После женитьбы младшего сына Мария Павловна ожила, помолодела, и всюду радостно повторяла:
- Господь даровал мне сноху Аллочку, теперь есть к кому приклониться в старости.
Жители сразу подхватили фразу: "приклониться в старости". Кстати, в нашем тихом районном городке у пожилых людей на слуху много самобытных поговорок. Например, о самочувствии говорят: "На ногах - и слава Богу!", несчастного утешают: "В каждом дому по кому, а где и все два", если же речь заходит о старческом одиночестве, то мечтательно вздыхают: "Хорошо, когда есть к кому приклониться в старости!"
Никто в городе не знает, что эту поговорку придумала Мария Павловна, да ей, тихой скромной медсестре, слава не нужна, у нее полно других забот. Она пенсионерка, но еще работает, хотя на руках два, как образно говорят соседи, "младенца" - старенькая мать и муж-алкоголик.
Отдежурив в районной больнице сутки, она в выходные либо кухарничала и стирала для "младенцев", либо растила на родительском приусадебном огороде в Заречье петрушку-лучок-морковку-цветы, или ходила в церковь, а по вечерам, надев сильные очки, громко читала глуховатой матери священное Писание.
- И как её на все хватает? - дивился медперсонал и соседи.
Мария Павловна смущенно опускала припухшие веки, скрывая безмерное счастье в темно-карих глазах и молчала, стараясь его не расплескать. Ну, можно ли передать словами радостную уверенность за свое будущее? Младшая сноха такая славная, добросердечная, она не бросит в старости.
***
В то мглистое осеннее утро Мария Павловна спешила на дежурство, мучительно вспоминая: заменила ли матери подгузник? Привычно кивая головой в такт шагам и беззвучно шевеля губами, она мысленно перебирала утренние события: табуретку с едой подвинула к кровати; конец простыни-жгута положила матери под правую, ещё живую руку; с этой же стороны радиоприемник, чтобы смогла включить, когда заскучает; гостинец для "подшефной" Зинаиды взяла; дверь входную замкнула; ключ сунула под половик на крыльце... Все, как всегда, если не считать сорванных в палисаднике белых и красных астр для медсестры Клавдии, а вот подгузник... ох, память стала совсем никудышная, придется днем сбегать домой, благо, теперь мать недалеко, в Заречье, а не в микрорайоне.
Сначала восьмидесятидвухлетней матери купила клюшку для прогулок по двору, но ее привычно тянуло в огород, а на запреты дочери шутила: "за долгие годы я приросла к земле, вдобавок, в движении жизнь". Как и опасалась дочь, однажды, пропалывая грядки, мать упала, сломала ногу, только гипсовая повязка на некоторое время угомонила ее сельскохозяйственный порыв. Но прошлой зимой она слеглаокончательно, и теперь оставлять ее одну на целые сутки стало с каждым разом все тревожней. Конечно, можно уйти на пенсию, но страшно вообразить свою жизнь без привычного за сорок лет ритма, без дополнительных денег, да и больных жалко бросать: думалось, что так заботливо ухаживать за ними никто не будет. А с другой стороны - беспомощная мать. Представляя, как она лежит, глядя в потолок невидяще мутными глазами, или садится поесть-попить, подтянув себя за жгут-простыню, привязанную к спинке кровати, Мария Павловна тяжело вздыхала. Конечно, не дай и не приведи Господи дожить до такого, ну, а если? Эх, надо бы родить дочку, но Бог дал двоих сыновей. Повезло санитарке Вале, у нее две дочки! Помнится, "обмывая" пацанов, муж два раза устраивал великую пьянку с гаражистами микрорайона, а чему радовался? Ведь сыновья в старости плохая опора, хотя в глубине души теплилась надежда, что выберут хороших невест, приведут на смотрины, спросят родительского совета. Какое там! Старший, Игорь, отслужил в армии и, как в омут, сразу женился тихомолком. Так же и младший Костя.
На старшую сноху, растрепу и толстуху Регину, рассчитывать нечего, с ней сразу не заладилось, она оказалась властной, грубой и непочтительной. Мать мужа, то есть её, называла заглазно "свекруха", а своих родителей - "мамашка" и "папашка". Бывали и другие мелкие стычки, в конце концов, ночная кукушка перекуковала дневную: через полгода увела Игоря к своим родителям. Когда родила сыночка, то выбрала ему трижды нерусское имя - Роберт, наверное, специально, чтобы досадить "свекрухе" и стала воспитывать черствым, жадным до денег. Глаза б не смотрели! А когда однажды Мария Павловна взяла внука с собой в церковь, то сноха закатила скандал. Но последней каплей стал красивый, с белой поперечной полоской на груди, коричневый свитер, который полгода вязала на дежурствах. Малыш обрадовался подарку, одел, подошел похвалиться матери, а та грубо стащила с него и швырнула "свекрухе", язвительно ухмыляясь:
- Зачем столько напрасного труда, если на рынке полно красивых импортных вещей?
Обиднее всего, что после того случая и сын, считай, отрезанный ломоть. Стал редко приходить, да, может, это и к лучшему. Двухметровый сильный грузчик, он в последнее время взял моду воспитывать пьяного отца, и однажды это могло закончиться поножовщиной.
Зато младшая сноха оказалась добрая, заботливая, ласковая, всегда-то у неё светлое лицо, ангельская улыбка. Помнится, когда Костя привел её в дом и представил с долгим поцелуем: "Вот, моя любимая Аллочка", это ласкательное имя сразу же закрепилось за ней. Всюду только и слышалось: "Аллочка вкусно готовит суп, Аллочка пришла с работы, Аллочка купит, Аллочка..."
Мария Павловна часто делилась своей радостью с подругами, младшими медицинскими работницами:
- А как хорошо делает Аллочка массаж! Работает на хлебокомбинате пекарем, но, когда мне вступит в поясницу, она умеет мигом снять боль. Господь славно все управил, теперь моя старость обеспечена, хоть одна из снох, как сказано в Библии "...лучше семи сыновей". Подфартило Косте, встретилась ему замечательная женщина. Моя младшая сноха лучше семи сыновей.
Эти знакомые слова всегда напоминали хроменькой медсестре Клаве библейскую историю, рассказанную Марией Павловной во время дежурства. Поглаживая гладко затянутую узлом крашеных волос небольшую головку, она завистливо вздыхала:
- Дающему да воздастся. Ты обихаживаешь мать, за это Господь дал тебе хорошую сноху, как Руфь.
- Ну, милая Клавдия, ты как скажешь, так скажешь, - смущенно опускала припухлые веки Мария Павловна, а втайне тешила себя надеждой, что так оно и есть.
***
Перейдя по дощатому мостику Безымянный ручей, Мария Павловна оказалась на главной улице, где стали попадаться редкие в утреннюю рань прохожие. Со всеми она знакома, все ласково здоровались, некоторые шутили, указывая на красивый букет, что отвлекало от дум.
За церковью она свернула вправо, на Комсомольскую, откуда в утренней хмари завиднелась труба хлебозавода, а чуть дальше - угрюмые очертания двухэтажного корпуса больницы. Тут и встретилась Аллочка. Рискуя помять букет, Мария Павловна душевно, по-родственному обняла бывшую сноху. А та вдруг обмякла на груди, и зашлась в истерическом плаче:
- Мама, мамочка!
Растерянно поглаживая худенькие вздрагивающие плечи, она стала успокаивать нежными, сердечными словами. Постепенно Аллочка затихла. Вспомнилось, что и прежде сноха вдруг принималась горько плакать, но только сейчас стало понятно, что это припадок, и надо бы показать её психиатру.
Воистину, подумала Мария Павловна, беда не приходит в одиночку: та не угасла, уж другая загорелась. И ведь не с толстухой Региной, а с любимой Аллочкой приключаются несчастья!
Начались они, когда в городке закрылись единственный большой станкозавод и крупная строительная организация. Благо, столица рядом, в трех часах езды, вот люди и подались туда охранниками, пожарниками, грузчиками. Косте удалось устроиться по своей специальности, крановщиком, чем он очень гордился.
Столичная электричка отправлялась в пять утра, но вокзал на другом берегу Волги, и добираться туда из микрорайона не меньше часа. Автобус всегда набит до отказа, люди брали его штурмом и утром, и после работы. В городке прижилась язвительная шутка: "Раньше в Москву ездили за колбасой раз в месяц, а теперь за деньгами - каждый день".
Костя вставал в четыре, возвращался поздно, усталый, и замертво падал в постель, успев блаженно подумать о предстоящих спасительных выходных. Сердобольная Аллочка смотрела-смотрела на его мучения, наконец, придумала:
- Устройся охранником или еще кем, где работают "сутки, через трое". Все меньше ездить.
Но Костя отказался уходить со стройки, мол, вряд ли еще найдешь такую работу. Плечистый великан, если он вставал, да повышал голос - уговаривать бесполезно.
Тогда Аллочка посоветовала снять комнату:
- Конечно, в столице это удовольствие влетит в копеечку, зато меньше будешь мучиться.
Костя с двумя напарниками нашел однокомнатную квартиру в Дегунино, недалеко от стройки, и "удовольствие"оказалось не очень дорогим. Приезжать стал только на выходные, поправился, повеселел, с получки привозил что-нибудь вкусненькое, чаще всего - колбасу и московский торт. Мария Павловна с умилением смотрела, как молодые бережно пересчитывали деньги, а после наперебой читали друг другу газетные объявления о продаже квартир. Хотелось бы им подсобить, поэтому однажды, навестив мать в Заречье, предложила:
- Может, продадим твою избу? Поживешь пока с нами, а когда молодые купят квартиру, тебя навсегда поселим в их комнатке.
- Ой, доченька, я бы и рада помочь Коське, да на старости лет боязно остаться без крыши над головой, твой Степан, когда напьется, буйный, сама знаешь! Да ты не серчай, доченька, может, скоро Господь приберет меня, тогда делайте с этой избой, что хотите. Маленько-то деньжат у меня есть, но то "гробовые", чтобы вам не тратиться, когда помру. Пенсиёшка-то, сама знаешь, какая, а у меня еще долг за газопровод и котел, будь они неладны. Ой, да что тебе объяснять, ты ведь тоже вкладываешь в эту прорву.
Весной у молодых появился славный сынок Ванюша и хлебокомбинат выдал Аллочке единовременное пособие - несколько окладов. Вместе с Костей они отнесли деньги в банк. Вернулись радостные, так как с набежавшими процентами уже хватало на однокомнатную. После долгих сомнений и колебаний решили еще подкопить, чтобы взять двухкомнатную: ведь сынок растет, а ждали еще дочку.
- Назовем, как тебя, Марией, Машенькой, - радостно говорил Костя.
- Не вздумайте, а то дети задразнят Машкой, - смущенная, отговаривала она, а молодые хитро переглядывались, улыбались. Бог с ними, их не переубедить!
Тут в стране что-то случилось, какой-то кризис, и все сбережения молодых превратились в пыль. Аллочка очень переживала, долго, безутешно рыдала. Таблетки не помогли, сделали укол, она обмякла, уснула.
А вечером произошел выкидыш. Вот тебе и дочка, вот тебе и Машенька...
Эти две потери так подкосили её, что она беспричинно, как-то вдруг, начинала тревожиться, сжимала виски, после чего долго и горько плакала. Костя утешал, а если не получалось, то начинал психовать и уходил из дому.
Только оправились от этой беды, пришла новая: однажды вечером в пятницу Костя не приехал. В следующую - тоже и так два месяца. Правда, после оправдывался, мол, работы много. Но мать почуяла неладное, пыталась образумить:
- У тебя такая хорошая жена, такой славный сынок растет, а ты что вытворяешь?"
Он виновато прятал глаза, молчал. Правда, сноха виду не показывала, да разве такое скроешь, если он в свои приезды спал на раскладушке?
Своей тревогой Мария Павловна поделилась с мужем, но тот брякнул что-то нецензурное и отправился в гаражи пьянствовать. Тогда она подступилась к сыну:
- Надо серьезно поговорить.
- Я в воскресенье вечером уеду, вот и говорите, - буркнул он.
- Как в воскресенье? Ты всегда уезжал в понедельник?
- Надоело вставать в четыре утра. Потом на работе целый день хожу, как шальной, - повысил он голос.
- Я и вижу, ты стал приезжать шальной.
Костино предательство Аллочка сильно переживала, сделалась угрюмой, замкнутой.
А через полгода Костя совсем забыл дорогу домой. Мать по телефону пыталась стыдить, да бесполезно, сын упрямый, как осёл, заладил одно:
- Мы с Аллой разные, я полюбил москвичку.
Ну, что поделаешь с дураком? Развелись. Аллочка с внуком переехала к своим родителям.
Вот тебе раз! Вот и приклонилась, сокрушалась тогда Мария Павловна. И перестала хвалить подругам младшую сноху, думала - сглазила. Забыла справедливую поговорку: чем похвалишься, без того и останешься.
Правда, Аллочка не озлобилась, по-прежнему называла ее мамой, часто приходила, делала уборку, стирала-гладила, варила обед. Временами бывали беспричинные истерические рыдания, но Мария Павловна объясняла это особенностью женского организма, а когда большой и плечистый Костя, перебесится, вернется, будут ночные ласки, тогда все наладится. Крепко надеясь на лучшее, она продолжала тайно считать Аллочку опорой в своей старости.
И вот, нынешняя встреча... Не новая ли беда пришла?
2
Обычно в ординаторскую Мария Павловна заходила торопливо, что давало повод хроменькой медсестре Клавдии всегда одинаково шутить:
- Ты, Павловна, несешься, как утренний ураган, вроде нашей Эльвиры!
Но сегодня Мария Павловна вошла медленно. Грустные мысли отражались на худощавом лице, а крупные, как на иконе, темно-карие глаза были подернуты усталостью. Все же, вручая цветы Клаве, она заставила себя улыбнуться, поздравила, пожелала счастья, крепкого здоровья и долгих лет жизни. Лишь потом обессиленно села на стул, задумчиво глядя на худенькую, некрасивую, хроменькую именинницу с гладко затянутым узлом волос на голове. Ну, какие слова найти, чтобы добрые пожелания сбывались! Этой женщине хотя бы на старости лет чуточку счастья и радости, ей бы мужа, опору в близкой уже немощи! Ведь одна на белом свете, не к кому приклониться.
Марию Павловну беспокойно обступили пожилые подруги с вопросом о самочувствии.
- Да, сами знаете, какое здоровье в пенсионном возрасте! На ногах - и слава Богу! - тяжело вздохнула она, думая об Аллочке.
Бойкая не по годам Клавдия измерила ей давление.
- Ого-го, сто восемьдесят четыре! Срочно прими корвалольчик, - ворчливо сказала, отсчитывая капли в мензурку. Проследила, чтобы подруга выпила, тогда занялась цветами.
Припадая на короткую левую ногу, вышла, вернулась с трехлитровой банкой и, ставя букет, начала благодарить:
- Спасибо за поздравление! Ты, Павловна, молодец, помнишь все дни рождения, а скажи, эти астры, как и в прошлом году, из родительского огорода? Очень красивые. Говорят, ты съехала из микрорайона? И как же теперь твои младенцы?
Хрипловатый, прокуренный голос Клавдии вернул Марию Павловну к действительности. Лекарство начало действовать, сердце отпустило.
- Перевезла маму обратно в Заречье, - тускло ответила она.
- Почему? Ведь ухаживать за лежачей намного проще в квартире с ванной и горячей водой, - закуривая, сказала Клавдия. - И рваться на два дома не надо.
- Так-то оно так, но в последнее время Степан, как напьется, принимался скандалить: "Надоели тещины ароматы, или я, или она!" Ну, да Бог ему судья! Спасибо, что в прошлый понедельник был трезвый, перевез нас. Теперь пусть хозяйничает в своей квартире один.
Клавдия проговорила с завистью:
- Эх, повезло твоей матери, у неё такая заботливая дочь, похожая на Руфь!
- Ну, Клава, ты скажешь, - сконфузилась Мария Павловна, польщенная таким сравнением и тем, что подругам надолго запомнилась красивая история библейской Руфи.
Худощавая, подвижная санитарка Тоня поспешила прийти на выручку - перевела разговор на другое:
- А в материной избе не холодно?
- Нет. Я включила газовый котел и обе комнатки мигом прогрелись. Спасибо соседу Михаилу, помните, был у нас в больнице сантехник Тарасов? Он все это время присматривал за домом.
Сотрудницы возбужденно заговорили, перебивая друг друга:
- Говоришь, мать там совсем одна? А если, не дай Бог, с котлом что случится? Вечером по телевизору показали пожар в доме престарелых. Смотрела? Погибли двадцать три человека. Ужас! Бедняги инвалиды не смогли выбраться, задохнулись.
- Типун вам на язык! - суеверно замахала она руками.
Минувшим вечером было не до телевизора, ведь притащился пьяный Степан и допоздна "выступал":
- Ё-моё, ты мне жена или кастрюля? Хватит дурочку валять, иди домой. Там шаром покати, жрать нечего.
- Теперь учись заботиться о себе сам, а я не могу оставить мать одну, - робко защищалась она.
- Раньше ведь оставляла! Теща в этом доме родилась и прожила здесь весь век.
- Буровишь, чего зря, ведь тогда она была на ногах и хоть малость видела.
- Ё-моё, проголодается, так встанет и найдет по запаху, что надо. А хочешь, я отстегну денег на очки? Закажу самые сильные диоптрии. Не думай, что все пропил, есть заначка от последней пенсии.
- Обойдемся без тебя, ей уже никакие очки не помогают. Шагай в свою квартиру и живи, теперь там нет "ароматов"!
Ушел он, а вскоре вернулся с бутылкой и, отхлебывая из рюмки, продолжал куражиться, громко ругаясь матом. Старушка не слыхала его "выступление", но догадалась: на ее памяти такого было много. Подтянувшись за простыню-жгут, она села, облокотилась на подушку, и плачущим голосом начала выпроваживать зятя:
- Иди, Степан, домой! И ты, дочь, иди с ним, я здесь как-нибудь сама. Замучилась ты, сердешная, со мной. Каждый день молю Бога, да никак Он не приберет меня...
Мария Павловна поправила ей одеяло, открыла Библию на "Книге Руфь", и стала читать громко, чтобы мать расслышала.
Муж то и дело наполнял рюмку, тупо глядя на стены, на освещенную лампадой икону Божией матери в серебристом окладе. Допил водку и ушел, икая и матерясь.
Закрыв дверь на засов, Мария Павловна продолжила чтение, да так увлеклась, что не заметила, на каком стихе мать сонно задышала. Знать, мелодичность библейского текста обладает целебной силой.
Отложив книгу, она прошептала перед иконой "Отче наш", но заснуть долго не могла. Глядя то на зеленый экран пульсирующих электронных часов, то на дрожащий, слабый огонек лампадки, ей представилось, как гонимые голодом Ноеминь, ее муж и два сына устало брели из Вифлеема в чужие края, всю дорогу с тревогой обсуждая предстоящую жизнь среди язычников, людей чуждой веры, но утешались слухами, что там царит изобилие. И впрямь, жизнь на новом месте оказалась полегче. Сыновья женились на местных девушках, одну звали Орфа, другую - Руфь. Но так случилось, что вскоре умерли от болезни и отец, и оба сына. Старенькая Ноеминь очень горевала, а однажды, узнав, что на родине кончился голод, решила вернуться, благо, странники заверили, что её дом еще цел и пригоден для жилья. Отправились с ней и обе снохи, однако на полпути свекровь стала умолять их вернуться к своему народу, где они, возможно, еще найдут себе мужей. Орфа вернулась, а Руфь ответила:
- Куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог - моим Богом.
Наверно, ради этих сердечных слов, матери нравилась история преданной Руфи, она хвалила ее решение стихом из Евангелия: "И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними, и какою мерой мерите, такою и вам воздастся"...
- А как поживет твоя любимая Аллочка? Не вышла замуж?
- Клава! - с упреком одернула подругу толстая рыхлая санитарка Валя, мать двоих взрослых дочерей, взглядом напоминая давний уговор: не бередить больную рану Марии Павловны. - Ну, когда ты перестанешь курить!
"Странные эти женщины: работают вместе почти тридцать лет, живут в одном подъезде, а вечно препираются. Видимо, действительно, существуют в человеке биологические поля, а у этих женщин они противоположно заряжены", - подумала Мария Павловна, и ответила уклончиво:
- Не вышла, одна воспитывает сыночка.
Сказала и смолкла, решив не огорчать подруг рассказом об Аллочке. У них своего горя хватает, как говорится, "в каждом дому по кому, а где и все два". Им незачем знать, что подобные приступы у снохи не впервой.
3
Открыв шкафчик, Мария Павловна стала переодеваться, время от времени тяжело вздыхая и потирая поясницу: "Эх, Аллочкины золотые руки сняли бы недомогание, да только ей самой сейчас нужна помощь, и, кажется, серьезнее, чем массаж". Не выходила из памяти и телевизионная новость о пожаре в доме-интернате. Если в избе что случится с газовым котлом... "Господи, спаси и помилуй!", - зашептала она, крестясь и старчески покачивая седой головой.
Едва успела надеть халат и белую шапочку, как в ординаторскую ворвалась вечно недовольная, худощавая, крашенная перекисью старшая медсестра Эльвира Семеновна.
Клавдия шепнула нянечке Тоне с усмешкой: "Ну вот, прилетел наш утренний ураган".
- Хватит лясы точить, - сурово скомандовала Эльвира Семеновна и многозначительно постучала по стеклу своих наручных часов.
Младший медперсонал смолк, задвигался. Да, пора принимать смену, читать назначения врача, делать уколы, перевязки, водить на анализы ходячих больных и многое другое.
В первой палате Мария Павловна раздала больным градусники, таблетки, сделала уколы. Привычно метко и безболезненно поставила капельницу послеоперационному Даниле Митрохину, ласково говоря:
- Поработай кулачком, тракторист, сожми и не разжимай, пока не скажу. Выглядишь просто молодцом, значит, скоро будешь долечиваться дома. А там, как говорится, и стены помогают. Твоя Лизавета, поди, замаялась с коровой и хозяйством.
После Митрохина вписала в журнал температуру, собрала градусники и заспешила в третью палату, отдать гостинец Зинаиде Хлебниковой. Эта славная бабуля хоть и ровесница матери, но еще "на ногах", еще обслуживала себя, а нынешней осенью схоронила мужа, осталась одна во всей деревне Шелковка. Сразу навалились хвори, а однажды стало так плохо, что не загляни в её избу случайный дачник - лежала бы она рядом со своим стариком на погосте. В поликлинике-то ей доводилось бывать, а в больнице оказалась впервые. Поначалу удивлялась, что тут тепло, кормят, обихаживают, а восемь человек в палате вызвали радость:
- Народу-то, народу-то, лепота! На миру и смерть красна!
Место у окна ей очень понравилось, только долго не могла взять в толк, зачем около кровати тумбочка, что в ней держать? Немного оклемалась но, когда на десятый день её хотели выписывать, взмолилась:
- Деревня пустует, дров напилить некому, замерзну я в избе-то. Не выгоняйте, Христа ради! Мне бы у вас тепла дождаться, пусть в коридоре, хоть где, я на все согласная, буду полы мыть, а уж весной приедут дачники, как-нибудь перемогусь.
Обычно-то она была в здравом уме:
- Я вашей больнице не буду в тягость, ем немножко, мне сейчас и мёд хуже перца".
Но бывали дни, когда принималась взволнованно спрашивать:
- Какое сегодня число? Какой день, месяц? Октябрь, а после какой? Потом апрель?"
Узнав про Зинаиду, мать перед каждым дежурством напоминала взять бедной "сиротинушке" чего-нибудь домашнего: то супчика, то пирожков. Мария Павловна так и делала, а вместо благодарности слышала трогательные слова из Писания:
- Всякое добро, все милостыни, тобою сотворенные, соберёт высший судия в чашу твою.
Удивительно, что Зинаида хорошо знала Писание. Например, в предыдущее дежурство толковала Псалтырь, а один стих повторила несколько раз своим астматическим голосом:
- Дни человека, будто трава, как цвет полевой, но пройдет над ним ветер, и нет его.
Правда, время от времени её одолевали приступы астмы, она бредила, задыхалась, тогда срочно приходилось подключать кислородную подушку и сидеть рядом...
Нынче среда, а по средам и пятницам Зинаида постится, поэтому Мария Павловна принесла ей церковную просвирку да два красных яблока.
Но вошла в палату и - застыла: на койке "подшефной" лежал скатанный в рулон матрац. Одно яблоко выпало из рук, неслышно покатилось по палате. Эх, Зинаида, Зинаида, выходит, не дождалась весеннего тепла! В памяти зазвучал ее астматический голосок: "...но пройдет над ним ветер, и нет его".
Лежащие около двери две новые больные, - старая и молодая в цветастом шелковом халате - продолжали увлеченно обсуждать увиденный по телевизору пожар в интернате, и стариков-инвалидов, которые не в силах выйти на улицу, задохнулись.
"А мать? Она тоже не выползет, если, не дай Бог, загорится изба. Теперь и "подшефной" Зинаиды не стало, значит, ничто не держит меня на работе", - с печалью подумала Мария Павловна.
Расстроенная, она спустилась с крыльца и тихо побрела по двору, старчески привычно качая головой и беззвучно шевеля губами. Даже не заметила, как оказалась перед деревянным зданием - административным корпусом. "Знать, неспроста ноги привели сюда, - подумалось ей. - Надо увольняться".
Оставив заявление в приемной, рука нащупала в кармане яблоко и просвирку. Некоторое время соображала, что с ними делать, но вернулась в первую палату и тихо положила на тумбочку уснувшего после капельницы Митрохина. Затем прошла в третью палату знакомиться с новенькими больными, и опять в глаза печально бросилась пустая койка Зинаиды.
Во второй половине дня Марию Павловну вызвали к главному врачу. Седенький Иван Ефимович и старшая медсестра Эльвира в два голоса уговаривали её повременить с увольнением, поскольку заменить некем. Недавно брошенная мужем Эльвира поддакивала главврачу, дескать, выпускницы медучилища приходят, а едва научатся работать, сразу убегают в московские больницы - там платят намного больше.
- Все-таки больная старенькая мать - это причина уважительная, - сочувственно сказал главврач. - К тому же право на заслуженный отдых вы, Мария Павловна, давно заработали, так что я, скрепя сердце иду навстречу, подписываю заявление, но, согласно закону, придется отработать две недели.
Эльвира ядовито хмыкнула и выбежала из кабинета, зло хлопнув дверью.
Лишь вечером Мария Павловна смогла выкроить полчаса, проведала мать. Не снимая плащ и туфли, быстро подошла к кровати, откинула одеяло и облегченно вздохнула: подгузник на месте, стало быть, зря переживала целый день. Мать обрадовалась, стала рассказывать сон, как добрая, кроткая Руфь, собирая колоски на поле доброго родственника Вооза, нашла пачку денег.
- Эх, тебе б такой фарт, глядишь, не надо было бы ходить на дежурства, спала бы ночами.
Мария Павловна слушала её, думая о работе и нетерпеливо поглядывая на часы. Перед уходом заставила мать выпить лекарство, поменяла подгузник и, не сказав о поданном заявлении и смерти сиротинушки Зинаиды, убежала. Некогда! Мать все узнает завтра, после дежурства.
***
Около полуночи младший обслуживающий персонал обычно собирался в ординаторской, чтобы подкрепиться перед самой трудной частью дежурства. Заваривали крепкий чай, сидели, давая покой гудящим, натруженным ногам. Мария Павловна открывала Библию, и, если просили, то читала вслух, но в большинстве случаев подруги обсуждали телевизионные новости или какой-нибудь нескончаемый сериал. Нынче опять и опять вспоминали пожар в доме-интернате, потом заговорили о телепередаче про старых киноартистов, которым не дают ролей, не снимают, и они влачат жалкое существование...
- Одиноким, да без работы, воистину плохо. В суете время летит незаметнее, - сказала худощавая, подвижная санитарка Тоня, привычно потирая исстиранные морщинистые руки.
- Люди заботятся, как легко прожить, а надо думать, как легко умереть, - повторила свою излюбленную фразу рыхлая и болезненная санитарка Валя и на её глазах выступила скупая слеза. - Вот, сегодня в тумбочке больного нашла листок с замечательным стихотворением, и оно подтверждает мои всегдашние слова:
Лёгкой жизни я просил у Бога: Посмотри, как мрачно всё кругом. И ответил Бог: - Пожди немного, Ты ещё попросишь о другом.
Вот уже кончается дорога, С каждым годом тоньше жизни нить. Лёгкой жизни я просил у Бога, Лёгкой смерти надо бы просить.
- Умный стих, - сказала хроменькая Клавдия, вскрывая коробку с тортом. Налила себе вина и воскликнула с притворной бесшабашностью: - Эх, завьем горе веревочкой! Налетай!
- Верно, давайте поздравим Клаву, пожелаем ей счастья! - сказала Мария Павловна, кладя себе на блюдце кусочек торта.
- А мне плесни винца, - усмехнулась Валя, подставляя стакан. - У нас, как в поговорке: "Полмира плачет, полмира скачет".
Тут вспомнилась старушка Зинаида и на минуту все притихли.
- Счастливая, не мучилась, умерла, будто уснула, - вздохнула Валя.
Но через минуту уже заговорили о других пациентах, очень жалели тех, кто умирал долго и мучительно.
- Не дай и не приведи Господи! Хорошо, что у твоей матери есть ты, Павловна. А о нас кто позаботится? - хмельно проговорила Клавдия, нервно чиркая зажигалкой перед сигаретой, и выпуская дым в сторону открытой форточки.
Мария Павловна вспомнила утреннюю встречу с бывшей снохой и промолчала.
Ответила Валя, как всегда, язвительно:
- В соседнем городке есть дом-интернат для престарелых.
- Ни за что! Я там один раз была, зашла на минутку... нет, увольте, даже вспоминать не хочу, - брезгливо зажала нос Клавдия, и стряхнула пепел в блюдце.
- А как мыслишь доживать старость? Ведь приклониться не к кому.
- Не беспокойся, уж твоих дочерей не обременю. Когда окончательно свалюсь, найму кого-нибудь и отпишу квартиру, за это меня будут обихаживать. Я видела такие объявления в газете. Лишь бы хорошая женщина попалась, а иная, как в недавнем сериале, чтобы побыстрее завладеть квартирой, может и отравить...
- Ну, за твою однокомнатную "хрущобу", да на первом этаже, - никто не возьмет такой грех на душу. Я думаю, вряд ли вообще кто согласится заключать с тобой договор, - донимала подругу охмелевшая санитарка Валя.
- Все я предусмотрела, поэтому часть зарплаты откладываю на сберкнижку. Оставлю квартиру, деньги, только бы не надули, только бы не обидели...
- Ну, если с деньгами, то разговор другой, - продолжала подначивать Валя, ехидно улыбаясь. - Тогда, может, кто и согласится.
Мария Павловна с раскрытой Библией сидела в сторонке, прислушивалась к подругам и мрачнела. Она-то никогда не думала копить, ведь всякую лишнюю копейку отдавала сыновьям то на свадьбу, то на мебель, то на квартиру, то для внуков. И микрорайоновская квартира записана на мужа, ему стройтрест выделял, как передовику производства. Это сейчас он стал пить в три горла, значит, либо пропьет, либо какая-нибудь хитроумная "шаболка"окрутит, перепишет на себя. "Ай, ладно, на все Божья воля, - вздохнула она, устало опуская припухшие веки. - Господь дал мне Аллочку, приклонюсь к ней".
4
Две недели отработки быстро закончились, и на последнее дежурство Мария Павловна принесла объемистую сумку продуктов; тяжело дышала, а темно-карие глаза туманились усталостью. Клавдия усадила подругу на кушетку, померила давление:
- Высокое. Положи валидол под язык и впредь не суетись, как наша Эльвира. И что мы за народ, вечно о других заботимся, а о себе некогда подумать!
Первая половина дежурства тянулось долго. Когда около полуночи медперсонал собрался в ординаторской, Мария Павловна достала из холодильника маринованные огурчики, вареную картошку, бутылку вина, пирожки - все, что приготовила для прощания с подругами. Разве можно расстаться с коллегами без отвальной, ведь более сорока лет вместе, считай, сроднились.
- Эх, завьем горе веревочкой! - Клавдия бойко и сноровисто откупорила бутылку, и торжественно произнесла: - Подставляй тару, подружки! Скоро и нас отправят на пенсию.
- Неужто достаточно скопила? - насмешливо кольнула Валя.
- Сколько есть, все мои, - огрызнулась Клавдия и строго добавила: - Не отвлекайся от темы нашего собрания, а то оставлю без вина.
Выпили. Глядя на погрустневшую Марию Павловну, подруги начали говорить обычные в таком случае утешительные слова, что всех денег не заработаешь, когда-никогда, а уходить надо, что пора подумать о своем здоровье.
- Так-то оно так, - вздыхала Мария Павловна, поправляя белую шапочку. Впалые щеки слабо зарумянились, но большие темно-карие глаза были грустные. - Жалко расставаться с вами, с больницей, жаль, теперь не удастся побаловать внука Ваню. Он давно просит компьютер, а одной Аллочке не осилить! На хлебокомбинате нынче зарплату урезали, говорят - кризис.
После еды и вина пожилые женщины, расслабленно сидели, говорили о деньгах, о телевизионных новостях, о новом сериале, то и дело поглядывая на табло с номерами палат и лампочками срочного вызова.
5
С уходом из больницы жить на свою и материну пенсии стало труднее, вот и пошла Мария Павловна в дворники. Деньги не ахти какие, зато постоянно на людях, дом рядом, а, главное, мать под присмотром - всегда можно забежать, попоить-покормить, дать лекарства, сменить подгузник.
На новой работе время помчалось быстрее прежнего: только недавно снег разгребала, а вот уже надо пыль мести, не успела оглянуться, глядь, пора складывать листья в кучи, да сжигать. И почему-то своего возраста не замечала, а как другие растут и взрослеют - видела.
Аллочка часто её навещала, помогала делать домашние дела, правда, порой начинала тревожно метаться по избе и рыдать истерично. Мария Павловна крепко прижимала её к груди, успокаивала нежными, ласковыми словами.
Однажды, когда Аллочка уже выплакалась и окончательно успокоилась, зашел сосед Михаил проверить газовый котел. Столкнувшись с крупным, симпатичным мужчиной, Аллочка зарделась по-девичьи, схватила куртку с вешалки и торопливо выбежала во двор. Мария Павловна приметила её смущение, задумалась. Воистину, решила она, тут Божий промысел. Сорокалетний Михаил постарше Аллочки, но человек трезвый, рукастый. Она знала его и по микрорайону - он жил в соседней пятиэтажке, - и по больнице, где долгое время работал сантехником. Это позже ему захотелось разбогатеть, стал шабашить: кому кран починит, кому плитку в ванной положит, кому евроремонт квартиры сделает. Если бывали заказы из других городов, то он отсутствовал неделями. А жена торговала на рынке фруктами хозяина-азербайджанца. Однажды Михаил внезапно вернулся, застал ее с этим азербайджанцем. Она и прежде блудила, только не попадалась, тут же, как говорят в нашем городке, "гиря до полУ дошла", он подал на развод, оставил ей квартиру, а сам перебрался в родительский дом в Заречье.
И решила Мария Павловна свести Аллочку с Михаилом, вспомнив, как Ноеминь сосватала любимую сноху Руфь, отправив ее спать в ногах Вооза, хозяина хлебного поля.
Благо, думала она, для знакомства есть удобный повод: близится шестидесятилетие. Можно собрать застолье, да скромно отпраздновать юбилей. Вдобавок, подруги давно набиваются в гости, говорят, уже приготовили подарок.
Мария Павловна пригласила Аллочку, посоветовав одеться нарядно, но скромно:
- Приходи в воскресенье обязательно, у меня круглая дата, надо отметить, ведь кто знает, может, до следующего юбилея не доживу.
- Что вы говорите, мама, у вас еще много сил, не зря Клавдия называет вас "утренний ураган", - смутилась Аллочка и добавила: - Давайте, я приду раньше, помогу приготовить и собрать на стол.
Эти слова тронули до слез, пряча лицо, она обняла бывшую сноху:
- Спасибо, милая, но лучше займись собой, сходи в парикмахерскую, сделай прическу, а мне помогут Клавдия, Тоня и Валя.
Подруги преподнесли имениннице красивый теплый плед из верблюжьей шерсти. Сверх того, хроменькая Клавдия достала бутылку дорогого вина и, поправив крашеные редкие кудерьки, привычно взялась откупоривать.
- К сожалению, на дворе декабрь, "уж давно отцвели хризантемы в саду", поэтому дарю тебе красное вино, говорят, хорошо обновляет кровь. Будь всегда на ногах! Эх, завьем горе веревочкой! Подставляй тару, подружки!
Мария Павловна взяла свой бокал, другой наполнила вишневым соком и пошла к матери, услышать поздравление от нее.
Только вернулась, в дверях показалась нарядная, красивая Аллочка.
- Ну, прямо невеста! - завистливо проговорила Клавдия, закуривая, и добавила: - Хоть под венец!
- Клавдия! - оборвала ее Валя и сердито добавила: - Ну, когда ты накуришься? Ведь в соседней комнате лежачая больная!
Выпили за именинницу. Зная, что Мария Павловна скучает по прежней работе, подруги рассказали, что к Эльвире вернулся муж и она сразу подобрела к медперсоналу, потом заговорили про нового главврача, который занял место ушедшего на пенсию Ивана Ефимовича.
- Больница не пустует, - улыбнулась худощавая санитарка Тоня. - Четвертого дня к нам привезли старушку из деревни Мостки, вроде твоей подшефной Зинаиды, помнишь? И эта не расстается с Евангелием. Но удивительно, что за восемьдесят один год трудной сельской жизни она никогда не болела. Без конца ходит по палатам и удивляется: "Я думала, в больнице умирают, а здесь, оказывается, кормят и дают лекарства".
- А мне повысили категорию, теперь буду побольше откладывать для будущей моей сиделки, - встряла Клавдия, с гордостью показывая диплом об окончании трехмесячных медицинских курсов. Кивнув на соседнюю комнату, спросила: - А как твой "младенец"?
Мария Павловна шепотом сказала, что мать беспрестанно молит Бога о смерти.
- Вот-вот, люди стараются больше заработать и легче прожить, а надо думать, как легче умереть, - со слезой в голосе медленно проговорила рыхлая Валя и укоризненно глянула на Клавдию.
Тут на пороге появился Михаил с большим газовым ключом. Растерянно-смущенно окинув застолье, он повернулся уходить, но Мария Павловна загородила ему дорогу, встав в дверях:
- У меня день рождения, садись, а краны подождут, завтра починишь.
В застольной шумной компании Аллочка и Михаил познакомились, разговорились и все у них пошло на лад.
К Марии Павловне они теперь часто заходили дружной парочкой, и она успокоилась за свое будущее. Был даже порыв сходить в больницу, похвалиться подружкам, как Господь славно управил её дела.
Но в начале февраля, был сильный гололед, Аллочка около проходной хлебокомбината поскользнулась, упала на спину, сильно ударилась головой, так, что на затылке появилась шишка размером с орех. Думали, бугорок со временем рассосется, но этого не произошло, у Аллочки начались постоянные головные боли, звон в ушах.
Примерно, раз в месяц в наш райцентр приезжала бригада врачей из областной больницы. Михаил записал Аллочку на консультацию, оплатил, сделали томограмму, однако на снимке ничего серьезного не обнаружили.
А на Аллочку порой находило угрюмое уныние, она ни с кем не разговаривала, пугалась резких звуков, боялась темноты, лихорадочно включала свет во всех комнатах.
"Ничего, - утешала себя Мария Павловна, - женщина в цвете лет, теперь же, когда рядом крепкий рослый мужчина, все хвори исчезнут".
Действительно, на Красную горку молодые обвенчались, Аллочка ожила, повеселела, от родителей переехала с сыном к Михаилу. В неожиданном соседстве Мария Павловна опять усмотрела Божий промысел о своей старости, приободрилась, воспряла духом.
Однако радость была преждевременной: тринадцатилетний Ванюша восстал против отчима, не захотел с ним жить, а однажды пришел насовсем к бабушке с учебниками и компьютером. И мать, и бабушка пытались уговорить, но все тщетно, паренек упрямый, знать, весь в отца.
Сыновний бунт огорчил Аллочку не меньше, чем потеря денег и развод с Костей. Она вдруг стала говорить о скорой смерти, мол, её никто никогда не вылечит. А иногда, с гримасой боли, внезапно принималась сильно тереть лоб или кричала, исступленно сжимая затылок:
- Зачем смеетесь надо мной?!
Снова повели её к заезжим врачам. Молодой доктор с бейджиком на халате "Психиатр, кандидат медицинских наук" осмотрел, выписал кучу таблеток, какие-то инъекции - все такое дорогое, но Михаил за ценой не стоял, лишь бы помогло. Однако припадки продолжались.
"Вот и приклонилась" - снова загоревала Мария Павловна.
Своей больной матери про Аллочку ничего не рассказывала, боялась расстроить. Но старушка что-то чувствовала, ибо время от времени, подняв оловянно-слепые глаза в потолок, многозначительно повторяла:
- На все Божья воля! Не живи, как хочешь, а живи, как Бог велит.
6
В пятницу вечером неожиданно заявился Костя. После четырехлетнего отсутствия он предстал эдаким заморским франтом: плечистый, большой, в светлом костюме, при галстуке. Поехал не в микрорайон, к отцу, а сюда, в Заречье. Мать встретила его как чужого:
- Зачем приехал?
- Тебя повидать, поговорить с сыном, а то забудет отца.
- Нет у Ванюши отца, а у тебя нет сына: ты даже алименты не платишь. Аллочку предал, опозорил на весь город, поэтому уезжай, не трави нам душу. Аллочка только-только успокоилась, устроила свою судьбу, и тут тебя принес нечистый. Сгинь!
- Я дождусь Ивана из школы, - твердо заявил Костя. Мать знала: если повысил голос, то уж бесполезно убеждать. Ну, не кочергой же гнать?
Костя прошел в комнату к бабушке, сел на табуретку, громко поздоровался:
- Узнала меня?
- По голосу, вроде Коська.
- Разве не видишь меня?
- Нет, все мутно, какое-то белое пятно стоит.
- Просто я в светлом костюме. А как слышишь?
- Слышу, но плоховато. Где ж тебя столько лет носило?
- Живу в столице, женился на москвичке, недавно родилась дочка, назвали, как тебя, царским именем, Екатерина.
- Ага, и здоровье плоховато, - не расслышала бабушка. - Устала лежать. День-деньской молю Бога, чтобы скорее прибрал меня, да, видно, забыл Он меня. Нынче какое число? Сейчас лето или зима?
Костя сочувственно смотрел на бабушку, не веря, что еще недавно она была хлопотуньей, угощала вкусными блинчиками, солила огурцы, варила варенье, а теперь усохла, лицо землисто-серое, нос заострился, как у покойницы.
- Коська, где ты, ай, убёг?
Костя не откликнулся, он завороженно глядел в окно, лицо сияло от счастья. По двору бежал Ванюшка в джинсах и свитере! Сын! Ого, как вырос, плечистый, долговязый, наверное, в баскетбол играет, а лицом - копия Аллочка! Счастливый будет, если пошел в мать...
Ванюша вихрем влетел в комнату, издалека метко бросил сумку с книгами на диван. Счастливо улыбаясь, отец встал навстречу, хотел обнять, но мальчик грубо увернулся, насупился. На вопросы отца не отвечал. Быстро пожевал бутерброд и выскочил из избы, на ходу крикнув с крыльца:
- Ба, я на тренировку!
С болезненной гримасой Костя неприкаянно походил-походил по избе и отправился в микрорайон, к отцу. А поздно вечером ввалился пьяный муж, начал выступать:
- Ё-моё, пойдем, сгоноши Косте какую-нибудь закусь. Оставь тещу, теперь за ней Ванюшка может приглядывать.
Чтобы не слушать его пьяный скрипучий фальцет, Мария Павловна открыла Библию и стала громко, распевно читать матери её любимую библейскую историю о верной Руфи с ангельским сердцем. Когда дошла до места, где славную девушку приютил дальний родственник Вооз, мать истолковала это с радостью в голосе:
- Воистину, какою мерой мерите, такой и вам воздастся.
Слова Писания гипнотизировали пьяного Степана, он сидел, как истукан, сонно глядя то на мигающую точку в электронных часах, то на зеленоватое пламя лампадки перед старой иконой, наконец, ушел, громко хлопнув тяжелой от сырости дверью. Знать, в темноте споткнулся, поскольку со двора послышалось раздраженное "е-моё!" и трехэтажный мат.
7
Ванюша частенько замечал, как бабушка тайно шепталась с отчимом. Но стоило появиться матери, оба смущенно замолкали или резко меняли тему: то заговаривали о продовольственных покупках, то ругали рост магазинных цен. Все происходящее казалось мальчику странным и забавным. Таких игр в его компьютере не было.
И в природе творилось что-то непонятное, ведь миновал Покров, сильно похолодало, а снега все не было.
В воскресенье Михаил с озабоченным лицом то и дело выходил на улицу. Низко по небу с большой скоростью мчались сырые свинцовые тучи. Под ними с неприятным криком летала над Заречьем огромная воронья стая; порой птицы шумно рассаживались на оголенные тополя, будто накрывая их черной шалью.
Ранним утром повалил мокрый, липкий снег. Укрываясь зонтом, Михаил добрался до автостанции и поехал на рейсовом автобусе в областной центр. С трудом отыскав психиатрическую клинику, он показал врачу томограмму, рассказал об Аллочке.
У пожилого доктора с выпуклыми стеклами очков был усталый вид, все же он внимательно прочитал историю болезни, выслушал Михаила и рекомендовал привезти жену в стационар:
- Здесь проведем тщательное обследование современной аппаратурой, после чего приступим к лечению.
Выписывая направление, объяснил, как найти больницу. На прощание утешительно сказал:
- В последние годы подобных, как у вашей жены, случаев много и причина не в том, что психика человека очень ранима, а в нынешнем устройстве, лучше сказать, неустройстве жизни. Наше лечение дает положительные результаты, но как исключить предпосылки таких заболеваний, мы не знаем.
Мысленно повторяя слова доктора, Михаил шел к семиэтажному зданию из красного кирпича.
За окошечком регистратуры девушка в высокой белоснежной шапочке долго листала толстую тетрадь, вопросительно поглядывая на руки Михаила, но, так и не дождавшись стандартного подношения, - коробки конфет или хотя бы шоколадки, - написала что-то на листке и отрывисто сказала с недовольным лицом:
- После новогодних праздников, одиннадцатого января, освободится место в палате 503. Привозите больную. Не забудьте её паспорт, медицинский полис и вот это направление.
Вернувшись домой, Михаил подробно рассказал Марии Павловне о поездке, дважды повторив слова пожилого доктора. Надев очки, она отметила на календаре назначенный день, еще раз прочитала направление и, беззвучно шевеля губами, перекрестила бумажку. Михаил бережно вложил ее за стекло книжного шкафа, на самое видное место.
Тут в комнату вбежала растрепанная Аллочка, порывисто включила свет и, страдальчески сжав голову обеими руками, зарыдала с громким криком:
- Мне страшно, не уходите! Перестаньте смеяться надо мной!
Чтобы избавить жену от судорог, Михаил крепко, будто обручем, охватил ее своими ручищами. Аллочка бешено сопротивлялась, а Мария Павловна стояла рядом, говорила успокаивающие, ласковые слова и нежно поглаживала. Постепенно сноха успокоилась, обмякла, позволила уложить себя в кровать.
По влажному первому снегу Мария Павловна шла в свою избу, где ждали обычные вечерние дела. Надо покормить мать ужином, поменять пеленку и подгузник, обработать пролежни на спине раствором марганцовки, вколоть в вену лекарство. Все это делала машинально, поскольку в глазах стоял Аллочкин приступ и неимоверная боль на лице.
А старенькая мать жалобно, со слезами причитала:
- Замучилась ты, сердешная, никак Господь меня не приберет...
Чтобы остановить слова, от которых ныло сердце, Мария Павловна открыла в Библии "Книгу Иова".
Когда под мелодичный библейский текст мать уснула, Мария Павловна отошла в передний угол с темной иконой, освещенной зыбким пламенем лампадки, пошептала "Отче наш". Думая о несчастной Аллочке, своей опоре в старости, она повторяла и повторяла: "Царица Небесная, спаси и сохрани! Да будет Воля Твоя!"
Легла в постель, но уснуть не могла. Даже снотворное не затмило беспокойные мысли. Глаза неотрывно смотрели то на зыбкое пламя лампадки, то на мигающую точку в электронных часах. Секундная точка между цифрами мерно и тревожно пульсировала, диктуя ритм ветхому многострадальному сердцу и неумолимо приближая к пугающей старости. Но думалось о насущном, - об Аллочке, к которой можно приклониться.
Томительно медленно переменялись минутные цифры, еще медленнее - часовые.