Михайличенко Елизавета
Осторожно, двери! (2015)

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 2, последний от 18/01/2015.
  • © Copyright Михайличенко Елизавета (nessis@gmail.com)
  • Размещен: 23/10/2015, изменен: 30/01/2016. 38k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
      15-ОКТЯБРЬСКОЕ 2015
      
      Устроим осенние игры -
      попрыгает взглядом по веткам,
      побегаем взглядом по парку
      и улыбнемся беззвучно,
      по ржавой и влажной брусчатке
      пинает минутки пролетка,
      все это диктует палитру,
      но имя художника - Случай,
      а имя натурщицы - Случка,
      и все беззаботно-прекрасны,
      бесстыдно-прекрасны, а завтра
      уже приоткрыло стозевье...
      Падают, падают листья,
      но каждый немного по-разному,
      как будто распалась цепочка,
      и тихо корежатся звенья.
      
      
      
      
      
      РАЙСКИЙ САД
      
      За скорбное терпение моё,
      за пылкую, но тихую брезгливость,
      с которой жить ещё не научилась,
      ответит мне унылое зверьё,
      я даже знаю что оно ответит,
      я даже знать об этом не хочу,
      как не желает знать подпитый ветер
      что он задул убогую свечу,
      она-то уклонялась, трепыхалась,
      всё плавниками прикрывалась юрко
      и привлекала любопытство хама
      сжиганьем тела и накалом шкурки,
      а хам невнятно небу улыбался
      и не желал ответственности, впрочем,
      он даже в этом несколько метался,
      как мечутся боящиеся порчи,
      он, я, свеча, зверьё, мы жили вместе,
      в особенном и специальном месте,
      там было место тем, кто на насесте,
      и тем, кто порознь, но и тем, кто вместо,
      возможно, это было райским садом,
      мы сами в нём творили миротворство -
      знать не хотели тех, кто ходит рядом,
      их оправдания, насмешки, беды, скотство.
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Певица усталых улиц, хозяйка опухших платьев,
      чем дольше ходишь сощурясь, тем больше тебе понятней,
      тем больше тебе потешней, тем больше тебе сторонней,
      тем больше тебе безгрешней, чем ближе потусторонний,
      чуть путаются эти, кирпичики здравого смысла,
      чуть крошатся, и углы их отказываются касаться,
      но ум, уходя в подполье, уже с темнотою свыкся
      и, как под наркозом, считает потери и расстояния.
      Рассеянно пепел сбивая с невидимой папироски,
      ты держишь ладонь так странно, словно баюкаешь рюмку
      и избегаешь подсказок, ибо подсказки - плоски,
      и голой ступнёй пинаешь тяжелый занавес юбки.
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Весенний ушат опрокинут на чахлую кожу,
      хлорофилл зеленеет в сосудах, глаза оживают,
      в процесс вовлекли даже старую толстую кошку,
      и кошка уверенно ходит по самому краю.
      Острый вертлявый каблук станет точкой опоры
      если вонзится в весеннюю рыхлую почву,
      циркулем плавной ноги обведёшь разговоры
      и напоишь алкоголем набухшие почки.
      Лодочкой туфля плывёт по пространству апреля,
      в лодке находятся волк, и коза, и капуста,
      всё это будит особое настроение,
      когда эротично, светло, иронично и грустно.
      С Городом тоже творятся похожие вещи -
      он, обнажаясь, свою неухоженность видит,
      но всё оправдает весёлая смелая течка,
      весеннее прифронтовое либидо.
      
      
      
      
      
      ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА
      
      Мутный взгляд опоит самогонной зависимой мыслью,
      словно мокрые лозунги вяло подглазья провисли,
      и тебе раскрывают объятия: "О, дорогой!
      Приди же, приди, даже если теперь ты другой!"
      
      Я очень другой! Я ужасно другой! Агрессивно!
      Я убежал из России, спасая Россию.
      Но я сохранил заповедник, весеннюю грядку,
      я там не сажаю, там нет никакого порядка,
      берёзка растёт, да матрёшка брюхатая ходит,
      стихи говорит и тоскливые песни заводит.
      И братья мои - беглецы, и сестрицы - беглянки
      спасают, спасают Россию, сидящую в танке.
      
      
      
      
      
      21
      
      А ты бежишь, бежишь, да догоняют,
      а ты молчишь, молчишь, да сколько можно,
      а письма так чадят и догорают,
      как человек, когда всё безнадёжно.
      Двадцатый век, виновный и военный,
      вдруг оказался пожилым и честным,
      его ты ненавидел так идейно
      и старомодно, как невольник чести.
      А вольник чести, молодой и сильный,
      уверенно шагает в новом веке,
      не серой он попахивает, - псиной,
      а у тебя подрагивает веко,
      а у тебя подрагивает голос,
      молчание всегда его сажает,
      мудак ты старый, сохранивший гордость,
      разбивший все горшки и все скрижали.
      
      
      
      
      
      * * *
      
      - Старенькая девочка, кем ты хочешь стать?
      - Любопытным призраком! Можно? Ну пожалуйста!
      Я всегда хотела над землёй летать,
      чтобы бестелесно, с опцией для шалости.
      Ошалевшим сгустком без забот земных
      стану я скитаться, наблюдать бесстыже,
      я согласна стать одною из полуживых-
      полумёртвых, этих, кем сознанье движет.
      Мне не жалко тела, да ну его вообще
      и людей не жалко - от них же не убудет,
      он довольно затхлый, этот мир вещей,
      и его проблема очевидна - люди.
      Пусть моё смешное маленькое "я"
      помнит своё имя и ещё немножко,
      мне неважно сколько будет в нём вранья
      или изумления жизнью понарошку.
      
      
      
      
      
      ОМУТ
      
      Омутные поэты, вы стоики, тихие братья,
      любители дна, ненавистники брызг и истерик,
      ваша тихая мутная жизнь мне близка и понятна,
      как понятен и близок для тонущих - берег.
      
      Вы, придумщики звёзд и зверей, вы, вершители судеб,
      обитая на тихих диванах, в продавленных креслах,
      недостойным вином запивая посредственный штрудель,
      вы - прекрасны, поскольку вам больно и интересно.
      
      Игроки одинокой игры, обитатели полок,
      ваша скудная память не служит воображению,
      его пена на жарких губах превращается в порох
      и способствует самосожжению.
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Если не прислонюсь, то рухну
      (какие слова противные),
      а вокруг - совсем не разруха,
      а вынужденная рутина,
      её механика позволяет свободу
      (Мысли свободу. Но зачем и куда?),
      и я зависаю, как-будто смотрю на воду,
      рутина - та же вода,
      течёт себе и течёт,
      параллельно с кровью и временем,
      всего-то разницы где отсчёт
      и ощущение настроения.
      Прислониться... да где тот слон,
      бивни спилены, сам в бегах,
      только моськи со всех сторон
      орошают дорожный знак
      на котором есть три стрелы,
      три дороги есть впереди,
      да три буквы, а смысл один -
      да иди уже ты, иди...
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Боже ж мой, дребезжит
      личность,
      ой, дребезжит,
      как лунный свет в стакане, а поезд едет,
      а луна за поездом всё бежит, бежит,
      как умеют бегать безумцы и дети.
      Тонкий звон в ушах, этот тихий звон
      совпадает нотой с тоской ущерба.
      Тварь дрожащая плачет, со всех сторон
      обступают тени её зачем-то.
      Каждой твари по паре, каждой твари - по тени,
      в этом зыбком кругу, сохраняя рассудок,
      но теряя надежду, я живу тем не менее
      в состоянии дребезжащей посуды.
      
      
      
      
      
      НОВОГОДНЕЕ ОБРАЩЕНИЕ
      
                                   "Здравствуй, дедушка Мороз, борода из ваты..."
      
      
      - Что ты, дедушка, принёс нам на Новый Год?
      Что волочишь ты в мешке, что же, что же в нём?
      
      - Это рухлядь, малыши. Подлый перевод
      времени моей души в преющий объём.
      В чистом поле дом стоит, в доме том чердак,
      там копилось барахло в надежде на нужду,
      зачерпнул я наугад (видите - черпак)
      и теперь вот с этим всем в гости к вам иду!
      
      - Что ты, дедушка, зачем рухлядь нам нужна?
      Фляжка, кукла и протез для чужой ноги?
      
      - Это, внучечка, тебе. Будешь ты жена...
      да неважно, всё равно сопьёшься от тоски.
      
      - Дед, зачем ты нам принёс вазу и ремень?
      
      - Для цветов и для битья, дорогой внучок.
      Будешь нюхать ты пыльцу, будешь ты болеть,
      будут все тебя жалеть, поскольку - дурачок.
      
      - Убирайся, дед, скорей! Забирай мешок!
      Уходи, чтоб не видать здесь твоей ноги!
      Ты зачем чужую жизнь в подарок приволок?
      Ты, наверное, фашист! Мы - твои враги!
      Есть у нашего отца потайной чердак,
      там хранит он всякий стыд, есть там и ружьё.
      Не уйдешь - убьём тебя, седая борода,
      а наш преданный Джульбарс пусть тебя сожрёт!
      
      - Ладно, детки, ухожу, забираю хлам.
      Пусть не шепчут мертвецы вам из-под земли.
      В телевизоре живёт судьбоносный хам,
      он расскажет вам о том, как вы всех смогли.
      
      
      
      
      
      * * *
      
      А если встретишь в тумане белёсый взгляд,
      и если носитель его часто использует слово "Бог",
      прикинься зажравшейся сволочью, отступи назад,
      как-будто бы ты разведчик, в кустах залёг.
      И не бери языка, это не тот язык,
      переводчик не справится, он сломается и заплачет,
      поскольку носитель идеи (сорри) - возвышенный паразит,
      тебя он решит как задачу для сверхзадачи.
      И не пытайся промыть этот мутный взгляд,
      он самогонен, будет плохо и страшно,
      прикинься уставшей скотиной и отступи назад,
      а он пусть ступает по пашне.
      А ты посиди в сторонке, вина попей,
      попробуй найти эпитет, посмейся над ним,
      взгляни на колонны идущих в тумане людей
      и давай-ка назад,
      к своим.
      
      
      
      
      
      ПОСЛЕДНИЙ ЛИСТ
      
      Жаркое месиво потных ладоней
      одобрит идею.
      Лицо одинокое молча утонет
      в сомненьи.
      Последним толчком персонажьего сердца
      отброшен,
      падает лист дневника иноверца
      издохшего.
      
      Ползает этот листок на исписанном брюхе,
      треплет его за загривок декабрьский ветер,
      на сизые строчки слетаются белые мухи,
      мусолят его в мёрзлых лапках, и крутят, и вертят.
      
      Бедный, ну что ж ты, листок, оторвался, родимый?
      Медным, великим, насыщенным стоном накрылся?
      Униженным, белым и голым, как леди Годива
      по улицам сонным и чахлым ты жалко влачился.
      
      И спутались строчки, расплылись чернила и знаки,
      нет более чёткости мысли, как всё отсырело...
      Высокое небо да низкое брюхо собаки
      расставят границы для мысли, для чувства, для тела.
      
      
      
      
      
      ИФТАХ*
      
      А, может, не сжёг?
      Может, и не.
      Так часто бывает на этой войне,
      на этой войне за себя самого,
      и против себя. Итого:
      
      Жила-была дочка. И жил-был отец -
      воин, бастард, разбойник, беглец,
      из этих, которые знают и могут, дети удачи и пасынки Бога.
      
      У дочки и сюси, и пуси, и косы,
      всё, что захочет, то без вопросов,
      может молиться и в рифму, и так,
      вот на неё и молился Ифтах.
      
      Да и с Всевышним всё, вроде, неплохо -
      терпит стабильно и благосклонно,
      овцы не дохнут, посевы не сохнут,
      и виноград багровеет на склоне,
      тихо вбирая и кровь, и тепло,
      пенится в венах после сражений,
      чтобы волной благодатной снесло
      и заглушило невнятное жжение -
      то ли глаза разъедает огонь,
      то ли язык высыхает от жара...
      Смеётся Ифтах: "Судьба - это конь,
      надо хлестать, чтоб послушно бежала".
      
      Нет у Ифтаха чувства вины,
      присутствуют дерзость и чувство страны,
      присутствуют гордость и трезвый расчёт,
      и ангелы славы стоят за плечом,
      и ангелы слева играют крылами,
      и кровью кропят приграничную землю,
      и вроде не звери, и вроде не лают,
      а только зевают часто и нервно.
      Ангелы справа в саванах белых
      переминаются нетерпеливо, как игроки в возвуждении нервном
      делают ставки без перерыва.
      Ифтах не почувствовал их суеты,
      только дыханье чужое на холке,
      ангелы всё же ужасно просты
      и просто честны, как голодные волки.
      
      Чувство молитвы интимно, светло,
      радостью полнится тленное тело,
      но если объектом назначишь стекло,
      сам и уронишь, обычное дело.
      Дело обычное - Бог не ревнив,
      но назидателен: "Стой в обязательствах!"
      Ифтах и стоит, разом всё уронив,
      и чувство вины спорит с чувством предательства.
      
      Вместо морали оставим слова,
      пусть рассыпаются дробно и робко:
      Клятва. Ошибка. Любовь. Без ума.
      Жертва. Возмездие. Формулировка.
      -----------------------------------------------------
      *Ифтах, сын блудницы, предводитель разбойников. Когда аммонитяне напали на израильтян, старейшины призвали Ифтаха возглавить сопротивление, и он согласился при условии, что в случае победы станет во главе Израиля. Отправляясь на сражение, Ифтах поклялся в случае победы принести в жертву всесожжения первое существо, которое выйдет из ворот его дома. Когда Ифтах возвращался после победы, навстречу ему вышла любимая дочь, его единственный ребенок. Ифтах совершил обещанное Богу. В некоторых библейских комментариях обет Ифтаха интерпретируется как посвящение дочери служению Всевышнему.
      
      
      
      
      
      О НОСТАЛЬГИИ
      
      Ну как мне ответить правдиво
      мучает ли ностальгия?
      За однозначным "Нет"
      мечутся тени по стенке,
      по стенке из красного кирпича,
      а маленький серенький
      крадётся к бочку, рыча,
      а курочка Ряба вниз головой
      качается мерно в авоське,
      тянет синие лапы ко всем, кто живой,
      не мигает и шепчет: "Бойся",
      и даже слов осторожных нет,
      слова тут вообще ни при чём,
      я знаю какой на дороге ответ
      вымощен рубиновым кирпичом.
      А выместить память свою на ком?
      Кому предъявить счета
      за коммуналку, за комбикорм,
      за муть обходного листа...
      Клейстер вязкого неба порыв укротит,
      сизый слепок мгновенья - в альбоме.
      Что ж меня всякий раз, как взгляну, коротит
      от противной бессмысленной боли?
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Печаль тиха, мой друг, мой мёртвый друг,
      и ею так же нужно наслаждаться,
      как наслаждается возможностью оваций
      пресыщенный усталый Демиург,
      он хочет тишины и пустоты,
      он хочет осени, беседки, рассуждений,
      он пьёт вино, слова его просты,
      жестоки, но слезливы тем не менее.
      Крахмальная осенняя печаль,
      всё хрустко, всё продуманно и пышно,
      и каждая скамейка, как причал,
      а каждый ждущий на скамейке - лишний.
      Ведь это осень, так чего же ждать?
      Пришла пора прощаний и печали,
      когда себя так хочется обнять
      и выйти чуть ссутулившись, с вещами.
      
      
      
      
      
      15октябрьское 2014
      
      Осень начинается в витринах.
      Там смещается подопытное время,
      и по взглядам, словно по канату,
      пробегают огненные лисы,
      не спасенья ищут - разрушения,
      им известны доводы и мысли,
      и небес просушенную вату
      поджигают гибели во имя.
      
      Как листок, налипший на окошко
      проясняет смысл оконной грани,
      так и я улавливаю смысл
      в трепыханьи октября в аорте,
      кровь теперь заражена словами,
      близкие играют в мелодраме,
      дальние играют в подкидного,
      средние - поклонники аккорда,
      чтобы в час торжественной расплаты
      грянул он, высмеивая разум,
      чтобы все соседи по палате
      изумились навсегда и сразу.
      Увлекая мощным дискомфортом,
      поражая скоростью упадка,
      он звучит так громко и бесспорно,
      что теряешься в сусальности осадка.
      
      
      
      
      
      ТАНГО "ОСЕННЕЕ ВЕРТИГО"
      
      Осенний хмель. Осеннее вертиго.
      Веретено безмозглых паучков,
      летят на ниточках, надеясь на интригу,
      на хэппи-энд расширенных зрачков.
      
      Ладони воспалённого пространства
      поддержат в танце, запятнают свет,
      с самой собой так жалобно прощаться,
      а не с собой, пожалуй, что и нет.
      
      Мелодия осеннего вертиго
      толкает в спину - ну-ка, покружись!
      Прослыть безумной лучше превентивно -
      про это ведает всяк сущий шиз.
      
      И ткётся ткань осеннего гипноза,
      вуаль и морок, онейроид дня.
      Великолепие с мучительным прогнозом
      творится для единственной меня!
      
      
      
      
      
      ГОЛОСОВОЙ ДЕТЕКТОР
      
      Раздраженья голос звонок,
      в нём заплаканный ребёнок,
      в нём безмозглая старушка,
      в нём промокшая подушка,
      голос ржавых шестерёнок,
      и подбитый воронёнок,
      и визгливая тоска
      полицейского свистка.
      
      Ненависти голос тускл,
      в нём дрожит над глазом мускул,
      а под мускулом во взгляде
      дробь победы на параде,
      барабаны эшафота,
      и притворная зевота,
      и готовность слишком много
      сделать не во имя Бога.
      
      А смиренья голос страшен,
      в нём всегда немало фальши,
      равнодушия и скорби,
      и шипенья вялой кобры,
      шарканья убогих тапок,
      черноты, и тайных знаков,
      и противной тишины
      пред которой все равны.
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Буду помнить хорошее, глядя как рушится мир.
      А как же он рушится? Просто. Подтаивает и падает,
      глаза у людей стекленеют, в них отражения дыр,
      в речах отпечатки сажи, а в воздухе запах падали.
      
      Раньше носили клёши, нынче разносят клише,
      вот стоит твой дружок вчерашний и веско штампует воздух,
      и, чем ласковей ваше прошлое, тем тоскливей тебе и страшней,
      а вокруг осторожные люди принимают специальные позы.
      
      
      
      
      
      К ПОСТСОВРЕМЕННИКУ
      
      Шёл бы ты полем ассоциаций,
      шёл бы ты лесом, где партизаны
      тем толще, чем гуще стволы.
      А я бы осталась в блаженной прострации,
      вино и котлеты несли б мне пейзаны,
      хотя гормональной игры.
      Хотя... не пейзаны, а волки и тигры
      собою смягчали б печаль
      мишенью работать в занюханном тире
      и в цирке послушно рычать.
      А я бы стреляла и пристрелялась
      к весёлому Роджеру, он
      трепещет, как кролик, в бега ударяясь,
      не зная, открыт ли сезон.
      
      
      
      
      
      УРОКИ
      
      Учить равновесию может лишь тот, кто падает.
      Миру с собой может учить лишь немирный.
      Учитель и жертва бывают прекрасными парами,
      особенно если их жертва жива и взаимна.
      
      А вот уговаривать может лишь тот, кто оплачен,
      в этом его справедливость, в этом и сила.
      И да, мне бы тоже хотелось чтоб было иначе,
      но как-то вот так получается всё некрасиво.
      
      А кто провоцирует лучше, чем собственный опыт,
      особенно если зажравшийся и обнаглевший?
      Возьми себя за руку, чувствуй свой собственный локоть
      и знаешь, веди себя как-то полегче, полегче.
      
      А вот созерцанию может учить лишь дошедший
      и осознавший уже неизбежность покоя.
      Его не заботит что будет сейчас и в дальнейшем,
      поскольку дошедший всегда существо неземное.
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Так чувства онемели, как рука
      во время сна, во время затемнения,
      но подожди, и бодрость родника
      поднимет полудохлые растения.
      Мышиным шагом, тихо топоча,
      вернётся любопытство. И брезгливость,
      как сальная оплывшая свеча
      осветит то, что в свете появилось.
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Ну ладно, о позитиве. Вы просили - я постараюсь.
      Старатели - они вообще терпеливые оптимисты.
      Да, я тоже золото мою, параллельно дышу и старюсь,
      и песок жёлтым пеплом ложится на мои пограничные мысли
      и на зубах похрустывает. А если оближешь губы,
      то вкус воспалённой пустыни прибавится к видеоряду.
      Да, это о позитиве. Практически о Гекубе -
      и мне она интересна, и ей ещё что-то надо.
      
      Вот так и окажешься в центре событий и интересов -
      странных таких событий, чужих таких интересов,
      а посредине вот этого - мой разукрашенный терем,
      моя черепная коробочка, полная страсти и стресса.
      Вот так и стоишь посредине и, озираясь приветливо,
      цепляешься к людям взглядом, как пух тополиный.
      Ну как же "Чего тут хорошего"? Вот, небо над нами светлое.
      А то, что мимо проходит - так, может, и лучше, что мимо.
      
      
      
      
      
      ЗАБОР
      
      С осторожностью, как ножницами бумажное кружево,
      из папиросного, серого, захватанного, вырежу салфетку узорную,
      не дыша, расправлю эти крылья бабочки засушенной
      и наклею на стекло, чтобы не видеть забора.
      
      Да ничего в нём страшного, в заборе этом,
      но упираюсь - взглядом, рассудком, эстетикой,
      вообще об него разбивается чувство полёта
      и остаётся конкретика.
      
      А я не люблю конкретику, ни свою, ни чужую,
      у неё, даже у мёртвой, живенькие такие повадки,
      она несёт информацию, и чушь, и тоже простую,
      и часто использует фразы: "Положено" и "Для порядка".
      
      Так вот, сидишь, значит, на кухне,
      через бумажное кружево не первой свежести - свет,
      пьёшь кофе и думаешь вяло: "А как выглядит Ктулху?
      А сколько градусов под забором? А чей же тогда "мопед"?"
      И сидишь, значит, думаешь. И понимаешь внезапно,
      что вокруг-то серое, захватанное, дымное, липкое... Но делаешь вдох.
      И можно, конечно, салфетку новую из этого вырезать завтра,
      если сегодня вдруг не окажется, что ты незаметно сдох.
      
      
      
      
      
      * * *
      
      "Тьма сгущается перед рассветом",
      руку вытянешь - нет руки,
      люди просят тепла и совета,
      очертания их не резки,
      не резки и слова, ну конечно -
      всё условно в кромешной мгле,
      только вера, что тьма конечна
      расползается по земле.
      "Тьма сгущается перед рассветом",-
      утешает себя народ,
      только, верой этой согретый,
      вряд ли он до утра доживёт.
      
      
      
      
      
      СМУТНОЕ ЧУВСТВО УДАЧИ
      
      Это смутное чувство удачи похоже на утро,
      вернее на то, что почувствуешь встав в темноте,
      если смотришь на старый будильник и думаешь: "Утро...",
      и чувствуешь утро, хоть нет ни просвета нигде,
      а даже сильнее сгущается тьма. И осадок
      морщины на спящих заполнит, усугубит,
      и горло заполнит тяжелая липкая сладость -
      опивки дурмана, противного даже на вид.
      А в небе фигуры, а в небе ужимки чудовищ,
      которым дало подсознанье команду: "Гулять!",
      на них интересно смотреть, но таких не прокормишь,
      поэтому я не желаю их всех содержать.
      И всё же, и всё же, какая-то мнимая птичка
      на призрачной ветке качнётся, присвистнет, и вот -
      в окошке твоём замаячит похмельное личико
      с глазами такими, как-будто кого-то зовёт.
      
      Смутное чувство удачи, спасибо тебе!
      Ты беспримерно в этой противной борьбе
      за веру, царя в голове, за отечество тоже, -
      за всё, что имеешь в виду, повторяя: "О, Боже..."
      
      
      
      
      
      ОСЕННИЕ КОЛОСКИ
      
      Соскребает ноябрь ногтем месяца
      позолоту с остывшей земли.
      Кровь усталая больше не бесится,
      отцвели...
      Тусклой схемой ночного пространства
      наслаждаются дети тоски,
      им всё нравится - скудость убранства,
      и опавших надежд колоски,
      и холодный туман над канавой,
      и прохладные речи родных.
      Так испарина после накала
      выявляет из мёртвых - живых.
      Подберёшь колосок - в лунном свете
      так и ластится к вялой руке.
      - Знаешь, жаль, что мы больше не дети.
      - Знаю. Жаль.
      
      
      
      
      
      ЗДЕСЬ
      
      1.
      Здесь, на краю обрыва, забавно -
      до последнего непонятно сорвёшься или взлетишь.
      Азарт подопытной жизни. Понятие 'завтра'
      так же мелко и тщетно, как одинокая мышь.
      Здесь, на краю обрыва очень, очень красиво!
      Если суметь не думать, можно смотреть и плакать
      от необъятности неба, от счастья, что слёзы лживы,
      от общего умиления и от конкретности страха.
      А если не можешь не думать, то можно замедлить мысли -
      пусть проплывают лениво по одурманенной сини,
      можно проникнуться жалостью, свойственной тем, кто в выси
      к тому, что внизу и затянуто плёнкой невнятной и сивой.
      
      2.
      Здесь, на краю обрыва, нельзя поддаваться норме,
      Глаза её цвета стали, скальпель её отточен,
      На шее висит табличка с параметрами и прочим,
      справа немножко арта, слева немножко порно.
      
      Здесь, на краю обрыва, нельзя обживать устои,
      иллюзия тихого дома исчезнет, а ты заплачешь,
      и будешь смешон и жалок, а думал, что горд и стоик,
      и это дурацкое знание заранее много значит.
      
      
      
      
      
      УРОК МАКИЯЖА
      
      На пергаменте своей шкурки я напишу тебе послание.
      'Почему на пергаменте?' Скорее - почему тебе.
      Потому что ты - усреднённый.
      Не каменей, я не сказала 'средний'.
      Усреднённость - это отстранённость и остранённость,
      это как говорить с пространством,
      назначая его,
      награждая его,
      определяя его...
      ладно, заменим 'усреднённый' на 'обобщённый'.
      
      Ну вот. Я начну с век.
      Век двадцать первый.
      Кто бы мог подумать, что всё так затянется.
      Затянется поясом. Дымом. Сигаретой. Ряской моих болотных глаз.
      Веки будут зелёными, как листья.
      Судьба листьев их и ждёт.
      Торопись!
      
      Румянцем я обозначу весёлую пошлость жизни.
      Фальшивую её простоту.
      Доступность доступных эмоций.
      Стыдись, но не останавливайся!
      
      Нос.
      Выступает. Блестит.
      Горбинка. Блестит.
      Замазать дефекты, припудрить.
      Блестит.
      Не всё золото, да.
      Запудрить. Закапать. Запрокинуть.
      Это двоеточие.
      
      Теперь - слова.
      Губы - это всего лишь рамка для слов.
      Надо держать себя в рамках.
      Держать себя.
      Задерживать себя.
      Обыскивать себя.
      Комментировать обыск.
      Комментировать комментарии.
      Лучше - молча.
      
      Помада будет карминная.
      Губы капризно изогнутые, чтобы ни слова в простоте.
      Соответствуй!
      
      Лоб.
      Высокий, как высокомерность.
      Безмятежный, как мёртвая птица.
      Спокойный, как нож в витрине.
      Белый, как чистый лист.
      На нём будет бегущая строка.
      Лучше бы тебе её не читать!
      
      
      
      
      
      * * *
      
      Когда замрёт осенний кислород
      и станет зеркалом, тумань его дыханием.
      Так осенью справляются с дряхлением
      и страхом, столь обычным у сирот.
      
      Секрет осенней грусти неглубок,
      как дно ручья, которого не видишь,
      но чувствуешь, что в венах бродит сок
      и предрекает подзаборный финиш.
      
      Как пальцами проводят по лицу,
      прощаясь с прошлым, так веди свой контур -
      рисуй на влажной зеркале лису,
      похожую изгибом на аорту,
      и сквозь её прозрачные глаза
      смотри как осень плещется и рвётся -
      как сука с привязи,
      как шарик в небеса,
      как письма тех, кто нам не достаётся.
      
      
      
      
      
      15-ОКТЯБРЬСКОЕ 2013
      
      1.
      И вот опять остывшее тепло
      погладит мягко по усталой коже.
      Я притворюсь весёлой и живой -
      так идиотки выглядят моложе,
      а умные так выглядят глупей,
      а значит и моложе. Несомненно
      мне удаются роли современных
      состарившихся городских детей.
      
      2.
      Рождённая зачем-то в октябре,
      я знаю чувство страха и полёта,
      оторванность по собственной вине,
      сусальную никчёмность позолоты.
      А хрупкое остывшее крыло
      в последний раз собой асфальт украсит,
      так украшает женщина - перрон,
      взмахнув подолом над мазутной массой.
      
      
      
      
      
       СУККОТ. УШПИЗИН*
      
       Сидеть в жилище временном и хлипком
       и наблюдать за сменой блюд и лиц,
       стол от вина стал розовым и липким,
       над ним дырявый потолок завис.
      
       Сок виноградный начал бредить пеной,
       осенний урожай излечит страх,
       а ты построил временные стены
       одновременно в нескольких мирах.
      
       А в шалаше царит гостеприимство,
       двухмерность гостя не должна смущать,
       живые с неживыми ладят быстро,
       когда не надо ни о чём молчать.
      
       -----------------------------------------------
       Семь 'ушпизин' (гостей) посещают в течение праздника Суккот 'сукку' каждого еврея. Это души Авраама, Ицхака, Яакова, Йосефа, Моше, Аарона и Давида.
  • Комментарии: 2, последний от 18/01/2015.
  • © Copyright Михайличенко Елизавета (nessis@gmail.com)
  • Обновлено: 30/01/2016. 38k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.