Михайличенко Елизавета, Несис Юрий
Иерусалимский дворянин

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Михайличенко Елизавета, Несис Юрий
  • Обновлено: 17/10/2013. 214k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  • Повести
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Кто он, главный герой, мечущийся по Иерусалиму? Псих, пьяница, нормальный интеллигент, террорист, герой, неудачник, националист, неприкаянный эмигрант?

  • Елизавета Михайличенко

    Юрий Несис





    ИЕРУСАЛИМСКИЙ ДВОРЯНИН


    ИЕРУСАЛИМСКИЙ ДВОРЯНИН - жидъ, еврей

    (Толковый словарь живого великорусского языка В.Даля)



    Что же ты ходишь так,

    словно мартышка сидит на плече?..

    Эли7




    1. Лондон - Лод. 7-00



    В полудреме я подумал, что уже четвертый час ползу, как вошь по географической карте. Я парил над голубой мечтой юности... Средиземное море -джинсы в кожаных заплатах островов...
    Принесли подносы. Жевал и думал о доме - это уже рефлекс. Когда сели в Гэтвике, потянуло в общагу. И аэропорты схожи, и летные обеды: колбаса, хлеб, повидло, салат, сок - белки, жиры, углеводы, витамины. Микроэлементы. Надо же - чувство дома вполне реальное.
    С высоты корабли - как сперматозоиды. Крайне низкая концентрация. Оплодотворения не предвидится...
    Принесли анкеты, унесли подносы. Сосед сменил зубочистку на авторучку и заковырял в строчках. Маленькая анкетка, анкетеныш, а уже гнусная. Пол их мой интересует! Не хочу. И не буду - вот же внизу примечание: "кроме иммигрантов и резидентов". А прочие нибелунги стараются, заполняют. Что это за хваленая израильская бюрократия, если у граждан нет должного отвращения к анкетам?..
    Подпорхнула стюардесса, встретилась со мной взглядом, сообщила: "Sorry, sir" - и ретировалась.
    - За что она извинилась?- заволновался сосед.
    - Английский сервис. Не может иначе. Сэр.
    Он ответил понимающей левантийской сладкой улыбкой. Было очевидно, что сейчас меня будут спрашивать сколько я в Стране.
    - Сорри,- поспешно сообщил я и сбежал в сортир.
    Если в самолете Лондон - Тель-Авив на дверце туалета написано "vacant", не верь глазам своим. В полумраке, как филин на жердочке, хлопал глазами очередной нибелунг.
    - Сорри,- грустно сказал я.
    - Приятель, где здесь свет?
    Ладно, в конце-концов житель государства 500 на 100 километров, а по мнению многих даже на 15, не обязан знать, что свет зажигается при запертой двери. В конце-концов и в Совке, зихрано левраха
    1, объявляли вакантной какую-нибудь конкурсную должность, а кто-то в полумраке уже сидел на ней.
    Сели. Аплодисменты. Мы благодарный народ. Или эмоциональный. Байт хам.
    2
    А теперь вступим в землю обетованную уже по-хозяйски - всей подошвой. Три года назад было: запах апельсинов, ветер свободы, легко подавляемый порыв припасть к земле. Вылез из "Боинга", как из чрева, волоча пуповину багажа. Пуповину перевязали тут же - два чемодана остались в Варшаве... И похоже - не у меня одного. Видимо, в каждой израильской семье есть своя грустная история об украденных чемоданах, иначе почему все нибелунги так возбужденно толпились у сколопендры транспортера.
    Истерически не люблю отрыжки прошлой жизни. Я отодвинулся от толпы у транспортера и попытался отвлечься - вот девушки у нас очень славные. Насколько - понимаешь вернувшись из Европы. Солнце, униформа, безмятежность. Но, увы, все хорошее недолговечно. И вот уже экземпляр сорокалетней неестественной блондинки, звеня всем своим "heavy gold"-ом, приваливается к моей тележке, стряхивает на меня пепел и прокуренно орет:
    - Ципи! Не забудь еще два чемодана! Йоси, еще желтая коробка!
    Я не люблю прокуренных женских воплей - интонационно они у меня все еще связаны с вполне конкретными бабами и ситуациями. Видимо, я слишком резко отодвинулся - с тележки свалился пакет - и все вдребезги! А чтоб не набивал второпях бутылками в Duty Free перед вылетом. Всегда вспоминаю о тех, кто ждет подарки в последний момент. Пакет истекал лучшим британским алкоголем, а душа моя кровью. И в этой нерусской толпе - ни одного сочувствующего взгляда. Никогда нибелунгам не понять как много разбивается вместе с бутылками. Для них это сотня долларов, а не символ высокой трагедии. Лишь одно существо с дегенеративной мордой последнего алкаша примчалось от соседнего транспортера, посмотрело по-человечески и стало пить из лужи. Мелкая такая мартышка, или макака, или еще что-то подобное. С желтой цепочкой. Ладно, хоть совсем зря не пропало. В конце-концов, среди тех, кому вез бутылки, были и попротивнее.
    Выплыл чемодан, и я решил свалить, пока не появился хозяин макаки и не обвинил в растлении меньших братьев. Но захмелевшая тварь продала хозяина за бутылку и увязалась за мной.
    Пришлось взывать на всех известных мне языках: "Кто хозяин животного?" Ужаснее всего это звучало на иврите: "Кто хозяин хозяина жизни?" Народ безмолвствовал. Мне надоело и, в надежде на бдительность таможенников, я рванул через "зеленый коридор". Находившиеся при исполнении нибелунги не снизошли, и мы выкатились в солнечный февраль, а обезьяна по-свойски вскочила в тележку и пыталась открыть чемодан.




    2. Лод - Иерусалим. 8-30


    Такси выбирал уже не я - макака сиганула в салон прямо из тележки, на ходу, по-ковбойски. Добрых пять минут мы с таксистом вышибали из салона пьяного примата. Возникшее боевое братство не позволило ни взять другое такси, ни сбить цену.
    Пожалеть, что сел к этому упитанному питами нибелунгу пришлось на первом же повороте - таксист начал поворачивать, когда я мысленно уже проложил траекторию в кювет. Появился повод поуважать себя за то, что не дернулся выкручивать руль. Тон ценил такие проявления. А я ценил их в нем. Хотя... за что уважать - ну, подавил здоровый рефлекс. Маскирующийся подросток. Зрелая особь должна своим рефлексам потакать. Каждому свое - кому рефлексы, кому рефлексия...
    - Я устал тотально!- прокомментировал нибелунг.- Не сплю третьи сутки и не буду еще трое...
    - ?
    - У меня после праздника суд. На год заберут права.
    Интересно, что он будет делать этот год?
    - Что я буду делать год!?- он размахивал руками и рулил животом.- Что мои дети будут есть этот год?!.. Последние заработки...
    Он резко успокоился, возможно даже собрался вздремнуть. Надо бы было проявить общительность, но в этом амплуа, да еще на иврите, я всегда кажусь себе идиотом. К счастью, израильский таксист водит и говорит на автопилоте. Сначала я узнал почему нельзя жить в России, потом - почему нельзя жить в Америке. На объяснении почему нельзя жить в Израиле, он начал запинаться и растягивать слова.
    Какой-то нибелунг на обочине проделал несколько непристойных па, показал язык и швырнул в нас бананом.
    - "Марокканец",- констатировал таксист, ковыряя в носу так, словно пытался удалить аденоиды.
    - А ты откуда?
    - Из Ирака,- гордо ответил он.
    Уверенный, что водило следит за дорогой, я улыбнулся. Но он умудрился заметить и даже не обиделся, а зажестикулировал, объясняя, что есть большая разница, что в Ираке все делалось за взятки, поэтому люди оттуда выдержаны, спокойны, знают цену деньгам и умеют их зарабатывать. А в Марокко все решалось скандалом. Чиновника надо было запугать, разжалобить, или просто надоесть. Поэтому "марокканцы" не работают, а только чешут языками, машут руками и играют в Тото не так, как мы с тобой, а на все, что есть...
    Я не признался, что не начал играть в Тото, что не играю в преферанс - не с кем, что не играю в шахматы - лень, что не играю на гитаре - некому...
    У него зазвонил пелефон. Нибелунг вальяжно пропел все, что положено, потом вдруг подтянулся и нажал на газ:
    - Хаим Рамон
    3? Точно? Когда? В какую сторону поехал? Понял...
    Он сбросил скорость и обмяк:
    - Не успею, жаль. Он будет уже в Кнессете, а я еще в Моце... Ладно, Дани, я скоро в Иерусалиме, может, еще кого увидишь...
    На хрена этому психу Рамон? Спит за рулем и видит сладкие сны - как догоняет профсоюзного босса... и что? Для чего он его догоняет? Чтобы вручить челобитную?.. Мол, отняли средство для добычи средств к существованию, подайте бесправному шоферу профсоюзную синекуру...
    Я огляделся и заметил торчащий из "бардачка" локон. Таксист был большим оптимистом, если считал, что за убийство с расчленением лишают водительских прав. Я накрутил прядь на палец. Хватило тактильного опыта почувствовать подделку:
    - К Пуриму готовишься?
    - Смеешься? Какой у меня Пурим в этом году? А это..,- водило откинул "бардачок" и самодовольно, как индеец - скальп, продемонстрировал парик. Такими прикрывают волосы религиозные на всю голову женщины,- это пассажирка одна забыла. Она обо всем со мной забыла!..
    Религиозная женщина? Брешет. Хотя... как я могу знать наверняка. Судьба эмигранта - это не всегда безденежье и ностальгия. Но обязательно - потеря знания наверняка.
    - ...знаешь, они такие особенные, это совсем не то, что наши... и ваши женщины... Эти переспят с тобой и через месяц даже не узнают. А для верующей это такое событие в жизни, она же не просто трахается с тобой, она сладость греха вкушает... Никогда не пробовал?..
    Пробовал пробовать... Потом говорил, что просто проверял на месте ли "теудат оле"
    4, который зашит в трусах...
    - ...ничего ты не знаешь,- просвещал таксист,- религиозная женщина должна садиться на заднее сиденье. А если садится рядом, то это значит - хочет с тобой начать...
    - А в автобусе?
    - Не проверял,- хохотнул таксист.- Знаешь, мой господин, в автобусе проверь ты.
    Я не стал рассказывать нибелунгу о своих похождениях в Рамоте-далет... В истории этой было не меньше российской специфики и грусти, чем в пейзажах Левитана или Миргородской луже... В ней были непреклонность сибирской зимы и иудейского Бога, последняя любовь и первая вера...
    ... В цепи моих разочарований всегда будет слабое звено - эта дорога. Есть при подъеме в Иерусалим точка обалдения, когда внезапно на зеленых холмах открывается мерцающая белизна Рамота и Хар-Нофа, когда парят здания, лишенные, кажется, связи с землей, и тогда всякий раз, уже зная что это произойдет, говоришь себе: "Да, вот оно!" Не счастье возвращения или приобщения к тому самому, вечному и великолепному, к чему стремится любое человеческое существо и о чем забывает, потеряв из виду, а то ли здесь замыкается связь времен и приподнимает веко Вий генной памяти, то ли вообще хрен знает что...
    Перед глазами мерно болталась "хамса" - пятерня с глазом, на этот раз в виде брелка на ниточке. От сглаза, для счастья. Примерно так же размеренно болтали ладошками с трибун Союза вожди, приветствуя ликующее племя... А теперь мне делают перевернутой ручкой с небес, и томный воловий глаз плывет среди Иудейских гор, глядя на меня - юродивого Шагаловского еврея, неуверенно пробирающегося к Иерусалиму, небесному...
    А изнутри уже город как город. Так служка, замирая, подходит к храму, а внутри, ворчливо суетясь, уже не поднимет головы. К посетителям же относится свысока. Все жители великих городов такие служки...
    Почти приехали. Сады Сахарова. О чем сообщают на иврите, английском, арабском и русском. И российские черносотенцы, и наши нибелунги подозревают, что Сахаров - еврей. Только для первых он - Цукерман, а для наших - от "сахар"- торговля. Сады Сахарова - это что-то вроде российской демократии: островки маленьких террасок с вялой зеленью среди булыжников. А израильская демократия сегодня - круглый, как печать, бело-голубой знак "движение только налево и вперед"... Слева две бензоколонки, справа рекламы, сегодня наступит Пурим, потом суббота, а после выходных начнется обычный крутеж.
    Шофер давно спал с широко открытыми навстречу опасности глазами и даже сладко причмокивал. Простой израильский парень, у которого мама забрала соску перед самой школой. А автомат дали сразу после. Наверняка, участвовал в нескольких войнах. Значит, в нашей стране между соской и автоматом чуть больше двенадцати лет. И столько же между соской и военным кладбищем... Похожим на образцовую казарму с безупречно заправленным каменным застиранным казенным бельем.
    Живу я на въезде - с проспекта Герцля на улицу Сына Поколения, потом направо, на улицу Знамя Реувена, которая через несколько сотен метров без всякого повода становится имени раввина Райнеса. Почти перед самым моим домом у водилы вновь зазвонило. На этот раз ему доложили, что Иоси Бейлин
    5 катит с Горы Наблюдателей к министерству иностранных дел. Мое воображение надорвалось, но не объединило водилу и доктора Бейлина в один сюжет. И я не удержался:
    - Зачем тебе Бейлин?
    - Все равно права заберут... так я ребятам пообещал... прижму к обочине какого-нибудь "маньяка мира", выйду из машины, назову свое имя, посмотрю в бесстыжие глаза и плюну в них!
    Просто поразительно. Не обматерить, не в морду дать, а вот так, по-детсадовски. Плюнуть...
    Как только я вышел из такси, мне на плечо спикировала огромная ворона и стала искать в волосах вшей. Длинный обезьяний хвост обвил мою шею. Значит эта макака, до самого последнего момента вертевшая задницей на бен-гурионовской пальме, успела запрыгнуть на крышу такси и уцепиться за багажную решетку. Так и ехала. Теперь понятно, что вызывало повышенное внимание встречных и почему марокака запустил в нас бананом.
    Таксист, сославшись на восемь детей, от обезьяны отказался.




    3.Съемная квартира. 9-30



    С трудом оставив обезьяну за обшарпанной дверью, я плюхнулся в продавленное кресло. Меня вмиг оставило чувство комфорта, иллюзорное и недолгое, и застарелая хандра подмигнула мне... Ничего не хотелось, вернее, хотелось только достать из холодильника початую бутылку "Абсолюта", да и то не так сильно, чтобы вставать. И я закурил.
    Здесь было место моего пребывания. Между двумя мирами. Между двумя мирпесетами
    6. На третьем пребывала стиральная машина "Амкор". Дешевая. Она здесь пустила корни - два шланга и провод - в стенку. Примитивный, но автомат. Что еще холостяку надо? Но я женат. У "Амкора" десять программ, а у деда с мирпесета напротив - одна, зато семь засаленных шелковых халатов разных цветов. Видимо, он псих. В Совке я мог бы утверждать это наверняка.
    Дед включается в семь утра, он читает лекции кошке. Или проповедует. А, может, и жалуется. Или декламирует монологи из ивритских пьес... В Совке я знал бы это наверняка. А, может, и не псих. До отъезда я тоже разговаривал с кошкой, по часу в день. С восьми вечера до программы "Время", и тоже на иврите. Больше его учить никто не хотел. Говорить с кошкой на иврите было не большим идиотизмом, чем с женой по-русски. Но кошка там, а жена тут, с беглым разговорным. А у меня все тот же "кошачий" уровень общения.
    С первого мирпесета я смотрю Иерусалим. Часами. На переднем плане - ешива. Утром солнце проникает в глубину ешивной жизни достаточно глубоко, чтобы прикинуть быт, но недостаточно, чтобы что-то еще.
    На среднем плане квартал, в котором я уже и пока живу. Белокаменные обители с локтями и коленками лестниц, ловящие космическую энергию ладонями солнечных бойлеров. Потом, соответственно, шоссе, лес, лощина - где-то в ней и притаилась "зеленая черта"
    7. А дальше - холмы. В той самой розоватой дымке, которая так раздражала у старых мастеров - от нее разило соцзаказом.
    За холмами земля кончается, и только телевизор, принимающий Иорданию четче второй нашей программы, истошно намекает, что это не так.
    Соседи уверены, что я безработный и часами созерцаю Иерусалим на их налоги. А у меня свой бизнес - мелкий, русскоязычный, нудный, но кормящий. Это с утра я при помятых лице и шортах торчу на балконе с глазами блаженного астронома. Но в нужный момент я научился быть обаятельным и респектабельным, при "паркере" и кейсе еду совершать сделку...
    ... Макака ломилась в дверь, как пьяный октябренок. Решил не открывать, но через несколько минут она вычислила мой балкон и влезла.
    Я ощутил такую апатию при мысли, что надо вставать из кресла, гоняться, ловить, вязать, выбрасывать... Может, сама уйдет... Может, притвориться мертвым?..
    Примат вразвалочку, по-хозяйски, прошелся по холлу. Выпятив губу, постоял у фотографии жены. Действительно, что она ее тут повесила? Похлопал розовыми ладошками по серой, видавшей не одну семью жильцов, стене. Из штабеля нераспакованных коробок попытался вытащить нижнюю, но ограничился тем, что выудил из нее томик так и не прочитанного Ландау и Лифшица. Багаж... Когда я его получал, оплаченные Еврейским Агентством арабские грузчики сунули мне в лицо перебинтованные руки, свалили на дороге ящики и свалили сами. Было это часов в девять вечера, и мне предстояло до рассвета таскать наверх бесконечные картонные коробки с официальными надписями: "Сливочное масло", "хозяйственное мыло", "вермишель" и так далее, переправленные на не менее идиотское: "постельное белье + посуда", "ПСС Толстого", "книги по физике + мелочь", "скатерти + блюда"... Все это, очень нужное год назад, но уже лишнее, было многотонной отрыжкой прошлой жизни с привкусом борща, котлет и компота из сухофруктов институтской столовой...
    Том Ландау и Лифшица просвистел у меня над головой и вмазался в фанерку, именуемую здесь входной дверью. Подъезд отозвался эхом. Потом примат попрыгал на продавленном анонимными задницами благотворительном диване и брезгливо попинал засаленные подушки. Попытался сорвать грушу электрической лампочки, давно протерявшей надежду прикрыться абажуром. Так неожиданно возникшее в самолете чувство дома заскулило и затихло. Это жилище не могло быть домом, хотя жена и старалась. Занавески эти дешевые понавесила... Да просто общага, обжитая, но презираемая. Надо начинать суетиться - брать ссуду и покупать квартиру... Может, стоило все-таки купить этот дом в Бейт-Эле
    8 ... Да нет, жена права. Покупать надо в таком месте, которое отдадут последним. Где-нибудь в Тель-Авиве. Между набережной и Генеральным штабом... Но туда первыми прилетают ракеты...
    Обезьяна добыла молоток и сосредоточенно- блаженно била им по каменному полу, прямо по голове жившего внизу хирурга. Никогда нельзя быть уверенным, что он не отсыпается после дежурства. Пришлось-таки покинуть кресло и лишить макаку орудия труда. Макака боролась за молоток так, словно ее лишали надежды, что труд сделает из обезьяны человека. Но я был неумолим - нельзя причинять неудобства таким людям, как Моше.
    ... Когда отъехали грузчики, разматывая на ходу бинты, а на балконах переговаривались нибелунги, обсуждая зачем так много книг, вернулся с работы Моше, с которым я тогда и знаком-то не был, и молча стал таскать коробки, игнорируя фальшивые протесты моей жены. Затем пришел из армии его сын и тоже присоединился к этим муравьиным работам, не взирая на теперь уже мои совершенно искренние попытки отослать его домой - наверняка завтра вставать ни свет ни заря, чтобы успеть в часть...
    Раз уж встал, то и позвонил жене на работу - доложился о приезде.
    - Привез что-то интересное? - голос у нее был усталый, и я ощутил нечто вроде жалости и раскаяния, но и только. Прическу бы изменила, что ли.
    - Даже слишком... Обезьяну.
    - Что!? Какую обезьяну? Живую?
    - Живую. Мелкая такая, с хвостом.
    - Она же весь дом разнесет!
    Мне стало смешно:
    - Что у нас есть разносить? Тоже мне, полная чаша. Закажем клетку... Ты же всегда любила животных.
    - Нет!- твердо сказала жена.- И вообще, по договору на съем мы не имеем права держать животных. Ты забыл, чо у нас религиозный дом? Что она сейчас делает?
    Она царапала входную дверь.
    - Царапает входную дверь,- честно сказал я.
    - Ни в коем случае не впускай! Сколько она стоила?
    - Нисколько. Выпила виски из моего пакета и увязалась.
    - Она еще и алкоголик?! - возмутилась жена.- Этого нам не хватало! Чтобы к моему возвращению ее у нас не было!
    Жена у меня вообще-то кроткая, поэтому ее реакция была удивительна. Но раз в несколько лет
    женщина имеет право потребовать что-то категорично.
    Тем временем макака проинтуичила где выпивка, привычно вытянула зубами пробку из початой бутылки "Абсолюта" и замочила винтом из горла. Пустую бутылку метнула в открытую балконную дверь. Мы оба бросились на балкон и заглянули вниз; она - с холодным любопытством, я - в полной неготовности к последствиям.
    Слава Богу, бутылка разбилась об асфальт. Единственным свидетелем оказался сумасшедший дед с балкона напротив. Сегодня он был не в одном из своих знаменитых халатов, а в таких же как у меня джинсах и свитере. Наверное, это был его пуримский костюм.
    Старик дико возбудился, переключился со своей кошки на нас и проорал:
    - ...ки им ахареш тахариши баэт азот ревах вэацаля йаамод леегудим мимаком ахер...
    9
    Это был слишком высокий для меня Танахический иврит, и я понял только, что если я чего-то не сделаю в такое, как сейчас время, то евреи получат что-то из другого места. Старик требовательно посмотрел на меня. Я улыбнулся и пожал плечами. Он недовольно пожевал губами, воздел палец и снова заорал с большим чувством:
    - ...леегудим ашер бэхоль-ир-ваир леикаэль вэлаамод аль-нафшам леашмид лаарог улеабед эт-коль-хейль ам умдина ацарим отам таф!..
    10
    Отдельно знакомые мне слова в единую картину не складывались. Дед жутко волновался, тер щетинистый кадык и так сдавил кошку, что та завопила.
    - О' кей,- успокоил я деда,- беседер
    11. Веселого праздника.
    Макака посмотрела на деда, на осколки бутылки, разочарованно крякнула и заковыляла к телефону. Из любопытства я не мешал. Пальцы ее пробежали по кнопкам, и вот уже она протягивает мне трубку, а из нее холодно осведомляются:
    - Ми зе?
    12
    - Илья,- честно отвечаю я.
    - Илиягу! Рад тебя слышать!- выпевают мне по-русски с ватиковским
    13 акцентом.- Ты уже понял, что сегодня тебе кулючить?
    - Что?..
    - Кулючить. Извини, я сейчас занят. Перезвони попозже...
    Перезвонил я не ему, а в зоопарк, где на мой вопрос можно ли сдать им обезьяну, в лучших еврейских традициях ответили пучком вопросов: возраст и порода животного, прививки, как оно попало ко мне и как оно вообще, интересно, попало в страну?!
    На вопросе о моих паспортных данных я заскучал и положил трубку. Это начинало надоедать. Я позвонил нескольким знакомым, но все от обезьяны отказались. Продать ее куда-то? Найдется хозяин, обвинит в воровстве. Привязать и бросить? Жалко. Тут я вспомнил о Сене! Он работал в музее Природы...
    Самое главное было проскочить лестничную клетку - напротив переживала траур вдова раввина. Мы въехали через неделю после его смерти. У раввинши для меня тяжелый взгляд и молчание - видимо, при жизни мужа, сдать квартиру светским не осмелились бы. В Совке я знал бы это наверняка.




    4. Музей природы. 10-45



    Музей библейской природы располагался в старой армянской вилле турецких времен. В период Британского мандата здесь был офицерский клуб, может быть поэтому тут так хорошо пилось по ночам после ухода местного начальства, ибо каждый русский эмигрант (пусть даже он репатриант) - немножко белый офицер. Все это великолепие находилось в Немецкой Колонии - одном из самых любимых мною кварталов Иерусалима.
    Пить начинали у камина, над которым витал дух генерала Алленби
    14, а на каминной доске серел в банке небольшой мозг безымянного человека. Бывший доцент республиканской академии художеств, а ныне чучельник Володя свидетельствовал, что это их начальник оставляет свой на ночь - как челюсть в стакане, а потом месяцами не забирает.
    Затем переходили в учебный зал, где сноровисто раскладывали на широкие скамейки снедь: консервированные сосиски, хлеб, соленые огурцы большого дешевого размера и хорошее дорогое пойло: "Абсолют", "Финляндия", "Смирновская", а в последний раз - вообще "Куантре", что оказалось особенно противно, учитывая его цитрусовую сладость.
    Стены здесь настраивали на философский лад: с одной стороны зачатие, развитие, рождение. Все этапы большого пути - от огромной багровой раскинувшей бахромчатые "трубы" матки, через рыбку, головастика, крокодильчика, обезьянку к венцу творения - жалкому, плавающему в банке выкидышу.
    С другой стороны впечатлял своей образной силой желудочно-кишечный тракт (от потолка до пола). Обслуживали его маленькие человеко- символы с явными сантехническими наклонностями - бегали с инструментами в верхних отделах, прилаживали краники в кишках, а в финале два дюжих лилипута зачем-то перетягивали шнуром сфинктер.
    Потом разбредались и чокались с витринами любимых экспонатов. Кому нравилось быть третьим с парой львов, подаренных Иерусалиму Иди Амином незадолго до операции в Энтеббе
    15; а кому с двуглавым теленком. Кого не устраивали чучела, спускался в виварий. Особой бравадой считалось произнести длинный тост с рюмкой в одной руке и ручным тарантулом Шариком в другой.
    А молодого удава Петю теперь щадили, покой он заслужил после того, как жестокий и чуждый любви ко всем братьям нашим меньшим, правый активист из Кирьят-Арбы Алекс Попов отхлестал им по мордасам "левую сволочь" Арье Гельмана за "пассивно- педерастический" образ мыслей.
    В музее однозначно не хватало обезьяны, тем более пьющей...
    ... Сенин флигелек рядом с основным зданием был как улей около хаты. И при всей поверхностности эта ассоциация была точной - Сеня не только в прошлой жизни был большим российским начальником по меду, но и здесь самовольно захватил где-то в западной Самарии запрещенный правительством к продаже домик с участком и на контролируемой территории учинил пасеку. Зря я тогда не составил ему компанию...
    Макака с подозрением уставилась на плакат с огромной пчелой в разрезе. Я похлопал ее по плечу:
    - Зато здесь есть мед.
    - Здесь был мед,- ответил Сеня, появляясь из чуланчика. - Откуда сей примат?! - Сеня небрежно повернул обезьяну за морду и посмотрел ей в зубы, затем в глаза. - А почему без шарманки?
    - Зато пьющая.
    Сеня взглянул на обезьяну с уважительным интересом и пожелал проверить.
    - У истинного ученого для чистого эксперимента должны быть чистые руки и чистый спирт. Все это у меня есть,- он торопливо заканчивал какое-то, начатое до моего прихода, дело.- Три года назад, получив эту работу, я в первый же день, можно сказать сразу, выписал бутыль спирта. И собирался это делать еженедельно. Но в тот же день мне кто-то вернул долг, потом подошла зарплата, а сейчас я уже так далеко забрел в своей абсорбции, что ясно - эта бутыль меня переживет. Во всяком случае, на этом рабочем месте...
    Сеня, как котенку, налил спирт в чашку Петри и поднес обезьяне. Та взяла, понюхала, сморщилась и выплеснула дающему в лицо. Сеня утерся и констатировал:
    - Не то, что не пьет, а воинствующий активист общества трезвости.
    - Эта тварь выжрала бутылку "Джонни Уокера" и отлакировала "Абсолютом". А ты ей что предлагаешь?
    - Прости,- сказал Сеня макаке.- У нас с тобой действительно общая эволюция. Пошли, мужики, сообразим на троих.
    ... И отряд приматов пошел по вечному городу. По дороге Сеня похерил все мои надежды - обезьяна не была библейским животным и для музея интереса посему не представляла.
    - Не нахваливай,- посоветовал Сеня.- Не наше это животное. В Торе не упомянуто. Да и в Танахе вскользь..
    Мы вышли на улицу Долина Призраков, побрели по ней в сторону интернационального кладбища и заглянули в магазинчик, отмеченный неброской эксклюзивностью. Такая обычно стоит дороже всякой остальной.
    Я тяпнул из ближайшего штабеля ближайшую бутылку сухого и резко ухватил обезьяну за цепочку. Что слон в посудной лавке по сравнению с обезьяной в винной, где цена случайной бутылки больше ста долларов. Макака вздохнула, явно сожалея об упущенном.
    Сеня выбрал здоровенную бутыль дорогого импортного бренди и бросил приказчику:
    - Запиши мне на счет...
    Это было красиво а, главное, непонятно. И приказчику тоже:
    - На имя?- с сомнением выговорил он, оценивая язвенно-мальчишескую Сенину фигуру. Взгляд его шмыгал с по-местному измятой Сениной фуфайки на не по-израильски начищенные туфли.
    - Доктор Мед,- твердо сказал Сеня.
    Я понял и восхитился красотой его абсорбции. Низкооплачиваемый Сеня не опустился ни до торговли медом, ни до потребления дешевого пойла. Это был натуральный обмен рыцарских времен: за мед Шомрона брал лозу Шампани!
    Французское бренди макака принимала в неограниченных количествах, не закусывая, но не пьянела, а как бы слегка припухала. Я божился, что утром в аэропорту она была меньше. По этому поводу мы с Сеней выдвинули две теории.
    Первая, что у этой обезьяны неправильный метаболизм и не обезьяна это вовсе, а черт знает что. Пришелец, биоробот, перевоспитанный на алкоголь вампир, Голем из лабораторий винодельческого концерна, тут еще предстоит разобраться, провести дальнейшие эксперименты, но факт, что она синтезирует из алкоголя белок, растет и развивается. Короче, это обезьяна будущего и новый виток биологической эволюции. Но почему она, сука, пьет только дорогое пойло, чем подрывает всю нашу экспериментальную базу? И как ее приучить пить дешевое, чтобы не искать инвесторов для продолжения изысканий?

    Хотя, конечно, размечтался Сеня, найти инвесторов было бы очень славно в свете общеолимовской любви к науке и научным теплицам
    16. Вообще, на этой обезьяне можно было бы неплохо развернуться и создать небольшую, для начала, лабораторию, а потом посмотрим.
    Но я с высоты своей информированности объяснил ему, что смотреть мы не будем, что все эти технологические теплицы я уже видал. Сначала к тебе приставят начальником проекта какого-нибудь нибелунга, якобы ориентирующегося в местной ситуации и знающего маркетинг. Все что он знает и в чем он ориентируется - как отхапать побольше акций твоего кровного проекта. Потом очередь начальника теплицы. Он или активист партии мэра, или муж племянницы племянника министра науки и хапает акции по-крупному. Когда появляется инвестор, то он не готов за свои деньги получить меньше, чем предыдущие на халяву. И ты остаешься со своей убогой зарплатой в не своей съемной квартире... которые омерзительны уже тем, что к ним скатываются все наши разговоры на любую тему... Да нет, не купил я этот дом в Бейт-Эле - жена уперлась...
    Тут мы добавили и перепрыгнули от естественных наук к гуманитарным. Нас заинтересовало, почему слово "сарсур", переводимое в словарях как "посредник", употребляется исключительно в значении "сутенер". И заключили пари на бутыль такого же бренди, что будут означать через двадцать лет слова "маклер", "галерейщик", "начальник технологической теплицы".
    Тут мы добавили, вернулись к теме и разработали вторую, субъективно-идеалистическую теорию, что обезьяна конечно же прежнего размера, но мы сами вступили в фазу, предшествующую двоению предметов.
    - Вот, например, инфузория-туфелька, - вспомнил я из школьной программы,- перед делением надвое увеличивается в размерах. Или амеба. Сначала увеличивается, потом раздваивается. Ты понял?
    - Я понял,- кивнул Сеня.- Мне, как биологу это близко. Но почему растет только макака? Почему остальное не набухает?
    - Не знаю,- признался я.- Возможно, она, будучи поводом к пьянке, должна раздвоиться первой.
    Тут мы снова решили добавить, но было уже нечего - обезьяна до конца воспользовалась всеми преимуществами третьей, не участвующей в споре стороны.
    Неожиданно Сеня схватил закусочный апельсин и метнул в обезьяну. Та небрежно выставила лапу и фрукт точно лег в корзиночку ее ладошки.
    - Трезва, как стеклышко,- потрясенно сказал Сеня.- Меня лично это оскорбляет. Требую продолжения эксперимента.
    - До каких пор?
    - Пока банк не отнимет кредитную карточку,- ответил Сеня и едва увернулся от пустой бутылки. Обезьяна не оставила апельсин без ответа... или проводила какой-то свой эксперимент.




    5. Корейский ресторан у
    "Врат праведности". 13-00



    Бензин был на нуле - жена не обращала внимания на такие мелочи. Из ближних заправок я выбрал Мишкину - в надежде, что он отдаст мне застарелый долг - судя по всему, предстояли серьезные расходы. Но Мишка отлучился на полчаса. Пришлось подняться на второй этаж.
    Ресторанчик был недвусмысленно пуст. На столах блестели железные спицы. Из окна, в яме, виднелась крыша больницы "Врата праведности". Кандидатом в праведники мне довелось побывать пару лет назад. Организм не выдержал встречи с юностью. Доставили через подземный въезд в чистилище приемного покоя, пустили по своему гигантскому конвейеру, но до подъема в небесные сферы отделений не дошло - вернули на грешную землю.
    Рослый по корейским стандартам малый принес меню на двух языках. Ни на одном из них он не говорил и не стеснялся этого, мерзавец. Смотрел из своих корейских амбразур, лыбился по-восточному. "Бесэдер - О'кей, О'кей - бесэдер". Совсем как я поутру с сумасшедшим соседом. Это было очень кстати - если малый и имел что-то против обезьяны, то выразить этого не мог. По себе знаю как много можно стерпеть, лишь бы не уродоваться на малознакомом языке.
    Макака, кстати, повела себя на удивление прилично - села на стул напротив и преданно заглядывала в глаза. Я потыкал в меню на что-то вроде бы нейтральное, а Сеня внушительно произнес международное слово: "Водка!"
    - Бесэдер!- согласился малый, спрятал меню и стал таскать из подсобки что-то явно на собственный выбор, странного цвета и запаха, возможно даже из собаки.
    Макака ухватила спицы и стала так ловко ими орудовать, словно плела кружева. Я решил было уцепить какой-то кусок еды, да не донес до рта. Сеня нанизал что-то на спицу и теперь изучал своими изумленными, словно нарисованными на стеклах очков, дальнозоркими глазами.
    Затем из подсобки выскочила корейская мамка со знакомым пластиковым тазом - жена в таком белье замачивает - и давай рукой в резиновой проктологической перчатке расшвыривать капустку по столам.
    - С чего бы?- строго спросил я.
    - Бесэдер,- успокоила мамка, продолжая посевную.
    Пустые столы тоже не были обойдены вниманием - мокрые комья капустного белья смачно шлепались в тарелки.
    Сеня, наконец, осторожно откусил.
    - Ну?
    - Белок,- констатировал он.- Лучше запивать спиртом. Скорее бы несли водку.
    Вдруг в дверном проеме возник первый кореец, за ним второй, и так продолжалось долго, пока не закончилось тройкой узкоглазых монашек. Свободные места остались только за нашим с обезьяной столом. Вся эта массовка ела спицами какой-то комплексный обед, малый и мамка метались между столами, явно забыв о нашей водке. От тоски я снова попытался наколоть какой-то овощ, но тот разделил судьбу предыдущего, что вызвало легкое оживление в зале. Тогда я зацепил малого, растопырил три пальца и сделал движение "вилы в бок".
    - Бесэдер,- рассеяно согласился малый.
    - И водки!- заорал Сеня вслед.
    В итоге пришел пожилой кореец с вилкой, уселся напротив, погладил сыто дремавшую макаку и печально сказал на хорошем иврите, что много лет назад у него была такая же. Затем он протянул мне вилку и визитную карточку. На карточке было написано на иврите: "Цви. Управляющий рестораном". Значит, папаша был гером
    17, а справки о кошерности 18 здесь не висело. Ну и к лучшему.
    - Цвика,- сказал я задушевно,- давай я подарю тебе обезьяну! Для колорита, или для чего захотите...
    - Ты не понял,- вздохнул кореец,- у меня уже была такая в сорок девятом в Корее. Она не подарок. И мое имя - не Цви, а Цой. На иврите одно и то же можно читать по-разному и понимать по-разному... Ты плохо говоришь на иврите. Сколько времени ты в Стране?
    - Три года,- убито сказал я.
    Старик покачал головой:
    - Я тут уже сорок лет. Сначала я потерял обезьяну, потом родину...
    Руки старика дрожали. Макака проснулась и нежно сказала ему:
    - Аба... аба..
    19
    Я внутренне с ней согласился - сутулость, морщинистость, взгляд,- все это делало его похожим на старую мудрую обезьяну.
    - Многие тогда потеряли Родину, евреи. Нельзя верить американцам! Они приходят, ослепляя техникой и улыбкой. Они так заразительно знают, как должен быть устроен мир, что забываешь - их кругозор и перспектива это улица коттеджей в их провинции... А потом они говорят - умирайте сами в ваших вонючих джунглях. И уже поздно что-либо изменить, все уже потеряно...
    Наконец-то принесли водку. Дальневосточную, настоянную на змее. Обезьяна заверещала, забила себя по голове и в три прыжка вылетела из ресторана. Сеня с любопытством рассмотрел змейку на свет и констатировал:
    - Пластмассовая.
    - Им нужна экзотика,- оправдался старик.
    - А нам нужен счет,- радостно сказал я, желая свалить в противоположном от обезьяны направлении со всей скоростью, на которую способна моя "Мицубиши". Мне хотелось сделать это раньше, чем макака угробит мне печень и бюджет. Кроме того, я боялся себе признаться, что начинаю к этой твари привязываться. А все мои привязанности всегда только сильно усложняли жизнь.
    Старик покачал головой:
    - Ты потерял у нас обезьяну... Я сделаю тебе скидку.
    Сеня полез за бумажником, но я остановил его, потому что это были "мои похороны".
    Мне принесли три счета на выбор. Каждый был запечен в маленькую булочку.
    - Там что, разные цифры?- поинтересовался я, выбирая среднюю.
    - И буквы тоже...
    К немаленькому, прямо скажем, счету была приложена записка с предсказанием: "Много будет тебе на пути испытаний дано, а вернешься домой - и слоняться там станешь без дела..."
    20 Самое приятное, что все это было по-русски.
    Я так расстрогался, что оставив щедрые чаевые прихватил и две остальные булочки. Прямо не подсобка, а закрома судьбы - всемирная библиотека с каталогами в пластмассовых тазиках.
    У выхода нам церемонно поклонились малый и мамка, хором прося:
    - Соли, соли.
    - Беседер,- сказал я. Скорее всего они пытались принести нам извинения по-английски.
    Мишка отдал килограмма полтора долга, по его словам - треть. В супермаркетном пакете сазаньей чешуей блестели шекели - Мишка отдавал долг чаевыми. Это было празднично, как в детстве, когда сломавшийся автомат высыпал мне мелочь.
    Но у машины меня преданно ждала эта хвостатая дрянь. Стыдно сказать, но я споткнулся и выронил бутылку со всеми вытекающими на асфальт последствиями...
    Судьба моя сегодня била бутылки, как истеричка посуду...






    6. Рынок "Лагерь Иуды". 14-00



    Перед нашим непрезентабельным, похожим на пионерский лагерь, министерством иностранных дел свернули налево. Я в очередной раз содрогнулся на пятачке под названием площадь Нью-Йорка от арматурного шаржа на Статую Свободы. Больше всего она была похожа на ободранного Терминатора перед финалом фильма. На улице царя Агриппы, сразу за рестораном "Мама", попали в пробку.
    Какой-то нибелунг бросил пакет с мусором на обочине, что для этого прирыночного района почти нормально, но другой нибелунг проявил бдительность, и теперь все ждали когда полицейский робот взорвет гнилые помидоры, но может и бомбу.
    Рядом с нами царственно ждала дама в элегантной шляпе. В других странах такой великосветский стиль оправлен в роскошный лимузин. Но соседка по пробке была за рулем ржавеющего "Фольксвагена"- жучка. Зачем нам Пурим? У нас и так все наоборот. Интересно, что из того, что наплел водило про религиозных дам - правда? А почему мне это интересно? Не должно мне это быть больше интересно... Дама заметила, что я смотрю на нее и недовольно поморщилась.
    Довольна была только макака, ее явно забавляло поведение homo sapiens. Она сидела на коленях у Сени и вертела ручки радио. Слушая мелькающие сообщения, приходилось думать, что политика уже стала делом каждой кухарки - все радиостанции в один ивритский голос толковали о мирном процессе. В этой пробке, образованной страхом перед мусорным пакетом, мира хотелось еще сильней, но верилось в него еще меньше.
    - Ну-ка, милая,- Сеня потянул обезьяну за цепочку,- перекинь свою задницу на заднее сиденье. А то ты черт знает сколько килограммов в процессе эксперимента набрала.
    Обезьяна обиженно затрясла головой и с неохотой свалила назад.
    Никогда не обращал внимания, что улица царя Агриппы нашпигована мясными ресторанчиками. Мы долго стояли у "Симмы" и "Сами", Сеня порывался заскочить в один из них, но так и не успел выбрать в какой - они были похожи, как две палки шашлыка и пахли одинаково - восточным пряным мясом. Потом мы застряли у "Полуночного стейка", где, по-слухам, придумали "Иерусалимскую смесь"...
    Сеня раздраженно выключил радио. Я одобрил:
    - Никогда не думал, что жажда мира отупляет так же, как жажда войны.
    - Любая жажда отупляет,- ответил Сеня,- мудрость и жажда - суть вещи несовместные... Все нормально. Мы жаждем мира, арабы жаждут территорий, на которых мы хотим жить в мире... И скоро все мы будем как мой кот.
    - А как твой кот?
    - А хреново. Стал полным неврастеником с репьями в хвосте и дико воняет бензином. Был добрым заласканным котенком, а начал выходить на улицу, оказалось - слишком дружелюбен. Короче, уступил он всю территорию вокруг собственного дома в обмен на мир, теперь прячется то в колючках, то под днищем машины... Передвигается исключительно короткими перебежками, озирается и припадает к земле.
    Обезьяна обхватила голову и заскулила:
    - Ой-ва-вой!
    - Так кастрируй и держи взаперти.
    Сеня вздохнул:
    - Придется... Все мы так будем... Свалить отсюда что ли, пока яйца не отрезали...
    Не люблю я эти разговоры. Какого хрена было приезжать? Хотя понятно, что все мы ехали не в тот Израиль, где сейчас находимся... Но не нужно это мусолить. Разочарования - чувства интимные, они не должны быть общими, но вообще-то быть должны, это нормально.
    - Не люблю я эти разговоры,- ответил я,- разговорчики эти в строю - не люблю... Это не значит, что я об этом тоже не думаю.
    - Нет уже никакого строя,- Сеня открыл окно и излишне сосредоточенно дымил в зад прирыночного торговца.- Народу уже скомандовали "вольно", и народ радостно расходится, стараясь не задумываться... вернее, не оглядываться, потому что нашему народу даже задумываться не надо - и так все ясно... Не в первый раз... Народ устал.
    - Да,- согласился я, паркуя машину на чудом освободившееся перед носом место,- народ устал и ему пора влить в вены свежего алкоголя.
    Мне тоже не хотелось оглядываться. Тем более, я давно решил не повторяться: развал Совка я наблюдал снаружи, расчленение Израиля досмотрю изнутри. Мне некуда больше бежать. Странно уехать из страны развалившегося в страну недобитого социализма. Это уже можно назвать судьбой, вернее - роком. Циничная усмешка фортуны.
    Припарковался я очень удачно - неподалеку один симпатичный нибелунг держал тошниловку, обкатанную еще предыдущей волной русской алии.
    У входа обедала компания ватиков. Выпить они толком не успели и говорили пока на беглом, хоть и с акцентом, иврите.
    - Из Сухуми, земляк?- среагировал один на обезьяну и русскую речь.- Продаешь бабуина?
    - Легко,- сказал я.
    Он задумался и с сожалением развел руками:
    - Не могу... Хрусталь вчера купил.
    Забегаловка была маленькая, домашняя, хозяин, по слухам в прошлом бравый коммандос, а ныне плюгавый духанщик Нисим, знал посетителей в лицо, вернее, профессионально делал вид, что узнает. Нам он обрадовался, обезьяну опасливо погладил по спине и прикололся:
    - А ты что хочешь?
    - Ма...ма,- обезьяна возбужденно запрыгала на стуле.
    - Марак
    21? - восторженно предположил Нисим.
    Она сокрушенно похлопала себя по черепу и сморщилась, готовясь захныкать:
    - Ма..! Ма..! Мартини!
    Нисим развел руками и в полном восторге ушел за водкой, объявив, что мартини нет, но он дает десять процентов скидки всему нашему русскому цирку.
    - Блестяще,- оценил Сеня.- Ты так здорово попадал со своими "ма" на ее прыжки, что бедный Нисим чуть не сбрендил. Но знаешь, что у тебя вышло феноменально? Это "р"! Образцовое ивритское "реш". Я всегда подозревал, что они его произносят не голосовыми связками, а диафрагмой. Научи.
    Ну, Сеня, ну доктор Мед! Многосторонен, сукин чревовещатель.
    Принесли водку, а к ней с полдюжины блюдец с полагающимися закусками и суп "кубе" - огромный пшенный шар с мясной начинкой, не плавающий в супе, а стоящий, как остров, посреди него.
    Сначала я подумал, что "мартини" сказал Сеня. Но к средине его реплики с ужасом обнаружил, что допускаю... Был в ней какой-то подвох с самого начала. Могла она быть вещающей, рисующей, летающей, вообще какой угодно...
    Мы пили. Ватики уже перешли на беглый русский, теперь с грузинским акцентом.
    - Неправильные здесь ватики,- Сеня проходил стадию алкогольного скептицизма.- Надо заказать Нисиму регулярного ватика. Пусть приготовит... Я ему и рецепт дам: возьмите средней начитанности совка, слегка притомите в в ОВИРе, затем отбросьте за кордон, выпотрошите все разумное, доброе, вечное и плотно, как питу фалафелем
    22 утрамбуйте левантизмом и конформизмом. Потом, внутрь - хорошо утоптанный комплекс неполноценности, а снаружи промазать сальным самодовольством. Подавать в хрустальных вазах, скупленных по-дешевке у олим.
    - Хоть ты не тяни на ватиков,- пытался я урезонить то ли его, то ли себя.- Я обнаружил как минимум шесть причин, почему к ним надо относиться с уважением.
    - Ограничься первой и последней...
    - Во-первых, они когда-то преодолели страх... А в последних... все мы там будем...
    Но обычно корректный Сеня упорствовал, такая уж видно была стадия:
    - Могу уважать, максимум, несколько дюжин... это действительно, не чета нам с тобой... но прочее ватичье... Вот ты на каком языке мыслишь? На русском? Нисим на иврите. А они - на "иврит каля"
    23...
    Сеня смотрел слезящимися, словно подернутыми водкой глазами, клонился растрепавшейся шевелюрой, как пальма на ветру и вообще уходил в отрыв.
    - Подожди, похеришь весь эксперимент, - воззвал я.
    - Он окончен,- мрачно констатировал Сеня,- и в масштабах страны тоже.- Он сгреб с блюдца горсть пупырчатых микроогурчиков и задышал, как порнозвезда в финальной сцене. Запив стаканом водки, он облегченно вздохнул и воззвал:
    - Нисим, твои огурцы надо разбавлять! Впрочем, как и все восточное в этой стране,- уже спокойнее сообщил он мне,- в это маленькое зеленое пупырчатое государство хорошо бы добавить еще пару миллионов наших... Доведем страну до нормального малосольного огурца... Давай... что ты сегодня сачкуешь...
    - Что с тобой делать после того, как вырубишься?- поинтересовался я.- В твои чертовы Рога Шомрона я сегодня не потащусь.
    - Когда я паду,- воздел Сеня палец,- отвези меня в свой дом... Хотя некоторые твои праведные соседи и сочтут меня пьяным животным, но... с юридической точки зрения... в твоем договоре на съем про меня не написано.
    - У меня нет дома, я его не купил. Но на "схар диру"
    24 я тебя доставлю.
    - А страна у тебя есть?!
    - Пока еще есть.
    - Ладно..,- грустно согласился Сеня.- А столица в стране?
    - Есть, вроде...
    - Это в ней твоя "схар дира"?- Сеня положил ухо на сомкнутые по-школьному руки и таращился уже явно из последних сил.- Так вот... у тебя есть "схар дира" и "схар бира"
    25 ;... Съемный Иерусалим..,- он захохотал.- Жилец, ты здесь не жилец!
    Не люблю я такие разговоры, и без них тошно. Сеню сегодня тянуло на политику, как беременную женщину на селедку. И я пропел запомнившееся из карагандинского детства:
    - Палка с дыркой, два струна,
    Я хозяин свой страна!
    На что Сеня ядовито пробормотал:
    - Сходи, хозяин, на Храмовую гору... помолись.
    - Зачем? Я не умею.
    - А ты и не успеешь суметь..,- Сеня вроде бы даже слегка протрезвел.- Там достать молитвенник страшней, чем самиздат в райкоме... Все будет как в сказке: взмахнешь талитом
    26 - как из под земли вырастут несколько дюжих еврейских молодцов и повяжут тебя... отрабатывая свою зарплату... из твоих налогов...
    - Как это?- удивился я.- Что, иудаизм запрещает молиться на развалинах Храма, что ли? Из-за Святой Святых
    27?.. А ментам-то какое дело?
    Сеня прикрыл глаза. Сосредотачивался, стервец, потому что обезьяна тут же произнесла сдавленно:
    - Ну ты козел!
    - Почему это я козел?- тут же встрепенулся Сеня.- Сам ты... ни хрена не знаешь... Просто в столице еврейского государства, золотом Иерусалиме, евреям запрещено молиться на месте двух их Храмов... потому что это раздражает арабов.
    - Не пизди,- неуверенно потребовал я. С одной стороны сообщение звучало полным абсурдом, а с другой Сеня слыл знатоком и любителем истории Иерусалима и до сих пор в непроверенной информации замечен не был.
    - Твоя эмигрантская необразованность меня доконала,- сообщил Сеня и отрубился с видом человека, имеющего на это полное право.
    - Он что, чувствует себя плохо?- участливо возник Нисим.- Что это с ним?
    - Delirium tremens,- сказала обезьяна мрачно. Абсолютно трезвым голосом.
    - Ма?!
    28- шарахнулся Нисим.
    Пока я тряс головой, соображая что происходит, обезьяна подняла на Нисима складчатые мудрые глаза униженного дарвинизмом существа и отчетливо процедила:
    - Ма, ма... Заин бэ-хем'а!
    29




    7. "Мицубиши". 15-30



    Тяжело опираясь на железную полочку, Сеня звонил по телефону-автомату, прицеливаясь в кнопки, как контуженный дятел в коровку учителя нашего, Моисея. Я отошел, но он говорил все громче:
    - ... как это - кто набрал мне номер... я - сам... здесь кнопки... Я тебя жду! У ног этого телефона-автомата... да, у него есть ноги... то есть нога... протезная. У нее я тебя и жду... Любимая, приезжай скорее, а то я позвонил еще по двум номерам... но я так хочу, чтобы ты приехала первой... ты права, я скотина... но любящая..,- Сеня блаженно улыбнулся, аккуратно повесил трубку и сполз.
    Я вытащил из надрывающегося от честности автомата телекарт, вложил Сене в карман и, поблагодарив Господа, не дозволившего осквернить Святую Землю медвытрезвителями, ушел в машину, ненавязчиво проконтролировать забор тела.
    - Знаешь,- задушевно сказал я приникшей ко мне обезьяне,- я тебя боюсь. Потому что не понимаю что ты есть такое и почему ты действуешь не по законам конвенциональной биологии... Возможно, я пьян настолько, что боюсь слишком иронично. Но я не настолько пьян, чтобы не понимать зловещую абсурдность ситуации... Что скажешь?
    Я трепался, чтобы заглушить ноющий даже не под ложечкой, а под всей шкурой ужас. Она ведь могла, я чувствовал это, заговорить даже сейчас, когда Сеня отдыхал в десятках метров отсюда! И все тут же приобретало жестокую однозначность - и незатейливая бесовщина полностью опровергала выстраданную рациональность моей жизни. А под ложечкой ныло другое - назревавшее отчаяние, что почти наверняка никогда она не заговорит. И униженность от того, что это балаганное отродье было моим окончательно последним шансом на ускользавшую все эти гладкие годы не проявление, но фиксацию личности. Происходящее не подходило под мой жизненный опыт никаким боком, но я отчетливо ощущал некое дуновение инфернального, что ли, предопределения... Не просто эта говорящая пародия на человека подвернулась именно мне, именно сегодня... Или все-таки не говорящая?.. Надо было ее спровоцировать, или уже идти к психоневрологу. Вместе с Сеней, кстати, что затрудняет задачу. Я делал вид, что смотрю на Сеню. Я ждал ответа и дождался его:
    - Yes-s-s-s.., - сказала мне она. И замолчала, сосредоточенно ковыряя пальцами ступни в пепельнице.
    Я осторожно погладил ее по жесткому всклокоченному загривку и протянул пачку сигарет. Она охотно согласилась и даже умудрилась прикурить от предложенной зажигалки. Я ждал. Наконец, она обнажила желтоватые кариесные зубы то ли в оскале, то ли в насмешке.
    - Ну?- фальшиво поинтересовался я.
    Обезьяна вытянула морщинистые, поросшие редкими волосками губы в хоботок и раздраженно бросила зажженную сигарету на пол. Чертыхаясь, я полез ее доставать и вмазался виском в руль. Свет слегка померк, сквозь сероватый кисель реальности почудилось: "Много будет тебе на пути испытаний дано, а вернешься домой - и слоняться там станешь без дела..." Старик-кореец... При чем тут вообще этот похожий на Ицхака Шамира кореец! Полная херня! Старые азиаты подсовывают русские тексты, спившиеся обезьяны полиглотствуют! Воистину, страна чудес...
    Я вспомнил про остальные булочки с бумажной начинкой, извлек одну, обнаружил счет на мизерную сумму и прочитал вслух:

    Честолюбья нет давно со мною,
    у чужих живу на попеченье.
    Вся страна охвачена войною,
    не вернуться мне в мое селенье.
    Я подобен бедной обезьяне,
    плачущей во время снегопада.
    30

    Рядом заскрипели тормоза. Из малолитражки вылезла решительного вида ангелица. Помучившись несколько секунд из-за нестыковки образа и обстоятельств, я опознал в ангелице дщерь ровесника нашего Арье Гельмана. Мне стало неуютно и грустно. Пурим уж наступал, и от первого превращения себя из верного товарища в соглядатая коробило. Сеня тоже превратился из доктора Меда в доктора Клубничку. Не говоря уже о моей обезьяне, давно переставшей быть мартышкой и макакой, а ставшей чем-то вроде павиана, хотя я смутно помню как он выглядит на самом деле.
    Обезьяна растирала кулачками слезы и вздрагивала. Она была такой натуральной, со множеством мельчайших штришков...
    - Ты че, мать?- растерялся я.
    Она всхлипнула:
    - ... во... во время снегопада..,- и разревелась.
    Что-то со мной случилось. Наконец-то!





    8. "Башня Города". 16-00



    Обезьяна рыдала над китайской лирикой, как на индийском фильме. Надо было сменить обстановку. И я повел обезьяну. Прошли мимо самого большого из виденных мной контейнеров для мусора. Кажется, он был больше, чем "караван", в котором жил Сашка с женой и двумя детьми. Но и он был слишком мал для этой улицы - вокруг валялись пакеты, ничем не хуже того, из-за которого мы загорали в пробке.
    Свернули с улицы царя Агриппы на улицу короля Георга V. В предкарнавальной атмосфере, среди обезумевшего от покупок и вседозволенности размалеванного и разряженного молодняка, обезьяна не привлекала внимания. Кому дело до натуральной обезьяны, когда вокруг орут, пищат и воют, заглушая даже ритуальные трещотки, персонажи всех времен и народов - от царя Давида до Рафаэля, который для нибелунжат не великий художник и даже не популярный певец, а черепашка ниндзя. Только арабских террористов, как и в прошлом году, не было - два года назад, на Пурим, араб бегал по Яффо с мясницким ножом, похожим на бутафорский меч, а потом резал им школьников.
    Какой-то малыш в костюме обезьянки, увидев мою, застыл от восторга, а потом завыл от зависти:
    - Хвост! Уши! Лапы! Ма-ма! Я хочу! Хочу такой костюм! А ты купила мне гадость!
    Мама смутилась, занервничала и зашептала что-то ему на ухо. Мой павиан гордо позировал и ковырял плоским ногтем в своей собачьей пасти.
    - Ну, хотя бы хвост!- взмолился малыш и, увидев, что мать отрицательно мотает головой, вырвался и с отчаянным воплем цапнул обезьяну за хвост. И выдернул его! Как шнур из розетки! И попытался улизнуть с добычей.
    - Ой! - дернулась обезьяна. Она послюнявила ладошку и потерла попку.
    Пылающая растерянная мама уже стояла с хвостом и не понимала - кому она должна вернуть его - мне или обезьяне. Я ждал - было интересно, что ей покажется менее невероятным - отрывающийся у живой обезьяны хвост, или что костюмеры могут превратить ребенка в такое. Она поступила дипломатично - извинилась передо мной и протянула хвост обезьяне. Та важно обмотала его вокруг шеи, как шарф и, картинно разведя руками, потрясенно пробормотала:
    - Эволюция...
    На площади перед универмагом "Машбир" общественная жизнь была представлена разнообразно. "Мир прямо сейчас" с рупором и стенгазетой раздавал прохожим красные гвоздики. Интересно, кто жертвовал средства на этих "спутниц тревог". Неподалеку поселенцы в вязаных кипах собирали подписи под очередным антиправительственным воззванием. Автоматы и цициты
    31 свисали с них. Между политикой нашлось место и милосердию - какая-то благотворительная организация собирала деньги на заграничную операцию для больного раком ребенка.
    Я принял от милой девушки красную гвоздику, пожал ее потную от революционного восторга ладошку, слегка оцарапался об одно из четырех больших колец и, ласково прищурившись, прокартавил:
    - Спасибо, това'ищ!
    Затем сдал десять шекелей на ребенка и расписался под воззванием.
    С чувством перевыполненного гражданского долга мы с обезьяной вознеслись на двадцать второй и последний этаж "Башни Города". Был там так себе ресторанчик, но вид...
    Иерусалим и небо не противостояли друг-другу, не переходили один в другое, а просто составляли единое целое, прошитое стежками множества деревьев. Холмы плыли в зарождавшихся на востоке сумерках, а отблески солнца, уползавшего на запад, слабо, как пальцы слепого, ощупывали на прощание иерусалимский камень и запекшуюся черепицу.
    Ресторан был специфический - принадлежал русским "досам"
    32 из бывших еврейских и комсомольских активистов. Посему здесь говорили по-русски, блюда были вкусны и малы, окна пыльноваты, цены нагловаты. Еще на столах имелись белые скатерти, и никто не совал под твой прибор бумажную салфетку, но и официант не спешил явиться на зов.
    Обезьяна вела себя прилично, скатерть сдернуть не пыталась, а переживала утрату хвоста. Она то жеманно куталась в него, как в боа, то воровато задвигала ногой под стол.
    - Эволюция не должна быть насильственной,- вдруг заявила она с апломбом, а потом задумчиво продолжила,- или, наоборот, должна...
    - Ты кто?- перебил я ее.
    - Ящерица!- зло ответила обезьяна, тыча мне в физиономию свой хвост.
    - Да ладно,- напряженно сказал я,- забудь уже о том, что отвалилось. Главное - это то, что осталось.
    Обезьяна заволновалась и затеребила мой рукав:
    - Кто я теперь? Детский конструктор... А что, если из меня так же легко можно выдергивать и принципы..,- и, выдержав паузу, запричитала: Вот и хвоста уже нет! Вообще ничего нет! Даже биологического вида! Божья я глина!..- она замолчала, потрясенная этой мыслью, утерлась и уже серьезно добавила. - Зато у меня есть другое. Чувство собственного достоинства и презрение к ближнему!
    После этого она замолчала. Не реагировала на мои вопросы, а только прислушивалась к разговору за соседним столиком. Там сидели три черные шляпы в полной хасидской униформе, разве что у ног каждого скучали, как верные псы, разные портфели. Судя по всему, это был по-русски запоздалый бизнес-ланч. Бизнес, кажется, тоже был на русский манер. Такие дела надо обсуждать тихо. Но евреи не умеют говорить по-очереди и, чтобы быть услышанным, каждому приходилось говорить громче собеседника. Ситуация была покерная: там тоже повышают, повышают, повышают, затем пугаются, пасуют и кто-то забирает ставку. И опять сначала, шепотом. На фоне оплывавшего Иерусалима юдофобским наваждением звучали фразы:
    - ... Мордыхай говорил, что у него все схвачено... если все выгорит бэ-эзрат ха-шем...
    33
    - ... Снимем в Москве у гоев...
    - ... А я говорю - не отдаст, хас вэ-халила!
    34 И донесет, если ему не вхуярить... Твои ребята смогут профессионально объяснить?
    - До сих пор, барух ха-шем
    35, проколов не было...
    - А кто в прошлом году наебал нас...
    Все-таки мат здесь трогателен, безобиден и ностальгичен, как дедушкина ржавая сабля. А официант все не шел... Похоже, здесь соблюдали не только еврейские, но и советские традиции: пересменки, профсоюзные собрания, полит- информации, выезды на овощебазу, уборка территории... впрочем, про территории, про то кто кого с них убирает, лучше не думать...
    Я вперился в обезьяну, как начинающий экстрасенс в стоящий на краю стакан и снова спросил:
    - Ты кто?!
    - А ты? - эхом отозвалась она. Это была одесская обезьяна.
    Тем временем две шляпы свалили, а третья, оставшаяся оплачивать счет, неожиданно перекинулась за мой столик и, сопя, водрузилась напротив, устремив на меня ласковый взгляд. Боюсь, что мой взгляд был гораздо менее приветлив. Я нарочно притащил обезьяну в самое тихое и пустое из известных мне заведений. Мне надо было разговорить ее и я боялся, что неверная фраза может перерезать нить судьбы. Шляпа не понимал, что никогда еще третий не был настолько лишним. Он вообще считал себя вторым.
    - Шалом. Давай выпьем. Кажется, у меня выгорело... Они дают деньги на мой проект! Я очень тебя прошу. Такой день! Мне надо отметить это с интеллигентным евреем... Ну, пожалуйста.
    Надо было послать его в "Культурный центр советского еврейства", но я согласился. Пожалуй, из суеверия. Грех отказать, когда так просят. А когда робко начинаются чудеса, нужно вести себя примерно.
    Шляпа сам сбегал к бару и притащил бутылку "Голды". Видимо, он-то и был официантом.
    - За твой проект!- провозгласил я, решив разделаться с "пингвином"
    36 и его бутылкой быстро и лаконично.
    Он слегка отхлебнул и разочарованно отставил рюмку:
    - Но ты даже не знаешь о чем речь.
    - Не это главное,- убито сказал я, провидя свое самое ближайшее будущее.- Не стоит раскрывать коммерческую тайну первому встречному.
    Шляпа смеялся долго и со вкусом, как умеют только рыжие евреи:
    - Напротив! Чем больше евреев об этом узнают, тем скорее придет Машиах
    37. Вот слушай... А ты, случайно, не Коган?
    - Ну,- неохотно сознался я. Мне было неловко, как будто я соврал. Мне было горько от того, что моя правда для него - ложь.
    - Тем более!- Рыжий чуть не выскочил из лапсердака.- Я сразу почувствовал! Я тоже потомок первосвященников! Так знай, коэн!.. - провозгласил Рыжий.
    И я узнал, что не случайно совпало число аминокислот в белке и букв в еврейском алфавите. Что когда народу была дарована Тора, народ был еще диковат, и рано было раскрывать Самое Сокровенное. И записано было на Y-хромосоме Аарона ТО, ЧТО ДОЛЖНО БЫТЬ ОТКРЫТО КОГДА ПРИДЕТ СРОК. Почему на Y-хромосоме? А где еще? Где еще тогда можно было записать эту информацию, чтобы она не растворилась в безумстве истории?! Это гениальный ход! Божественный. Весь генетический материал тасуется, как колода карт, и лишь Y-хромосома неизменно переходит от отца к сыну.
    И я узнал, что у всех коэнов Y-хромосома такая же, как у Моисея и первосвященника Аарона. Что больше трех тысячелетий пронзила она прямыми отрезками человеческих жизней. Зачем? Зачем, если не для фиксации этой хромосомы, установлены Торой жесткие законы для коэнов?! Вот, например: потомок первосвященника не может жениться на блуднице и на обесчещенной. Казалось бы - как можно ставить в один ряд. А с точки зрения сохранения хромосомы - в обоих случаях повышается вероятность, что коэном будет называться ребенок от другого отца, а значит без нужной информации на Y-хромосоме. И на разведенной жениться не может. Тоже ясно - женщина с сексуальным опытом всегда может предпочесть другого. Далее - отбраковываются коэны с физическими недостатками, даже чисто эстетическими, причем во всех поколения их. Тоже ясно - такому жена скорее изменит. А чего стоит ситуация с мамзерами! Казалось бы - чем они-то виноваты, что аж на десять поколений... Но ведь мамзер - это не просто ублюдок, безотцовщина. Это рожденный замужней женщиной, но не от мужа, то есть ребенок с другой Y-хромосомой. Очевидно, что создана обстановка крайней нетерпимости к подмене Y-хромосом. А то, что изнасилованная жена коэна не может продолжать жить с мужем... Еще одно как-бы зверство: сжигать дочь коэна, если она с кем-то спутается...
    Обезьяна задумчиво взяла бутылку и присосалась к горлышку. Рыжий запнулся на полуслове:
    - Слушай, этот твой гиббон... Зачем он тебе нужен? Отдай гоям.
    - Я подумаю.
    - А я принесу новую,- он встал.
    Встала и обезьяна, рассеяно вертя пустую бутылку в руках и озираясь.
    - Достаточно,- взмолился я,- дай я заплачу за бутылку. Не надо больше бутылок!
    Я забрал у обезьяны пустую стеклотару и поставил подальше.
    ... И я узнал, что когда Рыжий прочитает ЧТО записано на наших с ним Y-хромосомах, то следует ожидать, что это будет ГЕННО-ИНЖЕНЕРНАЯ ИНСТРУКЦИЯ ПО СОЗДАНИЮ МЕССИИ.
    Мне стало жутковато. "Я не специалист,- судорожно подумал я,- мне это кажется абсолютно логичным, потому что я не специалист. И потому что я пьян." К приходу Мессии я готов не был. Но мое изощренное воображение латентного пессимиста уже взыграло. То, что я представил... Моя неоформившаяся душа пискнула и шмыгнула за дырявый щит атеизма. И я, наклонившись к Рыжему и дыша на него перегаром всего выпитого в ходе эксперимента, выдавил чужим от спазма в горле голосом:
    - А ты... не боишься, что там... другое?
    - Что?!- оторопел Рыжий.
    - СЛОВО.
    - Какое еще слово?
    - То самое... "Да будет свет"...или как там...
    Рыжий замер. Белое лицо повисло меж черных одежд:
    - Нет!.. Ведь тогда... А... Но до этого обещан приход Машиаха!..
    - Ну ты разве не чувствуешь, что все пошло не туда, и нужен новый цикл?! Посмотри на этих евреев в этом священном городе! Тебя блевать не тянет?! ОН же человек!.. Ты бы пришел на его месте?- выкрикнул я. Не мне было все это говорить. Не мне, серой полевой мыши в виварии белых лабораторных мышей божественного эксперимента...
    Рыжий снял очки и обреченно прикрыл глаза. Он и уши заткнул бы, чтобы ни кровавого заката, ни моих слов...
    Обезьяна, подавшись вперед и вцепившись пальцами в край стола, смотрела на закат. Первый раз я видел застывшую обезьяну... Словно решала - кто из нас прав... Вдруг что-то блеснуло в последнем луче солнца, и короткий стон лопнувшей струны прозвучал первой нотой труб Страшного Суда... Это были жуткие мгновения, пока я не понял, что лопнула желтая цепочка на раздавшейся обезьяньей шее...
    Острый ужас иссяк, но легче не стало. Пророчествуя конец света, я страшился его не более прихода Мессии. Такой конец света можно встречать и со спущенными штанами. А к приходу Мессии я позорно не был готов...
    - Я бы пришел..,- тихо сказал Рыжий.




    9. ЦДЛ. 17-15


    И я повел обезьяну по покинутому солнцем городу. В подворотнях ворочались зарождающиеся тени, витрины наливались апельсиновым соком электрического света. Мы топали по каменным плитам променада Бен Иегуды - российского прибабахнутого еврея, сделавшего из мертвого древнееврейского языка нынешнего "зомби".
    - Вот одного я не понимаю,- хныкала обезьяна,- это куда мы идем? Во-вторых, зачем мы туда идем. И в-третьих, нельзя же все время идти... может быть мы бы постояли в подъезде, у батареи, тут есть один такой дом в Рехавии, правда, в парадном есть ничьи батареи!...
    Нет, такая ментальность не из счастливого африканского детства. Это по Сибири бичевать надо...
    Мы спускались по Бен Иегуде. Иерусалим вечером, как женщина при свечах, выглядел моложе. Сумрак добавил вывешенным у лавок маскам правдоподобия - и зубы монстров стали покрепче, и красавицы с локонами из мочалок покрасивее.
    Незнакомый мне прежде высокий старый скрипач в советской военно-морской плащ-палатке играл что-то залихватское, но мастерство и белые батистовые рукава концертной рубашки на фоне черного плаща придавали музыке затаенную горечь неустроенной судьбы. А дальше по ходу - на каждом углу примелькавшиеся уличные музыканты собирали плевки шекелей в кроваво раззявленные, как галоши, футляры. Казалось, что оркестрик распался и рассыпался по выщербленным камням променада.
    Прошли кафе "Корона". Когда-то здесь перекусывали на пути в историю Израиля почти все отцы-основатели и самого государства, и того, что в нем есть. Но теперь кафе прогорает. Мне всегда нравился легкий привкус избранности... скорее причастности в атмосфере этого, приопустившегося уже заведения. Я даже замедлил шаг, но нет, не сегодня. В последнее время там было слишком много русской речи.
    На плошадке между кафе "Шагал" и антикварной лавкой пара выряженных ковбоями подростков пыталась загнать праздничный табун в кораль антрекотного заведения "Голубые братья". Огромные сукровично-коричневые стейки были выставлены для наглядности. Но попадались только доверчивые туристы, готовые и жестковатое мясо, и грязноватый туалет считать новым впечатлением и местной экзотикой. Нибелунги же легко уворачивались от ковбоев... Почему же они, черт побери, не чувствуют, когда их гонят в светлое будущее в багровых тонах? Почему не уворачиваются так же ловко от одержимых загонщиков...
    Мы повернули направо и вышли на улицу Оценщика, похожую на воротник несвежей рубашки. Здесь, всего в

    полусотне метров, предкарнавальное оживление иссякало, только ветер гонял в полумраке по кругу пустой стакан из-под колы. Мы дошли до поворота на туристскую улицу пионера местной журналистики раввина Саломона, прорезающую старый, но окультуренный квартал "Наследие семерых". Семерых раввинских семей, рискнувших основать квартал вне стен Старого города в смутные времена арабских грабежей. Каждое утро любопытствующий народ мой встречал их у Яффских ворот, как пришельцев с Того Света.
    Впрочем, смутные времена не кончаются. Я смотрел под ноги, на тянущийся по центру пешеходной улочки каменный шрам водостока и вспоминал, как наутро, после теракта во-он в том месте, по этому желобу текла красноватая вода - шлангами смывали кровь с мостовой...
    Свернули в низкую и длинную, как туннель, подворотню, в экзотические дебри квартала, состоящего теперь, в основном, из синагог, кафе и галерей. Потом на второй этаж по прилепившейся к обшарпанной стене лесенке в богемное кафе, а по-простому - в доведенную до логического конца советскую кухню - где и ело, и читало, и трепалось, и обжималось другое поколение другого народа.
    Название кафе апеллировало к читателям Агнона
    38 и оказалось культурно неблизким. Я предложил назвать его "Сон отказника", ибо именно здесь тусовались лица, к которым я ехал в Израиль. Но Арье Гельман, обнаруживший это местечко всего неделю назад, по праву первооткрывателя назвал заведение "Центральным домом литератора". Мы договорились хранить его в тайне до презентации Арьевой научно-социалистической книги "Комплекс Масады" 39. Короче, это было единственное известное мне место, еще не разведанное русскоязычными любителями общения за чужими столиками.
    Пространство кафе было сводчато-арочным, как и положено в старом Иерусалиме. Окно, еще помнившее, что произошло от бойницы выходило на улицу Оценщика. Мы заняли круглый столик у окна и полюбовались на созданную для уроков рисования перспективу улицы, столь же непреклонно-прямую, как и законоучитель, имя которого она носила. Книги на стеллажах и в каменных нишах ждали своего покупателя или просто читателя, многие - с автографами. Даже меню было стилизовано под книгу - с прологом, содержанием и эпилогом.
    - Хорошее местечко,- сказала обезьяна.- Пригретое временем...
    Она сидела на стуле уже не по-детски, а касаясь ногами пола.
    - Есть будешь?- спросил я.
    - Только закусывать.
    У пританцовывавшей официантки была улыбка человека, еще не видевшего зла и нарочито выставленная из надрезанной майки бретелька лифчика.
    - Классный шимпанзе!- обрадовалась она.- Приводите его почаще, первый банан за счет заведения... А знаете, у нас уже есть один художник с во-от такой игуаной!
    Девушка была очень милая, скуластенькая, даже попка была у нее скуластая. Я наскоро заказал виски, одну бутыль, два стакана. И за неимением плавленного сырка - фромаж. Сыры принесли на большом деревянном подносе, с крупно нарезанными яркими овощами и красной копченой семгой в зеленой траве.
    - Красиво,- оценила обезьяна и вдруг, дернувшись, проворно поймала блоху. - Блохи не порывы, их можно давить без разбора,- объяснила она.
    Фраза мне что-то смутно напомнила... скорее неприятное, что-то давно и охотно забытое... и я подозрительно спросил:
    - Откуда эти слова?
    - Вспомнились...- пожала она плечами, ловко разлила виски и, приглашающе приподняв стакан, спросила. - Ну и что ты обо всем этом думаешь?
    Я поставил локоть на стол, чтобы унять рябь в стакане. Пальцы дрожали не от страха, скорее от возбуждения. Наступал момент откровения. Обезьяна была тиха и серьезна, более чем человекообразна и сама начала этот разговор. Было ясно, что или сейчас, или... И плевать, изменит ЭТО жизнь к лучшему или изуродует! Вознесение, падение... только бы проскочить в захлопывающуюся дверь лифта, только бы унести душу с этого этажа...
    - Я уже не думаю. Я жду. Объясни мне, кто ты?
    - А ты что, вообще ничего обо мне не знаешь?- с каким-то даже отчаянием спросила она.
    - Нет.
    - Жаль,- она опрокинула стакан и вздохнула. - Я надеялась... Я не знаю, кто я. Совершенно ничего про себя не знаю. И сейчас это меня очень начало волновать! Кто я? Зачем я здесь? Кто ты мне?.. Действительно, а кто ты мне? Хозяин? Собутыльник? Никто? Но я ведь привязана к тебе... зачем-то... импринтинг, что ли...
    - Ты... успокойся,- с отчаяньем сказал я. Такого облома даже ожидать было нельзя.- Ты постарайся сосредоточиться... это все от пьянства... память заблокировало... Ты только не волнуйся, ты вспомнишь. Давай выпьем крепкий кофе...и ты все вспомнишь! - заклинал я ее.- Вот, например, ты не напрягайся, а просто представь - какое у тебя самое первое воспоминание?
    Обезьяна страдальчески наморщила лоб:
    - Помню пустырь. Такой пустырь, большой, обнесенный колючей проволокой... И повсюду столбы. Высокие, и на каждом - гроздья репродукторов...
    - И все?!
    - Ну, еще на колючей проволоке огромный плакат... И на нем надпись: "Соблюдай!" Вот теперь - все.
    Я проглотил ком в горле и тупо спросил:
    - А на каком языке "соблюдай"?
    - Не помню. На знакомом... что это может быть?
    - Все, что угодно...
    Это, действительно, могло быть все, что угодно, но при этом не могло быть ничем... Мерзкое у нее воспоминание, Совком отдавало...
    - Прости!- робко сказала обезьяна.- Я спутала... ошиблась. Это не мое воспоминание, это из какого-то самиздата... Боюсь, что сюжет моей жизни потерялся среди многих других...
    Я понял, что отделять зерна от плевел придется мне:
    - А какие сюжеты про обезьян ты знаешь?
    - Ну..,- сказала она,- до фига!
    - А про необычных? Про ненормальных обезьян?
    - Тоже много!- обрадовалась она.- Хочешь, я расскажу тебе свой любимый? Вот, значит, жила- была на экваторе большая горилла. Белая. Звали ее Агин-Кмедака.
    - В каком смысле белая?
    - В таком же, как ворона... Ну, альбинос. Все к ней относились нормально, но она считала себя уродом, вот в чем проблема. И однажды Агин-Кмедака бродила одна по джунглям и зашла в бунгало белого охотника. Там никого не было, а на стенке висел постер с картой мира и характер- ной разноцветной фауной. И только на самом верху, в белых льдах среди синевы океана, увидела большая белая горилла величественного белого медведя. Долго стояла Агин-Кмедака перед постером, а потом резко повернулась и пошла на север. Под вечер ей повстречался муравьед Хынечумод...
    Обезьяна рассказывала очень вдохновенно и подробно, через двадцать минут Агин-Кмедака была еще в верховьях Нила, где ей явно предстояла длительная разборка с крокодилами... К счастью, обезьяна взглянула на меня:
    - Тебе что, не интересно?
    Она обиженно потянулась к бутылке и огорченно хлопнула полный стакан виски.
    Минуты полторы мы молчали. Я бездарно транжирил время, даже не зная, сколько его осталось. Впрочем, я всю жизнь делал так...
    - А я начинаю понимать, что ты прав,- вдруг произнесла обезьяна.- Дурацкая история. Банальная. Сентиментальная. И вообще - претенциозная. Чтиво для малолетней беззаботной мартышки...
    Я внимательно посмотрел на развалившегося на стуле примата. Ноги, недавно едва достававшие до пола, были уже чуть согнуты в коленях...
    - А вот в отношении алкоголя..,- начал я.
    - Да. Тянет. Всегда. Сколько себя помню. Особенно, когда была грустным гамадрилом... А тебя?
    - Изредка.
    - А какое доминирующее желание определяет твои поступки?
    Уже давно я умело избегал подобных вопросов. У меня больше не было доминирующего желания, определяющего поступки. Оно у меня кончилось.
    Был день третий от алии. Я стоял в картонном колпаке у Стены Плача. Это была высшая точка моего мира. Начало затянувшегося на десятилетия пути терялось в застойном отрочестве, за монументами несговорчивых родителей, за закрытыми границами, за собственной нерешительностью. Всю жизнь я ощущал себя лососем, идущим на нерест, но я был рассудительным лососем - старался не биться о камни, не "светиться", выпрыгивая из воды, не приближаться к браконьерам. Ну, получил несколько раз веслом по башке, переплывая из одной заводи в другую... Я ждал момента для решающего броска...
    И вот лоб и ладони мои лежали на теплой ноздреватой коже святыни. Поколения не дошедших предков раскачивались за мной в благодарственной молитве. А я... собирался просить о чем-то одном, главном... но было не о чем. Главное произошло позавчера. Лоб упирался в стену. А я не понимал что мне теперь делать. Ничто не снисходило на мою душу.
    Из щелей меж глыбами "бычками" белели записки. Я подумал, что, наверное, здесь не надо ждать откровения, не заслужил. Но каждый мог просить и надеяться быть услышанным. И пугающую гулкость пустоты ощутил я, когда понял - все оставшееся либо мелко, либо невозможно, да и незаслуженно. В самую дальнюю глубокую морщину вечности запихнул я два слова: "Я пришел".
    - Какое желание?..- усмехнулся я. - Чтоб ты была ответом на мою записку.
    - А я хочу,- сказала обезьяна ломающимся фальцетом,- понять, зачем я пришла в этот мир,- она сидела сгорбившись и нервно крутила стакан в неуклюжих пальцах. Еще бы пару прыщей на морде, и чем не наш общежитский треп.
    Я отодвинул наполненный обезьяной стакан и попытался сосредоточиться, пока это возможно. Дано: обезьяна. Говорит. Пьет. Растет. Умнеет. Короче, дана обезьяна стремительно эволюционирующая под действием больших доз алкоголя. В ходе этого процесса деблокируется информация: иностранные языки, литературные сюжеты, короче культурный слой.
    Четверть века назад мне все было бы совершенно ясно - порождение внеземной цивилизации, разведчик, биоробот с небольшой поломкой и так далее... Лет десять назад я выбирал бы между белой горячкой и шизофренией. Лет пять назад я добавил бы вариант о бегстве из вивария засекреченной лаборатории. Но что-то изменилось во мне... никогда бы раньше не задумался я о месте действия, о декорациях этих тысячелетних, не смог бы допустить то, что так хочется допустить моему оплывающему интеллекту теперь... В Городе- пуповине, где евреи не отделяли чудо от реальности, где у христиан воскресал покойник, а у мусульман скакун Аль-Бурак отчаливал на небо, в таком месте говорящая обезьяна - это так, кроха с господского стола, брошенная из жалости... или все-таки зачем-то?! Выходило, что нас с приматом мучил один и тот же вопрос - зачем она сюда явилась? И явилась ли она именно ко мне?
    - А как ты сама считаешь - зачем?- спросил я.
    - Ну, вероятно, чтобы оставить после себя след. Не просто же так, вина попить... А как ты понял для чего ты здесь?
    Сука. Сидел человек в своей норе, никому не мешал. Так спустили на него эту норную суку. Пяться теперь жирным задом, огрызайся, выворачивайся в узких лазах...
    - В жизни нельзя все понять до конца. Этим она и интересна...
    Блестя глазами, обезьяна подалась вперед. Черт бы побрал ее юношеский пыл:
    - Я не о жизни вообще... Я о том - как ты сам для себя оправдываешь свое существование?
    Ну не будешь же объяснять этой нелюди, что я не оправдываю. Что я только оправдываюсь...
    - Почему я должен оправдываться?
    - Ты не понимаешь... Я о другом. Я о смысле жизни! В чем смысл твоей жизни?
    Я почти одновременно перестал рассуждать о смысле жизни и онанировать в туалете.
    - Смысл моей жизни,- сказал я нервно,- что я приехал и живу в Иерусалиме. И не делаю подлостей...
    - Я тебя спрашиваю о смысле жизни,- обиженно сказала она,- а ты сообщаешь факт биографии. Зачем ты живешь в Иерусалиме? Почему ты не делаешь подлостей?
    Я полез в карман за сигаретами, сделал вид, что не нахожу зажигалку и пошел за огоньком. Зачем я живу в Иерусалиме! Зачем все мы здесь живем?
    Как-то судьба столкнула меня с русскоязычным раввином, нормальным таким мужиком, побывавшим там физиком, а тут офицером. Случилось ему в начале девяностых зайти в Министерство абсорбции, забитое обезумевшими от переезда русскими евреями. И в каждой очереди одинаково возмущались: "Если не подготовились, зачем нас сюда звали?!" Наконец, он не выдержал и спросил стенавших: "Скажите мне, евреи, кто именно звал вас сюда?" Народ терялся, пожимал плечами и отвечал одинаково: "Ну... кто... Звали же!" И в глазах стояло недоумение и мука ускользающего воспоминания. То есть, намекал рав, был им всем Зов... Лососи, бля...
    Вернулся, сел. Затянулся.
    - Ну?- потребовала обезьяна.
    - Короче, так: жизнь моя не имеет смысла. Или он мне неизвестен.
    - До сих пор?- ужаснулась она.- А почему тогда ты не делаешь подлостей?
    - Потому что я надеюсь, дура!- ненавидяще прошипел я с каким-то присвистом.
    - И на что же ты еще можешь надеешься, умник?- раздраженно фыркнула обезьяна.- Е-мое, взрослый же человек.
    Я проигнорировал и выпил. Но она продолжала процарапываться мне в душу:
    - Ты надеешься на приход Мессии? Ты веришь в Бога? А действительно, ты в Бога веришь?
    Верю ли я в Бога... Мама любила рассказывать, как в три года она научила меня открывать дверь ключом. При этом я был обязан спросить: "Кто там?" Конечно же, она захотела продемонстрировать это достижение вернувшемуся с работы отцу. "Кто там?"- по уставу спросил я в ответ на его звонок. "Серый волк!"- ответил родной папин голос. Я задумался и предложил: "Мама, открой дверь папе!" ...Это можно считать иллюстрацией моего отношения к Богу.
    Ткнув пальцем вверх, я указал на сводчатый потолок и увернулся:
    - В этом кафе нет прямых углов и прямых ответов...
    Я предложил обезьяне выпить и сменить тему. Выпить она выпила, но продолжила:
    - Для человека без смысла жизни ты живешь слишком вязко,- захохотала она,- Ебче надо жить! Если в жизни нет смысла, то должен быть кайф! Предлагаю тост за здоровое скотское существование! Лехаим!
    Наконец-то на нас оглянулись из-за соседнего столика. Знакомое слово услышали. Наверное, наш русский спор казался им бормотанием обезьяны и алкаша.
    - Лехаим!- дружелюбно ответили мне, воздев рюмки.
    - Ты опоздала лет на двадцать,- заявил я обезьяне.- Когда-то я тоже говорил: или смысл, или полный отвяз... Но смысла нет, и отвязаться нам полностью тоже не дано. Потому что мы не роботы и можем жить наперекор логике... Человек живет среди людей, а не среди идей! Мы привязаны к жизни эмоциями, чувствами, честью, долгом, любовью... И они придают жизни хотя бы осмысленность. Хотя бы субъективное ощущение осмысленности. И это ощущение в какой-то мере тождественно психической норме. У нас, у людей.
    - У-у-у,- тоненько заскулила обезьяна,- хо-орошо тебе! А у меня никаких привязанностей нет! И чувств нет. И чести, и долга. И любви тоже нету-у! Что же мне теперь делать?.. Знаю. Учиться быть человеком. У тебя! Скажи мне, Илья, к кому ты эмоционально привязан?
    А ни к кому, включая самого себя.
    - Не обязательно быть привязанным к кому-то. Можно и к чему-то. И я люблю эту страну.
    - Активно или пассивно?- спросила она с ленинским прищуром...





    10. Сдвоенный столик. 18-30


    ...Не зря я сравнивал это кафе с кухней - мы разругались вдрызг, совершенно по-коммунальному. Не знаю чем бы это закончилось, но вдруг обезьяна приосанилась и прошептала:
    - Прекрати! Меня рисуют! Я служу источником вдохновения!
    Я обернулся, из дальнего угла на нее цепко смотрели четыре глаза - пара человеческих и пара игуаньих. Чернобородый художник помахал нам карандашом. Обезьяна заложила ногу за ногу, вытянула томик Агнона и, старательно шевеля губами, стала манерно водить пальцем по строчкам. Вид читающей обезьяны не произвел на аудиторию должного впечатления.
    Я, тупо глядя в окно, застыл со стаканом, но это была неподвижность растревоженного муравейника. Улица Оценщика подслеповатыми огнями припала к стеклу в тщетной и последней попытке обнаружить во мне хоть что-то стоящее.
    - Это коньяк в руке греют, Илья. А виски хлопают!- тут меня самого приветственно хлопнули по плечу.
    Единственному моему знакомому, знавшему это место, приспичило явиться сюда именно сейчас. Арье Гельман внимательно смотрел на меня сквозь круглые очки:
    - Ты что такой смурной? Случилось что?..
    Может рассказать ему, что говорящая обезьяна прошлась только что по моему духовному бастиону, как утром по "схар дире", чтобы я увидел все убожество своего съемного духовного мира с его приобретенными по случаю или со вторых рук ценностями...
    - Садись,- вяло пригласил я.
    - Только я не один. Это мои студенты. Рафи и Мирьям.
    Две улыбчивые мордашки, крепкое рукопожание, незамутненный взгляд, чистая небрежная одежда, грудной младенец в рюкзачке - наверняка американцы. Плохо. И так тошно, а тут еще по-английски. А тут еще Мирьям - копия моей троюродной сестрицы Софы.
    - А это моя обезьяна... Агин-Кмедака.
    Обезьяна оторвалась от книги и посмотрела на меня, как кот на живодера. Пока Арье с Рафи придвигали второй столик, Мирьям разглядывала обезьяну и расспрашивала меня о ее диете. Я не стал говорить, что эта тварь жрет водку и камни духовных бастионов...
    ... Краем уха я слышал, что Рафи требовал от Арье какой-то активности. Это уже было смешно - активности от Арье долго и безуспешно требовали родители, школа, комсомол, жена, теща, дочь... все-таки Сеня скотина... и группа товарищей... Ох, накрываются наши посиделки в Музее...
    - ...семинар. Людей надо приучать постепенно, поэтому начнем с такого, нейтрального чего-нибудь..,- Рафи вздохнул и поскреб подбородок,- ну... охраны природы... нет, это не то.
    Да, приучать надо постепенно - как я обезьяну. А учить - по всей морде, как она меня... "...ты всю жизнь рыл для себя персональную экологическую нишу, а вырыл яму. И сидишь. И могильный холод проникает..."
    - Охраны детства!- осенило Мирьям,- семинар по проблемам общения у детей с проблемами развития! Всех двух национальностей... Назовем... как же назвать-то...
    - Назовите "Еврейские дебилы лучшие друзья арабских идиотов",- посоветовал я, имея в виду отметиться в разговоре, просто из общей воспитанности.
    - Прекрати!- попросил Арье.- Это грубо, в самом деле...
    Нет, Арье, это нежно. Грубо здесь было раньше, тут такой был духовно-зоофилический акт с элементами морального садизма... Я кивнул:
    - Согласен. Политически корректнее будет "Еврейские дебилы - лучшие друзья арабов".
    - Он в чем-то прав,- открыто рассмеялась Мирьям, демонстрируя ровные, от дорогого стоматолога, зубы.- Нельзя, в самом деле, так уж в лоб..,- тут она перестала улыбаться, в ее живых глазах сконцентрировалась вся жалкая настороженность, на которую способна американка, даже если она еврейка, и поинтересовалась.- А вы, вообще, поддерживаете мирный процесс или вы... против?
    - Я традиционно за то, чтобы собраться после демонстрации!- объявил я, положив руку на буксующее сердце.
    Что может понять американец из такого ответа? Рафи озадаченно взглянул на Арье. Тот сохранял благородную невозмутимость. И откуда было знать американцу Рафи, что у человека, еженедельно отсиживавшего политинформации, никакая чуждая идеология не способна стереть с лица мину вежливой заинтересованности. Чтобы пронять нашего брата нужна говорящая обезьяна, бросающая тебе в лицо: "...и сам ты бесхребетный, и жизнь твоя бессюжетная... Кедровая шелуха!"
    Непуганый Рафи утратил бдительность, и зря. Не надо было ему интересоваться, есть ли у меня какие-то общественно-значимые идеи. По поводу совместной деятельности двух народов. Не умею признаваться, что у меня нет идей.
    - Я именно тот самый человек, который вам нужен!- проникновенно выдал я самый отвратительный из всех американских штампов и ослепительно ощерил так и не смененные за три года золотые клыки.- Я казначей движения "Начнем с Тель-Авива".
    Хорошо быть простой говорящей обезьяной... А чем я, собственно, от нее отличаюсь? Отсутствием шерсти и веселой злости. Она не сможет научиться у меня быть человеком... может, тогда мне стоит поучиться у нее быть обезьяной...
    - А что это за движение?!- почти хором спросила дружная пара.
    - Прогрессивное движение ближневосточной интеллигенции.
    - В Израиле?!
    - Да.
    Другой продолжил бы, а я нет. Замолчал. Отвлекся. Вытащил какой-то томик, полистал. Арье смотрел с легкой укоризной, но явно предвкушал.
    - И какая ваша главная задача?
    - Сломать сионистские стереотипы.
    Рафи и Мирьям переглянулись, как наследники перед нотариусом. Обезьяна оторвалась от Агнона, налила остальным и, чокнувшись с моим стаканом, подняла на меня шальные глаза. Значит, мы помирились. Значит, продолжим завоевывать дешевый авторитет.
    Американцы долили содовой.
    - Рафи, ты пьешь?- наигранно удивился Арье. Он посмотрел на меня со значением, подчеркивая намек.
    Рафи рассмеялся, опустил мизинец в стакан и стряхнул каплю:
    - Пророк сказал: "И первой капли не пей". Начнем сразу со второй...
    Стало быть, наш американский друг - секулярный мусульманин. Интересно, как зовут их ребенка. Ибрагим-Авраам?.. Его звали Джон. И это, по отношению к арабо-еврейскому ребенку, было гуманно. Впрочем, с равным успехом его можно назвать и Ибрагимом. И Авраамом. Все равно для арабов он останется арабом, для евреев будет евреем, а для американцев - американцем. Удачный расклад... Не то, что когда наоборот, да еще в России...
    - ... не могли бы вы рассказать подробнее о вашем движении? Мы ничего о нем не слышали.
    И я рассказал! Рассказал о группе озабоченных интеллектуалов, мучающихся комплексом вины, стыдящихся, что арабам на переговорах подсовывают Хеврон, где ни инфраструктуры, ни культуры, а сплошные социальные проблемы, многовековое еврейское присутствие и призраки жертв погрома двадцать девятого года... Тогда как Тель-Авив - это типичное сионистское новообразование, никак не связанное с еврейской историей, короче - разросшийся до неприличия пригород арабского Яффо... Обезьяна слушала с вытаращенными глазами и, похоже, комплексовала. Завидуй, нелюдь, извращенности человеческой фантазии. ...Смогут ли евреи отдать и забыть Хеврон? Никогда. А Тель-Авив? Да легче, чем Бердичев... Что такое Бердичев? Ну, ладно, пусть - Одессу. Одесса? Ну, это как Бруклин... Кроме того, Тель-Авив, Рамат-Ган, Холон, Гиватаим, ну и так далее, в общем, весь Гуш-Дан, явился бы достаточной репарацией и контрибуцией за перенесенные страдания и унижения палестинских арабов. Вот тут-то обе нации и помирились бы, и забыли взаимные обиды и претензии. Вот это будет Новый Ближний Восток!
    - А Иерусалим?- пораженно спросил Рафи.
    Только что я отдал ему лучшую половину Израиля! Вот тебе и мир в обмен на территории. Обезьяна, с ее способностью все доводить до логического конца, сказала бы: "Полный мир в обмен на всю территорию". Надо отращивать жабры... Если крылья не получилось, на что совершенно справедливо указала нам наша высоколобая обезьяна...
    - Иерусалим оставим на закуску,- вздохнул я.- Сначала выпьем.
    Рафи хряпнул неразбавленный виски и не заметил этого. Не знаю, как в жизни, но по стандартам американской литературы это должно было выдавать сильное душевное волнение. Хряпнула и обезьяна.
    - Почему тебя так волнует именно Иерусалим?- спросил я его.
    Он полез в карман, достал бумажник и показал через целлулоидное окошко фотографию особняка:
    - Это дом моего деда. Здесь, в Иерусалиме. В Бако.
    Хороший особнячок. На миллион долларов потянет. У моих дедов тоже были дома. Один на Украине и дюжина в Праге... Жаль, что эшелоны, в которых их везли, шли не в Америку...
    - Хороший особнячок. И что там сейчас?
    - А мы там были!- Мирьям блеснула глазами, совсем как Софа во время очередного рассказа о своем умелом выживании в этом подлом мире, где все только и покушаются кто на ее честь, кто на имущество.- Нас даже в комнаты не позвали!
    - Кто не позвал?- удивился Арье.
    - Хозяева. То есть, те люди, которые живут в его доме.
    Арье не был бы социопсихологом, если бы не среагировал:
    - А с чего вы начали разговор? Что именно вы ему сказали, сразу когда пришли?
    - Мы спросили как чувствуют себя люди, живущие в доме, чей хозяин еще жив.
    - Хорошая постановка вопроса,- одобрил Арье.- Но не влекущая за собой приглашения в дом. А что они?
    - Они сказали, что купили мой дом у каких-то других евреев. За семьсот тысяч долларов. Официально. И что если у меня есть претензии, то это - к государству.
    - Им даже не было стыдно!- воскликнула Мирьям.- Разве что немного неприятно. Вот что ужасно!..
    Ужасно другое. На каждый клочок этой земли есть свои права у "всех двух национальностей"...
    - Ладно,- Рафи убрал бумажник,- хорошо, что в еврейском народе есть и другие люди... которым стыдно. И их немало!- он с грузинской плавностью повел стаканом в мою сторону.
    Я растерянно осклабился.
    - Вы знали про такое движение и ничего не сказали нам?!- повернулась Софа-Мирьям к Арье.- Очень жаль, что вы не сказали нам раньше... А арабские интеллектуалы в нем уже участвуют?..
    - Видите ли,- сказал Арье, улыбаясь,- это движение слишком... абстрактное. Я бы даже сказал - элитарное.
    - Вот уж нет!- оскорбился я.- Движение массовое. Его поддерживает масса пролетариев умственного труда... Какая к черту элита! У нас членские взносы - всего один шекель в месяц. У меня в машине - членские взносы только Иерусалимского филиала. Во-от такой пакет. Единственное, чего нам не хватает, чтобы войти в большую политику - это солидного спонсора. Весь истеблишмент против нас!
    - Еще бы!- воскликнула Мирьям.- У них же виллы в Гуш-Дане!
    - И в Иерусалиме,- добавил Рафи задумчиво.
    Поехать, что ли, в Америку - побороться за права индейцев. Научить их швырять "бутылки Молотова", взрывать автобусы... замечательный будет вестерн "Большой змей интифады"... добьемся автономии... в конце-концов у индейцев больше исторических прав на Америку, чем у "палестинцев" на Палестину. И пусть все прогрессивное человечество жалеет индейцев и осуждает WASP-ов, а все окружающие страны бряцают оружием, не признают право США на существование и жаждут сбросить в океан... А чтоб не обижали индейцев, суки! А потом приглашу в свой Белый Вигвам старого корейца, и будем вместе наблюдать, как на этот раз они сами будут умирать в своих вонючих джунглях...
    А в наших палестинах, за сдвоенным столиком, идет, можно сказать, интеллектуальная дискуссия. Впрочем, учитывая взгляды Арье, скорее координация. Как бы так сделать, чтобы евреи отдали. Но при этом не испортить им настроение... А если и испортить, то чтобы ненадолго, не на века...
    Захныкал Джон, и Арье, потянувшись к нему, просюсюкал:
    - ... а антите-е-еза этом-у-у ирраци-и-иональное, пассиона-а-арное домини-и-ирование...
    Младенец заткнулся. Все это живо напомнило мне наши советские диспуты с тарелками, стаканами, горшками и детьми вокруг... Была ведь железобетонная держава, и кто из нас мог подумать, что эти, охватившие даже не всю интеллигенцию кухонные посиделки милых незлобливых людей приговорят последнюю империю... А тут не страна, а так, карлик с лицом старика и ножками ребенка...
    Обезьяна отложила книжку и исподлобья следила за разговором, барабаня пальцами с плоскими ногтями по столешнице. Сумрачен был ее взгляд. Да и мне стало муторно...




    11. Улица. 19-30


    Мы понуро брели по улице Яффо. Магазины закрывались. Приземистый бодрый нибелунг снимал волосатый канат с шеи субтильного манекена. Я распахнул куртку в надежде, что холодный иерусалимский ветер отрезвит. Пусть не настолько, чтобы контролировать поступки, но хотя бы приводить их в соответствие с собственными намерениями. Было жалко бестолково истраченного на этих трех американских сосунков времени.
    Скорее всего сработал рефлекс - я всегда дразнил Софу. Конечно, дело было в Мирьям, хотя повод дал Рафи. Он перебрал, его размашистым жестам требовалось все больше места, и Рафи отставил пустую бутылку ближе к обезьяне, а я счел долгом предупредить, чтобы убрали бутылку от нее подальше! Почему? Да потому что это - опасная обезьяна! Палец в рот не клади, бутылки не ставь. Швыряет.
    "Почему она швыряет?"- стали спрашивать эти юннаты от социологии. Им казалось странным, что обезьяна швыряет бутылки... А мне представлялось еще более странным, что они приперлись сюда из Америки облагораживать нашу ментальность... Учить нас любви к ближнему... к Ближнему Востоку... А еще им явно казалось странным, что мы с Арье сюда приперлись... Странное у них чувство странного... Как бы даже немного оскорбительное. Видимо, тогда я и решил его "пощупать". Объяснив себе, что надо провести для Арье психосоциальный эксперимент.
    Я сообщил, что швырять бутылки ее приучили арабы - за спиртное. И обезьяна в свое время та-акое творила... Видели ли вы по телевизору кадры интифады? Там как правило такой, длиннорукий, обмотанный платком, всегда бутылки швырял... Так это Агин-Кмедака! А ко мне попала очень просто... Ее арестовали, размотали и тут же замотать хотели, потому что перед размоткой ей по шее дали. А общество защиты животных за такую ученую обезьяну со всего ШАБАКА
    40 шкуры спустит... Ей-Богу, в этом месте американцы кивнули, подтверждая, что для израильской военщины араб хуже животного. Тогда я и вовсе перестал смущаться и спросил - известен ли им такой еврейский принцип - зуб за зуб? Вот я, значит, и поменял животное - за животное. Обезьяну - за белую лошадь.
    Здесь не выдержали нервы у Арье и он, подозрительно покашливая, попросил меня не паясничать, на что я возразил, что я не паясничаю, а "Белая лошадь" - это сорт виски... Но что самое интересное - обезьяна эту "Белую лошадь" тут же сперла, вылакала и запустила бутылку в лимузин Иоси Бейлина...
    Только в этом месте Мирьям посуровела и, принужденно улыбаясь, сообщила, что ей представляется, что я их зачем-то обманул... наверное, для юмора. И с обезьяной, и с организацией. Ведь так? Но она не находит в этом ничего смешного...
    Тогда мы с обезьяной обиженно переглянулись, я вернул бутылку на место. Она торжественно взяла ее, порассматривала скептически, потом раскрыла окно и, прицелившись, швырнула. Я отсалютовал недопитым стаканом и провозгласил: "На кого Бог пошлет!" Внизу включилась сирена и проиграла "Happy birthday to you". Бутылка попала в припаркованную машину. Обезьяна вскинула руку с победно выставленными буквой "V" пальцами и триумфально попрыгала. Кафе аплодировало. Мирьям была очень недовольна и возмущалась, что я обучил невинное животное такому антисоциальному поведению. "Рафи,- распорядилась она.- Нам пора! Рафи!" Рафи перестал аплодировать и встрепенулся, что да, им пора. Арье смотрел на меня укоризненно. Казалось бы - ну и ладно, пусть уводит своих студентов, а мы продолжим эксперимент. Почему же я возмущенно заявил, что поскольку возникли сомнения в моей честности, то мы дойдем до машины... не этой, а моей, и я покажу всем мешок с нашими членскими взносами!
    У машины я долго и упорно демонстрировал им Мишкины шекели - тряс полиэтиленовой мошной, приплясывал, как доморощенный кришнаит на арбатском морозе и всячески обозначал готовность продать Тель-Авив за тридцать штук. Мирьям натужно улыбалась, явно стыдясь за свой народ, а развеселый Рафи клялся, что завтра же мобилизует для нас огромные средства. Все окончательно скатилось на уровень студенческой само- деятельности.
    Арье ухмылялся, но не мешал до конца. А вот обезьяна не утерпела. Когда парочка уже отваливала, она прокричала им в спину что-то по-арабски. Рафи резко обернулся, взгляд его прожектором прошелся по окружающим и сфокусировался на случайном восточного вида нибелунге. Арье сдержанно выматерился. А Рафи выдал на языке предков нечто более развернутое, такое, что нибелунг как ударился мордой о стеклянную стену. Сжав кулаки, они пошли навстречу друг-другу.
    "Можешь звать иностранных корреспондентов",- ухмыльнулся я. Но Арье проявил несвойственную ему прежде подвижность и, мешая английский с ивритом, усложнил классическую ситуацию. "А кто, если не он?"- вопил Рафи. "Уйди, господин мой",- оттирал нибелунг обеспокоенного Арье. Тут наконец-то очнулась Мирьям и исполнила традиционную партию мирового общественного мнения на сцене арабо-израильского конфликта... В честь чего это я так прикалываюсь?..
    Наконец Арье прервал затянувшееся молчание и зло осведомился в честь чего это я так развлекаюсь и откуда беру обезьян.
    - Да ладно,- сказал я,- ты же сам понимаешь - развлекаюсь я по случаю веселого праздника Пурим, самого галутного
    41 и потому самого мне близкого. Обезьяну Бог послал, и вообще - демонстрация окончена, можно пойти спокойно посидеть. Скажем, у "Культурного еврея".
    Зачем я позвал Арье? Не боялся же я, в самом деле, остаться с ней наедине... Просто Арье не дал мне заплатить в "ЦДЛ". И это - рефлекторное стремление отдать долг, пока я о нем не забыл...
    Конечно боялся! Она выворачивала меня, словно перчатку и швыряла, как вызов, в зеркало. Да, я трусил. Господи! Но ведь это уже полная деградация! Моя плоская и серая, как старая фотография, жизнь каким-то чудом выломилась за рамку, а я... Всю юность я придумывал для себя что-то подобное... Уже больше четырех часов я знаю, что она говорит. И что? Я ничего не делаю... Я развлекаюсь... А что я должен делать? Ясно, что-то должен... что-то совсем другое... Как, впрочем, и всю предыдущую жизнь.
    Мы молча свернули с Яффо на Штраус. Обезьяна, сутулясь сильнее обычного, упорно смотрела под ноги и была мне уже по плечо. Вокруг сразу стало меньше черепашек-ниндзя, зато прибавилось цариц Эстер и кузенов их, Мордехаев - дыхание ультраортодоксального квартала "Мэа шеарим". Впереди нас шли два молодых хасида в черных велюровых цилиндрах и черных шелковых халатах. Который помужественнее - в штанах, а который наоборот - в белых чулочках и остроносых туфлях. И Пурим здесь был ни при чем - для иерусалимских харедим
    42 он еще и не начался. Они так ходят сотни лет и будут носить эти одежды до прихода Мессии, следуя и в жуткий Иерусалимский зной традиции одеваться, как отец, который тоже одевался, как отец, и так далее, до ежащегося от холода в украинском местечке основоположника. Вдобавок, хасид, что покрупнее, ласково приобнимал младшего рукой с трубкой. А тот восторженно внимал, и щеки его, между прочим, алели. В Совке все было бы ясно, а тут - не знаешь что и думать. Я здесь так часто пожимаю плечами, просто не жизнь, а хроническая цыганская пляска.
    - Вижницкие хасиды, - не преминул щегольнуть эрудицией Арье, проследив мой взгляд.
    - Не-а, - зевнула обезьяна, - бельские. Бантик на шляпе с другой стороны.
    Арье задумался, кивнул и, слегка опешив, уставился на меня:
    - Ты-то откуда знаешь?..
    Через несколько шагов, под петербургским фонарем у больницы "Посещение болящих", нас тормознул коренастый бородатый мужик лет сорока и обратился по-русски к бородатому же Арье.
    - Вы случайно не знаете где здесь институт по проверке мезуз
    43?- в конце фразы мужик хихикнул, а Арье оскорбился:
    - НИИмезуза?- желчно ответил он.- Или ГосМЕЗУЗАпроект? Что именно вы ищете?
    Спутница (на полголовы выше, лет на десять моложе) пояснила:
    - Нам надо проверить кошерность мезузы...
    - Не советую,- мрачно изрек Арье.- Она неудобоварима.
    Мужик посмотрел на Арье, на его берет, бороду, очки, черный плащ и белую рубашку. Потом на меня - джинсы, свитер, куртка. Переглянулся со спутницей, та мотнула головой.
    - Извините. Мы решили, что вы религиозный...
    - А я - нет!- вдруг возмутился Арье. По-видимому, до него дошло, что светские израильтяне так, как он, не одеваются.- Я просто интеллигентный человек. Вы что, забыли как они выглядят?
    Мужик засмеялся, а спутница прокомментировала:
    - Интеллигент! В шляпе, а хамите!
    Арье тут же оттаял и обратил благосклонное внимание на слишком короткую из-за слишком длинных ног юбку:
    - Простите... Я только что разнимал драку - еще не отошел...
    - Что, наши уже набрались?..
    - Наши? Да нет, всего лишь один наш,- он осуждающе покосился на меня.- Начинающий чревовещатель... Ну, знаете, как это бывает... в прошлом высокий профессиональный статус... сложности абсорбции... прибился к какому-то бродячему балагану... И, знаете, нашел себя! Он теперь и в свободное от работы время всюду балаган устраивает...
    Ну понятно, Арье всегда оживал в присутствии таких ног. Намек и адрес были прозрачны - пара с интересом уставилась на нас с обезьяной.
    - Так вы, как я понял, не знаете где эта лаборатория, - подвел черту мужчина.
    Только Арье был настроен иначе:
    - Не знаю. Но очень хотел бы знать. А еще больше хотел бы знать, зачем она вам нужна. Я психолог. Одна из специализаций - пограничные состояния. По простому это когда нормальные люди совершают ненормальные поступки... Вот скажите... вы, например, что - религиозные люди? Тогда зачем вам мезуза? Если это традиция, то все понятно. У меня дома тоже прибита пустая "бейт мезуза"
    44. Но вы же хотите отдать деньги ультраортодоксальному паразиту, чтобы он проверил вашу бумажку, которая в любом случае только бумажка. И разрешил вам ее использовать, а он, скорее, заставит купить новую. Между прочим, больше ста шекелей... Вам не жалко сто шекелей?
    - Жалко,- признался мужик.- Но... хрен с ними.
    Все ясно. "Мама, открой дверь папе..."
    Перешли улицу Пророков. Перед полукруглым крыльцом Культурного Центра Советского Еврейства обезьяна задрала голову, с омерзением посмотрела на жирную железную змею, пришивавшую собой к стене здания нечто многометровое, похожее на истлевший веер. Наконец, она вздохнула и пробормотала:
    - Жалко времени... Но... хрен с ним.




    12. Культурный центр советского еврейства. 19-50



    Нам повезло - мы заняли последний свободный столик. Запах буфета был не по-израильски густ. Народ прибывал, всматривался с порога и, как правило, находил к кому подсесть - "русский" Иерусалим мал. В тесноте устанавливалась атмосфера предельно допустимой откровенности и такого же доверия. Заповедь не отличать злодея Амана от праведника Мордехая наша община выполняла и перевыполняла досрочно. Дело привычное - сегодня праведник, завтра грешник, и надо успеть выпить с приятелем раньше, чем его посадят, или он тебя заложит...
    - Как съездил?- спросил Арье.- Где гулял? По пабам или по бабам?
    - По паркам. Парки там... А в остальном - все имперские города похожи. И посетители пабов тоже похожи. Правда, кажется, что англичане все время участвуют в скучной английской пьесе... слишком фальшиво-старательно интонируют фразы. А вот обслуга другая, не в первом поколении. Эти любители собак, они просто вывели породу слуг. Даже начинаешь подозревать, что обслуге нравится ее работа... Но ничего неожиданного там уже много веков не происходит.
    - А у нас происходит?- усмехнулся Арье.
    - У нас - да. Взял тачку из аэропорта, шофер то засыпает, то охотится на Йоси Бейлина...
    - В каком смысле? Ты его не первый раз сегодня вспоминаешь.
    Я со вкусом рассказал в каком.
    - И тебе это правда кажется забавным?- слегка возмутился Арье.- Интересно, почему тебя это не шокирует? Можно с доктором Бейлиным не соглашаться, но он такой же интеллигентный, образованный человек, как...
    - Не такой же!
    - ...и мы.
    - ...не такой же, как я. Моя интеллигентская специальность - физика, а его - филателия.
    Арье хмыкнул:
    - Брось ты, в самом деле. Спор физика с лириком трагически оборвался еще в раннебрежневские времена... Это уже даже не тянет на аргумент...
    - Ты не дослушал. Вопрос по твоей специальности: "Почему в Израиле технари - правые, а гуманитарии - левые?"
    Арье пожал плечами:
    - Тебе не кажется странной та смесь понятий, которыми мы пользуемся? Ведь здесь даже деление на правых и левых происходит не по тем критериям, что во всем мире...
    - А потому, что технарь соотносит свои теории с практикой, а гуманитарий - с мнением авторитетных специалистов и с модой...
    - Это почему же?!
    - А потому, что в нашей области в конце концов становится видно кто был прав... а не решается большинством авторитетных голосов...
    - Это тебе только кажется,- улыбнулся Арье уже как-то совсем по-врачебному.- На самом деле люди делятся не так, как считаешь ты - не по профессиональной подготовке. А по тому - упертые они или нет. Способен человек смотреть вперед, или только оглядываться. Это интеллигенция. А прочие, как ты выражаешься, нибелунги делятся по элементарной способности отдать другому часть того, что отдавать, не спорю, жалко. Проблема нашего общества в том, что территории уже внутренне присвоены. Жадность националиста - кошмарное, видимо, чувство...
    Мне стало жалко времени. Обезьяна была права. Она выглядела сосредоточенной, даже угрюмой и обозленной. Но, по-моему, беспокоило ее вовсе не то, что нас... Она сидела в позе роденовского мыслителя и чуть покачивалась, словно медитировала...
    - ... поэтому, когда я представляю твой рассказ,- усмехнулся Арье,- то для меня это все равно, как если бы сельский тракторист плевал в лицо Сахарову...
    - Кому, кому?! У вас на десяток левых функционеров - дюжина Сахаровых... Ну, ладно, когда это говорят нибелунги - у них просто нарушен масштаб. Но ты-то не можешь не понимать, насколько доктор Бейлин не академик Сахаров. Просто цирковой пудель, обученный гавкать... по числу незаметных щелчков дрессировщика...
    А когда-то все было наоборот. Когда-то принципиально аполитичный Арье выслушивал мои раздерганные монологи о несправедливости и правах человека. Он объявил себя "эскейпиционистом", от английского "сбежать". Арье тогда водился на кухне, в окружении чая и ровно-пессимистической мудрости, это было уютно, мы часто у него сидели.
    Однажды я приковылял к нему после митинга "Народного фронта". Пока всегда отиравшиеся у него студентки хлопотали вокруг следов от "демократизатора" на моей спине, Арье рассказывал, грустно усмехаясь, притчу для маленьких правдоискателей: про бочку дерьма и волосатую руку, которая давит на голову скорченного советского человечка. И вот рука соскальзывает, и человечек высовывает голову и видит солнце, голубое небо, и успевает сказать: "А-ах!" пред тем, как волосатая рука займет свое обычное место... "Подумай,- сказал тогда Арье,- какому человеку сидеть в дерьме легче - высунувшемуся, или нет?" В каком-то смысле, он всегда берег себя. Может быть, и создание Израиля представляется ему кратким подъемом головы из дерьма галута... Впрочем, кто здесь сегодя не чувствует затылком мягкого, пока, давления волосатой лапы... И общество-то наше делится на жестоковыих и на набирающих в легкие побольше воздуха...
    - Ладно,- махнул рукой Арье и надкусил пирожок с капустой,- не буду я с тобой заводиться по мелочам. Но мне, все-таки, цирковой пес милее сторожевых, натасканных на чужаков...
    За столиком справа бурно радовались случайной встрече:
    - ...выпить не с кем. До того дошел, что когда квартиру в Маалухе покупал, маклеру приказал, чтоб из салона - вид на водокачку! Она у нас в форме рюмки. Зато теперь могу с ней об оконное стекло чокаться...
    - Я тут тоже чокнулся - уже начал под новости... Врубаю российский канал, ставлю бутылку между собой и дикторшей, знаешь, там такая блондинка с мелкими кудряшками есть, так и хочется Нюрочкой назвать, ну и выпиваю. И ритм подходящий, и поводы - то не дай бог, то да здравствует...
    - Серж! Ты лучше под местное русское радио пей. Там есть один - типичный тамада. Разговаривает цитатами из школьной программы по литературе, и акцент соответствующий... Они там так и говорят: "Начинаем нашу передачу с водкой новостей"...
    - Дремучий ты, Серж! Уже по интернету надо бухать... Там сразу не на троих, а на многих соображать можно... я с ребятами с Брайтон-бич периодически сижу... в режиме реального времени...
    - Значит, ты единственный в Израиле, живущий в реальном времени. Я лично - в сюре...
    - Ты не понял. Живу я тоже в сюре. Я пью в реальности...
    Обезьяна с уважением оглянулась и наполнила рюмки.
    - Мастерски разливает,- задумчиво сказал Арье.
    - А ты мастерски заливаешь!- огрызнулась обезьяна.
    - Одного не понимаю,- сказал Арье,- как ты добиваешься, что она синхронно открывает пасть? А, понятно... обучена раскрывать ее "по числу незаметных щелчков дрессировщика"... Впечатляет!
    Обезьяна фыркнула и отвернулась. За спиной кто-то изливал душу:
    - ... какая может быть поэзия на иврите! Не может быть живой поэзии на мертвом языке! Нет, он еще мертвый - его только реанимируют! А если даже и уже... какая может быть лирика на языке, где женская грудь - мужского рода! У меня теперь бессонница - самое жуткое состояние. Лежу, смотрю, как жена во сне дышит своей мужской грудью... и понимаю - ничего хорошего нас не ждет...
    - Да,- ответил этому вельветоновому баритону бархатистый,- а у меня отец в свои семьдесят по вечерам в ульпан
    45 повадился. И с внуками на иврите разговаривает. Выдавливает из себя иврит, как раба - по капле. Медленно и печально...
    - Да, оле после пятидесяти, говорящий на иврите, похож на медведя на велосипеде...
    - Что говорить, мы оставили язык и друзей. Но я хочу выпить за то, что иврит - нам не родной. Ведь на нем ничего тонкого нельзя выразить. Нет синонимов, хоть удавись. Разве что... вот слово "секс" пишется очень образно - "куф" висит между двумя яйцами... да перевод одной российской телепередачи звучит емче - "Человек и земля" - "адам вэ адама"...
    - Да уж,- мрачно сказала обезьяна,- "Человек и земля" звучит здесь куда емче... И слово "земля" тянет вопрос "чья?" и ассоциацию "могильная".
    - А человек?- спросил Арье у меня, едва взглянув на обезьяну.
    Я молчал, надеясь, что обезьяна продолжит, но она не пожелала.
    - А-а!- обличил Арье.- Молчишь! А я давно разгадал твой секрет! Да, ты любишь эту землю, но ты любишь ее как палестинец - только землю, но не израильтян! Это достойный исследования феномен че-ло-ве-ко-не-на-вист-ни-ческого патриотизма. И поэтому ты и такие, как ты, готовы развязать войну и умостить спорный участок трупами, но не отдать...
    - Парадоксально мыслишь,- желчно одобрил я.- Хотя в чем-то ты прав. Я действительно начал ощущать некую связь с этой землей... Что же касается любви... то это чувство очень индивидуальное и не должно быть направлено на коллектив.
    - Сейчас я расскажу тебе одну семейную историю про Бялика,- негромко посулила обезьяна и заткнулась.
    Я почти сразу понял, что она имела в виду. Историю эту рассказала мне, пионеру, моя бабка. Причем большую часть времени ей пришлось объяснять мне кто такой Бялик.
    Так вот, когда он уже был знаменитым поэтом и пробуждал лирой еврейское самосознание, но еще не покинул Россию, ему устроили юбилей в Одессе. Друживший с Бяликом дед был кем-то вроде председателя оргкомитета. Когда список приглашенных был составлен, дед подумал, что кто-то из них может быть неприятен юбиляру. Прежде, чем разослать приглашения, он показал список Бялику и предложил вычеркнуть тех, кого он не хотел бы видеть. Поэт внимательно изучил список и аккуратно вычеркнул всех, кроме двух ничем не примечательных человек. Экстравагантность поступка деда не эпатировала, но и принцип классификации остался непонятен. "А почему ты не вычеркнул и этих?"- спросил дед. "А с этими двумя евреями я не знаком,"- ответил Бялик.
    Но эту историю я не рассказывал никому. В детстве она была не актуальна, а потом просто забыл... Стало быть, обезьяна не только разговаривала, но и добывала информацию из моей памяти, как-то напрямую... что, впрочем, ничего не проясняет и не меняет спектр возможностей. Да, она знает про меня все. Обезьяна кивнула. А про себя ничего. Обезьяна пожала плечами. Или брешет, что ничего. Нелюдь стыдливо потупилась... В любом случае все это серьезно, даже слишком серьезно. И надо кончать этот балаган и срочно отделаться от Арье.
    - ...Красивая история,- оценил Арье.- И я в нее верю. В этом вы все, отсюда вся идеология национального лагеря... Для вас человек - средство, а для нас - цель. И странно, что ты не с нами.
    - С вами - это с кем?! - "мы" в устах индивидуалиста Арье меня резануло.- Ты уже член какой-то стаи? Покинул свою наблюдательную вышку и влился в ряды идеологических охранников? Шаг вправо считается побегом?
    Арье растерялся:
    - Ты чего? Психуешь... Значит, чувствуешь свою неправоту.
    - Психую я от беспомощности!- выдавил я.- Психую я от того, что социализм хватает меня за пятки. Всего год кайфовал я в нормальном либеральном обществе - пресса хлестала правительство, вообще не ругал его только ленивый, а после выборов проснулся при девственном социализме - пресса разъясняет мудрость правительственных решений, короче полный "совок", только вместо крови - сопли и слюни... Посмотри на Рабина - он же ничего не видит вокруг, он смотрит в светлое будущее. Ты что, уже не помнишь этого взгляда? Ты что, не знаешь что бывает потом? Вместо светлого будущего!
    Арье рефлекторно обернулся. А ведь мы уезжали, чтобы не оглядываться во время антиправительственных разговоров...
    - В воздухе, как Инь Хао, пальцем пишу я знаки
    46, - усмехнулась обезьяна.
    - Все это неинтересно, кроме Инь Хао. Кто это?- недовольно спросил Арье.
    - Сановник и поэт,- очень тихо и очень внятно сказала обезьяна.- Как сановник - молчал и был лояльным. Как поэт - тоже молчал, но бунтарски чертил пальцем в воздухе антиправительственные иероглифы: "Ох, и странные дела творятся!".
    Из-за соседнего столика веснушчатая девочка в армейской форме, так похожей у девушек на стройотрядовскую, кивнула Арье и продолжила инструктировать подругу:
    - ...в Питре позвонишь скво Любе. Скажешь - от Зины-дзен-вышибалы...
    За столиком гуляла молодежь - полный спектр: солдатка, прилично одетая девочка, неприлично одетая девочка, фрик
    47, йорам 48 и белокурая бестия в вязаной кипе.
    - ... а потому что я не хочу быть тысяча первым имидж-мейкером,- горячился фрик,- я лучше стану первым имидж-брейкером... Стремная профессия. Что, не слышали... потому что я придумал... Профессиональный консалтинг по легитимному опусканию конкурентов!..
    - Смотри,- сказал Арье,- это дети. Которых привезли мы. Не спросив, между прочим. И ты хочешь, чтобы теперь они умирали, защищая тебя и твою вот эту "некую начинающую возникать связь с этой землей"...
    Я как-то даже растерялся:
    - Нет, я не хочу, чтобы они защищали меня... Но я хочу, чтобы им было вообще что защищать.
    - Это демагогия,- поморщился Арье.- Альтернатива очень конкретна: или ты жертвуешь своими неоперившимися идеалами, или эти дети - своими жизнями.
    - Невозможно жить достойно, заведомо исключив... ну, готовность пожертвовать жизнью во имя чего бы то ни было... Объявив жизнь самой высшей ценностью, мы тем самым низводим ее... на более низкий уровень низводим,- коряво формулировал я, буксуя и додумывая на ходу нечто не вполне еще самому ясное.
    - Ты... не так с ним говоришь,- процедила вдруг обезьяна, набычившись.- Он же левый, значит мазохист. Все левые - мазохисты. Над ним надо издеваться...
    - Что?!- опешил Арье.- У тебя что... крыша поехала?
    - Издеваться,- тихо, но упрямо продолжила обезьяна, раздувая ноздри.- По возможности - с чувством юмора. Лучше черного. А не можешь - так не спорь.
    - Почему не спорить?- спросил я тупо.
    - Чем изощреннее ты будешь над ними издеваться,- учила обезьяна, не повышая голоса,- тем больше они станут тебя уважать. А чем больше они будут тебя уважать, тем престижнее будет твоя система ценностей. Издевайся, и они сами переползут на твою платформу! Dixi!
    - Молодец,- сказал Арье ядовито.- Сам додумался или рав научил? В Бейт-Эле, я слышал, он большой затейник... А тебе, дураку, в банке сказали, когда давали машканту
    49 , что ты не имеешь права на компенсацию в случае передачи территорий, вместе с твоим домом, палестинцам?
    - Нет у меня дома в Бейт-Эле,- сказал я горько.- И нигде нет...
    - Тогда извини. Не такой уж ты и дурак, когда речь идет не об идеалах, а о кармане.
    - Я все думал,- ответил я, подавляя в себе желание отхлестать Арье по мордасам потеряным обезьяньим хвостом,- почему вы, суки, так радуетесь любому отступлению с территорий. Трудно судить, может и надо чем-то поступиться... история рассудит... если бы вы хоть отдавали в скорби... Но вы так откровенно радуетесь... А теперь понял. Вы просто кайфуете, что не оказались в дураках, дешево купив жилье на территориях... и вам приятно думать в этот момент о знакомых фраерах оттуда. А трагедия в том, что территория этой страны - это наша с тобой шагреневая кожа. И этих детей тоже..,- я вздохнул, сознавая, что не надо ему всего этого говорить, что если и говорить, то иначе, возможно даже как обезьяна советовала, но да ладно, вот мысль закончу, но дать мне закончить мысль было свыше арьевых сил:
    - Вы все зациклились на территориях, как питекантропы! В современной войне важны технологии, а не гектары. И в сорок восьмом, и в пятьдесят шестом, и в шестьдесят седьмом Израиль побеждал, имея границы уже, чем будут...
    - Скажи честно, Арье, ты до сих пор считаешь, что Израиль выигрывал войны из-за замечательных военных? Я в Совке тоже так думал. Но сейчас, когда я вижу этих людей, это общество, этот балаган изнутри, становится же ясно, что здесь не без божьего перста... Согласись, что непобедимые израильтяне - это галутный миф. Ты разве не чувствуешь, что вся эта общая наша страна находится в состоянии неустойчивого равновесия. Она как шарик на самой вершине горы, поддерживаемый Божьим перстом...
    Я остановился. А ведь раньше я к подобным аргументам не прибегал. Здорово же я стрессанулся на двадцать втором этаже...
    - Но уже кривятся Божьи уста,- как бы про себя пробормотала обезьяна, испытующе взглянув на меня,- перед тем, как брезгливо сплюнуть: "Да пошли вы все..." и махнуть этой самой конечностью..,- и она захлопала - пародийно и неуклюже, как свойственно обезьянам, смахнув при этом локтем стакан, но поймав его у самого пола ногой.
    - Ты мне цицит на уши не вешай,- отмахнулся Арье и снова кивнул на соседний столик.- Лучше о детях подумай... Вы, обезьяночеловеки, не дадите им умереть от старости. Бедные дети...
    - Бедные дети... В этом я с тобой согласен. Бедные дети, которых вытащили из-под кроны обреченного СССР и поставили перед ростком собственного государства. Такие ростки поливают кровью. Хорошей и разной. И объем ее не сократить, не засушив черенок. Либо не надо было заводиться..,- я наткнулся на испуганный взгляд Арье и заткнулся.
    - Земляки!- встрял в паузу человек нашего примерно возраста и пола. Впрочем, этим анкетные совпадения вряд ли исчерпывались - такие носы бывают у детей, которых приносят не аисты, а фламинго. Человек сидел за маленьким столиком у стенки с автографами знаменитостей и прямо через проход смотрел на нас:
    - Как же вы замечательно спорите! Просто дивлюсь и душа радуется... У нас в Штатах так не спорят... Может, потому, шо нет этих проблем, слава богу.
    - И правильно делают,- вздохнул Арье.- Хватит о политике. Что, у нас других тем больше нет?
    Я был с ним абсолютно согласен. Доводить некоторые собственные размышления до логического конца бывает жутковато...
    - Так я не то хотел сказать,- воззвал человек.- То есть, я ж наоборот, продолжайте... Просто вас же интересно слушать, вот и все,- он улыбнулся еще не совсем белозубой, но уже американской улыбкой.
    - А вы приезжайте к нам насовсем!- сказал я тоном председателя отстающего колхоза.- Наблюдать наше светлое будущее будет еще интереснее! Особенно изнутри...
    Человек с готовностью рассмеялся:
    - Спасибо, только это уж вы без меня. У меня дети, и вообще... Такой восточный колорит - оно лучше малыми дозами... Я все-таки человек западной культуры...
    - В смысле, западно-украинской?- зачем-то уточнил я.
    - Та вы хоть здесь уже оставьте свой московский снобизм!- завелся вдруг человек.- Теперь я - житель Нью-Йорка, а вы... областного центра.
    Арье, как и я, москвичом не был, хотя одно время и стремился. Однако, встрепенулся и сощурился в его сторону:
    - То, что вы самодовольны - это хорошо. Это такое вытеснение из сознания главной проблемы эмигрантов в устаканенные страны.
    - Это ж какой такой еще проблемы?
    - Проблемы второсортности,- дружелюбно пояснил Арье.- Это я вам говорю, как психолог.
    - Как психолог?- набычился нью-йоркец,- Скажи уже - как местечковый интеллигент из Израиловки... Только вот по мне - лучше уже быть второсортным американцем там, чем первым психологом на деревне тут...
    Арье плотоядно заулыбался и, явно злоупотребляя сложными грамматическими построениями и идиоматическими оборотами, предложил на своем книжном английском продолжить дискуссию, как подобает цивилизованным представителям западной культуры, на одном из западно-европейских языков. Продолжая выпендриваться, он пожонглировал этой примитивной идеей, даже умудрился процитировать кого-то, судя по стилю между Шекспиром и Диккенсом, утверждавшего, что английский так же хорош для серьезного мужского спора, как французский для объяснений с дамой.
    Нью-йоркец напрягся. В его глазах проявился так хорошо знакомый мне ужас полупонимания. Арье сынтонировал вопрос и с издевательским любопытством ждал ответа. И дождался:
    - Вот бабушка моя говорила, шо умный не тот, кто умно говорит, а тот, кто умно делает. Когда будешь побираться на Брайтоне, напомни - подам тебе милостыню... Если тебя еще впустят, когда здесь все уже кончится. А то ж у нас и сейчас таких... психологов хоть жопой жуй.
    Кажется, Арье растерялся. То ли от уровня дискуссии, то ли от каких-то совпадений со смутными опасениями.
    - Земляк, а милостыню ты подаешь чаевыми, которые получаешь на своей бензоколонке?- спросил я.
    - Да,- вздохнул Арье,- а чем еще... С языком у него проблемы... дальше бензоколонки с таким английским не пойдет... Хотя, если допустить, что он способен придумать что-то нетривиальное, то и бензоколонка - не последнее место... Ты слышал, совки, которые позатейливей, разбавляли бензин мочой. Американцы были очень удивлены...- Арье прислушался к себе и, видимо, счел сказанное недостаточным, поэтому добавил.- Ты знаешь, Илья, мы должны быть очень благодарны Германии и Штатам за то, что все эти люди не живут рядом с нами... Все те, кто разбавляет свою еврейскую кровь галутной мочой...- Арье резко заткнулся и ошарашенно уставился на меня.
    А что на меня было смотреть. Я-то понимал, что наш психолог, говоря о физиологических жидкостях, имел в виду нечто абстрактно- духовное, типа продажи национально-культурной самоидентификации за чечевичные блага... Однако, когда говоришь одному в расчете на другого, формулировать надо тщательнее...
    - Вы! - вспыхнул вмиг тот.- Иудофашисты! Психологи обосраные! Это вашу кровь арабы скоро уже будут с мостовых ослиной мочой смывать!.. К всеобщему облегчению...
    Он сразу спохватился, даже слегка побледнел. Вжавшись в стул, пытался смотреть нагловато.
    - Арье,- спросил я громко,- ты когда-нибудь видел, как израильтянин бьет жидовскую морду?!
    - Не в`емя, това`ищ,- тихо и проникновенно прокартавила обезьяна...
    Человек встал и, пятясь, удалился.
    - Как от Стены Плача,- хмыкнул Арье.- А жаль... Хорошая оплеуха способствовала бы его становлению, как личности. Это я как обосраный психолог говорю...
    ... В буфете витали дым, треп, тепло и уют. Глаз уже привык к обстановке и лишь автоматически отмечал появление новых лиц, дабы не пропустить знакомых. Зашел, отрешенно озираясь, знакомый персонаж, а как еще назвать человека, ряженого в светлый холщевый хитон, причем вовсе не по случаю Пурима. Он поет в этом под стенами Старого города.
    - Можно?- возжелавший общения хитон невесомо опустился на свободный стул за "детским" столиком. Драпировки его платья струились по худому телу просто классически. Лет тридцати был паренек, даже с гаком, но прыщи делали его моложе. Темно-русая бородка и серые требовательные глаза. Таких здесь почему-то зовут "блондини".
    - Филипп,- представился парень. Складки хитона колыхались и перетекали, как туман в свете фар. - Вы ведь говорите по-русски?
    - И говорим, и молчим, и пьем!- улыбнулся ему фрик.
    ... Вошла пара, встреченная под фонарем. Обезьяна приглашающе захлопала ладонью по столешнице. Из стакана с колой выпрыгнула облепленная пузырьками соломинка. Арье, всегда старавшийся отслеживать ситуацию до конца, а длинные ноги - насколько получится, тут же зазвал их за наш столик и потребовал:
    - Ну что?
    - Кошмар,- честно сказал мужик.- В грязной подворотне в обычном подъезде нашли сомнительную квартирку, где какой-то, как они утверждают, институт. Но никого уже не было, только один молодчик в шляпе с пытливым взглядом. Мэ нэ эс, наверное. Сказал, что их институт занимается только компьютерной проверкой мезузот, а нам нужна обычная.
    - А ни одного компьютера в помещении не было!- дополнила дама.- Идиотизм какой-то.
    - Именно!- радостно сказал Арье.
    - Но потом он так, краем глаза взглянул. И сказал, что нам даже проверка не нужна, потому что это не мезуза, а типографский оттиск на бумажке. А мезуза должна быть рукотворной, на пергамиенте. Короче, купили новую. Давайте ее обмоем.
    - Это единственное, что в моих глазах может ее и вас оправдать,- вяло согласился Арье.
    Мы обмыли мезузу. Начался необязательный, как первый сентябрьский дождик, разговор, который в любой момент мог, но никак не хотел иссякнуть. Мы обменялись анекдотами и обнаружили общих знакомых...
    Мне стало скучно. Вернее, не скучно, а как-то безнадежно. Ничего не изменится в моей жизни с приходом говорящей обезьяны. Более того, возникало ощущение, что ее прибивает к моему способу существования, и оба мы не делаем ничего, не собираемся и не хотим. Что обоих нас это устраивает. Сидим в пирожковой, выпиваем, закусываем, трепемся... да где я нахожусь? И она, тоже... даже вопросы перестала задавать... ищет истину в вине, тварь...
    "Дети" за соседним столиком уже угорали и передавали по кругу удостоверение личности Хитона. Вытянув длинную лапу, обезьяна выхватила корочки у йорама и поставила себе на переносицу. Посмотрев на меня слепыми грязно-голубыми прямоугольниками обложки с канделябром, она беспомощно развела руками.
    - Она его не съест?!- подскочил к нам Хитон.
    Обезьяна манерно, как лорнет, отвела корочки от глаз и уставилась на него с уничтожающим любопытством.
    - Не юродствуй!- сказал я ей, но в общем - всем.
    Хитон наконец-то решился забрать у нее корочки и зачем-то тут же протянул их мне. Удостоверение было как удостоверение, и я пожал плечами.
    - Дата рождения,- подсказал Хитон.
    В соответствующей графе стояло 00.00.0000.
    - Нулевой день нулевого месяца нулевого года,- прочитал я.
    - Я ничего не утверждаю,- смущенно улыбнулся Хитон,- но ты сам видишь...
    - Намекает, что Иисус Христос, констатировала дама.
    - Догадалась..,- облегченно выдохнул Хитон.- А я не сразу... только потом почувствовал... Что будем делать? - это прозвучало смиренно, но властно.
    Скорее всего чиновник забыл ввести дату рождения, и компьютер обнулил по умолчанию. Теперь ухмылялся уже наш столик. В другой ситуации было бы забавно, но сейчас, на фоне говорящей обезьяны, любой псих был нормален, как анализ мочи космонавта. Да и настроение было не то...
    - Пионером в Совке был?- спросил я Хитона. Он кивнул.- А комсомольцем?
    - Ну... как все...
    - Теперь побудь Христом,- и я вернул ему корочки жестом автоинспектора.
    Арье одобрительно кивнул. Хитон уже должен был бы и уйти, но он стоял, как памятник заблудившемуся привидению. Вокруг теплым паром поднималось праздничное оживление, а он все смотрел сквозь и разглаживал льняные складки хитона. Не люблю, когда у меня стоят за спиной люди, которых не хочется приглашать за стол. Я посмотрел на часы и спросил не надо ли ему сейчас где-то проповедовать или петь.
    - Нет,- ответил он,- не надо. Теперь это все иначе, теперь это менее примитивно... Аффект страдания,- сказал он,- уже не действует... Сила сочувствия больше не зависит от силы страдания. Сила сочувствия определяется омерзительностью и изощренностью издевающегося...
    Арье впервые с интересом посмотрел на Хитона:
    - Докажи.
    Мне совершенно не хотелось присутствовать на длительном вскрытии внутреннего мира этого полупсиха. Хорошо, мужик встрял:
    - А чем еще можно объяснить необъяснимое сочувствие всего человечества ни к курдам, ни к боснийцам, ни к тибетцам, ни к карабахским армянам, ни к неграм южного Судана, а именно к местным арабам? Только тем, что первых уничтожают стандартной омерзительности народы. А палестинцев ограничивают в правах ужасные евреи...
    - Ну, пошло-поехало..,- поморщился Арье.- Тут ты вовсе не оригинален...
    - А ведь верно..,- потрясенно молвил Хитон.
    - Поздравляю вас! - Арье насмешливо посмотрел на меня.- У тебя, Илья, общие взгляды на проблему с самим сыном Божьим... Только мне жаль тебя разочаровывать,- повернулся он к Хитону,- но дата в твоем паспорте - это ведь не рождение Иисуса. Это, скорее, дата амбулаторной операции. Дело в том, что мальчик Иешуа родился в бедной, но порядочной еврейской семье. Стало быть, на восьмой день ему сделали обрезание, с чего летоисчисление и началось. Так как рождество Христово все-таки 25 декабря минус первого года, то уж извини...
    - Да ладно,- слабо улыбнулся Хитон,- ясно же, что это просто сбой компьютера. Но сбой этот был сделан, чтобы послать мне знак... Вам, кстати, не мешает, что я еврей, но христианин?
    Я задумался. Главным ощущением был нормальный для интеллигентного человека стыд за легкую брезгливость. Сродни комплексу цивилизованного антисемита.
    - Ты не можешь мешать,- вздохнул я.- Потому что тебя как бы и нет... ну, понимаешь... в общем, как бы нет тебя - и все. Ни для кого.
    Хитон тоже вздохнул:
    - Ты, конечно, имеешь в виду отсутствие даты рождения. Что я, следуя канцелярской логике, как бы и не родился...
    - Нет,- сказал я грустно.- Я имел ввиду всего лишь, что для евреев ты христианин, а для христиан - еврей. А значит ни для кого тебя нет. Химера.
    - Но для мусульман-то он есть! - вдруг запротестовала обезьяна.- И для буддистов! То есть для большинства человечества он есть.
    Хитон воздел длань и лишь усмехнулся:
    - Оставь. Со мной все ясно - ты же видишь, в моем присутствии даже животные начинают говорить...
    Силен, бродяга! Принял мою обезьяну как свое должное! Завидую тем, кто действительно в себя верит. Хотя, наверное, это уже клиника. Хитон, кстати, сильно вдохновился, долго и бестолково объяснял нам что-то. Суть я не уловил, но чувствовалось, что Евангелие легло у него на почву, взрыхленную Горьким и Чернышевским.
    Наконец, Хитон отвалил, но тут же пришел плотный ватик и, очень по-деловому извинившись за опоздание, шлепнулся за наш столик. Критически огляделся. Что-то ему не понравилось - то ли мы, то ли атмосфера, но скорее всего - все-таки обезьяна, которой к этому моменту стало очевидно скучно, и она как раз звучно зевала, потягиваясь и постанывая.
    Пара оказалась творческим тандемом и, захватив наш столик, раскручивала педали деловой встречи - пыталась продать ватику сначала сценарий триллера о том, как зародившийся в компьютерной сети разум преследует разгадавшего его программиста; потом компьютерную игру "Зона", где диссидент должен выжить в суровой виртуальной реальности сибирского лагеря. А когда и это не прошло, они выложили совершенно беспроигрышный вариант - выпустить к трехтысячелетию Иерусалима многоуровневую компьютерную игру "Битва за Иерусалим" - от Давида и дальше: вавилоняне, римляне, крестоносцы, арабы, мамлюки, турки, англичане, короче остановки по всем пункта

    м, включая будущий торг с Арафатом...
    От таких игрушек захотелось добавить, но к стойке было уже не протолкнуться. То есть в принципе можно, но надо работать локтями... Не люблю я ими работать. Но можно заставить другого, например, примата. Чтобы не смотрела нарочито-сокрушенно в пустой стакан, когда другие делят Святой Город.
    - На, - я выдал обезьяне пару бумажек. - Сгоняй за водкой.
    - Скажешь - папка послал,- поддержал счастливый Арье, радуясь, что заманил за столик столь любопытные экспонаты.
    Обезьяна оскорбленно застыла, затем медленно взяла деньги, встала и неожиданно рявкнула:
    - Лина! Будь добра, пусть принесут бутылочку! А то не протолкнуться!
    От лица ватика трудно было оторвать взгляд, но я заставил себя это сделать и не пожалел, потому что все окружающие лица заслуживали внимания. Арье тихо угарал. Испортила все бойкая дамочка из тандема. В абсолютной тишине она восторженно разъяснила мою способность чревовещать и дрессировать.
    Все облегченно вздохнули, выпили, передали обезьяне бутылку за счет заведения и попросили что-нибудь еще. Тщеславная обезьяна, явно завидуя, что лавры достаются мне, залезла на затрещавший под ней стол и, притопывая босой ступней, продекламировала:
    - Если мало вина для души,
    то добавить еще поспеши!
    Если мало души для вина,
    то зачем она вовсе нужна?!
    Публика похлопала и переключилась.
    - Ещ-щ!- восхитилась обезьяна.- Вот теперь, Илюха, здесь можно делать все, что угодно! Будем веселиться!
    Я хотел было начать веселиться, тем более, что и традиция обязывала веселиться в Пурим, но со мной за одним столом как раз прикидывали сколько экземпляров "Битвы за Иерусалим" можно будет сбыть в мусульманские страны, если выпускать игру не в Израиле, и с опцией играть за Арафата, и даже выигрывать...
    Обезьяна тут же заорала визгливо, даже как-то по-бабьи, что она вообще не хочет больше это все слушать, потому что вот так вот сидеть за водкой в Святом Городе и обсуждать сколько денег можно получить за циничный раздел Иерусалима на троих представителей культов, это уже черт знает что и такой цинизм, в котором даже такая терпимая обезьяна, как она, не желает принимать участие!
    - Не мешай,- сказали мне.- Выгорит дело - откроем для тебя цирк.
    Я демонстративно отвернулся, узрел за столиком наискосок знакомого по кинофильмам актера, хорошего, я даже фамилию его вспомнил и невольно прислушался. Собственно, сам актер молча пил спирт из пластиковой бутылки из-под минералки и морщился. А два его спутника пили громко, разливали с бывшими в употреблении прибаутками. Их я не знал, вряд ли это были актеры. У актеров тоже бывают лакейские лица, но у этих были еще и застывшие.
    - Миша,- говорил один и делал паузу, с наслаждением прислушиваясь, как обращается к знаменитости по имени и на "ты",- Миша, тут тебя не ценят. Не возражай, им тут просто слабо понять - кто ты такой. А я, Миша, я для тебя все сделаю. Вот ты меня в Союзе не знал, ну и понятно - ты не мог, хотя, если посмотреть иначе, то и мог бы... у меня в ресторане вся хоккейная сборная ела. И каждый меня знал... А тут...
    Точно, мужик не был актером. Мне повезло - в жизни редко услышишь такую хорошую стилизацию под плохую довоенную пьесу.
    - А тут,- подхватил второй "пластиковый" собутыльник,- разве они знают, что такое дружба... Все за деньги. Вот у меня друг был... начальник электросетей. Жена раз звонит - мол, утюг, кажется, не выключила. А как проверишь, когда тебя самого комиссия проверяет... Я Вовке звоню. И он до конца дня целый участок обесточил... Это - дружба, ведь рисковал... Тут такой дружбы нет...
    Ему оставалось еще только сказать, что здесь нет никакой культуры. И ей-Богу, он тут же это произнес. Миша передернулся, выпил и снова передернулся. Актер был похож на мою обезьяну. Знал и пил много, а говорил мало. Видимо, его поймали, как на живца, на пластиковую бутылку, и теперь Миша спешил обкусить червячка и уйти на дно.
    - ... Мужик, продай обезьяну. А то выпить не с кем,- попросил кто-то сзади.- Буду пить горилку с горилкой...
    Обернувшись, я обнаружил собутыльника теледикторши. Вот и сбылась моя утренняя мечта сбагрить обезьяну. Я давно заметил, что практически все мои мечты в конце-концов сбываются, только слишком поздно и не так...
    - Прости, брат,- сказал я ему.- Но у меня в жизни не осталось ничего, кроме этой обезьяны...
    - И этой страны,- напомнила обезьяна тоном старшей пионервожатой.- А ты меня не пропоишь. Освой лучше интернет, дешевле будет.
    - Вот попадешь сам в Офаким, поймешь. Надо напротив живые глаза видеть, а не экран. А у твоей обезьяны они понимающие, как у старухи... Обезьяна, конечно, не лошадь, чтобы ускакать, куда глаза глядят... броситься в высокую траву...- он печально усмехнулся и продолжил: Обезьяна и не собака. Пес, конечно, друг человека, но выводить друга трижды в день... надоедает. А эта может и на унитаз... И плевать, что какая-нибудь сука обязательно скажет: "Серж такую обезьяну себе нашел"...
    Мужика было жалко, он был в советской еще куртке, с привычным лицом неокончательно опустившегося интеллигента и тоскливыми обезьяньими глазами. Обезьяна молча налила ему в свой стакан и сказала:
    - Ты знаешь, тут в Рехавии есть один дом, там есть батарея в подъезде, так сними там комнату в пятой квартире, сейчас есть пустая на подселение... Тебе там будет хорошо.
    Серж усмехнулся, замешкался, но выпил и погрозил мне пальцем:
    - Из принципа схожу... хоть на батарею посмотрю.
    Мы выпили за теплые общие батареи. Он пообещал, что если переберется в Иерусалим, то первым делом создаст Лигу борьбы с левантизмом:
    - За первое почесывание яиц в общественном месте - публичная порка или лишение водительских прав, на выбор почесавшего... А рецидивистов лишать права голоса! За приспущенные штаны - пятнадцать суток в клетчатой шотландской юбке. За отрыжку - сутки без еды... А за сладкую восточную хитрожопость - ссылка в Офаким.
    - Для публичной порки надо будет казачков завезти,- не без симпатии заметил заскучавший было Арье.
    - Казачков надо было завезти, когда интифада начиналась,- сказал я.- Сотни хватило бы.
    - Сотню казачков и одного старшего сержанта внутренних войск,- добавила обезьяна.- Чтобы тюрьма санаторием не казалась.
    Арье неожиданно разозлился и вышел из образа народного психолога:
    - Вертухаев тебе здесь не хватает?.. Что с тобой стало?! Что ты все время об одном и том же?! Вечно ты суетишься там, где от тебя ничего не зависит. К счастью. И от таких, как ты!
    Значит, Арье советует мне расслабиться и получать удовольствие. Может быть, действительно пора...
    - Ты же ненавидишь нормальное человеческое существование, не героическое, а нор-маль-ное! - прошипел Арье,- Ты же сюда ехал, как на Дикий Запад, как Лермонтов на Кавказ. А тебе тут ни кольта, ни шашки не дали? И не дадут!..
    Обезьяна выпятила губы трубочкой и, волнуясь, со свистом втягивала воздух.
    - Сам возьму!- тявкнул я, как из песочницы.
    А Арье уже сидел с насмешливым лицом и фразой-паролем из отрочества:
    - Прекрати... Мы с тобой одной культуры - ты и я.
    - Сенькин кот с тобой одной культуры!- сказала обезьяна и шмыгнула носом.
    - Черт бы вас сегодня побрал, обоих!- ответил зло Арье.- Ужрались с утра, как скоты. Но Сеньку я еще могу понять - его с Храмовой горы родная полиция поперла, дурака. Нашел место кипу надеть. Позвонил, пьяный в жопу, мне на кафедру, пришлось за ним дочку посылать, а ты... я было решил, что дом на территориях обмываешь, но нет, ты просто охамел...- он встал.- Когда проспишься, улыбнись так же похабно себе в зеркало, а потом позвони и покайся. До свиданья, обезьяны!
    Не знаю, что похабного он нашел в моей тихо радующейся мимике. Но мне стало легче от того, что Музей природы не отменен, что Сеня и Арьева дщерь трахаются по-отдельности, каждый в своей возрастной группе... Правда, радость мою слегка омрачало сознание собственного ранее незамечаемого ханжества - какое, по-сути, мое собачье дело...
    Арье ушел, и к лучшему. Обезьяна же вскочила на стул и победно заорала ему вслед:
    - Бей жидов, спасай Израиль!!! Проклят передвигающий межу ближнего своего!
    Я начал сдергивать ее со стула, но она впала в пророческий экстаз и, как семипудовая боярыня Морозова с броневика, блистала глазами и цитатами:
    - Проклят сбивающий слепого с пути!.. Проклят ложащийся с тещей своей!..
    Народ безоговорочно поддержал обезьяну, более того, завелся. Серж вообще вскочил и загремел:
    - Господа, в Пурим все переворачивается! Предлагаю перевернуть весь город!
    - Тебе и столик слабо перевернуть,- снисходительно напомнили ему приятели.
    Стул затрещал под обезьяньей тушей и развалился. Она грузно шлепнулась на задницу, ловко встала на руки и восторженно заорала:
    - А я уже перевернулась! Хаг Пурим Самеах
    50, выродки!- она пошла на руках по проходу, дрыгая ногами с черными ногтями и грязными подошвами, причем явно норовя поднести их поближе к лицам.
    - Илюха!- рявкнула мне она.- Че стоишь? Собирай взносы в пластиковый пакет!
    Мне хотелось... ну, не плакать конечно, но и жить так мне вовсе не хотелось. Это я, среднего возраста обезьяна, упускал свой шанс превратиться в человека... вот что было по-настоящему смешно. И происходящий вокруг балаган был печальным фоном, оттеняющим истинный гротеск моей судьбы... И ничего было уже не изменить... интересно, что бы сделал сейчас Тон...
    Я схватил бутылку бренди со своего стола, выставил ее Мише с холуями и забрал их пластиковую, со спиртом. Затем метнулся к невменяемой обезьяне, вылил на нее все содержимое и поднес зажигалку, крича:
    - Ты же мой говорящий куст, блядь! Гори синим пламенем!
    Обезьяна послушно вспыхнула. Пламя было синим, как я и заказывал. Синим и холодным. Затем она осклабилась, встала на ноги и стряхнула огонь, как воду.
    В полной тишине горилла подошла к стене с автографами знаменитостей и, поковыряв пальцем в заднице, написала коричневыми буквами:


    "МЕНЕ,
    ТЕКЕЛ,
    ПЕРЕС"
    51


    После этого она чеканным шагом подошла ко мне, сгребла за шиворот и выволокла на улицу. Я с благодарностью отметил, что сделала она это чистой рукой.




    13. "Океан". 21-20



    Обезьяна за шкирку стащила меня с крыльца и отпустила только на асфальте.
    - Руки помыть не хочешь?- прохрипел я.
    Господи, неужели мы все обречены?
    Она смотрела на меня, страдальчески вспоминая, кто я такой и, наконец, включилась:
    - Илья! ...А ведь тебе сегодня кулючить...
    Она пробормотала это как-то даже сочувственно. Я не понимал, что значит "кулючить", но не хотел этого... То есть, душа, может быть, и хотела, но организм протестовал. Детское словечко "кулючить", я чувствовал это, с детской жестокостью и однозначностью приговаривало меня к чему-то такому... что добром не кончается.
    - Как я должен кулючить? Как в Помпее, или как в Хиросиме?
    - Как-кая, к черту, раз-зница,- проклацала обезьяна. Ее трясло.- Мне холод-д-д-дно... Что, во в-всем Городе нет ни одного места спокойно в-выпить?
    - Это тебе нет разницы. В Помпее от людей остались пустоты в камне, а в Хиросиме...
    - Кончай трепаться!.. Позд-дно... Пустоты остались? - горилла поддела меня за подбородок и заглянула в глаза.- А от тебя что осталось?
    И сосущая пустота души в иерусалимском камне отозвалась задавленным воем.
    - Да. Холодно.
    И поздно. Время уже не текло, а рушилось водопадом. Я должен был понять.
    - Возьмем бутылку и пойдем в машину? - я встретил ее злобный взгляд и суетливо продоложил, - включим печку, поговорим...
    - Зачем в машину? Дав-вай лучше бухнем в подворотне, ты мне там спирт в чашку Петри нальешь...
    - Что тебе от меня надо?!- истерично прошипел я.- Что. Тебе. От. Меня. Надо!
    Горилла поскребла свой дегенеративный затылок, пожала сутулыми плечами и возмущенно фыркнула:
    - Мне?!.. Ладно, пошли.
    Роли наши поменялись. Правильно - Пурим. И обезьяна повела меня...
    Светофоры она игнорировала, перла через перекресток по диагонали на красный. Над самым ухом загудел автобус. Железная решетка на лобовом стекле... Поселенцы возвращаются домой с опущеным забралом.
    Пуримская тусовка то редела, то сгущалась. Горилла шла очень быстро, не оглядываясь на меня и игнорируя попадавшиеся кафе. Она знала, что я никуда не денусь. Только раз, на Сионской площади, она приостановилась у телефонов-автоматов.
    - Звонить жене будешь? - обезьяна посмотрела в упор. Глаза ее, о, боже, были на одном уровне с моими, а ведь она еще и сутулая.
    - А что, пора?
    - А хрен его знает,- она махнула рукой и пошла дальше.
    Попутный иерусалимский ветер погнал нас по улочке раввина Ривлина до самой "Кошачьей" площади. Я решил было, что мы сейчас сядем в "Эль-Гаучо", согреюсь, закажу здоровенный кусок жареного мяса, который принесет старшая пионервожатая - белый верх, черный низ, красный галстук на половозрелой груди... Но увы... горилла направлялась в "Океан". Сенина чашка Петри обходилась мне очень дорого - в этом заведении я был один раз, случайно, и второй раз приходить не собирался - минеральная вода стоила здесь, как вино в том же "Эль-Гаучо". А уж бутылка вина - дороже моего чартерного полета в Лондон... Горилла словно прочла мои мысли:
    - Я угощаю.
    Пока я соображал, чем она собирается расплачиваться, обезьяна схватила хурму из горы фруктов на широком подоконнике распахнутого окна ресторанной кухни и, чавкая, шагнула внутрь. Я вошел в неброский зал с горящими на столиках свечами. К нам уже спешил официант:
    - Простите, господин, но у нас с животными нельзя.
    Горилла, ухмыляясь, с вызовом оглядела его. Я обреченно ждал скандала.
    - Не беспокойся, Орен. Это мои друзья,- русский акцент угадывался в английской фразе, как выведенная татуировка.
    Голос шел из смежного зала... я знал эту "татуировку", но забыл. То есть помнил, но не узнавал... сейчас... Тон!!! Он стоял в дверном проеме, не убитый мною тогда, во время последней нашей встречи, двадцать лет назад...
    Рамка проема абстрагировала образ, и несколько секунд я рассматривал его, как портрет... а, может, дело было не в рамке, а в фигуре, скорее во владении ею... так стояли перед придворными художниками хозяева прошлых веков... Да и лицо... действительно, лицо, а не подростковый полуфабрикат... долепленное временем... раздался, но подтянут... Тон?! В Иерусалиме?! Пурим нынче удался... Тон уже сошел с полотна прошлого и, приобняв меня за плечи, вел за свой столик:
    - Илья! Ты не представляешь, как я РАД тебя видеть!
    Но я представлял, потому что и сам, вопреки банальным законам социумов всех времен и народов, был рад встрече. Я чувствовал, что мы еще увидимся и даже задумывался, как это будет. Значит, вот так, как случайная ресторанная встреча. Неудачливого убийцы и удачливой жертвы. Наконец-то судьба улыбнулась нам... ну и оскал у нее... А вот у Тоновой женщины, напротив, улыбка была хорошая, давно не встречал такой... вряд ли она была сильно старше Арьевой дщери, но никакого дискомфорта я не ощущал и в этом было какое-то вялое преклонение жвачного перед правами хищника.
    - Наташа,- представил Тон.- А это мой близкий друг ДАЛЕКОЙ юности. Илья.
    Классическая ресторанная пошлость. Впрочем, в ресторане и находимся. Тон всегда был адекватен и расставлял нужные фразы в нужных местах.
    - А как зовут гориллу?- спросила Наташа.
    Это был тот самый особый типаж, про который никогда не помнишь цвет волос или глаз, но остается ощущение, что посадка головы чуть-чуть более гордая, движения чуть-чуть более грациозные, голос чуть-чуть более... ну, и так далее... Венецианское лицо ее казалось слегка отстраненным, но выдавало скрытый темперамент, скорее даже не выдавало, а сулило... Тон всегда ценил в женщине породу.
    - Агин-Кмедака. Она говорящая.
    Посмеялись, причем обезьяна - громче всех. Первым заткнулся я, вспомнив про свои золотые коронки... Ну почему я их до сих пор не сменил?
    - "Академкнига" наоборот,- сообразил Тон.- Славно.
    - Это в честь той, что на улице Ильича? - развеселилась Наташа.
    - Вы тоже из Новосибирского академгородка,- почему-то обрадовался я.
    - Гуманитарный факультет,- озорно улыбнулся Тон.- Что ты пьешь?
    - Болгарский "Рислинг",- вспомнил я.
    - Нельзя дважды выпить один и тот же "Рислинг",- ностальгически протянул Тон. - У тебя здесь встреча?
    - Да нет... Просто зашли выпить,- зачем-то я сказал это небрежным тоном завсегдатая.
    - Так ты никуда не спешишь?
    Я растеряно взглянул на обезьяну. Она пожала плечами.
    - Даже не знаю,- честно сказал я.
    - Значит, не спешишь!- обрадовался Тон.- Когда спешат - знают. Наташа, у нас меняются планы. Извини.
    - Я понимаю,- она развела руками и поднялась с милой улыбкой.
    - Доллары, шекели, чек? - виновато спросил Тон.
    - Как тебе удобнее, но лучше доллары.
    Тон, не считая, отслоил от пачки сколько-то стодолларовых бумажек.
    - Спасибо, Антон,- кивнула она.- Ты очень широк...
    - Я позвоню,- пообещал Тон.
    - Я буду очень рада,- снова улыбнулась Наташа.- Честное слово.
    Я не удержался и проследил за ее ногами. Тон улыбнулся. Странно, как он сохранил эту понимающую улыбку...
    - Я не то, чтобы покупаю любовь за деньги,- привычно объяснил Тон,- просто не хочу, чтобы меня любили даром...
    ...Мы начали издалека, с каких-то общих тем, все больше убеждаясь и убеждая друг-друга во взаимной симпатии... Тон вспомнил, что в Гарварде кто-то защитился по теме "Демократическое движение в элитных советских школах периода застоя". Там была глава про нашу школьную "Конституцию", все страшно переврано, а лидером назван Петька. Стало неожиданно обидно и стыдно за эту обиду, потому что, будь в промежутке между десятым классом и "Океаном" хоть что-то стоящее - было бы не обидно, а смешно... Скоро будет всеизраильский слет выпускников советских физматшкол, хотим сделать в лесу, в районе Модиина... Заповедь писать про декана во всех уголках мира "Пахомов - сука" выполняется. Тон замечал заветные надписи на всех континентах, кроме Антарктиды и Африки, хотя, по слухам, одна из Египетских пирамид помечена. Я рассказал про Трафальгарскую площадь и подводную скалу в Эйлатском заливе. Боюсь, что мы оба выдавали слышанное за виденное...
    Все темы быстро исчерпались. Попытались говорить о дальних знакомых, но это оказалось очень сложным, потому что мы оба не хотели упоминать людей из Архива. Из-за этого Архива я пытался убить своего друга Тона, студента второго курса матфака, отличника и комсорга.


    * * *

    Заварил все это я. Я много чего тогда заваривал. У меня даже было почетное звание "мастера художественного розыгрыша". Это, с одной стороны, обязывало устраивать все более изощренные мистификации, а с другой неимоверно усложняло задачу, так как мне пытались не верить.
    После того, как запуганный мною Вовчик месяц жил в лесу, спасаясь от мнимых уголовников, а большинство однокурсников с удовольствием отыграли в этом "капустнике" порученные им роли, я решил с крупными розыгрышами завязать. Это отнимало массу времени и сил. Но тут неожиданно подставился мой сосед Веня Конн по кличке Лошадд, незамутненный инфантильный вундеркинд. Относительно недавно он выяснил, что дети появляются не от поцелуев. Теперь же он узнал от незамутненного инфантильного "диссидента" Фила, что у КГБ есть осведомители везде, даже на нашем курсе.
    Ко второму курсу я был законченный затаившийся враг советской власти, отравленный ядом сионизма. Этот детский лепет был настолько забавен, что я прикололся и втянулся в диалог. А диалоги в восемнадцать лет были у нас только в виде спора. Стеба ради, я начал доказывать Лошадду необходимость органов, передающих политическому руководству правдивую информацию о реальных настроениях народа, а особенно его интеллектуальной элиты - научно-технической интеллигенции. Упоминая ГБ, я ненавязчиво перешел с "они" на "мы", изобразил волнение от того, что проболтался, пообещал Лошадду решить проблему с экзаменом по истории КПСС, которую незамутненные мозги вундеркинда выблевывали, как подросток - водку. Я ему много чего посулил, вплоть до брони на авиабилеты домой на каникулы. Потом припугнул, что, мол, слишком много знаешь и получил заявление с просьбой зачислить внештатным сотрудником КГБ.
    Мне было муторно, что это оказалось так просто. Тем более, что Лошадд был чистый и хороший парень, не без принципов. Надо было это обсудить. Я выбрал Тона, как самого адекватного среди нас. Тогда он еще не был комсоргом. Тон не поверил и пожелал попробовать.
    На следующий день он завербовал двоих со своего факультета. Мы слегка посоревновались, и стали обладателями агентурной сети, которой позавидовала бы любая спецслужба... До сих пор помню, как это было интересно. Люди раскрывались очень неожиданно. К чести универа надо сказать, что большинство завербованных не льстились на выгоды. Скорее, боялись неприятностей. Многие просили заявления назад. Характерным было поведение нашего первенца Лошадда - он был лоялен, всегда готов к сотрудничеству, но ни разу никого не заложил. Страдал и даже забросил занятия. Но стучащее меньшинство было весьма активным.
    Вскоре мы с Тоном мерили компромат на килограммы, которые боялись хранить в общаге и не нашли ничего лучшего, чем спрятать в дупле, благо тайга подходила почти к порогу...
    Игра была азартной, возможности открывались сумасшедшие. Мы даже спасли Вовчика от верного исключения из университета, когда эта блядь Стэлка, перерезав себе вены, плюхнулась именно на его койку. Вовчик, инфантильнейшей души человек, найдя окровавленную Стэлку на своей кровати, вызвал "скорую", позвал коменданта и вообще явно пересуетился.
    Из больницы в деканат сообщили, что доставленная из общежития женщина беременна. Стерва Стэлка сбежала из больницы и исчезла. Сердобольные медики, через деканат физфака, разыскивали "беременную студентку, нуждающуюся в медицинской помощи", а свеженазначенный декан лез на стенку от того, что такой студентки нигде не числилось. Еще бы, Стэлка ведь просто жила при общаге, как кот при кухне, ластясь к каждому.
    Нужен был козел отпущения, чтобы наказать виновных и закрыть тему. Козлом суждено было стать Вовчику, для которого, как назло, весь смысл жизни заключался в физике, а, следовательно, в универе. И тогда четыре наших агента по-очереди посетили декана и сознались в отцовстве. При этом все они, на вопрос кто такая Стелла, в один голос отвечали: "Ваша сотрудница... Как это нет? Ведь у девушки был пропуск в общежитие с печатью деканата, а сама она утверждала, что в деканате ей поручили снимать мешающее учебе сексуальное напряжение у талантливых физиков..."
    Агентам мы с Тоном объяснили, что ГБ ведет сложную игру по вербовке несговорчивого декана, посему нужен этот странный спектакль. Чувствуя за спиной поддержку, агенты наши были развязны и убедительны, поэтому декан схватился за голову и осознал какой блядский притон являет общежитие вверенного ему факультета, что происходит с моральным обликом студентов и, наконец, что главным козлом теперь становится он сам.
    Дело замяли, Вовчик бросился в объятия своей любимой физики, а Тон, вызвав меня как-то раз на разговор, объявил, что мы вляпались - он пытался завербовать Синуса, который поддался, а потом спросил кто именно курирует Тона и кто санкционировал его повторную вербовку...
    К этому неприятному моменту, не знаю как я сам, а Тон уже сильно изменился: проникся полной уверенностью в сволочизме и продажности человеческого рода, стал комсоргом и начал заниматься запрещенным тогда каратэ. Он считал, что ситуация однозначна - немедленно прийти в ГБ с рюкзаком из дупла и официально зарегистрировать внештатниками "всех этих подонков". Отмазаться от "политической уголовщины" и закосить под комсомольский энтузиазм двух советских дебилов. К этому я был не готов. "Знаешь,- сказал Тон задушевно,- срок будет долгий, а режим строгий. Я, может, еще и выживу, а вот ты, с такими принципами, вряд ли." Все что я смог - уговорил его подождать до утра.
    Я решил уничтожить Архив и покончить с собой. Но дупло было пусто, Тон просчитал на ход вперед. Наблюдая, как солнце садится, слишком быстро садится за верхушки сосен, я понял, что убью Тона. В ближайшие пятнадцать часов.
    Теперь я должен был просчитать на ход вперед. Но Тон просчитал на полтора. До сих пор не понимаю, как он это сделал...
    ...Тон сунул мне под нос нашатырный спирт - он и это предусмотрел - и сказал: "Я передумал. Я пойду один. И только со своей частью Архива. Твою оставлю на черный день. Но ты должен уехать на неделе".
    Я уехал через три дня. И двадцать лет жил в надежде, что все дни жизни Тона исключительно светлые.


    * * *

    - ...тревожность расплескивает душу...- Тон ловко орудовал приложенными к омару инструментами из набора "Юный стоматолог".- Жизнь не должна быть суетливой, как мышкующая лиса зимой. Со стороны это, может, и красиво... этакий костерок на снегу. А вблизи - потно...
    Потно. Особенно для мыши. А здесь, в Израиле, мышиная возня - как не дать выкурить себя из норы... Я представил жирную мокрую от холодного пота мышь, враскоряку цепляющуюся за узкий лаз в мучительной попытке остатком здравого смысла задержать рвущееся из норы переполненное желанием выжить тело...
    - А мне казалось, что все ЭТО должно быть ТЕБЕ интересно,- небрежно сказал я. Получилось фальшиво.
    - Уже нет. Все эти мафиозные ИГРЫ - как преферанс: очень интересно пока осваиваешь и страшно скучно когда освоил.
    Мышь все-таки рванула из родной норы, и теперь лиса, топорща усы, привычно заглатывала скользкий холодный мышиный хвост... Я передернул плечами:
    - Мир полон заядлыми преферансистами...
    - Ну... а также заядлыми доминошниками... Ты способен стать заядлым футбольным болельщиком? Насколько я тебя помню, ты всегда болел только за эту страну... Не РАЗОЧАРОВАЛСЯ?
    Для тебя - нет.
    Обезьяна наконец-то уснула, уронив голову на скатерть, как горький пьяница. Да продлится сон ее - мне стало чуть легче. В конце-концов, жизнь балует меня сегодня. Два подарка судьбы по обе мои
    руки. Говорящая обезьяна и откровенничающий новый русский Тон... Значит, он решил позволить себе то, что позволил сделать мне тогда - выйти из игры...
    - Горничные разочаровываются... Так ты здесь ПРЯЧЕШЬСЯ? В нашей норе?
    При чем здесь нора... Хорошо еще, не сказал "в дупле"...
    - Ну... да. Кому придет в голову искать меня в Иерусалимском универе. Да еще на кафедре, смешно сказать, политологии.
    Как там у них это происходит? Сам начал игру по выходу из игры, или его из нее выжимают эти... красные пиджаки. Или решил заняться политикой? Нет, тогда бы держался подальше от Израиля.
    - А почему именно ЗДЕСЬ?
    - Много из-за чего. В том числе из-за тебя..,- Тон улыбнулся.
    Он все время улыбался, и я был вынужден склабиться в ответ, блестя своим пролетарским золотом. В конце-концов я даже попытался прикрыться ладонью с сигаретой, чем навлек на себя насмешливый взгляд, а, может, и показалось... А Тон продолжал:
    - Я часто вспоминал, как ты, Лошадд и Глокая Куздра делили на троих какую-то пластиночку израильской жвачки и благоговейно жевали ее весь вечер с такими причастными мордами... Это интриговало. Знаешь, подобные иррациональные чувства у интеллектуально полноценных людей - это ЕДИНСТВЕННОЕ, чему я завидую до сих пор.
    Я не помнил этого... Ну вот, он первый назвал человека из Архива.
    - Лошадд в Хайфе,- нейтрально сообщил я.- А Глокая Куздра... повесился еще до моего приезда.
    Помянули Глокую Куздру. Мы оба хотели вспоминать. Мы оба боялись выглядеть смешными. Мне почему-то казалось важным выяснить три вещи разной степени глобальности: судьбу моей части Архива, как Тон догадался, что я буду его убивать именно таким способом и еще один совершенно частный вопрос.
    - И куда подалась Юнна после его смерти? - вдруг спросил Тон.
    - В новый район Иерусалима.
    Я не стал уточнять в какой. Мне не хотелось, чтобы Тон ее нашел и услышал от нее, как я глотал пилюли...
    - Не нуждается?
    Нуждается. В психиатре.
    - Я с ней НЕ пересекаюсь... Значит, из-за жвачки...
    - Ну... есть еще несколько аспектов. Во-первых, я попадаю под закон о возвращении...
    - ?.. Женат на еврейке?
    - Нет, я сейчас не женат. У меня бабка была еврейка. Так что эту страну я рассматривал, как одну из альтернатив. Что ТЫ на МЕНЯ так смотришь?
    - Как Я на ТЕБЯ смотрю?
    - Как на неродного. А мы с тобой одной крови - ТЫ и Я.
    Мы и раньше были одной крови. От этого сообщения Тон не стал мне ближе.
    - Забавно,- потеряно сказал я.- Жаль, что я не знал этого РАНЬШЕ.
    Тон усмехнулся:
    - ЭТО что-то изменило бы?
    А что это могло изменить! Неужели он считает, что я не попытался бы его убить...
    - Да... я разделил бы ту жвачку на четверых... А сейчас мне трудно считать тебя евреем, так сходу.
    - Ты прав, какой я еврей... Впрочем, как и большинство граждан этой страны.
    - ЧТО ты имеешь в виду?
    - Ну как, известно, что согласно иудаизму, еврейских душ около шестиста тысяч. А евреями здесь числятся примерно пять миллионов. Даже если считать, что в рассеянии не осталось уже ни одной еврейской души, и то не сходится. В лучшем случае - один из восьми. И это, в общем, соответствует моим субъективным наблюдениям...
    Он даже не мог представить, как я был с ним согласен. И не сможет:
    - А остальные, по-твоему, кто? Нибелунги?!
    - Остальные? Так, типа стеклотары... Так что еврей я только для этих чучел из Мэа Шеарим и придурков из вашего МВД... Бабушка была та самая, мамина. Ни разу, кстати, ее не видел. Но, судя по обрывочным рассказам, покойница была страшная стерва. Отличалась жестокостью и цинизмом, чрезмерными даже для ГПУ...
    Мы помянули покойницу. В какой-то мере это слегка оправдывало Тона - у него генетическая дистанция до ГБ была короче... Что же он, все-таки, сделал с моим Архивом... не пора ли спросить?
    - Странно,- сказал я вместо этого,- в отрочестве ты об этом даже НЕ УПОМИНАЛ, хотя мы часто поднимали вместе со стаканами и еврейский вопрос...
    - Батина школа,- улыбнулся Тон.- Он ведь был большой начальник... а надеялся вскарабкаться еще выше... Ладно. Поговорим лучше о ТЕБЕ...
    Обо мне не вышло - что я мог ему рассказать... У меня не было земельных участков в Сибири, площадью "чуть больше, чем ваш Израиль", меня не "заказывали" и не охраняли, на меня даже не наезжали... Вот, клерк в банке с полгода назад нахамил, квартирный хозяин обжулил долларов на сто, а главные достижения - "Мицубиши" и чартер в Лондон... Я так хотел бы, но не мог рассказать ему, что не меняю эти долбаные золотые коронки потому, что мне стало все равно, как выгляжу я и каково мое место в окружающем мире, который последние полгода не имеет ярких красок, а только привкус горечи и позора; что я начал понимать Глокую Куздру; что моя страна, которуя я действительно любил, катится к чертовой матери, теряя достоинство и шансы на существование... И вообще, какого хрена, о себе я уже с обезьяной поговорил...
    Я судорожно доглотал что-то из рюмки, как бы философски покурил в пространство и наконец смог относительно нейтрально спросить:
    - И что ты делаешь на кафедре политологии?
    Тон медленно допил и сформулировал:
    - Осознаю, что мне все больше нравится Израиль, но я все меньше хочу вкладывать сюда деньги...
    Действительно, деньги... С момента моего появления Орен принес уже много чего. На столе были омары, кальмары, крабы, устрицы, незнакомая какая-то рыба, похожие на черноморских ропанов моей юности раковины, в которых колыхались серые сопли. Тон их втягивал с невозмутимым лицом, я не решился. Креветки, которых Тон заказывал по размерам, как женские лифчики. Вина были со стажем, французские, невоспроизводимых названий. Тон придавал большое значение году урожая - то кивал, то морщился. Когда я спросил его, неужели он помнит сколько осадков выпадало во французских провинциях в семидесятые годы, Тон объяснил, что пьет вина только тех лет, которые были для него удачными. Я присмотрелся и оценил, что ни на одной бутылке не было года моего ухода из универа...
    Да, Орен подходил к столу раз пять, не меньше. В среднем один его подход должен тянуть на ползарплаты моей жены. Я мерил на зарплату жены, потому что даже доходы мои были нерегулярны... А чтобы Тон платил за меня... ну нет. Оставалось надеяться на его солидную репутацию, что Орен примет мою кредитку без контрольного звонка... Да, я вот тоже не хотел вкладывать сюда деньги... Но тут без вариантов. Иначе получилось бы, что я ел-пил на эти иудины серебреники...
    - Мне проще,- хмыкнул я,- я вложил в эту страну всего лишь СОБСТВЕННУЮ потрепанную шкуру.
    Тон вдруг посерьезнел и спросил, нет ли у меня ощущения, что меня подставили. Что пригласили на тур танца смерти на лужайке Белого дома. Я перевел разговор на баб. Но Тон, как и прежде, не поддержал этой темы. Он спросил, приехал бы я в Израиль сегодня, после соглашения в Осло. Черт бы побрал его кафедру политологии... Уклоняясь от ответа, я рассказал про утреннего таксиста и Йоси Бейлина.
    - Да,- кивнул Тон.- Замечательная история. Больше говорит об Израиле, чем прослушанные мной курсы... Плевок вместо пули... Вы что, все тут действительно не понимаете, что в Осло вас поставили на СЧЕТЧИК? Не отплюетесь. На что вы надеетесь?
    А кто тебе сказал, что мы на что-то надеемся? Твоя гойская ментальность подсказывает, что у хитрожопых евреев должен быть запасной вариант... А мы устали и пируем во время чумы... и даже не устали, а опустились... и даже не пируем, а жрем... и даже не во время чумы, а всего лишь во время паралича между двумя войнами... и передышкой между двумя терактами... Мы не так пользуемся тем, что получили... этой страной, этой землей, друг-другом... все равно как жрем и пьем из храмовых сосудов на пиру Валтасара... И эти смрадные буквы...
    - Надеемся - кто на что... Некоторые - на все прогрессивное человечество. Что, получив все возможные доказательства искренности нашего миролюбия, его паханы дадут нам "крышу". Другие - на приход Мессии или на честное слово. Данное Аврааму за послушно занесенный над сыном нож...
    - А ты? "На руки друга и вбитый крюк"? Глокой Куздрой в потолок...
    О, Господи...
    - Да как сказать... Это трудно объяснить...- я судорожно перебирал огромное количество всевозможных объяснений, но не было ни одного, которое сгодилось бы для Тона - нам и логическое мышление "ставили" вместе, да и слишком хорошо мы просекали друг-друга... и я пустил "дымовую завесу".- Я подавил в себе ЖИВОТНОЕ начало и развил растительное. Держусь КОРНЯМИ за эту землю... Мне хорошо и безразлично.
    Мне плохо и больно. И стыдно... Я ненавидел то, что сделали с Россией. Я стыжусь того, что делают с Израилем... Я презираю себя.
    - Красиво,- кивнул Тон.- Но вы тут просто отморожены на весь спинной мозг. У здешнего народа отсутствуют здоровые рефлексы. Насколько я понял, старые, основанные на хроническом страхе они изжили, а необходимые любому жизнеспособному народу жлобско-эгоистические так и не приобрели... Но вы ведь не в Гайд-парке, чтобы ВЫЖИТЬ без инстинктов. Тут ближневосточные джунгли... Знаешь, ты выбрал неправильное место для растительного образа жизни... Срубят... У меня есть дела с арабами, я знаю о чем говорю. Они больше не принимают вас всерьез...
    Что у него за дела с арабами? Не лес же он им продает. Не наркотики. Оружие? Уран?.. Или завербованных нами двадцать лет назад физиков- ядерщиков?
    ...впрочем, ты, со СВОИМИ ПРИНЦИПАМИ, конечно левый..,- притормозил Тон и взглянул на меня с равнодушным сочувствием,- так что давай прекратим этот разговор...
    Тут я стал смеяться. Мне-то казалось, что я смеюсь нормально, но Тон насторожился. Пришлось объяснить, что меньше часа назад давний приятель объявил мне, что я ехал в Израиль, как поручик Лермонтов на Кавказ. За кровавой романтикой. Чтобы возвращаться из набегов с руками по локоть в крови, в буквальном смысле.
    Тон хмыкнул:
    - Забавно... давно так не лажался. Ты же всегда был правозащитник, АБСТРАКТНЫЙ гуманист... Униженные и угнетенные, свобода и демократия... Представляю, как долго и со вкусом ты предавался внутренней борьбе... пока высокие ПРИНЦИПЫ и благородные ЭМОЦИИ не КАПИТУЛИРОВАЛИ перед ЗДРАВЫМ смыслом. Я все чаще убеждаюсь, насколько сильная штука - вовремя поставленное логическое мышление. БЕСПОЩАДНАЯ вещь... Кстати, а что ты все-таки делаешь на этой пасторальной пороховой бочке? Почему о тебе ничего НЕ СЛЫШНО?
    - Ну... ничего не делаю. Ничего особенного. Мелкий буржуа... Живу вот в ИЕРУСАЛИМЕ. Понимаешь, это выход в другое измерение, все-таки...
    - Да... И что, у тебя есть на Него выход?.. Брось, мне-то не надо, ты что, на пенсию сюда приехал? Я еще не знаю что буду делать, но ты приглашен. Давай, порезвимся. А то скучно. Придумаем НОВУЮ ИГРУ. Тебе повезло, основная ГРЯЗНАЯ ЧАСТЬ РАБОТЫ КОНЧИЛАСЬ. Теперь нужно чуть переждать и делать чистый... ну, не очень грязный бизнес. Кстати, в моей команде много общих знакомых... Ты будешь приятно удивлен...
    Да, похоже вот она - моя часть Архива... Подбородок задрался у меня сам собой. Глаза презрительно сощурились:
    - Я не для того приехал СЮДА, чтобы играть в ТАКИЕ игры!
    Тон молчал, а я осознавал упущенные возможности и собственный инфантилизм. Вряд ли у меня еще когда-нибудь будет шанс на крупную затею. Да и сама идея отмыть деньги Тона ничего, кроме пользы нашей карликовой экономике не принесла бы... На душе стало паршиво, и я утешил себя тем, что, прими я предложение Тона, то чувствовал бы себя еще паршивее...
    Тон смотрел на меня с дружеским участием, может быть даже с подчеркнутым.
    - А кстати... я бы тебя об этом не спросил, но раз уж ты САМ начал... ДЛЯ ЧЕГО ты сюда приехал? В какие игры ты ЗДЕСЬ играешь?
    Обезьяна сладко зачмокала и улыбнулась во сне. Словно радовалась, что объяснить Тону зачем я сюда приехал мне будет еще сложнее, чем ей... Я начал медленно чистить большую креветку. Красный панцирь с трудом отдирался от ее жалкой деликатесной плоти... мне абсолютно нечего было ему ответить. Тон не читал мои мысли, как обезьяна, но ему и не надо было. Все достаточно ясно и так. Поэтому я брезгливо промокнул салфеткой пальцы и тупо произнес:
    - Вот... креветка... Она чем-то похожа на нас...
    - То есть?
    - Ну... как белый офицер в Красной Армии..,- мне самому стало интересно, что я скажу дальше,- или как... белая ворона в красных шароварах...
    Тон поперхнулся. Он явно решил, что я имею в виду его... Его социальную мимикрию. Ну и к лучшему.
    - Ты не отвечаешь на мои вопросы,- мстительно констатировал Тон.- На что ты надеешься? И что ты здесь ДЕЛАЕШЬ? На первый можешь не отвечать. В чем-то мы еще понимаем друг-друга без слов. Ты так старательно уклонялся от ответа, как человек, ясно понимающий к чему ведут вашу страну козлы-провокаторы...
    На последних словах я внимательно на него посмотрел, лицо Тона было безмятежно. Себя козлом-провокатором он больше не считал. Он увлекся:
    - Поэтому я спрашиваю: что ты здесь делаешь? Идешь на бойню и счастливо блеешь, что в родном СТАДЕ?.. Впрочем, ты не идешь, ты же дерево, у тебя же теперь корни... Созерцаешь, значит. Досматриваешь спектакль,- Тон усмехнулся не без горечи и неожиданно для меня произнес.- Но ведь ты так любил Израиль...
    - Я и сейчас люблю,- выпалил я, застигнутый врасплох. И, может быть, соврал... я уже не знал, люблю я его, или уже жалею... как русская баба.
    - Активно или пассивно?- процедил Тон.
    Обезьяна приподняла веко, смазала меня взглядом и снова притворилась спящей.
    Что я мог возразить? Но выслушивать все это от Тона... Я ухмыльнулся:
    - У меня для тебя альтернативное предложение. Новая ИГРА, можно сказать. Давай спасем эту страну. Ты дашь Израилю "крышу", обменяешь на мир свои сибирские территории, а я буду твоим сионистским комиссаром... Скучно не будет.
    Тон даже не улыбнулся. Он наполнил рюмки, чуть приподнял свою:
    - Я понимаю, что ты шутишь. И, кажется, даже понимаю, ПОЧЕМУ ты так шутишь. Тебе ХРЕНОВО от этой патовой ситуации, что ты ничего не можешь СДЕЛАТЬ, но не можешь и ничего НЕ ДЕЛАТЬ... Я имею ввиду для спасения этой страны. Я тебе помогу...
    Он взял паузу, и у меня послушно вырвалось:
    - Как?!
    Тон кивнул:
    - Как Советский Союз прогрессивным движениям: оружием, деньгами, советниками, инструк- торами, информацией... всем необходимым.
    Значит теперь он издевается так. Но что-то здесь было не то...
    - Почта, телефон, телеграф?- уточнил я.
    - Кнессет, министерство главы правительства, министерство обороны, центр партии "Авода", встречи, митинги, прочие "броневики" и отравленные пули...
    Я его уже понял. И, не смотря на мощную алкогольную анестезию, ужаснулся:
    - Ты что?! Я?!..
    - А кто, если не ты,- издевательски приштамповал Тон.- Ты с ним вместе не служил, твои дети не ходят в один класс с его внуками, ты никого не представляешь и тень твоего поступка ни на кого не упадет. Коренному израильтянину это сделать труднее, он с детства повязан структурами. Ну кто это может сделать? Религиозный блюдет заповедь "не убий", левый повязан идеологией, правый - идеей национального единства, разве что какой-то щенок, которого тут же возьмут и объявят психопатом. А то, что это сделал иммигрант, заставит их посмотреть на все происходящее со стороны...
    Я представил Рабина в своем прицеле... Тон не туда провел кривую моего развития за эти двадцать лет. Не вела она к судьбоносным событиям. Он или сильно ошибался, или сильно хотел меня унизить. Я помотал головой:
    - Иди ты в жопу!
    - А где мы, по-твоему? Только ты здесь ПРОПИСАН, а я безродный космополит... Продолжать?
    Конечно, хочет донести до меня мое ничтожество.
    - Тебе-то это ЗАЧЕМ?
    - Значит, продолжать,- удовлетворенно кивнул Тон.- Я твой должник - в моем деле есть твоя доля. В естественном виде не предлагаю, знаю, что не возьмешь... Приходится конвертировать в ТВОИ идеалы. Возьми борзым щенком, то есть трупом оборзевшей суки.
    - Ссучившегося сиониста,- вырвалось у меня.
    - Вот видишь... По здоровым законам военного времени и криминального мира,- рассмеялся Тон.- Все не так страшно, процесс самоуничтожения только начался... Его еще можно остановить смертью одного старого маразматика, двинутого на власти и продлевающего свою политическую агонию за счет агонии этой твоей любимой страны... Но никакого другого шанса я не вижу. А ты?
    Обезьяна подняла голову, протерла глаза, театрально потянулась и, схватив ближайшую бутылку, заглотала ее "винтом". Ясно было, что она сейчас снова ее зафиндилит, и что стоить это будет. Но было все равно. Передышка оказалась ловушкой.
    Тон с интересом смотрел на гориллу. Она оглядывала изысканного желтоватого оттенка стены, того же цвета скатерти, лилии в вазах, стеллаж с коллекцией вин, явно прикидывая куда бы поэффективнее вмазать бутылку. Но под пристальным взглядом Тона засмущалась и осторожно поставила ее на стол. Явно решила не связываться.
    - Я не смогу,- признался я.- Это за гранью.
    Тон медленно поднял на меня взгляд и отчетливо процедил:
    - Так и ты за ГРАНЬЮ. Уже двадцать лет. Неужели судьба этих ПОДОНКОВ волновала тебя тогда больше, чем судьба этой страны сейчас?! Неужели убить ДРУГА проще, чем врага?!
    На фоне полной прострации я все же ощутил мимолетное удовлетворение, что не заговорил об этом, а он не удержался.
    - Я бы тебя об этом не спросил..,- выдавил я,- но раз уж ты САМ начал... КАК ты догадался ТОГДА?
    Тон задумчиво крутил в длинных сильных пальцах рюмку:
    - Я не должен был бы это говорить... Но за давностью лет... Тем более ты с ней не пересекаешься...
    - Юнна?!... Ты хочешь сказать, что это была ЮННА?!!!
    Тон сокрушенно махнул рукой:
    - Нет, не надо было этого говорить... Но я понимал, что это тебя мучает... Ч-черт! Вечно с этими бабами...
    - Но... она же не знала,- растерянно проговорил я.- Никто ведь не знал.
    - Она была очень интуитивная девочка... И очень тебя любила, что тоже обостряет у них интуицию. Я не знаю точно, мы с ней об этом потом не говорили, может быть она подсмотрела какие-то твои приготовления, или ты что-то ляпнул, считая, что она не поймет... Что-то такое, что она должна была понять уже над моим хладным телом...
    У меня сбилось дыхание, словно я слишком быстро взбежал по слишком высокой лестнице. Выдержав паузу, я спросил:
    - Ты ЕЕ завербовал? Еще КОГДА она была СО МНОЙ?!
    - А почему ты ТАК потрясен? МЫ проводили ЭКСПЕРИМЕНТ. ТЫ утверждал, что ее не любишь.
    Да, я утверждал. Потому что искренне считал, что горьковатая романтика моей судьбы - бесплодные поиски прекрасной Дамы в свободное от свершений время и бесконечная цепь побед, перетекающих в разочарования. А Юнна... слишком близко и банально. Тогда у меня было будущее... А сейчас... ни будущего, ни прошлого, ни настоящего...
    - Ну и на что ты ее взял?
    - Естественно, на любовь к тебе. Я уже не помню всех деталей... Но смысл сводился к тому, что на тебя завели дело, серьезный и в основном клеветнический политический компромат, и что опровергнуть все это может только надежный и близко внедренный агент...
    - И что она?
    - Как все нормальные люди... Рыдала, потом согласилась. Потом просила заявление назад. Давала материалы - хоть в партию тебя принимай... Не бойся, никакого компромата... Кстати, если тебе это ДО СИХ ПОР интересно... Она резко вышла замуж, когда у нас прошел слух, что ты уже в Израиле. И приходила ко мне, просила помочь им с отъездом... я помог...
    - Значит, Юнна..,- тихо сказал я,- значит, помог... Есть повод выпить.
    С жалостью взглянув на меня, обезьяна споро разлила по рюмкам, не обойдя и себя. Выпили. Мы с Тоном закусили.
    Принесли счет. Я поспешно протянул кредитку. Тон возмутился:
    - Я сразу обозначил, что ты - мой гость.
    - Нет,- сказал я,- в ЭТОЙ стране ты мой гость.
    Тут обезьяна выхватила у меня "Визу" и крупными зубами разгрызла ее, как крекер.
    Тон рассмеялся:
    - Это тебе знак свыше, что хозяин здесь я, а ты - пришелец...
    Я возмущенно обернулся к обезьяне, а она уже довольно скалилась мне навстречу:
    - Илюха, я же тебе на входе намекала, что гуляем за счет провидения!
    Тон задумчиво посмотрел на нее:
    - Здорово. Но... но это ведь не банальное чревовещание... Звук идет с ее стороны...Ты ей что, аппаратуру вшил?
    - Нет,- признался я,- не вшил. Я ее уже такую получил. Не знаю что это... что-то нестандартное. Просто... разговаривает.
    - И давно?- скептически поинтересовался Тон.
    - С обеда.
    - Где ты ее взял?
    Я был не в состоянии связно изложить всю историю эволюции обезьяны. К тому же Тон почему-то занервничал. Пусть.
    - Увязалась за мной с утра. В аэропорту. Маленькая такая была... мартышка,- я зачем-то отмерил в воздухе утренние размеры обезьяны, выглядело этак на пятикилограммового сазана,- а теперь... выросла.
    - Пора бы и мне закусить,- пробасила вдруг обезьяна,- пойду-ка я руки помою...
    Осмотрев удаляющуюся обезьяну, Тон задумчиво произнес:
    - Какая-то она слишком здоровая... Даже для гориллы... Это человек. Меня пасут. Плохо... Почему ты не предупредил?.. Ладно, придется подпортить ему шкуру,- Тон резко подобрался и уже шел к туалету.
    - Это не человек!- кричал я ему в спину, догоняя его.- Что угодно, только не человек! Я же говорю, утром она была меньше ребенка!
    - А днем тебя накачали и ее подменили,- зло отрезал Тон, дергая запертую дверь.- Какого черта ты его сюда привел?!
    - Это она меня сюда привела!- возмутился я.
    - ДАЖЕ ТАК?!
    Тон смерил меня таким взглядом... Дальше все было, как в боевиках - он засунул руку в карман. Позолоченная задвижка не была рассчитана на такие удары ногой. Обезьяны внутри не было - что она, дура?
    - Свалил,- процедил Тон.- Плохо...
    Он достал миниатюрный мобильник и вызвал охрану.





    14. Соображение на двоих. 23-20


    Я снова был один. Разношенные туфли одиночества вдруг стали жать. Пурим сник, народ рассосался, что, кажется, было правильно - в городах, обнесенных стеной, настоящий Пурим наступает на день позже. Сегодня гудят Тель-Авив, Хайфа и прочая городская салажня. Иерусалим по-настоящему встряхнется завтра, нет, завтра шабат, значит послезавтра, что ли...
    Тона увезла охрана в классическом черном "Мерседесе". Он не оставил мне ни адреса, ни телефона, сказал только, что смогу найти его на кафедре еще пару недель. На прощанье он предложил мне в подарок самолет, чтобы "не толкаться в проходе под крики "пожар"...
    Обезьяна исчезла, даже не попрощавшись. Зачем оба они вообще возникли? Чтобы продемонстрировать мне, какое я дерьмо? Так я и сам об этом не забывал, разве что острота обоняния этого факта притупилась... Как там Тон обронил, садясь в лимузин: "Мне действительно приятно было встретиться с тобой. Может быть потому, что ты единственный человек, которому я могу рассказать чуть больше, чем остальным... А может и потому, что вижу чего избежал..." Ну это ладно, это, в конце-концов, всего лишь еще одна вариация на давно заданную тему... Но Юнна! Юнна...
    Не надо было бы к ней ехать. Вообще никогда. Но если уж ехать, то протрезвев, успокоившись и заготовив несколько первых фраз... Но я лишь учащал дробь каблуков по камням Бен-Гилель, уже ощущая подошвой выжатый на дороге в Рамот акселератор.
    На углу, у "Короля фалафеля", ко мне пристал нищий. Он истово тряс жестянкой перед моим лицом, словно просеивал грехи, отделяя крупицы праведности...
    В моей машине горел свет, орало радио - издалека было слышно, что где-то на поселениях толпа арабов окружила синагогу и скандировала: "Смерть евреям!" Это неуместное сообщение обезьяна глушила, как "Маяк" - Би-Би-Си, выводя дурным голосом:
    - "Когда-а страна-а быть прикажет геро-оем, у нас геро-оем становится лю-юбой!!!"
    У самой твари вид был далеко не героический. Она сперла где-то видавшее виды черное драповое пальто и теперь, подняв воротник, куталась в него, как бомж в абстиненции. В последнее время я все чаще ловлю себя на том, что спрашиваю не то, что мне действительно интересно, а то, что адекватно. Видимо поэтому я с должной растерянностью спросил:
    - Как ты попала в машину?
    Обезьяна размахивала волосатой лапой, в могучем кулаке была зажата бутыль виски. Настроение у нее было превосходное.
    - Отлично посидели!- сказала она.- Верно? Но кореша у тебя, я тебе скажу... Крутые. Хорошо, что ты его подзадержал, а то бы я и бутылку спереть не успела. Где твоя чашка Петри, подставляй, я и тебе налью... Ах, в машину как попала...- она кивнула на ключ в зажигании,- я еще и ключи твои прихватила. Хотела, кстати, спросить, но ты был та-ак увлечен беседой. Вы как раз выясняли очень интересный вопрос - для чего ты здесь.
    - Заткнись!- зарычали я и мотор машины.
    - О!- она воздела указательный палец.- Аллергическая реакция... Ладно, давай, наконец, выпьем... А то я все ждала, ждала, когда вы провозгласите ваш старый тост... "Выпьем за то, что еще есть люди, которых могу уважать!"... Но вы не провозгласили. Слушай,- придвинулась она,- а кроме шуток, что, у тебя уже нет таких людей? Или тебя это уже не греет?.. Что ты так гонишь, задавишь вместо Амана какого-нибудь Мордехая... У тебя в тачке трещетка есть? Нету?! Жаль! Тогда я мошной трясти буду! Аман! Аман!
    И это здоровенное отродье схватило пакет и разудало зазвенело шекелями. Вовремя она это сделала, даже разворачиваться не пришлось. Я резко свернул направо.
    ...Приветливо улыбаясь, Орен тупо смотрел на пакет для Тона. Он колебался. Пришлось, как у входа в супермаркет, открыть пакет, показать, что не бомба. Орен отбросил вышколенность, как жестянку из-под пива и оживился, как положено нибелунгу:
    - Вау, что это?! Так много! Откуда?.. А если твой друг не придет, мой господин?
    - Жди две недели, потом твое.
    - Спасибо. Честно сказать, я думаю, что даже если он придет, то оставит это мне... Знаешь, мой господин, поостерегись - тут полиция крутится, у них сегодня операция. Эти шлюхины дети следят, кто, выпив, сядет за руль. Особенно проверяют русских... А по тебе, извини, заметно. Давай я тебе такси закажу?
    - И тебе спасибо. Сам доеду.
    Обезьяна уже заперла машину и даже включила сигнализацию:
    - Он прав,- безапелляционно заявила она.- Возьмем такси. А то у тебя знаешь сколько алкоголя в крови? Пятьдесят процентов. С этим вообще-то не живут. Это уже не кровь, а коктейль какой-то... "Кровавая Мэри"!- она заржала.- Смотри, я тут еще бутылку добыла, пока ты трепался! Моя выпивка, твое такси!
    Но я не был расположен к благоразумию... А может, я хотел, чтобы меня повязали раньше, чем я с ней увижусь... Я нагнулся завязать шнурок, но потерял равновесие и присел на корточки. Обезьяна, сопя, стояла рядом и наблюдала. Резко подняв голову, я встретился с таким взглядом... Это вообще не было взглядом млекопитающего. Так мог смотреть динозавр на ползающий объект, видя в нем лишь мясо. Обезьянья морда нависла надо мной, ее взгляд вычленял одну функцию. Вряд ли она собиралась сожрать меня в прямом смысле... она мне даже подмигнула... наверное, так подмигивает с края вселенной "черная дыра". Я легко представил себе, как где-то на периферии моей души разгораются в ответ два огонька... Похоже, мое подсознание знало больше, чем я...
    А в Рамоте праздновали Пурим! Что самое поразительное - пьяными и ряжеными были в основном харедим с чадами. По обочине проспекта Голды Меир брел пьяный скрипач. Он кренился, как потрепанный бриг, но извлекал из скрипки веселую мелодию. Так и мой народ, потрепанный блужданием по океану изгнания и рассеяния, кренится, но веселится... Захлестнувшее вдруг умиление отхлынуло, и я помню подумал, что играть веселую мелодию, бредя по-пьяне в потемках по проезжей части - это не лучший способ выживания, особенно для народа...
    Я притормозил, открыл дверцу и предложил:
    - Подвезти?
    Старик лишь отмахнулся:
    - Ноги пока ходят...- он наклонился к машине и удивился. - Такая большая обезьяна? Что за порода?
    - Самая вредная. Alter ego.
    - Альтер вус?- не понял глуховатый старик.
    - Альтер фарцер!
    52- вякнула обезьяна, обдав меня перегаром.
    Это полиглотское хамство было более чем неуместно - на старческом веснушчатом запястье в неверном свете фонарей и фар я заметил вытатуированные цифры.
    - Не знаю!- громко ответил я.- Я думаю, что это макака, переодевшаяся на Пурим гориллой.
    Скрипач рассмеялся, и я порадовался его превосходным фарфоровым зубам.
    - Отличный костюм!- похвалил он.- Я люблю когда на Пурим делают настоящий костюм...
    - Может, ты знаешь - почему в центре тихо, а здесь такая праздничная кутерьма?
    - А-а... Это не просто так. Это решение раввинов. Рамоты не соединены с Иерусалимом сплошной застройкой, не огорожены одной стеной... Так мы и веселимся сегодня здесь, а на другой день в центре...
    - ... Может, все-таки подвезти? - мне не хотелось оставлять пьяного старика на шоссе.
    - Ну, ладно,- он назвал маленькую улицу в Рамоте-далет.
    - Можешь показать как туда ехать?
    Он долго смеялся:
    - Рамот еще был Иорданией, когда я уже был иерусалимским таксистом.
    - Страшно было в Иерусалиме до 67-го года? - зачем-то спросил я и спохватился, что употреблять слово "страшно" в разговоре с человеком из концлагеря...
    - Страшно должно быть тебе,- не торопясь ответил старик.- Страшно когда один. А до Шестидневной Войны мы все были вместе - все евреи. Потому что надо было выжить... А выжить мы могли только вместе. Эта победа! Она нас развратила. Каждый сказал себе: "Выжил!" И потянул одеяло на себя... И каждый остался один. И мы не будем вместе, пока не станет ясно, что шансы выжить невелики...
    - А что, еще не ясно?- пробормотала обезьяна.
    - Ты всю жизнь был таксистом?- спросил я старика.
    - Сначала я был киббуцником... Знаешь в Галилее киббуц "Борцы гетто"? Я его строил. Строил, а жить не смог.
    Я знал, был на экскурсии. Старая женщина с номером на руке показывала нам киббуц: музей, бассейн, коровник. На холке каждой коровы был выжжен инвентарный номер.
    - А интересно жить в стране, построенной на твоих глазах?- спросил я зачем-то.
    Старик то ли хмыкнул, то ли прочистил горло:
    - Я до сих пор здесь иммигрант. Слушай, я скажу тебе то, что обычно не говорят. Но это правда. Все мы ехали в страну наших отцов... А оказались иммигрантами на родине собственных детей... Но это не страшно, это только звучит трагично. А так... конечно, мне интересно жить в стране, построенной на моих глазах... и моими руками...
    ... Рамот-далет за полгода не стал уютнее. Я долго прощался со стариком. Потом медленно переезжал на соседнюю улицу, искал стоянку и слишком тщательно парковался. Когда я начал по второму кругу проверять заперты ли двери, обезьяна не выдержала и энергично прихватила меня под локоть:
    - Ну?!- в другой руке она сжимала между пальцами непочатую бутылку и два элегантных бокала.
    - Подожди,- попросил я.- Сигарету...
    - Закуривай,- она цапнула у меня из кармана пачку, выщелкнула сигарету,- ты ведь и тогда тут курил?
    Я пожал плечами:
    - Ну и что?
    - А то,- многозначительно усмехнулась она. - Ты прямо как тот таксист... прислонился к своей красной тачке и покуриваешь...
    ...Мы целовались на тридцатиградусном морозе в самом центре Академгородка. Целых две таксистских "беломорины". На третьей он дружелюбно поинтересовался: "Ты что, примерз к ней?". Красные бока такси блестели. Юнна пустила очередную слезу. Бессонный предотъездный марафон никак не кончался. Становилось жалко брошенного универа. "Я знаю, ты уезжаешь навсегда,- констатировала она в очередной раз очевидное.- Когда мы теперь увидимся?" "Через год в Иерусалиме",- отрезал я и уехал к родителям в Караганду. На двадцать лет...
    А два года назад я зашел к ней. Зашел и забалагурил... Она меня сразу узнала, и никаких эмоций. Она знала, что я приехал. И даже знала примерно, где я живу. И пальцем не пошевелила, чтобы меня найти! Она не позвонила. Она постарела. Она была одета, как ортодоксальная еврейка. Длинная юбка, мешковатая кофта, на голове черный платок, пиратского какого-то вида... Со стены с мудрым и задорным прищуром Деда Мороза смотрел на меня Любавический ребе... Но она не была еврейкой. Это меня окончательно сбило...
    - Докурил?.. Сигарета короче воспоминаний?..- обезьяна куталась в пальто и притоптывала босыми ступнями, как бы пританцовывая под блатной мотивчик.
    - Да какие там воспоминания,- отмахнулся я.- Дурацкая встреча состарившихся мальчика и девочки, от которой я ничего и не ждал...
    Обезьяна брезгливо пожала драповыми плечами.
    Конечно, ждал... Сначала - что мое появление произведет эффект, потом, увидев ее честное равнодушие, ждал ее мужа. Скажем, с работы. Или из синагоги. И десять детей из религиозной школы.. Равнодушие было наигранным, потому что уже первой фразой она хотела меня задеть: "Значит, физиком ты так и не стал"... "Стал, потом перестал,- ответил я.- Эмиграция...- и зачем-то добавил.- Знаешь, я рад, что ты нашлась." Фраза вышла фальшивой. Она поняла, что я ее искал, но, к счастью, не поняла, как отчаянно... За чаем она прятала взгляд и говорила без перерыва. Черт знает о чем она говорила... А говорила она быстро. Чтобы я не вставил какой-нибудь вопрос. Этакий вопросик... ненароком. Чтобы не пришлось удовлетворять мое любопытство... Но я все-таки вставил: "Ну, а как ты вообще жила? Ну, семья, дети, работа? Ну, вообще?"
    - Неужели до сих пор не простила?- с фальшивым простодушием спросила обезьяна, сервируя на капоте.
    - За что?!
    - За все. За твою душевную тонкость!- подняла бокал обезьяна.- За твой богатый внутренний мир!.. За твой ранний отъезд, за твой поздний приезд, за все несостоявшееся...
    Я пил и вспоминал ответ Юнны: "Ты не оглядывайся больше на дверь. Никакой муж прийти не должен. А то ты говоришь о Борисе и все время оглядываешься. Это как-то..." Потом она натянуто улыбнулась и начала рассказывать четко и однозначно, словно показывать карточки из семейного альбома. Или отчет о проделанной жизни. А я смотрел, как кривятся ее губы. Было странно, что так хорошо помню ее мимику... Училась снова - медсестра. Мужей больше не было. Прошла гиюр
    53. Квартира своя. Сын в ешиве на территориях...
    - А ты заметил, что она смотрела на тебя с... жалостью, в общем-то?- вдруг спросила обезьяна.
    Заметил ли я! Если она так же смотрела на Куздру, то понятно, почему он удавился... Не знаю, что было бы, окажись у нее в ванной крюк и веревка. Мыло там было. Я намылил им горящую физиономию, смыл холодной водой... так не хотелось просить что-то от сердца...
    - А что тут такого? Когда у человека болит сердце, его жалеют. Она же медсестра, она все поняла и спросила меня, когда я вышел из ванной: "Тебе было плохо?"
    - И что ты ответил?
    Эта тварь в пальто присвоила себе право меня допрашивать!
    - Не помню... Кажется, пошутил: "Сейчас или все эти годы без тебя?"
    - Стоп, стоп, стоп!- вдруг гаркнула обезьяна и с истовостью начинающего режиссера захлопала в ладоши.- Не верю! Пойми, редактировать воспоминания - это мелко. Ну, пошутил топорно: "Нет, мне хорошо. Просто проверял на месте ли "теудат оле", он у меня в трусы зашит...".
    - Сама "стоп"!- заорал я.- Не лезь в это! Слышишь?! Поняла!!!
    Обезьяна зевнула и тоскливо огляделась. У нее были затуманенные скукой глаза. Это меня как-то притормозило, и я постарался сформулировать:
    - Не надо копаться в моем прошлом. Зачем тебе? Давай займемся будущим.
    - По-человечески тебя можно понять,- сказала обезьяна жалостливо.- Но не надейся.
    - На что? Ты о чем? Уж ты-то знаешь, что я уже давно ни на что не надеюсь.
    - А зря..,- молвила обезьяна, задумчиво поскребывая затылок.- Ладно... пора.
    - Что - пора?- похолодел я.
    А она уже повернулась и пошла вдоль припаркованных машин. Я послушно плелся следом. Выбрала она красный джип с заляпанными грязью номерами. Ногтем открыла дверь. Сигнализация не сработала. Обезьяна грузно плюхнулась за руль и ногтем же завела мотор. Мельком взглянула на меня.
    - Ты что, спятила? Нужна машина - давай возьмем мою!
    Обезьяна разочарованно вздохнула.
    - Все,- она открыла окно, высунулась из него и протянула мне руку,- будь.
    В голову лезло пожатье Командора, и я, не подавая руки, спросил:
    - ЗАЧЕМ ты приходила?!
    - Кулючить,- вздохнула она.
    - Обезьяна!- взмолился я.- Подожди... Скажи...
    Обезьяна задрала свою уголовную морду к безумным иерусалимским звездам:
    - Я не обезьяна, козел. Я -
    -----------------


    Дорогой читатель! Не расстраивайся из-за того, что текст оборвался. Всё не так страшно - у тебя есть две возможности:


    1. Чтобы авторы получили средства для написания новой книги, проследовать сюда и купить за несколько монет окончание:

    http://www.amazon.com/dp/B007F1L9BG


    2. Взять какой-нибудь гугл в руки и найти в одной из пиратских библиотек украденный отсюда полный текст. Он будет слегка недоредактирован, но в целом верен.
    ---------------------------



    1 да будет благословенна его память /иврит/ - по традиции произносится после имени покойного
    2 теплый дом /иврит/
    3 видный социалистический и профсоюзный деятель Израиля
    4 удостоверение нового репатрианта
    5 видный социалистический деятель Израиля, считается одним из архитекторов тайных соглашений с ООП в Осло
    6 балкон, терраса /иврит/
    7 граница Израиля перед Шестидневной войной 1967 г.
    8 еврейское поселение в Самарии
    9 ...ибо если ты промолчишь в такое время, то свобода и избавление придут к евреям из другого места... (Свиток Эстер)
    10 ...позволил евреям, которые во всяком городе, собраться и встать на защиту жизни своей: истребить, убить и погубить всех вооружившихся из народа и из областей, которые готовы напасть на них... (Свиток Эстер)
    11 израильский аналог американского О.К.
    12 Кто это? /иврит/
    13 Ватик /иврит/ - человек, давно репатриировавшийся в Израиль
    14 британский военачальник, осуществивший ряд успешных операций против турок в ходе Первой Мировой войны
    15 израильская операция в Уганде по освобождению заложников
    16 субсидируемые государством научно-исследовательские проекты для новых репатриантов
    17 еврей не по рождению, принявший иудаизм
    18 соблюдение предписаний иудаизма при приготовлении пищи
    19 папа /иврит/
    20 Ли Бо, перевод А.Гитовича
    21 суп /иврит
    22 обжаренные в масле шарики из толченого гороха, распространенная в Израиле дешевая восточная пища
    23 примитивный иврит, которому учат на курсах для новых репатриантов
    24 съемная квартира /иврит
    25 столица /иврит/
    26 молитвенное покрывало
    27 часть Храма, куда мог ступать только первосвященник
    28 что? /иврит/
    29 грубая аналогия русского "конь в пальто" 30 Ду Фу, перевод А.Гитовича
    31 кисточки на углах "малого талита", часть одежды религиозного еврея
    32 религиозные ультраортодоксы
    33 с Божьей помощью /иврит/
    34 Боже упаси /иврит/
    35 да будет благословенно имя Его /иврит/
    36 прозвище ультраортодоксов, носящих черные костюмы и белые рубашки
    37 Мессия /иврит/
    38 Израильский лауреат Нобелевской премии по литературе
    39 крепость в Иудейской пустыне, последний оплот евреев в войне с Римом, защитники которой предпочли плену коллективное самоубийство
    40 служба безопасности
    41 рассеяние, еврейская диаспора
    42 набожные /иврит/
    43 кусочек пергамента с рукописной молитвой
    44 прибиваемый к дверному косяку футляр для мезузы
    45 начальные курсы по изучению иврита
    46 цитата из Ду Фу, перевод А.Гитовича
    47 молодежная богема
    48 пай-мальчик /израильский молодежный сленг/
    49 ипотечная ссуда /иврит/
    50 веселого праздника Пурим /иврит/
    51 подобная надпись огненными буквами возникла на стене во время последнего пира Валтасара
    52 старый пердун /идиш/
    53 принятие иудаизма



  • Оставить комментарий
  • © Copyright Михайличенко Елизавета, Несис Юрий
  • Обновлено: 17/10/2013. 214k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.