала к нам не заманишь. Слушай, а, может быть, у тебя есть с собою?
      
      - Have you got some strong alcohol? - спросил Герка.
      
      - Оh... no, - печально вздохнул англичанин. - I have not got one.
      
      - Тогда карандец. Вадьку без бухала к нам не заманишь, а покудова он по-сухому сюда доползет, ты, зема, уже исчезнешь. Может, ты знаешь, когда здесь в следующий раз окажешься?
      
      Герка опять перевел.
      
      - It couldn"t be figured out exactly, - подумав, ответил Путешественник во Времени. - Since it has been spoiled the machine gives absolutely unexpected bounds. From two to twenty seven years .
      (Точно этого не узнаешь. С момента поломки моя машина совершает совершенно непредсказуемые прыжки. Протяженностью от двух до двадцати семи лет).
      
      Герка, как мог, повторил эту фразу по-русски.
      
      - Мда-а... - умудренно вздохнул дядя Вова, - ну давай, мужики, по последней, а потом чего-нибудь, блин, накумекаем. Утро вечера мудренее.
      
      
      
      
      
       *****
      
      Прошло еще минут двадцать. Гидрашка закончилась.
      
       *****
      
      
      - Не, не под Кёником. Под Пи-ла-у, - по слогам произнес дядя Вова и выжал себе в стакан последние десять капель спирта. - Место вроде спокойное, а вот поди ж ты. Я тогда уже возил Сквозняка. А сам товарищ Командующий ехал как раз перед нами. На виллисе.
      
      Мы были по-прежнему вчетвером. (Вообще, забегая вперед, замечу, что в эту вторую встречу Путешественник во Времени пробыл с нами намного дольше, чем все остальные разы вместе взятые. Я и сейчас не знаю, что было тому причиной. Может, технические манипуляции, проведенные дядей Вовой, а, может, все это было и просто игрою случая). Итак, мы были тогда вчетвером. И Герка, и Путешественник во Времени пребывали в приятной расслабленности, а дядя Вова, явно себя при раздаче вина не обижавший, находился уже на порядочном взводе.
      
      - Я, значит, вез Сквозняка. И был мой Сквозняк, как на иголках. Шутка ль сказать, сам Черняховский! Если толком подумать, то между Сквозняком и Командующим точно такая же разница, как между Сквозняком и мною. Вот мой Сквозняк и елозил. Все гадал: позовет его Черняховский к себе или - побрезгует? Не позвали в тот день моего Сквозняка. Он, конечно, расстроился и как всегда, когда был не в духе, стал цепляться к начальнику штаба подполковнику Тиходееву. И это ему не так, и то не эдак... а Тиходеев сидит, зубами скрипит, но - терпит.
      
      И здесь, - дядя Вова выплеснул в пасть остатки отравы и полез негнущимися от хмеля пальцами за последней сигаретой, - и здесь вдруг - ба-бах!!! Очухиваюсь в кювете. Рядом со мною Сквозняк. На обоих - ни царапины.
      
      (А подполковник Тиходеев так и остался сидеть на заднем сиденье. Мертвее мертвого. Но это мы выяснили потом, потому как сразу же после обстрела пошли такие дела, что стало нам не до подполковника Тиходеева).
      
      Дядя Вова чиркнул спичкой и закурил.
      
      - Да уж... не до Тиходеева. Потому как вместо машины Командующего Фронтом перед нами - воронка... Ну уж здесь - нача-алось! Пиздеж до небес. Сквозняк (а теперь он как вроде за главного) даром, что свежеконтуженный, орет, как здоровый. А чего орать-то? Командующего-то нету. Накрыло шальной не то миной, не то бомбой. И здесь... - дядя Вова со злостью уставился в поросшую лопухами землю, - и здесь... как на грех! ...прогоняют мимо колонну пленных. Слава Богу, хоть небольшую. Человек на семьдесят.
      
      Ну и их... по приказу полковника... всех.
      
      С концами.
      
      А ночью проснулся, смотрю: стоит мой Сквозняк в углу на коленях - мо-о-олится. Благодарит своего командирского бога за то, что не потрафил начальству. Ведь пригласи его Командующий Фронтом к себе, их бы вдвоем с Черняховским уже бы черти на сковородке жарили
      
      И здесь...
      
       *****
      
      ...рука дяди Вовы схватила финку, а губы уже задрожали в сакраментальной фразе: "Я на-ачальник го-ро-да Ма...", но - именно в это, надо признаться, весьма и весьма щекотливое мгновение - в разговор вдруг вмешался Герка.
      
      - Ought I to get married? - заслонив дядю Вову широкой, как банковский сейф, спиной, спросил он Путешественника во Времени.
      
      - Married? Whom? - удивленно переспросил англичанин.
      
      - A young girl of seventeen. She"s is in love with me.
      
      - And what about you?
      
      - I don"t know. But she"s pregnant.
      
      - The girl belongs to the low classes?
      
      - No-no, she"s much above me.
      
      - And what is the reason of your hesitation?
      
      - I don"t know. Душа не лежит.
      
      - What does it mean: dusha?
      
      - A spirit.
      
      - There, there, there... - задумчиво протянул англичанин, - tell you the truth... tell you the truth, my friend, I don"t think that you really ought to marry. You"re too young and simple-hearted.
       (- Я должен жениться?
      - Жениться? На ком?
      - На одной семнадцатилетней девушке. Она меня любит.
      - Она-то любит, а ты?
      - Я этого точно не знаю. Но девушка эта беременна.
      - Девушка принадлежит к низшим классам?
      - О, нет! Ее положение в обществе значительно выше моего.
      - И в чем же причина твоих колебаний?
      - Я этого точно знаю. Душа не лежит.
      - Что значит "душа"?
      .....................
      - Гм-гм-гм.... ты знаешь, я думаю, что тебе не нужно жениться. Для этого ты слишком юн и простодушен).
      
      При этих словах Путешественник во Времени исчез.
      
       *****
      А Герка, не попрощавшись ни со мной, ни с соседом, опрометью помчался до дома. Лишь много лет спустя он поведал мне причину этого бегства.
      
      Герка спешил посмотреть в словаре значение слова "simple-hearted".
      
      ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ
      ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ - АВГУСТ 1991
      
      
      - Это, - прозвучал в телефонной трубке ледяной, с официальным металлом голос, - гражданин Метс? Михаил Сергеевич?
      
      - Да... - озадаченно пискнул я.
      
      - Михаил Сергеевич, а вам не кажется, что в последнее время вы слишком часто стали себе позволять различные антисоветские высказывания?
      
      - Герка, ты?! - заорал я.
      
      - Хе-хе... признал-таки, сволочь.
      
      - А почему ты не на Урале?
      
      - Почему-почему... у института нет денег.
      
      - Понятно.
      
      - Ни хрена тебе не понятно. Если б ты только знал, что творится в этом богоугодном заведении. Леваневский ворует. Академик в маразме. Всем остальным все на свете до фонаря. Ну, ничего-ничего. Вот здоровые силы, наконец-то взявшие власть в стране, наконец-то покажут кузькину мать разным там оторвавшимся от жизни интеллигентам! И сразу все станет о"кей. В смысле - олл райт. В смысле - опять все по-старому.
      
      - Ты это серьезно?
      
      - А сам-то как думаешь?
      
      - Полагаю, что нет.
      
      - Ну, и слава Богу.
      
      - А как на самом деле оцениваешь ситуацию?
      
      - Полный и окончательный пиздец внакладку. Но об этом лучше при встрече.
      
       *****
      
      Встреча имела место быть часов через несколько. Уже начинало смеркаться. Мы с Геркой встретились на Петроградской и сразу прошли в ночной магазин на углу Карповки и Кировского.
      
      Цены в ночном магазине кусались. Судите сами, читатель. Бутылка "Столичной" (другой водки не было) стоила тридцать четыре рубля. Твердокопченая колбаса - семьдесят восемь за палку. Сигареты - по трехе.
      
      Короче, галимый грабеж трудящихся!
      
      Но не идти ж на попятный.
      
      Я мысленно выматерил все старые, новые и будущие власти и взял три бутылки "Столичной". Потом - гулять, так гулять! - добавил палку "Полтавской", буханку "Дарницкого", две двухлитровые пачки томатного сока и блок сигарет "Клеопатра".
      
      Герка, чья зарплата старшего научного сотрудника составляла семьсот рублей с чем-то, взирал на этот гастрономический разгул - тире - разврат со смесью неприязни и восхищения. А когда (минут через сорок) мы приземлились у меня в Шувалово и разлили по первой, Герка с упреком сказал:
      
      - Да-а... тебе есть, что терять.
      
      - В смысле? - не понял я.
      
      - В смысле, что теперь, при Янаеве тебе есть, чего опасаться.
      
      - А тебе?
      
      - А кому я на хрен нужен? Я копченую колбасу в коммерческих магазинах не покупаю.
      
      - Ну, Гер, приплыли. Станция Вылезайка. Ты теперь, стало быть, ненавидишь всех, кто живет хоть чуть-чуть получше тебя и не является твоим непосредственным начальником?
      
      - Не, Миш, я и начальство ненавижу.
      
      - Да что с тобой, парень? Ты таким не был.
      
      - Не знаю. Все-все остопиздело. Прервалась связь времен. Или как там у Шекспира буквально? Сустав времени вывихнут... - Герка взъерошил густую каштановую шевелюру. - Блядь! Восемь лет, не разгибаясь, занимался наукой и, когда наконец-то попер результат, вдруг - здрасьте-пожалуйста: академик ворует, Леваневский в маразме... т. е., конечно, наоборот! ... Леваневский ворует, академик в маразме и все на свете катится в тартарары.
      
      - Гер, ты преувеличиваешь. Академик уже лет десять в маразме, а Леваневский еще при Леониде Ильиче воровал.
      
      - Не, Миш, кранты. Полный и окончательный пиздец внакладку. И марганцевые мои вкрапления никому не нужны... Ни-ко-му о-ни не нуж-ны! Понимаешь?
      
      - Понимаю, Гер, понимаю. Давай по второй.
      
      - Все, Миша, аллес. Полный и окончательный пиздец внакладку.
      
      - Ты водку-то будешь?
      
      - Буду.
      
      Мы с Геркой квакнули.
      
      Потом закурили.
      
      Тесную кухню заволокло противным и сладким египетским дымом .
      
      *************************************************************
      
      - Ну, а как сам-то? - пол-литра спустя спросил я друга.
      
      - В личном плане все великолепно. Неправдоподобно великолепно. Понимаешь, мы с Танькой... нет-нет, бывает, конечно, по-разному, но я даже не знал, что... Извини, я невнятен...
      
      - Ничего. А как там, - даже сейчас, после моря выпитого, каким-то трезвым краешком мозга я понимал всю возмутительную бестактность своего вопроса, - а как там... Катька?
      
      - А что Катька, - не сморгнув глазом, ответил Герка. - Третий год заграницей. Живет с этим чехом...
      
      - А мальчик?
      
      - С нею. В Праге.
      
      Герка раздавил о блюдечко выкуренную едва на треть сигарету и с тоской посмотрел в окно. На расстилавшемся за окном пустыре ходили высокие волны мокрой осоки. Стоявший в углу "Панасоник" играл "Paint it black " "Роллингов".
      
      Мы долго-долго молчали, а потом откупорили третью.
      
       *****
      
      - Понимаешь, Мишаня, - через пару стаканов выдохнул мокрый от водки Герка, - мы с тобой пожилые козлы, нам уже по тридцатнику...
      
      - Лично мне двадцать девять.
      
      - Это не важно! Нам уже по тридцатнику, а ЧТО мы с тобою сделали в этой жизни? ЧТО мы с тобою сделали? Ведь... ни хуя?
      
      - Ни хуя.
      
      - Вот так-то, Мишенька.
      
      Герка разлил по стаканам остатки водяры.
      
      - Давай, что ли, дернем?
      
      - Давай... Только слышь меня, Герка, - через пару долгих мгновений продолжил я, заедая не очень пошедшую водку жирным кусочком "Полтавской", - тридцать лет - это бред. Еще, блин, не вечер. Мы таких еще дел наделаем!
      
      - Нет, - вымолвил Герка, неумело пуская дым ноздрями (трезвым он не курил), - ничего мы с тобою, Мишаня, уже не сделаем. Будь честным! Хотя бы раз в жизни попробуй быть честным. Сустав времени вывихнут, и мы с тобою стоим на двух разъезжающихся в разные стороны льдинах. Нас рвет пополам!
      
      - Так прыгай. Либо на ту сторону, либо на эту.
      
      - Не получается.
      
      - Надо, - я залил першившее горло соком. - Надо что-нибудь выбрать, друг мой Герасим. Либо будущее, либо прошлое. Что касается меня, то я нацелен на будущее, как советская стратегическая ракета на город Лос-Палмос.
      
      - Почему на Лос-Палмос?
      
      - Не знаю. Так красивее.
      
      - Ха! - ухмыльнулся Герка. - А почему ты тогда не у Мариинского? Почему ты сидишь здесь на кухне и глушишь водяру вместо того, чтобы драться за свой выбор?
      
      - Почему-почему... - засмущался я, - потому что вот встретил тебя, мудака, и нажрался. Не идти ж мне теперь на баррикады в жопу пьяному.
      
      - Это верно, - кивнул незажженной сигаретой Герасим, - квакнуто нынче порядочно. По ноль-семьдесят пять на рыло! Сейчас вот выпьем сочку и - спать. Только спать.
      
      - А... может... не спать? - провокаторски улыбнулся я.
      
      - То есть? - не понял Герасим.
      
      - В смысле, может, подпустим немного... ли-ри-ки?
      
      - Это как?
      
      - Ну ты, блин, совсем одичал. В смысле - чуток прошвырнемся по телкам. Или тебе твое неземное чуйство все инстинкты отшибло?
      
      Герка обиделся и засопел:
      
      - Во-первых, я Таньке не изменяю. Это раз. А во-вторых...
      
      - Но Танька сейчас ведь у родственников. В Астрахани?
      
      - В Архангельске. А, во-вторых... Что ты можешь сейчас предложить? Реально? Тупо раскрыть телефонную книжку и обзванивать всех подруг подряд, навязывая им свои пьяные рожи? В полпервого ночи? Да ты посмотри сейчас на себя, самец-красавец!
      
      - Герман, - высокомерно ответил я, - вы меня удивляете. Вы в какой, извините, эпохе живете? В эпоху военного коммунизма? Позднего Сталина? Оглянитесь вокруг! Вокруг Pe-res-troy-ka!! Glaz-nost!!! И для нашей с тобою, Герасим, тяги к прекрасному существуют отнюдь не подруги, а бляди. Простые и добрые русские бляди. На улице Толмачева.
      
      - А деньги?
      
      - Бабла у меня немерено.
      
      - Откуда?
      
      - Неважно.
      
      - У, блин, - Герка подробно и грязно выругался. - Ах, ты гад! Ах, ты змей-провокатор! Ну даже, если, допустим, мы сейчас доберемся до Невского, то как мы обратно вернемся? Мосты-то разводят!
      
      - А что ты, - я нагло похлопал почти двухметрового Герку по возвышавшемуся на уровне моего лба плечу, - а что ты, мой друг, говорил насчет этих комнат на Перевозной? Свободны они сегодня?
      
      - Свободны.
      
      - Вот, собственно, и решение всей проблемы.
      
       *****
      
      Уже минут через восемь мы были на Выборгском, где сразу поймали тачку. Таксист, получивший полтинник, гнал, как посоленный, и таки успел проскочить все мосты. На улице Толмачева все было, как обычно: пяток зевающих сутенеров и два-три десятка жавшихся в кучку девиц. Правда, такса была приподнятая. Толи я не следил за инфляцией, толи на торговцев живым товаром так странно подействовал произошедший на Форосе переворот, но, когда коренастый шатен-сутенер, немного похожий на булгаковского Азазелло, озвучил цену, только жгучий стыд перед Герасимом помешал мне развернуться и тотчас уйти.
      
      Какие все-таки гады!
      
      ...Но - хочешь - не хочешь - пришлось растрясти мошну. Девушек звали Полина и Женя, одна была черненькая, другая - небрежно выкрашенная блондинка. К себе на Перевозную мы домчались буквально за пару минут, после чего вчетвером поднялись в пустовавшую летом квартиру Геркиных родителей.
      
      А потом... если кто-нибудь из читателей уже потихоньку пускает слюну в предвкушении живописных подробностей, то подобных любителей русской словесности я вынужден самым жестоким образом обмануть.
      
      Никакого отчета о той давней ночи предоставлено мною не будет.
      
      В пять минут третьего мы поднялись в пустовавшую летом квартиру Геркиных предков и с грохотом затворили дверь.
      
      Sapiens santi .
      
       *****
      
      Проснулись мы омерзительно рано. Тут же выперли барышень, кое-как подзатерли следы загула, а потом и сами спустились во двор. Было только начало одиннадцатого. Наши бедные бошки раскалывались. Алкоголя к утру не осталось ни капли, а от начала работы ближайшего винного нас отделяла целая вечность.
      
      Правда, было сколько угодно египетских сигарет. Я машинально затягивался их отвратительно приторным дымом, а вот некурящий Герка и этого (довольно, впрочем, сомнительного) удовольствия был лишен. Он просто переминался с ноги на ногу.
      
      - Ну и как там наши? - зачем-то спросил я его.
      
      - Которые из...?
      
      - Ну... ребята с нашего двора.
      
      - Перебаскин снова на зоне. Лешка в Финляндии.
      
      - Дурик в загранке?
      
      - А то! Теперь он сверхштатный профессор Гельсингфорсского университета. Встречал его пару недель назад, так он говорил, что все уже решено и через несколько дней он покинет Расею. Да... еще хохма! На днях звонил Яша.
      
      - Портной?
      
      - Он самый. Надыбал откуда-то мой новый номер и таки дозвонился из Буэнос-Айреса.
      
      - Он русский-то хоть не забыл?
      
      - Трындит, словно радио. Тысяча слов в минуту.
      
      - Ну и...?
      
      - Да там ничего интересного. Тетя Рая болеет. Бизнес их процветает. Дядя Аркадий в полной порядке... Слушай, - произнес мой друг после грустной и долгой паузы, - а у нас, что и правда нету ни грамма?
      
      - Правда, Гер, ни хрена.
      
      - Ночью же бегали.
      
      - Как бегали, так и пили. Выжрали все: и водку, и "Амаретто", и эту... как там ее? ... "Монастырскую избу".
      
      - Печально, - вымолвил Герка, - зело печально. А когда открывается местный лабаз?
      
      - Ежели ты имеешь в виду тот, что на Декабристов, то часиков эдак в четырнадцать. Да еще придется где-то надыбать талоны.
      
      - Мда-а...
      
      - Вот те и "мда-а"...
      
      - А ты, Мойша, не знаешь, зачем это люди так нажираются?
      
      - Ой, Гер, и не говори! Нажираются, словно хавроньи, а потом еще женам своим изменяют.
      
      Герка замолк, а потом вдруг отсел на стоявшую в метрах в пяти от меня скамью.
      
      - Гера-а! - позвал я его.
      
      Герка гордо молчал.
      
      - Гер, ты чего?
      
      Мой друг продолжал молча разглядывать кончики своих ботинок. На его миловидном лице застыло выражение детской обиды. В сочетании с Геркиным ростом и весом выражение это выглядело несколько необычно.
      
      - Ну, Гер... ну херню спорол. Ну, дяденька... ну... простите засранца.
      
      - Ты что, Миша, думаешь, - не подымая взгляда, ответил Герка, - что, ежели я сегодня без денег, то ты, значит, можешь... эх, ты!
      
      - Да, Гер, - окончательно растерялся я, - да причем здесь какие-то деньги? Да срал я на деньги! Ну хочешь... возьмем сейчас папика, съездим на Карповку, купим ящик шампусика и похмелимся, как люди?
      
      - Да не, Миш, не надо. Какой, к чертям, папик. Ты же не миллионер. Или миллионер?
      
      - Да, в общем, не Ротшильд.
      
      - Ну, вот и не надо выёживаться. И знаешь что, Микки... А мы ведь сейчас с тобою таки похмелимся. Как люди. Вист ду ферштейн? - Герка мне подмигнул. - Айне минута!
      
      Он скрылся в парадном.
      
      Ждал я его минут десять. Когда Герка вернулся, в правой руке он сжимал бутылку с чем-то розовым. Я практически сразу признал ее. Это была та самая "Массандра" (28 % сахара, объем 0,7 л., крепость 18 спиртных оборотов), которую Геркины родичи купили в сравнительно мирном 1989 году и с тех пор пригубляли раз в год по рюмочке. Меня самого каких-то полгода назад Геркина мама попотчевала полурюмашкой, и вот... и вот теперь этой нежно лелеемой, словно поздний ребенок, бутыли предстояло быть вылаканной в пару глотков.
      
      - Слышь, Гер, а тебя не убьют?
      
      - Да, - Герка лихо махнул рукой, - наплевать! Снявши голову, по волосам не плачут.
      
      - Ну, тогда давай... причастимся. Где пить будем - тута?
      
      - Да ты что! Совсем обалдел? Хочешь, чтоб здешние бабушки обо всем моей маменьке доложили? Пойдем лучше на задний.
      
      - Пойдем.
      
      И мы пошли на задний.
      
      
       *****
      
      
      Короткий путь через крайнее парадное был уже лет пять, как заколочен, и нам пришлось идти вкруговую: мимо запертой вахты, мимо угольной ямы, мимо некрашеного с хрущевских времен забора и пустого по летнему времени общежития водников. На неблизком этом пути мы неожиданно встретили Дурика.
      
      Сверхштатный профессор выглядел странно. Он был небрит, помят и всклокочен. Его близоруко сощуренные глаза были красны от бессонницы. Речь отличалась невнятностью и восторженностью.
      
      Короче, Дурик выглядел так, как будто не хуже нас с Геркой всю эту ночь пробухал и прошлялся по бабам.
      
      - При-ы-вет, мужики! - радостно выдохнул Дурик. - Так ведь и знал, что кого-нибудь встречу.
      
      - Здорово-здорово, Леха, - ответил Герка за нас обоих. - Ты почему не на Западе?
      
      - Да у меня самолет завтра утром.
      
      - А говорили, мол, ты уже там. И с концами.
      
      - Да не, клевета.
      
      - Ясно, - Герка еще раз с головы и до ног осмотрел взъерошенную фигуру нашего друга. - А где это, Леха, твои окуляры?
      
      - Да я... - вконец застеснялся Дурик, - я их, короче... не стал надевать.
      
      - Почему?
      
      - Да я... - небритые щеки Дурика порозовели, - я, короче, подумал, что это как-то, блин... глупо.
      
      - Что "глупо"?
      
      - Очкарик на баррикадах.
      
      - Ты что, был ночью у Мариинского?
      
      - Почему у Мариинского? На Чапыгина, у телецентра.
      
      - Т. е. ты хочешь сказать, - удивился Герка, - что поперся на баррикады ЗА ДЕНЬ до эмиграции?
      
      - Да почему - эмиграции? - обиделся Дурик. - У меня стандартный контракт на тридцать шесть месяцев. А что будет дальше - один лишь бог ведает.
      
      - А мне, - жестоко отрезал Герка, - мне, друг мой Лешенька, что контракт, что эмиграция. Что поп, что дьякон. Я знаю одно: человек получил работу на Западе, - "получил работу на Западе" Герка произнес таким тоном, что эти слова прозвучали, как "взяли живым на Небо", - человек ПОЛУЧИЛ РАБОТУ НА ЗАПАДЕ, а его продолжают трахать наши копеечные внутрисовковые разборки. Не понимаю!
      
      - Ну, Гер, но это ведь... Родина.
      
      - Ага, блин, родина. Союз Советских Педерастических Республик.
      
      - С этого дня, - окантованные редкой щетиной губы Дурика растянулись в улыбке, - вполне возможно, что не таких уж педерастических. И не таких уж советских. Понимаешь, мы - победили.
      
      - Кто это мы?
      
      - Мы, - Дурик похлопал по прикрепленному к рукаву самодельному триколору и конфузливо присовокупил, - де-мок-ра-ты. Хунте, похоже, трындец! Янаев в тюряге. Язов, как все говорят, застрелился. А ведь каких-то... - Дурик еще разок улыбнулся, показав не чищенные с 19-го августа зубы, - каких-то часа четыре назад всем нам казалось, что нам самим - амба. По голосам чего только не говорили! И Белый дом де взят, и там-то, там-то и там-то слышны де артиллерийские выстрелы, а к нашему, мол, телецентру идут две дивизии диких узбеков. И вдруг - Крючков застрелился, Янаев в тюряге: сплошные, блин, именины сердца. Даже как-то не верится! А теперь, - Дурик вновь одарил нас улыбкой, - спать, спать и спать. Спать хочу, словно сволочь!
      
      - А, может, - Герка прищелкнул по горлу бутылки, причем даже по этому вялому щелканью можно было легко догадаться, что делает это он для проформы, - может, примешь сто грамм. За победу?
      
      - Ну, разве что... за победу, - кивнул головою нечуткий Дурик и отправился вместе с нами на задний.
      
       *****
      
      А на заднем дворе все было по-прежнему. Все те же пять-шесть гаражей, все тот же щербатый выступ брандмауэра, все тот же загаженный треугольник между последним гаражом и кирпичной стенкой. Правда, в гараже Љ2 вместо вечного дяди Вовиного "Опеля" стоял теперь новый "Москвич" его сына Вани. Дядя Вова уже три года как умер от рака, и его обезноживший без хозяина "Опель" был распродан сынком на запчасти.
      
      В остальном же все оставалось по-старому. Взяв три сломанных ящика, мы уселись под окнами бывшей квартиры Яши Портного. На каждого вышло грамм по двести "Массандры". Мы с Геркой этой девичьей дозы почти не заметили, а вот Дурика вдруг развезло не по-детски.
      
      Он понес какую-то ахинею про жуткой силы ливень, начавшийся как раз накануне предполагаемого штурма, про начальника их отделения, очень похожего на Че Гевару, про какого-то худенького казачка в папахе, ходившего с рукописным лозунгом: "Требуемъ смъртной казни Янаева, Язова, Пуго и ихъ стороннiковъ", про магнитофон с Высоцким, включенный, когда все уже наложили в штаны и т. д. и т. п. При этом революционная душа Дурика явно просила добавить.
      
      - Понимаешь, - выкрикивал Дурик, - я ведь человек физически очень нехрабрый. Интелэхент, сука-блин. А здесь вдруг - война. "Наш собственный корреспондент сообщает", - произнес он, подражая захлебывающейся скороговорке западных дикторов, - "что близ станции метро "Баррикадная" идут бои. В Белом доме слышны автоматные выстрелы". И здесь, - Дурик неумело взял клеопатрину и затянулся ее сладковатым дымом, - и здесь, сука-блин, вдруг доходит слух про узбеков. На Чапыгина - паника. Кто-то явно готов бежать, кто-то требует дать боевое оружие. А потом... кхе-кхе-кхе... сука-блин!... ну, и гадость эти ваши сигареты... а потом вдруг врубают Высоцкого: "Если путь прорубая каким-то мечом, ты соленые слезы на ус намотал, если в смертном бою испытал что почем, значит верные книги ты детстве читал... ". Пиздец! Герка, Миха, пиздец! Я хуею: да причем здесь какие-то книги? Ежели мне сейчас придется быть убитым, не абстрактно "убитым", а просто раз и навсегда прекратить быть, видя именно это бледное небо и именно эти обоссанные ступеньки, причем здесь какие-то книги? Мне было бы в тыщу раз легче, если бы я вообще не умел читать. Понимаете? Мне было бы в тыщу раз легче. А потом неожиданно выяснилось, что хунте амба, Крючков в тюряге, Янаев повесился и... Вина больше нету?
      
      - Нету, - безжалостно отрезал Герка.
      
      - И купить совсем негде?
      
      - Негде.
      
      - Ну, тогда я схожу отлить.
      
      И он, спотыкаясь, пошел к брандмауэру.
      
      Мы с Германом из деликатности отвернулись. Однако ушей затыкать не стали и через пару секунд взамен ожидаемого журчания услыхали совершенно иные звуки. Дурик нежданно-негаданно заговорил. Причем - на приличном английском.
      
      - I"m terribly sorry... have you got some strong alcohol? - услышали мы чуть надтреснутый тенор Дурика.
      (Я дико извиняюсь, но у вас нету чего-нибудь выпить?)
      
      - Yes, you"re welcome, - ответил ему густой баритон Путешественника во Времени. - Here it is! Please, bring the bottle to that angry small man with gray hair. If I"m not mistaken his name"s "Dada Vova". Please, give the bottle to him. He must give it to Vadik.
      (О, да! Конечно! Будьте добры, передайте вот эту бутылку тому маленькому сердитому человечку с седой шевелюрой. Если не ошибаюсь, его зовут "дядя Вова". Он должен отдать ее Вадику)
      
      И Путешественник сунул в руки Дурику низкогорлую бутылку андроповки .
      
      - I"m terribly sorry, - вновь начал Дурик, - but this acquaintance of yours...
      (Простите, но этот ваш знакомый... )
      
      - There is no time to lose! Please, excuse me. I do bag when Dada Vova gives the bottle to Vadik and Vadik gives him that little metal thing named in Russian vtulka... Do you understand? When Vadik gives Dada Vova a vtulka you"ll take it and hide it. Hide under that brick, - Путешественник вынул кирпич из стены и вновь засунул его обратно. - Do you understand? You"ll hide it here. Nobody but you could help me .
      (Времени нету! Ради Бога, простите. Умоляю, когда дядя Вова отдаст бутылку Вадику, а Вадик, в свою очередь, передаст ему эту маленькую железную штучку, называемую по-русски "втулка"... Вы поняли? Когда дядя Вова получит втулку, пожалуйста, возьмите ее и спрячьте. Вы меня поняли? Спрячьте ее под этот кирпич. Кроме вас мне никто не поможет).
      
      
      - Dada Vova is dead, - наконец сказал Дурик.
      (Дядя Вова умер).
      
      Но Путешественника во Времени уже не было.
      
      А Дурик так и остался стоять, сжимая в руках лет пять не виденную нами бутылку андроповки.
      
      ИСТОРИЯ БЕЗ НОМЕРА
      ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ - МАЙ 2008
      
      
      
      Это было недавно. Мы стояли у Банного мостика на маленькой круглой площади между Домом Сказки и Домом Блока. Мы - это вся упомянутая в рассказике первом шайка-лейка: Герка, Дурдом, пишущий эти строки и даже, как это ни странно, нежданно-негаданно нагрянувший из Аргентины Яша Портной.
      
      Окружающий нас пейзаж за все эти годы изменился не сильно. Бури, ветры и грозы, разметавшие половину Империи, занесли в эти забытые Богом края одну-единственную примету нового: три похожих на председательский колокольчик ларька, два из которых были в тот день заколочены, а рядом с третьим стоял грустный кавказец с мангалом.
      
      Кавказец смотрит на нас с уважением. Своим профессиональным взглядом он высмотрел в нас настоящих клиентов.
      
      (Из тех, что могут утроить дневную выручку).
      
      И, пожалуй, философ с мангалом был прав. Не решаюсь хвалить сам себя, но и огромный Герка в блестящей кожанке, и малюсенький Дурик в отменно пошитом сером костюме - оба смотрелись на редкость солидно. Настолько солидно, что одетый в рубашку и джинсы Яша Портной (бывший, кстати, настоящим долларовым мультимиллионером) из всех нас четверых выглядел наименее внушительно.
      
      - Какое сегодня мясо? - спросил я кавказца.
      
      - Э-э... - с невыразимой скорбью в глазах ответил мне он, - ...свынына!
      
      (По глазам было видно, что сперва он хотел словчить и сказать, что баранина, но потом не решился обманывать настоящих клиентов).
      
      - Ну, что ж, свинина так свинина. Дайте, пожалуйста, восемь порций. Ах да, Яш... тебе можно?
      
      - Ну, если этот свинья немножечко о синагогу терлась, - с легким акцентом ответствовал Яша, - тогда ее кушать вполнэ позволително.
      
      В ответ мы громко хохочем, после чего, дожидаясь кошерного шашлыка, запиваем это долгое ожидание джин-тоником.
      
      - Ты что, по-прежнему в Буэнос-Айресе? - спрашиваю я Яшу.
      
      - Да нет, уже в Штатах. Доволно давно, лет около восемь. Место отличное. Сорок пять миль от Фриско.
      
      - Как там тетя Рая?
      
      - Она умерла.
      
      - Жалко. Такая молодая...
      
      - Да, очен жалко. Мы, собственно, из-за нее и жили все эти годы в Аргентине. А как толко она умерла, перебрались в Америку.
      
      - А как твой отец?
      
      - Еще раз женился. В семьдесят четыре года.
      
      (Яша сказал это так, что было неясно, осуждает он женитьбу отца или, наоборот, ею хвастается).
      
      - Ну а как там... - чуток подзамялся я - насчет ностальгии? Обратно не тянет?
      
      - Ну, я же еще не совсем сумачедший. Вот как толко спячу с ума окончателно, тогда непременно вернусь ин Раша. Хотя, конечно, скучаю. Очен.
      
      Печальный кавказец принес нам шашлык. Мы - с разной степенью остервенения - впились в него зубами, и разговор на какое-то время затих. Первым дар речи вернулся к Дурику. С деланным равнодушием он сообщил, что полгода назад получил постоянную должность. До этого Дурик был сверхштатным и каждые тридцать шесть месяцев дрожал, как осиновый лист, дожидаясь продления контракта. Но теперь это в прошлом. Теперь - коммунизм: ежегодное жалованье в сто тысяч евро и нагрузка девять часов в неделю. И такое счастье - до самой пенсии. Пожалуй, единственное, из-за чего Дурдома могут выгнать с работы - это роман со студенткой. Но Дурик не будет затевать романов со студентками. Он не такой идиот.
      
      - А вот лично я, - высокомерно парировал Герка, - в половой своей жизни абсолютно ничем не стеснен. Могу трахать студенток, могу и - студентов (у нас на соседней кафедре, кстати, немало любителей этого дела). Видишь, как мне хорошо?
      
      - Вижу, - позавидовал Дурик.
      
      - Нет, конечно, зарплата в рублях, но... студентки, Леха, сту-ден-тки! Самый смак! Самый сок!
      
      - Ты что, - удивился Яша, - с годами подался в сексуалные террористы?
      
      - Да нет, - улыбнулся Герка, - какой из меня террорист. Я, если честно, романтик. Недавно вот снова женился.
      
      - В который по счету раз? - деловито поинтересовался Яша.
      
      - В четвертый. И, верю, в последний.
      
      - Ну и там как оно? - из вежливости поинтересовался я.
      
      - В личном плане все великолепно. Неправдоподобно великолепно. Понимаешь, мы с Анькой... нет-нет, бывает, конечно, по-разному, но я даже не знал, что... Извини, я невнятен...
      
      - Ничего-ничего. А как поживает, - будучи трезвым, я, естественно, понимал всю возмутительную бестактность своего вопроса, но удержаться не смог. - А как поживает Татьяна?
      
      - А что Танька, - спокойно ответил Герасим. - Третий год заграницей. Живет с этим венгром...
      
      - А девочка?
      
      - С нею. В Америке.
      
      Повисла недолгая пауза.
      
      - О чем бишь я? - задумчиво пробормотал Герка, - А! О своей грешной жизни. В чисто творческом плане тоже, кстати, наметились явные улучшения. На днях получаю грант и, ежели будет на то бла-го-при-ят-но-е... гм... расположение созвездий, проведу весь сентябрь на Урале. Целый месяц в полях! Даже не верится.
      
      - Ты, я смотрю, в полнейшем порядке, - равнодушно констатировал я.
      
      - А то! Я, Миха, нацелен на будущее, словно советская стратегическая ракета на город Лос-Палмос. М-м-мда... - Герка малость замялся и, будучи человеком воспитанным, почел своим долгом поинтересоваться и моими делишками. - А как там дела у тебя, господин литератор?
      
      - Оч. хер., - скривившись, ответил я.
      
      - В смысле?
      
      - В смысле: очень херово.
      
      - Что не печатают?
      
      - Если бы. Не покупают.
      
      - Да-а, - протянул Герасим и снова чуток замешкался, хорошо понимая, что сейчас ему надо заклеймить дуру-публику, равнодушную к моим гениальным текстам, но выдавить из себя пару даже самых вялых филиппик по адресу дуры-публики Герка не мог: мои книги ему не нравились. - Да-а... п-понимаю, - опуская глаза, продолжил Герка, - ну ты только это... не вздумай бросать перо.
      
      - И не надейся! Как раз сейчас добиваю повесть.
      
      - Про что?
      
      - Про Путешественника во Времени.
      
      - Ну и как?
      
      - Безнадежно застрял в эпилоге. Если честно, не знаю, чем кончить.
      
      - Ну... Бог в помощь, Бог в помощь.
      
      - Я надеюс, - широко разевая зубастую пасть, вставил слово житель солнечной Калифорнии, - что я в этой повести явлаюс самым главным героем.
      
      - Нет, не совсем. Ты, Яша, персонаж виньеточный.
      
      - То ест?
      
      - Ну... твое появлэние, - запредельным усилием воли я убрал проявившийся было калифорнийский акцент и вернулся к замедленной санкт-петербургской речи, - твое, Яш, появление означает, что в повести произойдет нечто очень существенное.
      
      - А-а, - протянул Яша, явно из этой тирады ни слова не понявший, - а я выведен под собственным именем?
      
      - Естественно, нет. Под псевдонимом.
      
      - Нет ли в этом антисемитизма? - предсказуемо пошутил Дурик.
      
      - Естественно, есть, - кивнул ему я. - Куда ж в нашем деле без антисемитизма? Там присутствует нечто даже гораздо более зловредное, нежели банальный антисемитизм, - так называемое патерналистское юдофильство. Нет на свете явления, которое бы злило мучеников пятого пункта сильнее. Они скорее простят вам тупой анекдот про абрамчиков.
      
      При словах патерналистское юдофильство лицо Дурика вытянулось ("я де профессор, меня де голой латынью не напугаешь"), а лица Яшки и Герки стали откровенно отсутствующими. И я тут же о сказанном пожалел. Вот ведь умора. Сколько раз зарекался заговаривать с незнакомыми о литературе. А нынче снова не выдержал. Патерналистское юдофильство. Сто х... тебе в глотку.
      
      Повисла длинная пауза, в течение коей все мы вдруг поняли, что, несмотря на общее детство, многолетнюю дружбу и миллионы других, очень важных и очень сентиментальных причин, все мы, четверо, - совершенно разные люди, которым бы по-хорошему следовало прямо сейчас разойтись и еще лет пятнадцать-двадцать не видеться. Но разойтись нам мешали: недопитый джин-тоник, недожратый шашлык и воспоминание о той радости, с которой мы пару часов назад приветствовали друг друга.
      
      
      
      Прошло минут сорок.
      
      - Ну что, - спросил Герка, - может сгоняем в лабаз за бутылочкой и посидим на заднем?
      
      "Лабаз" - старинная винная лавка на Декабристов в описываемую мною эпоху, как ни странно, все еще действовала. Дизайн лавки был выполнен древнесоветском стиле: скрипучая дверь, обшарпанный низкий прилавок, полы из мраморной крошки. Правда, ассортимент горячительного был, к счастью, отнюдь не совковым: водки "Кристалл" и "Санкт-Петербург", коньяки "Арарат" и "Ани", ликеры "Моцарт" и "Бейлис", дорогущее виски "Блэк лейбл" и слепящие разноцветьем наклеек бесчисленные заграничные вина. Правда, у валом валивших в лавку аборигенов все эти моцартианские изыски, если честно, успехом не пользовались. Они, не сговариваясь, покупали какую-то водкоподобную дрань в прозрачных стаканчиках, стоившую рублей тридцать.
      
      Мы - сохраняя достоинство среднего класса - купили большую бутылку виски. Судя по скопившейся на бутылке пыли, она томилось в этом лабазе со времен Владимира Красного Солнышка. На миловидном лице протягивавшей нам вискарь продавщицы проступило невольное облегчение человека, сбагрившего неликвид.
      
      - Эй, братва! - еще раз спросил неугомонный Герка. - Может по дороге на задний чуток отсосем из горлышка?
      
      Как ни странно, протестов не последовало. Нам с Геркой казалось, что глушить на ходу дорогущий вискарь из бутылки - это очень по-западному, а Яша с Дуриком, вероятно, восприняли эти действия как проявление "рашен экзотик".
      
      Между тем старый виски - напиток на редкость опасный (особливо для выросших на русской беленькой). И стодвадцатикилограммовый Герка, способный, казалось бы, пить водку ведрами, после пары хороших глотков самым постыдным образом окосел.
      
      Сперва он нес какую-то чушь о студентках, студентах и гомиках с кафедры геохимии. Потом перешел на меня.
      
      - Ты, Миха, талант! - орал Герка. - Офигенный талант! Я даже немного горжусь, что вырос бок о бок с гением. Но все твои книги - говно. Возьмем ту же повесть про Путешественника во Времени. Почему там все дети ругаются матом?
      
      - А ты разве читал? - удивился я.
      
      - А то! В твоей желтой книжке... как там ее? "Мемуары пропойцы"?
      
      - "Записки лузера".
      
      - Ага, "Мемуары лузера", последний рассказ ведь - о нем?
      
      - Да, о нем.
      
      - И почему там все дети матюгаются, словно сапожники?
      
      - А ты сам разве в детстве не матюгался?
      
      - Я? Никогда! Я рос в атмосфере высокой духо... но, если бы даже и матюгался. Взгляни-ка окрест, - Герка замер и картинно обвел мощной дланью окружающий нас дворовый скверик. - Видишь кучу дерьма? - Он тыкнул пальцем в расплывшуюся у подножия ближнего тополя светло-желтую лужу молодого поноса. - Так вот, друг мой Микки, один литератор убьет свою жизнь на описание этой лужи, а другой заметит высокое вечное небо над ней и расскажет нам о высоком. Писателя, описывающего небесный свод, зовут Лев Толстой, а певца экскрементов - Елпидифор Какашкин. Согласен?
      
      - Нету такого имени: Елпидифор.
      
      - Есть! Писатель, а русских имен не знаешь. Так какую из этих двух тем ты выберешь?
      
      - Гер, литераторы темы не выбирают. Это тема выбирает тебя.
      
      - Фу ты, ну ты, слова небожителя! Я не участвую в дерьме, дерьмо участвует во мне.
      
      - Хм, остроумно, - неискренне улыбнулся я.
      
      - Так кем же ты все-таки хочешь быть: Львом или Елпидифором?
      
      - Герка, ну хватит же мучат Мишу, - неожиданно вступился за меня Яша Портной. - Миша - очен хороший писател. Я обязателно куплю все его книги, когда приеду домой, в Америку.
      
      - Да-да, Гер, - поддержал его Дурик, - порезвился и хватит. Behave yourself . (Следи за базаром).
      
      -Да ладно вам, мужики, - попытался разрядить ситуацию я.
      
      - Нет, не ладно! - взвился Герасим, явно на компромиссы в тот день не настроенный. - Я, блин, торчу! И эти люди мне читают морали. Один, блин, вообще позабыл ридну мову, другой замутил заваруху и смотался в Финляндию: Мишка с Геркой - расхлебывайте. Ну, Мишка, положим, плакал недолго и тут же начал строчить агитки по заказу иерусалимского обкома, а вот Герка, по пятому пункту этим обкомом забракованный, остался в полном дерьме с окладом в четырнадцать тысяч и блестящей возможностью брать мзду со студентов.
      
      - Ты берешь... взятки? - ошарашено переспросил его Дурик.
      
      - Нет, блин, приношу каждый месяц в семью свои триста евро и в хуй не дую!
      
      - Ты получаешь в месяц триста евро? - еще больше удивился Дурик.
      
      - Да уж, не в год!
      
      Здесь мы, по счастью, дошли до цели и наш разговор естественным образом прекратился. На заднем дворе все было по-старому. Все те же пять-шесть гаражей, все тот же щербатый выступ брандмауэра, все тот же загаженный треугольник между последним гаражом и кирпичной стенкой. А в самом центре загаженного треугольника на своем диковинном черно-хрустальном каре восседал Путешественник во Времени.
      
      - Glad to meet you! - деловито поприветствовал его Герка. - How are you doing?
      
      - I"m fine, - кивнул седой головой Путешественник. - Thank you. And how are you?
      
      - We"re very good too. What about your car? Have you spoiled it?
      
      - What?
      
      - Oh, I"m sorry! I mean have you repaired your spoiled car?
      
      - O no, I have not.
      
      - How pity!
      
      - There"s no subject to talk. It can"t be helped.
      
      - When shall we see you again? - высунувшись из-за Геркиной спины, с приятным оксфордским выговором спросил Леха.
      
      - Nevermore, - спокойно ответил Путешественник во Времени.
      
      - Why? - вскричал Дурик.
      
      - It"s been the last chance. For you and for me.
      
      - What"ll we"ve to do?
      
      - Oh, nothing! Just nothing. Do nothing, boys. Just try to be happy.
      (- Рады вас видеть! Как ваши дела?
      - Благодарю вас, отлично. А ваши?
      - У нас все тоже очень хорошо. Как ваша машина? Вам удалось ее сломать?
      - Э-э?
      - Извините! Я хотел сказать: вам удалось починить вашу сломанную машину?
      - Нет.
      - Искренне жаль.
      - Жалеть не стоит. Ничего изменить все равно нельзя.
      - Когда мы увидим вас снова?
      - Никогда.
      - Почему?
      - Потому что это был самый последний шанс. И для вас, и для меня.
      - Что мы должны будем сделать?
      - Ничего. Попытайтесь жить счастливо).
      
      При этих словах Путешественник во Времени исчез.
      
      А наш с вами рассказ - завершился.
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Метс Михаил Сергеевич (mets62@yandex.ru)
  • Обновлено: 28/10/2012. 109k. Статистика.
  • Глава: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.