*   *   *
И вот однажды услышишь важное -
не любит Он надоедливых и скулящих,
а ты как раз собирался жаловаться,
тварь дрожащая.
И значит срочно надо менять пластинку.
Ты умеешь плакать весело и задорно?
Чтоб интересная вышла картинка,
а лучше - порно.
И просить надо так, чтобы не было жалко,
в лучшем случае будет тебе брезгливость,
просто прыгай жадно за солнечным зайкой,
уповая на милость.
А помнишь, был у тебя котейка -
он умел сидеть свесив ноги забавно,
ты надевал на него тюбетейку...
Понятно? Ну вот и ладно.




ОГЛЯДЫВАЯСЬ

А ты ходи по улицам, ходи,
не отмеряй минуты возвращения
к больному дому, где зимой дожди
и где война идёт на истощение
моральных сил, где хочется убить,
и хочется судить, и нет надежды
на то, что сохранился каждый бит
невзрачной жизни странного невежды
которым ты и был - такой смешной,
такой воспитанный ребенок подворотни,
отравленный  природой и чумой
случайных знаний - мудрых, книжных, рвотных.

В той пеленающей пластмассовой стране,
в её шизофреническом пространстве
мы выросли без мыслей о войне
и не нашли причин, чтобы остаться.
И вот теперь, качаясь на холмах
святого вечного безжалостного Града,
я говорю: 'Спасибо, что жива
вдали от этого, где было жить не надо'.




МОТИВЧИК

Меняясь, превращаясь, умирая,
играй ее на дудочке - все ту же,
когда-то это станет гимном рая,
который недодраен и простужен,
ну а пока запоминай, счастливец,
мотивчик незатейливый и липкий,
он ниточкой сошьет что не сложилось,
распилит он иронию, как скрипка
и выпилит скрипуче и визгливо
всю суть твоих мечтаний и упреков
столь мило, как доверчиво и лживо,
столь больно, как смешно и одиноко. 




*     *     *
Мы с тобой купили у судьбы
три подарка для души и тела:
Тень, ползущую вперед. Немного мела.
Город плюс уменье не судить.

Каждый расплатился, как сумел.
Ты бродяжничал и пристрастился к трубке,
я в горшке растила чистотел
и носила кошку в старой сумке.

Тот же, кто за этим наблюдал,
был безмерно знаменит и светел.
Он сидел в заоблачном буфете
и бухал.




НО!

Однажды ты встанешь и скажешь: "Увы",
а после махнешь рукой,
поскольку и раньше касался земных,
а небесные шли над тобой.

Нет странности в позе, нет юности в снах,
но хочется выкрикнуть: "Но!",
поскольку упрямство - сообщник в делах,
в бесполезных - особенно.

Иллюзия смысла - вот символ, вот нить,
плети её, паучок,
кружевом легким завесить, укрыть
подпорченный серым бочок.
О, этот серый с блеском стальным,
хирургическим блеском в глазах,
он уравняет тебя с остальным,
как форма, как альманах,
он узаконит серийный подход
отравит средним вином,
отправит в пеший долгий поход
за серым бараньим руном.

(Елизавета Михайличенко
Сборник "Пути разобщения")





*   *   *
Неисповедимы пути разобщения.
А с прощением - проще. 
Но тоже не очень.




ТЕНИ ОТ СВЕЧКИ

Ты в тенях всё ищешь намек,
раздуваешь свой огонек,
да свое путеводное имя,
это вот и зовется - гордыня.
Расшифровки нет, и не надо,
главная для сердца грелка,
главная для мозга отрада -
что ты нужен в этой тарелке,
там змеиный супчик вершится,
там великие вещи творятся,
там предметы прежде, чем слиться,
на идеи и цели дробятся.
Ты свою глагольную мордашку
очень хочешь объяснить многословно,
жизнь бредет и шатко, и страшно,
как бы даже идеомоторно.
Но пока ты общаешься с Богом,
но пока ты слышишь, ты вправе
рассуждать про смысл диалога
пусть и в ритуальненькой раме.
Но скажи, болтун и страдатель,
положа ладонь на ключицу,
говорил ли с тобой Создатель,
или вновь монолог приключился?
Это ведь ни разу не стыдно -
монолог, плюс гулкое нечто,
просто снова стало обидно,
что горит в одну сторону свечка?
А она уже догорает.
Так банально засалена свечка,
так смешно диалога желает
(выдох обручальным колечком).
А неясные тени от дыма
это все, конечно, намеки?
Разгадаешь - и жил ты не мимо,
постигал глубину подоплеки?
Но оставь гордыню, входящий,
но оставь обиду, идущий,
кто вообще сейчас настоящий,
разве что на помощь зовущий.
Разве что молчащий и пьющий.




ЧЕРНАЯ МАНТИЯ

Вот красные пятна на коже видны,
вот лопнул в глазу капилляр,
все-таки надо судить, у вины
есть особенность - в спину стрелять.
И даже если не мне судить
(а я вообще не хочу),
я не имею права забыть,
ну разве что так, чуть-чуть,
ну разве что кофе по-быстрому и
присесть у окна в кафе,
смотреть, как идут за стеклом не свои
в лейблах и в галифе,
смотреть, как свои, опустив глаза,
прячут себя в смартфон.
А за окном - весна и гроза,
приходится выйти вон.
Идти по прогнувшейся от толпы,
по вечной дороге, идти
туда, куда сходятся все пути
и мантию в сумке нести -
судебную мантию, прятать её,
но чувствовать - вот она,
придется судить, не растет быльё,
не заживает вина.




О РЕДАКТИРОВАНИИ ВОСПОМИНАНИЙ или ДЫМОК ОТЕЧЕСТВА

И рифмы легки, и просты, и вообще
всё правильно было в порядке вещей,
разложенных на отцовском столе,
как трогал ты эти предметы, малыш,
оставшийся дома читать и болеть...
Кыш, 
подсознательный мышь,
что прокрался тайком,
ссыт кипятком
на акварели, 
которые ложь -
так неумелы -
отец непохож,
а мать молода и стерва,
и слово "малыш" - это слово-шпион,
чужое оно, гони его вон.

Но стол в кабинете отца был же, да?
Старинный, с зеленым сукном,
паслись на нем книги и ручек стада,
порнуха и виски в нем,
этот ковчег проплывал в полутьме
тяжелых бархатных штор,
ты был наследник, подлый вполне -
разведчик и чуточку вор.

Но вот незадача, то есть она -
задача на все времена -
не было в детстве такого стола,
картинка привнесена,
и эта, и та, и вспомнив себя,
стоящим среди семьи,
знай, что это не та семья,
и сгустки людей - не твои.

А что же твое? Да, что же твое?
А всё, что придумал сам.
Пой, человечек/малыш/койот,
вой, прикрывая срам.




*   *   *
- Не суди, - говорят, - не осуждай
и тогда, возможно, заслужишь рай.
А я хотела бы, но не могу,
потому что пятна видны на снегу,
черные - от мазута да от огня,
красные - от клюквы и от стыда,
это я сказала красоты для,
но мы понимаем, что кровь и беда.

- Не суди, - говорят, - ведь нельзя!
Ну а я говорю, что могу,
потому что, знаете ли, там друзья,
потому что, знаете ли, на снегу
видно то, что не скроешь, а я вообще
наблюдаю извне - нет креста, нет флажков -
я чужая гражданка, жена и дщерь,
с аллергией на дураков.

- Не жалей, - говорят, - не жалей,
нужно быть однозначным, всех в утиль.
А мне вспоминается детство, медведь,
малина на даче, на море штиль,
а чей-то ребенок бежит во тьме
по скользкой дороге, там кровь и грязь,
 и мне не важна генетика тел
его произведших и кто из них мразь,
мне жалко ребенка, да, мне его жаль,
но двадцать четвертое, утро, февраль.

- Не дребезжи, - говорят, - стыдись.
А я и так. И почти всю жизнь.
И это для нас, кто далек и сыт
не самый главный и страшный стыд.

И если признался себе во всем,
под песком, под снегом, солнцем, дождем,
под молчанием близких, под гневом чужих,
ты перешел на язык живых.




*   *   *

Проснулся, осознал, ужаснулся, поговорил с Богом.
Нет ответа, но есть ощущение диалога.
Спасибо на этом, встал, оделся, умылся, поел.
Начался день.

Вечером страшно, ночь впереди.
- Не бзди, - говоришь за Бога, - бди!
Не вспоминай, - говоришь себе, - ты вспомнишь ложь,
ты врёшь.

- Не начинай, - говорит Бог, - не зуди,
у тебя ничто впереди,
не интересен ты мне, отвали,
просто живи.

- Но ведь шаббат, и праздники, и луна,
есть ещё пара метров до дна,
но ведь я очень, я честно, я зря...
А, вот уже и заря.




Пурим 2023

Надо, надо веселиться, и напиться, и пуститься,
и спуститься в темный хаос, чтобы радость раздобыть,
эвридика, дорогая, ты веселая, нагая, ты поможешь нам отмыться,
ведь от нас уже разит,
чем же, чем разит, зачем же обижать своих и прочих,
вот не надо ножкой дрыгать и в фашизме обличать,
надо, надо веселиться, чтоб нам сдохнуть, надо очень,
будем, будем веселиться, словно выводок волчат,
но не будем приручаться, мы собаками не станем,
кто послушно приручился, тот служебный комбатант,
замелькаем мы ногами, убегая, хочешь с нами?
пусть навеки опустеет и тверская, и арбат,
будем скалиться в пустыне, будем жаться по сугробам,
будем нищими, больными, но веселыми зато,
ассалаумагалейкум, гутен морген, гамарджоба,
хай, шалом, ахой, гюнайдын,
ну за что, за что, за что?



БЕЗЫМЯННОЕ

А в субботу утром схлынет волна,
да на дне останется добыча для дна
и, ступая цаплей, хватаешь предмет
у которого и названья-то нет.
Ты его и этак, и так, и на вкус,
должен быть какой-то испуг, искус,
а предмет лежит себе на руке
так же очевидно, как дырка в носке 
или виске.




SILENTIUM

Давайте устроим заговор старых и злобных
и с чувством свободы и юмора будем сидеть на террасе,
цедить и слова, и вино, и замешивать краски
заката на вязкой крови и своей, и подобных.
Давайте хотя бы мечтать, ну хотя бы представим -
вот мы сидим, ветерок расправляет морщины,
хлопают окна в ладоши обшарпанных ставен,
ну, с этой красивостью капельку переборщили.
Но все-таки ветер, и вечер, и вой за причалом -
шакалы тут водятся, волки, и лисы, и дурни,
давайте молчать, как при встрече сначала молчали,
когда нам казалось, что встретились судьбы и судьи.
Да, лучше молчать. Ведь любое нездешнее слово
может сломать наступившую здешнюю ясность,
слово любое может разрушить любого,
слово - начало, оно же тупик и опасность.




СЛИВ

Иллюзий больше нет. 
Дааа? Точно? 
Иллюзии всегда есть, как канавы сточные,
без них не справиться, без них беда,
да.

Но это же так красиво -
сидя над общим архивом,
над общим нашим прошлым,
застойным, пошлым, стекшим, 
цедить, как цедят пиво:
- Нет больше иллюзий, нет,
мы взрослые и не счастливые,
мы наследники сточных лет, -
и рукой с сигареткой так, в сторону,
как раньше гоняли каретку печатной машинки,
как поводят башкой полудикие вороны,
понимая, что нет добычи - ошиблись.

Но тут под ногами ребенок, щенок, котенок, сущность наивная:
- Что это такое "машинка печатная"? Что такое иллюзия?
И хочешь сказать что-то смешное, обидное,
но говоришь полезное, юзабельное
и чувствуешь как по жилам течет ощущение пользы -
хоть что-то хорошее сделал, пусть даже лживое,
как это все-таки странно - взрослые позы,
как это все банально и неудержимо.




РЕЧЕВКА

С кем ведете диалоги знать не надо никому,
ноги ваши сами знают направление пути,
все мы будем там, поскольку все идем в одну страну,
чтоб попасть в неё всего лишь надо до реки дойти,
кровь диктует ритм прогулки, если можно так назвать
этот путь по закоулкам, эти гулкие слова,
а в карманах подтекает тот пурпурный виноград
от которого забвенье и больная голова
и с которым мы хотели скоротать свой долгий путь,
и который диалоги облегчает по пути,
оправдания, упреки... это важно - упрекнуть,
а потом простить и дальше так идти, идти, идти,
мы уложим в ритм прогулки все, что можно уложить,
степлером скрепим улыбку, и таблетками маразм,
топ-топ-топ, идет скотинка, принимающая жизнь,
продолжая диалоги задыхающихся фраз.




КОНФЕТКА ЗАБВЕНИЯ

Сны, где кормят не собой, а себя,
сны, где прибой, а не стрельба,
сны, в которых явь не зыбка,
не дрожит на кончике языка...
Где ты, врач с леденцами и твой карман,
там снотворные сказки с налипшей едой,
с черной шерстью кота-баюна из стран,
захлебнувшихся мертвой водой,
дай конфетку, я смою прилипший песок,
и табачные крошки, и грязь, и судьбу,
я прилягу поспать на часок,
не услышу стрельбу.




НОРМ

А как же иначе? Нормальные люди
нормально бегут от нормальной войны,
нормальные убивают нормальных, а судьи
анатомируют со стороны,
нормально же, да?
Так мы жили всегда.

Это нормально. Мы все тут такие -
связанные-не связанные с Россией.

Это нормально смотреть исподлобья
и повторять надоевшее "О, бля",
поскольку все сложные чувства и мысли
спеклись и зависли.

Нормально и то, что себе дороже
прикасаться к вотэтому голой кожей,
Но Боже...