Lib.ru : Михайличенко Елизавета. Высокое разрешение (2013)

Михайличенко Елизавета
Высокое разрешение (2013)

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]

Комментарии: 6, последний от 31/10/2011. © Copyright Михайличенко Елизавета (nessis@gmail.com) Размещен: 22/06/2013, изменен: 12/05/2023. 42k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2	Ваша оценка:

* * *

Бродишь в себе, бродишь, блуждаешь,

кричишь 'Ау! Ау!', но нет ответа,

иногда споткнёшься о камень, повспоминаешь,

но не выдержишь поворотов сюжета,

вскочишь и - дальше, дальше,

туда, где побольше фальши,

где сусальное золото, ярмарки, карусели,

где морзянкой мигают фонарики о спасении.

Приходишь в селение, там селяне.

Расспрашиваешь осторожно:

- Видели? Помните?

- Видели. Помним,- отвечают брезгливо и вяло,-

была да ушла, вот осталась сумочка в комнате.

О, ты помнишь ту сумочку - синюю,

ты хранила в ней документы и письма,

но письма состарились, а паспорта износились.

- А куда? Куда же ушла? Направление? Место?

- Да какое там направление, просто исчезла однажды.

Ну примерно как курица на насесте -

сидит, глядит, исчезает. И так происходит с каждым.

Врёте! Не с каждым! Не с каждым так происходит.

Это моя заслуга - эта дорожка кривая.

Я ведь сбежала, чтоб не попасть в преисподюю.

Всё получилось. Нашла декорации рая.

* * *

В старости будет уютнее, хоть и страшнее,

много что сплыло, мало что жалко и дорого,

потому что в старости с лёгкостью путаешь время -

где живые, где мёртвые путаешь, хоть и недолго.

И когда же ещё говорить можно с ними со всеми,

как не в собственной старости, в собственном слабом рассудке,

в этом мутном и жалком периоде предрастворения,

где любимый к тебе приплывёт на сверкающей утке...

К МОРЮ, К МОРЮ

Вот явишься в портовый город, значит,

не по делам, не по веленью плоти,

тебе всегда хотелось - просто так,

неспешным шагом, не считая метры,

фиксируя детали так случайно,

как глаз нетрезвого и умного лентяя.

Ну явишься. А дальше, что же дальше?

Намерение состоит из фальши,

поскольку слеплено из воздуха и книг,

так несуразно и неразделимо:

морская пена, шлюхи, сети, пиво,

матросы, воры, драки, рыбий жир -

чужое месиво шизоидного детства

(не встретил/не имел/не нагляделся,

но конструировал и даже дорожил).

А в городе портовом всё свободней!

Он сам так преисполнен ролью сводни,

что не жалеет ни вина, ни бус

и яркие картинки так умело

подсовывает, так щекочет тело,

что я немножко за тебя боюсь.

И где-то на средине променада

ты, размягчённый солнцем и соблазном

решишь, что для концепта и для счастья

тебе нужна, допустим, бригантина.

Ты упиваешься своим блаженством праздным,

бесстыжестью каприза и маразма

и хочешь зафиксировать причастность -

ты этого желаешь очень сильно!

Так в кровотоке вольного шатания

вдруг возникает тромб любой идеи,

и начинается период ожидания,

и снова поднимается давление,

и больше нет ни лёгкости, ни воли,

а только цель, вина и поле зрения

в котором бригантина на приколе,

смешное судно твоего хотения.

ТАМАР*

"Что ни Тамара, то блядь"

(пролетарская мудрость)

Бедной девушки песня жалобная,

бедной девушки песня жалкая,

она, несомненно, жанровая -

петь надо, словами шаркая,

словно старуха - тапками,

стирая и память, и факты,

ну правда, ведь я не такая,

я - дочка царя, инфанта.

В этом мире есть место скотству -

много места, и скотства много,

пусть меня называют чёрствой,

я обязана быть недотрогой,

он ведь знает об этом, братец,

он ведь дразнит меня, конечно,

обещая надеть на палец

оправдательное колечко.

сослагательное колечко.

Есть у крови такое свойство -

протекая в родственных жилах,

так она одинаково корчится,

эта судорога неудержима!

Только ядом любови этой

не отравят меня, я знаю,

что на грани такого запрета

равновесие потеряю -

упаду, разобьюсь на осколки,

под ногами хрустко и грязно,

не хочу даже думать сколько

тех, кто скажет, что это заразно,

не хочу даже думать скольким

дорисует воображение

всё подсказанное подкоркой -

все подробности и движения...

*Тамар - дочь царя Давида, была обесчещена своим единокровным братом Амноном

* * *

Есть небо, и оно источник сини.

Есть солнце, и оно источник света.

Есть люди, и они источник слизи,

впрочем, и у этого есть спектр.

Есть фразы, и они источник рифмы,

а чувству ритма помогает сердце,

оно сидит в своей промокшей крипте

и принуждает к поведенью тельце.

Есть принцип, он источник неудачи.

Он остаётся, а судьба уныла.

Но иногда случаются подарочки.

Но чаще наблюдаются посылы.

ГАДАНИЕ ПО ВОСКУ ЭМОЦИЙ

И в страстном голосе утраты,

и в низком голосе злодейства,

услышишь - капли воска капают,

фиксируя судьбу и действие.

По ним гадать совсем не стыдно

и даже правильно. Не бойся

увидеть скользкую палитру -

от подлости до беспокойства.

Веди подушечками пальцев

по неслучайности извивов,

не забывая важно пялиться

и жёстко сдерживать позывы,

не забывая улыбаться

так поощряюще и нежно,

как улыбаются засранцы

на подмывание промежности.

ИЕРУСАЛИМСКОЕ

Устройство этого Города не поддаётся

ни здравому смыслу, ни логике, ни сумасшествию,

ладони сомкнёшь - он сквозь пальцы свободно прольётся,

камень погладишь - в камне окажется лезвие.

- Да он человечек! - смекнёт человечек.- Я рад!

- Да он инфернальный! - подумает дурочка-ведьма.

Вороны над Городом всё-таки странно летят,

крича так истошно и честно, как будто в последний.

- Да это базар!- захлебнётся обиженный гость.-

Здесь жир и восток, как меня оскорбляет всё это,

мистический город вблизи оказался так прост,

что жалко и отпуска, и суеты, и билетов!

А пылкий паломник целует и хочет ещё,

он боженьке в ножки, он камешки поит слезами,

он словно картошечку веру сырую печёт

и умиляется как с неё шкурка слезает.

А житель всё бродит меж светлых и пыльных камней,

душой непрозревшей всё тычется, ищет намёки,

его оскорбляет доступность открытых дверей,

его раздражают закрытые двери и окна.

А ревность его безгранична. По Городу он

ступает интимно. Он просит, он хочет, он ропщет.

Он меряет Город, как меряют шагом перрон,

встречая любовника - ночью.

* * *

Я друг для утешений и тоски.

Меня бросают ради тех, весёлых,

удачливых, и просто - новосёлов,

и тех, кто социально им близки.

Друзья уходят тихо, без обид,

всё реже встречи, реже расставания.

Я понимаю - сидя на диване

не можешь быть ни счастлив, ни убит.

Я не завидую. И это мой изъян,

поскольку зависть - самка восхищения.

Я столь самодостаточен и пьян,

что нет мне ни покоя, ни прощения.

Я, может, был бы счастлив получить

кусочек их удачи и богатства,

но чувство ожидаемого блядства

не оставляет права и причин.

И каждый раз, желая попросить,

я не могу произнести ни слова,

и снова пью за то, что мы здоровы,

хоть надо пить за то, что каждый sыт.

ЗАПИСКА ИЗ-ПОД ШИНЕЛИ

А если ты маленький-маленький, и вид у тебя измученный,

значит ты плачешь на кухне, жуя, глотая, вздыхая,

значит ты жаждешь реванша, мечтаешь о выпавшем случае

и сердце твоё сжимается восторженно, в ритме марша.

Ты обещаешь победу, если тебе помогут:

'Поверьте в меня, поверьте! Любите меня, любите!'

А вот на работе ты тщателен, такой несгибаемый, строгий,

с такими ходят в разведку, в сауну и на митинг.

А где же ты копишь обиды? Кубышечка сладкого яда

между желудком и сердцем, между болью и местью.

И это - самое-самое! Это твоя отрада.

В час волка и в час шакала ты радуешься, что вы вместе.

15декабрьское

А времени в общем уже не осталось, мама,

мысли оборваны так, как оборваны строки,

я бы хотела в спячку, мне страшно, мама,

внутренний сторож бредёт по большой дороге,

внутренний сторож плачет, как плачут волки,

видит луну, он считает, что это таблетка,

небо обито мягким дешёвым войлоком,

чтобы не догадался, что это - клетка,

бредёт по большой дороге - туда, обратно,

меряет километры, а надо считать минуты,

он потерял направление, в чёрную вату

сердце его уложено...

Мама, мутно!

ГИТАРА И НЕМНОЖКО НЕРВНО

С прошлым надо что-то делать,

а не только замазывать мелом.

Можно назначить виновных -

немного, двух-трёх вполне хватит,

лучше из близких - они всегда виноватей

по совокупности и процесса, и результата.

Так что всё, набегались. Начинаем, ребята!

Вот, кстати, "ребята". Жуткое, мерзкое слово,

старое слово, в нём гитара, костры и подобное.

Так раздражает, как место укуса/укола,

и напрягает, как лобное.

Чёрт... надо бы взять себя в руки -

не дребезжать, как старуха,

не распространять уксус,

не маскироваться мускусом,

надо бы научиться сочувствовать,

тогда раздражать будут меньше,

надо бы не расстреливать - мысленно -

хотя бы детей и женщин...

Собственно, почему нельзя женщин?

С настоящим тоже пора разобраться.

Настоящее редко бывает прочным.

В нём попадаются те, кто использует слово "братцы"

и клеются, словно работают скотчем,

приклеившись, долго волочатся следом,

ты убегаешь :"Дела/вулкан проснулся/волчата не кормлены",

они догоняют и жадно дают советы,

и смотрят глазами огромными.

Они всё равно тебя находят, находят

и предъявляют судьбу в развёрнутом виде,

а ты стоишь нелепо в проходе,

а пора бы в партере и сидя,

да ещё чтоб на сцене хорошая пьеса...

но игра фальшива, актёры убоги

и - вы не поверите - тоже исполняют песни

про костёр, про бродяг, про чувство дороги.

А глаза у них такие добрые-добрые,

лучистые глазки с ироническим пониманием.

Кажется, что это не актёры, а оборотни,

их не убить, они бессмертны заранее.

ОСЕННИЙ ПЕЙЗАЖ

Лопасти мельницы месят застойный воздух,

миксер ленивый, но всё же идёт работа,

небо перетекает в истошный возраст,

листья теряют краски и чувство полёта,

люди теряют чувства и краски - тоже,

месяц в опухшем небе заплыл и замер,

песню ему провоет внутренний сторож,

глядя на вязкое небо моими глазами.

Кровью венозной полнятся даже фразы,

не говоря о сердце... нет кислорода...

Это, конечно, нормально для подлой фазы,

официально зовущейся - время года.

* * *

На тонких слабеньких ножках

осень бредёт в неотложку

в ртутных тяжёлых галошках

обкуренная немножко.

15октябрьское 2012

Октябрь оливковым светом наполнился вязко.

Гори, мой фитиль, догорай, освещая ничто.

Падают листья. Сыпятся, словно замазка.

Навзничь... Ничком...

Щели зияют, в них движутся тёмные тени.

Воздух встревожен. Мечется тонкий фитиль

в жалкой неновой лампаде по имени средостение,

если о вскрытии... Мы

будем! Конечно! Спасибо! Я постараюсь!

Я постараюсь ровнее гореть и дышать.

Нищая осень, ещё для чего-то живая,

разводит под юбкой лабораторных мышат.

ЭТА ОСЕНЬ

Ну вот, природа в согласии с возрастом.

Помолимся.

Я осень люблю за беззвучность и безнадёжность,

за жалость и грустную порчу,

которую насылает слезами и сложностью,

как правило ночью.

Эта осень проходит легче -

в ней немного безвкусных женщин,

одетых в пёстрое, жёлтое, рыжее,

целующих красным салфетки и рюмки

и обдающих запахом нижнего,

пеной его, как из выжатой губки.

В этой осени женщины тоньше -

вены вычурны, взгляд отстранён -

и плывут они в вязкой толще

пересыщенных злых времён.

Эта осень проходит легче -

обижает, но не калечит.

Есть и звери, они прекрасны -

подготовка к зиме их красит,

ходят мягкие, много едят.

Даже лисьи мордочки шире

от присутствия дичи в мире

и отсутствия мелких лисят.

Эта осень проходит легче,

потому что грамотно лечат.

* * *

Я разучилась параллельно жить,

а перпендикулярно - опасаюсь.

Я хорошо читаю чертежи

поступков, слов, всего, чего касаюсь,

но строить не могу. Себя, других,

себе, другим... Ну просто не умею,

я так офигеваю и зверею,

что обвиняю даже дорогих.

А это вредно. Хрупкая душа,

отравленная логикой обмена,

всё барахлит, ломаясь постепенно,

а ведь была когда-то хороша...

ИЕРУСАЛИМСКОЕ

Твой взгляд белесый чист и отстранён.

Все эти люди, милые, смешные

так схожи с точки зрения времён

в которых очень разные святые.

Так любопытны эти муравьи -

неутомимые, двуногие, их кости

такие белые. И камешки твои

белеют так же явственно и просто.

Так в сумерках твой воздух дребезжит,

как будто ноту взяли и забыли

и вот теперь она, как вечный жид,

вибрирует меж временем и пылью.

А ночью оседают голоса

и застывают масляно и томно,

и взгляд становится зависимым и тёмным,

а тело - как голодная лиса.

ИГРЫ

А в тебя наигрались, миленький.

Вот стоишь, виляешь извилинкой,

а давай-ка вспомним: дитя

забывает в песочнице мишку,

мишка старый, безлапый слишком,

и его уже не хотят.

Ты, конечно, ещё не старый,

ты хороший и добрый малый,

но вокруг - темнота и песок.

А беспечный ребёнок дома,

у него там всё по-другому,

птичка божия - скок-поскок.

Ты позволит себе поверить,

что тебя полюбят по вере,

честной вере твоей - в тебя.

А в тебя поиграли немножко,

безоглядно, как кошка с кошкой,

и стоишь ты, 'the end' теребя...

Ты обижен, ты не игрушка?

Выпей с няней, там в кухне кружка,

научись молоть чепуху.

Потому что ребёнок не злобен,

он азартен, пытлив, бесподобен,

просто рыльце его в пуху...

ТРУТ

Если я говорю в пустоту,

значит ты не способен услышать,

или просто не хочешь услышать,

или просто не должен услышать.

И дробятся фразы, как ртуть -

ядовитые, быстрые, лишние...

Я могу промолчать в стекло,

наблюдая за серым цветом -

лишь недавно слегка рассвело,

люди стёрты и блёкло одеты,

и асфальта стальной поток

увлекает машинный хаос,

это странное свойство дорог -

причинять тоску и усталость...

Перевёртыши нынешних дней -

полуптицы, полубезумцы

рвутся прочь со своих простыней,

да и простыни мокрые рвутся,

так в обоссанном мареве дня

проповедуют жалкие боги,

развлекают безумьем меня,

отвлекают от серой дороги.

Уважаю их каторжный труд -

тех, кто честен и тех, кто играет...

Жаль, что попусту сущности трут,

добывая огонь для стаи.

ШИР А-МААЛОТ (песнь восхождения)

На золотом крыльце сидели...

... Мы долго шли, сначала в никуда,

ориентируясь немножечко по вере,

немножечко - куда течёт вода.

Путь в этот Город был весьма тяжёл.

Мы вместе шли, но шли поодиночке.

А как-то ночью лучшая из жён

пропела в полусне такие строчки:

- Ерусалим, мой город золотой,

найди его, познай его, присвой!

Царь засмеялся, слушая её,

король сказал, что строчки адекватны,

царевич сплюнул: 'Всё одно - враньё',

а королевич верил только фактам.

Сапожник заработал хорошо -

он для паломников работал и работал,

но как-то раз поднялся и ушёл

в своих удобных недошитых ботах,

и тоже оказался на крыльце,

и в общий хор добавил свой фальцет.

Давид Портной умел немножко шить

и так шутил привычно и устало:

- Он потому был вечный - Вечный Жид,

что скроен из святого матерьяла,

а я весь из синтетики пошит

и потому удел мой - вечный шит.

- Ах-ха-ха-ха!- смеялся громко ты

в ночи иерусалимской чистой, хрупкой,

и содрогался в страхе немоты

и с чувством саранчи в пустом желудке,

и снова заикался на крыльце,

желая рассказать, но не умея.

А Город, словно бабочка в пыльце,

кружил вокруг дошедшего еврея.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Года не клонят - отклоняют.

И нет уверенности в праве.

И вены, ставшие корнями,

куда-то в воздух прорастают.

И глаз подвылинявший цвет

уже ни разу не военный,

а как бы тронутый и тленный,

такому и названья нет.

Но в складке выгнутого рта

натянутого шейной жилой,

дрожит свобода. И она

практически неудержима.

МАРТ 2012

"Прощай, немытая Россия" убогой юности моей!

Твоя чумазая мордашка следила, слушала, трепалась,

в твоём питомнике рождалось немало племенных зверей,

да половина в лес смотрела, а много просто так пропало.

А всё же иногда во сне с тобой мы пьём и чай, и водку,

ты блещешь словом, блещешь мордой, а я отдёргиваю руку,

чтобы елеем не намазать твои изогнутые луком

большие чувственные губы над слабовольным подбородком.

ЗИМНЕЕ

Сер туман за окнами, слизист свет за стёклами,

старческий болезненный рассвет.

Небо нынче выстлано кошечками дохлыми -

Город обожает этот плед.

Медленная музычка, для подачек кружечка,

к этой жизни ты уже привык.

Память прикрывает порванное кружево,

прикрывает голову парик.

Отняли копеечку, села батареечка,

голос тоже сел, а Город сед.

Лузгаешь ты в нём и жизнь, и семечки,

а потом отдашь ему скелет.

ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ

И вот настало время сторожить время.

Песочные часы опустели наполовину, надо быть очень внимательным

стоя у стеклянного, узкого, как раз и можно проверить

кто из песчинок ещё глагол, а кто уже прилагательное.

Сложи свои руки в виде такого колечка,

через которое память скользнёт и исчезнет

в мёртвом пространстве - торжественном и бесконечном -

в него мы смотрим во время тяжелой болезни.

Будешь свидетелем. Сторожем. Волком в засаде на время.

Будешь джульбарсом на узкой границе прощания.

А песчинки всё сыпятся, сыпятся... Так и проходит старение -

были с людьми, а остались с чужими вещами.

* * *

Всё исправляешь тихо и уныло,

всё уточняешь больно и смешно,

занятие убогое, постылое,

сравнимое с заполненным мешком -

когда внутри неясно что, но много,

когда снаружи пыль и полусвет,

ты всё ещё твердишь: 'Моя дорога',

но понимаешь, как убог сюжет,

и понимаешь, ставя машинально

за словом слово и за шагом шаг,

что это и прилично, и нормально,

и с этого не соскочить никак.

БУНТАРЬ

Однажды ночью, чуда не дождавшись

и наплевав на то, что не придёт,

ты станешь бунтарём. Совсем не страшно,

совсем не стыдно, а наоборот.

Бунт против мира требует азарта,

удачи тоже требует, но меньше.

Ещё желательно устойчивое завтра

в котором много восхищенных женщин

или мужчин (тут главное не это,

что понавешено на них поверх скелета).

Итак, бунтарь. Почувствуй привкус крови

закушенной губы. В глазах - насмешка.

В речах твоих - дыханье корвалола,

а в жестах - фанатизм и храбрость пешки

(того, кто преступил черту 'нельзя',

бывает что апгрейдят до ферзя).

Ну что ж, бунтарь, по нраву ли тебе

высокое искусство недоверия?

Вот так шутя достанешь пистолет

и удивляешься - откуда пух и перья.

Вот так от злости выплеснешь тоску

и преисполнишься азартом разрушения,

и станешь братом смелых потаскух,

забывших про божественный ошейник,

свободных от чудес и от молитв,

как от ходьбы свободен инвалид.

* * *

Узнаешь ты себя среди чужих

и ужаснёшься: вид, повадки, фразы...

Чужое - это та ещё зараза -

болеешь им, но очевидно жив.

К себе ты вряд ли ощутишь сродство -

почувствуешь тоску и тошнотворность,

а между тем чужое так вросло,

что требует мелькания и корма.

А между тем оно ведёт тебя

на поводочке долга и ужимок

и удовлетворяет, теребя

тугую социальную пружину.

"А вдруг настанет время выбирать?" -

пугаешь сам себя, но понарошку,

ну вроде как наглеющую кошку,

когда она запрыгнет на кровать.

ЛЕХ ЛЕХА*

Когда сквозь крышу промелькнёт звезда,

задумайся о праве на скитание,

ты получил его ещё тогда,

в другой земле, в другой семье, заранее,

но не воспользовался. Стал не мотыльком

на сумрачном лице Большого Брата,

а стал расти - нелепо и бочком,

смотря на внешний мир подслеповато.

Тебе мешали молодость и честь

почувствовать себя простым и тихим,

ты убедился - мир вчерашний чёрств,

а завтрашний - недобрый и великий,

в нём так необходимо ремесло,

которое накормит и согреет...

А чувство одиночества росло

и дёргалось, как висельник на рее.

'Иди себе',- сказал ты сам себе,

дразня себя и повторяя фразу

в которой есть и подлинный завет,

и явное присутствие маразма.

Иди - себе. Себе. Иди один,

присваивай простор, живи вне дома,

гладь темноту, ласкай ультрамарин,

смотри на звёзды просто по-другому,

почувствуй ту сосущую тоску,

которая - награда для скитальца,

но тяжела... А времени лоскут

так безмятежно голубеет в пальцах...

-----------------------------------------

*ЛЕХ ЛЕХА (иди себе) - этими словами Бог велит Аврааму покинуть родительский дом, родину и идти в Землю Обетованную.

ИАКОВ, ЙОСЕФ, МОШЕ и ты...

Что кровь? Магнит. Диктует и ведёт.

Кто намагнитил? Вера и пустыня.

Уйти из дома - пусть себе остынет

и жить не просто, а наоборот.

Что кровь? Вода. Её лакает страх.

И боль лакает. А любовь - алкает.

И речкой, зародившейся в горах

бурлит она, звенит и утекает.

Идти за утлой маленькой звездой,

так лихо пляшущей на завихреньях крови

и оказаться в мире не с собой,

а с тем, кто оказался в главной роли.

Жить для него - ему написан текст.

И, скорчившись в своей суфлёрской будке,

смотреть, как мясо жертвенное ест

и знать, что происходит с ним в желудке.

НОЯБРЬСКАЯ НОЧЬ

Невесело сегодня. Свет облез,

оставив шелушащиеся стены.

Бандитской ночи старенький обрез

нас всех пересчитает постепенно.

Есть тонкий луч, привязанный луной

к хвосту моей небезразличной кошки,

я по нему хожу сама с собой,

играя пьесу на губной гармошке.

Но если неожиданно проснусь

от громких фраз или фальшивой ноты,

то бьётся эпилептиком мой пульс,

а сердце пропускает обороты,

и взгляд окрест не светел и упрям,

ведь час - неровен и простор - неровен,

вот только луч неутомимо прям,

как приступ воли.

ЛЖЕ-НОСТАЛЬГИЧЕСКОЕ

Документальная съёмка воспоминаний.

Я нарисую кино о провинции прошлого века,

там люди не будут здоровыми и нормальными,

но там ощущается присутствие человека,

там декорации так умилительны, так настоящи,

как будто листаешь альбом из семейных архивов,

тот, что тебе не достался, спрятанный в ящик

и брошенный теми, кто нынче уже и не живы,

теми, кого ты не знаешь, о ком догадался

по тихим намёкам семейного сложного квеста,

он, как последний солдат, никому не достался,

никем не опознан, без постоянного места.

Так восхитительна тихая лже-ностальгия,

пароли точны, а ответы неясны и гулки,

буду сидеть с коньяком и смотреть, как родные

дают показания, ходят в кино, распадаются в дурке...

15.10.11

"Вот подожди, - говорят мне, - вот подожди,

сейчас - это так, фигня, а вот пятьдесят..."

Да мне не страшно. Просто уныло.

Как-будто идут дожди,

и делают жалкими бывших пушистых лисят.

Но мне и свободнее стало. Отсчёт уже

идёт по обратному принципу. Скоро пуск.

Внутренний голос (всегда был настороже)

недавно сам научился фразе: "Да пусть".

Я подожду, конечно, я подожду,

я на конвейере, значит - такой расклад.

Кажется, я научилась ценить вражду.

И разучилась спрашивать: "Кто виноват?"

КАНУН СУДНОГО ДНЯ

Ты простишь меня, конечно? Да, я знаю, Ты простишь.

Остановка не конечная, но и едем в никуда.

Взгляд у неба столь безоблачен, а у омута - бесстыж,

между ними я и люди, со стыдом и без стыда.

В этом дело - в этих людях. И вот в этих. И вот в тех.

Извините, передайте, посмотрите, да вы что...

Мне бы личного пространства, Господи, ну разве грех,

если я немного нищая? Если я опять в пальто?

Да, я знаю, это плохо. Извинити-извинити...

Я должна понять причину? Но она давно известна -

если между мной и Богом есть натянутые нити,

между мною и другими связь какая-то нетесная.

ДУША СРЕДНЕГО ВОЗРАСТА

Что же может быть жальче и проще

бедной птички, облезшей от стресса,

той, что тупо и денно, и нощно

воспевает свои интересы,

причитает так нежно и страстно,

как свистулька из куцего детства,

в нём остались свобода и братство,

и от этого некуда деться,

но сейчас-то, сейчас - что за прихоть

содержать эту лысую птицу -

может только стыдить и чирикать

и того, что снаружи, боится,

по ночам ни заснуть, ни забыться,

этот нежный мутант хочет мяса,

он желает разрушить границы

твоего социального блядства.

Эта нежная тварь романтична

так, как свойственно эгоисту -

врёт, что любит, и ловит с поличным,

да ещё и фальшивит, солистка...

ОХОТА НА СЕБЯ

Мой внутренний голос, мой искренний враг, с кем воюешь?

Давай поохотимся вместе на золотую срединку.

Ты, может быть, от щедрот так её зацелуешь,

так, что останется гладкая тонкая льдинка,

которая в тёплой ладони заплачет собой,

на миг отразит всё обилие зрелого неба,

а после прикинется жалкой солёной слезой,

последней из глаз, что уставились в прошлое слепо.

А после - ладони раскрыты, пусты и легки,

на месте слезы - раздражение. Призрачность окон.

Срединка сместилась, и наши с тобою кивки

на обстоятельства, время и место тупы и жестоки.

Мой внутренний голос, я разгадать не могу

кого представляешь, когда ты звучишь? Я не знаю.

Я снова одна, я по кромке сознанья бегу,

а ты, умудрённый, циничный и всё разрушаешь.

* * *

Я служила, чтоб заслужить,

да не вышло - сломалась пружинка,

дребезжала она и кружила,

и тряслась, выпрямляя нажим.

Я смеялась, чтоб наверстать

то воздушное, юное, злое,

что меня не влекло за собою,

но могло имитировать страсть.

Я боялась, что выхода нет,

а на выходе стало мне жалко

недосношенного полушалка,

недопразднованных побед.

ИЕРУСАЛИМСКОЕ НЕБО

Вот стоять под нашим смутным небом

точно неполезно.

А сидеть под нашим пыльным небом

можно долго-долго.

А бежать под нашим страшным небом...

некуда, болезный.

А лежать под нашим вечным небом -

это очень дорого.

Верить, воевать и суесловить - всё под этим небом по-другому,

каждый мелкий жест исполнен смысла, слово обронил - уже свидетель.

Что же нас под этим небом держит? Чувство одиночества и дома.

В золотом театре поднебесном мы всего лишь уличные дети.

Вот любить под нашим небом сложно -

так нелепо.

Всё смешалось в доме. О которых

говорим любовях? Их немало.

Для одной нам очень нужен рыжий пепел,

для другой вполне сгодилась бы и манна.

Для другой всё ищет царь свою смуглянку.

Ну, не царь, и не смуглянку, и не ищет.

Для другой к воротам выйдешь спозаранку

и протянешь руки в небо, вечный нищий.

Для другой не будешь полон ты отваги -

лишь надежды.

Для другой ты даже ненависть приручишь.

Для другой под этим небом - злой и грешный -

ты просить способен Господа и случай.

В ОЖИДАНИИ

Зачем-то выбита реальность,

и пыль вокруг, и жар,

а эта шкурка, что осталась -

её немного жаль.

И перехватывает горло

от пустоты,

когда уже не зло и гордо,

а просто - бедный ты.

Используя слова, как повод,

не верить в результат.

Свобода лжи. Искрящий провод.

Чего от нас хотят?

Всё тянем руки, пальцем тычем

в условности небес,

дырявим облачное личико

с молитвами и без.

Плоть действует, душа немеет -

отсижена душа.

А скоро кровь промоет время через дуршлаг.

Комментарии: 6, последний от 31/10/2011.

Обновлено: 12/05/2023. 42k. Статистика.

Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.

Михайличенко Елизавета Высокое разрешение (2013)

Михайличенко Елизавета
Высокое разрешение (2013)