СТЕНОГРАФИЯ ПОСТУПКА


-100 (дней до отъезда из России)

Так странен мой отъезд, 
и грусть поспешна,
но дорого то чувство пустоты,
которое, как темная скворечня,
готово поселить в себе мечты.
Пусть я запомню эхо голосов,
а не слова и фразы... Разве мало,
что это я на площади стояла -
на чаше пробудившихся весов.


-90

Как сумерки в Москве неторопливы.
Вот и дома окутывает небо,
вот и душа тоскует по полету
и тянет шею -утка!- к облакам.
А в зоне странствий городского шума,
куда ни небо, ни душа - нет ветра,
и шум улегся, и ушел в окошки,
урчащей кошкой сумерки лакал.
Как это лучше объяснить... вот город,
который снисходительно не принял,
но, мне казалось, не желал и зла.
И даже, может быть, он раньше понял,
что я никак не выживу без грима,
а в гриме не хотел меня признать.
А может, проще было... Все равно,
я равнодушие особое узнала,
когда под небом городским стояла
и с грустью понимала - не оно!
А небо и судьбу не изменить,
не порывая между ними нить.


-70

Ощущенье чужбины снова нахлынуло. Душно.
" Ненависть - это не повод к отъезду",- сказали селяне.
Посуда тускнела одной алюминиевой кружкой,
глаза в отражении стали смотреть оловянно.
К тому же квартира, лишившись привычных вещей,
как-будто остриглась к призыву осеннему... Осень
и в этом году состоится, но будет ничьей -
мы вряд ли теперь совпадем, став понятием "гости".
Я слишком надеюсь - разлука любовь обострит,
и ненависть (все-таки повод) умрет от разлуки.
Я буду бродить в октябре  по асфальту какой-нибудь стрит,
но слышать все те же осенние тихие звуки...
Конечно, не буду. Возможно, успею простить.
А после - останется сходство и прежнее имя.
Смогу перечислить по пальцам - что раньше любила,
но пальцы при счете уже отогну от горсти.

-69

А все же наполнены дни ощущением события!
Сгущается сумрак отъезда - что там, за завесой?
Все меньше и меньше над нами теперь перекрытий,
все больше и больше за нами свободного места -
отстали друзья, отсвистели вдогонку враги...
Я все-таки струсила, не позвонила тем людям,
с которыми, даже уехав, тем ближе я буду,
чем дальше уеду...
Черт, вот и не видно ни зги.
Инстинкт превратился в прожектор, но светит извне,
он выхватил нас и влечет, мы ему доверяем.
Я больше не плачу о том, что при этом теряю.

-66

Уже слетаются. Уже не мне судить.
Раз остаются, то имеют право.
Отъезд опять открылся, словно рана.
Все резво раскупается. Следы
материальной жизни исчезают...
... ночь выдалась тяжелая, резная,
с блестящими кусочками слюды,
молчащая загадочным ларцом,
а в нем, возможно, встреча с подлецом,
так проще - ждать плохого на миру,
а в одиночку свято верить в чудо,
отсюда, видимо, и чемоданов груда -
как стадо бегемотов на пиру -
все черные, все кожаные, все
разинув пасти, ждут своей добычи,
а я шагаю среди них по-птичьи
и склевываю вещи на песке, что был паркетом...
Встреча с подлецом,
который с человеческим лицом,
но подл до сюра.
И прощанье с ним,
когда мелькнет знакомая фигура,
чтобы смениться небом голубым
и стать абстрактной аббревиатурой.
 
                    
-64

В глазах друзей читая приговор,
я отрекаюсь. В общем удается.
Чем ниже дно, и гуще темь колодца,
тем больше в небе различает взор.
Проступят звезды в сини неспроста -
проступок так становится поступком.
Друзья молчат. Их сожаление хрупко,
как сгнившие перила у моста.
 
                    
-31

А еще появлялся частенько испытанный друг -
не прошел испытания, но все же был он испытан.
Он, наверное, считал, что дверь наша должна быть открыта,
и поэтому резко и жестко звучал его стук.
Он письмо приносил, и опять уносил, возвращался,
наконец протянул - почитать - мы читали небрежно,
из письма возникало такое отсутствие счастья,
как отсутствие птиц в потемневшей осенней скворечне.
Да и этот скворец, что писал, был он точно - скворец.
Хоть считал, что навек, но уехал всего лишь на зиму.
Мне пришлось пережить ощущение, что каждый подлец
проявляется более четко близ Иерусалима.
Нет, я все понимала - что это итог неудач,
что защита от мира, что прочный советский замес,
но как право убить получает - и только! - палач,
так на подлость имеет права - тоже только! - подлец.
  
                   
-14

А город к расставанию припас
такое безразличное уныние,
как-будто все прощанье - пересказ
того, что было много раз доныне,
простая констатация. А мне
самой вычеркивать себя из этой боли
и обжигать над сентябрем ладони
должно быть нужно. Но ужасно лень.
Вот медленно последняя неделя
из улья городского вытекает,
остатки липкие обсиживают листья,
корзинка осени в итоге весела.
Остатки времени во рту так сладко тают,
как в детстве впечатления от села.
Я листья облетевшие листаю,
чтоб прочитать везде: была...была...


-9

Не забыть истерики костра у обрыва.
Безнадежно, вежливо и умно мы сидели.
Это было после окончательных решений,
каждый думал о своей судьбе, как о чужой.
Да, чего таить - тот самый демон
все-таки гнездился... Так сидели,
круг сжимался молча у костра,
все, что говорить мы не хотели,
этот рыжий тоже не сказал -
он кривлялся на ковре весь вечер...
Поздно было. Делать было нечего.


-7

Прощанье на вокзале шло шеренгой.
Был возбужден владелец нашей хаты,
так повторялось мысленно: ну хватит!
А поезд медлил застегнуть ширинку
Союзу Органов, чтоб перестал терзать
постыдным видом кучи извращений...
И вот ура. Поплыл назад вокзал,
как звук в мелодиях прощаний и прощений.


-6

Я помню вас, я помню что сказал
один из вас, когда мы уезжали...
Как я ценю, что были вы в печали
и, наконец, уместен стал вокзал
под боком... Предаваясь суете
отъездной, симулируя озноб,
душой кривила я, что мне есть дело
до времени отъезда и узлов -
поэтому, мол, толком не сумела
проститься - чтобы все свои долги...
Я помню все! Я помню до детали
ЧТО мы друг-другу так и не сказали,
и даже на заплеванном вокзале
под дирижерский взмах чужой руки...
                     
-2

Москва сморкалась гулко в свой подол,
и плач ее меня опять подвел -
не то, чтоб верила, но рефлекторно жмурясь,
я отводила в сторону глаза,
а лужи пузырились, как нарзан.
Отрыжка города висела тусклым смогом,
любить такое вряд ли кто-то смог бы,
когда была бы это не Москва.
Но дух вокзальный с запахом носка
армейского распространялся кряду
на тысячи евреев.
"Интифаду
как там у нас мы здесь у них начнем!" -
сказал мне шепотом один еврейский мальчик,
порывистый, словно движенья прачек,
а, может, просто был застенчив он
и часто дергался.
Отъезд был неизбежен.
Я думала, что муж мой будет нежен -
ведь я прощаюсь - он был нелюдим
и насторожен. Это было сложно,
но вряд ли мною был он нелюбим.


0

Мы увозили рухлядь и тоску,
которая еще тоской не стала.
Прощанье было на девятом вале,
и рушилось, и гибло на песке...
Нас называли просто - "господа",
еще с усмешкой, но уже по-праву.
Гортанную гудящую ораву
Союз брезгливо разрешил отдать.
И нас отдали. Был такой момент,
вернее, несколько часов таких моментов -
ни денег, ни гражданств, ни документов,
ну ничего, кроме свободы, нет.
Быть может, это лучший был момент?!                 


+10

Как хочется руку мне протянуть,
чтобы поймать в нее ветер,
и носить его в голове,
или у сердца, чтоб иногда холодело,
и кровь понимала, что течь -
далеко не все...

                     
+20

...Так здесь признаки осени странны - я ловлю их в любом намеке -
опадает белье с балконов, я надела желтое платье,
я ловлю, ловлю, не поймаю, но здесь более одиноко...
"А тебе бы пошел листопад,- пошутил мой бывший приятель,-
кроме шуток"...
А, буду терпеть, заниматься своим просветлением,
я забуду искусство судить. Все, забыла. Но осень! Осень!
Не оглядываться назад, так спокойно предаться старению,
как греху, таимому долго... А душа невозможного просит.
                     

+40

Когда уже есть что есть,
тогда уже надо знать.
Письмо называется - весть,
его даже можно менять
на прочие... "Надо жить..." - 
паролем. Ответом - вздох.
В памяти тупо лежит
случайный осенний листок -
будем считать - завалялся.
Цинично, но в ритме вальса,
поехали... Что с тобой?
Останемся, дорогой?
В горячий асфальта сургуч
впечатаем странный след -
размер, СССР и каблук стерся...
Присядь, вот скамья.
Что?.. Сформулируй... Намек!

Меня здесь по-прежнему нет,
потому что сидит на скамье
кто-то другой, а не я.

                     
+64

А новое лицо становится привычным.
И это радует. Я о тебе грущу.
И это радует. Рождается привычка.
Я больше не похожа на ничью.
В какой-то установленный момент
все остановится и станет узнаваться.
Я перестану слышать звон монет
о тротуар и научусь смеяться
на языке, которым создан мир,
пусть даже без страховки и перил.


+70

Я думаю, что все сбылось мудрее,
чем мы хотели. Но сбылось жестоко.
Нам было, есть и будет одиноко
на всем пути старения, смирения.
Я буду предаваться пустоте
лишь иногда - как сладок плод запретный -
мне здесь блестяще так же, как трубе,
и так, как ей, пронзительно и медно.
А в памяти живущих далеко
мой след все тише...тише.... исчезает.
И письма попадают в "молоко",
из чувств возможных только осязание...
"Но это было нужно". "Но зачем?"
"Нет смысла формулировать" (смогу ли).
А сын мой избежал советских черт,
в кармане держит руку, а не дулю.
В кармане держит руку, а не нож,
но взгляд его уже не так похож...
  
                   
+82

Господи, не думая о том,
что уже заранее придумано,
я попробую к тебе прийти трудом,
раз не вышло наскоро и сдуру.
Я попробую... Хоть сонный разум мой
приоткрыл глаза и ужаснулся.
Я (не смейся) ехала домой -
чувство дома, словно нитка пульса
прерывается, хотя еще живет...
Ну, неважно. Люди здесь удачны
(в смысле гордости). Они шумны и дачны.
Мне в них комплексов недостает.
В этой колыбели первородства
странно оказалась. Оказалась!
Есть в моей судьбе немного сходства...
впрочем, сходство плохо мне давалось.
Вот от этого так тяжело принять
неизбежность - не впишусь, пожалуй.
Осенью заброшенной и ржавой
грезится, болеется опять.
Мне неплохо. И не хорошо.
Мне растеряно. И часто снится осень,
что пожар ее так близко подошел,
на судьбу дохнул и отблеск бросил.


+91

Мой мятущийся дух,
словно пух из перины
под ножом расставания...
"Оставайтесь", -
с одной стороны,
"Но и помните!" - легким намеком...           
Мой мятущийся друг,
ненароком, походя, вспомни,
ведь мы...
Претендующим - сбудется да.
Неприткнувшимся - места не будет.
Вместо чувства вины и стыда
испытать милосердие к людям
часто хочется... Вряд ли оно.
Хорошо, когда есть убежденность,
что для света вот это окно,
а не дырка в квартирную полость,
и не выход из всех неудач -
занавеска красна, как палач. 


+100

Красное платье надену и выйду к восточным воротам. Утро.
Зелень растений о платье споткнется и ахнет.
Проезжий оценит обочину вяло и мудро.
Солнце сегодня белеет соленым пятном на рубахе
синего утра. Проезжий окинет, забудет.
В этом и прелесть заброшенной тусклой гордыне.
В последнее время люблю наблюдать, как сбываются судьбы,
особенно странно их наблюдать на средине
сбывания. Ропщут. Пытаются делать назло.
Я не пыталась, спокойно решила: что ж, надо.
За это спокойствие (с тайной виной) и награда:
Утро. Дорога. Врата. Одиноко. Светло.

1990.