Мирзоева Лейла Экрем
Свобода ценою в денарий. Авторские права защищены

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мирзоева Лейла Экрем (leyla_mirzoyeva@mail.ru)
  • Размещен: 05/09/2009, изменен: 10/01/2018. 83k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исторические события времен царствования римского императора Домициана. АВТОРСКИЕ ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ


  •    Лейла Мирзоева
      
       Член союза писателей Азербайджана
       Член МСП
      
       Произведение "Свобода ценою в денарий" было опубликовано в журнале "Литературный Азербайджан", 3, 4, 2009.
      
      
      
      
       Свобода ценою в денарий
       (Пояснения даны в тексте)
      
       На земле древней Албании, на берегу вечного Хазара, недалеко от современного города Баку есть местность под названием Гобустан. Многокилометровая скальная гряда хранит на своих каменных страницах тысячелетнюю историю жизни древних людей. Здесь знаменитые на весь мир петроглифы ритуальных танцев, сцен охоты, хождения по морю под парусом... Недавно величайший исторический памятник "Гобустан" был включен в списки "Мирового наследия" ЮНЕСКО.
       Среди причудливо разбросанных скал из земли выдается одна небольшая и плоская. Двадцать веков никто и не догадывался, что на ней запечатлено "свидетельство" об одной из многочисленных интересных страниц истории древней Кавказской Албании. Надпись, высеченная на этой скале, гласит, что здесь в конце I века н.э., во время правления императора Домициана стояли римские войска во главе с центурионом Луцием Юлием Максимом.
       Что это был за человек, центурион XII легиона Фульмината, Луций Юлий Максим, посетивший когда-то нашу страну и увековечивший свое имя на простом сером камне? Был ли он благороден, храбр, великодушен? Был ли красив, обаятелен, умен? И что за люди окружали этого воина Великой Римской империи?
       Увы, сквозь толщу времен к нам пробилось только имя. Судьба же этого человека навечно сокрыта мраком двадцати веков.
       Но мы его увидели таким, каким, возможно, он и был.
      
      
      
       ***
      
      
       - Он обещал. Он освободит меня, он наденет на меня колпак свободы публично! (Во время торжественной церемонии отпуска раба на волю на него надевали войлочный фригийский колпак, который называли "колпаком свободы"). И я смогу жениться на Ликии и иметь свободных сыновей!
       В ответ молчание.
       -Ты молчишь? Ты не веришь? Мне нужно только поддаться этому парфянину. Децию это зачем - то очень нужно. Наверное, на него большие ставки.
       В ответ снова молчание.
       - Но Деций сохранит мне жизнь.
       Снова молчание.
       -Да скажи что- нибудь, не будь двуликим Янусом! Что у тебя на уме, в конце концов?
       Говорил очень юный красивый гладиатор - ретиарий (гладиатор, выступающий налегке, вооруженный лишь сетью и тризубцем) по имени Палумб. Слушал, выводя его из терпения недоверчивым молчанием, его близкий друг, гладиатор - бестиарий (гладиатор, выступающий против диких животных) по имени Готер.
       Готер был албанином, попавшим в плен к римлянам случайно. Несколько лет назад его отец отправился в Парфию по торговым делам и взял с собой Готера. Однако в Парфии пришлось вынужденно задержаться - отцу не понравилось качество скупаемого им египетского имперского порфира (вид очень ценной породы, добывавшейся только в Египте), который он поставлял ко двору своего басилевса. Задержка оказалась роковой - в Парфянское царство вторгся римский манипул, одно из подразделений ХII легиона Фульмината, продвигавшийся к юго-востоку от Каспийского моря. Отец погиб в схватке, защищая жизнь и свободу пятнадцатилетнего сына. Жизнь защитил, свободу - нет. Так Готер попал в Рим. Пять лет он был компедитусом, рабом, которого за непокорный нрав и постоянные ослушания держали в ножных кандалах. Однажды его заприметил ланиста (содержатель гладиаторской школы) Деций. Дело было так. Пума, сопровождавшая носилки богатой римской матроны, вдруг взбесилась. Уже двадцатилетний Готер тесал камни неподалеку - на Капитолии строили храм Юпитера - Охранителя. Все закричали и побежали, но пуме, по-видимому, самым аппетитным показался мирно проходивший мимо Деций. Она его повалила наземь, готовясь загрызть, но в этот момент оказался рядом Готер, который с силой ударил животное тесаком по голове. Пума обмякла и застыла. Готер продолжал бить, пока из ее черепа фонтаном не забила кровь. Так албанин попал в гладиаторскую школу спасенного им ланисты Деция, где стал учиться на гладиатора - бестиария.
       Палумба Готер полюбил сразу. За доброту, душевную простоту и настоящую храбрость. Палумб был совсем юным - ему было всего девятнадцать. Он был чист, наивен и легковерен, как и полагается юноше. У него была женщина. Вдова всадника, которая души в нем не чаяла. Готер также не был одинок. Она сама нашла его, давно вздыхавшая по смелому, красивому и ловкому цирковому бойцу. Просто пришла на одно из тех гладиаторских обильных пиршеств, которые по старому обычаю каждый раз устраивал ланиста накануне гладиаторских боев. На таких пиршествах разрешалось присутствовать и женщинам гладиаторов - женам и любовницам. Подавались самые изысканные заморские и римские блюда и деликатесы, которые составляли трапезу самого цезаря. Обычный же будничный рацион гладиатора состоял, по большей части, из бобов, ячменя, куска говядины и здорового, не очень старого вина. Подобная пища делала бойца сильным, но одновременно подвижным, а также способствовала образованию подкожной жировой оболочки, в какой - то мере предохраняющей жизненно важные органы и кости от ударов во время боя.
       Гладиаторы ни в чем не должны были нуждаться. Их не только хорошо кормили, но и снабжали женщинами из лупанариев (публичные дома). Одной из таких женщин была его Нубия. Сначала Готер просто разрешал ей себя любить, поддавался на ее опытные ласки, слушал ее нежный, возбуждающий шепот, но не впускал ее в свое сердце, как и многих других женщин, которых он познал.
       Она была родом из Ахайи. Вполне красива, с пышными формами, греческим профилем, серыми глазами и медными волосами. И если верить в предназначение судьбы парками, то словно она и была создана для лупанария.
       -Как ты попала туда? - Как-то лениво, не с особенным интересом, однажды спросил Готер Нубию. В стране, откуда он был родом, не было лупанариев. Но были храмы, куда часто посвящали богам для аналогичного предназначения своих дочерей слишком набожные жители. Готер не видел здесь ничего такого уж дурного. И все же ему хотелось иметь женщину, которая принадлежала бы только ему.
       Нубия ответила не сразу. Она только прикрыла веки и печально усмехнулась.
       -Почему ты не отвечаешь?
       -А ты хочешь, чтобы я заныла тебе какую - нибудь ужасно грустную историю о своей горькой судьбе, как все женщины всех лупанариев вместе взятые?
       Готер, наверное, впервые после уже многомесячных близких с ней отношений, посмотрел ей в глаза. Посмотрел внимательно, словно вдруг только сейчас осознал, что перед ним по-настоящему живой человек, а не простое орудие для удовлетворения естественных потребностей.
       В ту ночь она так и не ответила ему на его вопрос. Лишь многим позже. С искренностью, не подлежащей сомнению, рассказала она, что отец ее был осужден за долги. Ее и мать отдали в рабство. Мать вскоре умерла. Нубия была худенькой хилой девочкой, хозяевам от нее не было никакого проку, и ее, десятилетнюю, продали содержателю лупанария.
       -А знаешь, Готер, мне никогда ни с кем не было так хорошо, как с тобой, - заключила она этими словами свой короткий, намеренно не сопровождавшийся ни слезами, ни какими - либо другими эмоциями, свой рассказ.
       Слова были банальными, Готер их слышал на разный лад от всех женщин, что были у него до сих пор. Он снова внимательно посмотрел ей в глаза. И прочел. Прочел, что сейчас он у нее единственный. Единственный мужчина. И принадлежит она только ему. Как он и хотел.
       Постепенно, как-то независимо от себя, он начал привязываться к ней, ждал, когда она придет, скучал и сгорал от ревности, когда ее не было.
       - Да ты просто влюбился! - смеясь, сказал ему как-то Палумб.
       -Но что я в ней нашел, чего в других нет? - в первый раз озвучил Палумбу миллионы раз задаваемый им про себя вопрос Готер. - Сам не понимаю.
       На этот раз он был не совсем искренен с другом. Он понимал. Она просто его любила, любила преданно и самозабвенно, а ведь нельзя вечно оказываться бесчувственным к такой пламенной, страстной и нежной любви.
       - Как это не понимаешь? - Удивился Палумб. - Я, например, люблю свою Ликию за ее красоту и чувственность... Да впрочем... - Юноша в раздумье нахмурил брови, а на губах появилась усмешливо-таинственная улыбка, - впрочем... эти качества далеко не редки у достойных дочерей Венеры... Есть еще что - то... Я не могу объяснить... Поэтому, теперь я понимаю тебя, мой друг!
       - А это что-то - просто любовь! - засмеялся Готер. Палумб ему ответил раскатистым смехом и друзья ударили друг друга по рукам.
       Да, он очень любит своего друга. А вот теперь не в шутку за него обеспокоен. Ланиста, который и с уже заслужившими покой гладиаторами расстается неохотно, вдруг предлагает молодому ретиарию - римлянину свободу за то, что тот позволит себя победить парфянину - мирмиллону (гладиатор, выступающий на арене противником ретиария в тяжелом вооружении). И гарантирует ему жизнь тем, что сдержит кровожадное желание толпы расправиться с побежденным. Конечно, решающий голос в выборе судьбы поверженного гладиатора может принадлежать ланисте, который также является и устроителем гладиаторских боев. Только истории известно слишком мало случаев, когда большой палец этих обладателей тешащих и развлекающих римскую толпу цирковых бойцов был направлен вверх. Политическая игра, собственная карьера, угождение квиритам (свободные римские граждане) и всякое такое...
       - Что-то тут нечисто. Ты как всегда простодушен.
       -Да что тут может быть нечистого, Готер? Просто Децию очень нужна победа этого тяжеловеса. И так понятно, что тут замешаны сестерции. Почему бы мне не помочь? А взамен - свобода! Ликия! Свободные сыновья - граждане Римской империи! Ты представляешь? Мои сыновья будут квиритами! Не то, что мои несчастные прадед, дед, отец и я! Но этому придет конец! Ведь нет ничего важнее свободы, да, Готер? Ведь ты меня понимаешь? Я должен рискнуть!
       - Не рискуй, Палумб... Чувствует мое сердце, здесь что - то не так.
       -Но у меня нет другого выхода стать свободным. Далеко еще до выхода на покой, да и где гарантия, что я не окончу жизнь в сполиарии (помещение, где добивали еще живых бойцов) до этого?
       -И все же...
       -Я и тебя выкуплю, когда стану свободным!!!
       У Готера на глаза навернулись слезы. Он обнял друга.
       -Мой простодушный Палумб. Как мне тебя убедить? Откажись, пока не поздно.
       -Нет ничего важнее свободы. Мои предки мечтали об этом. Я должен.
       Чувствуя бессилие разубедить друга, Готер долго не отпускал его из своих объятий.
      
      
       Римская толпа уже долго приветствовала цезаря Домициана оглушительными криками, отдававшимися молниеносным эхом по всему Великому городу Ромула. С одной стороны цирка дружно раздавалось "Цезарь", вместе с эхом этого приветствия вся противоположная сторона цирка потрясала воздух его именем "Домициан!", и затем, вместе с эхом его имени и отголосками эха "Цезарь!" весь Колизей тонул в оглушительном "Salve!!
       Великий цезарь Домициан стоял в самом первом ряду у своего почетного места, упиваясь собственной славой и величием, в обществе сенаторов Цивики Цереала и Ацилия Глабриона, (которых вскоре казнит по обвинению в подготовке мятежа) и своей любимой жены Домиции Лепиды, (от руки которой в недалеком будущем погибнет сам).
       Наконец, цезарь поднял руку. Колизей стих, образовалась такая тишина, что слышно было негромкое ворчание голодных львов в вивариях (помещения за ареной, где содержались дикие животные). Цезарь сел, за ним последовали его приближенные. Это означало разрешение к началу зрелищ.
       Самый интересный бой, как всегда, должен был состояться в конце зрелищ. Данный бой был интересен потому, что гладиатор Палумб в свои юные годы уже успел снискать расположение римлян. Он был достаточно ловок, силен и к тому же красив, что обеспечивало ему дополнительные симпатии женской половины зрителей. Конечно, до спектата (гладиатор - любимец публики) ему было еще далеко, однако в пользу этого бойца говорил один немаловажный факт: он был чистокровным италиком. Почти не было сомнений, что Палумб повергнет ненавистного парфянина, потому что, когда дело касается римлян и парфян, иначе и быть не могло.
       И никто не догадывался, что учредитель состязаний ланиста Деций думает совершенно иначе.
       Иначе думал и Готер. Его выступление с двумя разъяренными львами было, как то и водится для состязаний бестиариев, одним из первых.
       Готер не мог сосредоточиться. Он нервничал, нисколько не думал о предстоящем собственном опасном бое, а сильно переживал за Палумба.
       Несмотря на молодой возраст, Готер уже никому не доверял. Не доверять же Децию у него были веские, связанные с обстоятельствами из собственной жизни, основания.
       Но Полумб не хотел его даже слушать. Он был опьянен обещанием ланисты грядущей свободы, желание которой было тем сильнее и необузданнее, так как оно было генетическим, идущим из глубины его рабского рода.
       На арене Готер делал все механически. Не обращал внимания на крики и рукоплескания толпы, когда поверг одного за другим, двух огромных египетских львов. Он не думал ни о них, ни о себе. В один прекрасный миг, когда он увидел кровь побежденных животных на песке арены, он вдруг представил себе такого же окровавленного поверженного Палумба. Представил настолько явственно, что у него закружилась голова.
       На уже безопасную арену выбежал Деций.
       -Что это с тобой? - спросил он у Готера, видя, что тот шатается. - У тебя всего лишь легкие ранения. Это, наверное, от успеха!
       -Не губите Палумба, слышите, не губите, или я... - Готер не успел договорить, Деций уже тащил его с арены прочь, он не хотел ничего слышать.
       Спустившись в куникул (помещение под ареной), Готер сделал еще одну отчаянную попытку образумить друга. Но тот также ничего не слышал. И в первый раз был груб с Готером. Он оттолкнул его со словами:
       - Ты мне не друг, если не желаешь мне свободы.
       -Ты потерял разум! - только и успел в отчаянии выкрикнуть ему вслед Готер.
       А тот уже бежал на арену, где его ждал весь Рим.
       Готер не сел, он упал на влажный песок куникула. Обхватил голову руками. Так и сидел. Затем сорвался с места и побежал наружу. Он должен был быть рядом.
       На арене бой уже начался. Парфянин в тяжелом "гальском" вооружении явно не тянул под ловкого, обладающего лишь сетью и тризубцем, ретиария Палумба. Видно, это было заметно не только Готеру. Недоумение было написано на лицах многих зрителей. Несколько раз нежелание ретиария накинуть сеть на противника было настолько явным, что в толпе послышались громкие возгласы негодования.
       Готер увидел Ликию, женщину Палумба. Она сидела словно каменное изваяние, во власти дикого ужаса за человека, без которого не мыслила жизни. Ее глаза, полные недоумения и растерянности, отыскали Готера. Их взгляды встретились. И обоим стало еще страшнее.
       Тем временем ретиарий вдруг как - то неловко упал. Мирмиллон победоносно вознес над ним меч. Колизей на несколько мгновений оказался во власти гробовой тишины. Затем цирк дружно взорвался негодующими неистовыми криками. Римляне были обескуражены и разочарованы. Что не сулило ничего хорошего поверженному.
       Готер вскочил. Он видел лицо поверженного друга - никогда оно еще не было таким счастливым. Он оглянулся и посмотрел в лицо Децию. Оно было холодно как лица изваяний божественных храмов. В отчаянии, в какой - то нелепой надежде Готер отыскал лицо Домициана. Тот развалился на своем сидении и что - то нашептывал матроне Валерии Катилине. Было ясно, что судьба несчастного Палумба в руках Деция.
       Колизей бесновался. Толпа была разозлена поражением римлянина. Были слышны беспощадные выкрики, люди направляли свой большой палец руки по - направлению к своему горлу.
       В принципе, реши ланиста иначе, с ним бы посчитались и зрители, и сам цезарь. Ему было дано такое полномочие, на то он и являлся устроителем боев и содержателем гладиаторской школы. Но все дело было в том, что он готовился стать сенатором, и поддержка всего Рима ему далеко не была излишней...
       Ланиста встал. Поверженный Палумб все с той же доверчивой улыбкой смотрел на него. Медленным театральным жестом Деций поднял руку и направил большой палец по - направлению к своему горлу. Готер закричал и схватился за голову. Ликия упала без чувств. Толпа ликовала.
       Ни Палумб, ни Ликия уже не видели, как парфянин резко приподнял Палумба, вонзил ему меч над ключицей и пронзил ему сердце. Не видели они и как мистигофоры (служащие цирка) потащили его тело в сполиарий.
       Цирковые зрелища были завершены. Толпа, обсуждая увиденное, удовлетворенно расходилась.
       День близился к закату. Очередной для многих и последний для кого-то.
       Готер пришел в себя. Он увидит завтрашний день. День без Палумба, но с жаждой мести за него.
      
       Все произошло как-то быстро. И недели не прошло, как подвернулся удачный случай. После изысканного прандиума (второй завтрак) Деций решил осмотреть новых гладиаторов, и как-то слишком близко приблизился к виварию, где рыкали три громадных азиатских тигра. Готер распахнул клетку и натравил на него своих полосатых питомцев со словами:
       - Парков не обманешь!
       Никто и не думал спасать истошно орущего и зовущего на помощь ланисту. В считанные мгновения он был растерзан и затем съеден голодными хищниками.
       Таким образом Готер оказался в Мамертинской тюрьме. Он не был римлянином - квиритом и не был также свободным иноземцем, а был рабом - гладиатором ланисты Деция.. Поэтому он не подлежал суду и юрисдикции претора, а мог быть просто казнен по желанию наследника убитого им хозяина.
       В тюрьме царил страшный смрад нечистот и грязных человеческих тел. В огромном прямоугольном помещении теснились люди обоих полов, арестованные за самые разные преступления. Некоторые лежали вповалку, изнемогая от боли и истекая кровью после допросов.
       Готер тоже был избит. Ныло все тело, а нос, похоже, был сломан.
       Албанин закрыл глаза. Ему привиделось родное море, родные скалы, селение, в котором он вырос в кругу большой дружной семьи. Вспомнил погибшего за него отца, мать, брата и сестер, о которых он ничего не знал уже столько лет. Еще с колыбели у него была невеста. Все словно ожило и предстало перед его затуманенным взором. Он мысленно прощался со своей семьей, поручая ее заботе богини Анахиты.
       -Албанин Готер! Кто здесь албанин Готер?
       Готер очнулся от прекрасного полусна и вернулся в ужасную действительность. Он привстал.
       -Ты Готер? - Указав на него кивком головы, спросил вошедший в помещение стражник. - Встать, когда с тобой говорят!
       Превозмогая гнев и боль, Готер встал.
       -К тебе пришли.
       Стражник вышел, и через несколько секунд в дверной проем вошла женщина в сером плаще и в надвинутом на лицо капюшоне. Женщина принесла в смрадную атмосферу тюрьмы резкий запах эпилиммы (дешевое благовоние с резким запахом).
       Со всех сторон послышались возгласы, вошедшая приковала к себе взгляды даже умирающих.
       Готер быстро пошел к ней навстречу. Он узнал эту женщину. Это была Нубия.
       -Зачем ты пришла сюда? Разве тебе место здесь? - В негодовании воскликнул он. Хотя почувствовал, что безумно этому рад.
       - Не ругай меня, любовь моя... И не говори больше ничего, а слушай... - Нубия приложила указательный палец к его губам.- О боги, что же они сделали с тобой!
       -Нубия...
       -Молчи, у нас мало времени. Я обращалась за помощью к трибуну Марсилию и консулу Севелу. Все бесполезно. Но к счастью в Риме сейчас находится... один мой родственник. Центурион Луций Юлий Максим. Через несколько дней его подразделение отправляется в страну, в которой ты родился. В Албанию. Он мне обязан кое-чем... Я очень его просила. Ты уйдешь с ними.
       -Что? Я вернусь домой? - Готер был так ошарашен сказанным Нубией, что даже не смог сдержать радости. Слишком уж разнилось недавнее состояние его внутренней подготовки к смерти с услышанной возможностью воплощения в жизнь его давней, почти недосягаемой мечты.
       Но Готер сразу понял, что Нубия испытывала совсем другие чувства. Она была печальна, в глазах стояли невыплаканные слезы. Готеру тоже вдруг стало жутко. Он вдруг понял цену воплощения своей мечты: разлука с любимой женщиной навеки.
       А она все говорила.
       -Луций скоро купит тебя у племянника Деция, сколько бы тот не запросил. А может, и уже купил.
       -Но... С какой стати...
       -Не беспокойся ни о чем. Я все устроила. Все будет хорошо.
       -Как же хорошо? Мы расстанемся?
       Нубия приблизила к нему свое лицо и зашептала:
       -Такова воля богов. Мы расстанемся тем более, если ты останешься. Только тогда нас разлучит твоя смерть.
       В дверях показался стражник. Он подошел к женщине и грубо схватил ее за локоть.
       -Уходи! Время вышло.
       -Не трогай ее, она сама уйдет! - крикнул ему Готер, но тут же был оглушен ударом пилума (копье) по голове.
       Готер уже не видел, как женщину вытолкали из помещения. Наверное, в этом ему повезло.
      
      
       Готер пришел в себя. Кто-то тряс его за плечи. Он открыл глаза, и в мутной дымке перед ним предстал тот самый стражник.
       -Вставай и пошел вон, грязный варвар! Не знаю, за что тебя любят твои варварские боги!
       У Готера голова раскалывалась от боли после удара. Ему даже казалось, что голова действительно расколота. Грудь его была обильно обагрена кровью.
       Собрав все силы, Готер встал и пошел по - направлению к выходу. В последний раз оглянулся он на провожающих его печальными и завистливыми взглядами обреченных людей.
       -Да прибудут с вами ваши боги! - сказал он и вышел.
       Свежий воздух пахнул ему в лицо, и он почувствовал, что вот - вот упадет. Но кто-то поддержал его. Тяжело дыша и жадно ловя воздух, Готер медленно оглянулся. Это был римский солдат.
       - Я вольноотпущенник центуриона Луция Юлия Максима. Ты должен следовать за мной.
       От Капитолийского холма, на котором была расположена Мамертинская тюрьма до Аппиевой дороги перед Капенскими воротами, где стояло подразделение ХII легиона Фульмината - манипул центуриона Луция Юлия Максима, был путь немалый. За это время Готер успел узнать от довольно разговорчивого солдата по имени Варнаас о том, что он вольноотпущенник центуриона, которого уважает и почитает весь манипул. Что Луций Максим очень храбр и горяч, что он горд и недосягаем для многих даже самых важных персон Рима, что он любит только Великую Римскую империю и презирает варваров. Словом, является истинным римлянином. Также этот военачальник имеет множество военных заслуг, манипул его идет в Албанию по приказу цезаря, с которой у Рима союзные отношения, что цель похода - средоточие римских войск у Каспийского моря с тем, чтобы, во-первых, контролировать свободное продвижение римских легионов по союзной Албании к вражеской Парфии, во-вторых, в случае необходимости, самим присоединиться к основным подразделениям легиона ХII Фульмината, находящимся в данный момент на территории Парфянского царства.
       Когда Варнаас и Готер вышли из Капенских ворот, их взору предстал лагерь в две сотни римских солдат.
       -Мне приказано сразу по прибытии препроводить тебя к Луцию Максиму, - сказал Варнаас и повел Готера в прэториум (палатка полководца) центуриона.
       Прэториум находился в центре лагеря. У его входа, занавешенного велариумом, стоял солдат.
       - Терентус, доложи господину, что я привел переводчика.
       Терентус исчез за велариумом.
       -Могу дать тебе добрый совет, - быстро зашептал Готеру на ухо Варнаас. - Держись с центурионом крайне осторожно, отвечай лишь на его вопросы... Вобщем, не забывай, что ты раб.
       Появился Терентус и сказал, не глядя на Готера:
       -Пусть войдет.
       Готер вошел и сразу почувствовал, как его босые израненные ноги окунулись в жесткий с длинной шерстью ковер, называемый субуррой.
       За небольшим походным столиком, на котором не было ничего, кроме меча и ритона с вином, сидел молодой центурион Луций Юлий Максим. Это был атлетического сложения, загорелый, с правильным римским профилем, со слегка выдающимся вперед волевым подбородком, с обветренным лицом прошедшего ни один варварский край, перешедшего ни один горный перевал, видавшего ни одно кровопролитное сражение, солдат. На нем было обычное облачение легионера - кожаный панцирь - лорика и солдатские, защищавшие от ударов в бою нижние части ног, кожаные башмаки - калиги. Скутум (римский щит полуцилиндрической формы) был прислонен к задней стенке прэториума, рядом с ним, на субурре покоился железный, полусферической формы, шлем.
       Готер произнес обычное римское приветствие:
       -"Salve".
       Между тем Луций Максим невозмутимо разглядывал албанина своими серыми, с металлическим оттенком, глазами.
       -Значит ты и есть тот самый бестиарий, что посмел натравить львов на чистокровного римлянина?
       Губы красивого центуриона скривила недобрая гримаса. Он не сводил своих проницательных глаз со своего нового раба, словно впиваясь ими глубоко-глубоко в душу Готера. Со своей стороны албанин делал то же самое. Он ответил военачальнику прямым смелым взглядом и прочел в его глазах сильную, ни с чем несравнимую неприязнь. Ощутил он эту непрязнь настолько сильно, что она затмила первое чувство Готера, когда ему показалось, что в обращенных к нему словах центуриона, на фоне неприятия и презрения, как-то не очень явно, но промелькнули нотки той разновидности иронии, что сродни одобрительной похвале.
       "Мой новый хозяин противоречив", - мелькнуло в голове албанина.
       Вслух же он произнес:
       -Да, я, мой господин.
       Луций Максим сжал губы и покачал головой так, как это делают, когда глядят на некое, по всем признакам явно ошибочно созданное природой, существо.
       -Я бы тебя казнил! - Сказал центурион.
       -Но ты меня купил! - Не смог последовать совету Варнааса Готер.
       -Молчать! - Вскричал центурион и резко встал. - Или я велю тебя высечь!
       Готер сделал над собой неимоверное усилие и промолчал. Ему не улыбалась унизительная перспектива исполнения угрозы его нового господина. Но албанин совладал с собой не до конца. Он вызывающе глядел в лицо того, кто бесконечно презирал его за то, что он был варваром и рабом.
       Центурион за стол сел снова. Некоторое время он молчал, прищурив свои серые, металлические глаза. Затем сказал уже спокойным, но железным тоном:
       -Если ты хочешь остаться в живых, то ты должен оставаться рабом. Лишь в этом случае ты дойдешь со мной до твоего варварского края. От всех хоть иногда должна быть польза. Даже от тех, кто рожден не в Риме и приносит много вреда. Твоим делом в твоей варварской стране будет переводить мои слова албанскому рексу. (Так римляне называли басилевсов, албанских царей). Иди, раб! - И добавил с презрительной усмешкой, - и учти, тигров мы тут не держим.
       Готер вышел, стиснув зубы и сжав кулаки. Сейчас он был уверен, что до Албании ему не дойти. Ибо непокорность своим хозяевам и составляли основную его проблему с тех пор, как он был в рабстве. Ничего не поделаешь, он был рожден свободным.
       А еще Готер испытывал чувство, которое сводилось к тому, что ему вдруг очень захотелось обратно в тюрьму, где его вот-вот должны были казнить. Уж лучше гордая смерть, чем новые унижения в новом рабстве.
      
      
       Подразделение ХII легиона Фульмината под предводительством центуриона Луция Юлия Максима отправлялось в поход в Албанию следующей зарей. У Готера был целый вечер и вся ночь на то, чтобы освоиться и вообще, осмыслить и осознать так стремительно происходящие перемены в его судьбе.
       Сначала Варнаас как следует накормил Готера ржаными лепешками и соленой говядиной. Затем Готеру выдали подержанный пластинчатый панцирь и прочные калиги.
       Ночью Варнаас позвал его в свою палатку. Готер забылся глубоким крепким сном. Грезилась ему нежная рябь родного синего моря, он словно слышал его ровный ропот и крики чаек. А он - маленький мальчик, не устающий лазать с другими мальчишками по скалам, испещренным странными, но такими интересными рисунками. Готер разглядывает их, они забавляют его - здесь самые разные животные, чаще всего они уже пронзены копьями и стрелами охотников. Тут изображения и самих людей. Они то едят, то танцуют, то управляют лодками.
       Однажды, когда они с отцом возвращались с рыбалки, он спросил его:
       -Отец, кто все это рисовал?
       -Люди, что жили задолго до нас.
       -А зачем?
       -Ну... Наверное им хотелось, чтобы о них не забыли.
       -И о них не забыли?
       -Ну... наверное, нет.
       -Отец, а я хочу, чтобы и обо мне не забыли.
       Отец засмеялся. Затем пошутил:
       -Тогда пойди и нарисуй что - нибудь.
       Только мальчик воспринял шутку отца всерьез.. На следующий же день на одной из прибрежных скал появилось изображение всадника.
       Из сладких грез - воспоминаний его вывел звук лагерного рожка. Близился рассвет.
      
      
       Призывая Меркурия (римский бог торговли, покровитель путешественников) и Тривию (богиня "трех дорог") пребывать с ними в походе и прося их о благосклонности, конники - легионеры во главе с Луцием Юлием Максимом удалялись от Рима по Аппиевой дороге. Над четким построением манипула возвышался значок сигнума - длинное древко с изображением раскрытой кисти руки. За войсковым подразделением, под присмотром нескольких войсковых интендантов, грузно тащился обоз с провиантом.
       Готер ехал рядом с Варнаасом и Терентусом. Варнаас без умолку болтал, а Терентус не сводил с него недружелюбного взгляда. В сущности, Готеру были безразличны любые эмоционально-крайние проявления и того, и другого.
       Готер был в своих тяжелых мыслях. Сейчас он испытывал такие противоречивые чувства! Здесь оставалась его любовь - великодушная Нубия. И он не знал, увидит ли ее еще когда-нибудь. Но одновременно с печалью о любимой женщине он ощущал и радость. Сам не зная, как в одном сердце может тесниться два противоположных чувства, он всей душой отдавался этому радостному состоянию, грезя наяву красочными картинами родного края.
       Из глубокой задумчивости его вывел Варнаас.
       -Ты что, не видишь? Ведь она зовет тебя!
       В самом деле, немного поодаль от дороги бежала женщина и махала ему рукой.
       -Нубия! - Вне себя от счастья закричал Готер. Под смешки и возгласы развеселившихся легионеров, он спешился и подбежал к ней, между тем как четкий строй манипула продолжал мерно двигаться дальше. Луций Максим оглянулся и как-то странно взглянул на женщину, а Терентус последовал за албанином и остановился от него на почтительном расстоянии.
       -Готер, мой Готер! - Нубия обняла его и слилась с ним в страстном долгом поцелуе. Затем покрыла жаркими прикосновениями губ все его лицо. Она едва сдерживала рыдания.
       -Нубия! Моя великодушная Нубия! - Только и смог выговорить Готер. - Он все крепче прижимал ее к себе, целовал губы и лицо, глотая ее и свои слезы..
       Так они и стояли, пока Терентус не стал довольно громко покашливать.
       -Иди, тебе пора. Прощай!
       -Не говори так. Может я и вернусь.
       -Не вернешься.
       -Я раб того, кто вернется.
       -Но ты не вернешься. - И она зашептала очень быстро, - послушай меня, любовь моя. С тобой уходит все то, что мне было свято и дорого. А я остаюсь одна. Но лучше так, чем до собственной смерти проклинать мне из-за тебя Либитину (римская богиня смерти). Но я знаю, что ты никогда не увидишь больше Рима, принесшего тебе столько бед. Ты не из тех, кто, достигнув мечты, упустит ее. Так что прощай, мой Готер и вспоминай меня иногда, когда будешь слушать шум своего моря и видеть отражение его в твоем небе. Я бы хотела... чтобы ты видел меня в каждой волне, в каждой заре, в каждой звезде... Возьми это на память. - Женщина сняла с пальца золотой перстень и надела ему на руку. - Не снимай его никогда! Даже тогда, когда будешь ложиться в постель со своей женой... - Слезы снова закапали из ее глаз, в последний раз она губами прижалась к его губам, в последний раз, прильнув к его щеке, вдохнула его запах. Затем вырвалась из его объятий и, закрывая лицо руками, побежала в Рим.
       -Нубия! - закричал Готер, и уже было рванулся вслед за ней. Его остановил Терентус.
       -Не делай того, что бесполезно, - с истинно римской железной логикой сказал он.
       Готер продолжил путь. Рим оставался позади, а вместе с ним и его горькие воспоминания и страстная любовь.
      
       * * *
       Вольноотпущенник Варнаас не покидал его ни на шаг. По-видимому, он исполнял приказ. Был, как всегда, разговорчив и приветлив. И того, и другого было чересчур. Не спускал с него сосредоточенных пытливых глаз и Терентус. Он был также вольноотпущенником центуриона, но во всем остальном был полной противоположностью своему товарищу. Это был угрюмой, молчаливый и крайне неприветливый субъект. Казалось, что к Готеру он относится с подчеркнутой враждебностью. Готер, со своей стороны, выказывал ему то же отношение. Ему не нравился этот задира, который, похоже, воображал себя выше него только потому, что был италиком и вольноотпущенником. С Варнаасом же Готер почти подружился.
       Там, где не было военных римских дорог, манипул вынужден был продвигаться медленно. Ноги лошадей увязали в густой грязи, путь преграждали кустарники, которые вырубали солдаты авангарда. Следом шли так называемые "основные силы", которые замыкали четкие построения арьергарда.
       Уже тридцать дней и ночей, как римское подразделение покинуло Рим, тридцать дней и ночей разделяли Готера от Нубии и приближали его к родной стороне.
       Несмотря на выносливость и молодые силы, албанин чувствовал себя измученным. Он постоянно, без передышки подряжался на самые тяжелые работы, связанные, прежде всего, с рытьем рвов при разбивке лагерей на каждую ночь. Он также отвечал за состояние лошадей "основных сил" войска.
       Готер страдал и от постоянной острой боли. Чужая лорика была ему тесна по меньшей мере на два размера, кожаные ремешки сильно натирали ему тело, образовав достаточно глубокие ссадины, которые к тому же разъедались потом.
       Варнаас достал ему какой-то весьма дурно пахнущий бальзам. Велел смазывать им ссадины три раза в день. Но самое главное, смог раздобыть другой панцирь.
       Провиант в обозе заканчивался. Поговаривали, что скоро будет продолжительная стоянка вблизи какого-то селения.
       Недалеко от небольшого озерца действительно была деревня. Здесь, прямо у подножия горы лагерный рожок протрубил начало саперных работ по разбивке лагеря. Готер был поставлен в строй с теми, кто рыл ров.
       Как всегда, с внутренней стороны рва стремительно, усилиями доброй сотни легионеров, образовывался прямоугольный лагерь, с пересекающимися под прямым углом главными улицами - кардо и декуманус, с форумом, на котором находился прэториум, с симметрично расположенными палатками, которые, в свою очередь, образовывали правильные кварталы и "малые улицы".
       После окончания работ легионеры выстроились на форуме, где они должны были услышать распоряжения военачальника. Когда Луций Юлий Максим вышел из прэториума, его оглушили приветственные крики всего манипула. Когда центурион поднял руку, воцарилась тишина.
       -Слава Юпитеру, хранящему храбрых сынов Великой Римской империи в походах. Слава Меркурию, покровительствующему нам в наших победах!
       И снова оглушительные крики легионеров.
       Центурион продолжал.
       - Жители этого селения к нам обычно крайне миролюбивы. Тем не менее следует соблюдать необходимую осторожность. Запрещено отходить от лагеря больше, чем на полстадия. С заходом солнца все должны быть в лагере. Так же я запрещаю находиться за воротами лагеря меньше, чем по пять человек. Разрешено купаться в озере, но с условием, что три легионера будут находиться вооруженными на берегу. Любое ослушание будет мною строго караться.
       Окончание речи военачальника также сопровождалось криками солдат,
       правда не столь дружными и восторженными.
       Отдав надлежащие распоряжения караульной службе, центурион зашел в прэториум.
       Готер невольно услышал шепот двух легионеров.
       -Слышали? И в деревню-то сунуться нельзя, - недовольно ворчал Кальвидий Рустик.
       - Как же! Самому - то, как говорят, безразличны сестры Венеры! Вот и нам мешает! - С обидой сказал Авл Марцелл.
       -Сестры? Ха-ха, - засмеялся Рустик. - А я предпочитаю дочерей! Ха-ха-ха.
       -Предпочитай, кого угодно. Только, увы, теперь в мечтах, - разумно заключил Марцелл.
       Постепенно сгустилась тьма. Лагерный рожок возвестил отбой. Стало тихо.
       Готеру не спалось. Ныли ссадины, которые хоть и смягчил бальзам Варнааса, но еще не залечил. Он вышел на одну из "малых улиц" лагеря и тут же заметил в бликах костров, что из самой ближней к воротам палатки выбрались две тени и крадучись приблизились к воротам. Затем одна тень что-то дала караульному. Калитка в воротах тихо приоткрылась, и обе тени выскользнули из лагеря. Караульный, как ни в чем не бывало, снова занял свой пост.
       -Уж не наши ли это любители Венер? - предположил Готер.
       И тут же перестал о них думать.
       На утро было все как обычно. На построении присутствовали все, в том числе и Рустик с Марцеллом.
       В следующую ночь Готер наблюдал то же самое. На этот раз он совершенно точно признал в нарушителях Рустика с Марцеллом.
       -Да, приятели с огнем играют. Вспомнили хотя бы, что из-за этих-то самых "Венер" и происходили все несчастья на земле.
       Готер вздохнул, предчувствуя беду. Ему было жаль незадачливых молодых солдат так же, как неприятен был его хозяин, их центурион.
       * * *
      
       Все произошло гораздо быстрее, чем даже мог предположить Готер. На утреннем военном построении не оказалось двух солдат. Через некоторое время один из дорожных дозорных легионеров принес весть, что в деревне произошла какая - то стычка, но с кем, он не знал. Луций Максим послал пятерых вооруженных до зубов легионеров в разведку, хотя уже догадывался, в чем дело.
       Выяснилось, что местные жители захватили в плен двух римлян, которые оказались непрошенными гостями в ложах весьма податливых жен двух старейшин племени. Наказать римлян селяне не посмели, но зато посмели уповать в данном происшествии на справедливость римского военачальника.
       В сопровождении двадцати пяти легионеров Луций Юлий Максим вошел в деревню. Глаза его были еще более стальными, чем обычно, подбородок еще более выдавался вперед, губы кривила гримаса, не предвещающая ничего хорошего.
       Ему навстречу вышли вооруженные, одетые в боевые косматые шапки и звериные шкуры, мужчины племени.
       -Мы не хотели крови, мы уже много лет снабжаем важной информацией, едой и питьем проходящие по нашим землям римские войска, но вы обещали не трогать наших женщин, - сказал мужчина на ломаном латинском, по- видимому, вождь.
       -Мы тоже не хотим нарушать мира, - ответил римский военачальник.- И я покараю всех виновных, слышите, всех. Приведите сюда моих солдат! Но приведите и этих женщин, ибо так будет правильно.
       Через несколько минут перед центурионом предстали Кальвидий Рустик и Авл Марцелл. Они были без шлемов, в разорванных лориках и кровоточащих ссадинах. Привели и двух, замешанных в этой интриге, женщин.
       -Легионеры! Вы нарушили мой приказ!
       -Прости, мой центурион, - лепетал Авл Марцелл, между тем как Кальвидий Рустик сохранял достойное молчание.
       Луций Максим их не слушал. Он перевел взгляд на очень красивых, заплаканных женщин, но не надолго.
       - Лучники! - Раздался его железный голос.
       -Пощади! - Все молил Марцелл. - Пощади хоть девиц, это мы во всем виноваты.
       -За нарушение моего приказа я караю вас смертью!
       Луций поднял руку, и через считанные мгновения два незадачливых легионера и две женщины пали ничком, пронзенные римскими стрелами.
       Все молчали, в том числе вождь племени и старейшины. Такого было право воинов Великой Римской империи.
      
      
       * * *
       После того, как Готер почистил, накормил и напоил лошадей, он присел у костра рядом с Варнаасом и Терентусом. Они как раз обсуждали минувшее этим днем событие.
       -И все же мне жаль Авла с Кальвидием, - говорил Варнаас, ероша тлеющую залу обугленной палкой.
       -Они сами виноваты, - буркнул в ответ Терентус. - Чтобы другим было невдомек нарушать приказы военачальника.
       -Да... Виноваты. Но мне кажется, что наш центурион как всегда чересчур суров с женщинами.
       -Это почему "как всегда"?
       -Да так... Была одна история...
       Терентус внимательно посмотрел на Варнааса. Тот же заговорил шепотом:
       -Мало, кто знает, что он был самым страстным возлюбленным Домиции Лепиды, жены нашего цезаря Домициана.
       -Да неужели?
       -Истина. Говорят, он ее любил больше жизни... И ни о ком больше и думать не мог... Она, вроде, тоже сначала его любила... А потом, вдруг, взяла, да и променяла его на этого актеришку Париса. Когда раскрылась связь Лепиды с Парисом, последнего постигла страшная казнь. (Связь Домиции Лепиды и актера Париса - исторический факт). Это знают все. И лишь немногие знают, что Домициан в своем несчастии рогоносца уже почти вычислил(правда, не без посторонней помощи) предыдущего любовника своей жены, то есть нашего центуриона. Вычислил по последней их ночи - когда Лепида и Луций так громко ругались, что наделали слишком много шума. Последующее поведение Луция Максима указывало на то, что ему была безразлична его судьба - он заперся в своем доме на Каринах (богатый аристократический квартал в Риме) и тихо погибал от ревности, злости и любви к этой женщине. Помогло ему провидение, если так можно назвать обыкновенную девицу из лупанария, его давнюю знакомую. Я даже знаю ее имя - ее звали Нубия. Это она смогла каким-то чудом отвести подозрения от центуриона, а чудо было самым обыкновенным: она заявила преторам, что в ту роковую ночь, когда ссору Лепиды и Максима слышали, он был с ней... Уж не знаю, как ей поверили... Видно, преторы этого хотели. Не та была политическая обстановка, чтобы казнить богатого центуриона из всаднического сословия. Видно, хоть кто - то, несмотря на мстительное безумие Домициана, еще мог соображать трезво.
       -Да, - подтвердил Терентус, - нашего Луция Максима в народе любят.
       -Вот именно. Будучи трибуном, он не мало постарался для плебеев Рима. К примеру, Флавий Сабин, двоюродный брат нашего цезаря - никак для них ни в чем не постарался, а был просто жирным добряком. Но когда Домициан казнил его лишь за то, что глашатай оговорился и объявил его не будущим консулом, а будущим императором, народ Рима был близок к восстанию.
       -Верно. Обстановка сейчас в Риме напряженная, - как всегда лаконично, вставил Терентус.
       -И я не знаю, - Варнаас зашептал совсем тихо, - застанем ли мы Домициана в живых по возвращении в Италию. ( Цезарь Домициан был зверски убит в 96 г. н.э. и руководила заговором его любимая жена Домиция Лепида, с которой он, не смотря на все ее измены, так и не захотел развестись. Дата убийства Домициана совпадает со временем похода в Албанию и пребывания там подразделения XII легиона Фульмината, манипула Луция Юлия Максима.)
      
       -И я думал об этом.
       -А нашему центуриону на руку, что он не в Риме. Вряд ли, в случае повторного расследования, которого могли бы добиться некоторые желающие усугубить смуту в Риме, этой самой... Нубии поверили бы еще раз... Так или иначе, но после предательства Домиции Лепиды, наш центурион ненавидит женщин, и, поговаривают, избегает даже общаться с ними. И тут, видимо, не только естественная обида за предательство, но и чувство жестокого оскорбления за то, что его променяли на актера... Лично я его понимаю... До сегодняшнего дня я думал, что душевная боль его утихла. Но похоже, что в лице местных женщин он пытался казнить женскую эксцентричную неверность!
       -Если ее вообще можно казнить, - вдруг сострил обычно угрюмый Терентус.
      
       Готер сидел, ни жив, ни мертв. Только что он по чистой случайности (а может и нет) узнал от словоохотливого всезнайки Варнааса о роли Нубии в судьбе его хозяина, о том, чем именно был обязан ей центурион, почему и согласился купить его, Готера у племянника Деция. Узнал он и самое для себя неприятное: Луций вовсе не был родственником Нубии (как он, Готер, мог поверить в подобный абсурд?! Или просто хотел верить?..) А был самым обыкновенным ее клиентом.
      
       Чуть позже к нему подошел Варнаас и тихо сказал.
       -Я все знаю, друг. А ты не все. Я присутствовал при разговоре нашего центуриона и твоей Нубии.
       Готер вздрогнул.
       - Так вот, я понял, что эта женщина настолько тебя любит, что отдала нашему центуриону много денег, чтобы тот купил тебя у племянника убитого тобой ланисты. Так что молись отныне не своим богам, а ей, что оказался рабом нашего центуриона.
       -Скажи мне, Варнаас... - Готер сделал паузу.
       -Слушаю тебя.
       -Есть ли что-либо на этом свете, чего ты не знаешь?
       Не почувствовав иронии, Варнаас самодовольно улыбнулся, хлопнул Готера по плечу и пошел к зовущему его Терентусу.
       Готер опустил голову на руки. Одна лишь тяжелая мысль владела сейчас им: Нубия отдала центуриону все собранные ею деньги на безбедную старость. Ради спасения его жизни.
       * * *
      
       И еще одно событие произошло во время похода из Рима в Албанию манипула XII легиона Фульмината.
       Река, вдоль берега которой они должны были идти, из - за обильных дождей в этом году разлилась слишком сильно. Войску пришлось отклониться от давно заданного для походов римских легионов на Восток маршрута. Узкая кромка суши между рекой и простирающимися на несколько десятков стадий топей и болот - была единственной дорогой вперед.
       В самом конце опасного пути, когда разлившаяся река заставила римлян двигаться слишком близко от топей, в трясине увяз обоз с провиантом. Варнаас, Терентус и Готер шли неподалеку и сразу бросились помогать вытаскивать его. Кончилось тем, что под напором двух десятков легионеров стремительно увязающий обоз накренился, и из повозок посыпались ящики с запасами продуктов и ритоны с водой и вином.
       -Слушайте приказ центуриона! - Послышался в общей сумятице голос командира авангарда манипула Эприя Цецины. - Найти сундук с деньгами подразделения! И бросить обоз!
       -Я вижу его! - Закричал Варнаас и исчез под перевернувшимся днищем одной из повозок. Через несколько мгновений он показался с сундуком. Держался он за спицу колеса повозки. Вдруг обоз тряхнуло - это резко погрузилась в болото его основная часть. Колесо крутанулось, Варнаас сделал отчаянную попытку удержать сундук, который наклонился, неожиданно раскрылся, и из него посыпались переливающиеся на солнце золотым блеском сестерции. Варнаас же снова оказался под перевернутым днищем повозки.
       Готер был рядом. Он бросился за Варнаасом и, держась за протянутую несколькими легионерами оторванную от повозки доску, смог вытащить его, оглушенного, из - под повозки. Сундук же с войсковым сокровищем навсегда исчез в болоте.
       Готер оказался на суше. Пришедший в себя Варнаас что-то говорил о важности казны для подразделения. Царило всеобщее замешательство - часть легионеров громко сокрушалась об утонувших деньгах, другая же часть кричала им о том, что центурион изменил приказ и теперь повелевает бросить все - и обоз ( который, кстати, уже исчез в болоте), и сундук с сестерциями ( который исчез еще раньше). Ну а Готер, устав выслушивать излияния благодарности от Варнааса, вдруг понял, что другого шанса может у него больше не быть. Он незаметно исчез за густым кустарником и стал быстро пробираться вперед, так как с левой стороны были болота, справа же - та самая река, разлив которой изменил маршрут римского войска.
       Выбравшись на равнину, Готер бросился что есть мочи бежать. Шум от возни легионеров все отдалялся, а Готер все бежал и бежал без оглядки, пока ему не преградил, видно, пришедший к реке напиться, внушительных размеров гепард.
       Готер остановился. Он был раб, и оружия ему не полагалось. И теперь стоял как вкопанный, во власти двух чувств: страха перед нелепой смертью и досады за невезение.
       Гепард присел, готовясь к роковому для жертвы прыжку, взметнулся в воздух, а Готер в мгновение ока схватил какой-то валявшийся у ног сук. Он это сделал чисто инстинктивно, будь у него время на раздумье, он бы понял всю тщетность этого действия.
       Следующее, что услышал и увидел Готер - это визг животного и его падение прямо перед ним. Из горла поверженного хищника торчал пугио. (Кинжал, подсобное оружие римских легионеров).
       Готер медленно оглянулся. Перед ним стоял Варнаас.
       -Мы в расчете, албанин. И теперь с чистой совестью я отведу тебя обратно.
       -Варнаас... - Готер не любил просить, только в крайнем случае. И сейчас как раз был тот самый случай. - Скажи, что не нашел... Я не могу в неволе.
       -Кому сказать, албанин? Никто и не успел понять твой поступок.
       -Ну тогда... Что тебе стоит? - Глаза Готера горели, кулаки были сжаты, ему казалось, что его бог Митра, если когда-нибудь и вернет ему свое расположение, то не в этот день.
       -Что мне стоит? Стоит преданности Великому Риму и моему центуриону.
       Варнаас прицелился пилумом в Готера.
       -Идем, албанин. Не заставляй меня убивать тебя. Было время, я относился к тебе по-дружески. Но не теперь!
       -Волчье отродье! ( Готер имеет ввиду тот факт, что римляне считались своего рода "потомками" волчицы. В этом поверии сыграло значение известное предание о том, что основателя Рима Ромула вскормила волчица) - В отчаянии Готер, не обращая внимание на направленный на него пилум, бросился на Варнааса. Тот ранил его в плечо.
       - Я же просил, без глупостей.
       Римлянин заломил раненому албанину руки за спину и повел обратно к войску, которое уже расположилось на равнине для передышки.
       Варнаас был непреклонен до конца. Преданность великому Риму и центуриону заставила его доложить последнему о том, что албанин Готер пытался, воспользовавшись всеобщей сумятицей, совершить побег. Центурион назначил Готеру публичное наказание - двадцать пять ударов плетьми. Приговор немедленно был приведен в исполнение. На саркастический вопрос военачальника поверженному избитому албанину: "Это вид золотых монет лишил тебя разума?", он спокойно ответил, что всему золоту мира предпочел бы всего одну серебряную монету. И все поняли, какую именно монету имеет ввиду раб. (После убйства Юлия Цезаря Брут стал чеканить монеты - серебряные денарии, на которых были изображен колпак свободы, который надевали на раба при его торжественном освобождении. Изображение этого колпака на монете было между двумя кинжалами. Значение было символическим: свобода, добытая кинжалами. Готер в разговоре с центурионом использовал значение монеты в переносном смысле. Он имеет в виду желание собственной свободы.)
      
      
       -Цена свободы - всего один денарий? - насмешливо засмеялся Луций Максим.
       Превозмогая боль, которая все более становилась нестерпимой, Готер ответил.
       -Цена денария - свобода!
      
       * * *
       Не исчерпалось наказание Готера двадцатью пятью ударами плетьми. Изнемогая от острой боли открытых кровоточащих ран, Готер пару дней провел в палатке. Затем, когда римляне снялись с места и отправились в путь, ему пришлось пять дней идти пешком - его ремнями привязали к седлу коня Варнааса.
       Наконец, когда силы его совсем иссякли, суровый центурион пощадил его и разрешил сесть на лошадь. За некоторое время до этого Готер видел, как Терентус в чем-то горячо убеждает военачальника. Но он не мог и подумать, что этот хмурый, угрюмый, такой недружелюбный к нему человек станет просить за него центуриона. Скорее, это было простым совпадением.
      
       * * *
       Пребывание римского войска в Албании могло растянуться на неопределенный срок. Центурион Луций Юлий Максим должен был ждать распоряжений из Рима, которые могли: или задержать манипул у Каспийского моря, в то время как по Албании будут проходить легионы IV Скифика и X Фретенсис к Парфии, на территории которой Римская империя возобновила захватническую кампанию; или содержать приказ о немедленном присоединении манипула к основным силам XII легиона Фульмината, находящимся на территории Парфянского царства.
       В настоящее время Албания являлась союзницей Рима, что обеспечивало последнему весьма выгодные условия для ведения войны с Парфией: римские легионы могли свободно продвигаться по Албании к территории Парфянкого царства. Однако это не означало, что подобное положение вещей приводило в восторг парфянского царя Вологеза, и поговаривали, что он пойдет на все, чтобы поссорить Албанию с вражеским Римом.
       С другой стороны, римляне делали все, чтобы сохранить союз с Албанией. И дело было не только в их желании свободного прохода по этой стране к давнему врагу - Парфии.
       Древняя мудрость гласит: не открывай второй фронт, не покончив с первым... Еще живы были воспоминания о том, как неудачно закончились весьма основательные военные приготовления императора Нерона к войне с Албанией. Словно сами боги хранили эту небольшую, но очень живописную, населенную красивыми, атлетически сложенными людьми, страну. У "Каспийских ворот" в 60-х гг. уже были сосредоточены кагорты из Германии, Британии и Иллирии. Два легиона - IV Скифика и XII Фульмината стояли за Кавказскими горами. Только войска в один прекрасный день пришлось срочно отозвать в Италию для подавления восстания Виндекса. ( Юлий Виндекс являлся пропретором Галлии. Поднял восстание против Нерона).
       . А через несколько лет не стало и самого Нерона - зарвавшийся тиран предпочел самоубийство расправе разъяренной римской толпы.
       * * *
       Небо синее и глубокое, звезды яркие и близкие, море бескрайнее и бездонное. Ибо не может быть милее, красивее и величественнее родного края.
       Когда нога Готера ступила на родную землю, та словно дала ему силы. Вернувшись рабом, он вдруг почувствовал себя могучим и свободным.
       Четкий строй манипула с сигнумом в первом ряду продвигался берегом моря. После вступления на албанскую землю каждый день шли до полудня, затем разбивали лагерь на одну ночь. За все это время ни один римлянин не увидел ни одного албанина. Кругом царило странное запустение и затишье, лишь чайки кружились над морем и стервятники парили в воздухе где-то там, вдалеке.
       - Центурион зовет тебя, - сказал Готеру Варнаас.
       Готер подъехал к своему хозяину.
       -Скажи, албанин, твоя страна всегда такая странная?.. Где люди, где скот, в конце концов? Мне говорили, эта страна скотоводов. Но я не вижу даже теленка!
       -Не знаю... Что-то происходит... И эти стервятники... Ведь там селения...
       -Смотри, мой центурион! Пожар! - крикнул один из легионеров. Все уже смотрели туда. Вдалеке видно было зарево, которое в небе превращалось в густое черное облако.
       Готер стиснул поводья и тихо застонал.
       -Похоже, с нашими союзниками кто-то ведет войну, - сказал Луций Максим. Но кто?.. - Затем отдал приказ властным громким голосом:
       - Разбить лагерь!
       Выбрав равнинную местность между бесконечной скальной грядой и морем, расставив на скалах несколько караульных, римляне спешно принялись за дело.
       Несмотря на всю кажущуюся сложность положения, все же оставался шанс, что дело не обстоит так плохо. Кроме войны, возможна была и эпидемия, и просто нежелание местных жителей попадаться на глаза, пусть сейчас союзнического, но все же войска Великой Римской империи.
       Так успокаивал себя центурион. Тем не менее он, опасаясь лишних потерь, решил отложить разведку к месту пожара до следующего дня, понимая, что главное сейчас - обосноваться в надежном укрытии.
       К вечеру на песчаной равнине между скалами и морем уже горели костры, обнесенного рвом и валом, военного римского лагеря.
       После изнуряющих саперных работ, Готер сидел у костра, но к ужину так и не притронулся. Он уронил голову на руки и, словно дремал в родной ночной тиши.
       Голос обращающегося к нему Терентуса (что было в первый раз за весь их поход от Рима до Каспийского моря) заставил его поднять голову.
       -Я помогу тебе уйти, но я не сделал бы этого, если бы не был уверен, что ты вернешься.
       Несколько мгновений Готер удивленно глядел воспаленными усталыми глазами в лицо Терентуса, силясь понять, не ослышался ли он.
       -Ты?!
       -Да, я. Мои родители сгорели вместе в Великим Римом во время пожара в 64 -м. (По одной из наиболее общепринятых версий, организатором пожара, произошедшего в 64 - м г. 1.в. н.э. явился сам Нерон. Древний историк Гай Светоний Транквилл приводит тому немало доказательств (в противовес другому древнеримскому историку Корнелию Тациту, который в корне оправдывает Нерона). Транквилл пишет, что пожар свирепствовал шесть дней и семь ночей, погибло две трети всего населения Рима).
       Я был еще младенцем. Мой дядя, у которого я жил (у него не было сыновей), обещал за мое спасение богам богатые жертвы. Но не смог исполнить обещанное, так как умер. С тех пор меня преследуют неудачи... Мальчишкой меня подобрал на улице, где я вынужден был побираться, какой-то подлый человек и, выдав меня за своего сына, продал отцу нашего центуриона. Недавно, до похода сюда я заработал один сестерций. И сразу понес его в храм богам. Через три дня наш центурион одел мне колпак свободы. Значит, я все сделал правильно. Тогда я пошел снова в этот храм и обещал богам, что, так как я беден, то теперь обязуюсь помочь кому-либо, кто также стал жертвой пожара. А денежную жертву отложил до лучших времен. Я все это рассказал, чтобы ты понял, зачем я решил тебе помочь. Хотя, наверное, моя история скучная... Вобщем, я немножко понимаю, что ты сейчас чувствуешь, и помогаю тебе не только из-за своего обета богам... Тебя мучит неизвестность. Над морем плывет густой туман, значит, скоро погаснут луна и звезды. Тогда я проведу тебя за ворота. Удостоверься, что с твоими близкими ничего не случилось... Или... Но вернись в любом случае. У меня было достаточно времени изучить тебя. Ты не подведешь.
       Готер так ничего и не ответил. Он был под впечатлением длинной речи того, кто и три слова подряд произносил редко.
       Албанин думал о том, насколько противоречив и непредсказуем бывает человек, и насколько, порой, бывают обманчивы его внешность и поведение. Яркими примерами тому для него сейчас были Варнаас и Терентус.
      
       * * *
       Оказалось, что этой ночью Терентус был караульным у ворот, замыкающих главную улицу лагеря - декуманус. Когда действительно "погасли" звезды, Готер пробрался по "малым улицам" спящего лагеря к воротам. Через несколько мгновений он оказался на свободе. Сделав пару шагов, он остановился и посмотрел на Терентуса.
       - Я вернусь к рассвету, - обещал он и побежал к своему селению, которое виднелось вдали кровавым заревом.
       Здесь у него остались мать, старший брат и две младшие сестры. Была даже нареченная еще с колыбели невеста, о которой он мало думал все эти проведенные на чужбине годы, и которая, скорее всего, также давно о нем позабыла.
       Готер бежал, различая знакомые с детства тропинки, узнавая каждую скалу, горку или деревце.
       Туман все сгущался. Луна и звезды провалились в небесную черную мглу, и землю поглотила непроглядная тьма. Лишь вдалеке уже неярко мерцало огненное зарево, которое служило Готеру зловещим маяком.
       Чем ближе он приближался к своему селению, тем призрачнее становилась его надежда увидеть кого-нибудь в живых. "Зарево" распространяло запах гари на многие стадии, и где-то там, еще дальше, где было другое селение, виднелось в черном небе такое же огненно-кровавое пятно.
       Вот и его родное селение. Или то, что от него осталось. А остались только тлеющие в черной гари жалкие руины.
       * * *
       Готер отыскал место, где когда-то стоял его дом. Дом, который снился ему на чужбине каждую ночь, грезился наяву каждый день... Закопченные остатки каменных стен, несколько обугленных балок и не до конца истлевший массивный стол. И жирный липкий пепел. И все.
       Схватившись за голову, Готер упал на колени. И дал волю переполнявшим его чувствам. Затем стал напряженно соображать, пытаясь осознать и дать разумное объяснение происходящему. Медленно направился обратно в римский лагерь.
       Готер пошел в лагерь другой дорогой. Она была длиннее, но зато шла по равнине.
       Туман постепенно начал рассеиваться. Скоро бледная луна и низко повисшие звезды осветили море и землю, и ночная тишь не казалось уже такой зловещей. Готер очнулся от мрачных дум и случайно глянул вправо, где в низине виднелся небольшой лесок. Он увидел несколько движущихся теней. Пригнувшись, потихоньку спустился в низину и, оставаясь незамеченным, притаился за деревьями. Его взору предстали... римляне во всей красе своей военной формы, в блестевших в лунном свете шлемах, кожаных лориках, вооруженные мечами и скутумами. Римлян было четверо, они остановились и что-то горячо обсуждали. Только язык этих римлян показался Готеру странным. Он узнал в нем язык парфян, которому успел немного научиться во время торговых поездок с отцом в Парфию.
       Готер был в изумлении. "Парфянские римляне" делились друг с другом восторженными впечатлениями о содеянных "подвигах" в албанских селениях. Еще Готер понял, что эти четверо каким-то образом отстали от своего отряда таких же "ряженых римлян", и к полудню собираются к нему присоединиться.
       У Готера с собой был только пугио, который на всякий случай он смог "позаимствовать" у спящего Варнааса. Он, не раздумывая, всадил в одного из "римлян" кинжал и завладел его мечом. Зазвенела сталь, завязалась схватка. Еще один парфянин пал, пронзенный мечом Готера. Затем настал черед и третьего. Последний же ранил в бок его самого. Готер этого не почувствовал и после некоторого времени отчаянной борьбы свалил его с ног и приставил меч к горлу.
       -Ну, говори, где остальные? - на ломаном парфянском спросил Готер.
       Парфянин молчал. Готер пощекотал его острием меча, и кровь залила шею и грудь поверженного. Это сразу развязало тому язык.
       -Вот за теми горами, - указал он.
       -Почему в римских одеждах? Отвечай!
       -Приказ нашего царя Вологеза. Сделать все, чтобы нарушить союз Рима с Албанией.
       - Нарушить союз...И тогда римляне не смогут подступить к Парфии через мою страну? Очень умно...
       -Пощади, брат, я все скажу, только пощади! Я даже знаю, что басилевс Зобер (албанский царь) уже приближается со своим войском к недавно пришедшим сюда римлянам!
       - Я тебе не брат! - И Готер отсек парфянину голову.
       Затем Готер стащил с одного из парфян лорику. Под ней, как он и предполагал, была парфянская, плетеная из конских хвостов и обитая металлическими пластинами, кольчуга. Готер снял кольчугу с трупа и перекинул ее через свое плечо. Продолжая путь к лагерю, раздумывал над тем, кого он больше ненавидит - римлян или парфян. И пришел к выводу, что ненавидит и тех, и других, но любит Албанию, для которой союз с Римом сейчас был важнее всего.
      
       * * *
       То, что услышал Готер, приближаясь к римскому лагерю, было шумом битвы - свистом снарядов катапульт и пращей, топотом и ржанием множества лошадей. То, что увидел Готер с одной из скал - это бесчисленное количество соотечественников, облаченных в косматые папахи из звериных шкур, в панцири из сыромятной бычьей кожи, вооруженных длинными мечами и щитами. Готер разглядел и басилевса Зобера, восседающего на мускулистом пародистом скакуне. На нем была непробиваемая кольчуга из плотно нашитых на кожаный плащ бронзовых пуговок и бронзовый шлем, с которого ниспадал на плечи густой конский волос.
       Албаны брали превосходящим количеством. Несмотря на потери из-за меткости римских токсотов - лучников и метателей копий - аконтистов, албаны все же смогли пробиться к ограждавшему лагерь рву и перекинуть через него штурмовые лестницы.
       В лагерь роем летели горящие тростниковые стрелы. Готер увидел языки пламени, вздымающие в небо клубы дыма. До слуха донеслось неистовое ржание лошадей. Он понял, что в лагере загорелась конюшня.
       Готер уже принял решение. Не ощущая раны в боку и не чувствуя кровопотери, он бросился прямо в гущу наступающих земляков, пытаясь во что бы то ни стало пробиться к басилевсу.
       -Дорогу! - Кричал он на родном языке псилетам. - Пропустите! - расталкивал он токсотов. Обильно сыпались римские стрелы, у Готера не было щита, но он все равно шел к цели - ему нужен был царь.
       Тем временем албаны ворвались в лагерь, в котором закипел жаркий бой.
       Готер никак не мог добраться до басилевса. Он почти потерял его из виду.
       Ему помог случай. По каким - то стратегическим соображениям басилевс сам направил коня в его сторону, и через какие-то считанные мгновения Готер оказался прямо перед царем.
       -Мой басилевс! - Что есть силы закричал он. - Мой басилевс! - Готер взмахнул снятой с убитого им парфянина кольчугой и накинул ее на шею коня Зобера. - Не нарушай мира с Римом, мой царь! Останови битву, если еще не поздно! Во всем виновны парфяне!
       В этой страшной сумятице трудно было что-либо понять. Готер смотрел на басилевса, который среди этого хаоса и кошмара вдруг застыл как изваяние, глядя на повисшую на шее его лошади парфянскую кольчугу.
       Он не был бы басилевсом Зобером, с которым вынуждены были считаться и два последних императора Великой Римской империи, и басилевсы соседних государств, а был бы простым смертным и самым обыкновенным албанином, если бы сразу не понял смысл доносимой до него Готером истины. Он резко поднял руку, и два не сводивших с него глаз войсковых стратега тут же сделали то же самое. Албаны остановились и опустили оружие, и только в лагере еще слышался шум боя, который, однако, также угасал.
       -Брат! - вдруг услышал над ухом Готер. - Брат! Это ты!
       Готер оглянулся и увидел воина - псилета в косматой шапке, который через мгновение бросился его обнимать.
       Готер узнал его. Это был его старший брат Орос.
      
       * * *
       Битва была остановлена. Сначала римляне не могли понять, почему успешно теснивший их, преобладающий численностью, противник вдруг начал отступать. Не понимали этого и выполняющие приказ своего басилевса албаны, основной заботой которых было теперь уклоняться и подставлять щиты под стрелы и мечи никак не желающих угомониться римлян. Затем по рядам албан разнесся краткий, одним кое-что разъяснивший, другим - окончательно все запутавший, приказ: в погоню за ряжеными парфянами! Кто-то что-то понял, кто-то продолжал недоумевать, но, так или иначе, еще оставшиеся в лагере албаны покинули его и примкнули к боевым построениям во главе со своим басилевсом.
       За это время Готер успел узнать от брата, что сестры и мать его, к счастью, живы и прячутся в горах. Что так называемые римляне, то есть парфяне нападали на селения именно тогда, когда мужчины работали в поле.
       -Ведь они почти добились своего! Мир с Римом, возможно, был бы уже нарушен. Если бы не ты, Готер!
       Братья обнялись, наверное, уже в пятидесятый раз.
       -Ты говоришь, что основные отряды парфян - вон за теми горами? - спросил Орос Готера.
       -Думаю, парфянин меня не обманул.
       -Ничего, так или иначе, мы их все равно нагоним. Ты ведь с нами?
       -А как же!.. - Готер тут вспомнил о Терентусе. - Я только должен повидать кое - кого... Сказать, что я вернулся.
       Готер возвратился в лагерь, нашел Терентуса и предстал перед ним. Тот был ранен. Он улыбнулся и сказал:
       -Да, албанин, никогда не знаешь, что на уме у Фортуны.
       -Но ты же знал, что на уме у меня! Я вернулся.
       -Я не сомневался в этом. Хотя бы потому, что ты не можешь сам себя объявить свободным. Если союз между Римом и Албанией нарушен не будет, то басилевс не признает тебя таковым. Тем более, если твой хозяин обратится к нему с жалобой. Тебя просто выдадут ему обратно.
       Готер тяжело вздохнул. Он знал, что рассудительный Терентус, к сожалению, прав. Страны могут воевать друг с другом или заключать мир, но рабы всегда остаются рабами во всех государствах на свете.
       Готер увидел центуриона. Он тоже был ранен, но не отдыхал в своем прэториуме, как ему неоднократно советовал войсковой врач, а бродил по лагерю и подбадривал раненых легионеров. Некоторые солдаты еще рвались в бой, сопровождая свое рвение матерными ругательствами в адрес албан. Большинство еще ничего не понимали: с чего это албаны вдруг напали, а затем также неожиданно отступили.
       Готер вдруг почувствовал сильную слабость. Из раны в левом боку уже давно сочилась кровь, но он не замечал этого, даже не чувствовал боли. И только сейчас помутилось в глазах, зазвенело в голове и возникло сильное жжение в ране. Готер закрыл глаза. Затуманенному сознанию явилась Нубия с кольцом на пальце, которое она ему подарила. "Мы никогда не встретимся", - в слезах шептала она ему. Потом Палумб, глядя своими добрыми наивными глазами, говорил ему: "Нет ничего важнее свободы!". И вдруг Луций Максим предстал перед ним с обнаженным мечом. "Ты мой раб, слышишь? Я твой господин!"
       Готер проваливался куда-то в бездну. Для него все исчезло.
      
       * * *
       Яркое солнце ослепило глаза. Что-то подсказало Готеру, что это албанское солнце. Ласковый шум моря донесся до его ушей. И он понял, что это албанское море.
       Готер громко вздохнул. Глаза уткнулись в потолок светлицы, а над ним, загородив собой распахнутое настежь окно, склонилась красивая девушка. Склонилась так низко, что ее волосы коснулись лица Готера и обнажились полные сильные плечи.
       Готер с минуту внимательно вглядывался в ее приветливое лицо, наблюдая за процессом медленного распространения румянца на ее щеках. В памяти встал образ бойкой девочки, с которой он в детстве лазали по прибрежным скалам, девочки, которая с колыбели считалась его невестой.
       Девушка выпрямилась.
       -Ты Мири, да? - Слабым голосом спросил Готер.
       -Да... Но ты вовсе не обязан считать меня своей невестой. Думаю, многое изменилось для тебя...
       Готер уловил взгляд, который Мири бросила на его перстень.
       -Что со мной... произошло?
       -Ты был без сознания почти неделю. Все в бреду и в горячке. Звал каких-то людей. Какого-то Палумба и...женщину... Кажется, Нубию... - произнося последние слова, Мири печально склонила голову и опустила глаза. Затем с деланной непринужденностью добавила:
       -Мы тебя кормили через камышовую трубочку.
       -С кем ты разговариваешь, Мири? - Готер узнал голос брата и услышал около себя его шаги.
       -Готер пришел в себя.
       Орос присел на постель Готера.
       - Слава Митре! Мы, мама, сестры и Мири каждый день и каждую ночь просили Митру о твоем выздоровлении. Мири очень заботилась о тебе, ведь она знает травы. Если бы ни она, ты бы умер. А мать и наши сестры сейчас в поле...
       Готер молчал, силясь осознать новую для него реальность: вдова и дочери богатого торговца были вынуждены работать наравне со всеми. Потом спросил:
       -Где центурион... Где римляне?
       -Их уже нет.
       -Как нет?
       -Ты бы отдохнул, тебе нельзя...
       -Говори!
       -Ну ладно! После того, как ты остановил битву, и наш басилевс принес положенные извинения римскому центуриону и лично объяснил причину столь ужасной ошибки, манипул Империи недолго здесь задержался. Но до его ухода ты был в лагере, тебя лечил войсковой врач, и как я о тебе не беспокоился, я не мог до тебя добраться. Через три дня после битвы в лагерь прискакал гонец из Рима. Как выяснилось потом, он принес весть о том, что цезарь Домициан убит. Его приемником стал Кокцей Нерва, который повелел, чтобы манипул центуриона Луция Юлия Максима ушел из Албании в Парфию и воссоединился там с основными подразделениями XII легиона Фульмината. Вчера здесь прошли еще два римских легиона - IV Скифика и X Фретенсис. То, что парфянам не поздоровится, это я ручаюсь. На этот раз с римлянами им не совладать.
       Готер молча слушал брата, думая о том, что мирно проспал многие события.
       Орос же продолжал.
       -Если ты еще не утомился, я тебе скажу нечто важное для тебя. За день до ухода римского манипула за мной пришел римлянин по имени Терентус и сказал, что в лагере меня ждет их центурион. Ну, я пошел. Центурион этот очень надменен. Впрочем, я редко встречал римлян, которые не были бы такими... Он даже не снизошел до разговора со мной.... Но велел передать тебе вот это.
       Орос протянул Готеру серебряную римскую монету - денарий, на котором были изображены два кинжала и фригийский колпак между ними. Готер все понял. Центурион Луций Юлий Максим даровал ему свободу.
      
      
       * * *
       Готер быстро шел на поправку. На следующий день он уже вдыхал на берегу запах любимого моря. Такого же свободного, как и он сам.
       Он пришел к месту римского лагеря. От него ничего не осталось, кроме рва и множества кучек угля от костров. Наткнулся на скалу, на которой прочел оставленную по римскому обычаю в местности, где был разбит военный лагерь, высеченную надпись на латинском: "0mp(erator) Domitiano Caesare Aug(usto) Germanic(o) L(ucius) Julius Maxiimus ^ (= centurio) Leg(ionis) XII Ful(mihatae)" ("При императоре Домициане Цезаре Августе Германском Луций Юлий Максим, центурион XII легиона Фульмината"). Готер долго стоял и смотрел на эту надпись, раздумывая о том, что Луций Максим увековечил свое имя. О нем когда-нибудь прочтут его, Готера дальние потомки, но что центурион действительно был достоин подобной памяти, знать они не будут.
       Да, несмотря на пережитое, Готер был счастлив. Это было такого рода счастье, которое никто, не познавший неволю, не поймет.
       И все же... Готер посмотрел на горизонт и подумал, далеко ли за горизонтом Рим? Можно ли разглядеть за сотней таких горизонтов Палатин, Капитолий, Сабинские горы?
       "Вспоминай меня иногда, когда будешь слушать шум своего моря"...
       -Нубия!.. - вдруг сказало ему море.
       "Вспоминай меня, когда будешь видеть отражения моря в твоем небе"...
       И небо над морем заулыбалось улыбкой Нубии.
       Постепенно на землю опустилась ночь, а Луций все стоял на берегу.
       Он задавал себе вопрос, такое ли бывает счастье, когда его так долго и мучительно ждешь...
       "Я бы хотела... чтобы ты видел меня в каждой волне, в каждой заре, в каждой звезде..."
       И звезды засветились тем удивительным блеском, которым обычно горели глаза Нубии.
       А потом уйдет ночь и наступит заря. И Готер увидит Нубию снова.
       -Я так беспокоилась, что пошла искать тебя... Уж прости...
       Готер вздрогнул и оглянулся. Перед ним стояла красавица Мири.
       Готер смотрел на свою нареченную невесту, на девушку, выходившую его и спасшую от смерти, и ничего не чувствовал. И вдруг понял до боли ужасную вещь: он снова в неволе, в неволе еще более страшной, вырваться из которой он уже не сможет никогда. На этот раз он в плену у судьбы, еще с младенчества уготовившей ему именно эту женщину.
       Да, теперь все пойдет своим чередом. Он не станет сопротивляться судьбе. У него будет много сыновей, они будут жить свободными на своей родной земле. Разве это не главное?..
       А глаза, между тем, все с большей тоской всматривались в линию горизонта, за которой, где-то там, далеко-далеко, осталось его сердце.
       Что ж, жизнь обычно никогда не дает слишком многого. И самое лучшее, что она, порой, может предоставить - жестокий выбор, добытый дорогой ценой.
       -Я всегда буду помнить о ней, Мири, - честно признался Готер девушке.
       -Я знаю, - с печальной улыбкой ответила та, - и я никогда не попрошу тебя снять это кольцо.
       Море и скалы обволокла густая ночная мгла. Потухли звезды, и с ними исчез удивительный блеск прекрасных любящих глаз Нубии. Готер почувствовал себя одиноким и свободным.
      
      
       * * *
      
      
       Двадцать веков пронеслись как ветер. Судьбы людей пронеслись как смерч.
       А надпись на скале в местности Гобустан недалеко от Баку по-прежнему хранит два имени: императора Домициана Цезаря Августа Германского и центуриона XII легиона Фульмината Луция Юлия Максима. О первом известно многое. О втором неизвестно ничего. Ничего кроме того, о чем рассказано в этой истории.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       1
      
      
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Мирзоева Лейла Экрем (leyla_mirzoyeva@mail.ru)
  • Обновлено: 10/01/2018. 83k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.