Ключ повернулся в замке только один раз, хотя Татьяна всегда запирала его на два оборота. Попинав собственную неаккуратность, она вдруг подумала, что это Катька могла вернуться со своей практики. Хотя с чего бы это вдруг? Только позавчера уехала.
Толкнув дверь, она первым делом сбросила туфли и метнула сумочку на подзеркальник, чуть не сбив баночку с кремом:
- Катя! Это ты? - Татьяна заглянула сначала в маленькую комнату дочери, а потом в большую. Следов пребывания не наблюдалось.
Ей показалось, что кто-то есть на кухне - звякнула не то ложка, не то блюдце:
- Катька, выходи! Что ты там поедаешь? Оставь голодной матери! Почему сбежала? А как насчет гражданского долга? - она шла по длинному темному коридору, и радуясь, и немного все же злясь оттого, что сейчас увидит дочь. В кои-то веки думала побыть одна и на тебе! Побыла...
Однако вместо рыжей Катьки навстречу ей из кухни вышел молодой человек. И не просто молодой человек, а хорошо одетый и абсолютно незнакомый гражданин лет тридцати со смущенной улыбкой на круглом гладком лице. В руках юноша держал букет алых гвоздик.
- А-а... - попробовала она заговорить, но юноша решительно и крайне вежливо перебил ее так и не начавшуюся речь:
- Это Вам, - он протянул изумленной Татьяне шуршащий букет и застенчиво улыбнулся вновь. На его приторно-вежливом лице не было бровей, они не то выцвели до цвета кожи, не то отсутствовали изначально. Не росли брови у скромного дарителя - и все тут, хоть тресни.
Она в полном остолбенении смотрела, как этот молодой человек, ничуть не смущаясь ни отсутствием бровей, ни собственным пребыванием в чужой квартире, вальяжно отпирает замок, выходит из квартиры и по-хозяйски прикрывает дверь, чуть придерживая, чтобы та не хлопнула с оглушительным треском.
Из столбняка Татьяну вывел щелчок задвижки. Она посмотрела в глазок - на лестничной площадке никого не было. Если бы не дурацкие цветы, она бы подумала, что все это ей просто привиделось. Татьяна пересчитала гвоздики. Так и есть - четыре!
Быстрыми шагами она вошла на кухню. Так: ящики буфета задвинуты криво, в спешке. Она открыла верхний ящик и увидела аккуратно перетянутые черной аптечной резинкой собственные, а точнее, бабушкины, старинные серебряные ложки. Только тогда она испугалась по-настоящему.
Могильный букет все еще шуршал в ее руке. Она смотрела на цветы долго и нудно, наверное, целую минуту, а может быть - и две. Или - три. Потом с остервенением переломила стебли посередине и бросила обезображенный букет в раковину. Жалобно скрипнул целлофан и звякнула невымытая с утра посуда.
Татьяна открыла дверцу буфета и запустила руку вглубь, где от Катьки прятала сигареты. В недавно открытой пачке не хватало почти половины, но она даже не разозлилась, хотя сразу же поняла причину опустошения. Катька, поросенок, с подружками втихомолку баловалась, не иначе.
Она присела к столу и закурила. Руки дрожали, будто пришлось ночь напролет править "горящую" рукопись, а завредакцией, этот противный желчный истукан с ужасной фамилией Пукин и невнятным лицом серийного убийцы, заявил, что работа никуда не годится, и что ее необходимо сократить по собственному желанию. Она прямо-таки представила себе его холодный липкий взгляд, и передернула плечами.
И тут, неожиданно для самой себя, разрыдалась. Она, наверное, долго бы просидела так, в слезах, на залитой вечерним солнцем кухне, если бы не зазвонил телефон. Всхлипнув и по-детски размазав по щекам слезы, она подняла трубку и выдохнула:
- Да...
- Тань, привет, - услышала она жизнерадостный голос Светы. - Ты чо, что-нибудь съела? Еле шепчешь.
- Ой, Свет, тут такое было... - она снова заплакала.
- Что такое? Что-то с Катериной?
- Нет, с ней, кажется, все в порядке, - опомнилась Татьяна.
- Опять твой Пукин?
- Да нет, Свет. Ко мне вор приходил.
- Ничего себе, сказал я себе! Что украли-то?
- Ничего не украли, наоборот, цветы подарили, - мрачно сказала Татьяна. Светкины жизнелюбие и энтузиазм показались ей не вполне уместными. Она испугалась до смерти, прямо-таки до смерти, а Светке - лишь бы поржать.
- Ну, ты, Воробьева, даешь! Это ж - полный вперед! Все у тебя не как у людей! - Светлана аж зашлась от смеха на своем конце провода.
- Тебе хиханьки, а я с этим козлом нос к носу на собственной кухне столкнулась. Я думала, Катька вернулась, а тут этот хмырь - ложки серебряные уже резиночкой перевязал. Такой, понимаешь ли, предусмотрительный... С-сволочь! Ключи подобрал, цветы приготовил! Свет, ты подумай - четыре гвоздики! А ведь он мог... - тут Татьяна запаниковала вновь, ей представилось, что в руках у безбрового сверкнул не целлофан, а кривой турецкий кинжал...
- Ладно, одинокая женщина, не скули, скоро у тебя буду. Сейчас шофера вызову, и вмиг примчусь. Ничего не говори, ничего не смей готовить, все привезу. Пока, чао-какао!
- Какао-чао, - машинально ответила Татьяна в пиликающую "отбой" трубку. Светка, поди, сразу и сорвалась с места в карьер, даже не дождавшись традиционного ответа.
Представив себе подругу, вокруг которой всякое свободное пространство прямо-таки закипало, абсолютно не выдерживая энергичного Светкиного натиска, Татьяна почти улыбнулась.
Вытащив из пачки еще одну сигарету, она увидела торчащие из мойки стебли сломанных гвоздик. Ей стало жалко уже не только себя, но и зря погубленные цветы. Она вытащила три гвоздичины и, бережно обрезав в местах слома, поставила в низкую грузинскую вазочку с виноградным аппетитным орнаментом. Черный виноград вазочки удивительно гармонировал с яркими, неестественно красными гвоздиками. Наконец Татьяна улыбнулась по-настоящему.
Свет скрывающегося за домами солнца позолотил не только всю кухню, но и кусочек прихожей с клетчатым ковриком у порога. Все-таки это был ее дом. "Надо будет обязательно поменять замок", - подумала она уже больше по инерции, чем по необходимости.
Это и в самом деле был ее дом. Уже девятнадцать лет. Отсюда, из новой квартиры, еще пахнущей краской, она уезжала в Первую Градскую рожать Катьку.
Они с мужем были уверены, что будет девочка. Мужского имени даже и на всякий неожиданный случай не смогли придумать. Правда, Игорь как-то утром, проснувшись необычайно поздно после утомительного банкета в Доме литераторов, предложил назвать ребенка, если он все-таки осмелиться родиться сыном, Иудой.
- Представляешь, - сказал он, ехидно улыбаясь, - будет И.И.Степанов. Все подумают, - Иван Иванович, а он, нате вам! - Иуда Игоревич!
Татьяна даже сейчас не могла не рассмеяться.
Вспомнив о муже, она поняла, что надо бы привести себя в порядок, а то видок у нее, наверное, сейчас еще тот - зареванная, с потеками черной туши на щеках, прическа во все стороны. Зеркало в ванной охотно подтвердило ее худшие предположения. Спасибо за откровенность.
Вообще-то она не любила смотреться в зеркало. То есть, конечно, как всякой уважающей себя женщине, ей приходилось это делать ежедневно и даже по несколько раз, но это было всего лишь исполнение необходимой обязанности. Втайне она завидовала тем женщинам, которые от лицезрения самих себя и от процесса макияжа получали истинное, чувственное удовольствие. Она же обычно выискивала не достоинства, а недостатки своего лица. Нос представлялся ей излишне длинным и заостренным. Щеки были не то чтобы толстыми, но все же им недоставало, на ее строгий взгляд, изысканной худобы. Глаза - слишком круглые, простонародные, а короткие ресницы и вовсе доставляли массу хлопот, никак не желая быть накрашенными по правилам мирового женского сообщества.
- Ну что, рожа? - она показала самой себе язык. - Здравствуй, ужас!
На самом деле свои микроскопические недостатки Татьяна несколько преувеличивала. И в глубине души об этом прекрасно знала. Во всяком случае, гораздо лучше тех мужчин, которые на улице и в метро заглядывались на нее, а особо отчаянные пытались познакомиться. Но этих, как она называла, "уличных мужиков", она умела отваживать одним лишь взглядом.
В свои тридцать восемь лет Татьяна была очень привлекательна, причем привлекательности добавляла некоторая отрешенность от внешнего мира. Она существовала как бы сама по себе, но в ней чувствовалась глубокая внутренняя сила и дремлющая чувственность. Чувственность не откровенная, а тайная, одновременно манящая и пугающая: иди за мной, о мужчина, и тебе откроются тайны мироздания, ну, или, в крайнем случае, коли не подфартит, ты потеряешь коня, мужик, извини. Что же касается носа, то если он и был чуточку длинноват, то лишь при определенном ракурсе, который еще надо было умудриться найти. Чуть округлые щеки очень гармонировали с правильной формы подбородком, а нежные ямочки, появляющиеся не только при улыбке, но иногда и просто так, придавали ей удивительноое очарование и желание защитить. Правда, не у всех. Но об этом она сейчас не думала.
Плеснув в лицо несколько пригоршней холодной воды, и зарывшись в мягкое-мягкое китайское полотенце с красными пагодами, она опять рассмеялась.
- Что же за день такой, то плачу, то смеюсь? - сказала она зеркалу.
Даже идиотское происшествие не казалось таким уж противным, скорее смешным. А этого хлыща с цветами ей стало даже жалко. Что же за профессия такая? Вор с букетом. Охотник за столовым серебром. Квартиру, поди, долго искал, днем с огнем - здесь и взять-то практически нечего.
В комнате Татьяна скинула платье, в котором ходила на работу и переоделась в голубые джинсы и свою любимую клетчатую рубашку. Наконец-то она окончательно дома.
Звонок в дверь прозвучал настолько требовательно, что нельзя было ошибиться. Это, конечно же, явилась Светка.
Но явилась она не одна. Из-за ее плеча выглядывал тщедушный и не вполне трезвый мужичок в спецовке и с брезентовым портфелищем в руке. Тяжелая ноша заметно клонила его в правую сторону.
- Вот, Василия Иваныча тебе привела. Самый главный спец по замкам, как он сам говорит. Проходи, Василий Иваныч, - Светлана пропустила его вперед, - счас твои уникальные способности испытывать будем.
- Вы, девчата, не сомневайтесь. Насчет способностей я еще ого-го! Показывай свой хваленый замок, - Василий Иванович молодцевато подернул плечами и слегка даже выпятил грудь.
- Какой замок? У меня нет, покупать надо, я не успела, - растерянно сказала Татьяна.
- Уже куплено. Самый секретный, самый заграничный. Как в лучших домах Филадельфии, - Светлана, оттерев подругу плечом, доставала из сумки нечто звонкое, блестящее и пахнущее маслом. - Разве что в ушах не ковыряет!
Слесарь, вглядевшись в сооружение, аж присвистнул от восхищения:
- Умеют делать, блин!
- Справитесь? - недоверчиво спросила Татьяна.
- А то! - хвастливо сказал Василий Иванович и сбросил спецовку, обнажив хилый торс в голубой майке и синюю татуировку "Доброе утро, Вася!" на плече. - В лучшем виде, девчонки, дядя Вася сказал, значит - отрезал.
И он занялся работой, разложив свои инструменты в каком-то тщательном, одному ему понятном порядке.
- Так, Тань, давай-ка сумки разгрузим, я по дороге в супермаркет заскочила, чего-то не глядя похватала. Ты, знаешь что? Воду поставь, там есть какая-то жратва замороженная, которую просто разогреть надо. Специально для ленивых выпускают, это, значит, для меня.
- Свет, да ты спятила!
Татьяна с ужасом смотрела на тьму тьмущую баночек, скляночек, коробок и свертков, которые Светлана выуживала из недр огромной сумки, выкладывая на стол яркую и веселую пирамиду продуктов. Сумка эта была чуть ли не бездонной. Во всяком случае, значительную часть ассортимента супермаркета Светлана смогла туда вместить без особых проблем.
- Свет, ты что, и впрямь, не глядя, все брала? Это что такое? - Татьяна разглядывала изящную темную баночку с какими-то мелкими горошинами, на желтом ценнике значилась очень даже солидная сумма.
- Это? А хрен его знает, я ж - чайник. Почки какие-то, от деревьев, их в салат кладут. Мне они жутко нравятся, я их из салата теперь первыми выковыриваю.
Татьяна засмеялась, ее всегда смешила эта Светкина манера есть любой салат по кусочкам, рассортировывая все продукты по степени их привлекательности.
- Тань, не спи на ходу, давай, шевелись, - прикрикнула Светлана на развеселившуюся подругу.
И они уже вместе занялись продуктами.
- Куда ты столько для нас двоих накупила? - все-таки не удержалась Татьяна. - Катьки нет, а мы с тобой не треснем ли, подруга дней моих суровых?
- Не треснем, Воробьева, не боись, к тому ж - у меня сюрприз!
- Еще и сюрприз? - изумилась Татьяна.
И испугалась, потому как знала, что от Светланы Голубевой, неугомонной ее школьной подруги, можно ожидать, в принципе, чего угодно. Может и палату английских лордов на дом выписать, а может и вовсе бригаду нищих Казанского, допустим, вокзала привести.
- Ага, вот, кажется, сюрприз и собственной персоной подвалил, - сказала невозмутимая Светка, услышав звук открывающегося на этаже лифта.
И вот уже, перешагнув через Васильиванычевы инструменты, в квартиру вошла...
- Ну что, птички, - сказала вошедшая низким красивым голосом, - вот мы и слетелись вместе? Не прошло и тысячи лет!
- Всего двадцать, без малого, - сказала Татьяна и, шагнув друг навстречу другу, они с Валерией обнялись немного неловко и некрепко, пока налетевшая на них Светлана не скрепила всех троих своими щедрыми и бурными объятьями.
На секунду они замерли, тут-то и раздался довольный голос Василия Иваныча:
- Девчонки, принимай работу!
Они сидели за наскоро накрытым столом и пили коньяк. Три школьные подруги: мягкая, с немного испуганными голубыми глазами и доверчивым взглядом женственная Татьяна Воробьева, ураган - Светка Голубева, белокурая, зеленоглазая с решительно вздернутым вверх носиком и Валерия Соколова - яркая брюнетка с темно-карими непроницаемыми глазами, уверенная в себе столь же незыблемо, как и двадцать лет назад...
Лера, Таня и Светка дружили с самого первого класса, и потому, что были самыми яркими в своем классе, и потому, что были самыми старшими - они пошли в школу с восьми лет. Таня и Лера в самом начале первого, так для них и не начавшегося, учебного года переболели, кажется, всеми детскими болезнями одновременно, выздоровев только к январю, а Светку просто-напросто забыла отдать в школу ее безалаберная мать. Зато к окончанию школы им исполнилось уже по восемнадцати.
Три прежде неразлучные подруги, наконец, собрались вместе двадцать лет спустя...
Три птички - так называли их в школе.
Три грации - так называли они себя сами.
Часть первая
ТАТЬЯНА
Саша немного склонился к ней, они чуть было не соприкоснулись, но он тотчас же отпрянул к Валерии. Но и Лерка отклонилась от него куда-то в сторону, затем все-таки потянулась к Саше, их "тела" сплелись на мгновение, чтобы вновь разойтись. И снова Саша потянулся к ней, Татьяне, вот-вот они обнимутся... Тут спичка обожгла ей пальцы и вся сложная конструкция рухнула на пол, тотчас затухнув, потянув черным дымком. На линолеуме осталось маленькое блеклое пятнышко - след страстей человеческих.
Татьяна тут же принялась сооружать из спичек новую имитационную модель их любовного треугольника. Четыре спички нужно было спаять огнем в форме креста. Пожалуй, можно было с полной уверенностью сказать о том, что в этой сфере человеческой деятельности Татьяна достигла совершенства. Затем следовало поджечь одновременно, насколько возможно, три воображаемых, изначально спаянных твердой рукой мастера, человеческих сердца. Ну, а далее - оставалось только смотреть.
Смотреть и анализировать. Хотя что там анализировать! Спички будто сговорились, и картина всегда была почти одинаковой, лишь с мелкими и незначительными вариациями - Саша тянется к ней, ну и так далее.
И никак не удавалось Татьяне узнать окончательный результат, итог этой грандиозной по замыслу и виртуозной по мастерству исполнения любовной битвы - то ли спички были слишком коротки, то ли их с Лерой и с Сашей взаимоотношения планировались судьбою слишком надолго. А ведь гадала так она давным-давно - Светка показала ей этот путь к познанию целых три недели назад, перед самыми экзаменами.
И в перерывах между литературой, физикой, химией и историей Таня спалила спичек коробков этак пять. Или десять?
Иногда она забывала о первоначальном, прикладном замысле и просто смотрела на огонь. И то, как изысканно и причудливо, и всякий раз по-иному изгибались тонкие черные тельца спичек в оранжево-красном зыбком пламени, завораживало даже, пожалуй, сильнее, чем желание предугадать развитие отношений с Сашей.
Что же касается любви, то тут она была убеждена намертво: Сашу она будет любить до самой смерти. До своей, конечно. Даже если он женится на Лерке, все равно будет любить. А он... Что ж, когда-нибудь Саша заметит, что если она и не такая эффектная красотка, как Лера, но тоже очень даже ничего. На этой мысли Таня срочно побежала к зеркалу, и увидела: да, очень и очень даже ничего.
Она победно улыбнулась своему отражению. Ямочки на щеках словно задорно подмигнули ей: мол, ничего, Танька, прорвемся!
Сегодня - выпускной! И она непременно осмелится и пригласит Сашу танцевать, она посмотрит ему в глаза смело и прямо, и он поймет. Не такой уж он тупой и бесчувственный, чтобы не понять, что она его любит, любит, любит! Миллион раз, тысячу раз!
Лера его никогда не будет так любить! Просто не сумеет. Она слишком увлечена собой, своими рисунками, мальчики ее интересуют лишь потому, что они входят, как маленькая составляющая часть в Леркино понятие об успехе. Цветы, выставки, юпитеры, ослепительные улыбки в сторону телевизионной камеры и поклонение мужчин - это все как бы рамка к главной, единственной и неповторимой картине-личности Валерии Соколовой.
А Татьяна, влюбившись впервые в жизни, поняла, что даже успехи творческие отходят на второй план перед настоящей человеческой любовью. Она-то и рисовать стала меньше. Лишь Сашины портреты хранились под ворохом старых тетрадей в самом потайном ящике стола. Поздними вечерами, особенно долгими зимними, она доставала один рисунок, особенно удавшийся и рассматривала Сашино лицо.
Однажды она нарисовала его в полоборота, по памяти, и ей удалось - едва ли не единственный раз - ухватить то милое выражение лица, за которое, как ей казалось, она и полюбила его полгода назад. Саша чуть приподнял на этом портрете (совсем как в жизни) брови над переносицей, отчего взгляд стал и трогательно-беззащитным и лукавым одновременно.
Как ей удалось это поймать? Она сама не понимала. Взгляд - это же как солнечный зайчик...
Татьяна Воробьева, выпускница десятого класса, сидела с ногами на диване и разглядывала портрет человека, которого полюбила впервые в жизни. И произошло это на школьном Новогоднем вечере, при неверном свете разноцветных лампочек, под звуки сентиментальной песенки: "Анджела, ты одна, одна на све-ете, Анджела, в добрый час тебя я встре-етил..."
Саша пригласил ее на танец, слегка подпевая сладкому голосу, разносившемуся по актовому залу, и тут только Таня впервые увидела его. Нет, конечно, она видела его и прежде, причем по сто раз на дню, и даже на физкультуре, в трусах и футболке, но вот у в и д е л а впервые. Увидела именно тогда и эти его трогательно беззащитные, треугольничком сложенные брови, и нежный взгляд синих глаз из-под пушистых светлых ресниц, и четкие очертания красивых длинных губ, напевавших бессмысленно-волшебное: "в добрый ча-ас тебя-а-а я встретил..."
Она знала о том, что Саша влюблен в ее подругу, но чувство было таким неожиданно сильным, что это обстоятельство совсем почему-то не тревожило. Ну, влюблен, подумаешь! В Лерку полшколы влюблено! Она же, Таня, любит Сашу так сильно, что прямо-таки чувствует, как физически эта любовь волнами излучается из нее. Ее любви вполне хватит и на двоих: "С тобой я забываю все невзго-оды, уходят тучи прочь, стиха-ает ветер..."
В сердце у нее что-то замерло, не то комок, не то клубок - большой и светящийся. Было и больно и хорошо одновременно, и еще - немного тревожно, будто в предвкушении необычайного. Она и не подозревала прежде, что любовь даже без взаимности приносит столько радости.
Когда-то, в далекой прежней жизни, когда она еще ничего не знала о настоящей любви, ей казалось, что самое важное - это ухаживания, трепетные взгляды влюбленного, тайные рукопожатия, письма, полные ппризнаний и обожания, причем, естественно, с его стороны. И письма эти можно и нужно обсуждать с подругами, чтобы вынести совместный и окончательный вердикт: достоин или нет рассматриваемый под микроскопом объект мужского пола взаимности со стороны прекрасной дамы. Оказалось, что все это полная и абсолютная чепуха.
Важно - хоть иногда видеть его, любоваться его лицом, таким близким и далеким, ловить и прикреплять к памяти встреченные, перехваченные и случайные взгляды. И уже в глубине души своей преобразовывать эти богатства в радостную и полную надежд пищу для любви собственной. Любовь, поселившаяся в ней самой, была настолько громадной, что пока не требовала взаимности, а лишь тихонечко надеялась на нее.
И главное - любовь эта нуждалась в самой что ни на есть сокровенной тайне. Оттого-то и прятала Таня свои рисунки. Она прекрасно знала, что иногда простой карандашный набросок может стороннему, но достаточно внимательному наблюдателю рассказать куда больше, чем самые откровенные признания.
Звонок в дверь застал ее врасплох. Она как-то заметалась, судорожно спрятала Сашин портрет не в потайной ящик, а просто зарыла его под бумаги на письменном столе. И помчалась к двери.
На пороге стояла зареванная Светка.
- Свет! Ты что? - изумленная Таня впустила подругу в квартиру.
Сама она была в столь восторженном настроении, что ей и в голову не приходило, как можно плакать в такой день, такой замечательный день выпускного вечера.
- Тань! Я никуда сегодня не пойду!
И Светка заревела пуще прежнего.
- Почему не пойдешь? Ты же так ждала... И платье сшила...
За два месяца до выпускного Светлана, долго копившая деньги, подрабатывая утренним почтальоном, наконец-то купила приглянувшуюся ткань. И по выкройке из "Силуэта" сшила себе что-то невообразимо прекрасное, пышное и переливающееся. Она столь самоотверженно ждала выпускного чуть ли не с первого класса, что Таня просто не могла найти слов от изумления.
- Мать! - сквозь рыдания, едва слышно выговорила Светка.
- В смысле?
- Мать продала мое платье!
- Как это?
- И пропила. Ненавижу! - прекратив на минуту рыдания, Светлана сжала кулаки.
Они сидели в Таниной комнате, Света посмотрела пустым взглядом в окно и повторила жестко:
- Как я все это ненавижу!
И опять заплакала, но уже тихонечко, горько и с подвыванием, как маленький щенок, которому отдавили лапу жестокие равнодушные люди.
- Не скули, я знаю, что делать, - решительно сказала Таня.
Светкины слезы высохли моментально, будто их и не было. Она обладала феноменальной способностью стремительно менять настроение. Татьяна никак не могла привыкнуть к этой стороне ее характера. Мгновенные переходы от апатии к полной восторженности и восхищали ее, и немного пугали.
- Тань, выкладывай свою идею, - Светлана схватила яблоко, надкушенное с одного бока, и яростно впилась в него своими белоснежными крепкими зубами. - Вкусное!
- Мы возьмем платье моей мамы.
- О! Я в отпаде! А она не рассердится?
- Ну что ты! Она предлагала мне, но я слишком субтильная, как мама выразилась. А ты вроде как повыше и в плечах чуток пошире. Тебе будет в самый раз. Хочешь померить?
- Еще бы! Воробьева, я не просто в отпаде! Я - в полнейшем отпаде!
Светка завалилась на диван и, не выпуская из рук яблока, радостно задрыгала загорелыми ногами.
В длинном, по щиколотку платье Светлана выглядела потрясающе. Она уже забыла о недавнем неизбывном горе и смотрела в зеркало с изумлением.
- Тань, я в нем похожа... Ну, не знаю... На картинку в модном журнале! Самом-самом заграничном! Не в каком-нибудь там польском, а в совсем-совсем заграничном! Ну скажи, скажи!
- Говорю.
Таня с удовольствием смотрела на подругу. Она и впрямь была необыкновенно хороша в легком золотистом платье простого на первый взгляд фасона. Эта простота стоила недешево - платье привез отец Татьяны, профессор-филолог, из Парижа.
Светлана казалась в нем воздушной, трогательной и беззащитной. Хотя на самом деле уж беззащитной-то ее нельзя было назвать ни в коем разе. Трудная, полуголодная и практически безденежная жизнь с матерью-одиночкой, к тому же пьющей и любящей веселье соответствующего толка, научила Свету защищаться в случае необходимости.
Она повернула к Тане светящееся от восторга лицо:
- Я и не знала, что я такая... Тань, я этого никогда в жизни не забуду. Клянусь тебе!
- Да брось ты, Свет, - Таня немного смутилась.
- Брось, не брось. Ты сама не понимаешь, сколько для меня значит этот вечер! Это... Ну, это же - как начало новой жизни.
- Прямо-таки - новой?
- Именно. Новой и самостоятельной. Поступлю учиться - сразу потребую общежитие. И пусть попробуют не дать!
Светланины глаза горели решительностью, и Таня поняла, что она добьется всего, что захочет. И горе тому, кто попробует чинить ей в том препятствия. Да зеленоглазая быстрая Светка и глаза может выцарапать запросто! С превеликим даже удовольствием! Подобно дворовой кошке, вечно ожидающей от жизни пинка или зуботычины, Светка прекрасно владела искусством не только обороны, но и нападения.
- Значит, заметано, - Светлана аккуратно сложила платье в яркий целлофановый пакет, - Тань, а давай погадаем? Я новую гадалку знаю. Интересная, прямо жуть!
Таня взглянула на часы:
- Давай через десять минут. Лерка должна подойти. Она к одиннадцати обещала.
- Угу, - промычала Светлана, она опять принялась за яблоко.
Таня зная, что яблоко Светка сгрызает дотла, остается лишь черенок, пошла на кухню за новыми яблоками и печеньем. Вернувшись из кухни, она замерла: Светлана выудила из груды бумаг Сашин портрет и с интересом его разглядывала.
- Тань, ты гений. Это ж Корабельников? Ну прям как живой, я б так в жизни не смогла! - она взглянула на покрасневшую подругу, - Танька, ты что, влюбилась что ли? Нет, ты что? Серьезно?
- Отдай! - Таня выхватила рисунок и, с усилием открыв ящик стола, сунула листок поглубже.
- Нет, Тань, ты мне все-таки скажи, влюбилась? Ну, давай, давай, чистосердечное признание смягчает вину, сама знаешь, не маленькая!
- Подумаешь, влюбилась! - сердито спросила Таня, - Если даже и так, то что? Нельзя?
- Но... - растерянно сказала Света, - он же, ну, ты знаешь, он ведь в Лерку влюблен.
- Я ни на что не претендую, - гордо заявила Татьяна, но сердце ее стучало: претендую, претендую, и еще как претендую.
- Та-а-ак, - протянула Светлана задумчиво и, почесав ухо, приняла решение,- Лерка - не стенка, подвинется. Мне, например, твой тип внешности гораздо больше нравится. А стратегию и тактику мы продумаем. Ты, Воробьева, главное, знаешь что?
- Что?
- Ты главное - не тушуйся!
Похоже, планы в ее голове уже начали созревать, причем планы грандиозные. Светка по мелочам не думала, - масштаб личности не позволял.
- Не надо ничего продумывать... - попробовала возразить Татьяна.
- Как это не надо! Очень даже надо! - Света была искренне возмущена. - Мужчину, даже такого, как Корабельников, надо брать штурмом. Значит, так. Сегодня ты признаешься ему в любви.
- Сегодня?
- А ты думала - вчера?
- Сразу признаваться?
- Конечно! Это же как собаку дрессировать! Чтобы усваивал информацию. Усвоит - и влюбится в ответ, как миленький. Куда ему деваться-то, скажи? Лерка к нему ровно дышит. Ровнее некуда, я точно знаю. Он же вроде как на закусочку. Ей брюнеты нравятся, а он - блондин.
- Ладно, допустим, я призналась, а дальше что?
- Как что? - Светка развеселилась. - Ты что, Воробьева книжек не читаешь, что ли? Он элементарно не устоит. Пятку на отсечение даю - дрогнет твой Корабельников. А дальше - поцелуи и объятья. И тэ дэ и тэ пэ.
- Н-да?
- А ты думала? Поцелуи, объятья, поцелуи, объятья... И вновь безудержные поцелуи!
Она так яростно зачмокала губами и замахала руками, что Таня не выдержала и рассмеялась.
- Ох, ну и дурында ты, Светка. Прямо сразу тебе - объятия! Фильмов насмотрелась. Да он на меня и внимания не обращает, даже в сторону мою не смотрит...
- Ну! А я о чем? Потому-то и надо признаться, чтобы посмотрел. Посмотрит как миленький! И увидит! И, считай, дело сделано. Корабельников у твоих ног, я, чур, свидетельница, Лерку тоже, так и быть, на свадьбу пригласим. И свидетелем, то есть мне в пару, непременно чтобы кто-нибудь был такой статный, красивый. Можно, чтобы богатый.
- Ну, ты даешь! Уже свадьба?
- Любовь до гроба! - веселилась Светлана.
- Ничего смешного не вижу, - сухо сказала Таня.
- Тань, ты чо, обиделась? Брось, не надо!
Светлана попыталась стать серьезной, но веселье так и лезло из нее, изо всех щелей, глаза ее хитро посверкивали из-под опущенных ресниц. Трудно было утихомирить раздухарившуюся Светку. Прямо-таки невозможно.
- Хорошо, - попыталась Таня направить подругу в нужное русло, - А если Сашка на признание не отреагирует "объятиями и поцелуями"? Если ему мое признание - до лампочки?
- О! - Светлана тотчас же стала серьезной, даже задумалась, - Тогда все осложняется. Тогда...
- Ну, что тогда-тогда? - поддразнила Таня подругу.
- Тогда...
Светка вдохновенно округлила и без того огромные зеленые глаза и сказала немного трагично, театрально выделяя каждое слово:
- Тогда ты, Воробьева, ты - ему отдашься!
Они хохотали так громко и самозабвенно, как смеются только в восемнадцать лет. Слезы струились по щекам, а Светка даже начала икать.
За этим занятием их и застала Лера, третья верная подруга.
- Девицы, ваше ржание слышно с первого этажа, - заявила она, когда ослабевшая от смеха Татьяна открыла ей дверь.
- Входи, Лер, сейчас гадать будем. Светка новое гадание знает.
- О! это - я люблю, это - завсегда готова, - отсалютовала Валерия.
Она была жгучей брюнеткой, прямые густые волосы подстрижены ровно по самые плечи. Белоснежная кожа, высокие скулы, прямой короткий нос и яркие чувственные губы делали ее неотразимой. А немного высокомерная манера держаться и абсолютная уверенность в себе снискали ей славу королевы школы.
Они практически всегда ходили втроем - Таня, Света и Лера. Но собирались обычно у Татьяны. Ее родители работали на одной кафедре в Университете, и были настолько поглощены своей работой, что для дочери у них оставалось совсем немного времени. Особенно, когда Таня выросла.
У Светланы бывали редко. Она и сама не любила свой неопрятный дом, а девочки, если и заходили за ней, то норовили подождать на лестничной площадке. Светкина мама, еще молодая женщина со следами былой красоты и нынешней разгульной жизни на лице, пугала их. А Светка ее просто стеснялась. Даже в школу на родительское собрание обычно приходила соседка, тетя Валя. Тетя Валя и прятала у себя Свету, когда в квартире собирались и веселились буйные мамашины друзья.
Родители Леры - бывшие научные сотрудники-химики одного из академических институтов, а теперь пенсионеры, часто болели, и девочка была их надеждой и гордостью. В доме у них пахло лекарствами и всегда было душно - родители боялись сквозняков. Они обожали свою дочь - Лера была поздним ребенком. И лишь природная независимость девушки помогла ей вырасти в сильного и серьезного человека. Во всяком случае, учителя восхищались волевым характером Валерии, и прочили ей блестящее будущее.
Три подруги учились вместе и в художественной школе. Таня и Лера хотели стать художниками, Светка ходила с ними скорее за компанию. И веселее, и дома можно поменьше бывать.
Танины мягкие акварели и одновременно смелый по линии рисунок искренне восхищали руководителя их студии Степана Марковича, пожилого художника в желтой блузе и с черным бантом на шее. А Лерины эксперименты по сочетанию несочетаемых на его взгляд чистых цветов немного даже пугали воспитанного на классических приемах старого преподавателя.
- Девочки, - говорил он им часто, - не бросайте рисования, отечество вам этого не простит.
Светка утверждала, что высказывание это относится и к ней. К ее, то есть, творчеству. Таня и Лера с ней не спорили, хотя Светкины работы всегда оставались на среднем ученическом уровне.
Светлана и сама понимала это вполне, но честолюбие было ей настолько чуждо, что и в голову не приходило позавидовать талантам подруг. Рисование было для нее скорее шансом вырваться из той пустой жизни, в которую ее ввергла непутевая мать. Словно, ощущая себя художником, она могла хотя бы в собственных глазах подняться на одну ступенечку социальной лестницы над тем дном, той ямой, где обитала ее непутевая мать.
- Так, это у нас будет Сашка Корабельников, - утвердительно сказала Светка, сжимая в руке червонного валета.
- А этот, пиковый - Юрий Вихарев из "Б", - с равнодушным видом указала Валерия.
- О кей, заметано, - Светка еле заметно подмигнула Татьяне, та чуть смутилась и предложила:
- Бубновый пусть будет Сережа Никишин?
Таня знала, что Светке когда-то нравился этот тихий и высокий парень, углубленный в физику настолько, что казалось странным, что у него все-таки растут усики, а не какие-нибудь там диоды. Хотя кто ее разберет, эту ураганную Светку. У нее ж семь пятниц на неделе, а также восемь четвергов.
- Пусть Никишин, - милостиво согласилась Света, - но вот трефовый должен быть мистером Икс.
- Икс так Икс, - пожала плечами Лера, - А зачем нам этот Икс?
- Ну, как ты не понимаешь, - загорячилась Света, - а вдруг? Вдруг он придет, Икс, то есть, и все рухнут! Полный отпад!
- Ну да, а он влюбится в тебя? - ехидно осведомилась Лера.
- Не исключено! - твердо ответила Света, уже заранее уверенная в хорошем вкусе и верности Икса. - И вообще, девочки, помните. Чтобы вечер запомнился, надо сорвать поцелуй.
- С кого? - не поняла Таня.
- Да хоть с кого! Хоть с химика, хоть с гуся лапчатого. Понимаешь, здесь важен не процесс. Важен факт. Сорвешь поцелуй - и выпускной свой на всю жизнь запомнишь...
Света так мечтательно смотрела в окно, что Лера с Таней даже не рассмеялись, чтобы не спугнуть то прекрасное видение, представившееся Светкиному взору, с которого не далее как вечером она собралась "срывать" поцелуй.
- Да, - добродушно проворчала Валерия, - не хотела бы я нынче тебе в лапы угодить.
Света лишь отстранено взглянула на нее и принялась тасовать карты:
- А теперь-ка проверим, кто кого нынче на первый танец пригласит. Лер, ты как всегда - дама пик, Тань, ты - скромная бубна, я - благородная трефа, а дама таинственная, червонная...
- Галина Алексеевна, - сказала Таня.
И они все дружно рассмеялись. Галина Алексеевна была их классной руководительницей, неповоротливой дамой лет под шестьдесят, а весом под все сто двадцать. Ну, в крайнем случае, сто пятнадцать. Но никак не меньше - это уж наверняка.
Актовый зал школы был украшен разноцветными гирляндами лампочек и хвойными ветвями. Создавалось впечатление, что предстоит празднование Нового года, не хватало только елки с мишурой и карнавальных костюмов. Выпускники сбились в компании по половому признаку, как остроумно выразилась Лерка Соколова.
Ребята оживленно что-то обсуждали и периодически, маленькими группками в два-три человека с заговорщическим видом отправлялись в туалет. Их сверхтаинственный и заносчивый облик, а также блестящие гордые взоры, которые они бросали на одноклассниц, несколько приоткрывали завесу над тайной этих мгновенных экспедиций.
- Они сегодня портвейн в нашем гастрономе закупали, - окончательно разоблачила их Светлана Голубева. - Три семерки называется. Ужасная гадость!
Светка передернула плечами, не одобряя столь плебейские вкусы мальчиков. Для общего праздничного стола тоже было куплено вино, она подглядела на первом этаже, в школьной столовой. Там, на кургузых столовских столиках, задрапированных по случаю торжества белоснежными (издалека) скатертями, стояло хорошее сухое вино, скорее похожее на виноградный сок. Были там и горы всевозможных бутербродов, пирожные, вазы с яблоками, мандаринами, конфетами и печеньем.
- Тань, слышь, Тань, - горячо шептала Светлана в самое ухо Татьяны, - там и с рыбой красной бутерброды, и с колбаской копченой, объедение, - Светка даже облизнулась, - а пирожные - все мои любимые! И эклеры, и корзиночки, и рулетики с шоколадным кремом... И даже, ты не поверишь, Воробьева, "наполеоны"тоже есть!
Она, казалось, забыла об основной программе вечера, то есть, конечно, не о выдаче аттестатов, а об "сорвать поцелуй". Татьяна почти не слышала ее, она почему-то очень волновалась.
Даже самой себе она не смогла бы объяснить причину волнения. Ее беспокоило и то, не забудут ли родители про выпускной вечер, и то, как ей все же выполнить намеченный Светкой план - каким таким образом объясниться Саше в любви, чтобы не выглядеть полной дурой. Ей то казалось, что это непременно, во что бы то ни стало следует сделать, то, наоборот хотелось забиться в самый дальний угол зала и оттуда, никем не замеченной, смотреть на него и даже не пытаться ни заговорить с ним, ни пригласить самой на танец. На таком приглашении особенно настаивала Светка, когда Лера отправилась домой переодеваться после длинного и бесплодного гадания.
Кстати, по этому самому гаданию Тане все время выпадал таинственный мистер Икс, отчего Света даже стала ревниво на нее поглядывать. Во взгляде ее читалось: что это ты, Воробьева, моего Икса отбиваешь, когда должна кругами возле Корабельникова ходить и мои партийные задания по признанию в любви выполнять?
Лишь когда президиум на сцене заполнился учителями, когда все приглашенные расселись в зале, Лера, толкнув Таню в бок, сказала:
- Тань, оборотись, там твои родители пришли, в дверях стоят.
Таня, сразу повеселевшая, обернулась и увидела маму и папу, растерянно стоявших в дверях актового зала. Отец близоруко щурился сквозь толстые стекла очков, разыскивая ее. Таня привстала и помахала им рукой. Мама первая увидела дочку и что-то зашептала мужу.
И вот они уже пробрались на занятые места в ряду за подругами.
- Танюш, - шепнул ей отец, - извини, что опоздали, заседание кафедры затянулось.
Таня только закивала в ответ, на них уже шикали волнующиеся родители одноклассников.
Торжественная часть вечера началась, о чем неслышно сообщила школьная директриса. Она с сомнительным успехом пыталась перекричать шум зала - микрофон, по обыкновению заработал не сразу, а тогда лишь, когда народ уже приноровился слушать так, вживую. А выступавшая, соответственно, практически сорвала тренированные голосовые связки.
Таня как-то сразу успокоилась. Ей казалось, что раз родители пришли, то все теперь будет хорошо и пройдет по намеченному плану. А если выбьется из предварительного плана какое-никакое происшествие, то исключительно лишь в сторону положительную.
"Или все-таки спрятаться в угол?" - мелькнула малодушная мысль, но повеселевшая Таня без особых усилий отогнала вредную и неперспективную мыслишку. За спиной ее сидели родители, а впереди ждала, как выразилась Светка, совсем-совсем новая жизнь.
Жизнь взрослого человека, без школьных наставников, зато со всевозможными приятными перспективами: институт, подруги, Саша... Даже полнейшая непредсказуемость этой новой жизни Татьяну не пугала. Все будет, и будет хорошо, говорило ей сердце. И лишь иногда она чуть испуганно посматривала в ту сторону, где по ее предположению, сидел Саша.
"Саша", - чуть слышно прошептала она, словно пробуя на вкус это простое имя, и тут же испуганно оглянулась. Но никто не слышал ее.
Все вокруг внимательно и немного напряженно смотрели вперед, словно в ожидании диковинных чудес. А там, в глубине сцены всего лишь навсего сидели их старые, добрые и разные учителя.