Lib.ru : Михайличенко Елизавета. Пространство по кличке Жизнь (2011)

Михайличенко Елизавета
Пространство по кличке Жизнь (2011)

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

Комментарии: 9, последний от 14/03/2024. © Copyright Михайличенко Елизавета (nessis@gmail.com) Размещен: 12/08/2011, изменен: 02/10/2021. 56k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия	Оценка: *3.844** Ваша оценка:

ПОСТОРОННИМ В.

Сидя за одним столом с прохожим,

что запнулся за твой взгляд и речь,

не считай, что ты зачем-то должен

вместе с ним теперь его беречь.

Он тоскует, он не хочет с миром,

и вокруг него круговорот,

ну а ты - профан с бесплатным сыром -

не охотник, а наоборот,

жертвенный, доверчивый телёнок,

предназначен ты для божества,

что себе обрыдло до печёнок,

но любить себя не переста...

нет, не перестанет. Да помилуй,

да с какой же стати перестать?

Бытовая психотерапия -

приласкай мою больную страсть.

Он тебе покажется смиренным,

он тебе покажется своим,

но на самом деле он - мурена,

даже если он сейчас налим

(даже если он сейчас голим),

даже если Голем, даже если

он желает в медленном огне,

ты сиди в своём застольном кресле,

пей и вовлекайся не вполне.

ПИСЬМА ИЗДАЛЕКА

А что ж тебе, мой друг, неймётся?

В глаза не смотришь, смотришь сквозь,

так наблюдают дно колодца

в котором влаги не нашлось.

Ты предъявляешь мне удачу

и ловишь ироничный тон,

так предъявляют простынь брачную -

со всех сторон.

Ты пишешь зло и отстранённо,

но неизменна суть привычек:

слова разбросаны попкорном,

а все цитаты - без кавычек.

ТОЧКА ЗРЕНИЯ

Подползай, подползай поближе -

здесь обрыв, но ведь взгляд свысока

стоит страха. Я тоже вижу,

взгляд контрольный - наверняка.

Голова и должна кружиться,

так устроена голова.

Чувство слова в лузу ложится,

есть уверенность - я права.

Этот ястреб, что слева - лузер,

этот коршун, что справа - орёл,

ты, дружок, наверное струсил,

что теперь не видишь в упор,

потому что обрёл дальновидность,

но утратил деталь и контакт...

И высокое чувство обиды

закрепляет твой новый контракт.

* * *

Вот так всю жизнь доказывать, доказывать,

придумывать что скажешь, если встретишь,

то в прошлое шмалять навзрыд из маузера,

то в нём барахтаться, как в занавеске ветер,

и вдруг вот так окажется, что - всё,

приёмник сломан, диалог оборван,

и чёрный старый инфернальный ворон

всё тем же словом мучает висок.

А ты, оставшийся, идёшь среди теней,

шарахаясь от собственных ошибок,

и чем тебе свободней, тем больней,

а все больные выглядят фальшиво.

* * *

В Иерусалиме жить легко -

здесь нежить лучше.

Здесь даже бесы чтут Закон -

в шаббат не мучают.

Здесь тонкий голос тишины

пронзает горло,

и нет ни мужа, ни жены,

лишь боль и Город.

Ты станешь камешком его,

приляжешь сбоку,

и будет так тебе светло,

как одиноко.

ЭВТАНАЗИЯ

Птиц убивают, нажав им на сердце, я прочитала.

Лис убивают, стараясь не портить внешнего вида.

Сны убивают, когда повествуют в деталях

о том, что зачем-то увидел.

Любовь убивают, нажав ей на сердце, я помню.

Вера сама умирает - нежна и брезглива.

Надежда опять выживает и снова не полностью -

безногая нищенка, верная, бережливая...

А ты, сотрапезник, сокамерник и соглядатай,

кого убиваешь, ведя диалоги и споры

с тем, кто лица не имеет, привязан не к датам,

а прямо к душе и, наверное, отвяжется скоро...

ПАРОЛЬ: ИМЯ

Начало ухода - это когда в искалке

находится всё больше ссылок на твоё имя,

но всё меньше людей его ищет.

Отрицательный баланс между живым и неживым.

Уточняю:

всё меньше остаётся людей,

для которых твоё имя значит

что-то осязаемое,

зримое,

вербальное.

Ведь имя - это всего лишь ниточка,

которая не оборвётся

только в пальцах посвященного.

Для остальных -

это просто тематическая кнопка

во всемирном каталоге.

Это в лучшем случае.

А в худшем -

это игра твоим живым именем в волейбол,

когда в команде одни роботы и боты,

и часть из них инфицирована,

а ты - промежуточный хозяин...

ЗАВИСАНИЕ

Как-то высокопоставленный советник прогуливался с правителем по саду. Они увидели спелое яблоко, и советник забрался на плечи правителя, чтобы сорвать его. Отдал яблоко хозяину и впал в печаль. Дома он заплакал и сказал жене, чтобы готовилась к бедам, потому что он возвысился до предела, а значит - пришла пора падать. Вскоре правитель велел бросить советника в яму. Хреново ему там было. Однажды рядом с ямой оказалась собачка и насцала в миску для еды. И тут советник радостно рассмеялся. На вопрос не тронулся ли он, ответил, что не тронулся, а честно радуется - эта зассанная миска явно то самое дно, ниже которого он опуститься не может. И значит - дальше будет подъём. (Восточная притча)

Какая же сука, эта собачка, что писает в миску!

Мне и до неба так далеко,

и до земли - неблизко.

Я зависаю, Господи (хорошо, что помню Его),

а собачка вверху,

и писает, писает,

вроде бы - разрешено

по её, по сучьему кодексу.

Я глотаю кольдекс,

собачка смотрит глазами собачьими,

в них стоят слёзы,

собачка лыбится улыбкой собачьей,

принимает собачьи позы.

Я уверена - если вникать,

то окажется,

что собачка нуждается в прозаке,

что жизнь у неё собачья,

что она не умеет ползать,

и так далее, и тем не менее,

я не знаю надо ли дальше...

Я - по сути - всего лишь растение,

не терпящее фальши.

Нет, правда. У меня уши закладывает

от визга и пошлости.

А собачка всё писает, писает,

как собачке положено - в точности.

Да, я знаю, что есть решение,

вполне нейтральное. Будет прок.

Надо просто прервать эту цепь ошибок.

Соскочить. Пырнуть судьбу. В бок.

Как бы собой. Прыгнуть вбок. И - дальше,

надеясь на отсутствие фальши,

как заяц, как зайчик, да.

Как фальшивый заяц.

Да ерунда,

как ни назови - груздь, грудь,

переживу как-нибудь.

А собачка всё писает, писает....

Ну кто-нибудь

(не упоминая всуе),

дай этой собачке мысли,

чтобы мыслила менее описуемо,

дай её уже состариться, дай ей соскочить!

Дай ей всё! Только пусть оставит свой пост.

Или, может, всё же попробуешь её приручить?

(И - личная просьба - купировать хвост.)

* * *

- Чем кровь старее, тем свободней разум,-

сказал мне ворон, чистя свой пинцет.

На это я была согласна сразу,

но с оговоркой, что свободы нет.

* * *

Да, нам нравится равновесие. В нём есть признаки справедливости -

кто-то умер, кто-то родился, лучше если бы тот же самый,

если видишь ты наказание, то хотелось бы видеть и милость,

в общем - очень простая схема, тренирует душу, как гаммы.

И душа начинает неловко, но всё лучше и всё резвее

находить равновесие это, да играет всё схематичней.

А за этим устало и кисло наблюдает старый учитель

у которого боли в сердце, близорукость и жёсткая шея.

ВЕСЕННЕЕ ОБОСТРЕНИЕ

А всё же весна. Солнце трогает кожу тихонько,

как кухаркин ребёнок - хозяйскую арфу (живая!).

А вокруг столько признаков жизни! И малая толика

предназначена мне.

Ну, не знааааю...

Пусть уж будет кафе. Шляпа, сумка и я - столик занят.

Ты, солома, отпугивай птиц, обеспечивай тень.

Сумка - это тайник, для анализа и подсознания.

Ну и я - романтичная, умная, грустная стервь.

Тихий девичий омут осветит весеннее солнце,

свежей зеленью брызнет из тины болотистых глаз.

А забавно как каждой весной оживляется социум

и слегка подсыхает его социальная грязь.

В этот тонкий просвет между холодом и наковальней

иудейского лета, протиснуться можно с трудом.

Это наша весна - истеричная и ненормальная.

И её окружает уютный военный дурдом.

* * *

Уходят люди по этапу. Грустно

не это, а когда вдруг обернутся

и прочитают взглядом весь штрих-код,

который из людей и из растений

был сотворён посредством светотени

и полусмыт прорывом сточных вод.

Есть в этом взгляде пошлая усталость,

а без неё не очень-то уйдёшь,

да и смотреть так надо по уставу,

а ты глаза отводишь. Значит - врёшь.

А ты не хочешь подводить итоги,

не исчезаешь в серой глубине

растоптанной, разношенной дороги...

Пожалуйста, не приходи ко мне.

Я откуплюсь - молитвой или свечкой,

налью стакан и вынесу за дверь.

Мне нечего тебе ответить. Нечего.

Не приходи, не надо. Не теперь.

* * *

А ты всё ждёшь? Ага, ну жди.

А ты всё ропщешь? Просишь? Обещаешь?

Ты так боишься боли и нужды,

что алчно обзаводишься вещами.

И если хлынет темень через край

высокого бокала новой ночи,

ты вместе с нею тихо вытекай,

прислушиваясь к сглазу или порче.

Как будто бы сидишь в засаде ты -

удачу караулишь, словно мышку

и повторяешь иронично слишком:

- Так делают все умные коты!

И получая поздно, трудно, мало,

ты застываешь сердцем и лицом,

и усмехаешься с наигранной ленцой:

- Жалеют падали для умного шакала!

ДОРОГА К ХРАМУ

Да хотелось бы научиться

так делить пространство на числа,

чтобы целое получать.

Но обочины увлекают

заводным дребезжанием края

и неверным касаньем луча.

И сознание мне изменило -

с виноватой улыбкой дебила

потребляет всякую дрянь.

В состоянии этом ватном

мне становится всё понятней

относительность инь и ян.

Осторожность тоже дробится.

Говоря, что хочу удавиться,

я лукавлю. Живуча я.

А с одной стороны дороги

в красных туфлях стройные ноги,

а с другой - жнивьё да стерня...

* * *

... и чувствовать животное тепло,

которого стыдился и стыдишься,

вот так на одиночество решишься,

а и по-правде нету никого.

И начинается хронический скулёж,

им ты всегда залечиваешь ранку

в которую видна твоя изнанка,

а на изнанке - вымысел и ложь.

Ты жалок, беззащитен и - дитя,

поэтому жалей себя, не бойся.

Прими как норму злое беспокойство.

Прими, как водку, порцию дождя.

Да, ненависть к себе не отрицай,

поскольку без любви её не мыслишь.

Но жалость, жалость... В этом пропуск в рай,

на это поведётся каждый нищий.

* * *

Смотришь в ночное окно из ночного жилья,

ловишь любое движение в царстве намёков,

спокойные призраки так в безразличьи жестоки,

как отличалась при свете жестокостью я.

Есть грустная логика в праве живого на смерть.

Есть правда, которую знать о себе неприятно,

но лучше уж знать. Остаётся постфактум болеть,

чувствуя ватно.

Да, надо себя обложить. Ватой тоже. Вот так.

И можно уже отодвинуть коробочку эту.

И жить на свой собственный

мелочный

жертвенный страх.

И жадно ловить неспокойные признаки света.

Не заводите друзей в старости,

они сломаются.

А в молодости заводите, конечно, но тоже смысла немного -

всё равно по дороге к вечности вы окажетесь с разным 'сбогом'.

Это всё иллюзия - кажется, что чем больше людей вокруг,

то тем больше получишь жалости, и кормить ею будут с рук.

Ну а ты, больное животное, полулысое, грустное, потное,

станешь чувствовать низость высот,

и моргать ресницами длинными, и забудешь повадки звериные -

у хозяев просить кусок.

Понимай про себя заранее (потому что в процессе - больно),

что заклание - это заклание, а не повод насытиться ролью,

а не повод глазами чужими посмотреть на себя, милёночка...

Лучше плакать от чувства жизни под сухой омертвевшей корочкой.

АУТО...

Ты не любишь себя, не любишь,

ты жалеешь себя, жалеешь

и из жалости терпишь, терпишь,

но так сильно, так сладко, так нежно...

Дни блестят, как селёдка. Жирнее

с каждым новым. И солонее.

Да, чем глубже, тем солонее.

Рукотворная нежить.

У тебя с собой отношения,

даже больше - совместное прошлое,

от него оказаться можно,

но зачем? Заменить-то нечем.

И сидишь себе у копытца,

вспоминая то самое пошлое,

то фальшивое, то осторожное,

и заходится воем печень.

А комок продолжает мерно

разжимать и сжимать. Ну что же,

удовольствие - это нервное,

мышцам так по природе положено.

Кровь жива только ритмом, впрочем,

все мы ритмом живём и дышим,

доим жизнь, возбуждаемся, корчимся,

и так редко что-нибудь слышим.

А зрачки утопают в обиде,

и поэтому плохо видим.

ДЕКАБРЬ

Я напишу о природе, а вы не верьте,

это просто условность, о ней и договоримся.

Я не скажу ни слова о маме, о смерти,

только напомню, как жалки опавшие листья,

когда из под снега проглянут безжизненной грудкой -

окислилось золото осени, повод для проб и ошибок,

и всё, что тревожно копилось - и нетто, и брутто -

в снежный мешок неопрятно и грубо зашито.

А в зимнем тумане стойкий ущербный солдатик

стоит фонарём и таращится что было силы,

в отличие от - он готов к декабрю и утрате,

ему оловянно: простили его, не простили...

ТИК

Вот странный мир, живёт не так, а тик,

всё дергается глаз его, и рот его,

и этот рваный обморочный ритм

напоминает старое животное.

Доходит пульс до кончиков ресниц.

Есть перебои. В сердце и людей.

Не слишком помогает падать ниц

и ждать, чтобы окончилось скорей.

Не слишком помогает навзничь. Лоб

небесный неспокоен и пятнист.

И чувствуешь между лопаток - горб,

а в просьбах - и обида, и корысть.

Ложись, дружок, скорее на бочок -

согнись, как кожура от мандаринки.

А вдруг тебя отыщет светлячок

и даже чуть осветит сердцевинку.

ПЕРВАЯ СВЕЧА

Зажигая ханукальную свечку, запнись:

это миг невозврата, ты признаёшь возможность

чистого чуда. Без примесей, неподложного.

Ты не боишься, впуская такое в жизнь?

Ты, значит, способен на просьбу. Ведь есть о чём?

(Тогда получилось, возможно получится снова...)

Ты допускаешь, что кто-то стоит за плечом

и ощущаешь его как хорошего и живого.

Сам не справляешься? Знаю. Не ты один.

Ты плакал, просил, а тебя не услышали? Знаю.

Но чудо случилось, когда ты решился зайти

за то, что всегда представлялось логическим краем.

* * *

Мы отвлеклись. О, Боже, что стоит тебе?!

Ты гонишь, гонишь меня в какие-то чуждые дали,

я делаю вид, что еду, в Россию и на Тибет,

там делаю снимки географических гениталий.

Пусть причитанья обрывочны, зато постоянны -

стоит одной оказаться, и сразу: 'Господи! Господи!'

А вокруг-то не жизнь, а какой-то двор постоялый,

в котором живут постоянно, но всё-таки походя.

Мне бы хотелось подслушать те диалоги,

которые каждый из многих ведёт в одиночку.

Да, большая часть вероятно окажется торгом,

но ведь когда-то родится и чистая строчка!

Вот и хотела сравнить. И что здесь такого?

Я вообще не уверена, что опознаю

того, кто с Тобой говорит просто так, для прикола

или того, кто после пинка отползает.

Ну всё. О себе. Это самое трудное. Просьба...

Да многое нужно. Ты ведь весь список слышал.

Но самое главное - видишь, вот снова осень.

И я бы хотела не быть, а казаться лишней.

ЭМИГРАНТСКОЕ

Проводишь ты меня до края.

Запомнишь ты меня убогой.

За это я тебя похороню -

сначала в мыслях, а потом по-правде.

И вот ещё: запомни, Бога ради,

не воскресай, как осень, к октябрю

и швы не трогай.

И вот ещё: всех, бывших при тебе

не надо поручать моей заботе!

Я предаюсь заслуженной зевоте

не по бесчувствию, не по злобе,

а как награде. За заслуги. За

уверенность, с которой уезжала,

в стране предощущенье мятежа

змеёй в бумажных зарослях шуршало...

А осенью начнётся балаган -

свернутся листья, и белок свернётся,

застынет в нём подёрнутое солнце,

и станет жизнь презрительно-строга.

- Бумага, камень, ножницы... Лети! -

сказало мне моё больное детство,-

и я с тобой! От этого не деться,

со мной всегда ты будешь взаперти.

Ты помнишь, как смотрела в темноту,

боясь любого шороха и звука,

как лезвием, от уха и до уха

луч света перерезал немоту,

ты, девочка, боялась быть одна,

и этот страх не победило время,

ты всё летишь, не достигая дна,

так делает всё ваше поколение,

рождённое в советской пустоте,

взращённое сквозь подлость и прививки,

погрязшее в удобной немоте,

как в иле - трупик золочёной рыбки.

Теперь свои желания - таи,

сажай их в землю - пыльную, святую,

и древо, что возникло на крови,

пусть вырастает, зля и торжествуя!

УРИЯ-ХЕТТЕЯНИН *

Не постыдна любовь у слуги,

да попробуй её сбереги!

Справа коршуны, слева шакалы,

молодая жена на ложе,

и бела она, и шикарна,

да и в ласках многое может.

Хорошо бы картину мира

уподобить военной карте -

и ясна она, и правдива,

и поможет планировать завтра.

Только спутает карты эти

молодая. Сомнёт полотенце,

да подставит себя под ветер -

остужать раскалённое сердце.

Да подставит себя под взгляды,

неслучайные взгляды Давида.

Мне бы этого знать не надо -

за царя и противно, и стыдно.

Да, обидно. Я нанял девку -

рассказала она, как было,

будет каждая шавка тявкать,

что Бат Шева мне изменила.

Как же мягко стелет красотка,

как же манит, скрывая грех!

Мне б её образумить плёткой,

да нельзя... да и поздно... Эх-х!

Что не моё - то не моё, а что моё - не трогай!

А если тронул, будь готов к предательству и лжи.

Ты хочешь мужа обмануть? А он упёрся рогом

и грех не хочет покрывать - на коврике лежит,

как пёс на коврике лежит у царского порога,

чтоб люди видели:

Лежал. На коврике. Один.

Беру в свидетели толпу, что я жену не трогал,

вообще не трогал я её - ни пальцем, ни другим!

Я не играю в поддавки с царями и с врагами!

Жена вдруг стала тяжела? А я-то тут при чём?

Беги к любовнику теперь, когда-то дорогая,

и плачь на царственном плече, обтянутом парчой,

как кресло в ложе... Вот спектакль! Беги и провоцируй

царя на подлость. Пусть меня пошлёт Давид на смерть.

А ты рожай ему, жена, ублюдочного сына!

Мне даже жаль, что не смогу на это посмотреть.

--------------------------------------------------

'* Урия-хеттеянин - храбрый воин царя Давида. Первый муж царицы Бат Шевы (Вирсавии). Желая узаконить беременность любовницы, царь вызвал Урию из армии и подбивал провести с Бат Шевой ночь, но Урия демонстративно ночевал в царском дворце. Тогда царь послал Урию на верную смерть и женился на беременной вдове.

* * *

У друзей изменились лица,

удалось им небуйно спиться,

но при этом хранить обман,

как лампадку между ладоней -

и подсветит, и успокоит,

что хозяин любим и зван.

Той лампадки падучее пламя

бьётся в приступах воспоминаний,

пишет буквы в ночной близи.

А хозяин лампадки дышит

напряжённо, как дышат мыши,

если кошкой рядом разит.

Эти буквы составят слово,

да не выкрикнуть - голос сорван,

да и некому - все внутри

освещённого слабо круга,

так неловко касаясь друг друга,

как неловок влюблённый старик.

24 х 7

Когда надежда исчерпает своё терпенье и заботу,

не посылай последних писем, не перечитывай ответы,

а отступись. Улиткой скользкой, с улыбкой, на фальшивой ноте,

свернись. И в тишине зевотной сживи саму себя со света.

Когда рассвет просунет в щели иголки светлого садизма,

не трепыхайся, не юродствуй, готовься жить, как заведённый.

А ты всё шаркаешь по пыли, а ты всё смотришь с укоризной,

а сам согласен на подачки, на еженощно и подённо...

"ТАМ, НА НЕВЕДОМЫХ ДОРОЖКАХ..."

Проходят люди, метя след кострами,

могилами и записями следа,

и вымирает потихоньку старое,

и формируется какое-нибудь кредо.

А ты попробуй отойди во тьму,

иди наощупь, слейся с лунным воем,

почувствуй то утробное, живое,

неблизкое циничному уму,

ты будешь зверем... будешь ты добычей,

ты скоро будешь понимать по-птичьи,

и змей ты тоже будешь понимать,

когда она вползёт тебе на руку,

и обовьёт, как обвивает рюмку,

и будет рот беззвучно разевать.

ЛИЧКА

- Что у тебя за осиновый прутик?

- Ивовый это........... я воду ищу..............

- Что запинаешься? Где запятые?

Ты нездорова?

- Болит голова

Мысли простые а фразы пустые

и ненадёжны слова

- Что за невнятность бегущей строки?

Остановившись, подумай о главном!

- Люди теперь от меня далеки

Ближе их мысли А фразы - желанны

Мне так удобнее мерить простор -

меньше тепла от работы телесной

больше пространства сложней разговор

минимум места

- Где ты ходила?

- Ходила в реале Хочешь придумаю, где и за что?

- Не надо, принцессы не ходят. Задрали

этим реалом.

- Согласна. +100

САГА ПРО АВИСАГУ

'Когда царь Давид состарился, вошёл в преклонные лета, то покрывали его одеждами, но не мог он согреться. И сказали ему слуги его: пусть поищут для господина нашего царя молодую девицу, чтоб она предстояла царю и ходила за ним и лежала с ним,- и будет тепло господину нашему, царю. И искали красивой девицы во всех пределах Израильских, и нашли Ависагу Сунамитянку, и привели её к царю. Девица была очень красива, и ходила она за царем и прислуживала ему; но царь не познал её' (3Цар. 1:1-4)

Есть мнение, что Ависага и Суламифь из 'Песни Песней' царя Соломона, сына Давида - одно лицо. По смерти царя Давида и вступлении на престол Соломона, Адония, сын царя Давида, просил Ависагу себе в жены, но Соломон отказал и велел предать его смерти (3Цар.2:25 )

Вот же выпало так уродиться

этой гладкой горячей девице:

время - место - причина, и вот

Ависага работает грелкой,

куролесит молоденькой белкой,

согревает Давиду живот,

там, в сплетении солнечном - холод,

как бы энергетический голод,

остывает усталая плоть.

И девица, как может, врачует

и со старым Давидом ночует,

что вполне одобряет Господь

(Почему-то он не возражает,

что здоровая плоть не рожает).

А с другой стороны - всё нормально:

девка в царском дворце, и сыта,

и устойчива в плане моральном,

как озимой пшеницы сорта

к охлаждению почвы... А тело

перетерпит, обычное дело.

Ависага:

- Не обычное это дело, сёстры!

Вам досталась любовь Давида,

мне ж достались кожа да кости

и насмешливый взгляд инвалида.

Оказалась я в мужней роли -

отдаю тепло, согреваю.

В общем, это, конечно, не больно -

медицинская участь такая.

А Вирсавия утешает,

что достался ещё и почёт,

ходит, старая, в модной шали

да ещё стоит со свечой,

говорит, говорит с Давидом,

гладит головы мне и ему,

сообщает, что плохо и стыдно

человеку быть одному.

Нету, сёстры, ни капли счастья,

есть внимание, жаркие взгляды,

кое-что звенит на запястьях,

кое-кто мне дарит наряды,

он встречает меня повсюду,

говорит: "Отвори, голубка,

аромат твоих умащений

мед и млеко под языком..."

Я стараюсь... старалась, сестры

не будить лисёнка в межножье,

а он взял и проснулся - просто -

а уснуть уже и не может.

Заклинаю вас, иерусалимки,

не будите лисят, не надо,

ходят рыжие невидимки

обжираются виноградом...

Соломона любовь отрадна,

но и я сожалею, поверьте,

что в царской постели прохладной

я желаю Давиду смерти.

INVISIBLE GUEST

Он следит. Провайдер, увы, неизвестен.

Где-то сидит в своём офисном кресле.

Сопоставляет фразы, сайты, комменты,

хочет меня уличить, что лживая ведьма,

крадущая души, фразы и аргументы,

врущая про глаза цвета окиси меди.

Он упрям. Усмехаясь, идёт по следу.

Чёрный лебедь депрессии, подозревающий Леду.

Сопоставляет детали, моменты, обломки,

где-то ему наступила на эго, что ли...

А может, у этого, неизвестного, приступ фантомной боли,

попросту говоря - эмоциональная ломка.

Это сложно себе объяснить, но попробуй всё же:

пол, возраст, внешность, характер, размер - неважен,

просто один человек насквозь формулировать может,

а другой - только вдоль, да ещё постоянно мажет,

да ещё и в обиде, сердечный: 'Где справедливость?!

Этой ведьме досталось внимание нашего Бога!'

Скорее проклятие это, чем высшая милость,

скорее коротко это, чем умно и долго.

Он, конечно, знакомый. Может быть даже больше.

Бывший мой друг или враг, интереснее стало?

Стало ли жить, соглядатай, тебе вдохновенней и горше

под лоскутным сознанием виртуального одеяла?

Не удивлюсь, если стало. Всё та же тема:

мечта о прекрасной даме, плюс жажда разоблачения.

Ну а над всем над этим крылья топорщит демон,

то есть, Ай Пи топорщит, желая взлететь над чернью.

О РАНЕНЫХ ВНУТРЕННИХ СОБАЧКАХ

Что ж, красота твоей печали

уже немножечко смешна,

есть старомодное начало,

есть облетевшая весна.

Наверное, и сострадание

уже скукожилось в углу,

ты требуешь тепла и дани.

А почему?

Имела я неосторожность

однажды покормить с руки

твою убитую восторженность,

твои несчастные стихи.

Ты ходишь боком, смотришь косо,

нацелясь на кусок души,

а я всё мучаюсь вопросом:

Какие средства хороши?

Мне жалко раненых собачек,

я и свою-то всё лечу,

но знаю - дать ей только пальчик...

а я быть целостной хочу.

Хочу, чтобы моя собачка

не нарушала хрупкий мир,

в котором старая циркачка

и фокусы нечёрных дыр.

ДОРОЖНОЕ

Давай вернём рябиновые бусы

на ветки. Это будет символично.

И горечь, обусловленная вкусом,

исчезнет так же просто, как приличия.

Останется эклектика жилья,

безнравственность озлобленных соседей,

их протокол святого жития,

а мы - уедем.

Ах, этот тон, которым говорим

о перемене места - он прекрасен,

он словно размягченный пластилин

преображается в любой доступной фразе.

Мы чувствуем себя немножко чайкой

(Ну почему же не летают? Улетают!),

судьбу меняя в час по ложке чайной,

мы любим всё: эмоции, детали.

В отъезде есть и вызов, и азарт,

а главное - отмщение. Как в детстве -

немножко умереть, пусть эти вместе

раскаются, что выбыл адресат...

Давай, решайся, это только бусы,

их надо разорвать, чтоб покатились,

когда из прошлого остался только мусор,

уехать - это будет даже стильно.

Вот так останется в саду дощатый стол,

на нём бумага, ножницы и камень,

в стакане - бусины, они же под ногами,

а на окне висит диагноз 'sold'.

ВНЕВРЕМЕННЫЕ ТРУДНОСТИ

Самое трудное - признаться себе, ответить на 'Что же ты ищешь?'

Менее трудно признаться себе в том, что искать не можешь.

А дальше хлынет само-собой, так путь выбирает нищий -

идёт по зову своих примет и думает: 'Боже мой, Боже...'

Но путь выбирает не так, не так,

секундная стрелка - дёрг,

и этот тик, и этот дурак,

и этот тамбовский орк -

всё это досталось тебе не зря,

но мимо, но слишком легко,

в коллекции много скопилось зверья,

живущего с огоньком,

вон - кормят детёнышей, верят в судьбу

и тренируют чутьё...

А ты всё бормочешь тупую мольбу,

не вкладываясь в неё.

РУТ МОАВИТЯНКА

Потому что есть люди, рождённые 'в молоко',

неточно во времени, в местности чуждой и странной,

не у того народа, в общем, продолжить легко,

а жить-то так сложно с хроническим чувством обмана.

А начинается просто - не хочется больше тоски,

не хочется больше любить обязательно это,

что выдано местом рождения, временем и обетом,

который давали люди, мявшие колоски,

тебя зачиная...

и получилась - ты,

на всё на готовое, вот твой язык, вот храмы,

вот барабан и речёвка, а это - для красоты,

а это для гордости, а в это не верь - реклама.

И Рут поневоле растёт, называется Рита,

ходит одна, усмехается, любит животных,

чужого встречает, замуж выходит. Палитра

жизни смещается, Рут улыбается: 'Вот он!'

Но он умирает, а путь остается - ступай,

тому, кто привык быть чужим,

стать чужим очень просто -

не страшно.

И Рут вынимает себя из Моава и направляется в рай -

бедный, голодный, вчерашний.

И Рут улыбается в нищем своём житье,

думает: 'Вот Он!', когда колоски собирает,

думает: 'Вот Он', когда выверяет детали,

верит, что 'вот Он', рожая в новом жилье.

Вот Рут, что пошла за пришельца, стала сама такой,

свойство меняться - опасное свойство, что делать.

А люди... что, люди? Глядят на неё с тоской

и думают: 'Гастарбайтерша, понаехала, надоела...'

* * *

Да, Господи, мне всегда не хватало, когда давал,

а Ты развлекался - давал запоздало и мало.

О, я прекрасно знаю Твой ироничный оскал -

по шкале землетрясений на три с половиной балла,

так, чтобы качнуло слегка, чтобы мир заёрзал,

а я замираю, ощущая ничтожество своё и стен,

а я замираю, потому что спасаться поздно,

да и если совсем уж начистоту, то -

зачем?

Я вообще-то часто себя ощущаю игрушкой,

не новой, забытой, с проплешинами и пятнами,

из тех, которым столько нашёптано в ушко,

что стали теперь и они вроде как виноватыми.

Вот я и валяюсь на кресле/за креслом/в кладовке,

а попадусь на глаза, Ты меня поцелуешь, погладишь.

Мне это - конфетка в хронической голодовке,

я фантик повешу на стенку, напоминания ради.

И вот, посмотрев на фантик, задумываюсь о клерках -

это они виноваты, что Ты - запоздало и мало,

это они, крылатые, с зубами острыми, мелкими,

живущие там, на небе, так, как живут в подвалах.

МОИСЕЙ

Ой, милый Мойше, как я понимаю

когда тебя подталкивают к краю,

ещё и убеждая, что 'во благо' -

вот где теряются и мысли, и отвага...

Так и обмякнешь куклой наладонной,

зрачки расширены - египетская тьма,

такая может круче беладонны

свести любого смертного с ума,

но пламя, говорившее с тобой,

зрачки сужает, словно ставит точки

под утверждениями:

'Мошик, ты - герой,

в такое время, в этой оболочке.

Такое дело... выпало тебе,

отмазки не канают. Бог с тобою.

Тебе придётся, Моня, стать героем

и быть героем где-то сорок лет...'

Вот так становишься и сам неопалимым,

практически кустом - вещаешь, светишь,

жена стареет, подрастают дети,

и жизнь проходит весело и мимо.

Проходит время однотонно, вязко,

чтоб склеить в целое разрозненные блоки,

проходит племя сквозь закон и ласку,

по заповедям прыгает, как блохи

по сковородке, учится свободе,

уже умеет воевать и верить,

а если прошлое когда-то и подходит,

то робко, как к огню подходят звери...

А вот когда всевластная рука

тебя покинет (есть дела другие),

увидишь далеко ли до греха,

почувствуешь по-полной жёсткость выи,

да, вые... ой-ва-вой... А Моисеем

смотреть вокруг противнее стократ,

поскольку мир застигнут и мохнат

и жаждет рабских поз и потрясений.

ВЫХОД

Выходя из Египта, не думай о том, что теряешь,

также не думай о том, что достоин награды.

Просто - иди. Шаг твоё лёгок. Что будет - ты честно не знаешь.

Незнанию этому мы беззастенчиво рады.

Мы опрометчиво рады незнанию. Впрочем,

об этом мы думаем мало - мы в принципе мыслим немного.

Мы идём из Египта, сбегаем, мы вырвались ночью.

Быстро идём, ощущая присутствие Бога.

Отсутствие Бога мы ощущали уже.

Раньше как было? Мы были рабами без Бога.

Всё было проще. И не было чувства дороги.

И скарб не бренчал при ходьбе, как в жестянке драже.

Зачем было надо? Да лучше не думать об этом.

Сказал нам Господь? Может - да, может - нет, кто-то слышал...

Но чувство свободы, кураж, неизвестность ответа -

вот тот подарок, который нам сделал Всевышний.

Или не сделал, а мы-то решили, что - да.

Эта возможность трактовок, она изнуряет не меньше,

чем вопли голодных детей и испуганных женщин...

Ну вот и до края дошли, перед нами вода.

* * *

А ты всех обманул когда исчез, да?

Я представляю, как ты был злораден,

и перед тем, как сок от виноградин

впитался в землю, что ты думал? Честно!

Что жизнь просрал? Так думаем мы все

в рассветной серой пыльной мешанине,

запутавшись сознанием в штанине

и прыгая потешно по росе,

да, холодно, да, мокро, да, беда,

да, эвфемизмы - тот же вид жеманства,

но если в жизни допустил бардак,

то хочется хоть в смерти постоянства,

но не забвения... Ты заслужил его,

по выслуге не лет, но несвершений -

до тошноты знакомо прегрешение,

которое зовётся 'ничего'.

* * *

Что думает о шахматисте пешка?

Всё морщится и цедит:

- Ну конечно! -

и голову свою кладёт в тиски

чужой мигрени, нехотя воюет,

то пальцы обхватившие целует,

то катится по полу от тоски

и от истерики... Ну всё как у людей -

ни злее, ни свободней, ни добрей.

Что думает о шахматисте пешка?

Да вряд ли вовсе думает она,

такая белая, такая сладкоежка,

так сильно в офицера влюблена,

что только совершает ритуалы -

шагает, исповедует добро,

- О, Шахматистик, - шепчет,- я устала,

спаси меня и сохрани его!

* * *

Сегодня день рождения у папы -

у мёртвых тоже этот праздник есть.

В нём вкрадчивая наглость эскулапа

и ржавая затупленная жесть,

в нём много голосов и много водки,

в нём ненависть и жалость заодно,

в нём искренность замкнувшейся проводки,

искрение угасшего давно,

глагол 'прощать', все стадии его

с частичками песка и отрицания...

Ему бы было...

Золото сусальное

всего лишь не прибавит ничего.

СЕАНС

Да, с умершими я тоже говорю.

А кто с ними не разговаривает?

Да ну, я не буду рассказывать про семью,

это просто разборки старые.

Хорошо, раз это важно. В общих словах -

я... как бы это... оправдываюсь, что ли...

и обвиняю поэтому. Гоню их нах,

смываю, дергая ручку. Да, алкоголем.

А что, запрещается? Нет, я не плачу, доктор,

я теперь больше не плачу, я улыбаюсь молча.

Знаете почему? А я решила, что жизнь - это покер

и надо держать лицо - как порох - сухим. И точка.

Знаете, доктор, вы любопытны слишком!

Что, да зачем, да откуда, да сколько, да с кем...

Хватит!

У вас самого-то какие бродят мыслишки,

когда я лежу на кушетке в этом коротком халате?

Да, голоса. Я слышу. Знакомые и чужие.

Мне они не мешают, я подчиняюсь ритму -

вхожу я в него, как в воду или как в шину - шило,

и что-то ломается, доктор. Как-будто часы убили,

что-то сбивается, доктор, как яблоки с груши - палкой...

Нет у меня удачи, и прощать желания нету.

Мои желания нынче слишком сладки и падки,

ну вы же заметили, доктор, как я полуодета...

полуодетта...

Впрочем, хватит качаться в ритме.

Как, вы совсем не доктор?

А кто?! Отвечайте, сволочь!

Вон, за окном туманным - ночь вся в кусках, разбита,

а в нашей уютной спаленке так хирургически солнечно!

* * *

Не рассказывай!

Потом, когда остынет.

Вот остынет, и тогда слова нанижешь

на события.

Сейчас, когда навылет -

отмолчись. Сейчас задача - выжить.

Не жалей себя. Дай ране затянуться

шелком вымыслов, прохладными друзьями.

Это развлечение эволюции -

приглушать зарвавшееся пламя.

Вот так среди животных и живу,

лисицей оборачиваюсь часто,

но ощущение сплошного дежавю

и пошлого преступного участия...

* * *

Когда встречается та самая звезда

с той самой линией от "ничего" до "пусто",

тогда вдруг понимаешь, что искусство

шныряет черной кошкой на задах

эстетских построений. А тебе

не остается ничего другого,

как ощутить себя придатком слова

и - онеметь.

Когда встречается та самая судьба

с тем самым протяжением дороги,

попробуй констатировать себя

как часть неосвящённой экологии.

Найди себе знакомый идеал

и расскажи ему о незнакомом,

стань горлом с постоянным чувством кома

и задохнись всем тем, о чём молчал.

ЧУЖИЕ СТРАДАНИЯ

"Я милого узнаю по походочке",

а раненого - просто по глазам,

он носит свою душу, словно водочку

до ободка налитую в стакан.

И уровень противного напиточка

выравнивает со своим путём,

и тянется любовь его, как ниточка

за шариком, пропавшем в голубом...

А раненые мудро усмехаются

смотря на игры и забавы тех,

кто счастливо живёт и размножается,

на ком красивый и блестящий мех.

А раненые даже не завидуют -

хватает им сочувствия к себе.

Они любили как-то так... межвидово

и чувствуют себя, как абсорбент.

ТАНГО

Запрокинуто лицо и застыло,

остальное тело лаской бредит,

подчиняясь, подчиняет этой силе

без которой не было б трагедий.

Что там видит этот странный взгляд

глаз разомкнутых? Наверное, изнанку.

Совершая жертвенный обряд,

кем становится простая куртизанка?

Жрицей? Вряд ли. Символом? Ну да.

Символом. И понимает это:

значимо она полуодета,

значимо не ведает стыда.

НЕДЕЦЦКОЕ

Вам знакомо чувство страха? Страха чувство? Чувство жути

в те счастливые минуты созерцания детей?

Вам так нравятся потомки, как едят они и шутят,

как им дал Господь здоровья в смысле психики и тел.

Ну конечно, вам знакомо! Так тропинка над обрывом

то петляет, то прямеет, то роняет вниз песок,

и идти по ней ужасно, потому что снизу - рыбы,

ждут, когда побольше корма им перепадёт с высот.

Вот от этих-то прогулок по тропинкам над обрывом

у людей, детьми счастливых, усредняется лицо -

обобщенная тревога заволакивает илом,

предвкушение несчастья продевает в нос кольцо.

* * *

В тебя так верит доктор волоокий,

что даже стыдно чувствовать себя

одним из искореженных волокон

в составе сократившегося 'я'.

Ты с доктором умеешь говорить

о тонких и особенных аспектах -

так в лампочке дрожит накала нить,

смещая не действительность, но спектр.

А шрамики твоих закрытых глаз

не трогают. Совсем. Ну и не надо.

Тебя ведь ждёт прекрасная награда - не видеть нас.

Комментарии: 9, последний от 14/03/2024.

Обновлено: 02/10/2021. 56k. Статистика.

Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.

Михайличенко Елизавета Пространство по кличке Жизнь (2011)

Михайличенко Елизавета
Пространство по кличке Жизнь (2011)