Мирзоева Лейла
Меркнущие огни

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мирзоева Лейла (leyla_mirzoyeva@mail.ru)
  • Размещен: 25/08/2005, изменен: 10/01/2018. 323k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    • Оценка: 6.67*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    основу произведения положены несколько проблем: первую проблему можно было бы назвать "вечно-бытовой",когда пытающейся наладить благополучную семейную жизнь молодой супружеской паре мешает клан родственниковю=. Действие повести развивается на фоне проблемы "старого и нового," когда в умах современных молодых людей происходит переоценка ценностей и у них возникает тоска по ушедшим временам их веселого, сформированного в духе интернационализма детства. В повести кроме любовной авантюры имеет место и детективная интрига. АВТОРСКИЕ ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ

    •   
      

    Мирзоева Лейла Экрем Г.

    Меркнущие огни

      
      
      
      
      
      
       Мирзоева Лейла Экрем г.,
       преподаватель Бакинского славянского университета,
       кандидат филологических наук.
       Повесть " Меркнущие огни" издана издательством BSU "Kitab alяmi".
       Авторские права произведения защищены.
       Leyla_mirzoyeva@mail.ru
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       Сигналы машин врываются в распахнутые окна домов, и все знают, что это очередная влюбленная пара соединяет свои сердца, дай Бог навеки.
       Невеста - симпатичная девушка со светлыми волосами, по име­ни Нармина. Жених - интересный черноволосый парень, по имени Фарадж.
       Свадебный кортеж двигается по проспекту Нефтяников к ресто­рану Гюлюстан. Это теперь не очень-то модное заведение, но потому и цены умеренные. Видимо, отец жениха рассчитывал на немалую прибыль.
       Нармину переполняли тысячи самых разных чувств. Наряду с трепетным волнением, которое дарит только взаимная любовь, она, что вполне естественно, испытывала и некоторый страх перед предстоящими переменами, перед новой, по-настоящему взрослой и ответственной жизнью.
       Словно сквозь пелену глядела девушка в окно, в котором проплывал бульвар. Люди шли, каждый, кто куда, и Нармине странно было осознавать, что для них ее необыкновенный волнующий день был самым обыкновенным и будничным.
       Нармина знала всегда, что выйдет замуж только по любви, и по­тому в течении долгого времени (ей уже минуло 25) решительно от­казывала всем, кто пытался завладеть ее сердцем. С Фараджем же все оказалось иначе.
       Работал он в больнице Семашко, где довольно долго лежала ее мать, Фарида ханум. Нармина прибегала туда дважды в день, прино­сила еду, ухаживала. Она даже не заметила, что за нею пристально наблюдают. Зато это не осталось незамеченным для прозорливой (как и все мамаши в подобных делах), Фариды ханум.
       - Нара, этот молоденький доктор уж слишком много крутится
    около меня - и уж конечно не ради меня!
       Нармина, словно, очнулась.
      -- Да что ты, мама ... Эта палата просто за ним закреплена, на­-
    верное ...
      -- Слишком скромная ты у меня, Нармина. Хоть вокруг посмот­-
    ри, - в который раз твердила обеспокоенная судьбой единственной дочери мать.
       Дальше все произошло очень быстро. Перед выпиской Фариды ханум "молоденький доктор", переливаясь всеми цветами радуги, подошел к ней и попросил разрешения поговорить с ее дочерью. Женщине понравилось, что он начал именно так. Да и, честно ска­зать, Нармине он тоже приглянулся. Производил впечатление куль­турного, благородного и доброго человека. Девушка и не подумала о его материальном состоянии, да и о том, из какой он семьи. Но он сам не забыл подчеркнуть, что вполне состоятелен, имеет собствен­ную двухкомнатную квартиру.
       До обручения Фарадж не смел предложить ей даже вместе погу­лять. После же позвонил и робко пригласил ее в ресторан на берегу моря. Он ей показался весьма разумным, довольно тонким и интел­лигентным молодым человеком. Фарадж оказался и интересным со­беседником, при необходимости легко превращал серьезное в шутку и наоборот.
       Нармина не могла не видеть, что ее очень любят и ценят. Она знала, что в глубине сё души растут такие же чувства, и даже не пы­талась сопротивляться им. Наконец, настал тот день, когда они ис­кренне признались друг другу, что врозь не могут прожить и минуты. Фарадж изо всех сил торопил мастеров, явно не спешащих завершить ремонт в его доме. Наконец, обстоятельства позволили назначить день свадьбы. Он пришелся на самую приятную пору лета - начало июня.
       Наступило время бурных приготовлений, сопряженных неиз­бежными разговорами о материальной стороне "дела". Нармине в глубине души все это казалось грубым врыванием в их с Фараджем идиллию. Фараджу тоже, несмотря на то, что именно его родные вы­казывали скупую расчетливость в том, что должны были сделать они, и требовательно ожидали необычайную щедрость там, где каса­лось обязанностей родственников Нармины.
       Видя, что Фарадж просто "зажат" со всех сторон своей родней, Нармина однажды решилась поговорить об этом.
       - Фарадж, прости меня, но я не пойму: мы женимся или нас же­нят? Желательно, чтобы проблемы, навязанные нам обычаями, по возможности решали мы сами, как современные люди. Так будет лучше, прежде всего нам, а не другим.
       Фараджу явно не хотелось говорить об этом. Но Нармина не сводила с него глаз, ждала ответа.
       - Но ведь родственникам в нашей жизни тоже должна отводить­ся какая-то роль ... Они помогают, - возразил он.
       Нармина не стала дальше спорить. Она почувствовала, что здесь недалеко и до первой в их жизни ссоры.
       Но один, очень важный вопрос ей все же удалось прояснить до свадьбы. Она работала переводчицей, и твердо решила продолжать работать и будучи в браке. К ее великому облегчению, Фарадж не возражал.
       Так и подошел, наконец, долгожданный для всех, день свадьбы, сулящий Нармине и Фараджу то ли счастье, то ли разочарованье, то ли семейную жизнь, то ли разлуку навсегда.
      
      
      
      
      
      
      
      
       ЧАСТЬ I
      
       Мяхялля плюс нясил
      
       Mедовый месяц обошелся без какой-либо экзотической по­ездки. Не то, чтобы не было денег, - отец Фараджа Кямиль киши, всю ночь, и весь день после свадьбы был занят пересчитыванием вы­рученной прибыли. Далеко не романтичной оказалась и первая брач­ная ночь молодых -- свечи, образовавшие на стенах трепыхающие тени, задул летний ветерок, проникший сквозь, щель не Бог весть ка­ким образом приоткрывшейся входной двери ... Под утро же Фараджу пришлось с треском выдворить настойчивую женщину, в резуль­тате чего поднявшей такой возмущенный вой, что во двор высыпали не сомкнувшие за ночь глаз родственники и соседи.
      -- Бурахмадылар! Говаладылар! Бийабырчылыг! Ва-ай! (Не пустили! Выгнали! Позор!)
      -- С чего бы это, а-а-а?! - уже в тридцатый раз повторяла извест­ная на всю округу сплетница и джадугярка, Тукязбан ханум. Толстая
    и неуклюжая, она прохаживалась своей ковыляющей походкой, ста­-
    раясь, что-то разглядеть в окнах молодых супругов.
      -- Дело ясное, что дело темное, - промурлыкал активист дворового клуба бездельников - алкашей Гаджибаба.
      -- Ты бы хоть тапочки надел,- набросилась на него многостра­
    дальная жена, - Что среди женщин стоишь?!
      -- Развизжалась! Сама, небось, что выскочила, а? Доюлярсян, а! (Колдунья)
       Гаджибаба уже наступал на жену с кулаками. Та вовремя пере­местилась к центру событий, где оскорбленная до глубины души женщина в который раз взахлеб рассказывала о неслыханной дерзо­сти молодоженов.
      -- Дыма без огня не бывает! - все больше разжигала огонь Тукяз­-
    бан ханум. - Значит, есть, что скрывать!
      -- Сегодня же к гадалке пойду, скажет, в чем дело! - делилась ве­
    ликими планами с соседями Роза ханум, известная любительница
    экстросенсорики в самых низменных ее проявлениях.
      -- Нам с мужем в свое время и в голову такое бы не пришло! -
    назидательно говорила Фергана ханум.
      -- А у самой сын от любовника, - шепнула матери Фараджа,
    Гюльназ ханум, жена ее среднего сына Сираджа - Гамида.
      -- Не говори! Да только я о Фарадже с новой гялин (невеста; здесь - невестка) и думаю сейчас! !! - ответила та.
      -- А я говорила! - У Гамиды был вид непризнанной пророчицы.
      -- А Тукязбан уже на другой двор бежит! Там раззвонит! - за­хныкала окончательно впавшая в отчаяние, Гюльназ ханум. - Ульвия, в дом иди! - зло сказала она дочери, стоявшей тут же и с интересом наматывающая на ус все происходящее и звучащее, - тебе во­обще не пристало тут быть-не замужем еще! Ульвия резко повернулась, пронзила мать ненавидящим взгля­дом, - так она смотрела на всех с тех пор, как ее стали считать заси­девшейся, все вокруг - к ней грозно приближалось тридцатилетие.
       К Гаджибабе уже присоединились другие члены дворового клу­ба - Мирзабаба и Гулу. Они то качали головами, то пошло хихикали. Расходиться никто не собирался.
       Вдруг резко скрипнула дверь, и на пороге показался Фарадж. Он был страшно бледен.
      -- Что, концерт?! - закричал он, - что чепуху несете прямо под
    окнами? Убирайтесь по домам, не то я сам вас загоню!
      -- Сынок! - пронзительно кричала Гюльназ ханум и бежала к не-­
    му с распростертыми объятиями. Фарадж захлопнул дверь перед ее
    носом.
      -- Черт знает, что такое! - подошел к Нармине. Она растерянно
    смотрела на мужа, скованная чувствами стыда, унижения и бессилия
    перед незаслуженной, дикой людской враждебностью. Фарадж взял
    ее за руку и попытался успокоить.
      -- Я с тобой! А с ними разберусь, ты не волнуйся.
      -- Нармина и не беспокоилась. Она потеряла способность и чувст­вовать, и
       мыслить, но сквозь мутное восприятие реальности четко
       0x08 graphic
    проявлялось одно гадливое ощущение: она оказалась там, где ей не надлежало быть ... Где быть она не сможет.
      
      
      
       * * *
      
      
       Эльхан прилетел из Москвы неделю назад. Все годы, проведен­ные в этом великом городе, омрачало одно мучительное чувство: сильная тоска по родному Баку. Он пытался бороться с этой навязчи­вой ностальгией, но тогда она коварно, исподтишка, донимала его через сны. Как наяву, всплывала Бакинская бухта теплым летним ве­чером, кафе "Садко", вдающееся в море, катера, курсирующие по переливающейся самыми разными красками морской глади, пара­шютная вышка. Красиво вырисовывается, словно вделанный в гору, Гюлюстан над фуникулером, вдали же довершает живописную пано­раму парка памятник Кирову. А потом море, море и море, на гори­зонте которое прерывает волнистая полоска Наргина ... Эльхан же сидит за столиком кафе "Сахиль" на втором этаже, откуда открыва­ется прекрасный вид на бульвар, который невозможно представить без конусами врезающегося в небо ресторана "Жемчужина". Он яв­ственно ощущает неповторимый запах Бакинского бульвара - соло­новато-морской с нефтью. Это солнце, это море, этот ветерок и этот вечер наполняет сердце Эльхана чувством давно забытого беззабот­ного счастья; он еще юн, он в десятом классе, а напротив него сидит, медленно потягивая кофе глиссе, его любимая девушка. Эльхан так счастлив, что перехватывает дыхание. А впереди его ждет это беско­нечное, безоблачное небо вместе с ней ... Эльхан вздрагивает. От чувства невыразимого счастья не остается и следа, все только снит­ся. Он осознает даже сквозь дымку сна, что лишь дети и подростки способны испытывать подобное ощущение, и что ему следует радо­ваться тому, что он испытал его снова, хотя и во сне. Он засыпает опять. И грезится ему его родная Торговая, на которой он вырос, на которой находится его дом. Эти, расположенные в шахматном по­рядке, блекло-красные и светлые плиты вместо асфальта... Они ему дороже самых отшлифованных, отделанных и выровненных мосто­вых того города, который стал его пристанищем.
       Вот его мама ведет из школы. А он ее тянет в закусочную, где самые вкусные в мире блинчики с какао. Перекусив прямо стоя за круглыми столиками, до которых он едва доставал, они, наконец, идут домой. Мама, как всегда, сетует на то, что он теперь не пообе­дает дома ... Эльхан снова вздрагивает. Это сон... опять... Всего три утра. Он закрывает глаза. Теперь ему чудится залитый знойным лет­ним солнцем Ичери Шехер. Эльхан бродит по его древним узким улочкам с такими же, как он сам, подростками. Около Девичьей башни археологи раскапывают пласт какой-то эпохи. Потом стало ясно, что это древний базар, который находился ниже уровня самой Башни. Значит, он был еще раньше этого древнего символа Баку. Все это казалось до ужаса захватывающим. Он столько крутится рядом, что ему позволили собственноручно извлечь из затвердевшего пе­сочного слоя тысячелетний глиняный горшок ... Эльхан заставляет себя проснуться. Он знает, что это ностальгия, не такая уж властная над ним, таким занятым, днем, мучает его через сны - воспоминания ночью. Но взамен этому сну тут же подкрадывается другой: веселая молодежная компания собралась в Гюлюстане. Ребята отмечают окончание школы в этом самом модном и дорогом ресторане. Скоро Эльхану ехать поступать в Московский университет. Его любимая девушка Нармина остается тут... Но он обязательно вернется, и они будут вместе. Мечты, мечты, и даже во сне Эльхан сомневается в том, что они сбудутся.
       Он встает утром с тяжелой головой, но сны, как то и бывает, еще больше разжигают желание увидеть привидевшиеся родные места, и это желание с каждым разом все больше превращается в страсть, ко­гда думать ни о чем больше и не можешь... А ночи все приходят и приносят с собой сладостно-горькие воспоминания то во сне, то на­яву.
      
      
      
       * * *
      
      
       Закончив аспирантуру, Эльхан предпочел вернуться в Баку. У него была возможность устроиться преподавателем в университет, и он почти не сомневался в правильности такого решения. Он хотел жить в этом городе, в кругу своих старых друзей и знакомых. Кроме того, здесь ждала его так скучающая по нему мать. Эльхан был един­ственным сыном, поэтому он осознавал особую ответственность в отношении нее. Отца он потерял при ужасных обстоятельствах, когда ему еще не исполнилось и десяти лет. Морально было тяжело, материально - нет, мать работала, да к тому же имелось немалое на­следство в виде драгоценных украшений от бабушки.
       Эльхан подошел к окну и закурил сигарету. Торговая измени­лась. Асфальт, асфальт ... Понаоткрывали магазинов ... Словно ду­ши больше нет, а осталась одна только... оболочка. Эльхан не застал и прежних соседей - все уехали. Он ожидал нечто подобное, но не до такой же степени. В квартире напротив жили Сергеевы, с их дочкой Эльхан ходил в детский сад. В двух квартирах на первом этаже жили семьи Пейсаховых и Вайнштейнов. Их след тоже простыл, и про­явился, вероятно, где-нибудь в жарком Израиле или солнечной Ка­лифорнии. Для него это было печальным сюрпризом, он не любил переписки, а по телефону всего и не скажешь. Кто теперь были его новые соседи, он не знал, да по правде, и знать не хотел.
       На днях прошелся по бульвару. И не мог избавиться от ощуще­ния, что находится в каком-то чужом городе. И бухта изменилась, и море, и солнце светило как-то блекло, и ветерок не ласкал, а скорее раздражал. И особенный солоновато-морской запах стал каким-то не тем. От "Садко" остались одни руины, прекрасную панораму парка больше не довершал памятник Кирову, а в парке, с которым у него связаны самые светлые воспоминания детства и юности, теперь кладбище ... вечное напоминание самых черных дней Баку. В эти дни злилась и природа, море поднялось и затопило старый, милый буль­вар. Отстроили новый, но все, как будто, не то ... Жизни нет ... Ста­рого Бакинского духа ... Да и строили-то ведь иностранцы, может поэтому. Хотя Эльхан понимал, что и время теперь другое.
       Больше всего раздражали барьеры, которые тянулись от начала до конца бульвара сплошной, плотной стеной. Прежние и были не везде, а где были, вовсе не загораживали море от человека. Около них же укромно стояли скамеечки, на которых они с Нарминой про­вели ни один приятный вечер вдвоем. А что теперь? Новые барьеры напоминали Эльхану некое оборонительное сооружение, этакую длиннющую дамбу, построенную с целью защиты от возможных но­вых "сюрпризов" моря, которые будут ответом на новые и новые беды, подстерегающие Баку.
       Прошелся по Ичери Шехер. И с ужасом увидел высотный дом, выросший рядом с древним базаром у Девичьей башни, так нелепо врезавшийся современным стилем в архитектурную самобытность древнего города.
       Так и вернулся домой с тяжелым сердцем. На свою Торговую, которая, словно, и не та Торговая, о которой он пронес сквозь годы самые теплые и нежные воспоминая.
       Эльхан встряхнул с себя неприятные мысли, отошел от окна и машинально глянул в зеркало. На него смотрело приятное, открытое лицо с умным сосредоточенным взглядом. Ему нравилось следить за собой, и аккуратная итальянская бородка, делающая его черты более мужественными, доказывала это. Но Эльхан не был лишен и соот­ветствующих предрассудков, поэтому ему очень помогало двусти­шие Пушкина из "Евгения Онегина", которое он, бреясь, порой по­вторял с улыбкой своему отражению в зеркале: "Быть можно дель­ным человеком И думать о красе ногтей ..."
       И он действительно был дельным человеком. Блестяще закончив Московский университет, поступил в аспирантуру. Затем вынужден был прервать обучение - не мог отсиживаться в Москве, когда по закону подлежал призыву в своей стране, находящейся в состоянии войны. Отвоевал два года сначала в Геранбое, потом в Агдаме. При­дя в армию добровольцем, больше двух лет оставаться в ней не смог. На это были причины, и не одной из них не была трусость, в которой никто и никогда не мог его упрекнуть. Затем сразу же вернулся в Москву и завершил диссертацию, но уже как диссертант.
       Теперь же ... Эльхан, наконец, в своем родном городе, в своем родном доме на Торговой. Только внутри как-то обидно щемило. Чувство было похоже на то, как когда-то в детстве ему на день рож­дения подарили не тот подарок, который он так долго ждал. Только сейчас это чувство было намного сильнее.
      
      
      
      
       * * *
       Уже несколько месяцев минуло со дня свадьбы Нармины и Фараджа. Осень выдалась дождливая, и на сердце Нармины было также мерзко и слякотно. Не то, чтобы она разлюбила Фараджа. Напротив, когда они были вместе (а это было вечерами и по выходным), она себя чувствовала почти также счастливо, как во время их обручения. Почти ... Все дело было в этом "почти".
       После неприятной истории в первые сутки их супружеской жиз­ни, когда за выдворением без их на то ведома приглашенной женщи­ны последовал скандал прямо на глазах у любопытных родственни­ков и соседей, Нармина почувствовала вокруг себя какую-то плохо скрываемую враждебную "стену". На нее не только косо смотрели. Она чувствовала, что они с Фараджем - в центре внимания всего двора, а также тех, кого знали эти люди, а также тех, кто знал родст­венников, друзей и знакомых этих людей. Она понимала, что пересу­дам вокруг них нет конца, и что в окружающих говорит не целомуд­рие или ханжество, а самая банальная человеческая зависть их с Фа­раджем счастью, взаимной любви, относительному достатку и т.д.
       Поначалу она пыталась не обращать на это внимания и наладить жизнь более менее терпимо в этих условиях. Днем -на работе, вече­ром - с мужем за закрытой дверью, выходной - или у мамы, или где-нибудь с Фараджем.
       Все как будто бы складывалось неплохо, но не таковы подобные люди, чтобы оставить в покое безобидно существующую молодую супружескую пару.
       Началось все с того, что Фарадж, возвращаясь с работы, стал обедать не дома, а у матери. Сначала Нармина не видела здесь ниче­го предосудительного, уважая сыновние чувства своего мужа. Но она также стала замечать, что с каждым таким "обедом" Фарадж стано­вился молчаливее и, словно, отдалялся от нее. "Оттаивал" он только к позднему вечеру.
       Как-то днем в дверь Нармины постучали - это был курьер фир­мы, в которой она заказывала пособия и кассеты по изучению фран­цузского языка. Нармина приняла пакет, поблагодарила курьера и не придала этому совершенно никакого значения. Однако вечером ей предстояло неприятно удивиться тому, что Фарадж уже оказался ин­формированным о том, что к ней заходил "какой-то парень". Он как раз вернулся от матери сытый и раздраженный. Объяснил раздраже­ние тем, что только и слышит у родителей разговоры о том, что друг отца Искендер, занявший когда-то у него деньги на яс (поминки) по своей же­не, никак их не отдаст.
       Однажды Нармина обратилась к Фараджу с какой-то невинной просьбой, а он вдруг рявкнул в ответ:
       - Хватит мною крутить!
       Это было так непохоже на него. У Нармины от обиды словно ком подкатил к горлу. Затем она поняла, что это вовсе не его слова. Вечером Фарадж сам сделал попытку помириться.
       - Знаешь, я сейчас будто сам не свой. На работе напряженка.
    И обоим стало легче, но ненадолго.
       Как-то, когда Фарадж в очередной раз вернулся домой молчали­вый и подавленный, Нармина решилась сказать:
       -Я так стараюсь, чтобы вкусно готовить для тебя ... Но если что-то не так, ты бы сказал.
       - Все нормально. - Фарадж с удивлением посмотрел на нее.
    Понял он или не понял, куда клонила Нармина, так и осталось
       для нее загадкой. Фарадж же сразу включил телевизор и снова весь ушел в себя.
       Все дело в том, что у Фараджа и в мыслях не было, что его жену могут не любить. Ведь здесь "незатейливо искусно" от него скрыва­ли истинное положение вещей. С Фараджем это проходило; при нем его жене улыбались, спрашивали, не нужно ли чего, вероятно, и в отсутствие Нармины с ним говорили о ней в самом нежном тоне. И лишь между делом, в разговоре, вставляли заранее продуманное "по­слание", призванное взбудоражить спокойную душу сомнениями, дать ядовитую пищу волей-неволей, якобы самим, возникающим мыслям, И так изо дня в день, по принципу капель воды, точащей камень.
       Таким образом, ничего не говорилось прямо, родственники ос­тавались "друзьями", а муж не бросался защищать обижаемую жену.
       Подобным искусством психологического расшатывания убеж­дений даже самых волевых и умных мужчин владеют многие жен­щины. И самое интересное, что мало кто из мужчин догадывается, что вокруг них плетутся коварные сети, уничтожающие их же рука­ми их собственное счастье.
      
      
       * * *
       При всем своем видимом спокойствии и по-прежнему искренней и нежной любви к Нармине, Фарадж становился как-то все более за­думчивым и замкнутым. Нармина понимала, что между ними воз­двигалась какая-то стена, но ничего не могла с этим поделать.
       Как-то у себя под окном она вдруг услышала такой разговор, что так и застыла на месте от неслыханной наглости и низости.
      -- Гюльназ, гялин уже беременна?! - громко кричала, стоя в две­-
    рях своего дома, Роза ханум на другой конец двора.
      -- Сын сказал, нет еще, - также громко отвечала со своего крыль­-
    ца Гюльназ ханум.
      -- Почему? Уже три месяца прошло!
       И далее последовали советы пикантного характера, при чем в обсуждении щекотливой темы приняли участие сразу выглянувшие в свои двери Гюльмира, жена Гаджибабы и Рубаба, жена Мирзабабы. Нармина увидела свое отражение в зеркальном шкафе стенки. Лицо покраснело, а глаза округлились в немом, отчаянном вопросе: зачем вам все это надо?!!!
       Вечером того же дня, когда Фараджа еще не было дома, дверь без стука отворилась и на пороге показалась Гюльназ ханум. Она бы­ла, как всегда, в засаленном халате и насквозь промасленном фарту­ке. Запах кухни сопровождал ее повсюду, где бы она ни появилась.
       Нармина встала навстречу свекрови, но та убежденно не нужда­лась в приглашении, всякий раз подчеркивая, что пришла к себе до­мой. Все то было бы терпимо, если бы Гюльназ ханум добровольно не взяла здесь на себя обязанности регулярного инспектора и ревизо­ра по делам содержимого кастрюль на плите, количества использо­ванной посуды в раковине, а также наличия или отсутствия пыли на мебели. Наведывалась даже в святая святых - спальню молодых суп­ругов, с целью убедиться, убрана ли постель.
       Такой методичный контроль "личного быта" вывел бы из терпе­ния кого угодно, но Нармина пока терпела.
       - Салам, гялин , - снисходительно выговорила Гюльназ ханум, и
    тоном, и движением головы давая понять, что здоровается не из-за
    гялин, а только из присущей ей высокой культуры.
       Нармина ответила на приветствие и растерянно приостанови­лась.
       -Ай, гялин, гайнана (свекровь) пришла, а чай даже не предлагаешь, - не­довольно, и очень громко, явно, чтобы было слышно через незатво­ренную дверь, сказала Гюльназ ханум.
       Скрывая обиду и растущее раздражение, Нармина молча прошла на кухню и поставила чайник на огонь. Свекровь последовала за ней.
       На кухне все было идеально чисто, в раковине же была всего одна грязная тарелка. Обед кипел на маленьком огне - устав ждать Фараджа, Нармина стала подогревать его для себя.
       - Ай, гялин, сколько тебя учить, - также громко заговорила
    Гюльназ ханум, - посуду после себя не оставляй! - Затем, приоткрыв
    крышку с булькающим содержимым, опять осталась недовольной. -
    Что, масла нет, что сок долмы на водичку похож?! И только сейчас
    обед готов, в восемь часов?!
       Терпению Нармины подходил конец. Она уже хотела ответить нечто, что возможно, заставило бы призадуматься ретивую свекровь, но та, опытная в подобных ситуациях, повернулась на 180 градусов, быстро переместилась на другой конец квартиры и бесцеремонно распахнула дверь в спальню. Что-то ей там также не понравилось, что она даже зашла в комнату. Когда Нармина, потрясенная и воз­мущенная придирками гайнаны, последовала за ней, то увидела, что та уже заглядывает в шкаф. Это было последней каплей. Сдерживая гнев, Нармина выдавила из себя с усмешкой:
      -- Меньше скабрезных анекдотов надо слушать. - Она хотела
    уже, плохо контролируя себя, продолжить что-то вроде того, что для
    иных - это не анекдот, а абсолютная реальность, поддев тем самым
    богатую и потому всеми уважаемую сестру Гюльназ ханум, на доче-­
    ри которой, как она слышала, та хотела женить Фараджа. Но что-то
    сдержало слишком культурную Нармину. Гюльназ ханум выпрями­лась и, пожирая гялин взглядом, готовилась отчитать ее, да так, чтобы слышали не только во дворе, но и во всей округе. В этот критический момент зашел Фарадж. Планы Гюльназ ханум сразу изменились.
      -- Привет, - поздоровался Фарадж, - вы что там стоите?
      -- Да вот, зашла, - премилым голоском поспешила ответить его
       мать, - зашла проведать гялин . - Она украдкой посмотрела на гялин с
    только той понятным выражением лица.
      -- Ну и правильно! - одобрил ничего не понявший Фарадж, -
    приходи почаще! А то Нармине бывает скучно.
      -- Да, только Нармина что-то не в настроении, а только 15 минут
    назад весело говорила с подругой по телефону.
       Фарадж посмотрел на Нармину долгим, пронзительным взгля­дом. Та не знала, что сказать, но вид у нее был действительно рас­строенный.
       - Я ведь только добра желаю, - быстро заговорила Гюльназ ха-
    нум, - ведь она мне как дочка! Я     пойду лучше домой, - она сделала
    обиженную мину и быстро пошла к выходу.
      -- Мама, подожди, - пытался остановить ее сын.
    Но та уже вышла, хлопнув дверью.
      -- Что случилось? - Фарадж удивленно смотрел на жену.
    Нармина попыталась все честно объяснить.
       - Я ничего не имею против твоей мамы, пойми, Фарадж ... Но ...
    Она каждый раз ... И сегодня ... Проверила кухню, затем спальню ...
    И всегда всем недовольна!
       Фарадж недоуменно посмотрел на жену.
      -- Может ... ты немножко преувеличиваешь?
      -- То есть как это?! - Теперь Нармина удивленно уставилась на
    него.
      -- Ну ... Не придавай значения. Просто, она, может, хочет нау­-
    чить тебя чему-то. Показать то, что ты еще не знаешь. Как она гово-­
    рит, ты еще молодая, - он успокаивающе улыбнулся.
       У Нармины просто не было слов. Не умея интриговать, она про­сто не знала, как сделать так, чтобы ее муж видел вещи хоть чуточку глубже. Ее только и хватило на то, чтобы попытаться убедить Фа-раджа в том, что ее здесь почему-то не любят и плетут против нее козни. Для него это, конечно, было бредом сивой кобылы, и он вдруг ее же обвинил в том, что это она не хочет ни с кем знаться, что она сама никого не любит и считает себя выше других, и что мать свою он очень любит и не позволит, чтобы она из-за нее, Нармины, вот так вот обиженно уходила из его дома и т.д.
       - Почему ты так считаешь? - глядя ему в глаза, спросила Нармина. - Кто внушил тебе такое про меня?
       У Фараджа сделался такой оскорбленный вид, что даже Нармине стало не по себе. Он взял куртку и быстро направился к двери. У по­рога же остановился и резко оглянулся на жену.
       - Запомни: мне невозможно что-то внушить, и меня невозможно
    настроить! Так что, чтобы такие глупости я больше не слышал!
       Он вышел, хлопнув дверью еще громче, чем до этого его мать.Нармина вздрогнула, и в следующий момент почувствовала се­бя одной во всей Вселенной.
       Когда она пришла в себя, то увидела, что стоит перед не задер­нутым окном и смотрит перед собой невидящими глазами. По щекам струились слезы. Из окна же напротив на нее смотрели лица. Их бы­ло много. Словно все соседи сбежались в этот дом поглазеть на нее, так и застывшую перед своим окном. Нармина отпрянула от окна и ей стало противно и стыдно. Стыдно и больно за все.
      
      
       * * *
      
       Прошло некоторое время. Фарадж не мог простить Нармине ее
       непонимание его матери, Нармина же не могла простить Фараджу то, что он не понимал ее. Стена между ними не только росла, но и укре­плялась, причем этому в немалой степени теперь способствовала са­ма Нармина. Она чувствовала себя оскорбленной, ненавидимой ок­ружающими и, что было гораздо хуже, - одинокой в этом новом для нее, оказавшимся к ней таким неблагожелательным, мире. Одинокой потому, что ее муж вел себя как-то странно, двойственно, а главное непроницательно. Это было тем больнее потому, что она его любила и знала, что и Фарадж ее любит. Невыносимо было понимать, что он в ней разочаровывается. И еще более невыносимо было быть бес­сильной это изменить. Во-первых, она не знала, в чем дело, то есть она не думала, что все дело во взаимоотношениях между ею и свек­ровью, а во-вторых, Фарадж замкнулся и не допускал никаких разго­воров на эти "ненужные", как он выражался, темы. В результате, На­рмина тоже замкнулась и стала еще нелюдимее, чем прежде.
       Единственным человеком, который вызывал в ней симпатию -был младший брат Фараджа - Фарух. Ему было 19, он был студентом и отличался от своих родственников открытостью и прямотой харак­тера, неподдельной радужностью и приветливостью. Похоже, из все­го нясиля, он один был рад Нармине, не слушал разного рода сплет­ни и осуждения, и даже не терпел подобные разговоры в своем при­сутствии. Вероятно, этот миловидный мальчик был умнее Фараджа, прекрасно зная цену своим близким. У Нармины с ним установились доброродственные отношения, при встрече они улыбались друг дру­гу, и обычно, Фарух, весело говорил:
       - Привет, сестричка! Терпи как казак, но не очень!
       А однажды сказал серьезно, что было для него также редкостью:
      -- Продали бы тут свое, да шли отсюда!
    А Фараджу как-то бросил:
      -- Я бы свою жену в этот двор не привел!
       За такое понимание, и даже заступничество, Нармина очень по­любила своего "младшего братика", как она его называла, и была всегда рада поболтать с ним через окошко.
       Между тем шли месяцы, и Нармина в неприветливых взглядах своих соседей начала замечать и какой-то немой вопрос. Она также стала ловить на себе, а точнее, на своей талии любопытные и не­скромные взоры. Вскоре так мучивший всех вопрос перерос в самое нелепое действие, в котором, конечно же, главную роль сыграла Тукязбан ханум. Она нагнала Нармину своей переваливающейся по­ходкой прямо у ее двери и, преградив ей дорогу и пристально ее раз­глядывая, стала разглагольствовать о том, что как плохо, когда жен­щина не может иметь детей.
       Нармина сначала опешила, затем потеряла дар речи, затем, так его и не обретя, решила просто ретироваться. Она открыла свою дверь, одержимая лишь желанием побыстрее закрыть ее за собой. Вышло так, что дверью она слегка задела нагло напирающую на нее соседку.
       -А-а-а-а!!! - вскричала Тукязбан ханум.- Хяйасыза бах! Итяляйир мяни! Кюпяк гызы! (Невоспитанная! Толкается! Собачья дочь!) - она сделала рукой выразительный жест, обозна­чающий в простонародье "Кюль башына" (дословно: пепел тебе на голову; смысл - проклинаю), при чем сопроводила этот жест не менее выразительным движением всего тела, в процессе которого самая объемная его часть приняла наибольшее участие.
       Игравшие в нарды в "Клубе", то есть за столиком под навесом, Гаджибаба, Мирзабаба и Гулу уже прервали свое азартное занятие и внимательно следили за происходящим. При чем физиономии их приняли сострадательные и многоожидающие мины зрителей индий­ского кинофильма.
       На верещания Тукязбан ханум сразу же высыпали все соседи. Гамида с Улъвией забыли одеть тапочки. Фергана ханум на ходу за­стегивала халат. Кямиль киши выбежал в засаленных пижамных штанах с пультом переключения каналов телевизора, продолжая ме­ханически нажимать на кнопки. Жена Гаджибабы Гюльмира все еще энергично работала длинной щеткой для чистки санузла, размахивая ею как рапирой. Сплетница Роза показалась в своих дверях с афтафой и, охнув, стыдливо исчезла снова и выбежала затем без этого компрометирующего предмета.
       Быстро вышла и Гюльназ ханум, вытирая руки о засаленный пе­редник.
      -- Она меня оттолкнула! - жаловалась Тукязбан ханум, - ну и тярбиясиз (невоспитанная) твоя гялин!
      -- Что случилось? А? - кричала Гюльназ ханум под всеобщий
    возмущенный ропот.
      -- Вести себя не может! - еще громче возмущалась Тукязбан ха­-
    нум.
       Гюльназ ханум ненавидела Тукязбан - у них была старая вражда и давние счеты. Но по вполне понятным причинам, она воинственно постучала в дверь, за которой находилась растерянная Нармина.
       - Открой, гялин, такого еще не было, чтобы младшие на старших руки поднимали!
       Нармина и не собиралась прятаться. Она распахнула дверь и вышла на порог.
       - Это недоразумение, я просто открыла свою дверь! - вынужде­-
    на была оправдываться она. На глазах же, от всей нелепости проис­-
    ходящего, выступили слезы.
       - Дили дя бу бойдадыр! (И вот такой язык!) - выразительно подчеркнув жестом свои слова, прокомментировала Тукязбан.
       Кто бы ни был виноват или прав, но Гюльназ ханум ни за что бы не взяла сторону своей гялин. Но ее боковое зрение приметило Фараджа, который уже вернулся с работы и быстро приближался к мес­ту скопления людей.
       - А что ты делала около моей гялин?- резко поменяла тактику
    она и, подбочившись, стала наступать на Тукязбан.
       Послышались пошлые смешки Гаджибабы и Мирзабабы.
      -- Я?! Я?! Ничего! Просто поговорить хотела. - Тукязбан осек­-
    лась, только сейчас приметив Фараджа.
      -- Что тут происходит? - резко спросил он.
      -- Ничего, сынок, - деланно мягко поспешила ответить Гюльназ
    ханум, -- А ты гялин, - обратилась она так же мягко к Нармине, - в
    дом иди, успокойся, муж, вот, пришел, стол накрой ...
       Нармина вбежала в дом, она больше не могла ни видеть это ли­цемерное лицо, ни слышать этот фальшивый голос.
       Фарадж оказался в нерешительности - броситься ли за женой или продолжать выяснять обстоятельства происшествия там, где на­ходился. Только вот выяснить это у жены ему искренне не пришло в голову. Мать же, пользуясь замешательством сына, потащила его к себе, где изложила ему свою, интерпретированную версию проис­шедшего. При этом, как основополагающее звено, был выдвинут тот факт, что именно она, свекровь, защитила немного грубоватую гялин.
      -- Я это видел, - опустив голову, сказал Фарадж.
      -- И что бы ни было, как бы виновата не была Тукязбан, она, все-
    таки, старше, как можно было ее толкать? Женщина чуть не упала! Я
    ведь только с добром, пойми, Фарадж, объясни ей, что надо сдержи­
    вать себя, она молодая, у нее вся жизнь впереди, - доверительно-
    успокоительно все говорила мать сыну.
       Тем временем во дворе все стихло, народ разошелся по домам, и снова стали раздаваться всем привычные на слух звуки катящихся зар и громкое щелканье перемещающихся камней (так называют шашки, использующиеся в популярной в народе игре "нарды").
       Фарадж скоро вернулся домой. Он нашел свою жену заплакан­ной и не такой красивой, как всегда. Он внимательно посмотрел на нее. Кто это? "Она уже дерется", - мелькнули в голове только что слышанные слова.
       Нармина на него не взглянула. Она уставилась на экран телеви­зора ничего невидящим взглядом. Фарадж молча снял куртку и усел­ся за накрытый стол. Но есть, конечно, не хотелось. Он первым на­рушил молчание.
       - Нармина, что с тобой?
    Она покачала головой.
       -Со мной - ничего. А вот что с тобой ?... Что со всеми вами?! Фарадж смотрел на нее долгим, пронзительным взглядом. Затем вдруг встал, сел рядом с ней и обнял ее.
      -- Я понимаю, - увещевательным тоном заговорил он, - я много
    работаю, а тебе пока трудно найти общий язык с моими родственни­-
    ками. Я нисколько не виню тебя.
      -- Нет, ты не понимаешь! - нервно передернула плечами Нарми-­
    на. - Дело вовсе не во мне! И так как ты этого не понимаешь, в этом
    и проблема!
      -- Я действительно не понимаю! Не понимаю твой настрой, -
    Фарадж сухо смотрел на Нармину и голос его сделался железным и
    беспристрастным, - тебя очень даже любят, но, наверное, ты не
    очень общительна! Например, только сегодня я сам видел, как мама
    пыталась встать на твою сторону, защищала тебя!
       Нармина смотрела на Фараджа широко раскрытыми глазами, пытаясь определить для себя, наивный он или просто дурак.
      -- Хорошо, оставим это, - тоном, которым говорят с безнадеж­
    ными людьми, сказала Нармина. - А как ты оцениваешь выходку
    этой женщины? В общем, я бы отнеслась ко всему с юмором, если
    бы она не подняла такой шум из-за того, что я нечаянно задела ее
    дверью.
      -- Нечаянно? - покосившись на жену, с сомнением спросил Фа­-
    радж.
      -- А ты как думал?! - вне себя воскликнула Нармина.
      -- Я не видел ... Но я тебе верю.
      -- Спасибо! - саркастически поблагодарила Нармина и сделала
    попытку встать. Фарадж удержал ее.
      -- Послушай. То, что Тукязбан - старая дура и сплетница, это из­
    вестно всем. Я просто хотел бы, чтобы ты попыталась не обращать
    внимания на все эти женские штучки и разговоры и держала во всех
    ситуациях себя достойно. А с ней я бы и разобрался, просто мне это
    не к лицу. Да и тебе тоже.
      -- Я веду себя достойно! Как ты не понимаешь, что все это какие-
    то глупые провокации?! И не спрашивай с блаженным видом, зачем
    это нужно! Затем, чтобы вызвать между нами такие вот разговоры! И
    не спрашивай опять, зачем это нужно! Я сама не понимаю! Таковы
    эти люди! Везде нужно вмешаться! Скучно, если хочешь! Делать не­
    чего! А может, и просто завидно, что у нас все хорошо! Что уже и
    под вопросом благодаря им!
       Фарадж, нахмурившись, молчал. Затем произнес:
      -- Я в чем-то могу с тобой согласиться. Соседи у нас не лучшие.
    Но так, поверь мне, везде. Надо научиться уживаться.
      -- Ошибаешься, Фарадж! Не учиться с ними уживаться надо, а
    бежать отсюда! Я так больше не могу!
       Нармина ожидала от Фараджа взрыва гнева после этих слов, и была удивлена, когда вместо этого он нежно обнял ее и поцеловал.
      -- Успокойся, - прошептал он, - я не дам тебя в обиду. Ты только
    будь немного помягче и постарайся взглянуть на моих родных не­
    много другими глазами. Они не такие уж и плохие. - Фарадж улыб-­
    нулся. - Черт с ними, с соседями, я говорю про тех, кто мне дорог.
    Ведь как ты не понимаешь, они ведь мои родные!
      -- Нет, я понимаю, - вздохнув, тихо сказала Нармина, - я пони­
    маю. Они - твоя семья.
      -- А ты - моя жена. Я и с мамой поговорю. И вес будет у нас хо­-
    рошо.
       Наверное ... - в тоне Нармины не было уверенности. Но она
    чувствовала, что от Фараджа нисходит такая огромная любовь к ней,
    что ей вдруг показалось, что никакие происки не смогут их разлу­-
    чить. Она даже попыталась оправдать мужа в своих глазах, объясняя
    его непроходимую, мягко говоря, наивность - его душевной чисто­
    той, в результате которой он даже и не подозревал о существовании
    подобного лицемерия, с которым она сама также впервые столкну­
    лась. Про себя этот вид лицемерия Нармина нарекла изощренным
    "бытовым" лицемерием. Оно очень действенно, и сейчас медленно и упорно подтачивало их с Фараджем взаимоотношения. Но Нармина нашла в себе силы поверить, что справится, хоть и путем ответного, такого же лицемерия. Только она не умела. И учиться как-то против­но было. И почему, чтобы выжить в такой среде, нужно непременно испортиться под стать ей?! Почему, чтобы муж был на твоей стороне и защищал тебя, нужно с ним "действовать" этим же отвратитель­ным оружием?! Почему прямота и честность в этих обстоятельствах означает быть дурой и в конце концов проиграть? Нармина задавала себе эти вопросы, положив голову на плечо любимого человека и грустно прищурив свои голубые, лучистые глаза.
       Нармина была умной и понимала, что другого пути нет. То ли дело, что она сомневалась, хватит ли у нее лживости и лицемерия, словом, умения отстаивать семейное счастье подобным образом? Она также сомневалась, что у нее хватит сил примириться с собой -такой другой. Не из той среды и не так воспитана. И все же она ре­шила постараться во что бы то ни стало бороться за свой семейный очаг - с теми, кто медленно, но верно, по крупице, похищал их с Фа­раджем счастье.
      
       * * *
       В мяхялля (двор) все как обычно. Кое-где распахнуты настежь двери, перед ними на половиках в ряд выстроены тапочки. В "клубе", куда женщинам вход воспрещен, мужчины играют в нарды. У Гаджибабы с Мирзабабой заметно раскраснелись носы. Время от времени слы­шится звучное бульканье и причмокивание.
      -- Гаджибаба муаллим (учитель; используется и как вежливое обращение к кому-либо),- проговорил едва шевелящимся языком
    Мирзабаба, - как вы считаете (после второй бутылки они обычно
    называли друг друга "муаллим" и обращались друг к другу на "вы"),
    - что будет, если сюда придут... ваха ... вахаб... вахабиты?
       - Какие ... муха ... биты? - Гаджибаба с усилием напряг мозги,
    что, соответственно, отразилось на его лице неимоверно жалобной
    гримасой, - а?
      -- 0x08 graphic
    Не мухобиты ... - Мирзабаба сделал жест, словно убивает му­
    ху, - а вахабиты.
      -- А-а ... Мирзабаба муаллим, как всегда, умный вопрос задает ...
    Думаю ...
       В этот момент во дворе показалась Гюльназ ханум, и истории так и не суждено было узнать его великой мысли. Когда она порав­нялась с мужчинами, Кямиль киши,сидевший тут же, даже привстал.
       - Куда это ты собралась?
       Гюльназ ханум ответила не сразу, но остановилась.
      -- Ай, арвад, узнаю этот твой сифят (лицо)! Небось, снова к гадалке, а?
      -- Ну и что, пусть идет, тебе что, жалко? Моя жена, Аллах ряхмят элясин! (Царство ей небесное!), тоже ходила! - вмешался Гулу.
      -- А Гюльмиру зачем не взяла? - совсем раскрасневшись, протя­-
    нул Гаджибаба.
      -- Мне жалко? - закричал, распалившись, Кямиль киши. - Да мне
    ширванов (Ширван - шутливое наименование денежной единицы, равной 10 000 манатов). жалко!
      -- Хорошо, что Гюльмиру не взяла. - Тем же тоном проговорил
    Гаджибаба.
      -- А лучше как ты?! - подбочившись, закричала в ответ мужу
    Гюльназ ханум.- Сидеть сложа руки, а?
      -- Занялась бы лучше домом! - также заорал Кямиль киши, - хва­
    тит по сплетницам ходить!
      -- И это я - то домом не занимаюсь?! - И Гюльназ ханум затара­-
    торила: - Обед готовлю, накрываю, стираю, глажу, в магазин хожу, с
    базара все приношу, посуду мою и ... тебя терплю! (между тем в
    дверях и окнах показались головы) - И сказать, куда все деньги ухо­-
    дят?! А!!! Вот на что! - И Гюльназ ханум торжественно извлекла из-
    под стола две уже опорожненные бутылки и одну еще не откупорен­-
    ную. Кямиль киши подскочил к жене, отобрал бутылки и осторожно,
    словно святыни, водрузил на место.
       -А вот это трогать не смей! Гудурмусан! (Обнаглела!) Давно я тебя не бил!
       У его собутыльников вид также сделался оскорбленный и оби­женный.
      -- Не лезь в мужские дела! - орал Кямиль киши. - Уж лучше иди
    по сплетницам!
      -- И пойду!
       Гюльназ ханум, высоко подняв голову, победоносно вышла со двора.
      
      
       * * *
      
       Гюльназ ханум идти было недалеко. Она спешила к известной всему городу гадалке, проделывающей, якобы, такие чудеса, что рас­сказы о ней, так или иначе преувеличенные, были нескончаемой те­мой разговоров как у женщин на кухнях, так и у мужчин за нардами. Да и если бы эта гадалка жила в тридевятом царстве у черта на рогах, то Гюльназ ханум и это бы не остановило. Ведь нигде она не чувст­вовала себя так умиротворенно и счастливо, как когда сидела лицом к лицу с какой-нибудь ворожеей, и никогда она не испытывала тако­го потрясающего блаженства, как когда рассказывала всем своим знакомым или просто попавшимся па пути обо всех деталях их раз­говора. Причем веровала она во все сказанное гадалкой незыблемо и фанатично.
       Очередь к Хейрансе ханум - так звали "ясновидящую", была, как всегда, большая. Но все дело в том, что это была - особая оче­редь. Всем очередям рознь. Потому что в ней - никто никогда не скучал! Все попеременно рассказывали друг другу о себе, о своих родственниках и знакомых удивительные истории, главной героиней которых непременно выступала эта гадалка, то и дело свершавшая великие чудеса на глазах у простых смертных.
       Здесь же, в очереди, Гюльназ ханум узнала, что Хейранса ханум теперь гадает ни как, когда только начинала свою великую карьеру, "за сколько дашь", и ни как немного позже - "за уч ширван" (денежная единица, равная 30 000 манатов), а те­перь "смотрит" за "алты ширван" (60 000 манатов).
       Но ничего не могло остановить решительную гайнану Нармины.
      
      
       * * *
       Наконец, Гюльназ ханум продвинулась в очереди настолько, что вошла в комнату, где принимала гадалка. Перед ней сидел мужчина с жалобной миной на лице и смотрел на нее так, словно та способна была спасти его от всех бед мира разом. Здесь же, в комнате сидела еще женщина в летах и девушка.
       Хейранса ханум говорила мужчине низким, тихим голосом:
      -- Этот порошок растворишь в воде и дашь выпить соседу. Как --
    это уже твое дело!
      -- И что? - с надеждой воскликнул мужчина.
      -- Жена твоя от него быстро убежит.
      -- Но ... Прибежит ли она ко мне?!
      -- А вот насчет этого - уже в следующий раз.
      -- А сейчас нельзя?
      -- Нет, нельзя мешать все в кучу. Не то получится ... Кроме того,
    для этого нужна определенная трава, а у меня ее нет. Я должна ее
    купить.
      -- Сколько? - обреченным тоном спросил мужчина.
       - Сколько и всегда ... 200 долларов.
    Мужчина побледнел.
      -- Но для тебя - 150, - быстро и тихо сказала Хейранса ханум,
    опытным глазом определив искренность растерянности клиента. Она
    также прибавила притворно сочувственным тоном: - Ты уже и так
    потратился.
      -- Найду, Хейранса ханум, принесу.
      -- И лучше побыстрее, чтобы перерыв небольшой был.
      -- Я завтра, я займу!
       Хейранса ханум отпустила его жестом спасительницы мира, и на его место села женщина в летах, с виду деревенская.
      -- Ну что? - весело спросила ее гадалка, еще, вероятно, думая об
    ушедшем клиенте и, вероятно,, также о том, что хорошо быть гадал­-
    кой.
       - Не выходит. Сын все еще с ней встречается. - Гюльназ ханум
    тут не удержалась от своего любимого междометия, выражающего­-
    ся в эмоциональном "Вай-вай-вай"!.
       -Все делала, как ты сказала, - сокрушенно продолжала женщи­-
    на, - Даже зашила ему в подушку сушеного крысенка, но у них пока
       все нормально.
       Хейранса ханум, что-то прошептав, открыла Коран. В течении не менее трех минут она сидела, уставившись в него с как можно бо­лее умным видом, затем закивала головой, будто ей открылось вели­кое видение.
      -- Да, так я и думала! - философски провозгласила она, -- ты воду в порошке
       растворила, а нужно было - порошок в воде!
       Женщина глупо уставилась на ясновидящую, и даже открыла рот. Девушка засмеялась над ошибкой женщины.
       - А-а-а ... Тогда дай мне еще тот порошок, я сделаю все пра­-
    вильно!
       Хейранса ханум молчала.
       - И заплачу ту же цену. Гурбан олум (Фразеологизм, означающий: "Умру за тебя"), дай!
       - Будет готово завтра, - наконец ответила гадалка, - а сейчас
    иди, отдыхай, и всегда слушай, когда я объясняю. Иначе все полу­-
    чится не так!
      -- Ай, Хейранса ханум! Что бы я без тебя делала!
    Перед гадалкой села девушка.
      -- Ну как? - спросила Хейранса ханум.
      -- Спасибо вам, они уже ругаются!
      -- Я тебе напишу еще один дуа (молитва, но в данном случае не Божья), бросишь им на балкон. И научу заклинанию, скажешь перед их дверью - он ее окончательно разлю­бит.
      -- А меня ... полюбит?
      -- Куда торопишься, гезяль (красавица), сначала пусть разлюбит. А потом
    придешь еще, сделаем так, что полюбит тебя.
      -- Мян сизя хермят эдярям! (Я вас отблагодарю) - плаксиво проговорила де-
       вушка.
      -- Но траву я должна купить сейчас, - сказала гадалка.
      -- Сколько?
       Хейранса ханум понизила голос.
       Всем даю за 250, а тебе - за 200, дочка. Лишь бы все у тебя хо­-
    рошо было!
       Девушка остолбенела.
      -- Ну, если ты считаешь, что это дорого, - сухо сказала гадалка, -
    то есть и дешевый способ. Только он не очень надежный.
      -- Нет, нет! Кольцо продам, завтра же деньги принесу, - восклик-­
    нула девушка.
       - Сянин ишиндир! (Дело твое!) Как хочешь, так и сделаем. Все - в твоих руках.
    Хейранса ханум быстро что-то написала на маленьком клочке
       бумаги и, протягивая его клиентке, стала объяснять:
       - Ровно в двенадцать часов ночи выйдешь на дорогу и три раза
    покружишься, глядя на луну. Затем, вернешься во двор, через каж-­
    дый шаг также кружась и забросишь к нему на балкон этот дуа. За­
    тем, проходя мимо их двери, покружись, глядя на лампочку в блоке,
    три раза подпрыгни и плюнь через левое плечо. И скажи такое за-­
    клинание:
       "Ангелы, уйдите, черти, приходите!
       И супруг супруге, глотки раздерите!" -- шесть раз, поняла, имен­но шесть.
      -- Поняла! Все сделаю!
      -- Ну, иди, приступай!
      -- Спасибо вам, Хейранса ханум, возьмите, пока, это, - девушка
    на радостях дала гадалке вместо шести ширванов -десять.
      -- Завтра жду! - матерински заботливым тоном говорила ей вслед
    Хейранса ханум, между тем, техничным жестом руки сметая деньги
    к себе в карман, - ради Аллаха стараюсь!
       Наконец, очередь дошла и до Гюльназ ханум.
      -- Ну, как у вас дела? - все больше веселея, спросила Хейранса. -
    Дочку хотят?
      -- Да все нет! Но ты сказала, что в течение трех лет ... Видит Ал­-
    лах, все сделали, что могли ... Но я пришла не из-за нее. А снова из-
    за старшего сына - Фараджа.
       Гадалка приготовилась внимательно слушать.
       - Все эта гялин! - взвизгнула Гюльназ ханум. - Я тебе говорила. Поздно
    женился он у меня, да не послушался, когда я за него племянницу хотела. Но вот. Эта гялин ... И вертит им, и меня не слуша­ет и старших не уважает. А форса (воображения) сколько! На работу ходит, и по­этому ставит из себя. - При этих словах Гюльназ ханум сделала свой любимый жест, обозначающий "кюль башына" в адрес своей не­вестки. - И представляешь, Хейранса баджи, так им крутит, что мой Фарадж за все эти 8 месяцев ни разу ее не побил. Можешь предста­вить?! Мой муж меня на второй же день после свадьбы - так научил ремнем, что я не то, что на улицу, во двор носу показывать боялась! А эта ?! И готовит плохо, и дом не убирает, словом, моя дорогая Хейранса баджи, помоги! На тебя одна надежда!
       Пока Гюльназ ханум изливалась гадалке в своих несчастьях, та то ли искренне, а то ли притворно сочувственно поддакивала ей, и даже подпевала примерно таким образом:
       - Ай, тярбийясиз! Как ты терпишь, а? Хорошо, что пришла! - И т.п.
       Когда Гюльназ ханум завершила свою тираду жалоб и слезных излияний, продолжавшихся довольно долго, гадалка сразу приступи­ла к делу.
      -- Фотография с собой?
      -- Конечно, свадебная. - Гюльназ ханум вытащила из сумки фо-­
    тографию и положила ее перед джадугяркой. Та внимательно по-­
    смотрела на симпатичное, открытое личико Нармины и нахмурилась.
       - Да ... Вляпался твой сын ... Языг (несчастный)...
      -- Что такое? - встревожилась гайнана Нармины.
       Но гадалка не отвечала. Она была слишком опытна в своем деле, и знала, что чем больше понервничает клиент, тем больше он выло­жит денег.
       - Что видишь?! Не тяни, ай баджи (сестра), пожалей мать! Я ведь всегда
    после каждого дела оставляла тебя довольной! - И Гюльназ ханум
    подобострастно взяла Хейрансу ханум за руку. - И сейчас будет так!
       Хейранса ханум внешне никак не проявила заинтересованность в сказанном, а все продолжала, нахмурившись, вглядываться в фото­графию. Затем открыла Коран. Затем закрыла его, показывая тем самым, что все ей предельно ясно. Гюльназ ханум же благоговейно взирала на нее, смиренно ожидая, когда та произнесет свои святые слова.
       - Ну так вот, - начала гадалка, намеренно растягивая слова.- Сын твой действительно женился неудачно. Да и в гисмяте (в судьбе) его - не эта женщина! Она ему не судьба.
      -- Я ... Я..же чувствовала! - вскричала Гюльназ ханум.
      -- Твое материнское сердце не обмануло тебя. Но ... он ее пока
    что любит ...
      -- Что в ней нашел - не знаю! - вставила Гюльназ.
      -- Но между ними я увидела какие-то неприятности, - бесстраст­-
    но продолжала гадалка, - ну, точнее ... - Хейранса ханум снова от-­
    крыла Коран и стала вглядываться в письмена, которые, якобы, гово-­
    рили нечто только ей. - Да! - уверенно заключила гадалка, - все аб-­
    солютно ясно! Если мы не вмешаемся, она его погубит!
      -- Ай! Вай-вай-вай! - вскричала, схватившись за голову, Гюльназ
    ханум. - Я так и знала! Что же зависит от меня, от несчастной матери?!
       Хейранса снисходительно улыбнулась.
      -- Что ты боишься, когда у тебя есть я?
      -- Ах, что бы я без тебя делала! Помоги !!! - взвыла Гюльназ ханум.
      -- Я должна купить траву, ты знаешь ...
      -- Как тогда? Да-да, я на все готова, лишь бы вытащить сына из этой беды.
      -- Тогда приходи завтра, и мы поговорим.
      -- Завтра? Ах, Хейранса баджи, как же завтра?! Сколько?
      -- Ну, как всегда, ты же не в первый раз ... 200 долларов.
    Гюльназ ханум побледнела. У нее действительно не было сейчас
       таких денег - с некоторых пор, обнаружив, что деньги время от вре­мени куда-то убывают, Кямиль киши стал запирать их на замок. Же­не же досталось несколько внушительных оплеух, которые она, уже лет десять, как научилась отражать.
      -- Ай, баджи, - прохныкала Гюльназ ханум, - ты меня уже сто
    лет знаешь, может в долг, а?
      -- Ай, арвад, озюмюз аджиндан олюрюк! (Ай, женщина! Сами с голоду умираем!) Откуда такие деньги?
      -- Но хоть дешевле ...
      -- Хочешь, напишу просто дуа - и будет дешевле! Но ничего не
       обещаю!
       - Ой, нет ... Найду ... 150 могу.
       Гадалка мигом смекнула, что как ни старалась она тихо гово­рить, Гюльназ, как видно, слух имела на редкость тонкий, которым и уловила, что с предыдущего мужчины она взяла 150 долларов. Ей стало обидно, что эту, такую выгодную клиентку больше не удастся нагреть на двести. Но она не показала виду.
       - Ладно, - с видимым одолжением согласилась Хейранса ханум, - по старой дружбе. Пусть будет 150.
      -- Ай, спасибо! Дай Бог тебе здоровья! Как раз деньги у старшего
    сына, у Фараджа попрошу!
      -- А пока я тебе напишу дуа. Подсунешь его под порог дома
    твоего сына, а отвар из травы потом нальешь туда же. Но сегодня
    вечером ты уже должна начать.
      -- Как? - И Гюльназ со всем присущим ей вниманием в таких
    делах, приготовилась слушать.
       Хейранса ханум внимательно посмотрела на нее и прищурила глаза. Затем, торжественно - таинственным тоном спросила:
      -- Ты на все готова ради освобождения сына от этой ... женщи­
    ны?
      -- Да!!! Архайын ол! (Будь спокойна!) Конечно! Говори!
      -- Тогда слушай.
       Гадалка понизила голос и начала:
      -- Я тебе дам сейчас толченый корень одного растения. Это очень
    редкое растение, оно здесь не растет. Но имей ввиду, что ты не
    должна касаться его руками, иначе все действие его падет на тебя.
      -- Понятно, - вся превратившаяся в слух, благоговейно прошеп­-
    тала Гюльназ ханум.
       Хейранса же продолжала,
       - Ты потихоньку, уж не знаю как, всыпешь этот порошок в за­варной чайник в доме твоего сына.
      -- Но, ведь и мой сын тогда выпьет! - забеспокоилась Гюльназ
    ханум.
      -- Так и должно быть. Он выпьет, и станет смотреть на свою же­-
    ну совсем другими глазами. Выпьет она, - тем быстрее станет нелю-­
    бимой.
      -- А-а ... Ну, тогда хорошо. Все сделаю.
      -- Но это лишь первая часть дела. Ты должна, уж думай сама как,
    принести мне какую-нибудь вещь твоей невестки - лучше, чтобы она
    была шерстяная.
      -- П-постараюсь. На что не пойдешь ради святого дела.
      -- Ну, тогда все. - Гадалка встала из-за стола и вышла в другую
    комнату. Через минуту она вернулась, держа в руках маленькую ко­-
    робочку.
      -- Вот этот тертый корень. - Она осторожно приоткрыла коро­-
    бочку, и Гюльназ ханум увидела порошок красного цвета. - Помни,
    не касайся его, - снова предупредила джадугярка.
       Гюльназ ханум протянула руку за заветной коробочкой. Хейран-са же слегка отстранила свою руку и выжидающе уставилась на свою клиентку.
       -Ай, баджи, от волнения ум за разум зашел! - спохватилась Гюльназ. - Сколько я должна за этот корень?
      -- Тебе недорого. Всем даю за 15, но тебе - за 10 ширванов.
      -- Вай! - непроизвольно вырвалось у Гюльназ ханум. Тем не ме-­
    нее, она достала из сумки названную сумму и положила ее перед га-­
    далкой.
      -- Ну иди, ханум, за прием у тебя не беру, и так потратилась, -
    привычным, притворно сочувственным тоном сказала Хейранса,
    прекрасно поняв, что денег больше у клиентки и так не осталось.
      -- Спасибо, баджи, пойду, скоро мне намаз делать. А потом и
    приступлю.
      -- Саг-саламат! (Счастливо!)
       Гюльназ вышла от гадалки с невероятным подъемом энергии и с непоколебимой решимостью в точности выполнить то, чему ее нау­чила Хейранса ханум. Пробившись с трудом через очередь, в самом конце ее она встретила Тукязбан и Розу. С Тукязбан у нее давно были плохие отношения, потому что та сглазила ее дочь, в результате чего Ульвия до сих пор была незамужем. Гюльназ поздоровалась только с Розой.
       . Салам! Поздно пришла, очередь уже большая!
      -- Алейкум! - ничего, постоим, бу да ляззятдир (И это приятно!), - в предвкуше­нии приятного времяпрепровождения в очереди к гадалке, радостно
    ответила Роза. Тукязбан ханум же, между тем, с брезгливой миной на
    лице смотрела в сторону.
      -- Даха демя (Не говори!) - прочувствованно согласилась с ней Гюльназ ха­-
    нум. - Пойду, у меня дела, потом зайду поговорим.
      -- Инди даныш да, хара тялясирсян? (Сейчас расскажи, куда торопишься?) - потянула ее за рукав Роза, которой не терпелось узнать подробности посещения Гюльназ гадал­ки.
      -- Время намаза (молитва) идет, вечером приду. - Удаляясь, бросила ей
    Гюльназ.
      -- Яхшы, ахшам данышарыг! (Хорошо, вечером поговорим!)
       И Гюльназ понеслась домой, не чувствуя под собой ног - так ве­лико было ее желание приступить к таинственному процессу, кото­рый должен был, как она свято в то верила, выжить из дома ее не­вестку.
      
      
       * * *
      
       Фарух вернулся домой раньше обычного. Занятий в институте было мало (чему он сам и поспособствовал), от компьютера же, за которым он просидел полдня в интернет-клубе, разболелась голова. Составил несколько партий в нарды своему отцу, но от этого само­чувствие его не улучшилось.
       - Папа, как ты шеш гоша (парная шестерка) бросаешь, а? И всегда к концу.
       Кямиль киши по особенному относился к младшему сыну. Бу­дучи с другими своими детьми даже суровым, с Фарухом он любил пошутить и даже подурачиться. Все знали, что его он любил больше всех.
       Вместо ответа, Кямиль киши лишь ухмыльнулся и снова бросил шеш гоша. Отбросил четыре последних камня и победоносно хлоп­нул в ладоши.
      -- Снова оюн (так называется один кон в нардах) мой!
      -- Не играю с тобой больше, - обиженно-шутливо отмахнулся
    Фарух.
      -- А-а! Струсил, да? Гордись мной, сынок, уже при жизни! Все в
    округе плакали, карманы выворачивали. Я их делал совсем пустыми.
    Учись, сынок, пока я жив.
      -- Тут особый талант нужен.
      -- Ты не сирота, слава Аллаху! Отец твой на что? Цени меня, по­-
    ка я жив. Давай зары, покажу.
       Кямиль киши понизил голос и таинственно заговорил:
      -- Ты должен чувствовать, что зары - часть твоей руки, ведь от
    них зависит все. Нежно, нежно сжимай их в руке, слегка тряхни, по­
    гладь, слово ласковое скажи и-и ... Назови, что хочешь! (рука его за­
    стыла в воздухе).
      -- Джуд сэ (три-три).
       Кямиль киши наглядно проделал всю описанную им операцию, и зары покатились по доске. У Фаруха открылся рот и остекленели гла­за.
       - Что, сынок, дара речи лишился?
       Фарух не отвечал. Он застыл, уставившись на зары.
      -- Как ты это делаешь? - наконец, с трудом выговорил он.
      -- Э-эх, сынок, учись, пока я жив! Заказывай дальше!
      -- Ш ... Шеш гоша!
       Проделав замысловатые движения в воздухе, Кямиль киши сно­ва бросил зары. На этот раз Фарух как-то опасливо, будто перед ним сидел колдун, покосился на отца. Кямиль киши же все ухмылялся, не скрывая удовольствия.
       -Что, сынок, теперь видишь, что в игре я тебе всегда фору давал, иначе ты
       бы думал, что в нардах кроме марса (выигрыш в нардах, равный двум конам) ничего не бывает.
       -Дёрд джахар! (четыре-четыре) - уже в отчаянии закричал Фарух.
       На этот раз Кямиль киши бросил зары небрежно и не глядя, без каких-либо дурачливых и замысловатых движений. Дёрд джахар смотрели вверх, как по заказу. Фарух же схватился за и без того бо­левшую голову.
       В этот момент в ворота вошла Гюльназ ханум.
       -А-а! Гялдин? (Пришла?) Чай поставь, три часа без чая сидим, - крикнул ей
       муж.
       Гюльназ ханум была явно в приподнятом настроении, что было вполне для
       нее естественно после возвращения от гадалки.
      -- Баш устя! (Слушаюсь!) Ничего не случилось, пока меня не было?
      -- Нет, шукюр Аллаха (Слава Богу!), а что должно было случиться? -
       испугался Кямиль киши.
      -- Ничего. Пока...
      -- Мам, ты опять была там? А? - вкрадчиво-настороженно спро­-
    сил Фарух. Отец ответил за жену:
      -- Снова за старое взялась. Теперь гялин ей не нравится. (Ему бы-­
    ло ровным счетом наплевать на гялин, но никак не на деньги, кото­-
    рыми щедро одаривала гадалку его жена).
       Гюльназ ханум выпрямилась, и лицо ее приняло то выражение, которое обычно свойственно героям картин революционной темати­ки перед свершением грандиозного подвига.
      -- Что вы оба понимаете?! - она подбочинилась и собралась с
    пылом продолжить, но Кямиль киши прервал ее.
      -- Ай, арвад, занялась бы лучше делом. Хватит на ерунду деньги
    тратить! - свои слова он сопроводил жестом, каким обычно отмахи­-
    ваются от назойливых мух.
       - Это я-то не занимаюсь делом?! - Снова села на своего конька
    Гюльназ ханум. - Обед готовлю?! Стираю?! Убираю?! На базар хожу?! Вас кормлю?! - С каждым новым предложением, содержащим все новое сообщение о ее очередной огромной заслуге перед семьей, Гюльназ ханум делала решительный шаг по направлению к мужу. Тот же в течение всей ее тирады отмахивался от нее, сопровождая энергичные движения руками типичным для него междометием "Э-э-э!", а также репликами типа: "Завелась", "На нее смотри!", и что также не было пустой угрозой: "доярям, а, сяни!" (Сейчас отлуплю тебя!). Но Гюльназ ханум и не думала униматься.
       - А припомни тот день, когда наш сынок (патетическим жестом
    она указала на вконец растерявшегося Фаруха) занимался делом?! На
    занятия не ходит - разорились на этом, зато то за компьютером, буд­-
    то маленький, то за этими нардами, будто гумарбаз (играющий на деньги)!
       На протяжении всей ее трескотни, перемежающейся угрожаю­щими жестами в адрес мужа и сына, последние, само собой, не могли вставить ни одного слова. Да и воспринимали ее экспансивную речь, в принципе, привычно и поэтому, в целом, равнодушно. Но когда Гюльназ затронула "нарды", оба вскочили.
      -- Молчи, женщина, не лезь в мужские дела! Уж лучше иди по
    сплетницам! - всерьез закричал Кямиль киши.
      -- И пойду! - снова вызывающе подбоченившись, закричала в
    ответ Гюльназ ханум, - ведь это наши, женские дела!!!
      -- Тогда и про чай не забудь, или это уже не женское дело?!
      -- И слава Богу, что женское! Поэтому это еще чай!
       Гюльназ ханум резко повернулась, и гордо подняв голову, стала пробираться в свой дом через толпу собравшихся соседей. Причем, как всегда, выскочил, кто, в чем попало: еще не окончательно при­шедший в себя от сладкого послеобеденного сна Гаджибаба был бо­сиком, в засаленной майке и полосатых пижамных штанах, бахро-мящихся к низу. Его жена Гюльмира снова выскочила со своей лю­бимой щеткой для чистки санузла, причем, как всегда, механически продолжая ею работать. Мирзабаба выбежал с кясой в руках, не пре­кращая на ходу уплетать кюфта-бозбаш с накрошенным хлебом. Его жена Рубаба выглядывала из дома со шваброй в руке. Гулу также был босиком и прижимал к груди пульт управления каналами телевизора. У Ульвии, сестры Фараджа, волосы были в шампуни, а Гами-жена его брата Сираджа, держала в руках кувшин - видно, та мыла голову, а эта ей поливала. Для полного состава не хватало только Тукязбан с Розой, которые из-за своего визита к гадалке про­пустили такое интересное зрелище.
       Когда Гюльназ с сознанием победительницы оставила поле боя и с шумом захлопнула за собой дверь, соседи все еще продолжали толпиться во дворе. Мужчины взяли сторону Кямиля киши, женщи­ны же стали сочувствовать Гюльназ ханум.
      -- Языг арвад! (Несчастная женщина!) Все мы от них терпим! -
       неосторожно громко сказала Гюльмира.
       Мирзабаба крикнул ей, стукнув ложкой об уже пустую кясу:
       - Что ты носишься со своей щеткой для уборной, ай, Гюльмира!
    Посуду что ли ею моешь, а?
       Послышались смешки, а Гаджибаба яростно напал на свою жену.
      -- Забирай свою щетку и иди в дом, хватит сплетничать!
      -- А, вы, мужчины, не тем же занимаетесь, а? - закричала Гюль­-
    мира ему в ответ. Все снова притихли в трепетном ожидании новой
    скандальной сцены.
      -- Аз даныш! Гудурмусан! Доярям, а, сяни! (Мало говори! Обнаглела! Отлуплю тебя, тогда посмотришь!) - Гаджибаба на­хмурил густые брови и сделал жест, не терпящий противоречий. Только он не учел, что его такого сердитого, боялись лет этак два­ дцать назад, теперь же наоборот, реакция бывала полярно противо­положной.
      -- Озюн гет! (Сам уходи!) И тапочки надень!
      -- Что-о? - Гаджибаба угрожающе стал наступать на жену с кулаками. Но та нисколько не струсила, так как была вооружена щеткой, которую, тут же, не раздумывая, и пустила в ход. Оказалось, что Бог ей дал талант фехтовальщицы, и на Гаджибабу посыпались такие меткие и частые удары, что тот только и нашел спасение за первой попавшейся дверью, которая, волею благосклонной к нему судьбы, оказалась рядом с ним.
       - Эвде герерсен! Дома увидишь!) - только и мог угрожающе выкрикнуть Гад-жибаба, между тем надежно закрывая дверь на крючок и два замка изнутри.
       Больше в мяхялля ничего интересного быть не обещало, и сосе­ди стали лениво расходиться по домам. Заседание в "клубе" должно было начаться, как всегда, примерно к пяти часам вечера, а пока двор опустел.
      
      
       * * *
      
       Фарух последовал за своей матерью. Он не зашел сразу домой, а незаметно заглянул в кухню через окно. Он увидел, что она держала в руках какую-то маленькую коробочку, а на лице было вдохновен­ное и решительное выражение. Фарух отошел от окна и зашел в дом, громко хлопнув дверью. Гюльназ вздрогнула и быстро спрятала ко­робочку в шкаф. Фарух и это заметил.
      -- А-а, гялдин? Не тез! Емяк истяйирсян? (А... Пришел? Как быстро! Ку-
       шать будешь?)
      -- Нет, чай выпью, - с равнодушным видом ответил Фарух.
    Гюльназ налила сыну чай и вышла из кухни. Фарух сел за стол, как можно
       громче двигая стулом, Затем, прислушавшись и удостове­рившись, что мать ушла в дальнюю комнату, тихонько встал и вынул из шкафа коробочку. Приоткрыл ее и увидел какой-то красный по­рошок. Недолго думая, Фарух высыпал содержимое в мусорное вед­ро и бросил сверху какую-то газету. Затем, всыпал на место порошка тертый красный перец, который Гюльназ ханум держала специально для мужа, любящего острые блюда. Положив коробочку на место, Фарух тихо прошмыгнул на место и с аппетитом принялся за чай с вареньем. Гюльназ как раз уже входила на кухню. Фарух прекрасно видел, что мать нервничает. Нетрудно было догадаться, что ей не терпится, чтобы он побыстрее убрался. Допив чай, Фарух поцеловал мать (будучи очень ласковым, он делал так всегда после еды или чая) и быстро вышел во двор. Подкравшись к окну, он тихонько стал наблюдать. Мать взяла коробочку и положила ее в карман фартука. За­тем вышла из кухни. Фарух увидел, как входная дверь приоткрылась и в ней показалась ее голова. Женщина со шпионским выражением лица оглядывала двор. Фарух застыл на месте. Через некоторое вре­мя дверь прикрылась,- видно, мать пошла за ключами от дома Фараджа и Нармины, - так умозаключил Фарух. Он только сейчас по­нял все коварство своей матери, настоявшей в свое время на том, чтобы дубликаты ключей от их дома хранились у нее. Через несколь­ко секунд Гюльназ снова появилась и крадучись, время от времени оглядываясь на окна и двери соседей, стала двигаться к цели. Отпе­рев дверь, она исчезла из поля зрения Фаруха. Он быстро перемес­тился к кухонному окну дома брата и осторожно заглянул в него. Он снова увидел мать, которая достала коробочку из кармана фартука и стала осторожно всыпать содержимое в заварной чайник. Через не­которое время Гюльназ ханум, удовлетворенная содеянным, уже за­крывала дверь дома сына.
       Фаруху вдруг стало смешно от мысли, что будет с бедными Нарминой и Фараджем, когда они, после сытного обеда, захотят попить чайку. Но тут он вдруг сообразил, что этот самый заварной чайник был совершенно такой же, как и у них самих. И это не столь редкое совпадение и дало основание к зарождению в его голове небольшого плана.
       Вернувшись домой, Фарух тайком от матери вытащил из ящика ключи от дома брата. Он также похитил заварной чайник. Все это было сделать нетрудно, так как мать удалилась в дальние комнаты - для нее настало время совершать намаз. Затем Фарух приоткрыл дверь, и непроизвольно так же, как мать, шпионски оглядел двор. Он невольно ощутил то, что, должно быть, испытывала она, идя на эту авантюру. Наконец, прокравшись на кухню в доме брата, он заменил чайники и, соблюдая необходимые предосторожности, вернулся до­мой и поставил чайник с гремучей смесью на место прежнего. Затем, довольный и веселый, он вышел во двор. Далеко уходить смысла не было - обед был почти готов, и все должны были скоро сесть за стол.
      
      
       * * *
       За столом Кямиль киши был как всегда недоступен и суров. Раньше он вообще не терпел лишних разговоров и заставлял всех есть молча. С возрастом же его влияние на семью значительно ос­лабло. Жена "отрастила язык до пола", а Фарух, порой, даже, мог рассмешить его.
      -- Ай, арвад (здесь: жена), опять недоперчила, - проворчал Кямиль киши, ме­-
    жду тем с аппетитом уплетая бозбаш.
      -- Тебе вечно перцу мало! - проворчала в ответ Гюльназ ханум,
    передавая, между тем, ему перечницу.
      -- Язык придержи! - угрожающе сверкнул глазами глава семей-­
    ства.
      -- Дай Бог, чтобы ты, наконец, перцем обжегся так, чтобы и не
    хотел его больше! - не унималась жена.
       Фарух пресек нарастающую ссору и дал им повод нервничать по другой причине.
      -- Папа, я давно хотел сказать ... - нерешительно начал он.
      -- Что случилось?! - вскричали оба родителя, зная этот тон сына,
    предвещающий, как минимум, трату немалой суммы денег.
      -- Я ... Я ... Меня отчисляют.
      -- Что, опять?! - закричала мать, в то время как Кямиль киши
    бросил ложку в кясу и стукнул кулаком по столу с такой силой, что
    на нем подпрыгнула посуда. -- Тебя только в тот семестр еле-еле вос­-
    становили! !!
      -- Копяк оглы! (Собачий сын!) Знаешь, сколько это стоило? - обрел наконец
    дар речи отец. - Снова за пропуски?
       Фарух молчал, уткнувшись в кясу с обедом, но был до известной степени невозмутимым, так как прекрасно знал, что подобная сцена - лишь пролог к процессу урегулирования родителями его проблем.
      -- Я больше ничего делать не буду! Пойдешь в армию! - в кото­-
    рый раз грозился отец.
      -- И пойду! - решительно сказал Фарух. Он знал, что это никогда
    не подводящий "рычаг" к матери.
      -- Ай! - схватилась та за голову. - Не смей говорить такое маль­-
    чику! - набросилась она на мужа. Но тут вмешался Фарадж.
      
      -- Не хочет учиться, пусть идет! И нечего хныкать!
      -- Я действительно запросто пойду. Это тебя освобождали за
    деньги, - спокойным тоном сказал Фарух. С ним он всегда говорил
    каким-то особенным тоном, в котором проглядывала и некоторая
    снисходительность. Он не уважал старшего брата.
       Фарадж ничего не ответил, но поджал губы и посмотрел на Фаруха взглядом, который красноречиво говорил: " Ничего, с тобой потом поговорим".
      -- Хватит! - крикнул Кямиль киши. - Я сказал свое слово. Вы­-
    кручивайся, как знаешь! - Он зло посмотрел на Фаруха. Тот же уже
    протягивал матери свою кясу за добавочной порцией обеда. За сто-­
    лом на некоторое время воцарилось молчание.
      -- И в какую больницу, якобы, попал Искендер? - вдруг обратил­-
    ся к Фараджу Кямиль киши. Видно было, что он просто устал от на-­
    валившихся на него проблем.
      -- Я так и не понял, - покачал головой Фарадж.
      -- А я знаю, - вмешалась Гюльназ ханум, - в инструментальную.
       - Какую, какую? - изумленно переспросили муж со старшим сыном.
       - В инструментальную, да-а! - нетерпеливо повторила Гюльназ ханум.
       Кямиль киши и Фарадж в недоумении уставились друг на друга.
      -- Наверное, в Экспериментальную, - догадался Фарух. Ему
    вдруг сделалось очень весело.
      -- А-а-а ... - протянул Кямиль киши.- Ограш (идиоматическое выражение)?! То он в районе, то в больнице. Под любым предлогом не возвращает деньги.
       К разговорам о том, как друг Кямиля киши Искендер занял у не­го деньги и, похоже, отдавать не собирался, в семье привык каждый, и надоели эти разговоры также всем без исключения. Кямиль киши изводился по этому поводу сам и изводил других.
       - Фарух, что б мне на глаза не попадался со своими проблемами!
    - снова закричал он на сына. Тот же продолжал с аппетитом есть, не
    поднимая глаз от кясы и прекрасно зная, что отец просто выпускает
    пар.
       - И Нармины что-то долго нет, - с милой улыбкой сочла нуж­
    ным напомнить Гюльназ ханум Фараджу, - я ей обед оставила, хо­
    рошо бы, чтобы не остыл.
       Фарадж хмуро молчал, то ли обиженный на Фаруха, а то ли не­вольно задумываясь о сказанном матерью.
      -- Она же до шести работает, - вмешался Фарух, плюс дорога -
    минимум полчаса. Значит, ей еще рано быть дома.
      -- Много ты говоришь для того, кто сам не вылезает из проблем!
      -- Зато моя проблема разрешима, а твоя - вряд ли! - отпарировал
    Фарух.
       Ульвия с ненавистью посмотрела на брата, но ничего не ответи­ла. Подобные намеки обескураживали ее и она впадала в еще боль­шее отчаяние. Однако ей вряд ли можно было посочувствовать, по­тому что неустроенность её личной жизни проявлялась в ней злым, язвительным и вредным характером.
      -- Фа-ару-ух, за-ач-ем так го-во-ришь? - протянула прислуживав­-
    шая за столом старшая невестка Гамида. Ее только и хватало либо на
    простые и глупые слова, либо на сплетни.
      -- Сирадж скоро приедет, может он сможет подействовать на Ис-
    кевдера, - продолжал все о том же Кямиль киши. - А то старший
    сын у меня слишком интеллигентный, а младший еще из детских
    проблем не вылезает! Вся надежда на среднего!
      -- Ну, и пойдем мы с Фарухом к нему. Что дальше? Он скажет,
    что и всегда - "Отдам, когда заработаю". Чем мы можем помочь? -
    возразил отцу Фарадж.
      -- Вы никогда не можете помочь! - жестко сказал Кямиль киши.
    Все знали, что когда разговор заходил об этих деньгах, он был осо-­
    бенно несносным. - Гюльназ, чай где?
       Гамида уже вносила на подносе чай.
       - Что-то мутноватый он у тебя, - все ворчал Кямиль киши.
       - Недавно заваривала, - пожала плечами Гюльназ ханум.
       Кямиль киши, Фарадж, Ульвия и Гамида сразу отпили из своих стаканов. Причем Кямиль киши сделал залпом сразу несколько глотков. Тут произошло странное для всех, кроме Фаруха. Глаза у Кямиля киши округлились и выкатились из орбит, он захрипел и за­махал руками как задыхающийся. Фарадж вскочил из-за стола, громко кашляя, чихая и хватаясь за горло. Ульвия также кашляла, но все же не растерялась, и со всем присущим ей здравым смыслом во всех ситуациях, стала ложками глотать персиковое варенье. Беременную же Гамиду стошнило прямо на Гюльназ ханум. Но этим дело для нее не закончилось. Обезумевший от страшного жжения в глотке, к ней подскочил Кямиль киши и как следует огрел ее первым, что попало под руку (оказался половник).
       - Ты хотела, чтобы я обжегся перцем!!! - вопил он, - отвечай, накаркала или подсунула?! Я тебе сейчас покажу-у-у, - но Фарух во­время оттащил его и препроводил в ванную комнату.
       Еще долго Кямиль киши, Гюльназ ханум, Фарадж, Ульвия и Га­мида кашляли, лишенные дара речи. Но это, в некотором роде спасло так и не понявшую в чем дело и без того пострадавшую хозяйку, а также дало время шутнику Фаруху поразмыслить над содеянным. Ему было и смешно, и грустно одновременно.
      
       * * *
      
       Но вскоре Фаруху представилась возможность в какой-то мере искупить свою вину перед матерью. Дело в том, что Гюльназ ханум снова попала в беду, но на этот раз причиной оказалась ее собствен­ная неосторожность. Претворяя в жизнь указания Хейрансы ханум и тайком прокравшись на следующий день в дом Фараджа с целью по­хищения какой-нибудь вещи Нармины, Гюльназ ханум оказалась в спальне как в западне, потому что внезапно и несвоевременно вер­нулся Фарадж.
       Гюльназ долго стояла притаившись и затаив дыхание, но когда услышала приближающиеся шаги сына, пообедавшего, и, вероятно, собирающегося прилечь, то не нашла ничего лучше, как забраться, в шкаф. Понятно, что дверцу шкафа она оставила приоткрытой из-за естественной своей потребности дышать. Фарадж же, из ею же при­витой привычки к аккуратности, машинально захлопнул дверцу и даже повернул ключ. Сколько просидела несчастная женщина в шкафу и до каких страданий довела ее жажда приключений в духе рассказов О"Генри, могла бы сказать только она. Зато вполне можно судить о том, какой силой воли и каким мужеством она обладала, чтобы не позвать на помощь преспокойно спавшего в двух метрах от нее сына.
       Выспавшись, Фарадж встал и вышел на улицу, что было, конечно же, к великой радости притаившейся в шкафу женщины. Однако дверь этого шкафа оказалась крепче, чем она думала, и как не стара­лась Гюльназ ханум, поддаваться не хотела. Ей уже давно не хватало воздуха, но, к счастью, у нее были крепкие нервы и она не страдала клаустрофобией. Но всему также есть предел, и она, наконец, не вы­держала и завопила так, что ее, вероятно, было слышно по ту сторо­ну Таза базара.
       К ее великому счастью, под окнами курил Фарух. Он вбежал в дом брата и извлек из шкафа свою неугомонную мать. Та уже едва дышала, но даже в этот критический момент и не подумала выпус­тить из-под мышки пуховый шарфик Нармины. Фарух успел ее вы­волочь во двор быстрее, чем выбежали перепутанные соседи. Объяс­нить им так ничего и не смогли, но главное, что никто не понял ис­тинной причины.
      
      
       * * *
      
       Для Эльхана потянулись однообразные серые дни. Днем -- рабо­та, а вечера - перед телевизором. Друзья куда-то подевались - одни покинули Баку навсегда, другие - так были заняты добычей средств на пропитание своих семей, что им было не до общения. В такие ве­чера Эльхану все чаще приходила мысль о женитьбе. Да и мать уста­ла ждать внуков.
       Сегодня, как обычно, он проснулся от страшного шума дрелей и стука молотков со всех четырех сторон. Нескончаемый ремонт у со­седей сверху, снизу, справа и слева сводил его с ума. Но кроме осад­ка от этого очередного мерзкого пробуждения, Эльхан где-то внутри себя разобрал еще одно неприятное ощущение. Ощущение это было предчувствием чего-то важного в его жизни, но далеко не светлого и радостного. Подобные предчувствия он испытывал всего несколько раз в жизни, и они никогда не обманывали его.
       Мать, как всегда, копошилась на кухне. Эльхан подошел к ней сзади и положил голову ей на плечо. Продолжая что-то мешать в кастрюле, она прижала свою голову к его и вздохнула. В этом вздохе Эльхан уловил бесконечную печаль.
       - Все тоскуешь по нему? - тихо спросил он.
       Мать ничего не отвечала, но посмотрела сыну в глаза. В ее гла­зах показались слезы, и Эльхан вдруг понял, что они и не просыхали все эти годы. Он также подумал о том, что время, если и лечит, то не всегда и не всех.
       - Спасибо, - также тихо сказал он.
    Мать удивленно приподняла брови.
      -- За то, что не привела в дом мне нового папу. Но, быть может,
    ты совершила ошибку ... Помнишь, когда мне было семнадцать, я
    тебе сказал, чтобы ты устраивала свою жизнь. Я уезжал, а ты остава­-
    лась одна. А ты сказала ...
      -- Я и сейчас повторю - у меня всего две ценности в жизни - па­-
    мять об отце и ты.
      -- Я не заслуживаю.
      -- Это точно! - мать, вытирая слезы, попыталась перейти на шут-­
    ливый тон. - Когда я твою ляльку буду нянчить, а?
       Эльхан виновато пожал плечами и, широко улыбаясь, обнял ее.
      
      
      
       * * *
       Эльхан вышел на улицу. Несмотря на апрель, было как-то пас­мурно.
       "И климат как-то изменился", - думалось Эльхану. Его все бес­покоило неприятное предчувствие. "Что-то сегодня будет, а?!" - прошептал он.
       Рабочий день прошел как обычно. Эльхана любили студенты, он умел строить лекции так, что заслушивались даже бездари. Его ува­жали и коллеги, несмотря на молодой возраст, он заслужил репута­цию образцового преподавателя, да к тому же московской школы.
       После занятий Эльхан по некоторым делам задержался в декана­те. Он, поначалу, не обратил никакого внимания на какого-то роди­теля, о чем-то шепчущегося с деканом. Но совершенно случайно, когда этот человек протягивал тому зачетку своего чада, в глаза Эль­хана бросилась татуировка на тыльной стороне его ладони. Татуи­ровка была в форме огромной буквы "К" между крестом и полумесяцем со звездой. Увидевши такое странное изображение раз, не встретишь больше подобное нигде, и не забудешь никогда. Эльхан же не просто не забыл, но видел это изображение много-много раз в своих будоражащих и напряженных снах. И в течение долгих лет часто ловил себя на том, что непроизвольно - в транспорте или на улице, искал эту врезавшуюся ему в память татуировку, механически скользя взглядом по рукам окружающих людей.
       Теперь Эльхана всего передернуло, он побледнел, часто зады­шал и вынужден был прислониться к столу. Он увидел и узнал серые стальные глаза обладателя татуировки, которые также долгое время преследовали его и во сне, и наяву.
       - Что с вами? - удивился декан, - вам нехорошо?
    У Эльхана помутилось в глазах.
       - Подонок, - сказал он, но не был услышан. Словно тяжкий груз
    многолетних страданий и неутоленной мести свалился на него и ско­-
    вал все его члены.
       Между тем, обладатель татуировки, озабоченный лишь своим делом, вышел из деканата. Декан все еще удивленно смотрел на Эль­хана. Он же, невероятным усилием преодолев в себе слабость, по­следовал за вышедшим. После последней двухчасовки в коридоре была толчея. Сквозь дымку, застлавшую глаза, Эльхан пытался оты­скать его. Но тот как испарился.
       С Эльханом приветливо здоровались студенты, и, особенно, сту­дентки, но он был как во тьме или в тумане. Попытался пройти к вы­ходу, но его толкнула какая-то пробивающая себе путь кулаками, женщина. Когда же он, наконец, вышел из здания, того уж и след простыл. Тогда Эльхан вернулся в деканат и, делая над собой неимо­верное усилие быть спокойным и непринужденным, обратился к де­кану:
      -- Чей родитель здесь только что был?
    Тот удивленно взглянул на него.
      -- Вы его знаете?
      -- Да нет ... Но, по-моему, его сын учится у меня, - наугад ответил
    Эльхан.
       - Может быть. Это отец Пириева Фаруха из 307-ой группы. У
    вас там лекции?
       Эльхан почувствовал, как холодный пот прошибает его насквозь.
       - Да, - с трудом выдавил он из себя, - Пириев Фарух - мой студент.
      
       * * *
      
       Вот оно, это предчувствие. Прошлое настигло внезапно и дикто­вало теперь свое развитие событий. Прочь все другие мысли, чувства и желания. Взамен им у Эльхана теперь лишь одна цель. Сколько он ждал этого момента, сколько рисовал его в своем воображении, и в последние годы почти утратил надежду. В общем, и надеяться-то было не на что, потому что об этом человеке он знал только о его татуировке и серых холодных глазах. Но мальчишке не нужны ра­зумные доводы - Эльхан просто надеялся и почему-то знал, что он найдет того, кто отнял у него веселый смех и беззаботность ребенка, а у его матери - счастье и настоящую любовь. Тогда, 16 лет назад, в самый светлый в мире праздник Нового года, какой-то подонок на его глазах убил его отца. В десять лет у Эльхана окончилось детство.
       Едва притупившись, тяжелые воспоминания с еще большей си­лой нахлынули на Эльхана.
       В тот трагический для семьи год к новогоднему празднику было, почему-то, плохо с живыми елками. Пришлось нарядить искусствен­ную, но это было совсем не то.
       31 декабря отец взял сына гулять, - они прекрасно провели день - город был нарядным, люди вышли семьями - веселые, счастливые и беззаботные. Они уже возвращались к праздничному столу, когда около Главпочтамта увидели очередь человек в 20 - за живыми ел­ками. Это была, как им показалось, счастливая случайность, и через 15 минут они уже тащили большую елку домой. Город потихоньку пустел, - начались традиционные, любимые всем новогодние пере­дачи. У оперного театра им преградили дорогу двое мужчин. Веро­ятно, они были сильно выпившими, потому что один из них даже плохо держался на ногах. Лица их прикрывали широкие черные шарфы.
       -Брат, - обратился к отцу Эльхана тот, кто не качался. - Дай де­-
    нег, не обидь, - язык у него заплетался. - Дай по-хорошему, брат,
    сто рублей хватит на подарок моей Карине.
       Ариф (так звали отца) удивленно смотрел на двух пьяниц, меж­ду тем одной рукой отстраняя Эльхана назад.
      -- Брат, дай сто рублей, - не унимался приставший, - я люблю ее.
    А без подарка она меня не пустит. Смотри, брат, - он снял перчатку с
    правой руки и показал Арифу что-то на тыльной стороне ладони.
    Эльхан разглядел татуировку в виде огромной буквы "К", креста и
    полумесяца по бокам.
      -- Теперь видишь, видишь, - говорил он пьяным голосом, - как
    люблю ее?
      -- Ариф обнял Эльхана за плечи и попытался обойти преградив­-
    ших им дорогу мужчин. Но попрошайка снова вырос перед ними, а
    другой, все время молчавший, отрезал им путь назад.
      -- Я по-хорошему просил! - от просительного тона не осталось и
    следа. В руках же блеснул нож.
      -- Папа, папа, идем скорее, - вскричал испуганный Эльхан и стал
    тянуть отца за рукав. У Арифа же в этот момент была одна забота -
    защитить сына. Он прижал его к себе, заслонив, как мог, рукой.
      -- Оставьте нас в покое! - раздраженно сказал он, - если бы со
    мной не было ребенка, ты бы уже бежал отсюда! - он резко и без
    всякого труда, отбросил стоявшего сзади, который тут же и упал, и
    отпихнул от себя Эльхана.
      -- Беги, быстро!
       Это были последние слова в жизни папы Эльхана. Грабитель с татуировкой всадил нож ему в грудь по самую рукоятку.
      -- Папа! - в ужасе закричал Эльхан. Но его что-то подняло и с
    силой ударило о землю. Оглушенный, он смог разглядеть над собой
    того, другого. Разглядел он и то, как из груди еще живого отца не­-
    возмутимо вытащили нож, а из кармана - бумажник.
       - Да тут пусто, черт! Пять рублей всего - на "Казбек" едва! -
    разочаровался убийца. Тут только он обратил внимание на лежащего
    на земле мальчика, который смотрел ему прямо в глаза. Этот взгляд
    словно пригвоздил его к земле, грабитель застыл и обомлел, не в си­-
    лах оторвать свой взор от сосредоточенных, полных ужаса и упрека
    глаз ребенка.
      -- Нехорошие глаза у мальчишки, - с отвращением, наконец, ска­-
    зал убийца. - Слышишь? Нехорошие у тебя глаза! - он сделал шаг по
    направлению к Эльхану. Но другой, видимо, слегка протрезвев, по-­
    тянул его за руку.
      -- Идем! Быстро! Он нас не узнает!
       Если бы на опустевшей улице вздумалось бы оказаться какому-нибудь запоздалому прохожему, то ему представилась бы такая страшная картина: мертвый мужчина в луже крови, все еще сжимав­ший в руке большую елку - символ радости и детского веселья в Но­вый год, и маленького мальчика с окровавленной головой, всхлипы­вающего и пытающегося доползти до убитого отца. А откуда-то из распахнутого окна доносились звуки музыки и смеха театра Образ­цова...
       Эта сцена долгие годы возвращалась в кошмарные сны Эльхана, и странно то, что в этих снах он был и этим воображаемым прохо­жим, и плачущим мальчиком одновременно. Он часто задумывался, почему подсознание, восстанавливая во сне ужасную картину во всех мельчайших подробностях, рисовало ее с точки зрения его собствен­ной и того, кто мог, якобы, увидеть все со стороны. И совсем недавно он пришел к выводу, что случившееся настолько впечатлило его дет­скую душу и разум, что внутри себя, сам того не осознавая, он маза-хистски жаждал еще больших моральных страданий, чем они и без того являлись. Восприятие происшедшего самим ребенком плюс картина свершившейся трагедии со стороны - не вдвойне ли это жутко, мучительно и больно?!
      
      
      
       * * *
      
       Когда Эльхан остыл и стал рассуждать трезво и спокойно, он даже обрадовался, что не нагнал убийцу и не поднял лишнего и бес­полезного шума. Это давало возможность действовать рассудительно и верно. .
       Вся жизнь его приобрела теперь иной смысл и потекла в совер­шенно ином русле. С одной стороны, он, как будто, приступил к ре­шению основной, как он считал, задачи своей жизни, с другой - он понимал, что все, чем он жил сейчас и чем надеялся жить в будущем - летит под откос. То, что он должен отомстить, не оставляло ника ких сомнений. Иного способа существовать дальше он для себя про­сто не видел.
       Вопрос был в том, каким образом заслуженно наказать преступ­ника. Обратиться к правоохранительным органам Эльхан считал бес­смысленным. Дело было закрыто много лет назад, мать так ничего и не смогла добиться, убийцу мужа искали плохо и, соответственно, безуспешно.
       Сейчас же, за давностью происшедшего, вряд ли что-нибудь возможно было бы доказать, да и в случае даже чуда Эльхан не был бы удовлетворен, так сказать, гуманным наказанием суда. Остава­лось одно - наказать самому.
       Но как? Сознательно пойти на убийство ему оказалось труднее, чем сделать это в аффекте. Он был интеллигентным человеком, а не убийцей с большой дороги. К тому же, преподавателем сына того, кого должен был, сам еще не зная как, убить. А этот Фарух явно очень уважал его; не пропустил ни разу ни одну из его лекций.
       Конечно, на войне приходилось убивать. И пусть кое-кто в части считал его слабаком, но он делал это в крайнем случае. За два года им убитых насчитал всего шестерых. Что ж тут поделаешь, судьба не обозлила его до такой степени, чтобы он мстил за нее другим. Факт есть факт - он не любил отнимать жизни.
       В таком неопределенном состоянии Эльхан пробыл несколько недель. Он понимал лишь одно: не может он не поступить так, как должен поступить, и, с другой стороны, не находил в себе силы по­ступить так, как считал поступить нужным.
       Вечера для Эльхана теперь были самые страшные - в тяжелых раздумьях и сомнениях. Монотонный стук из квартир новых соседей, будто сговорившихся одновременно затеять ремонт, еще больше действовал на его воспаленный мозг. Он просто сходил с ума под действием своих мыслей, чувств и этого монотонного стука, преры­вающегося то там, то здесь раздражающим жужжанием дрелей. Ус­тав от всего, и главное, от самого себя, Эльхан, в конце концов, при­нял радикальное решение. Ему плевать на свое будущее, раз речь идет о том, чтобы успокоить душу отца. (Мать не раз говорила, что пока убийца безнаказанно гуляет на свободе, душа Арифа вряд ли найдет покой). Вот, только, как раз мать и было жаль. Но может быть, что после того, как ему удастся все совершить, не найдут его, Эльхана?
       Адрес убийцы он уже знал: посмотрел в журнале группы, где учился Фарух. Знал уже, также, и его имя. Над планом действий Эльхан и не собирался долго думать, он не был профессионалом на этом поприще. Эльхан был глубоко убежден, что его толкало на пре­ступление жажда справедливости, а также мести за невосполнимую утрату и потерянное детство.
       План был очень прост. Найти убийцу в его доме или во дворе и, независимо от того, кто будет рядом, убить его. Желательно, успеть дать ему понять, кто он такой. Так будет честно. Он не уронит себя ни в своих, ни в чьих-то других глазах. Вот только не дрогнула бы рука.
       Эльхан прекрасно понимал, что легче задумать дело, нежели привести его в исполнение. Он уже дважды, сжимая в кармане нож, наверное, менее холодный, чем его покрытый потом лоб, пытался войти в дом врага. Но что-то сдерживало его, и он, чувствуя себя никчемным и трусливым, медленно поворачивал обратно. Наконец, он решился - мощным толчком послужило то, что он просто увидел свою цель. Кямиль выглянул в ворота и позвал какого-то Гаджибабу. Эльхан двинулся во двор в твердой решимости покончить с врагом. О последствиях он и не думал - постарается уйти, а если не удастся ... главное для него сейчас было не это. Эльхан уже подходил к воро­там. Вдруг дверь распахнулась, и он лицом к лицу столкнулся с кра­сивой молодой женщиной. Оба сначала обомлели, затем почти одно­временно воскликнули:
      -- Нармина!
      -- Эльхан!
       Эльхан очень растерялся. До этого мгновения он и так нахо­дился под властью сильных эмоций. Неожиданная же встреча с На-рминой, да еще в такой момент, оказалась просто потрясением. Он машинально выпустил из руки зажатый в кармане нож и приложил ее к голове.
       Так они и смотрели друг на друга некоторое время, забыв про окружающий мир и вообще про все на свете.
       В эти минуты Эльхан ясно чувствовал, что в нем умирает что-то очень отрицательное, и зарождается нечто новое, напоминая давно забытое старое. А может, и не забытое, а осевшее глубоко-глубоко, на самое дно бездонной души ... Эльхан не мог этого ни понять, ни вы­разить словами.
       Нармина же, увидев свою первую любовь, вдруг ощутила себя той совсем юной девочкой, которую так сильно любили и к которой затем не вернулись.
       -Ты ... Как здесь? .. - только и мог вымолвить Эльхан
       - Живу ... А ты что здесь? ..
    Эльхан был окончательно сбит с толку.
       Нармина с удивлением для себя поняла, что по-прежнему не ра­зучилась тонко улавливать малейшие шевеления души Эльхана. Она сразу почувствовала, что он чем-то сильно подавлен, но не показала виду. Ей вдруг вообще стало неприятно его присутствие, не говоря уже о том, что их могли увидеть вдвоем. Если уже не увидели и не наблюдали за ними.
      -- Рада была тебя видеть, - сухо сказала она. - Я очень спешу.
      -- Конечно ... Ты здесь замужем?
      -- Да. Да и ты наверное ...
      -- Нет. Только приехал. А здесь .,. знакомый...
      -- Мир тесен! - усмехнулась Нармина, решительно удаляясь от
    него.
       Эльхану же так хотелось поговорить с ней подольше - ему вдруг показалось, будто тех лет, которые они провели врозь и каждый, жи­вя своей жизнью - просто не было. Но он не был инопланетянином, хотя и жил вдали от Баку долгое время. Он понимал, что может скомпрометировать замужнюю женщину. Взгляд остановился на ка­ком-то зеваке в шлепанцах и нечистой рубашке навыпуск, который стоял и бесцеремонно их разглядывал.
       Эльхан почувствовал необходимость вернуться домой и лечь. Он очень устал от тяжелых переживаний, а неожиданная встреча с Нарминой вконец спутала все его мысли и чувства. Он едва добрался домой. Лег. Этот монотонный стук и жужжание дрелей. Эльхан на­крыл голову подушкой и зажмурился. В темноте увидел облик Нармины и только сейчас понял ее взгляд - потухший и несчастный. Неужели он все еще любил ее? Почему же остался в Москве? Жизнь закрутила? Юношеское легкомыслие? Ведь он не думал обманывать ее. Просто ... как-то так вышло. И вдруг только сейчас со всей ост ротой он понял, какую роковую ошибку совершил. И понял также, что вряд ли теперь вообще на ком-либо женится. Потому что чувст­ва, так глубоко схороненные в сердце, не исчезли. Но Эльхану каза­лось, что ушла вся жизнь.
       * * *
      
       В мяхялля за заветным столиком под навесом гумар (игра на деньги) был в са­мом разгаре. Гаджибабе сегодня что-то не везло; никак не выпадали гоша (одинаковые цифры на зарах). Кямиль киши же был, как всегда, в ударе. Мирзабаба и Гу­лу были пока в роли наблюдателей. Кямиль хлопнул в ладоши.
       - Дорогой, оюн мой!
       Гаджибабе бы остановиться - проиграл он много. Представляя же неминуемое столкновение с Гюльмирой по этому поводу, решил во что бы то ни стало отыграться. Риск был тем более велик, что Гаджибаба по опыту знал: если день неудачный, так неудачный до конца. Но еще более велик был страх перед женой.
      -- Играем последний оюн, я тебе марс поставлю. Так что тас еще
    не твой! - горячо возразил Гаджибаба, надеясь неизвестно на что.
      -- Ну-ну ...
      -- Только закурю ... - Гаджибаба достал закрутку. К нему при­-
    соединились Мирзабаба и Гулу. В душном воздухе распространился характерный запах.
      -- Ответь мне пока на один вопрос, - Кямиль киши явно был в
    прекрасном настроении, - ты вот это самое куришь, а только что на­-
    маз делал.
      -- А нигде не сказано, что анашу курить нельзя! - убежденно оп­-
    равдывался Гаджибаба.
      -- И пьешь между этими святыми делами! - ехидно продолжал Кямиль
       киши.
       - Бог простит! - уже изрядно одурев, махнул рукой Гаджибаба. -
       Все грешные.
      -- Грешные-то все, но не все делают при этом намаз и с благочес­-
    тивой миной везде кричат, что соблюдают орудж (мусульманский пост), - сказал Кямиль киши.
      -- Верно, - согласился Мирзабаба. Но Кямиль киши уже снова
    перешел на шутливый тон.
      -- Пусть делает, что хочет! Лишь бы долги возвращал!
      -- У тебя одно на уме! Сначала еще выиграй! Вот посмотрим! - У
    Гаджибабы вид был не столько отчаянный, сколько отчаявшийся.
      -- Кури, кури, не нервничай! - деланно заботливо подбадривал
    его повеселевший Кямиль.
       На другом конце двора в это время что-то происходило. Очередь человек в десять толпилась у дома Розы ханум.
      -- Да-а! Здорово всех сглазила вчера Тукязбан! - покачал головой
    Гулу.
      -- Ой, не говори! А Роза-то, Роза за свое дело уже по ширвану со­-
    бирает! - подхватил Гаджибаба.
       Очередь к Розе постепенно сокращалась. Люди от нее выходили довольные и счастливые.
      -- А что, - пуская клубы дыма, промычал Гаджибаба, - и я так
    смогу, тем более за ширван! Взял немного соли, покрутил вокруг го­-
    ловы того, кого сглазили, и бросил на газ.
      -- Но соль-то должна ... как сказать ... пощелкать на газе ... по-­
    стрелять ... Значит, соль сглаз взяла ... А если тот, кто снимает сглаз,
    определенной силой обладает, то с человека уходит все без остатка, компетентно разъяснил Мирзабаба. Кямиль киши же смотрел на
    двух разглагольствующих товарищей с насмешливо-презрительной
    улыбкой.
      -- А вот и твою дочь ведут, - кивнул Кямилю киши Гаджибаба. -
    Моя жена сказала, что ей твоя жена сказала, что Ульвию Тукязбан
    опять сглазила, что б она замуж не вышла!
       - Не твоей жены и не твое дело! - заорал на него Кямиль киши.
    Во дворе показался Фарух. Видя, что во дворе много женщин, он
       прошел к мужчинам под навес.
       - Как дела, сынок? - приветливо спросил отец. Своему любимцу
    он всегда улыбался как-то особенно.
      -- Хорошо.
      -- С занятий? - уже строже спросил отец.
    - Да.
       Фарух присел на покрытую чистым одеялом лавочку. Кямиль киши посмотрел на еще курившего Гаджибабу тяжелым взглядом, и тот, поняв его, загасил закрутку, бросил ее и придавил сверху ногой.
       Сам Кямиль, если и курил анашу, (что было не часто) то так, чтобы не видели его дети.
      -- Ну, так вот, - говорил Гулу, - вчера у Тукязбан один глаз был
    снова зеленый. В такие дни она глазит еще больше, чем обычно. То­
    гда лучше ей не попадаться, а то весь день не везет!
      -- Может, ты поэтому сегодня проигрываешь, а? - усмехнулся
    Кямиль киши Гаджибабе.
      -- Кепяк гызы - всерьез отреагировал тот.
      -- Ерунда! - возразил Мирзабаба. - Она сглазила этот инжир так,
    что он перестал плодоносить прямо в конце августа! А глаза при
    этом у нее были оба черные!
       - Она всегда ведьма! - пробубнил, ищущий блуждающими сле­-
    зящимися глазами что-то в песке под столом, Гаджибаба.
      -- Верно! - согласился Мирзабаба, - тогда же змея приползла -
    никогда здесь змей не было! Ее сглаз!"
      -- А у нас холодильник испортился! - добавил уже качающийся
    Гаджибаба.
      -- Ну вот!
      -- А я вчера твою невестку с каким-то мужиком застукал! - без
    какого-либо плавного перехода вдруг ляпнул Гаджибаба.
      -- Как это ... Какую? - строго глядя на него, спросил Кямиль ки­-
    ши.
      -- Твоего Фараджа жену. Стояли и нежно-нежно разговаривали.
      -- Врешь, обкурился!
      -- Не врет! - вмешался Гулу. Я тоже видел в окно. Тогда и понял,
    что правильно тридцать лет свою жену дома держу - даже с ведрами
    за водой во двор под моим присмотром идет!
       - Долго говорили?! Что за парень?! - стал нервно забрасывать
    их вопросами Кямиль киши.
       - Папа! - до этого момента Фарух пытался для себя определить,
    не обманывают ли его уши, и когда понял, что, к сожалению, нет, вмешался в разговор. - Папа! Как можно верить?! Мало ли, какой мог быть знакомый, с которым просто неудобно было не поздоро­ваться и не спросить "Как дела?!", А ведь от болтовни этих "наблю­дателей" какие слухи могут пойти! - Фарух был так возмущен, что даже покраснел.
       Кямиль посмотрел на сына долгим взглядом, размышляя.
      -- Верно! - согласился, наконец, он. - Есть время еще разобрать­-
    ся. - И попробуйте про мою гялин хоть где-то что-нибудь пикнуть!
    Ольдюрярям! (Убью!) - заорал он на товарищей.
      -- Уже Гюльмире сказал, - все исследуя песок под столом, про­
    мямлил Гаджибаба.
      -- Черт! - вырвалось одновременно у отца и сына.
      -- Теперь весь город знать будет! Да еще в перевернутом виде!
    Подлец, трепач, баба! - Фарух резко встал, опрокинув лавочку. Но,
    видя, что Гаджибаба осоловел настолько, что способен был лишь
    изобразить подобие грозного взгляда скосившимися к носу глазами,
    он не стал с ним связываться, а в негодовании ушел домой. Не успела
    за ним с шумом захлопнуться дверь, как прогремел такой взрыв, что
    в окнах домов задребезжали стекла. С Мирзабабы слетела его вечная
    кепка, Гаджибаба подпрыгнул на своей скамье, и приземлился рядом,
    Гулу же не шелохнулся, а открыв рот и выпучив глаза, почесал за
    левым ухом и издал свое любимое междометие: "Пахо!" (Вай!) Кямиль
    киши хлопнул себя по ляжке с возгласом: "Вай, дедем, вай! Бу нядир"? ("Вай, что это?")
      -- Далее все четверо наблюдали следующую сцену: из дома Розы выбежала Гюльназ ханум, волоча за собой охающую и ахающую Ульвию - у обеих волосы были растрепаны, а лица и руки в саже.
       - Ай, джамаат! (Ай, люди!) - вопила во всю Гюльназ ханум, - на этот раз я убью эту гезягятирян (приносящую сглаз) Тукязбан! - она, как одержимая, бросилась к той в дом. Не успели мужчины опомниться, как Гюльназ уже вытас- кивала во двор мирно почивавшую до этого момента Тукязбан, при этом, продолжая визжать:
      -- Так сглазила мою дочь, что соль на газе не просто щелкнула,
    как обычно, а изорвалась! Я тебе за это! - Гюльназ несколько раз
    дернула еще не сообразившую спросонья, что к чему, женщину за во­
    лосы. - Хочешь, чтобы Ульвия дома осталась, да?
      -- Вай-вай-вай! - заголосила обезумевшая от боли Тукязбан. - Бурах мяни! (Пусти меня!) - Она тщетно пыталась освободить свои вихры из цепких пальцев Гюльназ.
      -- И не жди! - ревела вконец обезумевшая Гюльназ, - я тебе
    отомщу за все!
       Наконец, Тукязбан вырвалась и, развернувшись, коронным бро­ском Тайсона налетела на Гюльназ и принялась ее тузить с такой си­лой и уворачиваться от ударов с такой ловкостью, что ей бы позави­довал сам упомянутый боксер,
       Опомнившиеся мужчины бросились разнимать рассвирепевших женщин. Но не тут-то было. Неловкому Гаджибабе досталось в глаз ударом, предназначенным для Тукязбан, Мирзабаба же был сбит с ног ударом в живот получившей маленькую передышку той же Ту­кязбан. Что касается Гулу, он нашел благоразумнее не лезть в самую гущу потасовки, а бегал вокруг с увещевательными криками, типа:
      -- Гуртарын! Далашмайын! Ай,ханымлар! (Прекратите! Не деритесь! Ай,
       уважаемые женщины!)
       Кямиль киши показал себя еще более благоразумным, чем Гулу. Он предпочел вообще не вмешиваться, предоставив слабому полу разобраться без постороннего на то вмешательства, наблюдая, между тем, с безопасного для себя расстояния.
       И, конечно же, сбежался весь двор. Но на этот раз, не все оста­лись наблюдателями. Гюльмира, мстя за подбитого мужа, героически бросилась в самый эпицентр сражения, как всегда, вооруженная сво­ей любимой, уже изрядно потрепавшейся, щеткой. Принять самое активное участие сделала попытку и жена Мирзабабы Рубаба, но, за­видев мужа, который, несмотря на полученный удар в живот, все еще пытался разнять сцепившихся женщин, с визгом бросилась обратно в дом. В самой гуще потасовки уже размахивала руками и ногами Роза ханум, вопя о чем-то, но ее никто не слушал и не слышал
       Со стороны эта сцена выглядела примерно следующим образом: вперемежку женские руки и ноги и время от времени, в методичном порядке, отлетающие от этой основной кучи, имевшие достаточно смелости и отчаяния туда влезть, мужчины: то Гаджибаба, то Мирзабаба.
       Наконец, когда участники битвы выбились из сил, и хоть немно­го стихли крики, выражающиеся в нецензурных выражениях и гром­ких междометиях, все услышали, наконец, что именно так долго пы­талась объяснить дерущимся Роза, аккуратно получавшая в процессе своих, поначалу безуспешных, стараний по тумаку или звонкой по­щечине.
       - Это я, я просто не увидела, что из другой горелки газ идет! Вот
    и получился в конце концов взрыв! И как назло, как раз в тот момент,
    когда я с Ульвии сняла сглаз и бросила соль на огонь!.. Так что сглаз
    не был такой сильный!
       Все остановились и притихли, но разошедшаяся Гюльназ все равно не унималась.
       - Но сглаз все равно был! - вопила она, - я давно зуб имею!
       Мужчины, пользуясь временной заминкой, все же смогли отта­щить ее от принявшей позу ниндзи перед защитой, не уставшей и нисколько не пострадавшей Тукязбан.
       Через 10 минут двор опустел - получившие ранения ушли зали­зывать раны по своим домам. Еще через полчаса к заветному столику под навесом снова стекались мужчины. Мирзабаба хромал, у Гаджибабы сиял огромный синяк под глазом. Сегодня вообще был не его день. Предстояло, к тому же, во что бы то ни стало отыграть у Камиля проигрыш - он видел Гюльмиру сегодня в деле, оценил ее воз­можности как неисчерпаемые и страшно боялся с нею связываться. Ох, давно прошли те времена, когда этого боялась она!
      -- Ну что, еще оюн? - нетерпеливо потирая руки, как ни в чем не
    бывало, спросил Кямиль киши. На него всегда нападала особая ра­
    дость в предвкушении денег. - Только марс тебя спасет!
       -Да! - ответил полуживой Гаджибаба, а внутренний голос все
    шептал: "Остановись, если день не твой, так уж не твой. Проиграешь
    еще больше". Но тут же перед его мысленным взором представал свирепый образ жены, вооруженной своим неизменным оружием, и голос благоразумия сразу же отступал.
      -- Ты что, как не живой? - с подначкой глядя своей жертве в гла­-
    за, спросил Кямиль киши.
      -- Да так ... - Гаджибаба едва дышал, словно кролик перед уда­вом.
      -- Проиграть боишься? Ну, так и не играй! Признай сразу пора-­
    жение!
      -- Да я тебе сейчас марс поставлю! - в отчаянии запротестовал
    Гаджибаба. - Я не боюсь! Просто ... - он начал почему-то оправды­-
    ваться, - мы на чылдах (снятие стресса, прежде всего, путем легкого испуга) с Гюльмирой собрались. Нервы у нас. А от
    этого взрыва я так вздрогнул, что даже расслабился. В общем, эф­-
    фект как на чылдахе получился. Легче стало. Бесплатно. Теперь и
    ехать никуда не надо!
      -- Тебе вообще никогда не надо туда ехать! - засмеялся Кямиль
    киши, - разве твоя страшилище-жена не исполняет для тебя функ­-
    цию чылдаха каждый раз тогда, когда ты, несчастный, просыпаясь
    ночью, видишь ее рядом с собой? Тогда ты не вздрагиваешь и не рас­-
    слабляешься?! - Кямиль киши уже говорил с трудом, потому что по­-
    катывался со смеху. Ему вторили Мирзабаба и Гулу.
      -- Однажды я ее неожиданно темным вечером увидел у ворот и --
       Мирзабаба остановился, ему мешал душивший его смех. - Чылдах гялят эляйир (Не дословно: ничего не стоит) по сравнению с эффектом от неожиданной встречи с Гюльмирой! Ха-ха-ха!
       Гулу согнулся в три погибели и сотрясался в неистовом смехе. Так он не смеялся еще со смерти жены. Когда же все успокоились, Гаджибаба, до этого без ясного выражения на лице переводивший взгляд с одного товарища на другого, вдруг залился таким хохотом, который в простонародье называется ржаньем.
      
       * * *
      
       Возмущенный Фарух поднялся в свою комнату, расположенную на втором этаже и выходившую на улицу балконом. Когда-то этот балкон хотели закрыть, но дело закончилось лишь грудой кирпичей, аккуратно сложенных в углу.
       Фарух прилег на диван и закрыл глаза. Но и здесь маячили Гаджибаба со своими сплетнями, такие же словоохотливые Мирзабаба, Гулу и отец. Завертелась, затем, неугомонная мать, потерявшая вся­ческий стыд и совесть.
       Его потянуло курить, и он вышел на балкон. Затянувшись, зашел обратно в дом - он не мог найти места от злости на этого бездельни­ка и тунеядца Гаджибабу. Выйдя снова на балкон, вдруг услышал странный заунывный вой, доносившийся откуда - то снизу. Пере­гнулся через перила - и ... вот он собственной персоной! - сидит на корточках под балконом, раскачивается и издает эти протяжные, очень напоминающие кошачьи песнопения в марте, звуки. Время от времени Гаджибаба хватался за косматую голову и горько причитал:
       - Несчастный я, несчастный! Ай, дурак! Что я натворил! Что
    скажу жене?! Вай-вай-вай! Лучше б на мою голову с неба кирпич
    упал, чем на глаза Гюльмире попасться!
       Недолго думая, Фарух взял кирпич (правда, выбрал не очень большой) и преспокойно отправил его "с неба" на глупую голову Гаджибабы.
       - А-ай-ай-ай! - завопил тот. Падение кирпича, смягченное гус-­
    той шевелюрой Гаджибабы, пришлось о самую макушку. Оконча­тельное же его приземление произошло у самых ног потерпевшего.
    Гаджибаба тут же вскочил и уставился на небесное оружие с выра­    жением неимоверного ужаса на лице, смешанного с удивлением и
    благоговением.
      -- Ай, Аллах! Гурбан олум сяня! (Не буквально: Господи, молю тебя!) - воскликнул он, - ты слиш­ком буквально понял. - Держась за голову, все же догадался посмотреть наверх. Но никого не увидел.
      -- Пахо! - Гаджибаба почесал затылок. Было настолько больно,
    что он решил, что это может быть только знамение свыше.
       -Ай, Аллах! Гурбан олум сяня, а нельзя, чтобы так на меня
    деньги упали? - Он воодушевлено подставил голову. - Всего немно­го ... Хотя бы то, что проиграл ... 100 баксов ... А? Лучше 200, да ...
    Пожалуйста...
       Но ничего больше не упало сегодня на косматую голову Гаджи­бабы. Если день неудачный, так неудачный до конца.
      
      
       * * *
       Нармина сидела на диване в глубокой задумчивости. Воспоми­нания, коварным сюрпризом врезавшиеся в ее, пусть не безоблач­ную, но устоявшуюся жизнь, внесли в ее душу смятение. Ведь Эльхан был давно забыт, а с ним и чувства безумной, страстной любви и глубокой горькой обиды. И не то, чтобы что-то воскресало в ней снова. Просто в ней столкнулись два мира, прошлый и настоящий -такие разные, что охватить их одновременно своим разумом она не могла. Она лишь надеялась, что Эльхан больше не попадется ей на пути, а Фарадж не убьет в ней остатки той любви, которую она к не­му еще испытывала.
       В окне показался Фарух - против обычного, он не улыбался.
      -- Привет!
      -- Привет, Фарух! Заходи!
      -- Н- нет! Тороплюсь. Как дела?
      -- Нормально. - Нармина вздохнула. Фарух тоже молчал, но
    видно было, что он хочет что-то сказать, но не знает, как.
      -- Я не даю тебе советов ... но, - нерешительно, наконец, начал
    он. - Затем посмотрел на Нармину. Та уже ожидала услышать нечто
    тревожное. - Но старайся, - продолжал он, - когда происходит что-
    то непредвиденное, но располагающее к ... сплетням, опередить всех
    и первой сообщить мужу правильную версию.
       Нармина сразу поняла, о чем идет речь.
       - И уж, конечно, ты, по чистоте душевной, и не догадалась этого
    сделать ...- Фарух грустно улыбнулся.
       Нармина покачала головой. Как ни старалась она понять этот новый для нее мир и найти возможные способы выживания в нем, ей не хватало ни склада ума для этого, ни опыта, ни душевных сил. Она просто была, как говорят, не из того теста, и ее внутренняя природа была глубоко чужда природе той среды, в которую она, волею судь­бы, попала. И было вполне закономерным, что ее сущность не могла измениться ни под влиянием внешних обстоятельств, ни из сознания личной необходимости в этом.
      -- Спасибо тебе, - подавленно прошептала Нармина своему на­
    стоящему другу. Тот ответил ей слабой улыбкой.
      -- Погода меняется, - бросил он, бегло взглянув на совершенно
    ясное небо, и быстро вышел в ворота.
       Нармина осталась наедине со своими тяжелыми мыслями. Она видела, что этот мальчик, который был моложе ее на шесть-семь лет, представлял собой ценное сочетание ума, проницательности, где на­до хитрости и твердости характера. В нем не было и доли наивности и легковерия Фараджа, он прекрасно знал истинное лицо своей род­ни и ни за что и никогда не поддался бы на их уловки, как, увы, под­давался Фарадж. Только как среди подобных людей мог вырасти та­кой самородок, который, ко всему прочему, был прямодушным, доб­рым, озорным и веселым юношей - Нармина никак не могла взять в толк.
       Пришел от матери Фарадж. Как всегда, сытый и чем-то недо­вольный. Но благодаря Фаруху, Нармина на этот раз догадалась, чем. Она решила пока молчать и ждать, что будет.
       Фарадж сидел у телевизора, искоса поглядывая на жену. Взгляд был недобр.
       - Нармина, - наконец, проговорил он, - думаю, пришло время
    сказать тебе ... - Он резко встал и подошел к ней. - Ты слишком
    много работаешь, более того, много думаешь о работе, и, вероятно,
    поэтому не можешь или не хочешь иметь детей.
       Фарадж затронул больную тему - до сих пор супруги как-то из­бегали говорить об этом, и тем более, никогда не упрекали друг дру­га.
      -- Но Фарадж ... Какая связь? - только и вымолвила растерянная
    Нармина.
      -- Я не знаю! - взорвался вдруг Фарадж, - не знаю! И вместо то­-
    го, чтобы пойти к врачу, ты только и ходишь, что на работу!
      -- При чем тут работа? Она мне не мешает пойти к врачу, если
    хочешь. - Нармина прекрасно понимала, что Фарадж просто нашел
    предлог. Она давно чувствовала, что он склоняется к тому, чтобы
    запереть ее дома.
       -Ты и с домом едва управляешься. Работать может та женщина,
    которая все успевает! - И здесь Нармина поняла, откуда ветер дует. К
    тому же вдруг вспомнила слова Фаруха про погоду. Она засмеялась.
      -- Что тут смешного?! - крикнул Фарадж.
      -- А то, что с самого начала разговора ты не сказал . ни одного
    собственного слова!
       Фарадж тяжело задышал.
      -- Напрасно ты из меня делаешь безвольного дурака, Нармина!
      -- Делать из тебя дурака не надо! - окончательно вышла из себя
       Нармина.
       Фарадж угрожающе сделал шаг к жене, но та и не двинулась с места. Он также остановился, всем своим видом показывая, что ему стоило невероятных усилий сдержаться.
       - Эх ты ... - покачала головой Нармина с видом такого разоча­-
    рования, которому уже просто нет предела, - ты что, ударить меня
    хотел?
       Воцарилось молчание. Судорожно проглотив слюну, его прервал Фарадж.
       - Что бы я ни хотел, я не сделал этого. - Он выглядел подавлен­-
    ным и расстроенным. - Но все же подумай о том, чтобы уволиться. -
    Он стал чеканить фразы железным тоном. - Я не хочу приходить с
    работы в пустой дом, и не хочу слышать о тебе черт знает что!
       - Что?! Что ты слышишь обо мне? И даже не так ... Чему ты
    веришь обо мне?! Ведь пойми, Фарадж, у нас с тобой не будет ни
    настоящего, ни будущего, если ты будешь верить всему, что говорят.
    Разве ты не видишь, что люди вредят нам?!
      -- Зачем?! Кому мы мешаем, чтобы нам вредили?
      -- Ты и вправду не понимаешь?
      -- Да, не понимаю!
      -- В этом-то вся и беда! Что ты ничего не понимаешь. Абсолютно
    ничего!
      -- Хорошо! Я непонятливый! Тогда скажи мне пожалуйста, с кем
    это ты так мило беседовала прямо перед нашими воротами в субботу
    в полседьмого? Только не говори мне, что встретила бывшего одноклассника.
      -- Как ты осведомлен. И с кем, ты думаешь, можно мило беседо­-
    вать, как ты сам заметил, прямо перед нашими воротами?! Конечно
    же, как раз именно с одноклассником! И не оскорбляй меня нелепы­-
    ми намеками! Мы просто поздоровались и спросили друг друга о
    том, у кого что изменилось за эти годы! Разве это не естественно?
      -- Да, естественно! Если бы ты сама мне об этом рассказала!
       - Впредь буду умнее! - Нармина подошла вплотную к Фараджу
    и попыталась склеить то, что похоже, было уже разбито вдребезги. -
    Только если между нами не будет доверия, нам вместе и делать нече-­
    го ... Понимаешь?
       Фарадж молчал, опустив голову и заложив руки в карманы. За­тем проговорил:
      -- Ты даже не представляешь, как дорога мне ... И я хочу, чтобы
    ты больше думала обо мне и о ребенке, которого я так хочу. Работа
    тебе мешает. Работа - нам мешает. Настало время ответственно по-­
    дойти к нашим семейным проблемам. Это бесповоротное мое реше­-
    ние.
      -- Но ты обещал, когда мы были обручены, что не будешь мешать
    мне работать! - Нармина была в отчаянии.
      -- Обстоятельства изменились. - Фарадж решительно вышел из
    дома, и Нармина знала, что спорить с ним бесполезно.
      
      
       * * *
      
       Фарух вернулся домой и застал отца перед телевизором. Тот нервно нажимал кнопки пульта - был явно не в духе.
       Фарух проследовал на кухню, где с присущим ему аппетитом, разделался с обедом. Затем вернулся в гостиную и сел подле отца. Оба молчали. Фарух прекрасно знал, о чем сейчас пойдет речь.
       -Ограш Искендер! - сказал, наконец, Кямиль киши, все про­должавший нервно нажимать кнопки пульта. - Телефон поменял!
      -- Ты уверен? - просто, чтобы не оставлять без внимания отца,
    спросил Фарух.
      -- Так и есть! А деньги у него есть - мне Энвер сказал, что он
    машину продал. Подонок! Продал - верни! И зачем я ему отдал эти
    деньги? Пожалел, называется! Жена умерла, не на что яс было де­лать! А теперь для собственного сына свое же не могу взять!
       Речь шла о том, что находящемуся в России Сираджу, мужу Гамиды. срочно понадобилась немалая сумма денег. Что там с ним произошло, конкретно было неизвестно, но в противном случае, как он сообщал, его ждала тюрьма.
       -Послушай, сынок, зайди к Искендеру. Обязательно. Скажи, что папа требует ... раз машину продал.
       - Но папа ...
      -- Да, да, пойди, помоги отцу! - вмешалась тут Гюльназ ханум,
    только что вышедшая из комнаты вместе с Ульвией. Обе были на­-
    рядно одеты.
      -- А вы куда собрались? - спросил Кямиль киши.
      -- Да так ... пойдем с дочкой, пройдемся ... Тебя никогда из дома не
       вытащишь!
       -Гара мяни басынджа... (Поговорка, смысл которой в том, что человек
       свою вину стремится переложить на другого) - насмешливо сказал Кямиль киши. - Небось, опять к гадалке, а?
      -- Ты бы, Уля, чем по гадалкам ходить, лучше б характер изме­нила, может, какой осел и взял бы! - съехидничал Фарух.
      -- А ты бы лучше свой нос при себе держал - сам осел и есть! -
       огрызнулась Ульвия.
      -- Ладно вам, - остановила ссорящихся брата и сестру мать, -
    каждый при своем деле! Ты, Фарух, лучше к Искендеру пойди, а на­ши дела тебя не касаются.
      -- Ах, эти женские дела! - сгримасничал Фарух.
       Но мать и дочь вышли уже во двор, при чем вид имели довольно таинствен-
       ный,
       Все дело в том, что Гюльназ ханум задумала нехорошее. Навяз­чивая идея любым путем изгнать Нармину из семьи не давала ей по­коя, и она решилась на крайнюю меру. Как обычно, в своих темных делах сообщницей своей сделала Ульвию. Та отличалась крепостью характера и редким умением держать язык за зубами. Вечные тайны и постоянные шушуканья между матерью и дочерью раздражали не только Кямиля киши, но и трех братьев. Тем не менее, этот союз был нерушим, несмотря на то, что между двумя его членами в последнее время установились не очень хорошие отношения. Гюльназ при лю­бом случае упрекала Ульвию в том, что она "еще незамужем", за чем, конечно же, прежде всего, скрывалось материнское горе и обида за "оставшуюся дома дочь". Ульвия же не прощала матери ни одного подобного упрека. И без того ущемленная в таких столкновениях с матерью, она вообще не находила себе места. Но самое неприятное во всем этом было то, что жизненные неудачи сделали из Улъвии злобное, вредное, завистливое и подлое существо. Прав был Фарух, когда сказал про ее плохой характер - он был всегда таков, но теперь в нем обострилось все самое скверное.
       Они зашли в квартиру на третьем этаже пятиэтажного дома. Их встретили хозяйка - женщина лет шестидесяти и ее двадцатипяти­летняя дочь.
      -- Иди, дочка, приготовь нам чай и не спеши! - приказала хозяй­ка дочери, и когда та удалилась, а гости расселись, сказала:
      -- Ну что, Гюльназ, снова встретились по старой дружбе! - она с
    опаской покосилась на Ульвию.
      -- Можем спокойно говорить при ней, - попыталась успокоить ее
    Гюльназ. - Моя дочь уже взрослая.
      -- Вижу.
      -- Я Ульвие рассказала о том, как ты мне помогла много лет на­зад.
      -- Не уж-то все?
      -- А что? Ты помогла сохранить мне семью. А ей - отца.
      -- Я бы сделала то же самое! - вставила Ульвия.
      -- Да ... - серьезно покачала головой хозяйка. - Я помню, в каком
    ты состоянии была, когда Пакиза привела тебя ко мне. Только и по    вторяла, что муж к армянке уходит. К Карине какой-то, кажется ...
    Кстати, он так и не догадался, куда она делась?
      -- Нет. Но целых два года ходил, как убитый. И я долго боялась,
    что она сама найдет его и расскажет.
      -- Не-ет, Куда уж там. Ее так проучили, что она, наверное, до сих
    пор в кошмаре. Как миленькая, сама его выгнала!
      -- Но я с нее глаз не сводила, Она очень быстро обменяла кварти­-
    ру, а в 90-м году уехала.
       Воцарилось молчание. Его прервала хозяйка,
      -- Ну, насчет твоего дела, Я думаю, это будет нелегко, прежде
    всего, потому, что твой сын может не поверить.
      -- Поверит, Ада, поверит! Он уже готов. Я все к этому подвела.
      -- Ну ты на это мастер, я не сомневаюсь.
       Все трое засмеялись, затем снова воцарилось молчание, которое было Гюльназ верно истолковано. Она вытащила из сумки малень­кую коробочку и открыла ее. Там лежали бриллиантовые серьги.
      -- Примешь?
       Ада взяла серьги в руки и стала их осматривать,
      -- Ты же понимаешь, что я такими делами не промышляю, и ни-­
    когда не промышляла. Тогда это было тебе услугой и сейчас будет.
    По старой дружбе.
      -- Я знаю, Ада.
      -- Но просто скажи мне. Чем тебе так не угодила твоя невестка?
    Можешь и не говорить.
      -- Абсолютно всем! - с готовностью ответила Гюльназ ханум. --
    Да и племянница у меня... Хочу, чтобы гялин своя была ... Я давно обещала сестре, она до сих пор в обиде на меня.
      -- Эта та, что вам деньги раньше давала? Жена директора магази­на?
       -Да.
       - Ну, теперь все ясно. Возьмешь ее дочку - и снова доить начне­те. По крайней мере, ясен мотив. - Ада засмеялась низким вульгарным смехом, но на этот раз в единственном числе.
       Снова воцарилось молчание, но Ада прервала его:
       - Ну и как ты себе это представляешь, Гюльназ?
       - Это ты должна представлять, а не я!
    Ада закурила сигарету и затянулась.
      -- Я к тому, что это сложно. Да и опасно! И давай начистоту.
    Дочь-то что привела?
      -- Да она ... она - надежная, Ада! Она еще не то знает.
      -- Это ты говоришь. Тебя-то я знаю! Но кто ее-то знает, мать ее ...
      -- Вы не волнуйтесь, - попыталась заверить Ульвия, но Ада пре­рвала ее:
       - Я и не волнуюсь. Потому что в случае чего, тебе не поздоро-
    в    ится еще больше, чем вашей жертве.
      -- Ой! - ахнула Гюльназ. - Не бойся ты! В первый раз, что ли.
    Е    ще раз говорю, моя дочь ..,
      -- Ладно! - прервала ее Ада. - Я предупредила. А теперь перейдем к делу. И я еще раз спрашиваю. Как ты себе это представляешь? У вас же общий двор. Кто поверит, что твоя невестка решилась кого- то принять среди бела дня, да на виду у всех! А? Да твой сын первый не поверит! Не круглый же он осел, в конце концов!
       - Он не осел, но он поверит. Во-первых, я уже сказала, я подго­товила его. Он уже настроен. Во-вторых, это, все-таки, не Фарух! Вот моего младшего не проведешь!
       -Ха-ха-ха! Все ясно ... Ну а ... как подопрет, как будешь с младшим разбираться, а-а?
      -- Там видно будет! А пока мне бы со старшим все прояснить ...
    Послушай меня, Ада ... В следующую пятницу все идут на свадьбу -
    сын Али из соседнего двора женится. (При этих словах Гюльназ осеклась). Я выяснила у Фараджа, что жена его на свадьбу идти
    не собирается - эта воображала, видите ли, нашего общества избега­ет.
      -- Это несерьезно. Как можно рассчитывать на то, что двор будет
    пустой?
      -- Ты не поняла, Ада! Даже хорошо, если увидят, что к ней ...
    пришли.
      -- Да ... Теперь мне, по крайне мере, ясно, как ты все это себе
    представляешь,
      -- А я тебе для верности позвоню, когда можно будет начинать.
      -- Начинать! - Аду это слово снова рассмешило. Вдруг неожи­данно резко она стала серьезной. Понизив голос, она спросила, глядя
    Гюльназ прямо в глаза:
       - До каких пор ты бы хотела, чтобы мои ребята зашли?
    От этого взгляда Гюльназ немного опешила.
      -- Не очень далеко ... - В душе ее что-то екнуло. - В общем, я
    тоже дочь имею. Я только хочу, чтобы мой сын отказался от нее и
    женился на моей племяннице.
      -- Но значит, что? Коротко и ясно? - Ада продолжала выжидаю­ще смотреть на Гюльназ.
      -- Но ... Я не знаю, - вконец смешалась Гюльназ, только сейчас
    как следует понимая, во что ввязывается. До сих пор ее поступки
    можно было назвать гадкими, но все же существовала еще некая
    грань, отделявшая их от настоящей, преступной подлости.
      -- А кто знает? За что ты платишь, а?
      -- Вообще-то ... Не за то, чтобы мне в ад попасть.
       Ада снова засмеялась, но затем сдержала смех и, качая головой, осовело уставилась на Гюльназ.
       -Так ты еще и в рай, между делом, рассчитываешь попасть?!
      -- Хватит! - Гюльназ резко встала. - Я хочу, чтобы мой сын по­верил, что его жена - проститутка. Вот и все!
      -- И ты считаешь, что это можно устроить, не причинив вреда
    жене твоего сына? - невозмутимо спросила Ада.
      -- Делайте, что хотите! - вдруг вмешалась Ульвия, видя замеша­тельство матери. - Только пусть в конце концов будет так, как сказала мама - мой брат откажется от нее!
       Ада пристально посмотрела на Ульвию. Затем вдруг снова захо­хотала.
      -- И вы обе думаете, что мне нужно мараться больше, чем вам?!
    Да мне просто было интересно, как далеко вы готовы зайти! Ты,
    Ульвия, я вижу, еще большая стерва, чем твоя мать. Далеко пойдешь!
      -- Ну так, стерва номер один, ты берешь серьги? - нетерпеливо спросила Гюльназ.
      -- Беру! И в день свадьбы сына Али (она произнесла эти слова медленно и насмешливо, переводя взгляд с Гюльназ на Ульвию и
    обратно), жду твоего звонка.
      
      
       * * *
      
       Все это время Эльхан находился в полном замешательстве. Мысли и эмоции спутались, и он потерял всякий ориентир в совер­шающихся в его жизни событиях. Его возвращение в Баку, неспо­собность наладить жизнь по душе, неожиданная встреча с убийцей отца, решение единолично вершить суд, неожиданная встреча с Нарминой, всколыхнувшая прежние чувства, да еще в такой момент и при таких обстоятельствах. Это безумное совпадение затормозило все его безумные планы. Он не знал, что делать дальше - все перепу­талось, а решимость отнять жизнь у другого человека блекла с каж­дым днем.
       В доме вообще была ужасная обстановка. Ремонт в соседних квартирах был в самом разгаре, беспрерывный стук безбожно дейст­вовал на и без того расшатанные нервы Эльхана, а звуки дрелей со всех четырех сторон нещадно сверлили его мозги. И в этом психоло­гическом кошмаре ожила его решимость вершить самосуд во что бы то ни стало. А Нармина, которая к лучшему или худшему оказалась как раз в том месте, где он должен был совершить задуманное, возможно, поймет его. Не она ли когда-то ему твердила, что убийцу его отца непременно накажет Бог ... Он, Эльхан, и будет орудием этого наказания, а другого пути к справедливости он не видел.
       Матери он ничего не рассказал. Он, конечно, постарается не по­пасться полиции, но шансов на это, как он понимал, было мало. В крайнем случае, отсидит, но со спокойной совестью. Мать только жалко, но она, сквозь слезы о нем, хоть немного вздохнет спокойнее. А больше на всем белом свете у него никого не было, после Нармины никого и не любил. Теперь же, неожиданно встретив ее замужней женщиной, он не собирался выступать в роли дьявола-искусителя и рушить ее устоявшийся покой. Вот только еще раз, одним глазком взглянуть бы на нее напоследок. Она стала еще красивее.
       Эльхан бежал из дома - подальше от разламывающего мозги монотонного шума. От мыслей же бежать было некуда. И в очеред­ной раз он ясно ощутил, что этот кошмар будет преследовать его всю жизнь, и освободиться от него поможет лишь смерть врага.
      
      
      
       * * *
       В мяхялля, под навесом за заветным столиком сидели Гаджибаба, Гулу и Мирзабаба. Был день, делать было, как всегда, нечего. Нарды лежали сложенными здесь же на лавочке. Все трое курили, распространяя вокруг себя едкий, характерный запах.
       Гаджибаба едва оправился от семейной сцены, которая обош­лась ему еще одним синяком, но уже под другим глазом. Он был особенно не в духе еще и потому, что жена лишила его даже тех ми­зерных карманных денег, которых едва хватало на одну бутылку че­рез день. И хотя ему было все равно, за чей счет пить, тем не менее, он себя чувствовал очень скверно.
      -- Мирзабаба, - проговорил задумчиво он, - скажи, как ты так се­бя поставил с женой, что она и дома сидит, и все в доме делает, и те­бя боится?
      -- Ха-ха, - ухмыльнулся Мирзабаба, - между тобой и мной разница, а в ней и ответ. Твоя жена бьет тебя, а мою жену бью я, При чем не реже трех раз в неделю.
       -Три раза в неделю и слышим! - вставил Гулу.
       -И в молодости ей спуску не давал! - продолжал Мирзабаба с тем выражением лица, с которым придаются самым приятным и ро­мантическим воспоминаниям, - что не так, она сразу это ощущала физически!
      -- Да в молодости и я ... - вздохнул Гаджибаба, - да только те­перь...
      -- Самому достается? - усмехнулся Мирзабаба. - А хочешь глав­ный секрет, чтобы жена всегда при деле была? Так вот ... Она у меня всю жизнь по два обеда в день готовила! При чем каких! Если днем - долма - то вечером - кутабы, если днем душбара, то вечером домаш­ний аришта (лапша).
      -- Вай! - завистливо вырвалось у Гаджибабы.
      -- И у меня было так! - сказал Гулу. - Жена с кухни носу не
    показывала, пока Аллах не призвал. И если не подавала вовремя, или
    что с обедом не так - то получала! Верный способ, что б на месте
    сидела.
       Разговор прервался, потому что во дворе появилось новое лицо. Это был мужчина лет пятидесяти, солидно одетый и представитель­ный. Все знали, что он, имея семью, ездил к Фергане ханум, жившей с сыном в дальнем конце мяхялля. Поговаривали, что этот ребенок был от него.
       - Ну, теперь твоя очередь, - толкнул плечом Гаджибабу Гулу.
    Когда мужчина поравнялся с ними, Гаджибаба жалобным голосом обратился к нему:
       - Юсиф муаллим. Дайте ширван (денежная единица, 10 000 манатов) как нязир! (милость нищему в честь Аллаха) Только что намаз
    делал. Во имя Аллаха ...
       Юсиф муаллим остановился, как вкопанный, затем с нескрывае­мым презрением достал из бумажника ширван и бросил на стол. Все трое весело загоготали.
       -Ай, чох сагол! (Ай, спасибо!) - Гаджибаба не стал даже дожидаться, пока тот
    войдет в дом Ферганы ханум, и тут же направился за угол за дешевой
    водкой. Через десять минут все значительно повеселели.
       - На свадьбе у Али вообще весело будет! - мечтательно произ­нес Гаджибаба.
      -- Не очень надеюсь, - снова усмехнулся Мирзабаба, - в Гюлю-
    стане сейчас делают только скупцы! На свадьбе у сына Кямиля как
    пошли голодные, так и пришли! Я дал 50 долларов, а поел и выпил
    на ширван, если не меньше!
      -- Зато сколько денег собрал, а-а! - взмахнул руками Гулу.
      -- Да! Умный человек! - похвалил его Гаджибаба. Похвалил по­тому что знал: когда Кямилю от кого-то из собеседников станет из­вестна какая-нибудь версия этого разговора (что обязательно про­изойдет), то ему особенно непоздоровится.
       Воцарилось молчание, прерываемое изредка чмоканьем. Две не­большие бутылки были уже распиты.
      -- А я на свадьбу надену туфли за 80 долларов! - похвастался
    Гаджибаба.
      -- Кто купил? Уж не жена ли? - опять усмехнулся Мирзабаба.
      -- Какая разница? Факт то, что я одеваю туфли только за 80 дол­ларов!
      -- Ты счастливый человек, что, сидя здесь, надеваешь туфли только
    за 80 долларов! - уже засмеялся не в шутку захмелевший Мирзабаба.
      -- А я надену костюм за 200 долларов! - гордо заявил Гулу.
      -- Ладно, Рубаба, наверное, уже гюрзу (национальное блюдо, напоминающее пельмени) приготовила, пойду. -
    Мирзабаба поднялся и нетвердой походкой направился в дом.
       Ос­тальные тоже пошли по домам. Причем Гаджибаба являл собой жи­вую картину печали и уныния - Гюльмира после его проигрыша устроила ему жизнь в духе режима Пиночета.
       Мирзабаба первым скрылся в дверях. Через пару секунд оттуда послышались протяжные вопли его жены, к которым все во дворе давно привыкли и на которые никто уже не реагировал.
       - Хоряк (еда) слишком горячий! - орал также Мирзабаба, - а я уже
    пришел!
       Жена знала, что спорить с ним бесполезно и покорно сносила побои.
      
       * * *
       За два дня до свадьбы неожиданно выяснилось, что свадьба сына Али состоится не в Гюлюстане, а в палатке неподалеку от его двора. Причем даже приготовление различных яств и деликатесов взяли на себя женщины его семьи.
       Как не были разочарованы приглашенные соседи, но, тем не ме­нее, идти все же собирались. Однако к этой ситуации как нельзя луч­ше подходила поговорка о некоем "фраере", которого "сгубила жад­ность". Подходила потому, что Али, собравшегося как можно боль­ше выгадать со свадьбы сына, ждало великое разочарование: никто из приглашенных за пребывание в палатке вместо ресторана не соби­рался раскошеливаться больше, чем на 5 ширванов (денежная единица, равная 50 000 манатов). Правда, он пока еще этого не знал и считал себя самым умным.
       Наконец, наступил долгожданный день, о котором говорили, ко­торый обсуждали и к которому готовились по меньше мере три ме­сяца. Женщины купили или сшили наряды, причем бегали друг к другу, примеряя их и обмениваясь советами, по несколько раз в день.
       Гюльназ приобрела себе красивый (в ее вкусе) костюм, но осо­бенно она постаралась позаботиться о дочери. Ульвия сама выбрала в ЦУМе (Центральный универсальный магазин) материал и сшила себе в ателье платье с легким декольте. Как говорят, надежда умирает последней, и она еще надеялась пле­нить хоть какое-нибудь мужское сердце. На это отчаянно надеялась и Гюльназ ханум. Невестке же Гамиде приобрели наряд на толкучке, "в аэропорту", в контейнерном ряду, переполненном ширпотребом.
       О Нармине же никто и не вспомнил, Фарадж считался в семье при деньгах, и ему с самого их обручения предоставили самому забо­титься о жене. Кроме того, Нармина объявила, что вряд ли пойдет.
       Тукязбан ханум, Роза ханум и Гюльмира поехали в "Аэропорт" вместе. Они туда долго ехали, много сплетничали и получили огром­ное удовольствие, какое иные люди получили бы от автобусной экс­курсии по улицам Петербурга. На толкучке также испытали пределы счастья и удовлетворения и приобрели себе все, ради чего приехали. По дороге обратно у них были счастливые и одухотворенные лица, говорившие о том, что все, ради чего только и может родиться чело­век, они в своей жизни познали и испытали. Но даже такие удовле­творенные, они не стали терять время даром и снова дали бурный ход своим языкам. И если верить в серьезность поговорки о горящих ушах, то они в этот день особенно горели у всех без исключения. У Нармины же их температура должна была бы достигнуть не менее 100 градусов.
       Поговаривали, что для Ферганы ханум её любовник купил нечто умопомрачительное и сногсшибательное. Она же никому ничего не показывала, желая в день свадьбы произвести особый фурор.
       Для жены же Мирзабабы Рубабы все это время всеобщих приго­товлений к свадьбе было временем уныния и тихой зависти. Мирзабаба, чтобы она "сидела на месте", ничего ей покупать не собирался (к чему, впрочем, она давно уже безуспешно пыталась привыкнуть). И, чтобы она не смела даже заикнуться об этом, он (для верности) отвесил ей три-четыре внушительных и звонких оплеух. Смирение было обеспечено.
      
      
       * * *
      
       Звуки зурны под методичный ритм нагары разносились по всей округе. В большой палатке царили радость и веселье. Не вписывался в общее настроение сидящий прямо у входа "собиратель" денег. Пе­чальный вид был и у слоняющегося по палатке хозяина свадьбы Али.
       Жених и невеста сидели в самом конце "зала" за "особым" сто­ликом, отличающимся от остальных тем, что был немного повыше. Оба выпрямились и не допускали никакого лишнего движения. Оба напустили на себя небывалую важность и, как памятники, напряжен­но и бесстрастно взирали со своего пьедестала на усердно работаю­щих челюстями и танцующих гостей. Оба не улыбались и не ели, что соответствовало не только обычаям, придуманным не Бог весть кем еще до сотворения Адама и Евы, но и являлось к тому же признаком хорошего тона и воспитанности молодых. Таким образом, весели­лись все, кроме виновников торжества, ерзавших в июньскую жару в своих неудобных креслах и с нетерпением ожидавших окончания своей собственной свадьбы. Что же касается самих гостей, то им до молодых вообще не было никакого дела - они были забыты в своем темном углу, в котором, мучаясь и проклиная долго тянущееся вре­мя, отдавали дань никому не нужным условностям.
       Гюльназ ханум заняла место поближе к невесте из довольно практичных соображений. Около жениха сидели два его неженатых друга. Ульвия напустила на себя вид ужасной скромницы и время от времени направляла на них свой взор, в котором непроизвольно про­глядывало невыразимое, дошедшее до предела, страдание, и отчаян­ная, немая просьба ко всем, кто мог бы эти страдания прекратить. Гамида сидела рядом с золовкой и, основательно наевшись, бросала на свекровь умоляющие взгляды, чтобы та разрешила ей потанце­вать.
       Кямиль киши с Фарухом сидели поодаль. Кямиль лениво ел, ру­гая в душе последними словами жену, забравшуюся так близко к му­зыкантам. Что касается Фаруха, то он вообще не находил себе места от жары, оглушительной музыки, глупых разговоров и куриного лявянги (национальное блюдо), от которого у него началась изжога.
      -- Лявянгия гоз да гоймайыблар (В лявенги даже орехи не положили) - громко ворчала Тукязбан, сидевшая за соседним столиком в компании Розы и Гюльмиры. Гаджибабу куда-то послали за водой.
      -- У отца невесты в районе целых три отары овец! - сообщила
    всем Роза ханум, - вот и взяли.
      -- Да, - подхватила Тукязбан ханум, - ее отец - друг Али.
      -- Я слышала - родственник, - убежденно заявила Гюльмира.
      -- В смысле, Али сына на баранах женит?! Ха-ха! - засмеялась
    сидевшая рядом женщина, соседка Али.
       Появился Фарадж и сел рядом с отцом,
      -- Нармина дома? - заботливо спросила Гюльназ ханум.
      -- Да ... Устала ... Отдыхает.
       Гюльназ ханум пошла танцевать, потащив за собой скукожив­шуюся от скромности Ульвию, развернувшись так, чтобы та танце­вала поближе к неженатым друзьям жениха. Танцуя с блаженным выражением лица, она, между тем, вынула мобильный телефон и ку­да-то позвонила. Фарух непроизвольно услышал обрывок фразы: " ... все уже здесь", на что, конечно, не обратил внимания.
       Музыканты играть перестали, и мать и дочь последовали на свои места. Микрофон взял тамада (ведущий свадьбы) В этом промежутке раздался треску­чий голос Тукязбан на всю палатку: "Газмаг даш кимидир э-э-э!" (Газмаг как камень). Возглас сопровождался выразительном жестом руки, помахавшей высоко над головой злополучным газмагом. Все притихли, а Фарух едва сдержал смех. Но тут тамада заговорил, и все переключились на него.
       Без всякого разнообразия прошло еще некоторое время. Фарух почувствовал, что больше сидеть не может, и вышел из палатки.
      
      
       * * *
       Нармина тоже была далеко не ангелом и не пошла на свадьбу специально. Она не находила в себе сил далее полчаса пробыть в об­ществе этих людей, да к тому же, неизвестно почему, так враждебно к ней настроенных. Да и Фарадж особенно не настаивал - в послед­нее время отношения между ними сильно испортились. Нармина чувствовала, что ее муж не доверяет ей так, как прежде, и это ее очень сильно обижало и оскорбляло.
       Был июнь, Нармина была в отпуске. Вопрос о том, вернется ли она на работу вообще, оставался открытым. Она прекрасно понима­ла, что родня ее мужа пыталась "остричь" ее "под свою гребенку" и сделать похожей на Гамиду - безответное, тупое существо, находя­щееся в доме на правах прислуги. Она также видела, что кое-кто из семьи вообще был бы рад их с Фараджем разводу. Но даже не это глубоко ранило чуткую душу Нармины. Сокрушало ее то, что Фа­радж то ли не мог, то ли не хотел понять этого.
       Обремененная такими тяжелыми мыслями, Нармина присела у телевизора. Шла какая-то старая советская комедия - это могло ее хоть немного развлечь. Дверь запереть и не подумала, легкая зана­веска колыхалась на летнем ветерке.
       Нармина услышала какой-то шорох позади себя, и тут же - звук запираемой двери. Она оглянулась, и к своему ужасу, увидела двух мужчин, быстро повязывавших лица платками. Далее все произошло до безумия быстро. Не дав Нармине опомниться, один из них зажал ей рот, другой же плотно прикрыл окно и добавил громкость телеви­зора. Тот, кто зажал Нармине рот, со страшной силой бросил ее на диван.
       Еще никогда Нармина не испытывала такого страха. На какое-то мгновение она оцепенела, но через некоторое время неимоверным усилием освободила одну руку и тут же, благодаря этому, увернулась из-под зажавшей ее рот руки одного из напавших. И она закричала так громко, насколько была способна. И продолжала изо всех сил бороться. На тумбочке у дивана стоял маленький ночник - как-то механически он оказался у нее в руках. От ужаса Нармина плохо со­ображала, в голове стоял страшный гул, и происходило все словно не наяву. Она поверить не могла, что этот кошмар происходил именно с ней. Но Нармина уже не находилась на диване, а ударив ночником одного из растерявшихся таким решительным отпором парней, уже бежала к выходу, громко зовя на помощь.
       - Бежим! - сказал один другому, - сказано было только создать
    видимость! - и он пытался сдержать явно взбесившегося товарища,
    пытавшегося снова напасть на женщину. - Бежим! Кто-то во дворе!
       Но тот, принципиально разозленный ударом ночника по голове, только и был одержим желанием отомстить. Он уже поймал пытав­шуюся в отчаянии открыть дверь Нармину, но в этот момент разда­лись сотрясшие весь дом удары, и в проем отворившейся с треском двери ворвался Фарух. Но ему не пришлось долго размахивать кула­ками, непрошеные гости оказались до того трусливыми, что только и пытались пробиться к выходу. Фарух содрал с них платки - перед ним с Нарминой оказались заурядные небритые лица с бараньими глазами.
       Мужчины бросились один за другим вон из дома. Фарух погнал­ся было за ними, но увидев несчастную Нармину, решил остаться с ней.
       - Позови Фараджа! - только и могла произнести она.
       В это время во двор своей переваливающейся походкой вползла Тукязбан. Убегающие чуть не сшибли ее с ног. Один из них тут громко сказал:
       - Эта Нармина сама зовет, а потом орет на весь двор!
       -Точно, в тот раз тоже так было! - подхватил другой.
       Тукязбан остановилась, как вкопанная, провожая выпученными от удивления глазами удаляющихся парней и, как ей показалось, в миг все сообразила. Затем стремительно проковыляла к дому Нармины и заглянула внутрь. Увидела она ее на диване, облокотившейся на подушку и без сил раскинувшей руки. Фарух в этот момент наливал на кухне ей воды, так что в поле зрения любопытной соседки не по­пал.
       Скорости, с которой Тукязбан ханум добежала до палатки, поза­видовал бы сам чемпион мира по легкой атлетике. Так же быстро она переместилась и внутри палатки к микрофону, бесцеремонно отобра­ла его у тамады и выпалила:
       - Нармина только что двух мужчин принимала и сейчас отдыха­-
    ет на диване! Когда мы все здесь! Поэтому она не здесь!
       Что тут началось! Все одновременно, во главе с Гюльназ ханум, захотели выбежать из узкого входа палатки и посмотреть на Нармину, которая "отдыхала на диване". Кямиль киши словно окаменел, Фарадж же сначала тоже бросился к выходу, но передумал, схватил огромную тарелку со столичным салатом и с криком "Ах ты, старая карга!", по самое дно поместил в нее ехидную физиономию злорад­ствующей Тукязбан.
       - Вай! А я тебя в детстве купала! - завопила она.
       Но Фарадж уже несся в свой дом. Он сравнительно легко про­бился к выходу, так как многие гости во главе с женихом и невестой нашли другой, менее достойный способ выхода из палатки.
       Впереди всех, с резвостью лани, неслась Гюльназ ханум. За ней едва поспевала Ульвия с Гамидой, и Фарадж, как ни старался, не мог рассчитывать даже поравняться с ними. Все остальные бежали сзади, напоминая спасающихся в панике от стихийного бедствия. Бегущего за Фараджем Фаруха чуть не сравняли с землей, и пока тот растерян­но пытался сообразить, что к чему, табун топающих и ржущих лю­дей вбежал во двор.
       Еще не пришедшая в себя Нармина лежала на диване. Она ус­лышала страшный шум и крики, и даже не успела удивиться, как в дверях показалась свекровь, позади - Ульвия с Гамидой, и еще много людей позади них.
       - Ах ты, бесстыжая! - завопила Гюльназ ханум. - У нас под носом она сде-
       лала попытку вцепиться в волосы окончательно впавшей в ужас Нармины. Но ее удержал с трудом пробившийся в комнату Фарадж.
      -- Вон отсюда все! Вон! - заорал он, выталкивая всех за дверь.
       -Я - гайнана! - закричала в ответ Гюльназ ханум, встав в свою
    любимую позу "руки в боки", всегда у нее означающую готовность к
    решительной битве. - Я имею право!
      -- Вон, я сказал! - Фарадж продолжал всех выталкивать за дверь.
    Никогда Гюльназ не видела сына в таком состоянии. На лице его бы­-
    ло то выражение, которое означает, что в данный момент человек ни
    за что не ручается. Его всего трясло, он был страшно бледен и уже
    был готов принять самые решительные меры в достижении желаемо-­
    го. Мать здорово струсила, благо, что рыльце было в пуху, и ретиро-­
    валось. Фарадж с шумом захлопнул за всеми дверь.
      -- Фарадж! Милый! Как хорошо, что ты пришел! Я ... Я... - Не в
    состоянии выразить словами всего того, что накопилось за последние
    полчаса, и даже не поняв всего до конца, Нармина бросилась в объя-­
    тия мужа, затряслась всем телом и зарыдала. Но Фарадж резко от-­
    толкнул ее.
      -- Что тут произошло? Кто здесь был? - он сжал кулаки и смот­
    рел на жену пронзительным взглядом, тяжело дыша.
      -- Да! Да! Были! Они пришли и напали на меня! - дрожа, как ис­-
    пуганная птичка, подтвердила Нармина. После того, как ее оттолк­-
    нул Фарадж, в утешении и понимании которого она так сейчас силь­-
    но нуждалась, она стояла напротив него сокрушенная и растерянная.
      -- Значит, это правда?! - Фарадж вдруг размахнулся и сбил ее с
    ног сильным ударом в лицо. - Значит, поэтому не пошла с нами? 06-
    радывалась, что одна останешься?!
       Нармина не сразу пришла в себя. Похоже, что новое потрясение для нее оказалось сильнее предыдущего. Наконец, приподнявшись, и едва различая фигуру мужа сквозь слезы, она проговорила:
       - За что? Почему? - и еще: - Не смей! - и зарыдала.
       Фарадж смотрел на нее сверху вниз и не мог точно для себя оп­ределить, ненавидит он ее сейчас или же бесконечно презирает.
       - Я ведь звала на помощь! Я не знаю, кто они! Как ты можешь? -
    сотрясаясь от рыданий, лепетала Нармина.
       - Ах ты, дрянь! - Фарадж, собрав все свои силы, отвесил ей еще
    одну пощечину, от которой у Нармины, которую и пальцем никто
    никогда не трогал, в голове и в глазах помутилось. Она услышала
    слова мужа, словно доносившиеся из колодца:
       - Будь я проклят, что женился на дешевой твари. Звала на по-­
    мощь, потому что или заметил кто, или не понравилось что!
       В течение этих нескольких секунд, решивших так многое, Фарух пробивался сквозь собравшуюся во дворе толпу и затем, пытался вы­садить дверь. Когда дверь поддалась, он ворвался внутрь и нашел Нармину без чувств и с окровавленным лицом, а Фараджа - схва­тившимся за голову в ужасном отчаянии. Фарух все понял.
      -- Что ты здесь делаешь? - первым набросился на него Фарадж.
      -- Ты всегда был идиотом! - Фарух подбежал к нему и ударом в
    челюсть сбил с ног. - За что ты ее? Подонок!
       Между ними не на шутку завязалась драка, между тем как дом снова заполнили люди во главе с Гюльназ.
       - Вай-вай! - завопила она, пытаясь встать между дерущимися
    сыновьями. Их также пытались разнять Гулу с Мирзабабой.
       Здесь же уже стояли Тукязбан с Розой,
      -- Я все видела! - рассказывала уже в сотый раз Тукязбан ханум.
    - Они пришли и заперлись, а потом ей что-то не понравилось и она
    прогнала их! Они сами так сказали!
      -- Биябырчылыг! (Позор!) - качала головой Роза.
      -- Как не стыдно! Ужас какой! Куда катится мир! Мне бы такое
    и в голову не пришло! - Возмущалась Фаргана ханум.
       Наконец, сцепившихся братьев разняли, и Фарух, получив пере­дышку, снова смог говорить.
       - Замолчите все! Убирайтесь! - крикнул он. - Я все видел! На
    нее напали! Она громко звала на помощь, я услышал и прогнал их! И
    будь у нее не такой дебил муж, он бы     это понял!
       Фарадж сделал попытку снова наброситься на брата, но его удержали.
      -- Что ты нам американский боевик рассказываешь?! Кто здесь
    когда на кого нападал? - послышалось в толпе. Это был голос Гад-
    жибабы.
      -- Да! - подхватила Гюльназ ханум. - Никогда и дверей не запи­-
    рали! Не защищай ее, сынок! Она - неверная жена!
      -- Что ты говоришь?! Это неправда! Я же все видел!
       Но, похоже, никому не нужна была правда. Всем понравилась версия Тукязбан, в которую все и свято поверили. Фарадж же нахо­дился на грани умопомешательства. От стресса ему сделалось плохо и пришлось вызвать скорую. Фарух, устав доказывать то, чего никто не хотел слышать, был единственным, кто позаботился о Нармине. Когда она пришла в себя и увидела подле себя верного друга, то за­плакала с такой невыразимой болью, что, похоже, во всем мире и за все времена не накопилось столько страданий, сколько в эти минуты вмещала ее душа. Затем, наплакавшись, она очень серьезно посмот­рела вокруг себя и сказала:
       - Я ухожу отсюда, Фарух! Будешь со мной до конца? Поможешь мне?
       - Конечно. Я буду до конца. Только ... Он добрый. Он одумается
    потом. - Фарух понимал, что уговоры бесполезны. Да и, положа ру­-
    ку на сердце, не желал бы даже врагу далее оставаться в этом доме. А
    сказал он это про брата только потому, что, как ему казалось, не мог не сказать.
       Во дворе царила суматоха. Приехавшие врачи скорой помощи пока ничего не могли сказать по поводу состояния Фараджа, который лежал в доме у матери. Он был страшно бледен и слаб. В прищурен­ных глазах же застыла такая боль, в переживании которой может признаться далеко не каждый несчастный человек.
       Фарух бережно вывел Нармину со двора и посадил в уже подог­нанное им к воротам такси. Самому так же хотелось куда-нибудь бе­жать, чтобы не видеть довольных лиц и не слышать бесконечных пе­ресудов о случившемся. В душу же закралось подозрение, которое заставило его познать чувство безграничного ужаса и мучительного стыда.
      
      
       * * *
       В доме у матери Нармина долго плакала, а Фарух стоял, присло­нявшись к стене, и смотрел на нее. Шокированная Фарида ханум склонилась над дочерью и все приговаривала:
       - Был бы у тебя отец или брат, так не оставили бы!
       Нармина вдруг резко вскинула голову и воскликнула:
       - Мама, у меня есть брат! - она сжала руки матери и посмотрела
    на Фаруха. Тот слабо улыбнулся, но тихо и безнадежно вздохнул,
    взглянув на Нармину с давно затаенной печалью. В кармане же стал
    машинально нащупывать сигареты.
      -- Спасибо тебе, что помог моей дочери достойно покинуть этот
    дом. Спасибо тебе за все, - с благодарностью и материнской нежно­-
    стью сказала ему Фарида ханум.
       Понемногу Нармина успокоилась и впала в то состояние транса, которое обычно наступает после долгих рыданий. Она уставилась в одну точку, а на лицо сошла мрачная тень. Так она сидела минут пять.
      -- Дочка, ты в порядке? - забеспокоилась мать.
      -- Ты будешь приходить? -- все, не отрывая взгляда от одной и
    той же точки, спросила Нармина.
      -- Конечно! - Фарух стоял все в той же позе, прислонившись к
    стене.
      -- А у тебя завтра экзамен.
      -- Да, верно. Я и забыл! Черт! А после - еще одно неприятное де­-
    ло. А потом сразу приду.
      -- И послезавтра тоже придешь? Да?
      -- Да. И послезавтра.
      -- У меня и подруг-то не осталось, все разъехались! - горько ус­-
    мехнулась Нармина.
       Фарух молчал, глядя куда-то в пол. Затем тихо проговорил:
       - Прости меня за них, - и вышел своей быстрой, решительной
    походкой.
       Уже стемнело. Ночь обещала быть душной и комариной. Фарух шел по неосвещенным улицам, и на душе было также мрачно и серо. Его переполняли тысячи самых разных и противоречивых чувств, о некоторых из которых он бы умер, но не дал бы узнать никому в этом мире.
       Думал он о том, как зло, клевета и интриги могут легко востор­жествовать над простой невинностью. Думал и о своем злосчастном брате, который допустил вмешательство в свою жизнь и тем самым разрушил ее сам. Который легко стал игрушкой в руках интриган. Фарух почти уже не сомневался, что здесь дело не обошлось без коз­ней его матери и обозленной на всю Вселенную Ульвии.
       Так он шел, глядя на эти молчаливые звезды и луну, уж сколько тысяч лет взирающих на муравьиные копошения людишек, возом­нивших себя ни больше, ни меньше как божками, в своих ничтож­ных, подленьких делах.
       Фарух шел и думал о вечности, перед которой вся эта суета была так смехотворна! Парень улыбнулся своей банальной мысли, но но­вым для него здесь было то, что он это ощутил как-то до странности ясно. И также ясно ощутил (именно ощутил, а не понял), что эти звезды как светили до него, так и будут светить после.
       Фарух стряхнул с себя нехорошие чувства. Попытался отвлечь­ся, но мысли теперь стали вертеться вокруг предстоящего завтраш­него нелегкого дня. Он должен был явиться к Искендеру и потребо­вать эти злосчастные деньги. Противная миссия, которую воз­ложил на него отец. Но его тоже можно было понять - Сирадж в Москве просто горел. Других же денег в семье уже не было.
       Когда Фарух зашел домой, то увидел Фараджа все еще распла­станным на диване. Оказывается, скорую вызывали уже три раза. Его хотели даже забрать в больницу, но он отказался, Фарух внимательно посмотрел на брата и пришел в ужас. Лицо и руки были обескровле­ны, сам он являл собой жалкую картину бессилия и беспомощности. Настораживало то, что он постоянно просил пить.
       Фарух перевел взгляд на мать, сидящую у изголовья больного сына. Та как-то резко сникла, на лбу и вокруг глаз прорезались мор­щины, а в глазах стояли слезы. Она медленно раскачивалась и ти­хонько причитала:
      -- Оглум, гурбан олум сяня! Оглум, мама гурбан... (Сынок, я умру за
       тебя!)
      
      
      
       * * *
      
       Эльхан зашел во двор и огляделся. Ему неоткуда было знать о том, что произошло с Нарминой вчера, он допускал возможность встретить ее снова, но твердо решил не дать случаю нарушить его планы.
       Двор был пуст, от жары все разбежались по домам. Значит его враг скорее всего тоже в доме. Эльхан уже определил, что дальше двора тот в это время дня редко куда выходил.
       Эльхану было уже все равно, при каких обстоятельствах он со­вершит задуманное, и даже каковы будут последствия - лишь бы скинуть с себя этот многолетний, ужасный груз. Конечно, он попы­тается уйти, но сейчас для него не это было главное.
       Эльхан ощущал дрожь во всем теле. Он даже немного выпил для храбрости. И если бы не был убежден, что должен сделать это сам, нанял бы кого-нибудь. Да и это не так-то просто.
       Эльхана передернуло. Во дворе показался сам Кямиль. В шле­панцах на босу ногу, в пижамных штанах и без майки, он, лениво отдуваясь и ворча на жару, брел к столику под навесом. Случай был просто превосходный: не придется вваливаться в дом, пугая ни в чем не повинную семью.
       Эльхан сжал в кармане кнопочный нож, нащупал большим пальцем рычажок и двинулся на врага. Тот, ни о чем не подозревая, развалился на скамье, отмахиваясь от мух. Еще немного ... Эльхан, конечно же, напомнит ему обо всем, прежде чем окончательно све­сти счеты.
       Кямиль уже обратил внимание на решительно приближающего­ся к нему незнакомого человека.
       - Вам кого? Ищете кого-то? - щурясь, спросил он.
       Эльхан не успел ответить. Ворота во двор с шумом отворились и в них показалась чья-то полусогнутая фигура. Послышались также крики с улицы. Кто-то еще вошел во двор, подхватил этого, уже в бессилии опустившегося наземь человека и стал помогать ему дви­гаться. Кямиль вскочил белый, как полотно.
      -- Фарух, не олуб сяня?! (Фарух, что случилось? Сынок?!) - и бросился к
       нему.
       Эльхан прислонился к стене какого-то дома. Он был растерян. На его глазах разыгрывалась страшная трагедия.
       Фарух окончательно выбился из сил и упал на руки отца. Его одежда была в крови. На оголенной груди зияла колотая рана. Из-под руки, которую он прижимал к животу, также выбивалась кровь.
       - Папа ... Я еле дошел ...
      
      
       -Что с тобой? Кто? - кричал обезумевший отец. И не было ни­
    чего ужаснее этого крика.
       Уже все выбежали во двор, а также много людей зашли с улицы.
       - Скорую! Кто-нибудь!!! - Кямиль обхватил любимого сына, пытаясь не дать запрокинуться его голове.
       - Уже вызвали! Несколько человек сразу вызвали! - сказали из толпы.
       Хватаясь за голову и расталкивая остолбеневших людей, прибе­жала Гюльназ ханум. Она как-то похудела и осунулась за эти сутки, проведя бессонную ночь у постели старшего сына.
      -- Фару-ух! Сыно-очек!!! Что с тобой?! - с надрывом застонала
    она. На плачь уж не было сил - всю ночь проплакала над старшим.
      -- Папа ... - шептал слабеющий Фарух.
      -- Где скорая? - уже ревел Кямиль.
      -- Кровь! У него кровь! - закричала в ужасе мать, упала на коле­-
    ни и схватилась за волосы.
      -- В дом бы перенести ... - тихо нагнулся к Кямилю Мирзабаба.
      -- Нет! Нет!!! - закричал Кямиль. - Не двигайте его! Так меньше
    крови. Сынок! - обратился он к закрывшему глаза Фаруху. - Сынок!
    Ты что?
       Фарух открыл глаза.
      -- Папа. Я сделал, как ты сказал.
      -- Кто тебя, сынок? - в который раз слышался вопрос из толпы.
      -- Мальчик мой, сейчас приедут, - стонал Кямиль. Гюльназ же
    громко рыдала, ей вторила Ульвия, Гамида и еще несколько женщин.
      -- Папа, мы подрались. Мы оба не поняли, как это вышло ...
      -- Кто тебя? Кто? - спрашивал Мирзабаба, Гулу, Гаджибаба и
    другие.
       Фарух тяжело вздохнул и посмотрел в глаза отцу.
       - Это Искендер? - бледными губами спросил тот.
       Фарух все смотрел ему в глаза. Кямиль зажмурился, схватился за голову и закричал.
      -- Будь я проклят! Проклят! Проклят! Или я уже проклят?!
       Гюльназ ханум пытались успокоить женщины, но она впала в истерику. Ее
       пытались оттащить, но она вцепилась в Фаруха, и ее пришлось оставить в покое.
       Фарух смотрел в небо. Он вдруг ясно ощутил, что все земное теряет для него смысл, а эти люди, которых он навеки покидает, ос­таются копошиться в своей смехотворной, по сравнению с ним и вечностью, суете. И еще он подумал про звезды, которые светили до него, и будут светить после. Он смотрел в дневное небо и почему-то их искал.
       - Звезды ... Я вижу звезды ... Они будут светить. Только без
    меня. - Рука его как-то сразу похолодела и отпустила руку отца. Глаза
    остановились.
       Невозможно описать крики и ужас, которые наполнили мяхялля. Приехавшие врачи констатировали смерть.
       Через некоторое время Кямиль киши, среди общего шума, как-то странно затих. Похоже, он испытывал шок. К нему медленно, глядя ему прямо в глаза, подошел Эльхан. Так они смотрели друг на друга несколько секунд.
       Кямиль тихо сказал:
       - Нехорошие у тебя глаза.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       ЧАСТЬ II
      
       БЛИКИ МИРАЖА
      
       Прошел месяц с тех пор, как Нармина вернулась к матери. Она уже знала о несчастье, постигшем семью ее мужа, и горю ее не было предела.
       В тот роковой день Фарух так и не пришел к ней, как обещал, а ночью ей приснился удаляющийся куда-то в бездну земной шар со снующими на нем в безумных, пустых делах, людьми. От кого уда­лялся этот измученный шарик, или кто удалялся, уже не разумеющий ничего земного и суетного, от него? Она в ту ночь понять не могла.
       Нармина приняла твердое и бесповоротное решение развестись с Фараджем. Но за целый месяц он не сделал никакой попытки как-нибудь с ней связаться, а самой его искать, пусть даже по этой при­чине, она не собиралась. Тогда она подала на развод сама и никому ничего не сказала.
       Однажды зазвонил телефон и, подняв трубку, она услышала до боли знакомый голос.
      -- Нармина, это Эльхан ...
    -Д-да...
      -- Я ... Просто позвонил ... Узнать, как ты.
       Нармина молчала. Затем довольно резко спросила, делая ударе­ние на первом слове:
       - Зачем ты звонишь?
       В трубке воцарилась тишина. Наконец, она снова услышала этот голос, который выдавал смущение его обладателя.
       - Потому, что мы старые друзья, разве нет?
       У Нармины и так были взвинчены нервы. А тут еще это явление Эльхана, воскрешающего в ней старые воспоминания и пережива­ния.
      -- И ты решил, что вдруг вернешься и легко восстановишь старых
    друзей? - ответ снова получился резким. В трубке опять замолчали.
      -- Извини, - наконец, снова послышался его голос, - я напрасно
    позвонил ... Пока... - в трубке пошли отбойные гудки.
       Нармина прошлась по комнате и уставилась в окно. Эльхан ... Нисколько не изменился. Такой же гордый и обидчивый. И самона­деянный. Ожидал, что она в восторге расцелует трубку, когда он со­изволит к ней позвонить.
       Так постепенно подошел сентябрь. Нарминой же, не оправив­шейся от потрясений, постепенно овладела депрессия. Она безвылаз­но сидела дома и чахла день ото дня. Больше всего она думала о ми­лом Фарухе, и это были для нее самые тяжелые воспоминания,
       Фарида ханум была серьезно обеспокоена состоянием дочери. Не помогали ни уговоры, ни разъяснения, ни утешения.
       Однажды она, вернувшись из магазина, сказала дочке:
       - Знаешь, я Эльхана встретила. Кажется, он поджидал меня. Он
    уже приехал, ты знала?
       Нармина равнодушно пожала плечами.
      -- Он так изменился, - продолжала мать, - Я даже его сразу не
    узнала. Был очень уважителен, как всегда. Знаешь, он не в шутку
    обеспокоен тобой, хотя не забыл подчеркнуть, что как о друге детст­-
    ва. Похоже, он понимает, что не имеет право даже на беспокойство.
      -- Мама, мы были детьми!
      -- А мир-то тесен. Я спросила, откуда он знает, что ты дома. Ока­-
    зывается, какая-то твоя бывшая соседка и его мать знакомы и встре­-
    тились в магазине.
      -- Как неприятно все это! - Нармину передернуло от мысли, что
    о ней, вероятно, распространяются нелепые слухи.
      -- Конечно! Конечно, неприятно! Он, правда, ничего не сказал.
      -- Ну и что он хотел? Зачем караулил тебя?
      -- Извинился раз двадцать и сказал, что боится к тебе позвонить.
    То ли ты ему нагрубила, то ли что-то не так сказала.
      -- А ты?
      -- Я ему прямо сказала, что хоть и знаю его с детства и даже ува­-
    жаю, тем не менее, тебе сейчас не до него!
      -- Правильно !
      -- Он же остался невозмутимым. И как ни в чем не бывало, по­-
    просил меня, чтобы (представляешь!) я попросила тебя, чтобы ты с
    ним поговорила, не грубя, хоть минуту. Он так и сказал: не грубя.
       - Ну, вот ты и попросила. Спасибо, мама! - усмехнулась Нарми­на.
      -- Нет! - запротестовала мать, - я просто тебе пересказала разго­вор.
      -- По правде говоря, у меня нет ни малейшего желания с ним раз­-
    говаривать, - серьезно сказала Нармина. - Но если он считает, что я с
    ним груба, то я расставлю точки над и ... очень вежливо!
      -- Вот и я так думаю! Что люди про тебя скажут? Ты уже пере­жила незаслуженный позор, хватит с нас!
       Этим же вечером Эльхан позвонил. Он с ней никак не поздоро­вался, а просто приступил к разговору, - это было вполне в его духе после их юношеских ссор. Он совсем не изменился.
      -- Прости, что я вынужден был подкарауливать за углом твою
    мать! - послышался в трубке полушутливый голос. - Ничего лучше
    за этот месяц я придумать не мог!
      -- Интересно, что ты придумал за эти годы ... - в тон ему ответи­ла Нармина.
      -- Увы, ничего>- вздохнул Эльхан.
       Оба некоторое время молчали. И как не странно, Нармина чув­ствовала, что освобождается от чего-то тяжелого.
       Она не ожидала, что разговор окажется столь непринужденным. Конечно, тон с самого начала задал Эльхан, и она попалась на эту его старую удочку. Он, как ни в чем не бывало, стал рассказывать об их общих друзьях и знакомых, о том, как изменилась Москва и люди. В какой-то момент Нармина даже подумала, что он ищет с ней обще­ния просто как старый друг. Не больше. И стала корить себя за неле­пые подозрения. Но она была не так глупа, и эта иллюзия продолжа­лась недолго. Она вдруг поняла, что все эти разговоры были единст­венной связывающей их ниточкой, которую и нащупал Эльхан. На­рмина же невольно себя ловила на том, что эту ниточку оборвать не хотела. И это ей казалось до боли ужасным. Тем не менее, от обще­ния с ним ей постепенно становилось легче, и ощущение было такое, как будто она окуналась в старый, навсегда ушедший мир, отпечаток которого, как ей казалось, еще сохранился в этом человеке.
       Эльхана также тянуло к этой сокрушенной жизнью женщине, тем более что изначальной причиной в постигших ее несчастьях он, в глубине души, считал себя. Более того, он нашел в ней колоссальные изменения - она больше не была той нерешительной, наивной девоч­кой, с которой он когда-то дружил. Перед ним был глубокий, серьезный, удивительно проницательный человек, с прямым и открытым характером. А именно эти столь редкие качества он ценил в женщи­нах больше всего.
       Так и получилось, что Эльхан стал звонить Нармине все чаще, она же радоваться этому все больше. От депрессии почти что не ос­талось и следа, и к ней постепенно вернулось былое жизнелюбие.
       Наконец, оскорбленная все еще продолжавшимся молчанием со стороны Фараджа, она решила снять с себя добровольный домашний арест и согласилась на невинную встречу со своим другом детства. Тем более, что он не раз ей уже говорил, что хочет о чем-то расска­зать.
       Понравилось ей то, что Эльхан повел ее не в какой-нибудь ин­тимный ресторан типа "Ностальжи", а пригласил в кафе "Портофино", одно из тех немногих заведений города, куда люди могут прий­ти семьями.
       Здесь же она узнала о том, кто в действительности оказался убийцей его отца. Ужасу и удивлению ее не было предела.
      -- Вот, значит, в чем дело! Это объясняет многое...
    Воспоминания в считанные мгновения пронеслись в ее голове - весть о
       несчастье, постигшем семью Эльхана, горе ее друга и жгучее его желание во что бы то ни стало найти убийцу. Они были детьми, но Нармина понимала уже тогда, что печаль Эльхана была далеко не детская. Он замкнулся, потерял веру в людей и закон.
       - Мир не просто тесен, - проговорила Нармина, - это замкнутый
    круг какой-то. Прочтешь такое в романе - не поверишь.
       -Да уж...
      -- Но я не могу поверить, что ты был готов изобразить Рэмбо и
    убить его на глазах у всех.
      -- Поверь мне, убил бы! Это как на войне - знаешь, что враг дол­-
    жен упасть - и все.
      -- Ну а мама? Ты о ней подумал?
       Эльхан не ответил, и Нармина тоже замолчала. Она знала, что вопрос слишком сложный: видеть, как хладнокровный убийца твоего отца спокойно доживает старость в кругу своей семьи, ни о чем не сожалея, а может даже и не вспоминая - такое невыносимо любому.
       Зная же Эльхана, она поняла его.
      -- Ты говоришь, что ... Фаруха на твоих глазах убили? - Нармина
    с трудом выговаривала слова.
      -- Да. Тяжелая была сцена. Он был моим студентом.
       Нармина прослезилась, и видно было, что она постоянно думала о своем покойном друге.
       - Я не знаю, - она не выдержала и тихо всхлипнула, - он был та­-
    кой непохожий на других. Как же с ним могло такое случиться?! - У
    нее задрожали плечи.
       Эльхан положил на ее руку свою.
       - Он - единственный, кто понимал и защищал меня! Ты не пред­ставляешь, сколько он сделал для меня!
       Прошло некоторое время, пока Нармина пришла в себя.
       - По-моему, мой гайната (свекор) и так наказан. Ужасно. - Нармина по­смотрела Эльхану в глаза.
       Эльхан не отвечал. Но она поняла, что убивать его он уже не со­бирался.
       Выйдя из "Портофино", они решили пройтись по городу. Уже смеркалось, и духота понемногу рассеивалась. Они шли рука об ру­ку, и Нармина вдруг перестала ощущать груз минувших лет.
       Взглянув на дом напротив кинотеатра "Низами", она восклик­нула:
      -- Помнишь, кто здесь жил?
      -- Конечно. Вовка Ильм и Успенский Игорь. Клевые ребята бы­ли!
      -- Да ... Вовка с семьей - в Лос-Анжелесе. А Игорь - в Москве.
      -- Я его встретил как-то случайно. В "Макдональдсе". Прогорел,
    обанкротился на каком-то своем очередном предприятии, похудел
    весь, бледный такой был. Чуть не плакал, говорит, нигде, как в Баку,
    ему не жилось.
      -- А ты слышал, что Эрик Абрамович умер в Нью-Йорке? Говорят, от тоски. Привыкнуть не мог, все сюда просился.
       - Слышал. От Игоря. Хороший учитель был. -
    Эльхан печально вздохнул. Потом вдруг улыбнулся.
      -- А помнишь, как на нашей последней вечеринке в "Гюлюстане"
    Игорь смешал пиво с шампанским, а, выйдя из ресторана, решил вы­-
    спаться на тротуаре?
      -- Конечно! - Оба засмеялись. - А ты еще пытался поставить его
    вертикально, а он уложил тебя рядом с собой!
       От этого воспоминания обоим стало немного веселее. Они шли, вдыхая летний воздух, и каждого тянуло что-нибудь вспомнить из их общего, такого прекрасного прошлого.
      -- А в том доме Светка Пономарева жила! И Пейсахов Эрнест!
      -- Да... Что со Светкой-то случилось в Питере, знаешь?
      -- Ужас! Хорошо еще сама цела осталась! А вот мужу - бизнес­-
    мену не повезло. Так на ее глазах киллеры и убили. - Нармина по­ежилась.
      -- А Эрнест -- в Хайфе. Неплохо устроился. Мы с ним через Ин­тернет общаемся.
      -- Женат?
      -- О да! Пятеро детей!
      -- О! - Нармина одобрительно улыбнулась. - Кстати, ты не знаешь, что с Леной Рогожиной?
      -- Она где-то в Минводах. Больше ничего не знаю.
      -- Да ... Растерялись мы.
      -- Верно. Дружили, жили как-то легко, стимул был. А теперь все
    как-то замкнуто и механически, что ли. В уме все время наша песня
    крутится "Баку - город ярких огней ...". С Москвы еще. Только все
    как будто наоборот: ярких огней больше нет ... Старых друзей
    больше нет.
      -- Ох, Эльхан! - Нармина тяжело вздохнула. - А ведь этот город
    дал жизнь не одной знаменитости! Ростропович, Ландау, Шифрин,
    Гусман, Долина, да мало ли кто еще!
      -- Только не все что-то в этом спешат признаться! - усмехнулся
    Эльхан.
      -- Не говори!
       Они уже шли по Торговой. У кинотеатра "Ветен" Нармина ска­зала с горькой улыбкой:
       - Каждый раз, проходя здесь, вспоминаю Гиту Александровну!
      -- Да-а! Колоритная женщина была! Всегда выручала. Если не
    было билетов в кассе, то она всегда находила нам места. Если биле­-
    тов не было у нас, то она нас все равно пропускала.
      -- Причем такой доброй она была всегда и со всеми. И ее знал
    весь город! Она сникла, когда в январе 90-го шальной пулей убило ее
    племянницу. И она уехала.
       -Да...
       Некоторое время шли молча, каждый думая о своем. Так мало-помалу и вышли через подземный переход на Приморский бульвар.
      -- И бульвар не тот, - опять вздохнул Эльхан.
      -- Верно. Искусственный какой-то. Не дышит больше словно.
      -- И ты так чувствуешь?
      -- Зато воздух тот же! - улыбнулась Нармина.
      -- Посидим в нашем "Сахиле"? - вдруг предложил Эльхан.
      -- На верхнем этаже, да?
      -- И в уголке. В нашем уголке.
       Они поднялись на второй этаж кафе и сели на свое излюбленное когда-то место.
      -- Да ... Словно этих лет и не было, а как успел перевернуться
    мир! - со вздохом оглядывая небо, море и бульвар, сказал Эльхан. Не
    спрашивая Нармину, он уверенно заказал официанту мороженое
    пломбир, кофе-гляссе и орехи.
      -- Не думаю, чтобы у тебя изменился вкус! - улыбнулся он На-
    рмине.
      -- Вкус тот же.
       Эльхан прекрасно почувствовал двусмысленность ответа. На­рмина же вдруг помрачнела. Ей вспомнилось, как, сидя на этом са­мом месте, Эльхан давал ей клятвы вернуться в Баку после оконча­ния учебы. Он прочел ее мысли, и она поняла это. Глаза их встрети­лись, но Нармина отвела взгляд в сторону.
       Эльхану так хотелось сказать ей, как он счастлив рядом с ней. Но только он понимал, что перед ним сидела замужняя женщина, сокрушенная и слабая, и давить на нее, как бы то ни было, он считал недостойным.
       Вернувшись домой, Нармина вдруг поняла, что сегодняшний день для нее был проблеском солнца среди мрака. Она была спокойна, умиротворенна и непринужденна, от чего уже давно успела отвы­кнуть.
       Фарида ханум также почувствовала, что Нармине стало лучше. И она возблагодарила за это Бога, и не стала ни о чем спрашивать.
       Нармина и Эльхан стали все чаще видеться. Весь мрачный мир, в котором она жила до сих пор, отступил от нее, и она оказалась словно в другой жизни. Нармина не чувствовала никаких угрызений совести, подав на развод, она законно ощутила себя свободным чело­веком. Совершенно раскрепощенной она почувствовала себя после того, как состоялся, наконец, этот долгожданный разговор с Фараджем.
       Он заявился к ней совершенно неожиданно, без всякого звонка, на правах мужа. Открыла мать и встретила его очень холодно. Не ответив на его вежливое "Здравствуйте, Нармина дома?", она сказа­ла:
       - Ты ее ложно обвинил и еще ударил. Был бы у нее жив отец, ты
    бы получил сполна. Подожди, я у нее спрошу, хочет ли она тебя ви­деть.
       Фарида ханум зашла в комнату дочери, и ее не было несколько секунд. Фарадж же в нерешительности остался на пороге. Наконец, мать вышла и сказала:
       - Иди, ей есть, что тебе сообщить. И помни, я здесь!
       Фарадж тихонько приоткрыл дверь в комнату. Нармина сидела на диване спокойная и удивительно похорошевшая. Этого нельзя было сказать о Фарадже - Нармине сразу бросилась в глаза переме­на, происшедшая с ним. Он весь как-то сник, похудел, на висках се­ребрилась седина. Цвет лица был бледно-желтый, болезненный. На­рмина невольно почувствовала к нему жалость, к такому несчастно­му и одинокому.
       Фарадж топтался на месте, не зная с чего начать. Нармина тоже растерялась, она ожидала от него нечто противоположное. А он все стоял, затем, наконец, сказал:
       - Ты меня никогда не простишь, да?
       Нармина встала и посмотрела на него в упор. Она молчала.
       - Я ... за тобой ... Все изменится. Я буду другим.
       Он тяжело дышал, и видно было, что каждое слово давалось ему с большим трудом. Нармине показалось, что он вообще едва держит­ся на ногах.
       Но сейчас, при всем сострадании к этому его состоянию, она уже вполне определенно почувствовала, что больше не любит его. Нармина внимательно смотрела на Фараджа и пыталась определить для себя: Эльхан ли причина этого? И сейчас же поняла, что не со­всем в Эльхане дело. Он больше помог ей пережить то, что натворил Фарадж. И Нармина решила, что вина ее мужа тяжкая и не подлежит никакому прощению. И не будь сейчас рядом с ней Эльхана, реше­ние было бы тем же.
      -- Фарадж, - Нармина покачала головой, - поверь мне, мне не­-
    легко это говорить тебе, но ... я больше не смогу жить с тобой. Не
    смогу вернуться в твой мир.
      -- Я понимаю. Тебе было тяжело, а я не видел этого. Но я ... Ты
    знаешь ... Очень люблю тебя.
      -- Почему ты вдруг больше не винишь меня? И тебе понадоби­лось целых четыре месяца для того, чтобы понять, что меня оболга­ли! Ты хоть представляешь, что я пережила?!
      -- Да ... Я ненавижу себя за это. Себя и других! Я потерял голову! От ревности, от любви к тебе. Я безумно боялся потерять тебя! И
    сам все испортил! Теперь же я все понял, и прошу тебя, просто вернись! Мы уедем, хочешь, в другое место, хочешь, в другой город!
    Фарух был прав, тысячу раз прав! Я увезу тебя от всех и сделаю тебя
    счастливой. Только вернись! Идем со мной.
       Нармина молчала. Упоминание о Фарухе вызвало в ней силь­
    ную боль.
      -- Нармина, мама умоляет тебя простить ее. Это она во всем ви­новата.
       Нармина подняла голову и посмотрела Фараджу в глаза. Это было немым
       вопросом.
       - Да ... На могиле Фаруха она вдруг бросилась на колени и во
    всем призналась: что это она все подстроила, чтобы я в конце концов
    женился на двоюродной сестре. И там же она взяла с меня слово, что
    я тебе сам все расскажу. Она вбила себе в голову, что потеряет еще и
    меня, если ты ее не простишь. Она ждет тебя, чтобы принять как дочь. А потом мы уедем - я буду теперь умным ... как Фарух, - он горько улыбнулся.
       Нармина качала головой, поражаясь безграничности подлости человеческой. Она также лишний раз убедилась, настолько бесхит­ростен и наивен был стоящий перед ней человек, так прямо и объяс­нивший ей причину того, почему он ей теперь доверяет.
      -- А если бы ... твоя мать ничего бы не рассказала? Тогда как?
    Ты бы вряд ли был сейчас здесь, да? - Нармина вздохнула, как взды­хают над безнадежными людьми.
      -- Нармина! Нармина! - Фарадж был близок к отчаянию. - Кто
    знает! Может, и был бы! Уже после этого кошмара, еще ничего не
    зная, я стал понимать, что совершил ужасную ошибку! И что с само­-
    го начала надо было верить только тебе! Я же говорю, что теперь все
    будет не так.
      -- Подожди, подожди, Фарадж! Послушай меня. Я же сказала. Я
    приняла решение. Окончательное. И лучше ты все поймешь сейчас,
    так будет лучше для нас обоих. Я не хочу начинать все сначала! Бо    лее того ... Прости, но ... Тебе это будет ... неприятно слышать, но я
    не люблю тебя больше. Просто не прощаю и не люблю! И мне от те­бя ничего не нужно - приведешь в свой дом, кого пожелаешь!
       Фарадж был убит и даже прислонился к стене. Он прекрасно знал характер Нармины - она это говорила не просто так, и раз гово­рила, значит, так оно и было, и решено было твердо и бесповоротно. Кроме того, в глазах ее он действительно читал равнодушие, и даже неприязнь.
       "Только ли поэтому?!" - пронеслось у него в голове. Но ничего не сказал. Только смотрел на нее, бледный и несчастный.
      -- Я подала на развод сразу же, как ушла от тебя, - тихо сказала
    Нармина. Через три месяца мы механически разведены!
      -- Ты ... Ты жестокая! Как ты могла? - Фарадж стиснул зубы и
    смотрел на нее, прищурив с невероятной обидой глаза. Затем резко
    повернулся и направился к выходу. У самой двери остановился и, не
    оглядываясь, проговорил:
      -- Знай. Я тебя жду каждую минуту, - и вышел.
       Теперь все точки над "и" были расставлены. И Нармина почув­ствовала себя гораздо лучше. Она ни минуты не могла думать о воз­можности возвращения к прежней жизни.
       Конечно, она жалела Фараджа - ведь между ними было немало хорошего, но она вполне ясно отдавала себе отчет в том, что, не будь Эльхана, она все равно никогда бы не вернулась к нему.
       Ее чувства к Эльхану не были похожи на те, которые она когда-то испытывала к мужу. И она только сейчас поняла, что, если и лю­била Фараджа, то какой-то другой любовью, в которой отсутствовала подлинная страсть, а было много условностей, комплексов и ложного стыда.
       Сама же Нармина убедилась в том, что первая любовь действи­тельно остается в душе навсегда, и, так как она первая, то и несет в себе зачатки первобытной раскрепощенности, непосредственности и искренней, ничем не прикрытой страстности.
       Отношения их зашли достаточно далеко. Нармине казалось, что строить из себя ханжу-недотрогу после подачи документов на развод и решительного объяснения с Фараджем нет причин.
       Так день за днем подошла зима. Как-то на воскресенье поехали к берегу. Нармина любила любоваться серым, пенящимся морем под свинцовым, бессолнечным небом.
      -- Нармина ...
      -- Да, Эльхан, - она очнулась от грез, которые всегда навевал на
    нее излюбленный пейзаж.
       Эльхан смотрел куда-то вдаль, ей показалось, что дальше гори­зонта.
      -- Ты ... знала, что у Фараджа сильная форма диабета?
    Нармина вздрогнула.
      -- Нет. Ты уверен?
      -- Да. Не спрашивай, откуда я знаю. Просто знаю.
      -- Фарадж в последнюю нашу встречу выглядел очень плохо. Но
    раньше у него не было диабета. Ты думаешь, из-за меня?
      -- Почему, из-за тебя? Разве ты его довела?
       Нармина опустила голову, и ей сделалось мучительно больно.
      -- Нармина, - Эльхан обнял ее за плечи, - ты не должна винить
    себя. Ты тоже жертва. Я же посчитал, что ты должна быть в курсе,
    раз в курсе оказался я. Только ... Ты все-таки не уходи от меня ... -
    Последняя фраза была сказана умоляющим тоном, Эльхан, совсем как
    ребенок, смотрел Нармине в глаза. Она же уставилась в какую-то од­-
    ну точку где-то в море. Пролетела чайка, а она даже не моргнула.
       - Он мне не сказал, что заболел ... - шептала Нармина. - Он не
    хотел, чтобы я вернулась из чувства долга или просто из жалости. Он
    хочет быть просто любимым.
       Эльхан закрыл лицо руками. Затем, не отрывая рук от лица, тихо спросил:
      -- А он сможет быть просто любимым?
      -- Нет, не сможет. Спасибо тебе, что был со мной честен. Я еще
    больше люблю тебя за это. Я останусь с тобой.
       У Эльхана был такой вид, будто тяжесть всего мира свалилась с его плеч. Он облегченно вздохнул и обнял ее.
       - Нармина ... Я хочу, чтобы ты стала моей женой, Ты хочешь
    этого?
       Нармина посмотрела на него долгим, нежным взглядом. В ее глазах блестела влажная пелена.
      -- Да, я хочу быть твоей женой.
       Наступил февраль, и закон механически развел Нармину с Фараджем. С Эль-
       ханом продолжались нежные, романтические отноше­ния, и Нармине порой даже казалось, что она заслужила эту идил­лию после стольких мучений.
       - Какую ты хочешь свадьбу, громкую или тихую? - спросил од­нажды Эльхан, деликатно молчавший до ее официального развода.
       Вопрос действительно оказался щекотливым - Нармина хотела бы отметить все очень скромно, она прошла уже через пышную свадьбу, не приведшую ни к чему хорошему.
       Для Эльхана же все было впервые. Однако он уверял, что будет счастлив в любом случае, лишь бы это означало их свадьбу.
       Так и решили - не поднимать много шуму, избавиться от из­лишних ритуалов и спокойно отметить событие себе в удовольст­вие.
       Нармина лишь просила подождать Эльхана до лета, ей хотелось, чтобы со дня смерти Фаруха все же прошел год.
       На том и порешили, хотя с последним Эльхан согласился, скре­пя сердце.
       - Может, ты и права, - в конце концов, сказал он.
       Время шло быстро. Эльхан по-прежнему очень любил Нармину и все строил планы на их будущую совместную жизнь.
       Однажды, Нармина услышала, что в его радужные планы входит и отъезд из Баку.
       - Как?! - удивилась Нармина, - не ты ли добровольно вернулся
       сюда?
      -- Да ... Но мне снова предложили должность в Московском уни­верситете. И я больше не вижу причин отказываться.
      -- А я? Разве я не причина?!
       Теперь Эльхан смотрел с удивлением на Нармину.
      -- Я думал, ты только обрадуешься!
      -- А я думала, ты вернулся, чтобы остаться здесь навсегда.
      -- Я хотел! Но не могу!
      -- Но ведь ... когда любишь что-то родное, то любишь всегда!
    Эльхан молчал.
      -- Отложим разговор, - наконец произнес он.
      -- Ладно, - покачала головой Нармина.
       После этого отношения их утратили романтику и приобрели не­много напряженный характер. Эльхан все больше склонялся к отъез­ду и старался убедить в этом Нармину. Нармина же ничего не хотела об этом слышать.
      -- Как я оставлю больную мать? - возражала она, - как ты оста­
    вишь свою? Ведь она уже в возрасте, а ты у нее один.
      -- Не волнуйся об этом. Я устроюсь так, что мы сможем принять
    любое удобное нам решение.
      -- Мне не представляется это реальным. Да и захотят ли они на
    старости лет менять место жительства? Могу с уверенностью сказать
    за свою мать, что нет!
       Подобные споры длились очень долго. Эльхан приводил ей до­воды, почему надо уехать, она соглашалась с ним, но все равно отка­зывалась покинуть Баку.
      -- Я не смогу жить в другом городе, ты это понимаешь? Не смо­гу!
      -- И мне раньше так казалось! Поэтому я и вернулся, и понял, что
    совершил ошибку.
       В конце концов, оба устали спорить, но каждый остался при сво­ем. Так незаметно подошло лето.
      -- Нармина, я люблю тебя. Прошу тебя, не разрушай ни свою, ни
    мою жизнь, давай распишемся и уедем. Я планирую это сделать в
    августе.
      -- Я вижу, ты уже решил. И тебе важнее уехать, чем быть со
    мной.
      -- Это тебе важнее остаться здесь, чем быть со мной! - в первый
    раз обнаружил раздражение Эльхан. - Ведь я хочу жениться на тебе
    и дать тебе хорошую жизнь. Что тут плохого?
       Нармина смотрела ему в лицо, такое дорогое и родное. Потом ей на мгновение показалось, что с ним ей не страшна любая перемена. Затем (уже в который раз) она представила себя в холодном, сером и чужом городе, тоскующей по родному, солнечному, зеленому краю. И явственно поняла, что не вынесет этого.
       Она посмотрела в глаза Эльхану и тихо, но решительно сказала:
       - Уезжай, Эльхан. У нас, видно, не судьба.
       Он покачал головой, словно не веря своим ушам.
       - Как ты можешь так просто ... После того, что было. Значит, ты
    не любишь меня?
       У Нармины в глазах стояли слезы.
       - Это ты опять покидаешь меня.
       Нармина уходила от него, а он стоял как вкопанный. И даже спустя много лет он так и не поймет, была ли их любовь недостаточ­но сильной для того, чтобы хоть кто-нибудь из них пошел ради нее на жертву.
      
      
       * * *
      
       -Значит, через час твой рейс? - Нармина смотрела на Эльхана, пытаясь навечно запечатлеть в своей памяти его образ.
       -Да....
       -Хорошо, что позвонил... Хоть попрощаемся. - Нармина слабо улыбнулась, Эльхан также смотрел на нее печальным, любящим взглядом.
       - Кто знает ... Может я и вернусь. - Когда огни снова станут яркими? - улыбка Нармины сделалась горькой.
       -А ты молодец! - сказал он ей и поцеловал ее в губы в послед­ний раз.
       - Иди, опоздаешь ...
    -Да...
       Эльхан сделал два шага по направлению к ожидавшей его ма­шине. И вдруг вернулся.
      -- Нара, согласись! Умоляю тебя! Едем со мной!
    Нармина решительно покачала головой.
      -- А кто же тогда останется? - прошептала она.
    Эльхан быстро зашагал к машине.
    Нармина продолжала шептать.
       - Мы остались. Я и твой ребенок, о котором ты никогда не узна­ешь.
       Она смотрела вслед удаляющемуся автомобилю, пока он не ис­чез вдали, оставив после себя лишь облачко пыли и дыма.
       Нармина думала о том, что ее надежды найти в жизни счастье похожи на это облачко, которое рассеялось от первого порыва ветра. Это даже не был мираж, но его блеклые отблески.
       На древний Баку спустились сумерки, сквозь которые все явст­веннее проступали огни. Эти огни внешне ничем не отличались от прежних... Жизнь продолжалась.
      
      
      
      
      
      
      
      
       Двор
       Род, родственники
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       1
      
      
       18
      
      
      
      
      
      
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мирзоева Лейла (leyla_mirzoyeva@mail.ru)
  • Обновлено: 10/01/2018. 323k. Статистика.
  • Повесть: Проза
    • Оценка: 6.67*7  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.