Если спрашивали, как дела, он отвечал: "Близятся к кровавой развязке". И переходил к делам собеседника.
Он приехал к нам из СССР в семьдесят пятом, сорока лет, с маленьким английским и двумя профессиями: инженер-механик и историк. Это меня с ним роднило, я никогда не имел работы по специальности "Свободные искусства". Сука-жизнь себя покажет, говаривал отец, она себя и показала, пришлось-таки после университета пойти на курсы компьютерного черчения - благо, сделал я это вовремя и прослыл столпом с одним лишь законом Архимеда в извилинах.
Вот он был инженер с подготовкой, это видно было за милю. Хоть свое "Владимир" он сразу же обрезал до "Влад", в цехе его иначе как "Доктор Влад", не звали, пока он не влип в конфликт с участком сварки. В цехе он бывал часто и настолько всё понимал, что мастер механического участка, перед которым робел даже президент, такая у него пасть, сказал: "Слушайте, Док, почему бы вам не украсить наш шахматный турнир? - Я плохо играю. - Пустяки, перебил мастер, по вашему лбу я вижу, что ваше плохо нам будет в самый раз".
Лоб у него был высокий и добрый, хоть как-то и не идёт лбу такое определение, черные волосы без проседи, тёмные брови, карие глаза, светлый взгляд, - все доброе. Вкалывал он так, что толстый Джим шипел о штрейкбрехерстве.
Меня потянула к нему застенчивость, светлый этот взгляд, я стал вытаскивать его на беседы. Он стеснялся, а когда я, чтоб подбодрить, сделал ему комплимент, пожал плечами: никогда он не сможет выразиться по-английски так, как по-русски.
Я предложил учить по слову в день, словарь будет на триста слов в год богаче, преимущественно за счет более высокого, чем будничный, уровня, начнём, например, со слова, обозначающего слова, одинаково читаемые слева направо и справа налево... Палиндром, сказал он, и мы стали хохотать, словно дружили с детства и вспомнили давнюю смешную историю.
Ладно, сказал я, вот другое слово, теперь мало употребляемое, оно - Libation - означает дринк, причем есть два вида дринка, предобеденный и послеобеденный, соответственно preprendial и postprandial libation, так выражаются лорды. Теперь три дня не давай мне заданий, я буду учить эти три слова, сказал он с убийственной серьёзностью, и мы снова стали хохотать, тихо, чтобы нас не засекли и не продали.
Позднее я познакомился с его родственником. Он не так много пил, как Влад, зато неплохо говорил по-английски, и он рассказал, как пытался объяснить Владу, что индустрия в Америке дышит на ладан. Инженер - это ископаемое, а Влад - пишущий человек, пусть зарегистрируется на вэлфере, будет сидеть и писать. Влад засмеялся и сказал: "Штыком и гранатой пробились ребята!" У меня заныло сердце: эти слова он произносил в критических ситуациях и объяснил, что они из русского шлягера тридцатых годов.
Что такое критические ситуации? Мы же не ходили в штыковые атаки.
Ну, однажды толстый Джим такого напахал на очередной линии, что собрать-то это собрали, но уж об обслуживании нечего было и думать, в те щели змей не влез бы. Расхлёбывать дело с разъярённым клиентом послали в Миннесоту инженера из отдела заказов и Влада в качестве дизайнера. Влад заэскизировал переплетение труб и металлоконструкций, сборочного чертежа у нас, конечно, не было, толстый Джим не работал на компьютере, слепил всё стародедовским способом, так оно и вышло, как слеплено было... Влад вернулся, и мне поручили его деликатно поторопить; я пялился на эскиз, жуть была ясна, неясно было, как выйти из положения за день, клиент не дал больше, его тоже понять можно, день простоя обходился в кругленькую сумму. Как же ты разберешься, спросил я, а ввести это в компьютер, только ввести, ничего больше, это работа на добрых три дня. Ничего, сказал Влад, штыком и гранатой...
До конца дня он сидел и смотрел на эскиз, а наутро уже занимался текущим проектом. На мой вопрос ответил, что проблема решилась за счет подвески металлоконструкций, труб и проводов к потолочным перекрытиям здания с заменой их позднее единой рамой.
Однажды он рассказал, как впервые набрался смелости и позвонил по объявлению. Читал по бумажке: требуемое совпадает с его специальностью, он инженер, знает процессы, включая то-то и то-то, и не простую сварку, но сварку толстых листов и даже шлаковый переплав, это было уж совсем лишнее. Владелец спросил: "У вас странный акцент, вы русский?" - "Почти, - сказал Влад, - но я не шпион, напротив, я из тех, кого обменивают на доступ к вашим секретам". Эти фразы у него были отработаны заранее, своеобразный тест, Владу хотелось попасть к боссу с чувством юмора. Но у этого с юмором было неважно, и он ответил: "Я не работал с русскими, не знаю их квалификации и предпочитаю не рисковать". Я после такого душа пошел бы в мусорщики. Влад рассмеялся: "Что ты, мусорщик - это профессия для старых американских семей, надо, чтоб тебя рекомендовали, это престижно!"
Когда он выиграл очередную работу, уже не дизайнера, а инженера из списка в восемьдесят претендентов, он ввернул им этот эпизод и закончил его фразой: "А сейчас русский инженер в компании - это вроде русского хоккеиста в команде".
Мы проработали два года, но ему я говорил то, чего не открывал никому. Вы скажете - "не боялся пересечений". А я скажу: он слушал.
Насчёт пересечений, впрочем, тоже верно. О нём уж я точно знал, что он не пойдёт стучать менеджменту.
Однажды прошло сокращение, уволили слесаря Стива, парня с такой вот пивной будкой. Стив приди и скажи: у нас право старшинства, желаю им воспользоваться, пусть увольняют того, кто проработал меньше, берусь выполнять его работу, хоть бы и с его зарплатой. Меньше проработала крохотного росточка Мари, её в цехе придавило электрокарой, переломало бедра, а заодно повыбивало зубы, и теперь она работала рассыльной, ковыляла по этажам, разносила чертежи. В том, что Стив польстился на её место, никто не увидел ничего дурного, включая меня. Влад сказал: "Я бы сгорел от стыда, если бы вытеснил калеку". У меня кровь прилила к лицу, представил, что сейчас будет: кто ты такой, советскую твою так и так, чтобы морали нам читать? И точно, распрямился старина Уолт и сказал: "Человеку нечего стыдиться, если он кормит семью!" Тем не менее, дело представилось точкой зрения Мари, и Влада возненавидели, потому что у нас социальный эгоизм в крови, а у него нет, он среди нас как Иисус непорочный. Но он-то наших чувств не понимал, он даже язык ещё слабо знал, это его спасало, он такое пропускал, за что уже не по морде бьют - по печени. Вот и теперь он тянул: вы правы, но пнуть калеку! ей же иной работы не найти! Все в нашем отсеке повставали и ушли, остались лишь он и я, и он сказал: опять я влез, лучше бы мне вовсе без языка, но и с языком я, наверно, чего-то никогда у вас не пойму. Я промолчал.
Соседи стали возвращаться, кроме Уолта, он пошёл в цех, Стив ему доводится родичем. Толстый Джим имел уже два предупреждения за лень, и он сказал: есть такие кайки, у них морщинка на лбу, и за эту дурацкую морщинку начальство их почему-то любит. Заткни пасть и спрячь харю под стол, сказал я на сленге, которого Влад понять не мог, не то, будь я проклят, будешь дело иметь не с ним, а со мной, ленивая свинья. Вошёл наш ведущий, Джордж, и направился к Владу, он проектировал какое-то устройство, какого у нас ещё не делали, и Джордж рассудил, что, раз ни у кого нет опыта, надо поручить Владу. Последнее слово осталось таким образом за мной, но я был готов к раунду, если толстый Джим выступит опять. Джордж бормотал скороговоркой, не знаю, как Влад его понимает, я и то переспрашиваю, а Влад нет, какое же это для него напряжение! Джордж ушёл, и Джим больше не возник, и Уолтер вернулся из цеха с ледяным лицом и не проронил ни слова. В конце дня Влад подошел:
- Неважно, что думают другие, но твоё мнение мне небезразлично. Поедем на preprendial libation?
У меня на тот день было намечено что-то, но Владу после пивной надо было пилить пятьдесят миль, а мне десять, не мог же я ему отказать.
- Понимаешь, - сказал он, когда мы взяли свои дринки, я "Кровавую Мэри", а он тройной бренди, - я ведь к вам с Луны свалился. У нас не ваша ментальность, не нормальная. Нас учили - и научили! - что человек не о себе должен думать, а о других, и о нем подумают другие. Глупо, конечно, но, с другой стороны... Нет? Каждый за себя, и всё в порядке, да?
Он глядел мне в глаза, и мне показалось, что он прав, я за других, будь я проклят, и пусть обо мне заботятся другие. И мы набрались в стельку. А приехав домой, я сделал себе ещё мартини, перебить настроение. Утром, конечно, проспал, позвонил на работу, сказал, что проблема с машиной, явился позже. И узнал, что Стив уволился, а беззубая Мари уже побывала здесь и целовала Влада своим беззубым ртом. Он был молчалив, Уолт смущен, а скотина Джим равнодушен. В следующую пятницу Джима уволили. Влад сокрушался и подарил ему дорогую вещь, эмалевую картинку русской работы, а Джим за это украл у Влада калькулятор, и Влад много дней его искал и не понимал, куда мог его засунуть. Кажется, он так и не узнал о нашем варварском обычае - на прощание красть у того, чьё увольнение кажется тебе справедливее, чем твое.
Потом разразился скандал со сварочным участком.
Наша рама приятна на вид, но дорога. Джордж вызвал Влада (об ином кандидате и речи не было) и своей скороговоркой предложил пройтись по рамам, найти общее, разбить по типоразмерам и - если удастся - создать унифицированный вариант. Влад не обратил внимания на это "если удастся" и взялся за проблему всерьёз.
Суть дела состояла в том, что начальство желало удешевить производство и показать совету директоров красивую цифру. Но снижение трудоемкости означает сокращение численности работающих. Понимал ли это Влад? Он видел сложную задачу: раму выпускали тридцать лет и ничего в ней не могли изменить.
Короче: два месяца спустя, проанализировав около двухсот чертежей рам и несколько сот чертежей других сварных изделий, Влад нашёл, что сварка производится не в целях прочности, а в целях эстетики, и предложил модульную раму из промышленных профилей, трудоёмкость ее была в три с половиной раза ниже. Это означало, что каждые трое из четверых на участке сварки могут быть уволены.
Говорили, что мастер-механик на презентации лишь посмеивался, но Влада на турниры больше не звал и стал с ним официален. Что же до мастера-сварщика, то тут информация у меня, так сказать, из уст самой лошади: он планерист (взлетает с аэродрома, а садится на ферме соседа) и сам рассказал мне обо всём, а парень он большой и, когда кипятится, от него пар валит.
Влад переживал молча. В обед забыл ключ в замке зажигания и захлопнул дверь машины. Носить запасной ключ в бумажнике он тогда ещё не научился, и вообще всё обнаружилось, лишь когда мы разъезжались по домам.
Стоял холодный мартовский вечер, солнце быстро садилось, паркинг пустел. Возле Влада были только я и один недавно принятый русский. Остальные разъезжались, словно ничего не видя, хотя обычно вокруг терпящего бедствие собирается толпа. Я сбегал в цех, принес полосу жести, сложил крюком и ухитрился открыть дверь. Русский с облегчением уехал. Влад обнял меня и сказал, что этот крюк повесит дома, он соединит дружбу двух великих народов. Да, он так уже насобачился в языке, что мог говорить подобные вещи.
Тогда начался разговор. Я понимаю, сказал он, на больших предприятиях у вас процветает наш родимый социализм, всем всё до лампочки. Если сократят сварочный участок, то его и вовсе могут слить с механическим, тогда сократят и мастера, тогда, по цепочке, ещё кого-то, я всё понимаю, мне всех жаль, но куда заведет такое отношение? В русский лес? Мы теряем заказы не потому, что делаем плохо, а потому, что запрашиваем дорого, нам самим это обходится дорого, и клиент уходит, чего же мы добьёмся, сохраняя рабочие места для всех? все потеряем работу? Я понимаю, жизнь сложна, но она именно меня ставит в такие положения, а я с лампочкой там не мирился и здесь не смирюсь.
С этого времени у него прибавилось хлопот. И чертежи ему теперь приходилось проверять так, чтобы ни один размер не был проставлен двусмысленно, потому что его читали неверно при малейшей возможности. Напряжение вокруг него росло, он нервничал и оттого действительно допускал ошибки. Никого не интересовало, что решения его оригинальны - он не вписывался! Дела близятся к кровавой развязке, стал отвечать он тем, кто спрашивал, как дела.
А уволили нас вместе. Я знал задолго, меня уговаривали перейти в штат, это было невыгодно, я отказался. Других предупредили за два дня. Влад в последний день лихорадочно заканчивал чертёж и проекты передавал так, словно от этого зависела жизнь компании, которой он ни за что не хотел повредить.
Перед ланчем приковыляла Мари, принесла шерстяные носки, у Влада в машине не работала печка, плакала... Уолт шмякнул о стол папку, в которой ковырялся, и сказал: впервые в жизни вижу таких людей, едем на ланч и, будь всё проклято, выпьем за ваше будущее, не может быть, чтобы у таких людей, как Влад, не было будущего, и за это надо выпить. И кто это сказал? Непьющий Уолт!
Через месяц я нашел работу. Рекомендовал и Влада, но шеф его испугался.
С Владом я перезванивался, но не виделся года три. Я работал на одном месте, а он кочевал. Не повезло устроиться в крупную фирму, его ангажировали мелкие, обещая занятость до пенсии и увольняя сразу по решении проблемы, ради которой нанимали. Он понимал - и ничего не мог с собой поделать, завершал работу в обещанные им самим сроки.
На завод по производству разовой посуды и столовых приборов его приняли главным механиком, а он ужаснулся техпроцессу. Лишь складировка и подача пластмассы к прессам была современна, от этого он пришел в восторг. Остальное было на уровне каменного века, и на этом фоне директор требовал роботов для упаковки пластиковых обеденных наборов: по штучке - нож, вилка, ложка. Влад возражал: это же подбирание птичьих пёрышек экскаватором, за двести лет не окупится. До роботов ещё далеко. А для обеденных наборов он берётся придумать что-то простое. Тогда владелец взял его на ланч и там, за дружеской беседой, сказал: почему бы тебе не составить перечень улучшений? Влад взялся за дело с энтузиазмом и завершил в два дня. В частности, со столовыми наборами он решил элементарно: предложил изготовить форму, отливающую вилку, ложку и нож в связке. В четверг представил свой список. Владелец изумился и восторженно бил Влада по плечам. В пятницу его уволили.
Когда мы встретились, он смеялся, рассказывая, как приходится воевать за свои решения с теми, кому этими решениями он сберегает деньги. Потом оборвал себя и в подробностях вытянул из меня мои злоключения со сценарием, который у меня приняли и за который не расплатились. Лишь тогда появилась возможность вернуться к нему: чем же он занят сейчас?
Я выпытывал не бескорыстно, это было то техническое образование, которого я не получил. Каскад решений, всякий раз на другом производстве: то химзавод, использовавший опаснейшие ингредиенты, то оптика и точная механика, то завод расфасовки клеевых составов. Там не работала вакуумная камера, ну не работала и все, хоть приборы показывали, что работает. Завод собачился с фирмой, её агент ездил взад-вперед и молча показывал на основной и дополнительный вакуумметры: камера работает! Но пробки не заходили в шприцы, и Влад поставил простой эксперимент. Он взял десять шприцев, наугад наживил в каждый по пробке, закрепил все на одной фанерке и нажал пробками на почтовые весы так, чтобы пробки полностью погрузились.
Разделив показание весов на десять, он получил средний результат усилия, необходимого, чтобы загнать пробку в шприц. Результат был впятеро выше того, что могло дать атмосферное давление. После этого Владу только и оставалось, что позвонить в научно-исследовательский отдел фирмы. Ребята, сказал он, с вакуумной установкой все о'кей, но что-то не о'кей с мозгами, которые назначали допуска: там прессовая посадка, а для прессовой нужен пресс, а не вакуумная установка.
И после этого ты удивляешься, что тебя уволили, сказал я. Не уволили, сказал он, у них тьма подобных проблем. Не обольщайся, перебил я, им нужны проблемы, это job security, твои дни сочтены, тебя уволят до того, как ты эти проблемы решишь. Так тому и быть, сказал он, разве позволительно быть такими идиотами и не додуматься до простой вещи. Как долго ты до этого додумывался, спросил я. С час наблюдал за их возней и понял. Я тянул бы это год, сказал я, ты ставишь американскую технологию на ракетные салазки. Я опять тебя обижу, сказал он, но, если год, то ясно, почему все обходят Америку, а мы - и я в том числе, поскольку я уже гражданин - теряем целые отрасли. Гражданин, обрадовался я, так выпьем!
Дело в том, что, въезжая в страну, Влад не скрыл, что состоял в компартии. Из его рассказов я понял, что в СССР, чтобы состоять в компартии, не обязательно было быть коммунистом. Не ручаюсь за точность, так, по крайней мере, я понял. Так обстояло дело со многими видными людьми. Влад своей партийности не скрыл, хотя при въезде соотечественники его предупреждали: никакой ты не коммунист, перестань кичиться своей честностью! Но он поступил по-своему. Теперь коммунизм канул в Лету, но тогда ФБР всё принимало всерьез и отметило Влада вниманием. Сперва несколько раз в год, потом реже, сперва два сотрудника приезжали на беседу, потом один: "Хэлло, Влад, как дела с пропагандой коммунизма?" Влад сокрушался: "Я из сил выбиваюсь, врастая в вашу идиотскую систему, но советские идиоты там, у себя, такое вытворяют, что вам их не переплюнуть". Так навещали его лет пять, смеялись, а потом сказали: подавай на гражданство. Вы же предупредили, не раньше десяти лет, удивился Влад. Ты так небрежно пропагандируешь, что для тебя мы сделали исключение, ответил фебеэровец.
Мы почтили гражданство глотком, и я спросил: все же, как с работой? Это же не дело мотаться на такие расстояния... Да и без расстояний, усмехнулся он, на предыдущем месте требовали работать по двенадцать часов, готовились к ярмарке, это его особенно рассмешило, уж так по-советски, и в один из дней за компьютером почувствовал, что у него крутнулись мозги. Взяли и крутнулись, и он четко подумал: конец! Отшатнулся от экрана, встал потрясенный, с сердцебиением, походил, попил воды и - снова за компьютер. На другой день позвонил врачу, такому же эмигранту, и тот наорал на него: немедленно в отпуск, со смертью играешь, на американскую статистику не равняйся, ты эмигрант, ты не будешь жить столько, сколько живёт средний американец. А ты ещё и пишешь, добавил я, да если б и не писал, это расходование времени, бензина, машины, себя... Не жалей меня, сказал Влад, я высказываю в глаза высокооплачиваемым тупицам всё, что о них думаю. Цена правды высока, но знаешь, какое ни с чем не сравнимое удовольствие - сказать правду?
Да, сказал я, это приятно, но не слишком ли высока цена? Ты намекаешь на мою статью? (Я позабыл сказать, он к тому времени опубликовал статью на английском и прислал ее мне, и я понял, что не приведи Бог попасть на его русский язык. Статья была о золоте КПСС - в чьих оно сейчас руках и кто послал его в оборот). Да, сказал я, жизнь журналиста дешева, как жизнь собаки. Мы - отработанный материал, сказал он, на нас им плевать, им страшны пишущие там, у них.
Он погиб в автокатастрофе. Выехал на встречную полосу. Банально, но ведь он проездил по встречной полосе всю жизнь...
Родственник, который мало пил, но говорил по-английски, за поминальной рюмкой намекнул, что по наводке оттуда кто-то столкнул Влада с дороги. Там, конечно, серьезные парни, но, я думаю, Влад просто уснул за рулем. Или опять крутнулись мозги, на сей раз безвозвратно.
На холодном кладбище было много людей, женщины в мехах, мужчины в дорогих кожаных куртках, и я подумал, что многие, трудившиеся не так тяжко, как Влад, жили куда лучше.
Вечерами, вернувшись с той же работы, которую нашёл после нашего с Владом увольнения и на которой редко устаю, хоть и прихватываю иногда часок для репутации трудоголика, я готовлю свой мартини. Готовлю и вспоминаю, как Влад расспрашивал меня о рецепте, а я объяснял: "Беру чистый стакан, желательно побольше, наливаю в него водку, желательно замороженный "Абсолют"... - Ну? - И выпиваю". - А-а! Как сложно!" - выдохнул Влад, и мы стали хохотать, как сумасшедшие.
Не жалей меня, откуда-то из сфер говорит он, когда я пью свой мартини за его детскую душу, я высказывал тупицам всё, что о них думал. Цена правды высока, но знаешь, какое это ни с чем не сравнимое удовольствие - сказать правду?
ФИЛАДЕЛЬФИЯ-ФИЛАДЕЛЬФИЯ, 6/11 окт. 1995 г.
ПАНОРАМА, N 771, 17-23 янв. 1996 г.
ИНТЕРЕСНАЯ ГАЗЕТА, N 280 (27), 30 авг. 2000 г.
Презрительная кличка евреев в США, аналогичная русскому жид