*Ифтах, сын блудницы, предводитель разбойников. Когда аммонитяне напали на израильтян, старейшины призвали Ифтаха возглавить сопротивление, и он согласился при условии, что в случае победы станет во главе Израиля. Отправляясь на сражение, Ифтах поклялся в случае победы принести в жертву всесожжения первое существо, которое выйдет из ворот его дома. Когда Ифтах возвращался после победы, навстречу ему вышла любимая дочь, его единственный ребенок. Ифтах совершил обещанное Богу. В некоторых библейских комментариях обет Ифтаха интерпретируется как посвящение дочери служению Всевышнему.
О НОСТАЛЬГИИ
Ну как мне ответить правдиво
мучает ли ностальгия?
За однозначным "Нет"
мечутся тени по стенке,
по стенке из красного кирпича,
а маленький серенький
крадётся к бочку, рыча,
а курочка Ряба вниз головой
качается мерно в авоське,
тянет синие лапы ко всем, кто живой,
не мигает и шепчет: "Бойся",
и даже слов осторожных нет,
слова тут вообще ни при чём,
я знаю какой на дороге ответ
вымощен рубиновым кирпичом.
А выместить память свою на ком?
Кому предъявить счета
за коммуналку, за комбикорм,
за муть обходного листа...
Клейстер вязкого неба порыв укротит,
сизый слепок мгновенья - в альбоме.
Что ж меня всякий раз, как взгляну, коротит
от противной бессмысленной боли?
* * *
Печаль тиха, мой друг, мой мёртвый друг,
и ею так же нужно наслаждаться,
как наслаждается возможностью оваций
пресыщенный усталый Демиург,
он хочет тишины и пустоты,
он хочет осени, беседки, рассуждений,
он пьёт вино, слова его просты,
жестоки, но слезливы тем не менее.
Крахмальная осенняя печаль,
всё хрустко, всё продуманно и пышно,
и каждая скамейка, как причал,
а каждый ждущий на скамейке - лишний.
Ведь это осень, так чего же ждать?
Пришла пора прощаний и печали,
когда себя так хочется обнять
и выйти чуть ссутулившись, с вещами.
15октябрьское 2014
Осень начинается в витринах.
Там смещается подопытное время,
и по взглядам, словно по канату,
пробегают огненные лисы,
не спасенья ищут - разрушения,
им известны доводы и мысли,
и небес просушенную вату
поджигают гибели во имя.
Как листок, налипший на окошко
проясняет смысл оконной грани,
так и я улавливаю смысл
в трепыханьи октября в аорте,
кровь теперь заражена словами,
близкие играют в мелодраме,
дальние играют в подкидного,
средние - поклонники аккорда,
чтобы в час торжественной расплаты
грянул он, высмеивая разум,
чтобы все соседи по палате
изумились навсегда и сразу.
Увлекая мощным дискомфортом,
поражая скоростью упадка,
он звучит так громко и бесспорно,
что теряешься в сусальности осадка.
ТАНГО "ОСЕННЕЕ ВЕРТИГО"
Осенний хмель. Осеннее вертиго.
Веретено безмозглых паучков,
летят на ниточках, надеясь на интригу,
на хэппи-энд расширенных зрачков.
Ладони воспалённого пространства
поддержат в танце, запятнают свет,
с самой собой так жалобно прощаться,
а не с собой, пожалуй, что и нет.
Мелодия осеннего вертиго
толкает в спину - ну-ка, покружись!
Прослыть безумной лучше превентивно -
про это ведает всяк сущий шиз.
И ткётся ткань осеннего гипноза,
вуаль и морок, онейроид дня.
Великолепие с мучительным прогнозом
творится для единственной меня!
ГОЛОСОВОЙ ДЕТЕКТОР
Раздраженья голос звонок,
в нём заплаканный ребёнок,
в нём безмозглая старушка,
в нём промокшая подушка,
голос ржавых шестерёнок,
и подбитый воронёнок,
и визгливая тоска
полицейского свистка.
Ненависти голос тускл,
в нём дрожит над глазом мускул,
а под мускулом во взгляде
дробь победы на параде,
барабаны эшафота,
и притворная зевота,
и готовность слишком много
сделать не во имя Бога.
А смиренья голос страшен,
в нём всегда немало фальши,
равнодушия и скорби,
и шипенья вялой кобры,
шарканья убогих тапок,
черноты, и тайных знаков,
и противной тишины
пред которой все равны.
* * *
Буду помнить хорошее, глядя как рушится мир.
А как же он рушится? Просто. Подтаивает и падает,
глаза у людей стекленеют, в них отражения дыр,
в речах отпечатки сажи, а в воздухе запах падали.
Раньше носили клёши, нынче разносят клише,
вот стоит твой дружок вчерашний и веско штампует воздух,
и, чем ласковей ваше прошлое, тем тоскливей тебе и страшней,
а вокруг осторожные люди принимают специальные позы.
К ПОСТСОВРЕМЕННИКУ
Шёл бы ты полем ассоциаций,
шёл бы ты лесом, где партизаны
тем толще, чем гуще стволы.
А я бы осталась в блаженной прострации,
вино и котлеты несли б мне пейзаны,
хотя гормональной игры.
Хотя... не пейзаны, а волки и тигры
собою смягчали б печаль
мишенью работать в занюханном тире
и в цирке послушно рычать.
А я бы стреляла и пристрелялась
к весёлому Роджеру, он
трепещет, как кролик, в бега ударяясь,
не зная, открыт ли сезон.
УРОКИ
Учить равновесию может лишь тот, кто падает.
Миру с собой может учить лишь немирный.
Учитель и жертва бывают прекрасными парами,
особенно если их жертва жива и взаимна.
А вот уговаривать может лишь тот, кто оплачен,
в этом его справедливость, в этом и сила.
И да, мне бы тоже хотелось чтоб было иначе,
но как-то вот так получается всё некрасиво.
А кто провоцирует лучше, чем собственный опыт,
особенно если зажравшийся и обнаглевший?
Возьми себя за руку, чувствуй свой собственный локоть
и знаешь, веди себя как-то полегче, полегче.
А вот созерцанию может учить лишь дошедший
и осознавший уже неизбежность покоя.
Его не заботит что будет сейчас и в дальнейшем,
поскольку дошедший всегда существо неземное.
* * *
Так чувства онемели, как рука
во время сна, во время затемнения,
но подожди, и бодрость родника
поднимет полудохлые растения.
Мышиным шагом, тихо топоча,
вернётся любопытство. И брезгливость,
как сальная оплывшая свеча
осветит то, что в свете появилось.
* * *
Ну ладно, о позитиве. Вы просили - я постараюсь.
Старатели - они вообще терпеливые оптимисты.
Да, я тоже золото мою, параллельно дышу и старюсь,
и песок жёлтым пеплом ложится на мои пограничные мысли
и на зубах похрустывает. А если оближешь губы,
то вкус воспалённой пустыни прибавится к видеоряду.
Да, это о позитиве. Практически о Гекубе -
и мне она интересна, и ей ещё что-то надо.
Вот так и окажешься в центре событий и интересов -
странных таких событий, чужих таких интересов,
а посредине вот этого - мой разукрашенный терем,
моя черепная коробочка, полная страсти и стресса.
Вот так и стоишь посредине и, озираясь приветливо,
цепляешься к людям взглядом, как пух тополиный.
Ну как же "Чего тут хорошего"? Вот, небо над нами светлое.
А то, что мимо проходит - так, может, и лучше, что мимо.
ЗАБОР
С осторожностью, как ножницами бумажное кружево,
из папиросного, серого, захватанного, вырежу салфетку узорную,
не дыша, расправлю эти крылья бабочки засушенной
и наклею на стекло, чтобы не видеть забора.
Да ничего в нём страшного, в заборе этом,
но упираюсь - взглядом, рассудком, эстетикой,
вообще об него разбивается чувство полёта
и остаётся конкретика.
А я не люблю конкретику, ни свою, ни чужую,
у неё, даже у мёртвой, живенькие такие повадки,
она несёт информацию, и чушь, и тоже простую,
и часто использует фразы: "Положено" и "Для порядка".
Так вот, сидишь, значит, на кухне,
через бумажное кружево не первой свежести - свет,
пьёшь кофе и думаешь вяло: "А как выглядит Ктулху?
А сколько градусов под забором? А чей же тогда "мопед"?"
И сидишь, значит, думаешь. И понимаешь внезапно,
что вокруг-то серое, захватанное, дымное, липкое... Но делаешь вдох.
И можно, конечно, салфетку новую из этого вырезать завтра,
если сегодня вдруг не окажется, что ты незаметно сдох.
* * *
"Тьма сгущается перед рассветом",
руку вытянешь - нет руки,
люди просят тепла и совета,
очертания их не резки,
не резки и слова, ну конечно -
всё условно в кромешной мгле,
только вера, что тьма конечна
расползается по земле.
"Тьма сгущается перед рассветом",-
утешает себя народ,
только, верой этой согретый,
вряд ли он до утра доживёт.
СМУТНОЕ ЧУВСТВО УДАЧИ
Это смутное чувство удачи похоже на утро,
вернее на то, что почувствуешь встав в темноте,
если смотришь на старый будильник и думаешь: "Утро...",
и чувствуешь утро, хоть нет ни просвета нигде,
а даже сильнее сгущается тьма. И осадок
морщины на спящих заполнит, усугубит,
и горло заполнит тяжелая липкая сладость -
опивки дурмана, противного даже на вид.
А в небе фигуры, а в небе ужимки чудовищ,
которым дало подсознанье команду: "Гулять!",
на них интересно смотреть, но таких не прокормишь,
поэтому я не желаю их всех содержать.
И всё же, и всё же, какая-то мнимая птичка
на призрачной ветке качнётся, присвистнет, и вот -
в окошке твоём замаячит похмельное личико
с глазами такими, как-будто кого-то зовёт.
Смутное чувство удачи, спасибо тебе!
Ты беспримерно в этой противной борьбе
за веру, царя в голове, за отечество тоже, -
за всё, что имеешь в виду, повторяя: "О, Боже..."
ОСЕННИЕ КОЛОСКИ
Соскребает ноябрь ногтем месяца
позолоту с остывшей земли.
Кровь усталая больше не бесится,
отцвели...
Тусклой схемой ночного пространства
наслаждаются дети тоски,
им всё нравится - скудость убранства,
и опавших надежд колоски,
и холодный туман над канавой,
и прохладные речи родных.
Так испарина после накала
выявляет из мёртвых - живых.
Подберёшь колосок - в лунном свете
так и ластится к вялой руке.
- Знаешь, жаль, что мы больше не дети.
- Знаю. Жаль.
ЗДЕСЬ
1.
Здесь, на краю обрыва, забавно -
до последнего непонятно сорвёшься или взлетишь.
Азарт подопытной жизни. Понятие 'завтра'
так же мелко и тщетно, как одинокая мышь.
Здесь, на краю обрыва очень, очень красиво!
Если суметь не думать, можно смотреть и плакать
от необъятности неба, от счастья, что слёзы лживы,
от общего умиления и от конкретности страха.
А если не можешь не думать, то можно замедлить мысли -
пусть проплывают лениво по одурманенной сини,
можно проникнуться жалостью, свойственной тем, кто в выси
к тому, что внизу и затянуто плёнкой невнятной и сивой.
2.
Здесь, на краю обрыва, нельзя поддаваться норме,
Глаза её цвета стали, скальпель её отточен,
На шее висит табличка с параметрами и прочим,
справа немножко арта, слева немножко порно.
Здесь, на краю обрыва, нельзя обживать устои,
иллюзия тихого дома исчезнет, а ты заплачешь,
и будешь смешон и жалок, а думал, что горд и стоик,
и это дурацкое знание заранее много значит.
УРОК МАКИЯЖА
На пергаменте своей шкурки я напишу тебе послание.
'Почему на пергаменте?' Скорее - почему тебе.
Потому что ты - усреднённый.
Не каменей, я не сказала 'средний'.
Усреднённость - это отстранённость и остранённость,