Морозова Татьяна Юрьевна
Три грации

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 3, последний от 06/05/2021.
  • © Copyright Морозова Татьяна Юрьевна (bondikk@yandex.ru)
  • Размещен: 07/04/2009, изменен: 07/04/2009. 604k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Оценка: 7.22*40  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Очень качественная мелодрама

  •   
      
      
      
      
      Татьяна МОРОЗОВА
      
      ТРИ ГРАЦИИ
      
      
      
      
      
      Если б заснуть,
      Но не навеки,
      Если б заснуть
      Так, чтобы после проснуться,
      Только под небом лазурным...
      Новым, счастливым, любимым...
      Иннокентий Анненский
      
       ПРОЛОГ
      
      Ключ повернулся в замке только один раз, хотя Татьяна всегда запирала его на два оборота. Попинав собственную неаккуратность, она вдруг подумала, что это Катька могла вернуться со своей практики. Хотя с чего бы это вдруг? Только позавчера уехала.
      Толкнув дверь, она первым делом сбросила туфли и метнула сумочку на подзеркальник, чуть не сбив баночку с кремом:
      - Катя! Это ты? - Татьяна заглянула сначала в маленькую комнату дочери, а потом в большую. Следов пребывания не наблюдалось.
      Ей показалось, что кто-то есть на кухне - звякнула не то ложка, не то блюдце:
      - Катька, выходи! Что ты там поедаешь? Оставь голодной матери! Почему сбежала? А как насчет гражданского долга? - она шла по длинному темному коридору, и радуясь, и немного все же злясь оттого, что сейчас увидит дочь. В кои-то веки думала побыть одна и на тебе! Побыла...
      Однако вместо рыжей Катьки навстречу ей из кухни вышел молодой человек. И не просто молодой человек, а хорошо одетый и абсолютно незнакомый гражданин лет тридцати со смущенной улыбкой на круглом гладком лице. В руках юноша держал букет алых гвоздик.
      - А-а... - попробовала она заговорить, но юноша решительно и крайне вежливо перебил ее так и не начавшуюся речь:
      - Это Вам, - он протянул изумленной Татьяне шуршащий букет и застенчиво улыбнулся вновь. На его приторно-вежливом лице не было бровей, они не то выцвели до цвета кожи, не то отсутствовали изначально. Не росли брови у скромного дарителя - и все тут, хоть тресни.
      Она в полном остолбенении смотрела, как этот молодой человек, ничуть не смущаясь ни отсутствием бровей, ни собственным пребыванием в чужой квартире, вальяжно отпирает замок, выходит из квартиры и по-хозяйски прикрывает дверь, чуть придерживая, чтобы та не хлопнула с оглушительным треском.
      Из столбняка Татьяну вывел щелчок задвижки. Она посмотрела в глазок - на лестничной площадке никого не было. Если бы не дурацкие цветы, она бы подумала, что все это ей просто привиделось. Татьяна пересчитала гвоздики. Так и есть - четыре!
      Быстрыми шагами она вошла на кухню. Так: ящики буфета задвинуты криво, в спешке. Она открыла верхний ящик и увидела аккуратно перетянутые черной аптечной резинкой собственные, а точнее, бабушкины, старинные серебряные ложки. Только тогда она испугалась по-настоящему.
      Могильный букет все еще шуршал в ее руке. Она смотрела на цветы долго и нудно, наверное, целую минуту, а может быть - и две. Или - три. Потом с остервенением переломила стебли посередине и бросила обезображенный букет в раковину. Жалобно скрипнул целлофан и звякнула невымытая с утра посуда.
      Татьяна открыла дверцу буфета и запустила руку вглубь, где от Катьки прятала сигареты. В недавно открытой пачке не хватало почти половины, но она даже не разозлилась, хотя сразу же поняла причину опустошения. Катька, поросенок, с подружками втихомолку баловалась, не иначе.
      Она присела к столу и закурила. Руки дрожали, будто пришлось ночь напролет править "горящую" рукопись, а завредакцией, этот противный желчный истукан с ужасной фамилией Пукин и невнятным лицом серийного убийцы, заявил, что работа никуда не годится, и что ее необходимо сократить по собственному желанию. Она прямо-таки представила себе его холодный липкий взгляд, и передернула плечами.
      И тут, неожиданно для самой себя, разрыдалась. Она, наверное, долго бы просидела так, в слезах, на залитой вечерним солнцем кухне, если бы не зазвонил телефон. Всхлипнув и по-детски размазав по щекам слезы, она подняла трубку и выдохнула:
      - Да...
      - Тань, привет, - услышала она жизнерадостный голос Светы. - Ты чо, что-нибудь съела? Еле шепчешь.
      - Ой, Свет, тут такое было... - она снова заплакала.
      - Что такое? Что-то с Катериной?
      - Нет, с ней, кажется, все в порядке, - опомнилась Татьяна.
      - Опять твой Пукин?
      - Да нет, Свет. Ко мне вор приходил.
      - Ничего себе, сказал я себе! Что украли-то?
      - Ничего не украли, наоборот, цветы подарили, - мрачно сказала Татьяна. Светкины жизнелюбие и энтузиазм показались ей не вполне уместными. Она испугалась до смерти, прямо-таки до смерти, а Светке - лишь бы поржать.
      - Ну, ты, Воробьева, даешь! Это ж - полный вперед! Все у тебя не как у людей! - Светлана аж зашлась от смеха на своем конце провода.
      - Тебе хиханьки, а я с этим козлом нос к носу на собственной кухне столкнулась. Я думала, Катька вернулась, а тут этот хмырь - ложки серебряные уже резиночкой перевязал. Такой, понимаешь ли, предусмотрительный... С-сволочь! Ключи подобрал, цветы приготовил! Свет, ты подумай - четыре гвоздики! А ведь он мог... - тут Татьяна запаниковала вновь, ей представилось, что в руках у безбрового сверкнул не целлофан, а кривой турецкий кинжал...
       - Ладно, одинокая женщина, не скули, скоро у тебя буду. Сейчас шофера вызову, и вмиг примчусь. Ничего не говори, ничего не смей готовить, все привезу. Пока, чао-какао!
      - Какао-чао, - машинально ответила Татьяна в пиликающую "отбой" трубку. Светка, поди, сразу и сорвалась с места в карьер, даже не дождавшись традиционного ответа.
      Представив себе подругу, вокруг которой всякое свободное пространство прямо-таки закипало, абсолютно не выдерживая энергичного Светкиного натиска, Татьяна почти улыбнулась.
      Вытащив из пачки еще одну сигарету, она увидела торчащие из мойки стебли сломанных гвоздик. Ей стало жалко уже не только себя, но и зря погубленные цветы. Она вытащила три гвоздичины и, бережно обрезав в местах слома, поставила в низкую грузинскую вазочку с виноградным аппетитным орнаментом. Черный виноград вазочки удивительно гармонировал с яркими, неестественно красными гвоздиками. Наконец Татьяна улыбнулась по-настоящему.
      Свет скрывающегося за домами солнца позолотил не только всю кухню, но и кусочек прихожей с клетчатым ковриком у порога. Все-таки это был ее дом. "Надо будет обязательно поменять замок", - подумала она уже больше по инерции, чем по необходимости.
      Это и в самом деле был ее дом. Уже девятнадцать лет. Отсюда, из новой квартиры, еще пахнущей краской, она уезжала в Первую Градскую рожать Катьку.
      Они с мужем были уверены, что будет девочка. Мужского имени даже и на всякий неожиданный случай не смогли придумать. Правда, Игорь как-то утром, проснувшись необычайно поздно после утомительного банкета в Доме литераторов, предложил назвать ребенка, если он все-таки осмелиться родиться сыном, Иудой.
      - Представляешь, - сказал он, ехидно улыбаясь, - будет И.И.Степанов. Все подумают, - Иван Иванович, а он, нате вам! - Иуда Игоревич!
      Татьяна даже сейчас не могла не рассмеяться.
      Вспомнив о муже, она поняла, что надо бы привести себя в порядок, а то видок у нее, наверное, сейчас еще тот - зареванная, с потеками черной туши на щеках, прическа во все стороны. Зеркало в ванной охотно подтвердило ее худшие предположения. Спасибо за откровенность.
      Вообще-то она не любила смотреться в зеркало. То есть, конечно, как всякой уважающей себя женщине, ей приходилось это делать ежедневно и даже по несколько раз, но это было всего лишь исполнение необходимой обязанности. Втайне она завидовала тем женщинам, которые от лицезрения самих себя и от процесса макияжа получали истинное, чувственное удовольствие. Она же обычно выискивала не достоинства, а недостатки своего лица. Нос представлялся ей излишне длинным и заостренным. Щеки были не то чтобы толстыми, но все же им недоставало, на ее строгий взгляд, изысканной худобы. Глаза - слишком круглые, простонародные, а короткие ресницы и вовсе доставляли массу хлопот, никак не желая быть накрашенными по правилам мирового женского сообщества.
      - Ну что, рожа? - она показала самой себе язык. - Здравствуй, ужас!
      На самом деле свои микроскопические недостатки Татьяна несколько преувеличивала. И в глубине души об этом прекрасно знала. Во всяком случае, гораздо лучше тех мужчин, которые на улице и в метро заглядывались на нее, а особо отчаянные пытались познакомиться. Но этих, как она называла, "уличных мужиков", она умела отваживать одним лишь взглядом.
      В свои тридцать восемь лет Татьяна была очень привлекательна, причем привлекательности добавляла некоторая отрешенность от внешнего мира. Она существовала как бы сама по себе, но в ней чувствовалась глубокая внутренняя сила и дремлющая чувственность. Чувственность не откровенная, а тайная, одновременно манящая и пугающая: иди за мной, о мужчина, и тебе откроются тайны мироздания, ну, или, в крайнем случае, коли не подфартит, ты потеряешь коня, мужик, извини. Что же касается носа, то если он и был чуточку длинноват, то лишь при определенном ракурсе, который еще надо было умудриться найти. Чуть округлые щеки очень гармонировали с правильной формы подбородком, а нежные ямочки, появляющиеся не только при улыбке, но иногда и просто так, придавали ей удивительноое очарование и желание защитить. Правда, не у всех. Но об этом она сейчас не думала.
      Плеснув в лицо несколько пригоршней холодной воды, и зарывшись в мягкое-мягкое китайское полотенце с красными пагодами, она опять рассмеялась.
      - Что же за день такой, то плачу, то смеюсь? - сказала она зеркалу.
      Даже идиотское происшествие не казалось таким уж противным, скорее смешным. А этого хлыща с цветами ей стало даже жалко. Что же за профессия такая? Вор с букетом. Охотник за столовым серебром. Квартиру, поди, долго искал, днем с огнем - здесь и взять-то практически нечего.
      В комнате Татьяна скинула платье, в котором ходила на работу и переоделась в голубые джинсы и свою любимую клетчатую рубашку. Наконец-то она окончательно дома.
      Звонок в дверь прозвучал настолько требовательно, что нельзя было ошибиться. Это, конечно же, явилась Светка.
      Но явилась она не одна. Из-за ее плеча выглядывал тщедушный и не вполне трезвый мужичок в спецовке и с брезентовым портфелищем в руке. Тяжелая ноша заметно клонила его в правую сторону.
      - Вот, Василия Иваныча тебе привела. Самый главный спец по замкам, как он сам говорит. Проходи, Василий Иваныч, - Светлана пропустила его вперед, - счас твои уникальные способности испытывать будем.
      - Вы, девчата, не сомневайтесь. Насчет способностей я еще ого-го! Показывай свой хваленый замок, - Василий Иванович молодцевато подернул плечами и слегка даже выпятил грудь.
      - Какой замок? У меня нет, покупать надо, я не успела, - растерянно сказала Татьяна.
      - Уже куплено. Самый секретный, самый заграничный. Как в лучших домах Филадельфии, - Светлана, оттерев подругу плечом, доставала из сумки нечто звонкое, блестящее и пахнущее маслом. - Разве что в ушах не ковыряет!
      Слесарь, вглядевшись в сооружение, аж присвистнул от восхищения:
      - Умеют делать, блин!
      - Справитесь? - недоверчиво спросила Татьяна.
      - А то! - хвастливо сказал Василий Иванович и сбросил спецовку, обнажив хилый торс в голубой майке и синюю татуировку "Доброе утро, Вася!" на плече. - В лучшем виде, девчонки, дядя Вася сказал, значит - отрезал.
      И он занялся работой, разложив свои инструменты в каком-то тщательном, одному ему понятном порядке.
      - Так, Тань, давай-ка сумки разгрузим, я по дороге в супермаркет заскочила, чего-то не глядя похватала. Ты, знаешь что? Воду поставь, там есть какая-то жратва замороженная, которую просто разогреть надо. Специально для ленивых выпускают, это, значит, для меня.
      - Свет, да ты спятила!
      Татьяна с ужасом смотрела на тьму тьмущую баночек, скляночек, коробок и свертков, которые Светлана выуживала из недр огромной сумки, выкладывая на стол яркую и веселую пирамиду продуктов. Сумка эта была чуть ли не бездонной. Во всяком случае, значительную часть ассортимента супермаркета Светлана смогла туда вместить без особых проблем.
      - Свет, ты что, и впрямь, не глядя, все брала? Это что такое? - Татьяна разглядывала изящную темную баночку с какими-то мелкими горошинами, на желтом ценнике значилась очень даже солидная сумма.
      - Это? А хрен его знает, я ж - чайник. Почки какие-то, от деревьев, их в салат кладут. Мне они жутко нравятся, я их из салата теперь первыми выковыриваю.
      Татьяна засмеялась, ее всегда смешила эта Светкина манера есть любой салат по кусочкам, рассортировывая все продукты по степени их привлекательности.
      - Тань, не спи на ходу, давай, шевелись, - прикрикнула Светлана на развеселившуюся подругу.
      И они уже вместе занялись продуктами.
      - Куда ты столько для нас двоих накупила? - все-таки не удержалась Татьяна. - Катьки нет, а мы с тобой не треснем ли, подруга дней моих суровых?
      - Не треснем, Воробьева, не боись, к тому ж - у меня сюрприз!
      - Еще и сюрприз? - изумилась Татьяна.
      И испугалась, потому как знала, что от Светланы Голубевой, неугомонной ее школьной подруги, можно ожидать, в принципе, чего угодно. Может и палату английских лордов на дом выписать, а может и вовсе бригаду нищих Казанского, допустим, вокзала привести.
      - Ага, вот, кажется, сюрприз и собственной персоной подвалил, - сказала невозмутимая Светка, услышав звук открывающегося на этаже лифта.
      И вот уже, перешагнув через Васильиванычевы инструменты, в квартиру вошла...
      - Лерка! - изумленно воскликнула Татьяна.
      - Валерия Соколова! - торжественно провозгласила довольная произведенным эффектом Светлана.
      - Ну что, птички, - сказала вошедшая низким красивым голосом, - вот мы и слетелись вместе? Не прошло и тысячи лет!
      - Всего двадцать, без малого, - сказала Татьяна и, шагнув друг навстречу другу, они с Валерией обнялись немного неловко и некрепко, пока налетевшая на них Светлана не скрепила всех троих своими щедрыми и бурными объятьями.
      На секунду они замерли, тут-то и раздался довольный голос Василия Иваныча:
      - Девчонки, принимай работу!
      Они сидели за наскоро накрытым столом и пили коньяк. Три школьные подруги: мягкая, с немного испуганными голубыми глазами и доверчивым взглядом женственная Татьяна Воробьева, ураган - Светка Голубева, белокурая, зеленоглазая с решительно вздернутым вверх носиком и Валерия Соколова - яркая брюнетка с темно-карими непроницаемыми глазами, уверенная в себе столь же незыблемо, как и двадцать лет назад...
      Лера, Таня и Светка дружили с самого первого класса, и потому, что были самыми яркими в своем классе, и потому, что были самыми старшими - они пошли в школу с восьми лет. Таня и Лера в самом начале первого, так для них и не начавшегося, учебного года переболели, кажется, всеми детскими болезнями одновременно, выздоровев только к январю, а Светку просто-напросто забыла отдать в школу ее безалаберная мать. Зато к окончанию школы им исполнилось уже по восемнадцати.
      Три прежде неразлучные подруги, наконец, собрались вместе двадцать лет спустя...
      Три птички - так называли их в школе.
      Три грации - так называли они себя сами.
      
      Часть первая
      ТАТЬЯНА
      
      Саша немного склонился к ней, они чуть было не соприкоснулись, но он тотчас же отпрянул к Валерии. Но и Лерка отклонилась от него куда-то в сторону, затем все-таки потянулась к Саше, их "тела" сплелись на мгновение, чтобы вновь разойтись. И снова Саша потянулся к ней, Татьяне, вот-вот они обнимутся... Тут спичка обожгла ей пальцы и вся сложная конструкция рухнула на пол, тотчас затухнув, потянув черным дымком. На линолеуме осталось маленькое блеклое пятнышко - след страстей человеческих.
      Татьяна тут же принялась сооружать из спичек новую имитационную модель их любовного треугольника. Четыре спички нужно было спаять огнем в форме креста. Пожалуй, можно было с полной уверенностью сказать о том, что в этой сфере человеческой деятельности Татьяна достигла совершенства. Затем следовало поджечь одновременно, насколько возможно, три воображаемых, изначально спаянных твердой рукой мастера, человеческих сердца. Ну, а далее - оставалось только смотреть.
      Смотреть и анализировать. Хотя что там анализировать! Спички будто сговорились, и картина всегда была почти одинаковой, лишь с мелкими и незначительными вариациями - Саша тянется к ней, ну и так далее.
      И никак не удавалось Татьяне узнать окончательный результат, итог этой грандиозной по замыслу и виртуозной по мастерству исполнения любовной битвы - то ли спички были слишком коротки, то ли их с Лерой и с Сашей взаимоотношения планировались судьбою слишком надолго. А ведь гадала так она давным-давно - Светка показала ей этот путь к познанию целых три недели назад, перед самыми экзаменами.
      И в перерывах между литературой, физикой, химией и историей Таня спалила спичек коробков этак пять. Или десять?
      Иногда она забывала о первоначальном, прикладном замысле и просто смотрела на огонь. И то, как изысканно и причудливо, и всякий раз по-иному изгибались тонкие черные тельца спичек в оранжево-красном зыбком пламени, завораживало даже, пожалуй, сильнее, чем желание предугадать развитие отношений с Сашей.
      Что же касается любви, то тут она была убеждена намертво: Сашу она будет любить до самой смерти. До своей, конечно. Даже если он женится на Лерке, все равно будет любить. А он... Что ж, когда-нибудь Саша заметит, что если она и не такая эффектная красотка, как Лера, но тоже очень даже ничего. На этой мысли Таня срочно побежала к зеркалу, и увидела: да, очень и очень даже ничего.
      Она победно улыбнулась своему отражению. Ямочки на щеках словно задорно подмигнули ей: мол, ничего, Танька, прорвемся!
      Сегодня - выпускной! И она непременно осмелится и пригласит Сашу танцевать, она посмотрит ему в глаза смело и прямо, и он поймет. Не такой уж он тупой и бесчувственный, чтобы не понять, что она его любит, любит, любит! Миллион раз, тысячу раз!
      Лера его никогда не будет так любить! Просто не сумеет. Она слишком увлечена собой, своими рисунками, мальчики ее интересуют лишь потому, что они входят, как маленькая составляющая часть в Леркино понятие об успехе. Цветы, выставки, юпитеры, ослепительные улыбки в сторону телевизионной камеры и поклонение мужчин - это все как бы рамка к главной, единственной и неповторимой картине-личности Валерии Соколовой.
      А Татьяна, влюбившись впервые в жизни, поняла, что даже успехи творческие отходят на второй план перед настоящей человеческой любовью. Она-то и рисовать стала меньше. Лишь Сашины портреты хранились под ворохом старых тетрадей в самом потайном ящике стола. Поздними вечерами, особенно долгими зимними, она доставала один рисунок, особенно удавшийся и рассматривала Сашино лицо.
      Однажды она нарисовала его в полоборота, по памяти, и ей удалось - едва ли не единственный раз - ухватить то милое выражение лица, за которое, как ей казалось, она и полюбила его полгода назад. Саша чуть приподнял на этом портрете (совсем как в жизни) брови над переносицей, отчего взгляд стал и трогательно-беззащитным и лукавым одновременно.
      Как ей удалось это поймать? Она сама не понимала. Взгляд - это же как солнечный зайчик...
      Татьяна Воробьева, выпускница десятого класса, сидела с ногами на диване и разглядывала портрет человека, которого полюбила впервые в жизни. И произошло это на школьном Новогоднем вечере, при неверном свете разноцветных лампочек, под звуки сентиментальной песенки: "Анджела, ты одна, одна на све-ете, Анджела, в добрый час тебя я встре-етил..."
      Саша пригласил ее на танец, слегка подпевая сладкому голосу, разносившемуся по актовому залу, и тут только Таня впервые увидела его. Нет, конечно, она видела его и прежде, причем по сто раз на дню, и даже на физкультуре, в трусах и футболке, но вот у в и д е л а впервые. Увидела именно тогда и эти его трогательно беззащитные, треугольничком сложенные брови, и нежный взгляд синих глаз из-под пушистых светлых ресниц, и четкие очертания красивых длинных губ, напевавших бессмысленно-волшебное: "в добрый ча-ас тебя-а-а я встретил..."
       Она знала о том, что Саша влюблен в ее подругу, но чувство было таким неожиданно сильным, что это обстоятельство совсем почему-то не тревожило. Ну, влюблен, подумаешь! В Лерку полшколы влюблено! Она же, Таня, любит Сашу так сильно, что прямо-таки чувствует, как физически эта любовь волнами излучается из нее. Ее любви вполне хватит и на двоих: "С тобой я забываю все невзго-оды, уходят тучи прочь, стиха-ает ветер..."
      В сердце у нее что-то замерло, не то комок, не то клубок - большой и светящийся. Было и больно и хорошо одновременно, и еще - немного тревожно, будто в предвкушении необычайного. Она и не подозревала прежде, что любовь даже без взаимности приносит столько радости.
      Когда-то, в далекой прежней жизни, когда она еще ничего не знала о настоящей любви, ей казалось, что самое важное - это ухаживания, трепетные взгляды влюбленного, тайные рукопожатия, письма, полные ппризнаний и обожания, причем, естественно, с его стороны. И письма эти можно и нужно обсуждать с подругами, чтобы вынести совместный и окончательный вердикт: достоин или нет рассматриваемый под микроскопом объект мужского пола взаимности со стороны прекрасной дамы. Оказалось, что все это полная и абсолютная чепуха.
      Важно - хоть иногда видеть его, любоваться его лицом, таким близким и далеким, ловить и прикреплять к памяти встреченные, перехваченные и случайные взгляды. И уже в глубине души своей преобразовывать эти богатства в радостную и полную надежд пищу для любви собственной. Любовь, поселившаяся в ней самой, была настолько громадной, что пока не требовала взаимности, а лишь тихонечко надеялась на нее.
      И главное - любовь эта нуждалась в самой что ни на есть сокровенной тайне. Оттого-то и прятала Таня свои рисунки. Она прекрасно знала, что иногда простой карандашный набросок может стороннему, но достаточно внимательному наблюдателю рассказать куда больше, чем самые откровенные признания.
      Звонок в дверь застал ее врасплох. Она как-то заметалась, судорожно спрятала Сашин портрет не в потайной ящик, а просто зарыла его под бумаги на письменном столе. И помчалась к двери.
      На пороге стояла зареванная Светка.
      - Свет! Ты что? - изумленная Таня впустила подругу в квартиру.
      Сама она была в столь восторженном настроении, что ей и в голову не приходило, как можно плакать в такой день, такой замечательный день выпускного вечера.
      - Тань! Я никуда сегодня не пойду!
      И Светка заревела пуще прежнего.
      - Почему не пойдешь? Ты же так ждала... И платье сшила...
      За два месяца до выпускного Светлана, долго копившая деньги, подрабатывая утренним почтальоном, наконец-то купила приглянувшуюся ткань. И по выкройке из "Силуэта" сшила себе что-то невообразимо прекрасное, пышное и переливающееся. Она столь самоотверженно ждала выпускного чуть ли не с первого класса, что Таня просто не могла найти слов от изумления.
      - Мать! - сквозь рыдания, едва слышно выговорила Светка.
      - В смысле?
      - Мать продала мое платье!
      - Как это?
      - И пропила. Ненавижу! - прекратив на минуту рыдания, Светлана сжала кулаки.
      Они сидели в Таниной комнате, Света посмотрела пустым взглядом в окно и повторила жестко:
      - Как я все это ненавижу!
      И опять заплакала, но уже тихонечко, горько и с подвыванием, как маленький щенок, которому отдавили лапу жестокие равнодушные люди.
      - Не скули, я знаю, что делать, - решительно сказала Таня.
      Светкины слезы высохли моментально, будто их и не было. Она обладала феноменальной способностью стремительно менять настроение. Татьяна никак не могла привыкнуть к этой стороне ее характера. Мгновенные переходы от апатии к полной восторженности и восхищали ее, и немного пугали.
      - Тань, выкладывай свою идею, - Светлана схватила яблоко, надкушенное с одного бока, и яростно впилась в него своими белоснежными крепкими зубами. - Вкусное!
      - Мы возьмем платье моей мамы.
      - О! Я в отпаде! А она не рассердится?
      - Ну что ты! Она предлагала мне, но я слишком субтильная, как мама выразилась. А ты вроде как повыше и в плечах чуток пошире. Тебе будет в самый раз. Хочешь померить?
      - Еще бы! Воробьева, я не просто в отпаде! Я - в полнейшем отпаде!
      Светка завалилась на диван и, не выпуская из рук яблока, радостно задрыгала загорелыми ногами.
      В длинном, по щиколотку платье Светлана выглядела потрясающе. Она уже забыла о недавнем неизбывном горе и смотрела в зеркало с изумлением.
      - Тань, я в нем похожа... Ну, не знаю... На картинку в модном журнале! Самом-самом заграничном! Не в каком-нибудь там польском, а в совсем-совсем заграничном! Ну скажи, скажи!
      - Говорю.
      Таня с удовольствием смотрела на подругу. Она и впрямь была необыкновенно хороша в легком золотистом платье простого на первый взгляд фасона. Эта простота стоила недешево - платье привез отец Татьяны, профессор-филолог, из Парижа.
      Светлана казалась в нем воздушной, трогательной и беззащитной. Хотя на самом деле уж беззащитной-то ее нельзя было назвать ни в коем разе. Трудная, полуголодная и практически безденежная жизнь с матерью-одиночкой, к тому же пьющей и любящей веселье соответствующего толка, научила Свету защищаться в случае необходимости.
      Она повернула к Тане светящееся от восторга лицо:
      - Я и не знала, что я такая... Тань, я этого никогда в жизни не забуду. Клянусь тебе!
      - Да брось ты, Свет, - Таня немного смутилась.
      - Брось, не брось. Ты сама не понимаешь, сколько для меня значит этот вечер! Это... Ну, это же - как начало новой жизни.
      - Прямо-таки - новой?
      - Именно. Новой и самостоятельной. Поступлю учиться - сразу потребую общежитие. И пусть попробуют не дать!
      Светланины глаза горели решительностью, и Таня поняла, что она добьется всего, что захочет. И горе тому, кто попробует чинить ей в том препятствия. Да зеленоглазая быстрая Светка и глаза может выцарапать запросто! С превеликим даже удовольствием! Подобно дворовой кошке, вечно ожидающей от жизни пинка или зуботычины, Светка прекрасно владела искусством не только обороны, но и нападения.
      - Значит, заметано, - Светлана аккуратно сложила платье в яркий целлофановый пакет, - Тань, а давай погадаем? Я новую гадалку знаю. Интересная, прямо жуть!
      Таня взглянула на часы:
      - Давай через десять минут. Лерка должна подойти. Она к одиннадцати обещала.
      - Угу, - промычала Светлана, она опять принялась за яблоко.
      Таня зная, что яблоко Светка сгрызает дотла, остается лишь черенок, пошла на кухню за новыми яблоками и печеньем. Вернувшись из кухни, она замерла: Светлана выудила из груды бумаг Сашин портрет и с интересом его разглядывала.
      - Тань, ты гений. Это ж Корабельников? Ну прям как живой, я б так в жизни не смогла! - она взглянула на покрасневшую подругу, - Танька, ты что, влюбилась что ли? Нет, ты что? Серьезно?
      - Отдай! - Таня выхватила рисунок и, с усилием открыв ящик стола, сунула листок поглубже.
      - Нет, Тань, ты мне все-таки скажи, влюбилась? Ну, давай, давай, чистосердечное признание смягчает вину, сама знаешь, не маленькая!
      - Подумаешь, влюбилась! - сердито спросила Таня, - Если даже и так, то что? Нельзя?
      - Но... - растерянно сказала Света, - он же, ну, ты знаешь, он ведь в Лерку влюблен.
      - Я ни на что не претендую, - гордо заявила Татьяна, но сердце ее стучало: претендую, претендую, и еще как претендую.
      - Та-а-ак, - протянула Светлана задумчиво и, почесав ухо, приняла решение,- Лерка - не стенка, подвинется. Мне, например, твой тип внешности гораздо больше нравится. А стратегию и тактику мы продумаем. Ты, Воробьева, главное, знаешь что?
      - Что?
      - Ты главное - не тушуйся!
      Похоже, планы в ее голове уже начали созревать, причем планы грандиозные. Светка по мелочам не думала, - масштаб личности не позволял.
      - Не надо ничего продумывать... - попробовала возразить Татьяна.
      - Как это не надо! Очень даже надо! - Света была искренне возмущена. - Мужчину, даже такого, как Корабельников, надо брать штурмом. Значит, так. Сегодня ты признаешься ему в любви.
      - Сегодня?
      - А ты думала - вчера?
      - Сразу признаваться?
      - Конечно! Это же как собаку дрессировать! Чтобы усваивал информацию. Усвоит - и влюбится в ответ, как миленький. Куда ему деваться-то, скажи? Лерка к нему ровно дышит. Ровнее некуда, я точно знаю. Он же вроде как на закусочку. Ей брюнеты нравятся, а он - блондин.
      - Ладно, допустим, я призналась, а дальше что?
      - Как что? - Светка развеселилась. - Ты что, Воробьева книжек не читаешь, что ли? Он элементарно не устоит. Пятку на отсечение даю - дрогнет твой Корабельников. А дальше - поцелуи и объятья. И тэ дэ и тэ пэ.
      - Н-да?
      - А ты думала? Поцелуи, объятья, поцелуи, объятья... И вновь безудержные поцелуи!
      Она так яростно зачмокала губами и замахала руками, что Таня не выдержала и рассмеялась.
      - Ох, ну и дурында ты, Светка. Прямо сразу тебе - объятия! Фильмов насмотрелась. Да он на меня и внимания не обращает, даже в сторону мою не смотрит...
      - Ну! А я о чем? Потому-то и надо признаться, чтобы посмотрел. Посмотрит как миленький! И увидит! И, считай, дело сделано. Корабельников у твоих ног, я, чур, свидетельница, Лерку тоже, так и быть, на свадьбу пригласим. И свидетелем, то есть мне в пару, непременно чтобы кто-нибудь был такой статный, красивый. Можно, чтобы богатый.
      - Ну, ты даешь! Уже свадьба?
      - Любовь до гроба! - веселилась Светлана.
      - Ничего смешного не вижу, - сухо сказала Таня.
      - Тань, ты чо, обиделась? Брось, не надо!
      Светлана попыталась стать серьезной, но веселье так и лезло из нее, изо всех щелей, глаза ее хитро посверкивали из-под опущенных ресниц. Трудно было утихомирить раздухарившуюся Светку. Прямо-таки невозможно.
      - Хорошо, - попыталась Таня направить подругу в нужное русло, - А если Сашка на признание не отреагирует "объятиями и поцелуями"? Если ему мое признание - до лампочки?
      - О! - Светлана тотчас же стала серьезной, даже задумалась, - Тогда все осложняется. Тогда...
      - Ну, что тогда-тогда? - поддразнила Таня подругу.
      - Тогда...
      Светка вдохновенно округлила и без того огромные зеленые глаза и сказала немного трагично, театрально выделяя каждое слово:
      - Тогда ты, Воробьева, ты - ему отдашься!
      Они хохотали так громко и самозабвенно, как смеются только в восемнадцать лет. Слезы струились по щекам, а Светка даже начала икать.
      За этим занятием их и застала Лера, третья верная подруга.
      - Девицы, ваше ржание слышно с первого этажа, - заявила она, когда ослабевшая от смеха Татьяна открыла ей дверь.
      - Входи, Лер, сейчас гадать будем. Светка новое гадание знает.
      - О! это - я люблю, это - завсегда готова, - отсалютовала Валерия.
      Она была жгучей брюнеткой, прямые густые волосы подстрижены ровно по самые плечи. Белоснежная кожа, высокие скулы, прямой короткий нос и яркие чувственные губы делали ее неотразимой. А немного высокомерная манера держаться и абсолютная уверенность в себе снискали ей славу королевы школы.
      Они практически всегда ходили втроем - Таня, Света и Лера. Но собирались обычно у Татьяны. Ее родители работали на одной кафедре в Университете, и были настолько поглощены своей работой, что для дочери у них оставалось совсем немного времени. Особенно, когда Таня выросла.
      У Светланы бывали редко. Она и сама не любила свой неопрятный дом, а девочки, если и заходили за ней, то норовили подождать на лестничной площадке. Светкина мама, еще молодая женщина со следами былой красоты и нынешней разгульной жизни на лице, пугала их. А Светка ее просто стеснялась. Даже в школу на родительское собрание обычно приходила соседка, тетя Валя. Тетя Валя и прятала у себя Свету, когда в квартире собирались и веселились буйные мамашины друзья.
      Родители Леры - бывшие научные сотрудники-химики одного из академических институтов, а теперь пенсионеры, часто болели, и девочка была их надеждой и гордостью. В доме у них пахло лекарствами и всегда было душно - родители боялись сквозняков. Они обожали свою дочь - Лера была поздним ребенком. И лишь природная независимость девушки помогла ей вырасти в сильного и серьезного человека. Во всяком случае, учителя восхищались волевым характером Валерии, и прочили ей блестящее будущее.
      Три подруги учились вместе и в художественной школе. Таня и Лера хотели стать художниками, Светка ходила с ними скорее за компанию. И веселее, и дома можно поменьше бывать.
      Танины мягкие акварели и одновременно смелый по линии рисунок искренне восхищали руководителя их студии Степана Марковича, пожилого художника в желтой блузе и с черным бантом на шее. А Лерины эксперименты по сочетанию несочетаемых на его взгляд чистых цветов немного даже пугали воспитанного на классических приемах старого преподавателя.
      - Девочки, - говорил он им часто, - не бросайте рисования, отечество вам этого не простит.
      Светка утверждала, что высказывание это относится и к ней. К ее, то есть, творчеству. Таня и Лера с ней не спорили, хотя Светкины работы всегда оставались на среднем ученическом уровне.
      Светлана и сама понимала это вполне, но честолюбие было ей настолько чуждо, что и в голову не приходило позавидовать талантам подруг. Рисование было для нее скорее шансом вырваться из той пустой жизни, в которую ее ввергла непутевая мать. Словно, ощущая себя художником, она могла хотя бы в собственных глазах подняться на одну ступенечку социальной лестницы над тем дном, той ямой, где обитала ее непутевая мать.
      - Так, это у нас будет Сашка Корабельников, - утвердительно сказала Светка, сжимая в руке червонного валета.
      - А этот, пиковый - Юрий Вихарев из "Б", - с равнодушным видом указала Валерия.
      - О кей, заметано, - Светка еле заметно подмигнула Татьяне, та чуть смутилась и предложила:
      - Бубновый пусть будет Сережа Никишин?
      Таня знала, что Светке когда-то нравился этот тихий и высокий парень, углубленный в физику настолько, что казалось странным, что у него все-таки растут усики, а не какие-нибудь там диоды. Хотя кто ее разберет, эту ураганную Светку. У нее ж семь пятниц на неделе, а также восемь четвергов.
      - Пусть Никишин, - милостиво согласилась Света, - но вот трефовый должен быть мистером Икс.
      - Икс так Икс, - пожала плечами Лера, - А зачем нам этот Икс?
      - Ну, как ты не понимаешь, - загорячилась Света, - а вдруг? Вдруг он придет, Икс, то есть, и все рухнут! Полный отпад!
      - Ну да, а он влюбится в тебя? - ехидно осведомилась Лера.
      - Не исключено! - твердо ответила Света, уже заранее уверенная в хорошем вкусе и верности Икса. - И вообще, девочки, помните. Чтобы вечер запомнился, надо сорвать поцелуй.
      - С кого? - не поняла Таня.
      - Да хоть с кого! Хоть с химика, хоть с гуся лапчатого. Понимаешь, здесь важен не процесс. Важен факт. Сорвешь поцелуй - и выпускной свой на всю жизнь запомнишь...
      Света так мечтательно смотрела в окно, что Лера с Таней даже не рассмеялись, чтобы не спугнуть то прекрасное видение, представившееся Светкиному взору, с которого не далее как вечером она собралась "срывать" поцелуй.
      - Да, - добродушно проворчала Валерия, - не хотела бы я нынче тебе в лапы угодить.
      Света лишь отстранено взглянула на нее и принялась тасовать карты:
      - А теперь-ка проверим, кто кого нынче на первый танец пригласит. Лер, ты как всегда - дама пик, Тань, ты - скромная бубна, я - благородная трефа, а дама таинственная, червонная...
      - Галина Алексеевна, - сказала Таня.
      И они все дружно рассмеялись. Галина Алексеевна была их классной руководительницей, неповоротливой дамой лет под шестьдесят, а весом под все сто двадцать. Ну, в крайнем случае, сто пятнадцать. Но никак не меньше - это уж наверняка.
      Актовый зал школы был украшен разноцветными гирляндами лампочек и хвойными ветвями. Создавалось впечатление, что предстоит празднование Нового года, не хватало только елки с мишурой и карнавальных костюмов. Выпускники сбились в компании по половому признаку, как остроумно выразилась Лерка Соколова.
      Ребята оживленно что-то обсуждали и периодически, маленькими группками в два-три человека с заговорщическим видом отправлялись в туалет. Их сверхтаинственный и заносчивый облик, а также блестящие гордые взоры, которые они бросали на одноклассниц, несколько приоткрывали завесу над тайной этих мгновенных экспедиций.
      - Они сегодня портвейн в нашем гастрономе закупали, - окончательно разоблачила их Светлана Голубева. - Три семерки называется. Ужасная гадость!
      Светка передернула плечами, не одобряя столь плебейские вкусы мальчиков. Для общего праздничного стола тоже было куплено вино, она подглядела на первом этаже, в школьной столовой. Там, на кургузых столовских столиках, задрапированных по случаю торжества белоснежными (издалека) скатертями, стояло хорошее сухое вино, скорее похожее на виноградный сок. Были там и горы всевозможных бутербродов, пирожные, вазы с яблоками, мандаринами, конфетами и печеньем.
      - Тань, слышь, Тань, - горячо шептала Светлана в самое ухо Татьяны, - там и с рыбой красной бутерброды, и с колбаской копченой, объедение, - Светка даже облизнулась, - а пирожные - все мои любимые! И эклеры, и корзиночки, и рулетики с шоколадным кремом... И даже, ты не поверишь, Воробьева, "наполеоны"тоже есть!
      Она, казалось, забыла об основной программе вечера, то есть, конечно, не о выдаче аттестатов, а об "сорвать поцелуй". Татьяна почти не слышала ее, она почему-то очень волновалась.
      Даже самой себе она не смогла бы объяснить причину волнения. Ее беспокоило и то, не забудут ли родители про выпускной вечер, и то, как ей все же выполнить намеченный Светкой план - каким таким образом объясниться Саше в любви, чтобы не выглядеть полной дурой. Ей то казалось, что это непременно, во что бы то ни стало следует сделать, то, наоборот хотелось забиться в самый дальний угол зала и оттуда, никем не замеченной, смотреть на него и даже не пытаться ни заговорить с ним, ни пригласить самой на танец. На таком приглашении особенно настаивала Светка, когда Лера отправилась домой переодеваться после длинного и бесплодного гадания.
      Кстати, по этому самому гаданию Тане все время выпадал таинственный мистер Икс, отчего Света даже стала ревниво на нее поглядывать. Во взгляде ее читалось: что это ты, Воробьева, моего Икса отбиваешь, когда должна кругами возле Корабельникова ходить и мои партийные задания по признанию в любви выполнять?
      Лишь когда президиум на сцене заполнился учителями, когда все приглашенные расселись в зале, Лера, толкнув Таню в бок, сказала:
      - Тань, оборотись, там твои родители пришли, в дверях стоят.
      Таня, сразу повеселевшая, обернулась и увидела маму и папу, растерянно стоявших в дверях актового зала. Отец близоруко щурился сквозь толстые стекла очков, разыскивая ее. Таня привстала и помахала им рукой. Мама первая увидела дочку и что-то зашептала мужу.
      И вот они уже пробрались на занятые места в ряду за подругами.
      - Танюш, - шепнул ей отец, - извини, что опоздали, заседание кафедры затянулось.
      Таня только закивала в ответ, на них уже шикали волнующиеся родители одноклассников.
      Торжественная часть вечера началась, о чем неслышно сообщила школьная директриса. Она с сомнительным успехом пыталась перекричать шум зала - микрофон, по обыкновению заработал не сразу, а тогда лишь, когда народ уже приноровился слушать так, вживую. А выступавшая, соответственно, практически сорвала тренированные голосовые связки.
      Таня как-то сразу успокоилась. Ей казалось, что раз родители пришли, то все теперь будет хорошо и пройдет по намеченному плану. А если выбьется из предварительного плана какое-никакое происшествие, то исключительно лишь в сторону положительную.
      "Или все-таки спрятаться в угол?" - мелькнула малодушная мысль, но повеселевшая Таня без особых усилий отогнала вредную и неперспективную мыслишку. За спиной ее сидели родители, а впереди ждала, как выразилась Светка, совсем-совсем новая жизнь.
      Жизнь взрослого человека, без школьных наставников, зато со всевозможными приятными перспективами: институт, подруги, Саша... Даже полнейшая непредсказуемость этой новой жизни Татьяну не пугала. Все будет, и будет хорошо, говорило ей сердце. И лишь иногда она чуть испуганно посматривала в ту сторону, где по ее предположению, сидел Саша.
      "Саша", - чуть слышно прошептала она, словно пробуя на вкус это простое имя, и тут же испуганно оглянулась. Но никто не слышал ее.
      Все вокруг внимательно и немного напряженно смотрели вперед, словно в ожидании диковинных чудес. А там, в глубине сцены всего лишь навсего сидели их старые, добрые и разные учителя.
      Толстая Галина Алексеевна, кажется, волновалась, она белым платочком смахивала не то пот со лба, не то непрошенную слезу с щеки.
      Ехидный долговязый химик Марк Герасимович, прекрасный преподаватель, не просто влюбленный в свой предмет, но влюбленный страстно, вертел в руках абсолютно неуместный автоматический карандаш. Похоже, он тоже не был абсолютно спокоен - это был его первый выпуск.
      Лишь невозмутимая преподавательница астрономии, средних лет дама с роскошной рыжей косой, уложенной на голове в форме короны, оставалась равнодушной ко всем и вся. Она витала в своих звездах и любила лишь троих учеников, сдвинутых в ту же звездную сторону.
      Возглавляла президиум, конечно же, директорша со звонкой фамилией Ковалевская и именем, почти соответствующим - Софья Всеволодовна. Она преподавала историю и была очень злой, очень пожилой и словно бы засушенной. Ученики ее не любили, а некоторые, особо впечатлительные, даже побаивались. Правда, таких было совсем немного.
      А по залу уже вовсю стучали каблуки дамских туфелек - выпускницы трех десятых классов шли за аттестатами, результатами десятилетней учебы. Первыми получали документы закончившие с отличием, и почему-то это были учащиеся исключительно слабого пола.
      Лера получила свой аттестат четвертой, Таня - двенадцатой. А Светка - восьмой, это, конечно, если считать от конца.
      Но сияла Светка ярче всех, то ли от роскошного выпускного платья, то ли просто так, в ожидании бала. Или, скорее всего, в предвкушении бутербродов.
      Она проснулась в три часа дня. Голова ее пылала, губы потрескались от жажды. Со стыдом, ужасом и восторгом она вспоминала события прошлой ночи. Собственно, она еще пребывала там - весь ее краткий и постоянно прерывающийся сон, не то сон, не то бред, не то явь, был как бы продолжением этой выпускной ночи.
      Вот Саша держит ее в объятьях, его горячий и жадный язык раздвигает ее губы, прорывается сквозь зубы, наполняет ее рот страстью, желанием и негой... Рука его проникает ей под платье, и она даже не понимает, как ему удалось так незаметно для нее оголить ее грудь...
      Она никак не ожидала, что поцелуй сможет настолько взволновать ее. Настолько, что она перестанет быть Татьяной Воробьевой, выпускницей десятого класса, а окажется вдруг свободной, счастливой птицей, парящей не то, чтобы в поднебесье, а еще выше, гораздо выше... Вообще-то, честно говоря, это был ее первый в жизни настоящий, взрослый поцелуй.
      Теперь она ясно понимала, что все ее прежние подвиги были всего-насвего жалким тисканьем и чмоканьем с неумелыми мальчишками. А она-то еще форсила перед подругами, подсчитывая, со сколькими целовалась летом в пионерском лагере на танцах.
      Первый поцелуй - он был и в самом деле первым, и достался он ей сегодня ночью, на выпускном вечере. И этой же ночью она поняла, как это мало - поцелуй любимого человека. Она даже не ожидала, насколько этого окажется мало. Неужели она такая развратная?
      От этой мысли Таня покраснела, застонала чуть слышно и зарылась лицом в подушку, хотя была дома абсолютно одна. То, что произошло после поцелуя, ей представлялось еще большим сном, настолько же невероятным, насколько и прекрасным, и ужасным, и восхитительным, и пугающим одновременно...
      После вручения аттестатов выпускники, отправив по домам довольных родителей, остались праздновать это событие по-своему. В школьной столовой директриса произнесла очередную речь, высокопарную и полную всевозможных поучений, но ее уже никто не слушал. Все, хватит - школа кончилась. Ребята навалились на угощение, предпочтя бутерброды и в особенности вино всем полезным и бесполезным советам, вместе взятым.
      Тане никакие бутерброды и пирожные не приглянулись, хотя Светка уминала за двоих, да и Лера про красную рыбу сказала, что та вполне даже и ничего, хоть и с костями. Зато сухого вина, чуть морщась от кислоты, Таня выпила целых два стакана, отчего в голове ее поселилась сначала гулкая пустота, обернувшаяся вскоре бесшабашным весельем и уверенностью в себе.
      - Воробьева, - сказала ей Света, - давай, дерзай, иначе я не только тебя, но и себя уважать перестану. Выглядишь ты на все сто, так что - вперед! Чтоб хвост - морковкой!
      Таня и сама чувствовала, что от этого кислого вина зрачки ее расширились так, что светлые глаза казались черными и блестящими. Движения стали плавными и немного осторожными, что придавало походке необычайную грациозность. Поэтому, когда начались танцы, и Саша направился в ее сторону, она восприняла это как должное. И даже не сразу поняла, что направлялся он не к ней, а к Лере, стоявшей рядом и с равнодушным видом беседующей со Светкой.
      Прежде чем Саша приблизился, к их маленькому трио подскочил высокий черноволосый парень с выражением незыблемой уверенности в собственной неотразимости на лице, известный сердцеед из параллельного класса. Тот самый Юрий Вихарев - валет пик собственной персоной.
      Тонкие темные усики, аккуратно подстриженные, придавали его внешности оттенок некоторой слащавости. Пожалуй, Вихарев напоминал немного героя-любовника из индийской мелодрамы. Только что-то совсем не верилось в то, что он может быть хоть сколько-нибудь сентиментален, подобно своим киношным прототипам. Взгляд его был цепким, жестким, под этим взглядом хотелось поежиться или хотя бы отстраниться от него.
      Таня заметила, как Лера вспыхнула от удовольствия, и с показной неохотой шагнула навстречу Юрию.
      - Тань, смотри, а Лерка-то наша в Вихарева по уши влюбилась. А рожа у него нахальная, прям жуть, - шепнула ей Света, но Таня не слышала.
      Она смотрела на Сашу, а Саша что-то говорил ей, приглашая танцевать, слегка лишь оглянувшись на красивую яркую пару - Леру и Вихарева.
      - Конечно, конечно! - восторженно ответила она на Сашино приглашение, и спустя мгновение уже танцевала, кружилась в его объятиях, не отводя блестящих глаз от любимого лица.
      Лишь краем глаза она успела заметить, что и Светка тоже танцует, но всего лишь с долговязым Никишиным, не дождавшись ожидаемого мистера Икс, который имел наглость не появиться на выпусном вообще.
      "Светка, похоже, все-таки сорвет свой поцелуй, да и Лера тоже", - подумала она, и тут же забыла обо всех на свете, кроме Саши.
      Его теплые руки прижимали ее к себе, его губы что-то шептали. О любви ли? Она прислушалась. Нет, он говорил всего лишь о своих планах поступать в авиационный институт на экономический факультет. Но и эта прозаическая информация казалась ей словами любви, ведь это говорил он, ее Саша, ее возлюбленный...
      Потом погас свет, остались лишь тусклые его полосы где-то на периферии зала, в полумраке кружились пары. Лера нежно прильнула к своему партнеру, счастливая оттого, что баловень девочек, в которого влюблено чуть ли не полшколы, выбрал ее. Светка трепалась без умолку, ее веселый голосок и звонкий смех витали над огромным пространством зала. Саша обнимал Таню все крепче, все нежнее, и вот его мягкие теплые губы коснулись ее виска, его дыхание пошевелило завиток волос, выбившихся из высоко поднятой прически. Прическу эту Таня долго сооружала, пытаясь с помощью шпилек и заколок-неведимок сделать себе на голове что-нибудь более взрослое, чем просто распущенные волосы. Но, кажется, все старания были напрасны - прическа разлохматилась еще прежде, чем Таня завершила ее строительство. Впрочем, именно эта небрежность придавала ей особую изысканность и трогательность.
      Она подняла лицо.
      - Пойдем куда-нибудь, - шепнул ей Саша.
      Она, соглашаясь, кивнула. В голове шумело от выпитого вина, сердце билось как обезумевшее. Она готова была идти за Сашей на край света, но очутились они в каком-то темном классе. Кажется, это был малышовый класс, потому что, обнявшись, они присели на парту, оказавшуюся неожиданно низкой и покатой.
      - Таня, - сказал Саша нежно. - Таня, - прошептал он еще тише.
      Его губы приблизились к ее губам, она вся словно бы раскрылась навстречу любимому...
      - Саша, я люблю тебя, - произнесла она заветную фразу.
      Он ничего не ответил, лишь прижал ее к себе так сильно, что ей стало трудно дышать.
      - Люблю, - тихо сказала она еще раз.
      Саша закрыл ее рот поцелуем, тем самым настоящим, первым в ее жизни взрослым поцелуем. Она чуть не потеряла сознание - или все же на мгновение потеряла? - от обилия ощущений, обрушившихся на нее внезапно. Так, наверное, теряется человек, только что стоявший под открытым чистым и ясным небом, когда вдруг, откуда ни возьмись налетает шальная туча и сплошной ливень проливается на ничего не подозревающего путника.
      Сначала путанные от выпитого вина мысли еще чуть тревожили ее, но затем вдруг мыслей совсем не стало, и произошло чудо.
      Слившись в поцелуе, они стали как бы одним единым существом, утратившим разум и осторожность в порыве безудержной страсти. Она скорее поняла, чем почувствовала, что Сашины горячие пальцы расстегнули ей лифчик и ладонь его, прорвавшись сквозь строй мелких блестящих пуговичек на нарядном платье, уже ласкает бережно, словно хрупкую хрустальную чашу, ее грудь.
      Сашин указательный палец обвел чертой-кругом сосок ее высокой груди и она ощутила, как напрягся сосок, словно бы Сашиными пальцами она чувствовала, каким он стал упругим и шершавым. А Сашины губы уже скользнули вниз, и обхватили нежно, а потом требовательно венчик другой груди. От наслаждения Татьяна чуть застонала, ее пальцы лохматили светлые волосы Саши... Но вот он отнял руку от ее груди и, не отнимая губ от другой, взял Танину руку и потянул куда-то вниз.
      Ее ладонь, ведомая его настойчивой рукой, коснулась матерчатого пояса брюк, и она поняла, что нужно делать. Пальцы словно бы сами ловко расстегнули пуговицу на брюках, потянули вниз молнию-змейку, ощущая сквозь ткань белья что-то твердое, упругое и живое... Наверное, это существо и следовало освободить от бесконечных тряпичных преград, выпустить на волю. Танины пальцы лихорадочно искали пути для этого освобождения...
      И тут вспыхнул свет.
      Они отскочили друг от друга со скоростью этого самого света. Саша быстрым движением застегнул брюки, Таня, отвернувшись, как-то через одну судорожно впихивала маленькие скользкие пуговки в немного тесные петли. Едва они успели привести себя в порядок, как в класс ввалилась развеселая компания их одноклассников во главе с щупленьким бойким Сенькой Конюховым.
      - О! - заорал Конюхов, - Воробьева с Корабельниковым! Целуетесь, что ли? А мы выпить принесли! Из горла будете? Портвейн - "семь троек"!
      - Три семерки, - поправил его толстый троечник Степанцов.
      - А это нам без разницы! - заржал Конюхов, и остальные готовно подхватили этот глупый и бессмысленный смех.
      Было видно, что и Конюхов, и Степанцов, и их сотоварищи приняли на грудь уже вполне прилично, празднуя окончание любимой школы.
      Саша вопросительно посмотрел на Таню.
      - Идем отсюда, Саш, а? - тихо сказала она, пряча глаза.
      Почему-то у нее не было сил смотреть на него при ярком, беспощадном свете, тушь на ресницах наверняка потекла, прическа растрепалась до полнейшего неприличия... Ее грудь еще хранила прикосновение Сашиных пальцев, и ей казалось, что по-школьному цепкий свет уничтожит ту связь между ними, которую она так боялась утратить.
      - Идем, - ответил ей Саша, и они вышли из класса держась за руки, точно спасаясь от хихиканья пьяненьких одноклассников.
      Впрочем, в гнусном том хихиканье было, пожалуй, больше простой, самой примитивной зависти, нежели грубой насмешки. Вся эта сцена была настолько нереальной, что Тане казалось, что это ей словно бы приснилось: как они идут с Сашей сквозь всепонимающий строй, и пальцы их сплетены так сильно, что расцепить их, похоже, не под силу никому и ничему. Да и незачем.
      Так, держась за руки, они обошли всю школу. Не то искали место для уединения, не то Саша пытался разыскать кого-то. В актовом зале по-прежнему танцевали, но как-то вяло. Светкино мерцающее платье светилось где-то в дальнем углу зала.
      Светка самозабвенно, как она делала в общем-то все, целовалась с каким-то мальчиком. Таня не разглядела - с кем, но ей показалось, что это не совсем Никишин. Точнее, совсем не Никишин.
      Леру они не видели, хотя на третьем этаже, когда они заглянули в какой-то класс, Таня заметила на фоне темного окна силуэт обнявшейся парочки. Но точно сказать, что девушка - Лера, она бы не смогла, хотя парня узнала наверняка - это был Вихарев.
      Таня еще подумала, что, наверное, немного раньше, они со стороны с Сашей выглядели примерно так же: впившиеся друг в друга влюбленные, прикорнувшие на школьной парте... Саша, похоже, тоже не узнал, кто же была та девушка, во всяком случае, он ничего по этому поводу Тане не сказал. Но сразу после лицезрения неопознанной парочки он будто бы что-то решил для себя - за них обоих.
      - Идем! - сказал он Тане жестко. - Идем ко мне домой. Здесь, похоже, уже ничего интересного не предвидится. Не боишься?
      Он обнял ее и поцеловал так сильно и резко, что она чуть не вскрикнула от боли, он даже немного прикусил ей нижнюю губу.
      - Не боюсь, - ответила она твердо, чувствуя во рту вкус собственной крови, и повторила, - Идем!
      И на улице было полно их одноклассников, ребят из параллельных классов. Они горланили песни, пили плохое вино, не думая о том, что будет завтра. Потому как знали: что бы ни было назавтра, все равно это будет уже совсем другая жизнь. И они вопили свои песни, прощаясь с прежним, внешне беззаботным существованием.
      Саша жил совсем рядом со школой. Они повернули в темный переулок, перед подъездом Саша развернул ее лицом к себе и, поцеловав уже нежно, еще раз спросил мягко:
       - Не боишься?
       - Нет! - храбро ответила Татьяна.
       - Храбрый портняжка! - засмеялся Саша, пропуская ее первой в подъезд.
      В лифте они снова начали целоваться и, входя в квартиру, Таня заметила, что пуговицы на ее праздничном платье вновь почему-то расстегнуты. В квартире было прохладно и очень тихо. Немного пахло лавандой и, кажется, мятой.
       - Тс-с-с, - Саша приложил палец губам, - тихонечко, мои уже семидесятый сон видят.
      Они прошмыгнули в его комнату, маленькую, с большой широкой тахтой, прикрытой клетчатым ворсистым пледом. Таня лишь успела заметить груду книг и учебников на столе, оказавшись моментально в Сашиных объятиях на мягком пушистом пледе. Хотя нет, скорее всего она заметила эти книги потом, после, когда Саша ушел на кухню и принес им вкусного сухого вина...
      Они сразу очутились на этой клетчатой тахте, срывая друг с друга одежду и, не глядя, кидая ее куда-то в глубину комнаты. Саша подмял Таню под себя и, стиснув руками ее груди, овладел ею, чуть замешкавшись, встретив неожиданное препятствие в виде ее девственности. Таня вскрикнула от резкой боли но, вспомнив о спящих Сашиных родителях, зажала рот рукой.
       - Что же ты мне сразу не сказала? - спросил Саша, разливая вино по высоким бокалам с какими-то веселыми цветочками.
       - Что? - не сразу поняла Таня.
       - Ну, что ты девушка.
       - А ты что, думал...
       - Слушай, Тань, ты так стремно согласилась пойти ко мне, мне и в голову не могло прийти, - Саша с недоумением пожал плечами.
       - И тем не менее, - выдала Таня строгим голосом физички ее излюбленное выражение.
      Однажды, еще в девятом классе, школьники подсчитали - физичка за один урок произнесла свое "и тем не менее" восемнадцать раз!
      Они рассмеялись. Смех как-то странно сблизил их. Хотя казалось бы, что могло быть еще ближе их недавнего... Таня усмехнулась, не смея даже про себя дать определение происшедшему. Их недавнего, скажем так, "мероприятия"? Оказалось - смех может сблизить больше... Таня начинала себя чувствовать мудрой не по годам и не по годам же раскованной и смелой:
       - А у тебя? - спросила она.
      Теперь уже не понял Саша:
       - Что у меня?
      И, тут же поняв, вновь засмеялся. И сказал необычайно гордо, но с деланой небрежностью:
       - У меня было несколько женщин...
       - Несколько? - вытаращилась на него Таня.
       - Ну, две. Допрос окончен?
       - Окончен, окончен, не беспокойся. Меня твоя нравственность меньше всего волнует.
       - Почему это, гражданка Воробьева? - голос Саши стал предельно строгим, но в глазах прыгали смешливые искорки, которые он и не думал прятать.
       - Потому что, - тихо сказала Таня, отчего-то вдруг посерьезнев.
      Она сама не знала, что вдруг прервало ее веселое настроение, и в самом же деле, не Сашино же признание? Нет, просто ей хотелось молчать, молчать и смотреть на него, на своего возлюбленного, о котором она и не смела мечтать прежде.
      Он сидел на краю тахты, укутанный простыней. Горел лишь тусклый ночничок - облупившаяся немного божья коровка, сохранившаяся, видимо, из Сашиного детства. Свет лился из коровкиных глаз, отчего невинное это насекомое выглядело каким-то странным и мистическим животным. В полутьме Сашины глаза казались темными. Обнаженный, он был очень красив - широкие плечи, мускулистые бедра, едва прикрытые белой тканью, гордая посадка головы. Загорелые руки были покрыты золотистыми волосками - июнь выдался на удивление сухим и солнечным.
      Тане до жути захотелось дотронуться пальцем до Сашиной руки. Она полулежала поперек тахты, прикрытая другой простыней. Локтем она опиралась на жесткую диванную подушку, приподнимая голову, чтобы удобнее было разглядывать Сашу. И, выпростав руку, она робко протянула ладонь навстречу ему. Но дотронуться не успела, замерев на полдороге - Саша, пристально глядя ей в глаза, медленно стягивал с нее ненадежное прикрытие.
       - Саш! - она немного стыдливо попыталась вроде бы как прикрыться.
       - Тш-ш-ш... - прошептал Саша, приближая к ней лицо, - подожди, я хочу смотреть на тебя.
      Он плавно стянул с нее простыню и, скомкав, бросил в угол кровати.
       - Вот так я хочу смотреть на тебя...
      Она лежала перед ним обнаженная и немного дрожала. Но не от холода, нет, ей не было холодно ничуть. И не от страха - не могла же она бояться Сашу, своего любимого? Она дрожала от ожидания чего-то чудесного, того таинственного, о чем прежде она не ведала.
      "Я хочу его, - поняла она. Я хочу, чтобы он смотрел на меня, гладил меня, целовал. А потом хочу, чтобы он взял меня. Может быть, во второй раз это будет не так больно? И я смогу лучше понять, что же со мной произошло. И происходит? Неужели я стала женщиной?"
      Она села.
      Саша с восхищением смотрел на ее высокие тяжелые груди, словно очерченные двумя кругами. Первый, большой круг - по загару купального лифчика. И второй, маленький - темные нежные соски, напрягшиеся навстречу ему, как бы тянущиеся к его рту. Он осторожно, как величайшую драгоценность, взял в ладони ее груди, губами приник сначала к одной, потом к другой.
      Таня опустила руку и, не глядя, легонечко, кончиком указательного пальца дотронулась до Сашиного члена. И даже испугалась немного, чуть было не отдернув пальцы - так вздрогнул тот от ее прикосновения, напрягся, завибрировал тотчас же настойчиво и нетерпеливо.
      "Он ведь совсем живой, совсем", - мелькнула быстрая мысль.
      И вот уже всей ладонью она обхватила горячее, пульсирующее существо, нежно, но достаточно сильно сжала его... Саша застонал от удовольствия. Его рот, оторвавшись от Таниной груди, приник к ямочке ее пупка. И теперь застонала она - так сильно пронзило ее невиданное прежде ощущение. Ощущение небывалого счастья и одновременно - предвкушения, ожидания еще более сильного счастья. Если, конечно, такое вообще возможно.
      Но она и в этот раз не ощутила того, что ожидала - было немного больно. Саша долго и ритмично вонзал в нее острие своей страсти. Оба они уже были покрыты бисеринками пота, но она чувствовала лишь необыкновенную нежность, более похожую на жалость к его резкому дыханию и напряженным движениям. Руки ее поглаживали его ягодицы, поросшие мягким пушком, пытаясь не то утешить, успокоить, не то сильнее прижать к себе возлюбленного. И после, когда Саша, негромко вскрикнув, в последний раз вознесся над ней, она, всею собою радостно приняла в себя его горячее неистовое семя, испытав необыкновенное счастье оттого лишь, что смогла подарить ему это наслаждение.
       - Саша! - тихо окликнула она его.
      Но Саша сладко спал, свернувшись калачиком и руку по-хозяйски положив на ее бедро.
       - Саш, мне пора! - прошептала она.
      Он лишь сладко вздохнул во сне и как-то по-детски перевернулся на спину.
      Таня с нежностью провела по его спутанным волосам и, легонько приподняв Сашину руку, переложила ее на плед. Она одевалась, очень надеясь на то, что дверь поддастся ее уговорам и выпустит на улицу без особых хлопот. Было уже без пятнадцати шесть, ей надо было ускользнуть из квартиры, пока все ее обитатели безмятежно спят и видят свои уже, наверное, тысячные сны. В том числе и Саша. Почему-то ей не хотелось, чтобы он просыпался.
       - Позвони мне, милый, прошу тебя, очень прошу, - шепнула она ему, спящему.
      Он опять сладко и протяжно вздохнул во сне. Поцеловав его в висок, Таня выскочила в темный длинный коридор. Поковырявшись в замке совсем немного, уже через минуту она была на улице.
      Как она дошла до дома? Она не смогла бы этого вспомнить даже под угрозой расстрела. Кажется, было прохладно? Или болели губы? А может быть, проснувшиеся воробьи, ее дальние родичи, что-то выклевывали из детской песочницы? Скорее всего, на автопилоте дойдя до своего дома, она, постояв в душе с полчаса, сразу завалилась спать. Да, так оно и было. Спать, спать, спать...
      И Саша, красивый, загорелый, с этими своими трогательными треугольничком приподнятыми бровями, снился ей снова и снова. И немного лишь пахло лавандой. И, кажется, мятой.
      Первым экзаменом был рисунок. И рисовать им предстояло, как выяснилось уже в аудитории, натюрморт. Светкино лицо стало похоже на лимон, когда она увидела расставленные предметы-объекты: черный, грузинской работы кувшин с витым черным горлом, бюст почему-то Ньютона и этот самый лимон, чью интонационную настроенность моментально скопировала Светка.
      "Интересно, а что она ожидала увидеть? - подумала Таня, наблюдая за подругой, - не иначе, как все же надеялась на череп".
      Таня усмехнулась про себя - все в их художественной школе знали, что лучше всего у Светки получаются почему-то черепа. Об этом ходила даже небольшая, местного значения легенда.
      Однажды в мастерской они все должны были изобразить нечто по теме "Древний Рим". И вот, строгий Степан Маркович, с изумлением рассматривая лист акварели, где на небольшом пространстве Светка ухитрилась уместить едва ли не сотню "бывших" легионеров, сказал искренне:
       - Да-с, Голубева... Очень жизненно, очень.
      Со вступительным натюрмортом одной из первых справилась Лера. Сдавая рисунок, она шепнула подругам:
       - Жду около аудитории.
       - Мы скоро, - ответила ей Таня за обеих.
      Она взяла Светкин карандаш и, пододвинувшись к ее мольберту, быстро, несколькими линиями, исправила явные неправильности, придав рисунку некоторое все же сходство с оригиналами, возвышающимися на ярко освещенном, покрытом белой тканью столике.
       - Спасибо, - прошептала Светлана.
      Закусив губу, она принялась наводить марафет на сразу оживший рисунок, стараясь, впрочем, не исказить внесенных поправок. С перспективой у Светки было, мягко говоря, не совсем в полном порядке. Именно это Таня ей и подправила, прекрасно зная об одном из самых слабых мест творчества подруги.
       - Ну, наконец-то! Я вас заждалась! - приветствовала их Лера в институтском коридоре. Она курила длинную сигарету и выглядела оттого очень взрослой и очень красивой.
       - Соколова! - восторженно закричала Светка, забыв моментально и о лимоне, и о Ньютоне, - Как шикарно! Дай покурить!
       - Пожалуйста, - Лера небрежно расстегнула сумочку и достала пачку каких-то диковинных дамских сигарет.
      Пачка была белоснежная и глянцевая, с тонким золотым ободком. Светло-фиолетовая, с розовыми прожилками на лепестках роза на белом фоне скорее наводила на мысль о дорогих духах, чем о сигаретах.
       - Откуда товар? - поинтересовалась Светка, выковыривая сигарету и немного неумело прикуривая от протянутой Лерой зажженной спички.
       - Подарили, - многозначительно понижая голос, сказала Лера.
       - Ну, ты даешь! - восхитилась Света.
      Таня тоже взяла сигарету и прикурила, держа ее немного наотлет. Она курила прежде несколько раз. Но тайно, с Лерой и Светкой в каких-то кустах. Тогда ей курить не понравилось. Но теперь - это была другая сигарета. Легкий запах ментола и возможность курить в открытую - от всего этого кружилась голова. И самой себе она казалась взрослой, умудренной жизненным опытом женщиной. Причем в полном смысле этого слова.
      Саша так ни разу ей не позвонил после той ночи. Она честно дежурила около телефона, отказываясь даже от кино, хотя Светка с Лерой упорно зазывали на "Ромео и Джульетту". Фильм это они вместе смотрели уже пять раз, и все были от него в неописуемом восторге, так что жертва была, на ее взгляд, огромной, даже непомерной. Она еле смогла отговориться от подруг под предлогом подготовки к экзаменам в институт.
       - Ты, Тань, это, смотри, не перегрейся над учебниками, - сочувственно сказала ей Светка.
      Она и не перегревалась, бесцельно бродя по пустой квартире и мысленно перебирая подробности последней встречи с Сашей. Несколько раз она набирала его номер, но, услышав строгий голос его матери, тихонечко, словно боясь разбить, клала трубку обратно на рычаги.
      "Ну позвони, ну позвони", - телепатировала она Саше. Но он так и не позвонил. Ни разу.
      Веселые и радостные, вышли они из здания Строгановского института, более похожие на уверенных студенток, чем на робких абитуриенток.
       - О! Смотрите-ка! Кто к нам пожаловал! Такие люди - и без охраны! Это ж Корабельников собственной персоной! Явился - не запылился! - воскликнула непосредственная Светлана.
      Таня с ужасом почувствовала, как ее ноги подгибаются, а сердце готово прямо-таки выскочить из груди навстречу долгожданному Саше.
       - Ну ладно, девочки, я пошла! - вдруг, словно как сквозь слой ваты услышала она голос Валерии, - Меня уже ждут!
      Как в диком, неправдоподобном сне Таня наблюдала за отделившейся от них Валерией. Та шла, небрежно помахивая модной сумочкой на очень длинном тонком ремешке, навстречу Саше. Саша, лишь растерянно кивнув Тане и Свете, устремился навстречу Валерии, попытался отнять ее сумоку, на что она сказала ему громко:
       - Ты что, Сашенька, разве можно? Запомни: мужчина, который несет женскую сумку - все равно что мужчина с бюстгальтером в руке!
      Тогда он обнял ее за плечи, бережно поцеловал в висок, потом в щеку...
      Тане казалось, что она простояла целую вечность, глядя на обнявшихся Леру и Сашу, слишком медленно удаляющихся от института и, наконец, скрывшихся за поворотом.
       - Тань, Тань, - услышала она сочувственный голос Светки, - Тань, ты что такая белая? Тань, ну не надо, Тань, ну не переживай ты так. Подумаешь, Корабельников! Дурак он, а не Корабельников...
      Таня ее почти не слышала.
      Вечером она заявила родителям, что не будет поступать в институт. И что хочет немедленно устроиться на работу. Все равно - на какую. Главное - немедленно.
      О Саше она старалась не думать. Он для нее больше не существовал.
      "Жалкий трус", - с горечью и презрением констатировала она, вырвав перед зеркалом в ванной свой первый седой волосок из густой русой челки.
       - Нет, Тань, я этого не понимаю! - воскликнула Мария Ивановна, внезапно остановившись перед Таниным столом, уставленном деревянными картотеками с разлохматившимися читательскими формулярами и дряхлой печатной машинкой "Москва".
       - Что не понимаете? - удивилась Таня, отрываясь от библиографической карточки, куда она одним пальцем встукивала выходные данные новой книги.
       - Не понимаю, как это ты можешь мечтать быть библиотекарем?! Что это за мечта? - голубые глаза Марии Ивановны метали искры, - вот когда мне было восемнадцать, я мечтала стать артисткой!
      Она встала в картинную позу и, отставив левую руку со шваброй в сторону, продекламировала:
       - Татьяна: ах! Медведь за нею! А ты говоришь - библиотекарем!
      Мария Ивановна взглянула на часы и, ахнув уже не из артистических побуждений, а вполне искренне, поспешила закончить уборку.
      Было уже почти десять утра, и через несколько минут библиотеку надо было открывать для читателей. Чтобы те пришли, нанесли грязи, набросали бумажек мимо корзин. Известное дело, для чего ж еще ходить в эту самую библиотеку?
      Таня ничего не ответила веселой и шумной женщине - не рассказывать же ей, в самом деле, практически незнакомому человеку о том, как она мечтала закончить художественный институт, быть настоящей художницей. Слишком уж много это могло повлечь за собой ненужных и сочувственных вопросов. Вопросы Мария Ивановна задавать очень любила, очень. А именно этого Тане при ее зыбком и ненадежном душевном настрое хотелось менее всего.
      Мария Ивановна славилась в издательстве крутым нравом и артистичностью натуры. Даже солидные заведующие редакциями побаивались ее громкого голоса и лебезили перед Марией Ивановной, пожалуй, побольше, чем перед самым высоким начальством. Таня поняла это с первого же дня своей работы. А к началу второй недели уже знала всю историю жизни, любви и семейного счастья громогласной уборщицы. Не подозревая, впрочем, о том, что этих историй жизни существует по меньшей мере три-четыре версии.
      В маленькую библиотеку большого детского издательства "Крошечка" ее устроил папа, поняв полную и бесповоротную решимость дочери идти на работу, а не поступать в институт. В этом издательстве он иногда писал краткие предисловия к веселым обучающим книжкам, его там любили за обязательность и хорошо развитое чувство юмора - здесь работало много смешливых женщин. Поэтому всего лишь через неделю после принципиального разговора с родителями Таня уже имела свое собственное рабочее место, свою начальницу Наталью Сергеевну, свою машинку "Москва" с западающей буквой "д" и даже своих поклонников.
      Поклонников образовалось аж целых два.
      Первый - молодой техник Леша из издательской типографии, случайно зашедший в библиотеку однажды, но готовившийся, кажется, отныне стать самым активным читателем. Леша безуспешно пытался покорить Танино сердце чудесами циркового искусства. Придя в библиотеку, он первым делом выуживал из карманов ластики и начинал неумело жонглировать ими. На третий день аттракцион был прикрыт указанием свыше - после того, как один из не вовремя отлетевших ластиков угодил прямо в центр живота снисходительно посмеивающейся Натальи Сергеевны. Тогда Леша бросил в бой свое красноречие, отчего смешливая Таня крайне страдала - ведь смеяться в библиотеке это, вроде бы как не принято.
      Вторым поклонником был полурассыпающийся дед-вахтер. В день своего дежурства он непременно поднимался в библиотеку и всякий раз, вручая Тане конфету, интересовался, все ли в порядке.
       - Спасибо, все хорошо, Юрий Степанович, - говорила ему Таня.
       - Ну, красавица, если что, знаешь, где меня искать, - отвечал Юрий Степанович.
      На этом их свидание и завершалось.
      Был еще третий, правда, только планируемый Натальей Сергеевной поклонник. Почему-то ей с самого начала захотелось устроить Танину судьбу, и как можно скорее. Потому все читатели подвергались строгой заведующей некоторому пересмотру.
       - Вот, Тань, обрати внимание, - сказала она на третий день Таниной службы, - это оч-чень перспективный жених. Очень!
      Таня с удивлением посмотрела на унылую фигуру не очень молодого сутулого человека в очках, который, ни о чем не подозревая рылся в каталоге. Когда перспективный жених ушел, Наталья Сергеевна объяснила:
       - Понимаешь, он вдовец. Видишь, какой неухоженный? Бери его хоть голыми руками. К тому же - двое детей. Представляешь, как удобно? И самой рожать не надо, детки-то уже готовенькие!
      Наталия Сергеевна, молодящаяся дама лет сорока пяти, очень обрадовалась Таниному появлению в бескрайних, как она выразилась, просторах библиотеки.
       - У нас такие смешные зарплаты, - сказала она кокетливо Константину Петровичу, Таниному отцу, - что никто-никто к нам не идет. И библиотека еще не прикрылась только благодаря меня!
      И вот, спустя неделю, Таня уже знала, что библиотека существовала не "благодаря меня", а, скорее, "вопреки меня". Целую неделю она разгребала книги, напиханные как попало, расставляла их по алфавиту, возвращая полкам настоящую библиотечную опрятность и четкость. А на сегодня дошла очередь и до карточек. Таня радовалась обилию работы и печалилась оттого, что библиотека была уж совсем малипусеньккая. Хотя Наталья Сергеевна и твердила о "просторах ", но это были лишь просторы ее мощного воображения. Таня же хотела, как об этом обычно пишут в толстых романах, "забыться в работе".
      Разбирая пыльные книги с подклеенными корешками и совсем новенькие, пахнущие типографской краской, она гнала, гнала от себя мысли о Саше. Но, аккуратно вычеркнутый ею из головы, он упорно не хотел покидать ее сердца. Лишь резкий смех Натальи Сергеевны почему-то справлялся с призраком Саши.
      "На магнитофон ее, что ли, записать и с собою носить, как лекарство?" - тоскливо думала Таня, но смех смолкал, и вновь среди деревянных стеллажей воцарялись тишина, обида, и вездесущий Саша.
      Хотя нет, это была не обида. Бессильная тоска наваливалась на нее при воспоминании о таком примитивном и трусливом Сашином предательстве...
      Но еще хуже было ночью. Тоска исчезала - ее руки гладили гладкую кожу Сашиного плеча, губы раскрывались навстречу поцелую. Она просыпалась с бьющимся сердцем и долго смотрела в темный потолок.
       - Уйди, прошу тебя, уйди, - шептала она в гулкую темноту.
      Он уходил, она засыпала вновь, и все повторялась. Его синие-синие смеющиеся глаза, обрамленные пушистыми ресницами, смотрели на нее, он спрашивал:
       - Не боишься?
       - Не боюсь, - отвечала она.
       - Храбрый портняжка! - смеялся Саша.
      И снова она просыпалась, остановившись перед самой бездной, еще ощущая на своей груди его жадную ладонь, его горячие требовательные губы...
      Яркий солнечный лучик, пробившийся сквозь утренние тучи, упал ей на лицо, позолотив кусочек челки и заставив прижмурить глаз.
       - О, смотри-ка, солнышко вышло! - Наталья Сергеевна, нагруженная двумя банками с водой для полива цветов, вошла в библиотеку.
      Дверь она придержала ногой, чтобы та не хлопнула с оглушительным звуком взорвавшейся гранаты - все окна были раскрыты, и по помещениям гулял солидный сквозняк.
       - Давайте я вам помогу, - Таня поднялась навстречу начальнице и забрала у нее одну банку.
       - Ты поливай цветы на подоконниках, а я полью моего мальчика.
      И Наталья Сергеевна устремилась к огромному фикусу, причудливо раскинувшему свои глянцевые листья в углу, неподалеку от выставки новых поступлений. Этот фикус Наталья Сергеевна обожала и называла "моим мальчиком" и "нашим сыночком". Она протирала влажной тряпочкой его широкие плоские листья, и фикус, похоже, благодарно кивал своей "мамочке".
      Таня почему-то его невзлюбила, ну, не то, чтобы так уж совсем невзлюбила, просто неуклюжий разлапистый "сыночек" не вызывал у нее тех эмоций, которых, наверное, ожидала от нее начальница.
       - Нет, ты только посмотри! - воскликнула Наталья Сергеевна так громко, что вошедший пожилой читатель с несолидным седым хохолком на макушке вздрогнул и послушно пошел к заведующей библиотекой.
       - Тань, глянь-ка! Мальчик наш новый росток выпустил! - Наталья Сергеевна оглянулась и, увидев вместо Тани профессора Щукина, главного консультанта по "Детской энциклопедии", на секунду лишь растерялась. - Владимир Карпович! Полюбуйтесь! Наш богатырь все растет и растет! Скоро ему и места здесь не хватит.
      Владимир Карпович задумчиво потеребил седой хохолок и промолвил несколько растерянно:
       - Что ж, поздравляю! Это и впрямь крупное растение. И такое настойчивое!
       - Да-да, вы только полюбуйтесь, он же того гляди и потолок пробуравит!
       - Н-да, и в самом деле, прямо-таки этакий феномен, - Владимир Карпович старомодно произнес слово "феномен", с ударением на втором слоге.
      Он явно пребывал в некотором затруднении, вообще-то ему срочно была нужна одна книга, а тут вот это чудо человеческого общения и какой-то неестественно разросшийся не то цветок, не то дерево...
       - А листья! Листья у него просто какие-то гигантские! - не унималась Наталья Сергеевна.
       - Да-да, листья, - вежливо бормотал хорошо воспитанный профессор.
      Таня слушала их вполуха, поливая кустики фиалок на подоконнике. Почва готовно впитывала влагу, а бархатные темные листики, чуть вибрируя под струей воды, казалось, благодарно кивали ей. Самая маленькая фиалочка с розовыми нежными цветами казалась Тане похожей на нее саму - такая же чужая и такая же одинокая не только в библиотеке, но и в целом мире.
      В читальном зале библиотеки уже сидело несколько читателей. В основном это были мужчины и, чувствуя на себе их взгляды, Таня забеспокоилась. Ей показалось, что ставший слишком ярким свет солнца из окна просвечивает сквозь ткань ее полотняного розового платья, и потому читатели поглядывают на нее. Она поспешила из зала на абонемент, отгороженный от читательских столиков высоким, почти до потока стеллажом, уставленнмм энциклопедиями и яркими журналами.
      Но она зря беспокоилась - поглядывали на нее потому лишь, что эта хрупкая нежная девушка с очаровательными ямочками на щеках казалась немного чужой в каменном казенном здании, ее хотелось приободрить, даже защитить. Ну, или в крайнем случае, угостить шоколадной конфетой и рассмешить.
      Перед обеденным перерывом библиотека обычно была совсем пуста. Читатели уходили в столовую, а Наталья Сергеевна почти целый день бегала по издательству по каким-то неведомым делам, не то профсоюзным, не то просто подруг навещала, то есть отрывала их от дел пустыми, как правило, разговорами. Тане нравилось это время дня на переломе, она еще не уставала, но уже успевала отдохнуть от ночных переживаний.
      За десять минут до перерыва в библиотеку вошел высокий загорелый мужчина. Он явно удивился, увидев за столом Таню, аккуратно вписывающую число посетителей и книговыдачу в книгу учета.
       - Здравствуйте, - сказал мужчина низким приятным голосом.
       - Здравствуйте, - Таня подняла глаза на вошедшего и улыбнулась.
       - Скажите, а могу ли я записаться в вашу библиотеку? - вежливо поинтересовался мужчина.
      Его светлые глаза казались совсем светлыми на узком загорелом лице с выгоревшими широкими бровями, прямым носом и красиво очерченными губами. Темные густые волосы были коротко подстрижены и немного топорщились надо лбом, впрочем эта небрежность, похоже, была немного нарочитой. Словно его стригли-стригли, аккуратно выстригали волосок к волоску, а он вышел на улицу и провел пятерней по прическе: мол, знай наших!
      "Симпатичный", - машинально отметила про себя Таня, а вслух сказала:
       - Конечно, если вы сотрудник издательства или постоянный автор.
       - Я - постоянный автор.
       - Тогда - сейчас, - Таня выдвинула ящик стола, достала оттуда читательский формуляр и приготовилась записывать:
       - Ваша фамилия?
       - Степанов.
       - Имя отчество?
       - Игорь Германович.
      Она начала писать, он уточнил:
       - Только отчество Германович следует написать с одним "н".
       - Но ведь у Пушкина Германн - с двумя? - удивилась Таня.
       - В том-то и дело, милое дитя, что у Пушкинского Германна это фамилия, а у моего батюшки Герман было именем, потому как фамилия его была, как и у меня, достаточно простой - Степанов.
      Таня покраснела. Не то от "милого дитя", не то от неожиданного урока литературы и русского языка одновременно, не то от слишком откровенных смешинок в светлых глазах Степанова.
       - Так, год рождения...
      Он назвал. Таня автоматически стала вычислять его возраст, на что он, словно угадав ее мысли, произнес торжественно:
       - Я уже почти старик. Мне ровно тридцать семь лет и еще полгода с копейками.
      Тут уж Таня, словно пойманная на несолидной мысли, и вовсе вспыхнула до корней волос. Она не смела поднять глаз на этого нового читателя. Кое-как заполнив до конца формуляр, она сказала:
       - Библиотека закрывается на обед. Так что, если вы хотите подобрать литературу, то приходите через сорок пять минут.
       - Слушаю и повинуюсь! - Степанов по-военному приложил руку к виску.
      Но от стола он почему-то не отходил, словно ожидая чего-то. Таня взяла свежезаполненный формуляр, чтобы поставить его в общую картотеку. Степанов с интересом наблюдал за ее движениями.
      Она с изумлением рассматривала в картотеке читательский формуляр с абсолютно теми же данными, что она только что зафиксировала, когда открылась дверь и Наталья Сергеевна вошла с радостным возгласом:
       - Игорь Германович! Уже из отпуска?
       - Да, Наталья Сергеевна, он промелькнул, как мгновение, рад приветствовать вас. Я вижу, у вас наконец-то появилась сотрудница?
       - Да-да, познакомьтесь, это Танечка.
       - Мы уже познакомились, - Игорь Германович немного виновато посмотрел на Таню.
      Только в этот момент до нее дошло, что он ее элементарно разыгрывал. Почему-то ей стало ужасно обидно. Заметив ее удрученное состояние, Игорь Германович сказал совершенно серьезно:
       - Танюша, милая, ради бога, не обижайтесь, я и сам знаю, что очень глупо пошутил. Но как бы еще я смог вам представиться так ловко, причем по полной анкете? Не сердитесь, ладно?
      Он дотронулся до ее руки, виновато заглядывая в лицо. Их глаза встретились, и Таня поняла, что не сердится на него. Совсем, ни капельки, ни крошечки. Ну, разве что самую-самую малость.
       - Милые дамы! - сказал Степанов, - Дабы исправиться, приглашаю вас в столовую на обед. Можете заказывать самые изысканные и дорогие блюда. Я жажду полного и бесповоротного прощения.
      Дамы милостиво согласились.
      Наталья Сергеевна заказала свиную отбивную, Таня - тертую морковку с сахаром. Но и от пирожных, которые Степанов выбрал на свой вкус, дамы тоже не отказались. Хотя Наталья Сергеевна и сетовала ежедневно по утрам на толстые бока и выпирающий живот, к обеденному времени эти проблемы ею как-то заминались, чтобы возникнуть вновь лишь на следующее рабочее утро.
      То ли пирожное эклер с шоколадным кремом, выбранное Игорем Германовичем и оказавшееся чрезвычайно вкусным, то ли солнечный день подействовали на Танино настроение, но так или иначе к концу скромного обеда она уже ничуть не сердилась на дурацкую выходку Степанова. И, даже наоборот, смеялась его незатейливым шуткам на исключительно кулинарные темы.
       - Ну что, Танюша, мир? - примирительно спросил он ее на прощание.
       - Так и быть, - вздохнула Таня, - уговорили.
       - Подольстился, значит, старый лис?
       - Ну-у, не такой уж вы и старый... - слегка покривила душой Таня, потому что все люди старше двадцати пяти кказались ей если не старыми, то уж, во всяком случае, пожилыми.
      Хотя, конечно, выглядел Степанов скорее киногероем, чем дряхлым стариком. Этот его загар, неправдоподобно светлые живые глаза, белозубая улыбка, легкий запах табака и хорошего одеколона... Да, на старика ое не походил совсем. Ни капельки.
       - Как-то вы это неуверенно произнесли, Танечка, - рассмеялся Степанов, - ну да ладно, ждите меня завтра, зайду обязательно.
       - Но вы же так ничего из книг себе и не выбрали? - удивилась Таня.
      Ей почему-то не хотелось, чтобы он уходил вот так, сразу, она добавила:
       - Я сейчас открою библиотеку, можете зайти.
      Они стояли на лестничной площадке. Наталья Сергеевна умчалась по своим неведомым дорожкам. Мимо них сновали сотрудники, но не задевали, а как-то словно обтекали их. От этого совершенно незначительная беседа приобретала неожиданно серьезный оттенок.
       - Нет-нет, я все же зайду завтра, если вы пообещаете, что будете ждать? Обещаете?
      Он взял ее руку и посмотрел в глаза долгим взглядом, который Тане показался слишком пристальным. Это испугало ее почему-то, она сказала немного неловко:
       - Обещаю, - и, покраснев, попыталась выдернуть руку, но Степанов не отпустил.
      Он чуть улыбнулся, сверкнув ровной полоской зубов и, наклонившись, поцеловал Тане руку.
       - До завтра, милое создание!
      Она не успела ничего ответить, как он уже мчался вниз по лестнице, игнорируя лифт. Она стояла и растерянно смотрела то на лестницу, то на собственную руку. Потом, вспомнив, что перерыв кончился, побежала по той же лестнице, что и Степанов, но не вниз, а вверх - библиотека находилась на последнем этаже.
      И, оказалось, вовремя она очнулась - у закрытых дверей библиотеки, как терпеливые и послушные овечки, ожидающие своего загулявшего пастуха, уже толпились немногочисленные читатели.
      Вечером ей позвонила Светка.
      Конечно, Светка наверняка звонила и раньше, но последнее время Таня часто отключала телефон. Она и себя бы отключала от внешнего мира, если бы только такое было возможно. А особенно - от снов.
       - Воробьева, ты куда пропала? - Светка, услышав наконец-то голос подруги, заорала так громко, что трубка от испуга чуть не выскочила из Таниных рук.
       - Свет, привет, не вопи так, пощади, оглохнуть же можно.
       - Нет, ты лучше ответь, куда ты пропала? - не унималась Светка.
       - Ну-у, так получилось... Уезжала я, - неохотно соврала Таня.
       - На юга?
       - Да.
       - Ну, ты даешь! Не предупредила! Экзамены не сдала! Ты что, не одна ездила? - внезапная догадка, расставляющая все по местам, осенила внезапно Свету.
       - Не одна, - подтвердила Таня.
       - Танька, а кто он? Познакомишь? Я его знаю? Или не знаю?
       - Ты его не знаешь.
       - Он красивый? Как зовут? Сколько лет? Ты замуж выходишь? Или так?
      Светка сыпала вопросами, как горохом, почти не ожидая ответов, поэтому Таня имела возможность отдышаться. Правда, совсем краткую возможность.
       - Или так, - прервала она поток вопросов.
       - Тань, откуда ты его взяла?
       - На улице познакомилась.
       - О! Я ж говорила - мистер Икс! Красивый?
       - Ничего, высокий, умный, и, между прочим, самый настоящий писатель.
       - Ну, ни фига себе - между прочим! Писатель! А как фамилия?
       - Ты все равно скорее всего не знаешь. Он - детский писатель.
       - Очень старый? - сочувственно спросила Светка, которой все писатели казались, ну, если не умершими, то уж одной ногой в могиле - наверняка.
       - Достаточно. Ему - тридцать восемь. Скоро будет. Через полгода с хвостиком.
      Таня улыбнулась, вспомнив Степанова, и мысленно извинилась перед ним. Ведь она решила преподнести Светке в качестве Икса именно облик Степанова.
      "А потом я проткну этот миф, как воздушный шарик какой-нибудь размолвкой на почве дикой ревности, и Светка все забудет", - решила Таня.
       - Ну, ты даешь, - восторженно простонала Светлана, - он же ровесник моей драгоценной мамулечки! Надеюсь, он лучше сохранился?
       - О, да! - мгновенно ответила Таня, вспомнив беззубый рот, сизые с прожилками щеки и очень неопределенной формы прическу некогда красивой Светкиной мамы. - Гораздо, гораздо лучше.
       - Слава богу, - облегченно вздохнула Светка, и подруги рассмеялись почти хором.
       - А как экзамены? - спросила Таня, словно вспомнив что-то из прошлой жизни.
       - Слушай, с твоей сногсшибательной вестью я обо всем позабыла. Мы-то тут тоже не лаптем щи хлебаем.
       - Надеюсь. Так что институт? - у Тани завистливо заныло сердце.
       - Лерка поступила, а я, конечно - нет. Кто б в том сомневался, а, Тань?
       - Ну, и что же ты теперь собираешься делать?
       - Уже делаю, товарищ начальник! Подала документы в педагогический техникум. Надеюсь, хоть там мои способности оценят. Я уже им такое сочинение накатала! Образ лишнего человека, фыр-фыр, восемь дыр, и тэдэ и тэпе. Самой противно стало!
       - Представляю себе! Надеюсь, без ошибок?
       - А я-то как надеюсь! Но главная новость не эта, - голос Светки стал заговорщически тихим и многозначительным, - а новость главная в том, в том главная новость...
       - Светка, - взмолилась Таня, - не тяни кота за хвост, выкладывай свою новость.
       - Новость в том, что ровно через неделю мы с тобой, многоуважаемая Татьяна Константиновна идем... Догадайся, куда?
       - Нет, ты точно у меня получишь!
       - Ну ладно, - смилостивилась Светлана, - на свадьбу мы идем. На Леркину. Она тебе уже телефон оборвала. Но, перегруженная свадебными хлопотами, мне все перепоручила. Я, между прочим, свидетельница!
       - А жених-то кто? - внезапно охрипшим голосом спросила Таня.
       - Господин Корабельников, собственной персоной! Как тебе новость, а?
       - Потрясающе, - ответила Таня, но Светлана ее не услышала.
      То ли вдруг у Тани совсем пропал голос, то ли ей просто почудилась, что она смогла ответить, преодолев внезапную горловую судорогу.
       - Тань, Тань, ты что молчишь? - забеспокоилась Светлана, не слыша подругу.
      Потом она, наконец, вспомнила и застрекотала:
       - Тань, да ты не переживай, нужен тебе этот Корабельников миллион лет, подумаешь, подарок. За него-то и Лерка замуж выходит только назло Вихареву. Что вы в нем нашли, я вообще не понимаю? Ну, красавчик, подумаешь! Знаю я этих красавчиков. К тому же нос у него - курносый, а это, если хочешь знать, для мужчины вообще смешно! Тоже мне - курносый супермен! Ты что молчишь?
       - Да я так, думаю... И совсем он даже не курносый. А когда свадьба?
       - Уже в субботу. Так ты пойдешь? - умоляюще спросила Светка.
       - Обязательно, - с неожиданной для самой себя решительностью ответила Таня.
      В эту ночь, пожалуй, впервые после выпускного Саша ей не приснился.
      А приснился почему-то Степанов. Он мягко и очень настойчиво приглашал ее на свадьбу к Валерии и Саше, в качестве аргумента показывая подарок - связку с библиотечными книгами. И светлые глаза его весело поблескивали на узком загорелом лице, удивительно близком и знакомом даже для сна.
      Она смеялась ему в ответ и все не соглашалась, он и упрашивал, и настаивал. И когда наконец она все-таки согласилась, связка книг выпала у него из рук и рассыпалась на множестсво белых, абсолютно чистых листочков. Лишь иногда на белоснежных листках мелькал фиолетовый оттиск - штамп издательской библиотеки.
      На следующий день Степанов появился в библиотеке опять перед самым обедом. Таня ждала его, сама себе в том не признаваясь. Точнее, ей казалось, что ожидание отвлекает ее от мыслей о женитьбе Саши. Хотя это известие лишь укрепило хлипкий крест на Сашиной могиле, которую Таня усердно создавала в своей душе.
      Степанов вошел, открыв дверь почти не слышно, так что Таня, стоя у окна и разглядывая случайных прохожих, жмущихся к домам в поисках тени, вздрогнула, когда у самого ее плеча раздался низкий знакомый голос:
       - Добрый день, Танечка, что это вы там выглядываете? Или кого? Надеюсь, меня?
       - Добрый день, - Таня повернулась к нему и тотчас отшатнулась - уж очень близким оказалось его лицо к ее глазам.
      Высокий Степанов, склонившись, тоже пытался выглянуть в окно. Он улыбнулся, а у нее чуть закружилась голова не то от его близости, не то от легкого запаха табака, исходившего от него.
       - Ну что? - спросил он, - идемте на заслуженный обед?
       - Хорошо, - ответила Таня, - но только с условием...
       - Ого! Условия! Оч-чень интересно, какие же?
       - Я сама плачу за свой обед.
      Степанов поднял вверх ладони обеих рук:
       - Сдаюсь, сдаюсь. Условие принято. Уважаю женский суверенитет!
      И у Тани вдруг возникло такое ощущение, что она знает его давным-давно, чуть ли не всю свою короткую жизнь. Она, наверное, никогда не смогла бы объяснить, откуда в ней вдруг возникла мгновенная уверенность, точно фраза вдруг высветилась перед ее мысленным взором: "Этот человек будет моим мужем". Уверенность эта мелькнула мгновением, но осталось чувство легкости и близости.
      Они сидели за клетчатым пластмассовым столиком друг напротив друга и, хотя в столовой было полно народа, никто не подсаживался на свободные места за их столик. И почему-то такое обыденное дело, как обед, казалось Тане полным тайного смысла действом, связывающем их какими-то понятными только им двоим узами.
      Степанов точно почувствовал, угадал все ее чувства и ощущения:
       - Танечка, вам не кажется, что в совместном принятии пищи есть некий символ? То есть, я имею в виду, что когда двум людям так хорошо и так спокойно сидеть за одним столом за столь прозаическим занятием, то это вроде бы как маленькая модель семейной жизни. Притом счастливой семейной жизни. Вы понимаете, о чем я?
       - Да, кажется, я понимаю, что вы хотите сказать, Игорь Германович. Как будто бы мы с вами, такие старые и мудрые...
       - Ну, допустим, старый только я, - перебил, смеясь, Степанов.
       - Тогда и мудрый тоже только вы? - Таня с деланным негодованием подняла брови, - Так о чем я?
       - Мы с вами, такие старые и мудрые, - напомнил Степанов.
       - Ну да, и вот мы сидим у, допустим, телевизора. И одновременно ужинаем, как делали это много-много лет подряд...
       - И я благодарю вас за прекрасно приготовленную кость! - Степанов торжественно выудил из столовского борща невообразимой формы корягу.
       - Да, - подхватила Таня, - я же всегда приберегаю для вас лучшие куски.
       - Благодарен, искренне благодарен, - и Степанов, прежде чем взяться за второе, церемонно приложил руку к сердцу.
      Как и накануне, они стояли на лестничной площадке. И вновь Степанов сказал:
       - Я приду в понедельник. Уезжаю на несколько дней в Питер. Будете ждать?
       - Буду, - храбро глядя в его глаза, ответила Таня.
      Голова у нее кружилась, когда она смотрела вслед ему, убегающему по лестнице, и почти тотчас же она почувствовала непреодолимую тошноту.
      "Вот он, столовский обед", - подумала она.
      В туалете ее вырвало, но тошнота не пропала. А к вечеру, наоборот, усилилась. Она практически ничего не ела, но ее по-прежнему мутило.
       - Так, так, девочка, - сказала ей пожилая врачиха, сочувственно глядя на исхудавшее Танино лицо с темными кругами под глазами, - я тебе выпишу направление к гинекологу.
       - К гинекологу? - от изумления Таня почувствовала, что ее даже перестало тошнить.
      Почему-то мысль о том, что ее самочувствие связано вовсе не с желудком, даже не приходила ей в голову.
       - Да, деточка, - подтвердила ей врач, поправляя седую прядь, выбившуюся из-под врачебной шапочки, - Ты незамужем?
       - Нет, - испуганно ответила Таня, - а что?
       - Да нет, ничего, - врачиха с недоумением пожала плечами и вновь сочувствие проступило в ее глазах. - Иди прямо сейчас в пятнадцатый кабинет, скажешь, Колесникова направила.
      И она протянула Тане листок, исписанный непонятным врачебным почерком. Впрочем, от испуга Таня не смогла бы ничего в нем прочесть, даже если бы текст был исполнен лучшим в мире каллиграфом.
       - За мной будешь, - сказала Тане около кабинета гинеколога молодая девица лет двадцати, густо намазанная всевозможными красками.
      Особо устрашающими выглядели фиолетовые перламутровые тени, собравшиеся на веках девицы плотными и жирными даже на взгляд полосами. Девица с пристальным интересом окинула взглядом Таню и, остановив взор на зеленоватом цвете лица, поинтересовалась:
       - Что, тоже залетела?
      Таня вместо ответа неопределенно пожала плечами.
       - Наверно, в первый раз? - не отставала фиолетовоглазая, с трудом хлопая густо накрашенными ресницами. Комочки туши чуть ли не отлетали от ее глаз при каждом тяжеловесном взмахе ресниц.
      Таня с тоской огляделась, но близкого спасения не предвиделось - перед девицей еще в очереди была одна женщина с пятнистым лицом и таким круглым животом, что, казалось, будто под платье подложена тугая шевелящаяся подушка.
       - Главное, не бойся, - учила Таню соседка по очереди, - они на тебя давить начнут, мол, живое существо, живое существо...
      Девица презрительно усмехнулась и, достав зеркальце, подкрасила губы.
      Танин взгляд как магнитом притягивало к животу тяжело дышащей беременной женщины. Живот этот, казалось, жил своей особой, отдельной от женщины жизнью . Он то вздымался, то чуть-чуть, почти незаметно подпрыгивал, то напрягался бугорком под туго натянутой материей ситцевого платья. Женщина аккуратно поглаживала его, словно успокаивая. Поймав Танин взгляд, она чуть заметно и немного почему-то виновато, словно извиняясь за буйное поведение живота, улыбнулась Тане.
       - А ты им не поддавайся, жить - тебе, а не им, - бубнила и бубнила девица.
      Казалось, этому не будет конца. Наконец, женщина с огромным животом вошла в кабинет и вскоре вышла оттуда, помахивая синим больничным листом, чтобы подсушить свежую чернильную запись. Она ободряюще улыбнулась Тане и тяжелыми, но осторожными шагами прошествовала вдаль по коридору, гордо неся перед собой свое достояние.
       - Ну, ни пуха, - выдохнула накрашенная соседка и, кивнув Тане, бодро вошла в кабинет.
      Вышла она, наверное, лишь через полчаса. Краска на ее лице как-то поблекла, стала казаться совсем уж не гримом, а какой-то гротескной маской.
      Через силу улыбнувшись, девица сказала Тане нарочито равнодушным тоном:
       - Едва дали направление на эти их гребаные анализы! Подумаешь, какое их дело: второй у меня аборт за год или первый - за десять лет? Тоже мне, нашлись! Иди, чего сидишь, вызывают!
      И девица кивнула на мигающую лампочку у дверей кабинета. Глубоко вздохнув, Таня вошла.
       - Ну что ж, - осмотрев ее на кресле, сказала усталая врач лет сорока, - так и есть, беременность семь недель. Будешь оставлять?
      В кабинете повисла мертвая тишина.
      Все события сегодняшнего дня - пожилая врачиха-терапевт, непрерывная тошнота, накрашенная девица из очереди, неестественно огромный, шевелящийся живот беременной - все это промелькнуло перед Таней. Она взглянула в холодные, недобрые глаза врачихи и хотела сказать как можно тверже: нет! нет! нет!
      Но вспомнила, как ходуном ходил живот женщины с пятнистым лицом, трогательно выпирая отдельными бугорками, будто крошечное существо изнутри толкалось не то кулачком, не то пяткой.
      "Он живой, уже сейчас живой... " - подумала Таня, и, глядя прямо в суровые, холодные глаза врачихи, сказала решительно:
       - Буду!
      И тут же потеплел взгляд женщины, она улыбнулась Тане, веселые лучики морщинок расползлись возле глаз, отчего Таня поняла, что врачихе уже не сорок, а как минимум на десять лет больше.
      Чем ближе подходила Таня к дому, тем дальше улетучивалась от нее вся ее решимость. Она не знала, как ей жить дальше. Как сказать родителям? Как рожать и воспитывать одной?
      Закралась шальная мысль пойти к Саше и рассказать ему, преподнести, так сказать, подарок, сувенир накануне свадьбы, но это был явно ложный путь.
      "Отвечать придется мне одной, - решила Таня, - А этот жалкий трус Корабельников никогда не должен узнать, что это его ребенок. Это будет мой ребенок. И только мой". И вновь, после минутной решимости, наступила полная растерянность.
      О Степанове она старалась не думать. Эта сказка оказалась не для нее. Да, собственно, ничего их и не связывало. Так, два совместных служебных обеда, притом не очень вкусных и в задрипанной столовке, многозначительные взгляды...
      Таня чуть не застонала вслух, вспомнив вдруг о той необычайной легкости, граничащей со счастьем, которая охватывала ее в присутствии Степанова, и с которой ей предстояло вскоре расстаться. И жгуче покраснела, вспомнив о той нелепой мысли, промелькнувшей накануне. Мысли о том, что Степанов непременно станет ее мужем.
      "Раскатала губы, дура", - нарочито грубо сказала она себе, чтобы не расплакаться окончательно. И, конечно же, расплакалась.
      В субботу на свадьбу Леры и Саши она не пошла. Но не потому, что ей было обидно, что Саша женится не на ней. Нет, просто ее снова тошнило.
      Светке она сказала, что уезжает на уикэнд с мистером Иксом. Светка поахала, посетовала, но потом все-таки сказала:
       - Ты, Воробьева, как всегда права. Любовь - она превыше всего.
       - Именно, - спокойно ответила ей Таня.
      В день Лериной свадьбы (она так и не смогла назвать эту свадьбу Сашиной) Таня лежала на диване и тупо смотрела в стенку, на знакомые до каждой черточки обои с крупными виноградными гроздьями.
       - Ну что, малыш, заболела, что ли? - мама вошла в Танину комнату и заботливо прохладной рукой потрогала дочкин лоб.
      Неожиданно для себя Татьяна сильно сжала узкую руку матери:
       - Нет, ничего, мамочка, что-то настроение плохое. И голова немного болит.
       - Может, выпьешь таблеточку?
       - Да нет, не буду. Совсем чуть-чуть болит. Я полежу, она сама пройдет, - Таня через силу попыталась улыбнуться маме.
       - Ну лежи, лежи... - мама аккуратно закрыла за собой дверь.
      Таня очень любила своих родителей, и прощала им то, что у них никогда не оставалось времени для нее. С первых своих детских шагов она слышала слова "диссертация", "кафедра", "защита", "учебный план". У них в доме постоянно толклись папины и мамины ученики: отрешенные филологи и субтильные филологини. Много позже, слыша о том, что на филфаке учатся в основном "блатные" бездельницы, Таня удивлялась. Уж больно непохожи были родительские ученики на этот штампованный образ.
      Общаясь с детства с родительскими студентами, она рано привыкла считать и себя взрослой и самостоятельной. Ей часто приходилось поить всех чаем и делать бесконечное множество бутербродов.
      Со временем получилось так, что она как бы стала старшей в доме. Покупки, хозяйство были практически на ней. Особенно после того, когда сначала отец, а потом и мать защитили докторские диссертации. Их стали приглашать на бесконечные конференции по всей стране, а иногда и за границу. Подарки из-за бугра родители привозили в основном ей. Даже то платье, в котором щеголяла Светка на выпускном, было на самом деле вовсе не маминым, а ее. Просто оно казалось Тане столь роскошным, что она постеснялась бы его надеть.
       - Танюша, Таня, тебя к телефону!
       - Нет, не хочу, - крикнула Таня, испугавшись того, что это может быть звонок от кого-то со свадьбы - от Светки или даже от самой Лерки, - мам, скажи, что меня нет!
       - Кажется, это междугородний, я уже сказала, что ты идешь.
       - Иду, иду, - Таня вскочила с дивана, будто ее что-то подтолкнуло.
      Она не ошиблась - звонил Степанов.
       - Танечка, еле отыскал ваш телефон, пришлось поднять все мыслимые и немыслимые связи.
       - Здравствуйте, Игорь Германович, - Таня стояла около телефона босиком, неслышно подошедшая мама силой всунула ее ноги в тапочки, забытые в спешке около дивана-лежбища.
      На той стороне трубки повисло молчание. Но такое удивительное, непередаваемо важное молчание, что Татьяна старалась не дышать. Но в какой-то момент она не выдержала и дунула в трубку.
      В ответ послышался смех:
       - Танечка, вы же знаете, наверное, что коты не любят, когда им дуют в уши.
       - Вы разве кот?
       - Да конечно, тот самый, который гуляет сам по себе.
       - Так это же была кошка.
       - Очень распространенная ошибка. У писателя Киплинга, сочинившего эту историю, был именно кот. Но в русском варианте он превратился в кошку.
       - Ну вот, вы опять уличаете меня в безграмотности. А ведь у меня родители - филологи. Мне ужасно стыдно. Ужасно...
      Но Тане совсем не было стыдно. Ей впервые за последние несколько дней было не просто хорошо, ей было легко и радостно, словно все проблемы и неприятности испарились в одночасье.
       - Танечка, я задерживаюсь здесь еще на неделю, но вы меня все-таки ждите, вы слышите меня?
       - Да, - кратко ответила она.
       - Таня, Таня, вы меня слышите? - снова переспросил Степанов.
      И голос его, прежде такой близкий и громкий, словно он звонил из соседнего автомата, вдруг отдалился и стал тихим и каким-то хриплым.
       - Слышу, слышу! - почти закричала она.
       - Знаете, что я вам должен сказать, Таня?
       - Нет, не знаю, - ответила она.
      Но ей показалось, что она знает. И она заранее испугалась этого.
       - Я вам должен сказать, Таня, что я вас люблю и прошу вас быть моей женой. Даю вам неделю на размышление...
       В трубке раздались гудки отбоя. Таня еще с минуту держала трубку возле уха, словно не веря, что больше ничего не услышит. Но и того, что она услышала, было более чем достаточно.
      Если бы она узнала об этом всего лишь несколько дней назад, она, наверное, была бы самым счастливым человеком на свете. Но теперь... Теперь - все рухнуло. Еще не успев начаться. Она не сможет признаться ему в том, что беременна. А о том, чтобы его обмануть, не могло быть и речи.
      С утра она решилась. Выпив две чашки крепчайшего кофе, отчего сердце забухало в груди как сумасшедшее, она отправилась в женскую консультацию.
      В этот раз никакой очереди не было. Дурным или добрым это было знаком? Татьяна не успела определить: замигала лампочка у входа в кабинет.
      Увидев ее, знакомая врачиха изменилась в лице. Наверное, по Татьяниному решительному виду и отрешенному выражению ее лица, опытная женщина поняла, зачем та к ней вернулась. И вновь произошла эта странная метаморфоза - только что добрая немолодая женщина на глазах сбросила добрый десяток лет, но при это превратилась в холодную и жесткую даму.
       - Что? Передумала?
       - Я...
      В одно мгновение Татьяна поняла не только то, что не сможет ответить на этот вопрос утвердительно, но и то, что из двух возможных жертв она выбирает меньшую. А именно - свою любовь.
      Потому что существо, которое возникло в ней, должно, обязано жить. В отличие от многих и многих оно ни в чем не виновато.
       - Нет... Нет! - решительно повторила она. - Мне подруга посоветовала от тошноты пить соду. Я пришла узнать, не повредит ли это... будущему ребенку?
      И вновь милейшая улыбка скрасила неприступное еще минуту назад лицо:
       - Какие же вы все дурочки, скажу я вам! - ласково сказала врачиха. - Тошнит - это нормально, даже хорошо. А соду не пей, она противная, а пользы от нее немного, можно сказать, совсем нет. Попробуй лучше черные сухарики с солью. Многим помогает...
      Неделя промелькнула незаметно. Татьяна и ждала и боялась встречи со Степановым. Боялась вплоть до того, что подумывала даже о том, чтобы уйти из библиотеки. Но это было бы невозможно. Все равно заставят отрабатывать месяц отступного. Да и ее домашний телефон Степанов прекрасно знал. Так что все было глупо, глупо, глупо. И абсолютно безысходно.
      Он появился за пять минут до обеденного перерыва. Мельком поздоровавшись с Таней, он сразу обратился к Наталье Сергеевне:
       - Наталья Сергеевна, голубушка, выручайте. Одолжите мне на сегодня вашу дражайшую сотрудницу. Горю ярким пламенем!
      Он обернулся к Тане и заговорщицки ей подмигнул, продолжив тотчас же свою пламенную речь:
       - Мне нужно срочно сделать расклейку для книги. Я не просто зашиваюсь, я - суперзашиваюсь... Только вы меня и можете спасти.
       - А вы с нею самою-то договорились? - подозрительно прищурилась Наталья Сергеевна, поправляя выбившиеся из пучка шпильки.
       - Да-да, - Татьяна не сразу поняла, что это она сама с такой радостью и самозабвением врет, - мы с Игорем Германовичем по телефону договаривались...
       - Это когда же? Ведь вы же, Игорь Германович только что с поезда, как я погляжу.
      Глаза Натальи Сергеевны горели жаждой разоблачения, она смотрела на огромную дорожную сумку в руке Степанова. Своей недюжинной женской интуицией старой сплетницы она чуяла какой-то подвох. Но все же полной уверенности у нее не было.
       - Так это же и есть та самая рукопись. Такая, я вам скажу, глыба, - голос Степанова был нежен и крайне убедителен.
      Степанов с деланным усилием выжал сумку над собою наподобие двухпудовой гири. Таня на мгновение даже подумала, что ей и вправду придется править и расклеивать какую-то чудовищно огромную рукопись.
       - Ладно, забирайте вашу помощницу. Ваше счастье - все в отпусках. Как-нибудь сама управлюсь. Только рукописи в следующий раз в чемоданах носите. А то, неровен час - помнутся.
      Наталья Сергеевна ехидно улыбнулась Степанову, а Тане украдкой показала традиционным жестом большого пальца: мол, ничего жених, годится! Не зевай, Танька! Таня то краснела, то бледнела, собирая в сумочку свои нехитрые пожитки - зеркальце с пудрой из ящика стола и тюбик с помадой оттуда же.
       - Будет сделано, не извольте сумлеваться, - отрапортовал Степанов, по-военному прикладывая руку к голове, а потом - к сердцу.
      Днем в "Космосе" на улице Горького было тихо и спокойно. Особенно на втором этаже. Это вечерами здесь, в популярном кафе, стоял дым столбом, и гул голосов был сродни вокзальному, не хватало лишь пронзительных гудков поездов и кислого вокзального запаха. Но их с лихвой заменяли "выстрелы" шампанского и невероятно громкая музыка.
      Игорь Германович и Таня сидели за столиком у ограждения и могли видеть все, что происходит на первом этаже. Но это их мало занимало.
      Игорь Германович рассказывал о Петербурге.
      И самое странное было то, что Татьяна даже забыла, зачем они, собственно, сюда пришли. Она забыла и про мороженое, которое стояло перед ней и медленно таяло. Но самое главное - она даже не ждала объяснений, настолько увлекательным рассказчиком был Степанов. Тем более что утром она решила сказать ему, что не может быть его женой, потому что, потому что...
      Она еще не знала, как рассказать Степанову, почему же все-таки она отказывает ему.
       - А по ночам, Танюша, кони с Аничкова моста освобождаются от пут и по Невскому, по Невскому, по правой стороне отправляются на площадь Декабристов. Сам Медный всадник в это время прогуливается вдоль гранитных набережных, осматривая свои владения, а Аничковы кони и его скакун пасутся на газонах около Исакиевского собора. А с утра дворники удивляются, кто же это так чисто подъел траву и листву с нижних веток деревьев. На Дворцовой же площади по ночам и вовсе разыгрывается целое представление. Все окрестные памятники собираются вокруг колонны и ведут долгие интеллектуальные беседы. Это у них что-то вроде клуба по интересам. Иногда и московские монументы приезжают на эти сборища. Но не из самых заметных, а только те, чье отсутствие в течение двух-трех дней заметит лишь какой-нибудь въедливый краевед. Например, я там видел памятник Тимирязеву...
       - А где же это такой в Москве?
       - Вот видите, Танечка, вот он этим-то и пользуется. А стоит господин Тимирязев на Тверском бульваре, напротив здания ТАСС.
       - А, да-да-да, точно, помню. Он еще такой смешной, очень серый. Я и не знала, что это Тимирязев. Думала - революционер какой-нибудь.
      Степанов рассмеялся. И сделал глазами странное движение, словно прочертил взглядом в воздухе спираль, упирающуюся прямо-таки в центр вазочки с полурастаявшими шариками мороженого.
       - Девушка, милая, можно вас на минуточку? - полуобернувшись, поманил он толстенькую, на удивление любезную официантку.
      Та аж расцвела:
       - Что-то еще хотите заказать?
       - Да-да, непременно. Принесите-ка нам шампанского.
       - Сладкого или полусухого?
       - Какого? - спросил Степанов у Тани.
      И, не дождавшись ответа, точнее даже - не дожидаясь ответа, сказал:
       - Конечно же, сладкого.
       - По двести грамм?
       - Обижаете, несите уж бутылку. У нас сегодня большой праздник.
      Официантка понимающе заулыбалась, принесла шампанское, и начала его открывать. Но Степанов предпочел это сделать сам, причем сумел открыть бутылку так, что и пробка хлопнула и не вылилось ни капли. Лишь легкий дымок заклубился над темно-зеленым горлышком.
       - Ну, вы мастер, - кокетливо сказала официантка и поспешила оставить их наедине.
       - Итак, Танюша, за нас с вами?.. - Степанов вопросительно приподнял брови и заглянул в самую глубину Таниных глаз.
      Таня не успела ответить.
      За столиком прямо под ними раздался громкий рев. А вслед за ним пронзительный резкий шепот двух голосов - мужского и женского. Этот шепот был едва ли не громче, чем крик. Внизу явно разыгрывалась пренеприятнейшая семейная сцена.
       - Я же тебе говорила, что надо идти в кафе попроще! Все эти твои барские замашки при нищенской зарплате! - выговаривала своему тщедушному мужу-очкарику упитанная, ярко накрашенная и совсем небедного вида дама. - А Витенька чем виноват перед тобой? Тем, что ему есть захотелось? Купи хоть бутерброд с сыром ребенку, если на большее не заработал.
       - Замолчи, дура! - очкарик оказался не робкого десятка. - Твой ребенок на глазах от обжорства пухнет. На него никаких бутербродов не напасешься.
       - Ах, мой ребенок! Пойдем отсюда, Витенька, от этого изверга, я тебе сладкую булочку куплю!
      Дама буквально выволокла из-за стола рыдающего шарообразного сына и потащила его к выходу. Постепенно рев стих, но не потому, что маленький толстяк прекратил плакать, просто они с мамочкой вышли из помещения "Космоса".
      Очкарик, проводив их взглядом, подозвал официантку и заказал ей сто пятьдесят коньяка. Видимо, он зарабатывал все же немного больше, чем на бутерброд с сыром. И отказывал сыну из чисто педагогических соображений. Или медицинских?
       - Н-да, - протянул Степанов.
      Наклонившись к Тане, он тихо и многозначительно добавил:
       - Надеюсь, что у нас с вами так никогда не будет... Итак, за нас!
      Он торжественно поднял бокал. Пузырьки в шампанском искрились и лопались и были почти как живые. Таня почувствовала, что больше не в силах сдерживать слезы. И, конечно же, разрыдалась. Ну, не так пронзительно и артистично, как давешний ребенок, но все же достаточно по-детски.
      Испугавшийся Степанов извлек из пиджака громадный клетчатый платок:
       - Вот уж, честное слово, никогда не думал, что слезы передаются по воздуху, как инфекция. Таня, что-то случилось?
      Голос его стал тихим и серьезным, Таня подняла на него глаза, полные слез:
       - Я... я...
      Это была последняя возможность к отступлению, но Таня не воспользовалась ею.
       - Я...
      Голос ее стал строгим и каким-то чужим, каким-то далеким, словно доносящимся из другого конца полупустого зала:
       - Я не могу выйти за вас замуж.
       - Почему?
      Тоже издалека она скорее поняла, чем услышала вопрос Степанова.
       - Потому что у меня будет ребенок... Чужой ребенок... Не ваш ребенок...
       - Ну, это-то я понимаю, - растерянно сказал Степанов и почему-то улыбнулся.
      Хотя он должен был бы разозлиться или расстроиться хотя бы, как представлялось Тане.
      Таня сквозь слезы взглянула на него. Он сидел, выпрямившись, на стуле, и смотрел как бы сквозь нее. Он сидел так и смотрел - спокойный, неестественно спокойный, только очень бледный, словно загар вдруг исчез с лица, и на лбу его выступили бисеренки пота.
       - Так вас, Танечка, все же можно поздравить? Когда же ваша свадьба?
       - Свадьбы никакой не будет. Он женился на моей подруге...
       - Так, так... - Степанов постучал костяшками пальцев по столику.
      Чуть помолчав, он спросил:
       - Конечно же, на лучшей подруге?
      У нее от удивления даже слезы, кажется, высохли.
       - А откуда вы это знаете? - изумилась Таня, округлив глаза.
       - Ну, во-первых, я все-таки писатель. Во-вторых, мне не восемнадцать, а тридцать восемь...
       - Почти, - уточнила Таня.
       - Почти, - согласился Степанов, - ну, а в третьих, я уже дважды был женат... Таким образом, у меня столько недостатков, что то, что вы вдруг посчитали препятствием... Если, конечно, нет других, мне пока неведомых...
      Таня отрицательно покачала головой.
       - Тогда мы будем ждать этого ребенка вместе. В конце концов, - Степанов ласково коснулся ее руки, - дети - это цветы жизни, как ни банально это звучит. Родители знают?
      Таня опять отрицательно покачала головой.
       - Ну, вот и хорошо. Будем считать, что все решено, дитя мое.
      Степанов опять поднял бокал с почти выдохшимся шампанским. И подмигнул ей вдруг как-то смешно и хитро:
       - Итак, за нас!
      Таня чуть пригубила вкусное вино и впервые за несколько недель улыбнулась по-настоящему. Она вытерла последние слезы клетчатым платком Степанова, с удовольствием вдыхая знакомый терпкий и чуть горьковатый аромат хорошего одеколона.
       - Паспорт у тебя с собой?
       - А зачем?
       - Ну, в наших ЗАГСах его требуют. Зачем - объяснить не могу. Но что требуют - это точно.
      И они дружно рассмеялись. На столе оставалась почти полная бутылка шампанского.
      Пройдя немного вниз по улице Горького, они свернули в проезд Художественного театра.
       - Мы поедем с тобой в Грибоедовский ЗАГС. Там на самом деле женят только тех, кто впервые отваживается на это предприятие, но у меня там есть одна да-авняя знакомая. Так что, надеюсь, никаких проблем не будет.
       - Это нам ехать до "Лермонтовской"?
       - Что-то вроде того. Но у меня, кажется, есть для тебя маленький сюрприз.
      Он взял ее под локоть и приостановил прямо против входа во МХАТ.
       - Сюрпиз - это театр?
       - Не совсем, - засмеялся Степанов. - Скажи-ка мне лучше, какая из этих трех машин тебе больше всего нравится?
      У бровки тротуара стояли старенький "москвичок" и две "Волги". Одна - синяя, другая - невиданного серебристого цвета, что делало похожей ее не на машину, а на огромную фантастическую рыбину.
       - Вот эта, - не колеблясь, показала Таня на серебристую.
       - Я так и думал, - серьезно сказал Степанов.
      И зачем-то стал рыться в кармане брюк. Откуда довольно быстро выудил ключи с красивым брелком. Он отпер красавицу-"Волгу" и распахнул перед Таней дверцу, забросив прежде на заднее сидение сумку с "рукописью".
       - Знакомься, Танюш! Это моя частная собственность. Я искренне рад, что тебе понравилось применение моего последнего гонорара!
      Изумленная Таня удобно устроилась на переднем сидении, провалившись в мягкое кресло:
       - Так, выходит, что вы - жених с приданым? - с невинным видом спросила она Степанова.
      Тот рассмеялся, заводя двигатель:
       - Ну, слава богу, очнулась!.. Но у меня будет к тебе одна серьезнейшая просьба, - сказал он необычайно, подчеркнуто строго.
       - Какая? - сейчас Таня уже была готова выполнить любую его просьбу.
       - Никогда больше не называй меня на "вы". А то разведусь, не женившись.
       - Ну, известное дело! Вам же не впервой! Ой-ей-ей, извини... Игорь.
       - Вот так-то оно лучше, - кивнул Степанов и резко нажал на газ.
      И чуть не задавил знаменитого актера Олега Ефремова, испуганно отшатнувшегося от машины и отчаянно закрутившего пальцем у виска.
       - Те же и три тополя на Плющихе, - мрачно сказал Степанов, выруливая на Горького.
      Таня скисла от смеха.
      В ЗАГСе у них приняли заявления буквально за несколько минут. Но потом Игорь оставил Татьяну на диванчике у зеркала в холле и куда-то умчался.
      Таня тем временем с интересом наблюдала за женихами и невестами, ожидавшими своей очереди. Она представила себя в этой роли и посмотрелась в зеркало. Да... Для невесты она, скажем так, несколько растрепана... Зато вполне ничего. Таня кокетливо склонила голову набок и на щеке ее появилась ямочка. Она ободряюще улыбнулась своему отражению.
       - Хороша, хороша!
      Игорь подошел незаметно откуда-то сбоку, потому что отражения его в зеркале Таня не заметила. Он обнял ее за плечи и легонько поцеловал в висок.
      И Таня почувствовала, что на глаза в который уж раз за день наворачиваются слезы. Но уже совсем иные - счастливые и светлые. На переднем сидении автомобиля лежал огромный букет алых роз.
       - Здесь ровно тринадцать, - сказал Степанов, заметив, что Таня пытается их сосчитать.
       - Тринадцать? - удивилась Таня.
       - Именно. Самое счастливое число.
      Степанов назидательно поднял указательный палец и разъяснил:
       - Ты, возможно, и не заметила, но познакомились мы с тобой аккурат тринадцатого.
       - Ах, да... - словно бы припоминая, сказала Таня, - Это когда ты записался в библиотеку, в которой был давно записан? Обманул когда бедную библиотекаршу?
       - И был прощен, - подчеркнул Степанов, склоняясь к ней.
      И тогда Таня поцеловала его в щеку. И с изумлением увидела, что красивый, уверенный в себе Степанов смущенно покраснел.
      Поехать они решили на Воробьевы горы, а вечером - на этом особенно настаивал Степанов - им предстояло знакомство с Таниными родителями.
      Вид Москвы с Воробьевых гор как всегда поражал. Высотные здания, купола церквей, дымящие в отдалении трубы, голубое небо и благородная желтизна едва начинающейся осени не подавляли своей величественность, а словно приобщали к этому огромному и живому городу.
       - Когда я в первый раз приехал в Москву, - рассказывал Тане Степанов, - я сразу же пришел сюда. И знаешь, почему?
       - Почему же?
       - Потому, что я сразу хотел окинуть Москву одним взглядом. Конечно же, я приехал ее завоевывать. Как и все провинциалы во все времена. У меня за плечами была ростовская средняя школа, несколько публикаций в местной молодежной газете, огромные амбиции и три художественных рассказа. Я, конечно же, мечтал пообщаться с кем-то из мэтров. Помнишь, как это у Пушкина: "Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил"?
       - Опять на знание классики меня проверяешь?
       - Упаси боже, - с деланным испугом сказал Степанов.
      И продолжил свой рассказ:
       - Я уже не помню, каким таким хитрым образом добыл адрес знаменитого Кавелина. Телефонного номера у меня не было, поэтому я решил заявиться просто так. Он жил в писательском доме в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковки. Как ни странно, все получилось вполне классически...
      Степанов обнял Таню за талию и спросил заботливо:
       - Тебе не холодно?
       - Нет-нет, рассказывай, мне интересно.
       - То есть, когда я позвонил в дверь, открыл мне сам Венедикт Александрович. Когда я довольно путано объяснил ему, зачем пришел, он для начала попенял мне за то, что без звонка обычно в гости не ходят, но все-таки пригласил в свой кабинет. И взял мои рассказы... Потом я приходил к нему еще и еще. Именно он дал мне рекомендацию в Литературный институт. Только...
       - Что только?
       - Я изменил ему...
       - Как изменил?
       - В конце концов стал детским писателем. Сам не знаю, почему. Венедикт Александрович недолюбливал детских писателей, может, у него были на то свои таинственные причины. Может, ему кто из наших ногу отдавил? Любимую притом мозоль? Но меня он, кажется, простил. Вероятно потому, что ко времени выхода моих первых книг у него пошли внуки, и он им мои книжки читал. Я сам это видел, у него на даче в Переделкине.
       - А сколько же ты написал книг?
       - На сегодняшний день у меня их вышло двадцать две. Правда, некоторые довольно тоненькие. Еще два полнометражных фильма, и два мультфильма. В последнее время я больше пишу не для совсем маленьких, а для подростков... Ну, для таких, какой ты была всего-навсего года три-четыре назад...
       - У меня к тебе тоже будет одна очень серьезная просьба, - сказала Таня, снизу заглядывая в светлые и радостные глаза Степанова.
       - Всегда готов, - вытянулся в струнку Степанов, - заранее слушаюсь, и заранее повинуюсь!
       - Никогда больше не напоминай мне о нашей разнице в возрасте.
       - Хорошо-хорошо, тем более, что мне это только выгодно...
      Уже солнце скрылось за высотным зданием Университета и огромная тень коснулась своим острием другой стороны Москва-реки. Таня взяла запястье Степанова, взглянула на циферблат часов и вздохнула:
       - Уже пора.
      Им очень не хотелось уходить отсюда, ведь здесь они по-настоящему впервые говорили, можно сказать, познакомились, и знакомство оказалось очень даже приятным. Но... Их ждало еще одно знакомство, и время, по Таниным подсчетам, уже пришло.
       - Боишься, Танюш? - Степанов заглянул ей в глаза и указательным пальцем дотронулся до кончика ее носа, словно бибикнул в воображаемый звонок.
       - Немного, - честно ответила она. - Я никогда об этом не задумывалась, но сейчас мне кажется, что у меня очень строгие родители...
       - В таком случае им очень повезло.
       - Почему это?
       - Потому как я тоже невероятно строг, - поймав ее взгляд, он добавил, - с теми, кого люблю.
      По телефону Татьяна успела предупредить родителей, что придет не одна. Степанов запретил ей что-либо объяснять заранее:
       - Понимаешь ли, Таня, я человек старомодный. Посему я просто обязан по всей форме попросить у родителей твоей руки...
       - А если они тебе ее не отдадут...
       - Кого ее? - не понял он.
       - Мою руку.
       - Ну... Тогда, видимо, мне придется просто умыкнуть тебя.
       - Как человеку крайне старомодному?
       - Исключительно поэтому, - рассмеялся Степанов:
       - Конечно, потом я все объясню твоим родителям, приведу несколько ярких примеров из русской классики: "Метель", например...
       - Ну, что касается литературы, то здесь вы найдете общий язык. Только хочу тебя сразу предупредить, чтобы ты не затевал филологических споров. Особенно с папой. А то у тебя просто не останется времени на обсуждение проблем, связанных с такой мелочью, как моя рука.
       - Мама, папа! Это - Игорь Германович, Степанов, писатель. Мой добрый знакомый!
      Таня выпалила заготовленную фразу прямо с порога и отступила в сторону, словно покидая поле боя и с интересом наблюдая, как будут развиваться события дальше. Она очень многого ждала от этой встречи, даже как бы загадала про себя: если знакомство пройдет без сучка, без задоринки, то вся их будущая совместная жизнь с Игорем Германовичем не мираж, не Фата-Моргана, а настоящая реальность.
      Пропуская вперед Степанова, краем глаза она заметила, что отец с матерью перекинулись несколько удивленными взглядами. Точнее, эти взгляды вполне даже можно было назвать изумленными. Да, роскошный букет роз в ее руках вполне мог навести на мысли более чем определенные. Она даже подумала о том, что их следовало хотя бы немного подготовить к визиту столь солидного жениха.
      Но... Если честно, то она и сама-то не совсем была готова к такому повороту в своей судьбе. С другой стороны - отступать все равно было некуда. Тане, как ей показалось, пришло в голову самое разумное решение: подойдя к маме, она вручила ей букет.
       - Наталья Юрьевна, Танина мама.
      Таня увидела, как расплылась в улыбке мама, когда Степанов почтительно поцеловал ее руку. Причем поцеловал так, будто это дело для него самое обычное.
       - Константин Петрович Воробьев. Соответственно, Танин папа.
      Мужчины обменялись крепким рукопожатием.
       - Прошу к столу, - пригласила Наталья Юрьевна в гостиную, где был накрыт не роскошный, но вполне пристойный стол.
      Татьяна заметила, что в центре стола, словно главная гостья, стоит бутылка любимого отцовского коньяка. Из специальных запасов, которые использовались лишь в самых торжественных и важных случаях, например, когда их дом посещал кто-либо из светил европейской или американской науки, или сам ректор университета, с которым отца связывала еще студенческая дружба.
       - Стало быть, вы - писатель? - разливая в рюмки коньяк, поинтересовался Константин Петрович с таким видом, будто его более всего на свете интересовала профессия гостя, а не то, с какой такой стати и с какими целями он здесь оказался рядом с его дочерью.
       - Да, детский, - с абсолютно серьезным выражением на лице ответил Степанов.
       - А-а-а, значит, вы детей любите, - тонко подметил отец с некоторым оттенком ядовитости в голосе.
      Таня так и прыснула в кулак, и поймала строго-удивленный взгляд матери.
       - Да-да, собственно, по этому поводу я к вам и пришел, - очень спокойно сказал Степанов и внезапно улыбнулся так радостно и открыто, что родители Тани не могли не улыбнуться в ответ.
       - Да-да, - повторил он, поднимаясь из-за стола с рюмкой в руке. - Как это ни покажется вам странным и самонадеянным с моей стороны, но я пришел...
       - Мы пришли, - вставила Татьяна.
       - Мы пришли... Нет, извини, Таня, все-таки я пришел... просить у вас, многоуважаемая Наталья Юрьевна и Константин Петрович, руки вашей дочери. Можете меня хоть расстрелять, но это так.
       - Знаете, многоуважаемый Игорь Германович, присядьте-ка и давайте для начала выпьем. А то у меня все это в голове не сразу укладывается. Хотя нечто подобное от своей дочери я ожидал. Она всегда была слишком самостоятельной, - и Константин Петрович то ли в шутку, то ли всерьез погрозил дочери пальцем.
      Таня почувствовала, что щеки ее пылают, хотя ей совсем не было жарко.
      Мужчины выпили по целой, мать лишь пригубила коньяк, а Татьяне на правах младшей налито не было.
      Ну и хорошо, что не налили, потому как хотя коньяк и был превосходным, как утверждал отец, но на Танин вкус это все-таки была настойка из клопов. По запаху - уж точно. А Светка однажды даже попробовала, конечно же, в отсутствие родителей, и сказала, что и на вкус препротивный - совсем не сладкий.
       - Итак, вы пришли с самыми серьезными намерениями, - Константин Петрович откинулся на спинку стула, а Наталья Юрьевна, видимо, для того, чтобы сгладить возможную неловкость, стала торопливо раскладывать по тарелкам салат.
      "Когда же она только успела салат сварганить?" - мысленно удивлялась Татьяна, с удовольствием уминая свой любимый "оливье".
       - Серьезней не бывает. Спасибо, - Степанов успевал отвечать как бы на два фронта, почувствовав сразу, что Наталья Юрьевна в любом случае скорее его сторонница, чем противница. Да и отец, похоже, не был на деле таким суровым, каким пытался казаться.
      После третьей рюмки волшебного коньяка мужчины, казалось, уже сдружились, если не навеки, то, по крайней мере, на этот вечер. Дабы закрепить настоящую мужскую дружбу, они отправились на кухню курить.
       - Ну, как же это так, Танечка? - растерянно спросила Наталья Юрьевна у дочери.
       - Так получилось, мам. Как-то само собой. Он тебе понравился?
       - Ты знаешь, как ни странно, - да.
       - А почему должно быть странно?
       - Ну, вот будет у тебя дочь, тогда поймешь...
      Наталья Юрьевна ласково потрепала ее по щеке и прислушалась:
       - Ну-ка, ну-ка, кажется... Похоже, они обо всем договорятся!
      Таня, следуя взгляду матери, подошла к двери и тоже вслушалась. Из кухни доносились уже достаточно возбужденные голоса. Но вместо своего имени Таня услышала с детства знакомые имена. Федор Михайлович, Михаил Юрьевич, Александр Сергеевич.
      Переглянувшись, они с матерью рассмеялись.
      В конце концов, решили, что свадьбу сыграют скромно, по-домашнему.
      Прощаясь с Натальей Юрьевной (Константин Петрович непременно собирался проводить гостя), Игорь Германович попросил разрешения зайти утром:
       - А то я тут у вашего дома машину оставлю. Как человек законопослушный, я не могу себе позволить ездить за рулем после коньячка.
      Татьяна опять прыснула, вспомнив шампанское и чуть было не задавленного Олега Ефремова.
      Светка была, как всегда, всклокоченной и возбужденной, будто бы не пользовалась лифтом, а мчалась на их седьмой этаж через две ступеньки.
       - Воробьева, - закричала она прямо с порога. - Открывай! Немедленно!
      И, даже не удосужившись проверить, Таня ли отпирает дверь, впихнула в щель открывающейся на цепочке двери свой влажный зонтик. На улице шел дождь и, наверное, достаточно сильный, раз Светка выползла из дома с этим огромным допотопным зонтом.
       - Ну, открывай же скорее, раз я тебя наконец-то дома застукала!
       - Свет, - взмолилась Таня, - ну убери это мокрое чудо света, я ж цепочку не могу отстегнуть.
       - Чой-то ты не можешь?
       - Да твой зонт допотопный мне прямо в центр туловища уткнулся и подойти не дает. Вот чего, Голубева ты моя распрекрасная!
       - Ну, так бы сразу и сказала, - миролюбивая Светка еле вытащила огромный черный зонтище из дверного проема. - Тань, а правда, клевый зонтик? Как из прошлого века! Называется - ретро.
      Таня, открыв дверь и пропуская мокрую подругу в квартиру, с сомнением оглядела Светкино сокровище.
       - Что ретро, это ты точно заметила, а вот насчет прошлого века... О! А это что?
       - Ну?! Красиво жить не запретишь! Да дыра это, что ж еще. Не то моль проела, не то вражья пуля залетела, - веселилась Светка.
       - А-а-а, - Таня с пониманием оглядела подругу, - то-то ты мокрая, как мышь...
       - Ну, давай подруга, докладывай!
      Светка по-хозяйски устроилась на диване в Таниной комнате и, схватив бутерброд с сыром, которым Таня закусывала чтение томика Чехова, моментально проглотила его. И тут же восхитилась:
       - Ого! Сыр-то, никак - швейцарский?
       - Швейцарский, швейцарский, а что докладывать-то? - Таня притворилась, что не понимает.
      Ведь ясное дело, не произведения же Чехова интересовали ее взлохмаченную промокшую подружку! Светка всегда интересовалась исключительно делами любовными. Ну, или в самом крайнем случае, тряпичными. Это когда уж совсем ничего не происходило интересненького.
       - Да о мистере своем Иксе докладывай, Танька ты бестолковая! Тань, а хочешь, мы на него погадаем? Я пасьянсик новый знаю - закачаешься! Семь мертвецов называется! Если сойдется, мистер Икс - навеки твой, честное благородное!
       - Семь мертвецов? Ужас какой!
       - Ну, не хочешь мертвецов, я еще "Узника" знаю. Это один мужик сидел двадцать лет в тюрьме, ну, в замке старинном, откуда убежать невозможно, и раскладывал этот пасьянс. На двадцатый год пасьянс сошелся, и он убежал! Представляешь?
       - Представляю, - с сомнением ответила Таня.
       - Но ты не боись, Воробьева, я позавчера раскладывала, так у меня подряд четыре раза сошлось. А тот - двадцать лет! Это ж полный атас. Так что, раскинем, а? А то руки чешутся! Ой, Тань, я ж тебе про Леркину свадьбу не рассказывала?
       - Нет, - с облегчением сказала Таня.
      Все-таки эта Светкина манера скакать галопом от одной темы к другой иногда была очень даже кстати. Тане совсем не хотелось рассказывать подробно о Степанове, пока не хотелось, во всяком случае.
      За последнюю неделю она, казалось, повзрослела на несколько лет, и Светка казалась ей такой маленькой, такой беззаботной...
       - Расскажи, Свет, что там и как?
      Таня с радостью заметила, что даже упоминание о Сашиной свадьбе ничуть не задело ее, словно это была свадьба каких-то совсем дальних знакомых.
      Так, встречались когда-то на морском берегу, камешки вместе собирали, ракушки. А после разъехались каждый в свой город. Каждый в свой угол, в свой дом. Остались только ракушечный браслетик и полувыцветшая фотография на фоне морского прибоя с надписью: "лето такого-то года ". Когда-нибудь удастся увидеться? - да вряд ли. Разная жизнь - разная судьба.
       - Ну, свадьба была - полный атас! То есть сначала все так чинно, благородно. Марш Мендельсона, любовь до гроба, кольца. У Лерки платье было то же, что на выпускном, только розу белую приколола у ворота и все. И Корабельников в том же костюме, сиял как блин масляный: Лерочка - то, Лерочка - се. Фыр-фыр, восемь дыр, девять дыр, сколько Лерочка захочет, как Лерочка скажет...
      Светлана скривила лицо, соорудив на нем умильно-масляную физиономию с трогательно приподнятыми бровями, удивительно и похожую и непохожую на выражение Сашиного лица. Во всяком случае, Таня не видела его таким просительным и немного униженным, как это пыталась изобразить Светка.
       - Светка, не паясничай, - строго сказала Таня, стараясь не рассмеяться.
      Светке только волю дай, так ничего не узнаешь, зато многое увидишь. Ну, в смысле, гримас много увидишь, причем удивительно узнаваемых и ехидных гримас.
       - Я серьезна, как никогда. А так как я никогда не серьезна...
       - Светка, - строго прикрикнула Таня.
      И та, наконец, смилостивилась:
       - Ладно, ладно, так уж и быть. Итак, докладываю. В ЗАГСе все было чинно и благородно. Как в могиле, потому что холодно. Представляешь, на улице жара, пот ручьями льется, а там, как в склепе. Ну, значит, обетами обменялись, кольца нацепили и - к Лерке домой. Там уже ее матушка напекла и наготовила ужас сколько всего. Даже икра черная была, я специально поближе села, а то ведь знаешь, икру вечно первой сметают. А потом, на горячее...
       - Светка, да ты про свадьбу рассказывай! Кто из наших-то был?
       - Ну, Тань, вечно ты на самом вкусном меня затыкаешь! - на секунду надулась Светлана, но тут же затрещала вновь. - Ну так вот, из класса там была только я, да Сережка Бессонов, они ж с Леркой в одном подъезде живут. А Корабельников еще притащил свидетелем Агеева, а тот свою парочку прихватил, Ольку Сурикову из "Б". Но самое главное, знаешь, кого Лерка пригласила?
       - Папу римского, не иначе, судя по твоей хитрой физиономии. Угадала?
       - Ни в жисть не догадаешься! Вихарева - вот кого! Они-то с Корабельниковым и подрались. Полный отпад! Корабельникову не то почудилось, не то и вправду заметил, как Вихарев Лерку поцеловал совсем не по-братски где-то в темном коридоре. Не то Сашка выпускной вспомнил, ну, в общем, полный вперед!
       - Так что, серьезно подрались?
       - А то! У Корабельникова ухо - ак алые паруса, Вихарев из носа кровью каплет... А мамаша Сашкина говорит, я случайно услышала: я, говорит, разрешение свое назад заберу, и брак этот недействительным признают. А на нее, говорит, еще и в суд подам - за совращение несовершеннолетних.
       - Свет, ну не тарахти ты так, я ж ничего не понимаю, абсолютно ничего. Скачешь, как ковбой, не разбирая дороги. Какое разрешение? Кому говорит?
       - Да тетке какой-то она говорила на кухне, а я случайно услышала. А разрешение какое? Да элементарное, - веселилась вовсю Светка, - Корабельников-то еще младенчик, ему восемнадцати-то нет, вот ему родители разрешение на брак подписывали. Представляешь, они сыночку своему подписывают разрешение, а сыночкина невеста с другим на свадьбе жамкается, да еще сыночку их ухо на собственной свадьбе подбивают!
       - Картиночка, достойная пера... Так чем же все закончилось?
       - Да все уладилось как-то. Сашка матери что-то нашептал, с Лерочкой они дружно под "горько" поцеловались раз мильон при красном свете подбитого уха. И все тут. Жить они будут у Сашки - у нее совсем тесно. Но вот помяни мое слово - недолго проживут.
       - Почему ты так думаешь?
       - Ну, как-то все это...
       - Как?
       - Да случайно как-то! Так, Воробьева, теперь признавайся: кто, что, как и почему? Учти, я не уйду, пока все не расскажешь.
      В подтверждение своих слов Светка поудобнее устроилась на диванчике, положив под каждый бок по подушке для устойчивости.
      Таня набрала в себя побольше воздуха для храбрости и призналась:
       - Свет, а ведь я тоже замуж выхожу.
      Аккуратные, вышитые крестиком подушки полетели в разные стороны от Светки. А сама она завалилась на диван и задрыгала по обыкновению изо всех сил длинными загорелыми ногами, что означало наивысшую степень восторга и экзальтации:
       - Ой, Танька, я в отпаде! Ой, убила наповал! Что ж ты молчишь?! Это он? Мой мистер Икс?
       - Именно. Только почему это твой? - ревниво поинтересовалась Таня.
       - Я его придумала, а ты - хвать, прям из-под носа! Ты меня приглашаешь?
       - Тебя попробуй, не пригласи, - проворчала Таня, - икра прокиснет. Будешь свидетельницей?
       - А то! Еще спрашиваешь!
      И Светка, вскочив с дивана, принялась обнимать подругу с такой силой, что свадьба оказалась под серьезной угрозой. Ведь жизнь невесты висела прямо-таки на волоске из-за абсолютно серьезной угрозы удушения.
       - Тань, - вдруг лицо Светланы стало и испуганным и просветленным одновременно, - а у него свидетелем кто будет? Мистер Игрек?
      И такая надежда светилась в глазах подруги, что Таня не могла не рассмеяться.
      Но Светка стала еще серьезней:
       - Все, Воробьева, твоя участь решена, ты женишься, так что срочно гадаем на меня и Игрека. Тащи скорее карты. Я ентого Игрека сейчас на "узника" проверю. Как ты думаешь, дрогнет?
      И Игрек дрогнул. Сложнейший "узник" сошелся у Светки с первого же захода.
       - Интересно, - задумчиво сказала Светка, - чем это тот арестант двадцать лет занимался, если такой дохленький пасьянс у него не сходился? Как ты думаешь, Тань? Может он был слегка слабоумный?
      К огромному Светкиному разочарованию мистер Игрек - свидетель Степанова по фамилии Оладьин, некоторым образом подкачал. Во-первых, если еще не принимать во внимание потешную фамилию, он был толстым, как шар. Во-вторых, как сказал Степанов, у него была не только жена, но и трое детей. Пришлось Светке утешаться вкусной едой и обществом подруги.
      Хотя в какой-то момент, зайдя на кухню с порцией грязных тарелок, Таня услышала, как выпившая любимого шампанского Светка втолковывает вполне накачавшемуся Оладьину:
       - Ну, ладно, Сереж, пусть ты оказался и не очень-то молоденький, и детей у тебя что-то многовато для мистера Игрека, но, знаешь что?
       - Что? - покорно спросил ее пьяненький Оладиьн, сняв с носа очки и задумчиво разглядывая их.
       - Мы с тобой будем дружить семьями, понял?
       - Понял, - покорно отвечал Оладьин.
       - Будем? - грозно вопрошала Светка.
       - Будем! - уверенно отвечал Оладьин.
      И Таня чуть не выронила тарелки, на мгновение представив себе, как дружат эти непохожие семьи - многодетные Оладьины и Светка со своей вечно поддатой мамашей. Свидетели невесту так и не приметили, разрабатывая планы настоящей человеческой дружбы.
      Свадьбу праздновали по-домашнему, у Тани. Со стороны Степанова и были только вот толстый Оладьин и еще милейшая пожилая дама.
       - Мой любимый редактор, Александра Матвеевна, - представил ее Степанов и бережно усадил старушку за стол, где она и просидела весь вечер, вставляя иногда правильно составленные фразы высоким, звонким, неожиданно молодым голосом.
      От Тани на торжественной церемонии присутствовали только родители, подруга-свидетельница Светлана, да чуть позже пришел друг отца, ректор университета, который, выпив коньячку, стал рассказывать Степанову, какой он помнит Танюшку. Почему-то после каждой рюмки рост впервые увиденной Танюшки становился все ниже и ниже, зато понятливость ее и красота грозили превзойти все понятия о возможностях человечества.
      На протяжении всего вечера Таня со все нарастающим ужасом ожидала того момента, когда станет понятно, что свадебное торжество закончено. Тогда ей с Игорем нужно будет ехать в его квартиру. Точнее, теперь уже - в их квартиру.
      А пугало ее то, что неминуемо должно было произойти в этой самой квартире.
      До самой свадьбы их интимные отношения сводились лишь к мимолетным, очень нежным поцелуям. Эти поцелуи и легкие прикосновения волновали Таню, ей хотелось в такие моменты не отпускать от себя Игоря. Хотелось взъерошить его короткие темные волосы, погладить по щеке ладонью, а потом прильнуть к ней своей щекой. Хотелось смотреть в его глаза, смотреть на него, любоваться им, таким высоким, стройным, ловким.
      Тане нравилась его открытая улыбка, его манера подтрунивать над нею, нравились его руки, голос... Ей хотелось, чтобы его рука обнимала ее за плечи, чуть поглаживая мизинцем ключицу...
      Но... - не больше того.
      Ее крохотный сексуальный опыт, завершившийся Сашиным предательством, не требовал ни повторения, ни пополнения впечатлений. Наверное, ее просто-напросто пугало то недостойное завершение первой любви: Сашин неуверенный кивок, его удаляющаяся спина, а особенно - униженно склоненное к Лере лицо...
      Но торжество неминуемо завершалось.
       - Ну что, Танюш, пожалуй, нам пора? - спросил ее Степанов.
      Она стояла в своей девичьей комнатке, спрятавшись от немногочисленных гостей, и, упираясь лбом в стекло, смотрела в темноту за окном.
      Степанов подошел к ней, обнял за плечи, поцеловал в висок, развернул к себе лицом:
       - Избушка, избушка, повернись к мужу... - чуть слышно шептал Степанов, покрывая ее лицо мелкими быстрыми поцелуями.
      Таня ощущала на лице своем его теплое дыхание, ей были приятны эти его воздушные, но очень возбуждающие прикосновения. Она почувствовала, как горячая волна залила ее лицо. Поцелуи Степанова становились все чаще и все быстрее, он прижал ее к себе.
      И тут она ощутила, насколько он возбужден. И... Это испугало ее настолько, что она поразилась - она не ожидала такой своей реакции на это столь естественное проявление любви к ней ее мужа. Притом - красивого, умного, к тому же горячо любимого мужа.
       - Игорь... - прошептала она, пытаясь выскользнуть из его ставших вдруг очень настойчивыми рук.
       - Танюша, я так люблю тебя, - чень тихо сказал Степанов.
      И, чуть отстранившись, взял ее лицо в свои большие теплые ладони. И спросил:
       - Устала, малыш?
       - Немного, - улыбнулась Таня, радуясь передышке.
       - Сейчас поедем, - и Степанов поцеловал ее в кончик носа и в полуприкрытые глаза, - сейчас, Танюш. Попрощаемся с твоими?
       - Да, надо попрощаться, - вмиг осевшим голосом сказала Таня, глядя на мужа чуть снизу блестящими глазами с необычайно расширенными зрачками.
      В двухкомнатной квартире Степанова, расположенной неподалеку от станции "Беляево", было очень тихо и прохладно.
      Таня бывала здесь прежде - Степанов показывал ей свои апартаменты, как он называл эту уютную, с двумя балконами и длинным коридором, квартирку. Таню тогда поразило обилие книг, хотя уж в ее-то собственном доме книг было предостаточно. Но в квартире Степанова книги, казалось, были главными жильцами. Наверное, потому, что сам хозяин, как он рассказал Тане, пребывал в основном или за письменным столом, или на кухне. Но, несмотря на это, в квартире было очень уютно. Мягкие серые диваны в каждой из комнат и глубокие, столь же серо-серебристые кресла были даже на беглый взгляд гостеприимны.
      Он обнял ее, едва они вошли в квартиру, и, даже не дав ей снять плащ, поцеловал в самые губы властно и требовательно. Так, что у Тани закружилась голова от того необъяснимого ощущения, что они как бы стали одним человеком, сцепленным этим безудержным и страстным поцелуем. Казалось, что ушли прочь все сомнения и необъяснимый страх перед тем, что сегодня должно было произойти между ними. Тем важным, что должно было окончательно скрепить их брачный союз.
      Степанов, взяв Таню на руки, отнес ее в дальнюю комнату. Она и не заметила, как вдруг оказалась без плаща. А Игорь уже бережно расстегивал перламутровые маленькие пуговки на ее выпускном платье... Горячая истома словно заполнила Танину грудь, когда его нежные пальцы, а затем и губы дотронулись до ее обнажившегося плеча. Но вот Игорь прижал ее к себе еще ближе, настолько близко, что она уже не понимала, есть ли граница между ними, и она ощутила его страстное напряжение... И тут...
      Она сама не понимала, как это вдруг произошло. Словно давняя, из далекой прошлой жизни, сцена предстала перед ней. Вот Саша...
      Она потеряла сознание.
      Когда Таня очнулась, испуганный Степанов стоял перед нею на коленях, она сама лежала на диване. Ко лбу ее был приложен влажный прохладный компресс, а под нос ей Степанов дрожащей рукой подсовывал истошно пахнущую нашатырем ватку.
       - Наконец-то, девочка моя, я уж хотел "скорую" вызывать. Что с тобой?
       - Не знаю...
       - Тебе уже лучше?
       - Да, немного, - Таня попыталась встать, но Степанов твердо уложил ее, подоткнув лишь под голову большую подушку.
       - Может быть, все-таки врача?
       - Нет-нет, не надо...
      Таня понимала, что она должна все объяснить Игорю. Объяснить, что не может, просто физически не может стать его женой. Что она его любит тысячу раз, миллион раз, но - не может. Так же, как не может объяснить - почему.
       - Я... - она все же приподнялась на локте, чтобы лучше видеть его лицо.
      Он встревоженно вглядывался в Таню, казалось, его светлые глаза даже потемнели от волнения.
       - Игорь, - собрав всю свою решительность, сказала Таня, - я не смогу быть твоей женой.
       - Это как? - изумился Степанов.
       - Я... я не могу... Я люблю тебя, но... Не могу - не знаю почему...
      Она не договорила столь многозначительно, что, кажется, Степанов понял. Он встал и зашагал по комнате:
       - Та-а-ак...
      Она с испугом смотрела на него. Словно боялась, что он сейчас сделает что-то страшное. Нет, она боялась не за себя, а за него.
       - Та-а-к, - снова протянул Степанов.
      Он подошел к дивану, сел рядом с нею и посмотрел в глаза:
       - Девочка моя, - сказал он ласково, но Таня видела, с каким трудом даются ему слова, - я так долго ждал тебя. Я тебя столько ждал, что смогу подождать еще.
      На какое-то мгновение Тане показалось, что на глазах его сверкнули слезы. Но Степанов уже встал с дивана, подошел к шкафу и стал что-то разглядывать на его полках. Затем он начал вытаскивать оттуда белоснежное постельное белье.
       - Танюш, - сказал он ей, - я тебе постелю в той комнате. А то здесь у меня вроде бы как кабинет. И я иногда совсем рано начинаю работать. А тебе ведь нужно высыпаться. Ты не обидишься, если твоя спальня окажется меньших размеров, а?
       - Конечно, конечно, как тебе будет удобнее, - ответила Таня.
      И все-таки не удержалась - расплакалась.
       - Не плачь, не надо, девочка моя, - попросил Степанов и, как ребенка, погладил ее по голове.
      Она заснула мгновенно. Все волнения этого дня улетучились в мгновение, от одного лишь запаха свеженакрахмаленных простынь, пахнущих приятно лавандой и - немного - одеколоном Степанова.
      Она спала безмятежно, как младенец, со счастливой улыбкой на губах.
      А ее муж заснул лишь под утро в своем кабинете. Всю ночь он сидел на небольшой уютной кухне и курил, курил, курил. И глубокая морщина, незаметная прежде даже самому внимательному взгляду, пересекала его лоб глубокой напряженной бороздой.
      Степанов встречал Таню с Катькой в приемной роддома, придя туда в день выписки чуть ли не раньше врачей, во всяком случае, ему пришлось долго и настырно звонить в тугую кнопку звонка, после чего из-за двери выглянула заспанная пожилая медсестра в сбившейся набекрень белой шапочке.
       - Да не волнуйтесь вы так, папаша, - сказала она ему, ослепительно зевая, - погуляйте где-нибудь. Раньше полудня все равно никого не выпустят.
      Уложив громадный кулек с детским приданым в машину, Степанов отправился высвистывать жену в окошко.
      Начиналась весна. Почерневшие сугробы жались к обочинам тротуара как-то совсем жалобно, по-нищенски. А ведь еще месяц назад они все норовили выползти за отведенное им место, настаивая на своих правах с безапелляционной настырностью уверенных в себе хозяев жизни.
      С крыш уже вовсю капало - было еще слишком рано, а чуть позже, похоже, должна была начаться настоящая капель. День выдался по-весеннему солнечным и светлым. Словно природа приветствовала то радостное событие, ради которого и примчался Степанов ни свет ни заря к темно-серому зданию роддома.
      Только-только унесли наевшихся детей. Катька ела так самозабвенно, что заснула к концу кормления. Ее крошечные реснички были такие беленькие, почти невидимые, что при взгляде на них у Тани подкатывал комок к горлу от жалости и нежности: неужели она когда-то могла даже подумать о том, что ее ребенок, ее Катька, это чмокающее щекастое существо не должно появиться на свет? А на свете ей, Катьке, несмотря на то, что время от времени она истошно вопила, явно нравилось.
      Таня откинулась на подушку и только-только подумала о том, что, наконец-то сегодня ее выпишут, как услышала свист, напоминающий не то Сольвья-разбойника, не то призыв пацана-голубятника своим послушным птичкам. Она сразу поняла, кто это так рассвистелся под окном и улыбнулась. Степанов рассказывал ей о своих детских увлечениях, среди которых значилась и голубятня. Там много еще чего значилось: и кулачные бои, и покорение чердаков и крыш, и даже один привод в милицию за "распитие спиртных напитков в общественном месте".
      Она подошла к окну и помахала мужу рукой. Она уже почти привыкла так называть Степанова: ей даже очень стало нравиться это словосочетание "мой муж". "Мой муж" дикими жестами первобытного человека объяснил ей, что его отовсюду прогнали жестокие медсестры и бессердечные врачи, но он все равно не ушел. И будет именно здесь, под окнами, ждать ее до двенадцати часов.
      Таня столь же дурацкими жестами попробовала объяснить ему, чтобы он не торчал здесь, как волосок на лысине, а шел куда-нибудь погулять. В меру своих артистических способностей изобразив эту самую лысину и волосок на ней, она вспомнила с ужасом и о собственной прическе. Ведь сегодня - домой, а на кого она похожа! И тут же ей в голову пришел старый детский анекдот про лягушку, которая на вопрос почему она такая противная - зеленая, скользкая и бородавчатая, мечтательно ответила: "Это я болею. На самом-то деле я белая и пушистая".
      Ну, слава богу. Степанов, с очень загадочным видом, наконец-то скрылся за углом здания. Таня вздохнула и пошла умываться и приводить себя в порядок.
      Загадочный вид Степанова объяснился уже после выписки, когда садились в "Волгу".
      Сунув медсестрам положенную трешку за розовый пакет с упакованнойф в приданое Катькой, Степанов вручил им несколько букетов с пухлыми розовыми же гвоздиками: букетов оказалось почему-то на два больше, чем требовалось. Тане он преподнес уже ставшие для них традиционными розы. Держа кулек с Катькой на вытянутых, словно одеревеневших враз руках, Степанов внимательно и с интересом всмотрелся в крошечное личико девочки.
       - На папу похожа, счастливая, значит, будет, - сказала, улыбаясь, та самая пожилая медсестра, что еще утром не пускала Степанова в приемный покой. Белая шапочка на этот раз уже сидела ровно на ее коротко подстриженных седых волосах.
      Ровно половину широкого заднего сидения "Волги" занимал огромный и тоже розовый плюшевый слон. Это и был сюрприз Степанова.
      Он объяснил, что, будучи изгнанным собственной женой от стен роддома, успел сгонять в "Детский мир", где исключительно благодаря личному обаянию упросил завсекцией игрушек снять животное с показательной витрины. Причем большее время, чем сам процесс уговаривания, занял почти детективный сюжет по поиску таинственно исчезнувшей настоящей цены "слона африканского детского", как он числился по прейскуранту.
       - И на сколько же он потянул? - спросила Таня, опасливо усаживаясь под бок к слону и принимая на руки драгоценный сверток.
       - Двадцать девять рублей пятьдесят восемь копеек. Плюс червонец за нетрадиционные формы обслуживания.
       - А как же личное обаяние?
       - Обычно даже самому обаятельному обаянию требуется материальное подкрепление.
       - Игорь, ты только гони не слишком быстро, а то этот плюшевый сюрприз ненароком нас придавит.
       - Будет сделано, гражданки Степановы!
      И, выехав на Ленинский проспект из закоулков Первой Градской больницы, Степанов поехал так медленно, будто вез неупакованные хрустальные бокалы.
      Дома, конечно же, Таню с Катюшкой уже ждала взволнованная мама, пропустившая ради такого необычайного случая очередное заседание кафедры. Константин же Петрович обещал прибыть сразу после окончания этого самого заседания.
      Катька, естественно, вызвала всеобщее восхищение, особенно когда ее развернули и она предстала во всей своей девичьей красе. Наталья Юрьевна умилялась необычайной красоте ребенка и ее понятливости, Степанов же был потрясен размерами мизинцев на Катькиных ногах. И, что было самое удивительное, на мизинцах этих были самые что ни на есть настоящие ноготки!
      Ко времени прихода Константина Петровича Катька успела пройти уже почти весь свой дневной цикл: кормление, сон, зарядка, кормление, сон, смазвание всевозможными хитрыми вазелинами, промывание глазок, опять кормление, опять сон. Как-то так сразу получилось, что микроскопическая эта личность стала самым главным, самым важным человеком в доме.
       Катька спала даже не своей новой застеленной белым кроватке, а прямо-таки возлежала по-царски в центре дивана, когда наконец-таки явился со своего затянувшегося совещания Константин Петрович.
       - Где повод-то, где повод? - потирая руки, спросил он, входя в комнату.
      Взгляд его упал на мирно сопящий сверток.
       - О! - шепотом воскликнул он, - слона-то я и не приметил!
      И, чуть повернув голову, он невольно вздрогнул, встретившись глазами с почти осмысленным взором черных блестящих глазок-плошек Пуфика. Так успели уже наречь розового слона за явное сходство с этим предметом меблировки.
       - Как вам наше сокровище, Константин Петрович? - ревниво спросил тестя Степанов.
       - Ну... Честно говоря, как бы это сказать... Не ожидал, что так скоро...
       - Что скоро?
       - Что едва лишь успев выдать замуж дочь, я стану дедушкой.
       - Так ведь времена сейчас иные. Космические, можно сказать.
      Степанов взял в руки заново перепеленутую Натальей Юрьевной девочку, аккуратно поддерживая ее чуть покрытую легким пушком голову.
       - Ну, что, Екатерина, - сказал он ей очень серьезно, - давай, учись улыбаться. Это наиглавнейшее дело для маленького человека.
      Катька в ответ широко зевнула беззубым ртом, а после внезапно чихнула, совсем как взрослый человек.
      Татьяна тем временем с нежностью и скрытым умилением наблюдала за этой сценой. То, как Игорь обращался с ее ребенком... Нет, с и х ребенком, как-то само собой заставило ее подумать о том, что, может быть, это не так уж и важно, кто так называемый "физический" отец. Гораздо более важным оказалось то выражение огромной любви, нежности и подлинной радости, которое она видела на лице мужа.
      В этот день Таня окончательно поверила в то, что их совместная жизнь со Степановым, если и не будет усыпана одними лишь розами, то во всяком случае сама она никогда не пожалеет о том, что так скоропалительно и так рано вышла замуж.
      Трехмесячная Катька, лоснящаяся от удовольствия, слегка почмокав, уснула прямо на руках. Таня застегнула халатик одной рукой, перехватила сладко улыбающуюся дочку поудобнее и встала. После кормления нужно было еще немного подержать ее "столбиком", а после уж можно будет ложиться. Чуть стукнув в дверь, вошел Степанов.
       - Ну что, заснула? - спросил он шепотом.
       - Спит, как сурок, - улыбнулась мужу Таня.
      Игорь осторожно взял у нее девочку.
      Их руки на мгновение соприкоснулись, и точно искра промелькнула между мужем и женой. Они по-прежнему спали в разных комнатах. Но теперь Таня не испугалась бы того, что так страшило ее в день их свадьбы. Мало сказать - не испугалась бы! Она хотела этого больше всего на свете. Но Игорь каждый день вежливо желал ей спокойной ночи и отправлялся в свою комнату... Иногда Тане казалось, что Степанов разлюбил ее.
      Она на мгновение задержала руку мужа в своей. Это получилось у нее случайно.
       - Что, Танюш? - спросил он.
      Их взгляды встретились. И, наверное, он что-то прочел в ее глазах, потому что переспросил еще тише, с какой-то интимной интонацией:
       - Что ты, Танюш?
      Она улыбнулась ему немного застенчиво, чувствуя, что растворяется в его нежном, влекущем взгляде...
      Уложив сопящую Катьку на кроватку, заботливо подоткнув одеяло, Степанов обернулся к Тане. Он взял в ладони ее лицо и спросил еще раз, уже требовательно:
       - Танюш?
       - Да... - едва слышно прошептала она.
      В его комнате горел ночничок. Легкий, полосками, свет ложился на изголовье расстеленной постели, на перевернутую вверх корешком книгу. Хотя Таня заходила в эту комнату по сто раз на дню, она показалась ей какой-то совсем иной. Словно расширились стены, приподнялся потолок, а диван Степанова превратился в громадную, чуть ли не королевскую кровать с белоснежными покрывалами, манящими пуховыми подушками. Или это ночной свет так преображал привычную обстановку?
      Таня ответила на поцелуй с удивившей ее саму страстностью. Степанов, целуя ее все настойчивее, расстегнул пуговицы халатика. И, оторвавшись от ее губ, восторженно приник к ее груди.
      Танины руки вдруг зажили своей собственной жизнью: стянули со Степанова домашний клетчатый свитер, расстегнули его рубашку...
      Они сначала сели, а вскоре и легли на диван, прямо поверх покрывала, не прерывая бесконечного поцелуя и не переставая ласкать друг друга.
      Таня застонала, когда ладонь Степанова коснулась ее самого интимного места. Тело ее напряглось в ожидании. Нежные поглаживания уже не устраивали. Ей хотелось, чтобы муж не только ласкал ее, но и чтобы он, наконец, овладел ею.
      Но Степанов, казалось, не понимал этого. Он настойчиво ласкал ее груди, целовал соски, нежно водил языком по ее животу. Она лежала, натянутая, как струна, руки ее ерошили волосы на его голове, спускавшейся все ниже и ниже. И вдруг она вздрогнула от наслаждения. Горячий рот Степанова целовал ее внизу, и это ощущение нельзя было сравнить ни с чем... Она уже была готова закричать от небывалого восторга, как его губы уже целовали ее рот, жадно и неистово. А в нее вошел как бы еще один Степанов. Он, казалось, раздвоился, нет, растроился, потому что столько наслаждения один человек просто не в состоянии был подарить ей.
      Она ощутила слезы на своих глазах. Это были слезы радости. Его поцелуй становился все более требовательным. Она прогнулась, чтобы было удобнее встречать все движения умелого тела, и, полусогнув ноги, обняла его спину... Казалось, что это счастье - наивысшее, которое только может ощущать женщина. Но вот, отвечая его ритмичным движениям, она замерла на мгновение и... Невиданная волна наслаждения словно бы пронзила все ее существо - от пяток до макушки.
      Она и не знала, что такое может произойти... Таня как бы со стороны улышала крик. И не сразу поняла, что это кричит она. Степанов взвился над нею в последний раз и замер, приникнув лицом к ее шее.
       - Я люблю тебя, как же я люблю тебя, - шептала она мужу, и слезы струились по ее лицу.
       - Любимая моя, как долго я ждал тебя, - шептал в ответ Степанов, покрывая мелкими поцелуями Танину шею, щеку, подбородок, краешек губ...
       - Спасибо, спасибо, я не знала, что это так замечательно, - бормотала она.
       - Ты так прекрасна, - отвечал он.
       - Теперь я - настоящая женщина? - спросила она его, пытаясь заглянуть в его глаза.
       - Настоящая, и самая любимая во всем мире, - улыбнулся ей Степанов.
       - И самая счастливая, - засмеялась Таня.
      Их глаза, наконец, встретились, и волна нежности подхватила ее, она стала гладить его лицо, его милое, родное, такое любимое лицо...
      Теплые ласковые волны омывали горячий песок пляжа. Пятилетняя Катька в полосатой панамке и синих трусиках старательно складывала пирамиду из песка, которую каждая волна вновь и вновь разрушала. Но неутомимая девочка, лежа на животе и тихо повизгивая, когда вода щекотала ее пятки и живот, сооружала всякий раз свою башню заново.
      Игорь и Татьяна позволяли себе купаться только по очереди. Потому что Катьку оттащить от воды было просто невозможно.
      Сюда, в Пицундский Дом творчества писателей они приехали вместе впервые. Степанов здесь бывал и раньше и знал все. Он водил их по берегу и по реликтовому сосновому лесу с видом хозяина. Особенно он любил приводить их к тому месту, где берег делал крутой поворот, а сосны приближались к нему почти вплотную. Здесь, как он говорил, живут самые прекрасные на свете запахи: терпкий сосновый аромат смешивался с йодистым дуновением морского ветерка, создавая тот особый воздушный настой, которым особенно славилась Пицунда.
      Только вечерами они позволяли себе немного расслабиться, а то шустрая Катерина держала их в постоянном напряжении. За ней нужен был глаз да глаз, а лучше - четыре глаза сразу. Она то пыталась скрыться в зарослях бамбука, которые отгораживали пляж от пешеходных дорожек парка, то норовила забраться на волнорез, о который волны разбивались с невероятно загадочным бульканьем. А то и вовсе оказывалась вдруг уже верхом на корявом стволе мимозы.
      Таня, раньше не бывавшая в Пицунде - она с родителями обычно ездила в Крым - так и не могла до конца поверить Степанову, который утверждал, что вот это кривое и довольно большое крепкое дерево и порождает те нежные, хрупкие золотистые веточки, которыми Москва наполняется перед праздником восьмого марта.
      Их соседкой была немолодая писательница Ольга Евгеньвна из Новосибирска. Она сама предложила Тане:
       - Ребятки, - сказала она прокуренным басом, - вы же еще совсем молоденькие. Идите гулять, я ваше чудо-юдо посторожу.
      И сторожила каждый вечер. Катька под ее надзором мирно спала в своей комнате, а Ольга Евгеньевна в комнате Тани и Игоря за вечер проглатывала толстенный детектив. А Степанов и Татьяна ходили к морю купаться. Точнее, купать Таню.
      Степанов ждал ее на берегу.
      В свете нарождающейся луны она бежала, не оглядываясь, вбежав в первую волну, омывавшую ее ноги, падала в новую и плыла так далеко, что терялась из виду, а Степанову становилось страшно и одиноко на пустом холодном берегу. Всегда неожиданно она появлялась чуть в стороне, Степанов с пакетом и развевающимся полотенцем бежал к ней, но она отстранялась от него, стояла еще долго, закинув руки за голову, и напряженными пальцами расправляла мокрые пряди волос. Лишь когда она, вмиг ослабев и руками и всем телом, роняла ладони и прижимала их к матово светящимся бедрам, Степанов набрасывал на ее опущенные плечи полотенце, обнимал ее и целовал в холодную щеку, а она запрокидывала голову ему на плечо и тянулась к нему раскрытыми, потеплевшими уже губами, - ожерелье ее ровных зубов казалось драгоценным в этом влажно мерцающем свете луны, моря и тумана.
      Потом-то они ездили в Пицунду почти каждый год, но эта первая поездка запомнилась навсегда: никогда прежде они не были так близки, как тогда, на пустынных ночных пляжах, когда Катька мирно спала под присмотром суровой басистой няньки.
      К Катькиному десятилетию Татьяна успела не только закончить Полиграфический институт, но и оформить несколько книг, в том числе и две книжки самого Степанова. Одна называлась "Катькины рассказы", а вторая "История о том, почему сиреневые кролики всегда ложатся спать ровно в девять часов вечера". Эта сказка была написана в назидание неугомонной дочери, которая бесконечно отстаивала свои призрачные права на то, чтобы ложиться спать как можно позже.
      Главный герой сказки, храбрый рыцарь без страха и упрека был в Таниных рисунках очень похож на Степанова. А другая героиня, невеста, а потом жена храброго рыцаря носила звучное и красивое имя Онсапоенго. Что в переводе с детского, то есть прочитанное задом наперед, означало не что иное, как "Огнеопасно". Так звали одну из Катькиных кукол, ободранную и лысую. Катька, как это водится, любила эту замарашку больше всех.
      По выходу книг Таня поняла, почему муж настоял, чтобы она оставила свою девичью фамилию. Ведь имена автора и художника в детской книге обычно выносились на обложку. И в случаях, когда муж и жена вместе работали над одним изданием, это вызывало некоторое раздражение у Степанова. Он приговаривал тогда:
       - Тоже мне Анна и Серж Голоны нашлись. Развели тут на всеобщее обозрение семейственность.
      Но в их совместных книгах эта семейственность, хотя и присутствовала, но по крайней мере в глаза не бросалась.
       - Все чин-чинарем, да, Танюш? Автор - Степанов, Художник - Воробьева, - с удовлетворением констатировал Игорь, рассматривая сигнальный экземпляр свеженькой, пахнущей типографией книжечки.
      Правда, он частенько называл Таню с Катериной "гражданками Степановыми". Особенно, когда хотел казаться строгим.
      Можно сказать, что Танина жизнь вполне следовала доброй пословице. Таня каждое утро с удовольствием ехала на работу в издательство, а вечером радостно ехала домой. Сначала Степанов каждое утро старался ее отвозить на работу сам. Но Таня очень скоро поняла, какая это огромная и в общем-то неоправданная жертва с его стороны. Потому что он, как всякий жаворонок, любил работать именно с утра. Это были его самые продуктивные часы. Таня в конце концов смогла убедить его в том, что вполне может добираться на работу сама.
       - Мы же начинаем с десяти, а основной народ едет много раньше... - доказывала мужу Таня.
      Но в том, чтобы не забирать ее после работы, она не только не настаивала, но почувствовала бы себя обделенной, если бы эта традиция вдруг нарушилась.
      Катька была уже достаточно взрослой и вполне самостоятельной, чтобы побыть дома и одной. Тем более, что отец уделял ей и так достаточно много своего времени. Во всяком случае, со всеми вопросами по школьным урокам Катька обращалась именно к нему. Хотя и поговаривала, что в математике и других точных науках папочка слабоват, не очень-то тянет.
      У Тани с мужем традиционным стало не только то, что он почти каждый вечер заезжал за ней на работу, но и то, что прежде, чем ехать домой, они обязательно хотя бы на полчасика заскакивали в какой-нибудь московский творческий клуб.
      Далеко не все из многочисленных Степановских знакомых, которые подсаживались к их столику - будь то в Доме литераторов, журналистов или киношников - Татьяне были симпатичны. Зачастую эти давние знакомые-приятели были, мягко говоря, нетрезвы и занудливы: то пытались читать свои стихи, то жаловались на то, что их не печатают и со всех сторон зажимают.
      Однажды произошел и вовсе анекдотичный случай. В Доме литераторов сначала к ним подсел унылый человек в мешковатом пиджаке и с таким тихим, скромным, что ли голосом, что приходилось склоняться к нему поближе, чтобы хоть что-нибудь услышать. Фамилия его была Кацман, и сетовал он, соответственно, исключительно на то, что его книги выбрасывают из планов недоброжелатели-антисемиты. Искренне посочувствовав ему, Таня со Степановым поторопились откланяться.
      Но около стойки бара их поймал русобородый детский поэт Петя Любочкин ровно с теми же претензиями, что и у Кацмана. Только в данном случае тайными врагами оказывались евреи-русофобы, засевшие по глубочайшему убеждению Любочкина в правлениях всех детских и прочих издательств. Как, впрочем, и во всех остальных мало-мальски значащих местах и постах литературного мира.
       - Последнюю мою книгу зарезал Иваницкий. Ты ж его, Игорь, знаешь...
       - Слушай, Петя, честное слово, уж Иваницкий-то чистокровный русак!
       - Ну, ты скажешь, Игорек! Это по науке называется мимикрия...
       - Нет, ну что ты мне говоришь, я между прочим, и с родителями его знаком. Мы ж с ним в одном семинаре в Литинституте были.
      Но Любочкин не хотел верить. Ему нужны были враги, и он их легко находил.
      Когда им удалось оторваться и от поэта, Степанов на вопросительный взгляд Тани уверенно сказал:
       - По-моему, они оба старые графоманы. К тому ж необычайные зануды. Потому-то их и не печатают.
       - Я так и подумала, - ответила Таня.
      Но вообще-то Тане в этих творческих домах нравилось. Степанов познакомил ее со многими настоящими знаменитостями, которых до этого она видела только по телевизору. Некоторые знаменитости оказались очень симпатичными. Кое-кто стал бывать и в их общем доме. По субботам, и это довольно быстро стало еще одной дорогой традицией, они собирали дома гостей.
      На этих вечерах пели опальные барды, и читали стихи подпольные поэты. Причем вполне мирно уживались между собой и эти самые опальные, и вполне процветающие деятели разных искусств. Катька исправно изготавливала и разносила бутерброды и чай для всей этой шумной братии. Более крепкие напитки гости наливали себе сами: так было принято. Каждый пил столько, сколько считал нужным.
      Приходили на их субботы и Танины родители. Они полюбили зятя, а во внучке, естественно, души не чаяли. И бывали невероятные случаи, когда ради гуляния или занятий с Катькой Наталья Юрьевна манкировала своими сложными внеслужебными, но добровольными университетскими обязанностями. Правда, за Константином Петровичем таких подвигов не числилось.
      В будни, когда Таня уходила на службу, а Катька в школу, Степанов работал. Печатная машинка без устали выдавала страницу за страницей. Но это ровно ничего не значило - большинство аккуратных машинописных листов уже к обеду оказывалось перечеркнутым крест-накрест черным жирным карандашом. В конечном итоге от всех этих бумажных стопок оставалось несколько строчек.
      Во второй половине дня Степанов полностью принадлежал дочери. Они вместе обедали, а потом занимались английским. Достаточно к тому же успешно, потому что к пятому классу Катька вполне самостоятельно могла читать неадаптированные английские книжки. Все школьные учебники литературы Степанов не без удовольствия перетолковывал ей по-своему. Да так, что от этого порой проистекали самые непредвиденные осложнения.
      Однажды Катька написала сочинение на тему "Владимир Дубровский как борец с царским самодержавием". И что-то она там выдала такое, что Степанову пришлось долго объяснять учительнице, что ребенок имел в виду нечто совсем иное, нежели то, о чем она, учительница, подумала.
      Но, несмотря на это, своих литературных уроков он не прекращал.
      Как, впрочем, и всяких других. Иногда Таня даже испытывала некое чувство зависти, наблюдая за тем, как увлеченно они вдвоем - Степанов и Катька - могут часами изготавливать воздушного змея, разбирать монетки и марки из их общей коллекции. В такие моменты не всегда можно было сразу определить, кто же из них старше. Особенно когда дело доходило до споров.
      В выходные забегала и Светка. С нею единственной из всего класса Таня поддерживала отношения. Светкины посещения были подобны фейерверку - такой она была быстрой, шумной и яркой. А жизнь ее, о которой она смачно рассказывала, походила то на криминальную хронику, то на сладкую рождественскую сказку. Степанов, посмеиваясь, называл Светку "китайской хлопушкой".
       - Почему китайской? - изумлялась Таня.
       - Потому что - непредсказуема. Ну, не поймешь, когда хлопнет, а когда искры посыпятся, - серьезно объяснял Игорь.
      Катька же тетю Свету просто обожала. И все ее россказни выслушивала, раскрыв от излишнего внимания рот.
      В общем, и со стороны, да и на самом деле жизнь их семьи выглядела если и не идиллической, то, во всяком случае, вполне счастливой.
      Таня делала пересадку со станции "Пушкинской" на "Горьковскую". Спускаясь по ступенькам перехода, она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Подняв глаза, она едва не столкнулась с человеком, смотревшим на нее с радостным удивлением.
       - Танька, привет, это ты?
       - Ох, Саш, я тебя и не узнала сразу!
       - А ты совсем не изменилась.
       - Да и ты тоже. Просто не ожидала тебя встретить.
       - Сколько же мы не виделись? Десять лет?
       - Одиннадцать!
      Саша осторожно коснулся ее локтя, и они отошли чуть в сторону от потока спешащих пассажиров. Стоять на проходе было прямо-таки опасно. На лицах куда-то бегущих людей была написана такая решимость, что сомнений быть не могло - сомнут в момент, и даже не заметят этого. Может быть, именно поэтому Таня и не отдернула руку, когда Саша коснулся ее.
      Хотя в первый момент это его движение и показалось ей неприятным. Оказывается, она не совсем забыла тот день, когда после экзамена Саша едва кивнул ей, удаляясь в обнимочку с Лерой. Но все равно в этой толпе в отличие от всех других, он был для нее совсем не чужим человеком, хотя, как оказалось, и не совсем знакомым.
      Конечно, от Светки она знала основные события семейной жизни Корабельниковых. Знала, что у них растет сын - ровесник Катьки, но что семья у них как-то не сложилась. И живут они практически врозь, то сходясь ненадолго, то вновь разбегаясь.
      Она не встречалась ни с Сашей, ни с Лерой все эти одиннадцать лет ни разу. Он стал шире в плечах, но синие глаза смотрели уже не так беззаботно и весело, как когда-то. Саша сдвинул брови треугольником, приподняв их к переносице, и у Тани сжалось сердце. Так поразило ее это кроткое выражение Сашиного лица, которое она, оказывается, помнила слишком хорошо...
       - Как Лерка? Как сын? - спросила она нейтральным тоном, словно бы они жили в соседних домах и виделись раз в неделю как минимум.
       - Ну, мы сейчас, похоже, в очередном неофициальном разводе, - не очень-то весело улыбнулся Саша. - Димка сейчас все больше у бабушек живет.
       - Сколько ему сейчас?
       - Уже десять. Совсем взрослый. А ты как? Я слышал, замужем?
       - Да уж сто лет, - рассмеялась Таня, - у нас уж дочка такая же, как твой сын.
      И вдруг она испугалась. Испугалась того, что Саша может что-то заподозрить. Про Катькин возраст она ляпнула, не подумав. Просто за все эти счастливые годы она напрочь забыла о Саше, и всей предыстории своего замужества. Предыстории, которая ей самой, спустя столько времени, казалась едва ли не прологом какого-нибудь душещипательного романа, а не подлинной историей из ее собственной юности.
      И в то же время она не чувствовала к Саше прежней неприязни. Только теперь она понимала, что тогда он был столь же молод и неопытен, как и она сама. Она могла теперь трезво рассудить, что в том легкомысленном возрасте вполне легко совершаются самые необдуманные и подчас жестокие поступки.
       - Надо как-нибудь увидеться, - прервал Саша затянувшуюся паузу и вопросительно посмотрел прямо в ее глаза.
      Во взгляде его она неожиданно увидела то, что ее испугало. Она почувствовала в нем, в этом Сашином взгляде, ненужные ей нежность и восхищение.
      Это был не взгляд встреченного случайно старого приятеля-одноклассника. Это был пристальный и зовущий мужской взгляд.
      Но все же испугало Таню не это. А то, что в своей душе она обнаружила нежданный отклик на этот едва ощутимый, но очень определенный мужской призыв.
       - Да-да, обязательно, - ответила она Саше, - но мне пора бежать.
      И, торопливо попрощавшись, так и не оставив Саше номера своего телефона, она помчалась к платформе и вскочила в первый попавшийся вагон. Поезд, как вскоре выяснилось, шел в сторону, ровно противоположную той, что была ей нужна. И, растерянно глядя в темное стекло вагона, Таня почти как отражение в этом стекле, но на самом-то деле в воображении, видела, как Саша стоит в центре платформы и смотрит, пристально смотрит вслед уходящему, набирающему скорость поезду.
      Едва придя на работу, она набрала свой домашний номер. Почему-то ей необходимо было услышать голос мужа.
       - Танюш, что-то случилось? - удивился ее звонку Степанов.
      Обычно раньше двенадцати они не созванивались. И у Степанова было самое "рабочее" время, да и у нее в редакции именно с утра шла всякая предтипографская круговерть, слегка притормаживающаяся лишь в послеобеденное время. Чтобы начаться вновь уже к концу рабочего дня - когда валом шли художники и авторы.
       - Нет, нет, я просто так, вдруг захотелось позвонить...
      Она как бы спохватилась, поняв, что позвонила чисто автоматически, даже не подумав о том, что говорить по телефону на столь деликатную тему, как встреча в метро, она, конечно же, не решится. И потому, что это явно не телефонный разговор, да и присутствие в комнате сотрудников к откровению явно не располагало. Поэтому она перевела разговор на дочь.
       - Игорь, я забыла поставить в холодильник котлеты. Поставь, а к обеду разогрей. А то Катя после шестого голодная, как дикий зверь.
       - Договорились, Танюш. В зверя пищу заброшу. Заехать как обычно или пораньше? - Степанов будто что-то почувствовал.
       - Да, заезжай чуть раньше, часов в пять. У меня сегодня встреч не назначено, смогу сбежать без ощутимых последствий для великой русской литературы.
       - Хорошо. Выходи к пяти, я уж, позволь, не буду подниматься. А то меня поймает Александра Васильевна и заговорит до полного отупения.
      Они дружно рассмеялись. Редакторша новой книжки Степанова была дамой настолько невероятно разговорчивой, что остановить ее не мог никто. Причем разговоры с авторами она начинала обычно с обсуждения их рукописей и снятием по ним вопросам, а завершала политическим положением, например, в Зимбабве.
      Степанов боялся ее панически. Он утверждал, что готов к обмороку еще за пять минут до встречи с милейшей Александрой Васильевной.
      В обычной редакционной суете Таня, казалось, совсем забыла об утренней встрече. И, лишь сев в "Волгу" рядом с мужем, она тут же поняла, что должна об этой встрече ему рассказать.
      В полные свои права уже окончательно вступила осень. Она была в самом замечательном расцвете - сухая и ясная, не утратившая еще чарующего оттенка лета, но уже морозная по утрам и к вечеру, когда ненадежное, рассеянное осеннее солнце, выполнив кое-как свои обязанности светила, удалялось на покой. Листья раскрасились во все мыслимые и немыслимые оттенки красного и желтого. Ежедневные дожди пока не зачастили. По воздуху летали серебристые паутинки, запутываясь в волосах и норовящие приклеиться к лицу. Прохожие, спешащие и не очень, казались скорее мирными отдыхающими, чем усталыми городскими путниками в этом прозрачном воздухе ранней московской осени.
      Они пересекли Садовое, а чуть позже свернули на Бульварное кольцо: здесь листья не успевали убирать, и они шуршали под колесами машин. Можно было даже представить себе, что машина плывет по желтой реке среди высоких берегов. Из приемника тихо доносился романс "Я встретил вас..."
      И Игорь, и Таня всю дорогу молчали.
      В маленьком баре Дома журналистов было накурено уже изрядно. Большая веселая компания сидела в углу и дымила, как несколько хороших драконов. Ибо трое из этой компании курили огромные изогнутые трубки с каким-то необыкновенным, чуть-чуть вишневым запахом табака. Похоже, они праздновали чью-то помолвку. Или развод. Во всяком случае, время от времени слышались жизнерадостные тосты в честь очередного начала новой жизни.
       - Вот тот, самый толстый с трубкой - это театральный критик Сбруев, - показал Степанов Тане на самого шумного трубочника.
       - Знаю, знаю, а как же! Преехиднейшая личность.
       - Вы что, знакомы? - с напускной строгостью спросил Степанов.
       - Да нет, дорогой, просто иногда я читаю театральные рецензии. Вот и вся тайна.
       - Что-то мы в театре давно не были, Танюш. Может, сходим?
       - Давай, говорят, в театре Маяковского интересный спектакль поставили. Нечто античное, но очень по современному. Только точно не помню, что... Не то Софокл, не то Еврипид... Зато в главной роли, как всегда - Джигарханян. Он у них и в первых любовниках, и в главных комиках. А уж трагедия без него и подавно не трагедия! Какая ж это трагедия без него, а?
      Они рассмеялись. Дело в том, что Степанов с Катькой Таню постоянно поддразнивали. По тому поводу, что мама вечно путала всех актеров. Причем этой путнице не мешали ни рост актера, ни цвет глаз, ни голос, ни даже возраст. Большинство же актеров-мужчин Таня обычно принимала именно за Джигарханяна.
      В общем-то, они сидели и болтали, как обычно. Но за этим трепом сегодня чувствовалось какое-то внутреннее напряжение. Мало того, это напряжение, видимо, передавалось и окружающими. Все знакомые, которых на сей раз было не меньше, чем в любой другой день, сегодня лишь издалека кивали, а вовсе не торопились подсесть к их столику. Чтобы развлечь свеженьким анекдотом, похвастаться чем-нибудь этаким, творческим, или пожаловаться на очередную жизненную неурядицу.
       - А я сегодня одноклассника в метро встретила... - как бы между прочим сказала Таня.
       - Ну и что, как одноклассники поживают?
       - Да вот Саша с женой то сходится, то расходится... У них ребенок, Катькин ровесник.
       - А жена его случайно не твоя бывшая лучшая подруга? - Степанов заглянул в ее глаза и хитро подмигнул.
       - Она самая, бывшая лучшая, - ответила Таня с облегчением.
      За долгие годы совместной жизни они настолько хорошо изучили друг друга, что даже по интонации могли определить, что творится в душе супруга. Таня радостно вздохнула - точно гора с плеч упала. Большая такая, противная гора. Раз Степанов понял, о ком она говорит, значит, ничего такого особенного не произошло. Иначе бы он не подмигнул так весело и беззаботно, будто хотел подчеркнуть неважность и несерьезность этого вдруг так взволновавшего ее происшествия.
      И все же что-то в муже ее настораживало и немного пугало. С одной стороны он, как всегда, пытался над ней подшучивать. С другой стороны - делал это как бы через силу. Как будто бы оказавшееся таким незначительным известие о встрече с одноклассником заставило его задуматься о чем-то гораздо более важном.
       - Ты что такой вдруг серьезный?
       - Да как бы тебе сказать...
       - Скажи как есть. Ты себя что, опять плохо чувствуешь? - испугалась Таня.
      Прошлой осенью Степанов два месяца провел в онкологической больнице на Каширке. Тогда даже думали, что у него рак. Но все вроде бы обошлось, Таня и не успела как следует, совсем уж всерьез перепугаться. К тому же это как-то настолько не вязалось - Степанов и неизлечимая болезнь, что в это никогда, никогда нельзя было бы поверить. Он всегда был таким бодрым, подтянутым и, как он сам определял, неисправимо жизнерадостным, что понятия "болезнь" и "Степанов" существовали как бы в разным плоскостях, абсолютно параллельных, то есть - не пересекающихся.
       - Я говорил с Васей, - вдруг перешел на совсем серьезный тон Степанов.
      У Тани замерло сердце. Вася был заведующим отделением онкологической больницы, светилом в своей области и одновременно приятелем и собутыльником мужа.
       - И что же сказал Вася? - внимательно разглядывая и поглаживая неровную поверхность стола, спросила Таня тихо, стараясь скрыть охватившую ее тревогу.
       - Вася посоветовал писать завещание, - голос Степанова звучал чуть ли не равнодушно.
      Она вздрогнула от такой спокойной и убийственной определенности его ответа, точно ее вдруг ударили. Хлыстом. По лицу. Со всего размаха. Она резко вскинула голову и умоляюще взглянула на мужа:
       - Ты шутишь? - голос ее дрогнул.
      Степанов не ответил на этот вопрос. Он сидел очень прямо и вглядывался в глубины чашечки от выпитого кофе столь же пристально, как и она минутой раньше - в поверхность круглого столика. Что он видел там, в причудливых изгибах кофейной гущи? Что за судьбу предсказывала она ему? Игорь улыбнулся едва заметно, уголками губ.
      Ответа не требовалось - Таня понимала, что он совсем не шутит, хотя губы его улыбались ей. Она сразу вспомнила прошлогодние взгляды лечащих врачей, не то сочувственные, не то извиняющиеся. Ей стало страшно и холодно.
       - Идем отсюда, - сказала она мужу.
      Вслед им несся веселый смех шумной компании, дым трех экзотических трубок не оставлял их на лестнице, в гардеробе. И, казалось, даже в машине.
      Этой ночью они предавались любви с таким отчаянием и самозабвением, словно хотели, чтобы в ней воплотились все те часы счастья и близости, что так безжалостно грозила отнять у них болезнь Степанова.
       - Как я люблю тебя, как люблю, - говорила Таня, приникнув в груди мужа.
      Они курили в момент отдыха, он сидел, прикрыв простыней живот и ноги, но так, что ступни выглядывали из-под покрова и темными силуэтами-холмиками возвышались на краю дивана.
       - Танюш, - сказал он, смешно шевеля пальцами ног и пристально всматриваясь в это шевеление, словно это было что-то исключительно замечательное, волновавшее его больше всего на свете, - пообещай мне одну вещь.
       - Хоть десять! Проси, что хочешь, мой господин, - улыбнулась она.
       - Пообещай мне, - Степанов все никак не хотел посмотреть ей в глаза, - что когда я... Ну, когда меня не будет, ты еще ведь молодая женщина. Я не хочу, чтобы ты оставалась одна.
      Он вопросительно взглянул, наконец, на нее, но она молчала, глядя прямо перед собой широко раскрытыми сухими глазами.
       - Словом, пообещай не хранить мне вечную верность. Я не Командор, - усмехнулся он.
      Таня перевела отстраненный взгляд на мужа. Ее зрачки расширились настолько, что почти полностью закрыли спокойный серый цвет радужной оболочки, отчего глаза стали черными, блестящими и беспокойными, и казались слегка воспаленными, точно от хронической бессонницы.
       - Игорь! - сказала она твердо. - Запомни: я никогда не выйду замуж за другого, никогда! Я буду любить тебя всегда! И не желаю ничего об этом слышать, и ничего обещать. Я хочу тебя, и только тебя. И никого, и ничего, кроме тебя...
       - Никогда не говори "никогда", - успел лишь сказать Степанов.
      Но она уже закрыла его рот нетерпеливым, жадным, страстным поцелуем.
      Они снова и снова ласкали друг друга, Таня не могла оторваться от его губ, рук, от такого красивого, любимого и знакомого каждой своей частичкой тела. Они заснули лишь под утро, обнявшись так крепко, словно боялись, что неумолимая, безжалостная судьба может их разлучить уже сейчас, не подарив даже лишнего часа.
      Степанов умер на излете весны.
      Казалось, уже совсем близко было лето. Теплый ветер приносил в больничную палату запахи распускающихся цветов и яблоневого сада, раскинувшегося под окнами больницы. Степанов едва ли не до последнего дня продолжал работать и шутить. Словно бы эти два действия были самым главным, чуть ли не единственным, что привязывало его к повседневной жизни.
      Но уже часто даже во время разговора, Таня замечала, что его взгляд, вроде бы направленный прямо на нее, на самом деле смотрит словно насквозь, куда-то в немыслимую даль...
      Во время гражданской панихиды, которая проходила в Доме литераторов, о Степанове говорили много хорошего. Но Таня, поддерживаемая дочерью, почти ничего не слышала. Даже слишком долго пытаясь привыкнуть к возможности, к неизбежности этой смерти, она все же восприняла ее как крушение всей жизни. Которая, плохо или хорошо, даже в больнице была налажена и привычна.
      Она ведь почти смирилась с тем, что вся Степанов практически переселился в больницу, и большая часть их совместной жизни проходила в больничных стенах, среди этих запахов, к которым невозможно было привыкнуть. Она перезнакомилась со всеми сестрами, нянечками и санитарками. Иногда посетители, принимая ее в белом халате за врача, обращались к Тане за какой-нибудь справкой. И, к собственному удивлению, чаще всего она вполне могла им помочь - объяснить, показать, ободрить.
      В первые дни после похорон ей казалось, что она рухнула в никуда. В какой-то бездонный, черный, ужасный колодец. Она не могла смотреть на людей и потому стала постоянно носить темные очки. В ее странно-возбужденном сознании Степанов, который два последних месяца перед смертью постоянно находился в больнице, словно бы вновь вернулся домой.
      Вот на столе стоит его пишущая машинка со вставленным листом. А на кухне лежит раскрытая пачка его любимой "Явы". Иногда даже она ловила себя на том, что начинает разговаривать с ним...
      Только когда Катька пришла из своей комнаты на какой-то ее вопрос, обращенный к Степанову, Таня поняла, что так недолго и сойти с ума. Тогда на помощь пришла работа. Она без устали, с напряженным вниманием, стала перепечатывать на пишущей машинке рукопись мужа, которую он торопился дописать и выправить в больнице.
      Это была последняя сказка Степанова, сказка о необыкновенной любви, случившейся в далекой фантастической стране. Но герои ее слишком уж напоминали их самих - Таню и Игоря. У сероглазой героини в минуты волнения, а иногда и просто так на щеках появлялись задорные ямочки, а герой был большой шутник. В финале сказки герой чудом спасался от неизбежной смерти, победив-таки чудовищную косматую старуху с остро наточенной косой в руках.
      Лишь автору сказки спастись не удалось...
      Из художественной редакции довольно скоро Таня ушла. И вовсе не потому, что к ней стали относиться хуже или перестали ценить ее работу. Просто всякий раз, когда она начинала делать эскизы для новой книги, все ее мысли возвращались только к Степанову: она вспоминала буквально каждую букву в оформлении, каждый рисунок для его книг, который они придумывали вместе...
      Таня поняла, что совсем не может рисовать.
      Она перешла в редакцию литературы для дошкольников. Где надо было только править рукописи, вычитывать верстки и сверять чистые листы. Работа была спокойная, немного занудная и совсем не творческая - у них шли в основном книжечки со стихами классиков. Но именно эта спокойная размеренность новой должности ее больше всего и устраивала.
      Лишь отравлял существование в редакции заведующий Пукин. С некоторых пор он предпринял несколько попыток ухаживания за хрупкой одинокой сотрудницей. Но, натолкнувшись на холодный и презрительный отпор, Таню возненавидел. Что выражалось в бесконечных мелких придирках и замечаниях по работе. Иногда пустяшными претензиями он доводил ее до белого каления.
      Но перейти на другую работу она не могла, да и не решалась - везде начались сокращения. А новые лихие издательства, появлявшиеся, как грибы после теплого дождя, ее скорее отпугивали, нежели привлекали.
      Материально жить им с Катькой стало совсем туго. Даже "Волгу" Тане пришлось продать вместе с гаражом. Но и эти, казалось бы, большие деньги, которые она не успела никуда вложить, инфляция смела в порошок. Впрочем, если бы и вложила - наверняка результат оказался бы столь же плачевным. Только тогда у Тани появился бы шанс обижаться на какие-либо эфемерные коммерческие структуры, а не на саму лишь себя.
      Через пять лет после смерти Степанова вдруг начали выходить его книги. С Таней не только не заключали договоров на издания, но чаще всего она узнавала о выходе новой книги, лишь увидев ее на прилавке или на уличном книжном лотке. Хотя все права на книги Степанова официально принадлежали ей, бороться с этими издательствами-однодневками просто не было возможности. Они не имели не только совести, но и постоянного адреса.
      Но Катька, которая была человеком совсем другого поколения, и немного лучше матери понимала, как "делаются деньги", убеждала ее, что надо бороться за свои права.
       - Мам, - все повторяла и повторяла ей практичная Катька, - Ведь они нарушают закон! Копирайт принадлежит тебе. Их прищучить, ну просто необходимо!
       - Необходимо, - соглашалась Таня.
      Но для этой борьбы за деньги нужны были какие-то первоначальные средства, чтобы нанять хорошего адвоката. Плюс какая-нибудь необыкновенная энергия, которой у Тани просто-напросто не было.
      В какой-то момент Таня поняла, что нужна Светкина помощь, но все тянула, считая немного стыдным и уж точно не интеллигентным с кем-то склочничать и того пуще - судиться из-за презренного металла. Хотя металла не просто хронически, но уже и катастрофически не хватало. Всякая лишняя трата пробивала такую брешь в скромном бюджете, что Таня стала бояться думать о деньгах. И, конечно же, думала о них постоянно. Но все же разговор со Светкой, которая и в самом деле могла помочь, все откладывала и откладывала на все неумолимее приближающееся "потом".
      Родители ее как-то быстро состарились, хотя по-прежнему много работали. Их зарплаты, прежде вполне ощутимо "профессорские", как-то вмиг стали совсем смешными. Так что они почти не помогали Тане с Катькой, просто не могли. На Танин дом надвигалась самая настоящая бедность.
      Катьке - еще учиться и учиться, а у Тани все никак не получалось вписаться в финансовый ритм нового экономического времени. Время же физическое казалось ей столь быстро летящим, чуть ли не спрессованным, что годы проскакивали один за другим, не то умиротворяя, не то пугая своим однообразием.
      Таня так и оставалась верной памяти Степанова до такой степени, что сама себе иногда казалась ужасно старомодной. Но она ничего не могла и, главное, не хотела с этим делать. Лишь через шесть лет после смерти мужа, когда Катька уже закончила школу, Таня начала снова рисовать. Но уже совсем по-другому, чем прежде. Это была не книжная детская графика, а серьезная живопись. На краски и холсты уходили последние деньги...
      Картины свои Таня показывала только дочери. Они хранились в темной комнате в конце коридора, чтобы никому не попались на глаза. Таня сама не могла понять, что же такое у нее получается: тог ли это дутая претенциозная философия в картинках, то ли нечто, действительно напоминающее настоящее искусство.
      Катька была уверена в последнем. Таня же не была уверена ни в чем.
      Так они и жили. В общем-то неплохо. Но очень, очень одиноко. Давно прошло то время, когда по субботам их дом наполнялся веселыми голосами, песнями. Время, когда спорили до хрипоты о том, что казалось, а, возможно и было, таким необычайно важным.
      На самом деле одиночество касалось в первую и едва ли не единственную очередь именно Татьяны. У дочери постоянно сидели какие-то ее подружки. Девчонки о чем-то шептались, иногда взрывы смеха, наверняка беспричинного, потому как больно уж оглушительного, доносились и до Татьяны. Таня почти не заходила к ним, она слишком хорошо помнила, как важно, если родители не сверхактивно вмешиваются в жизнь детей. К тому же у Катьки, особы вполне симпатичной, появилось немало поклонников.
      В ней, в жизнерадостной и дурашливой, всегда почему-то лохматой дочери, Таня узнавала себя. Ту, какою она могла бы быть, если бы не случилось всей той истории на выпускном и столь скоропостижной встречи со Степановым, так резко изменившей ее судьбу. По своевольной прихоти которой она из детства, практически проскочив юность, перешла сразу в очень счастливое, но взрослое состояние.
      "Вот так и прошла моя жизнь", - думала она иногда, сидя дома около телевизора и ожидая Катьку, гонявшую по своим делам до самой полуночи. И экран телевизора, бормоча что-то совсем свое, светился в ответ, не то соглашаясь с нею, не то негодующе отвергая этот сомнительный тезис.
      
      
      Часть вторая
      СВЕТЛАНА
      
      Светка сидела, уставившись в старенький черно-белый телевизор. Она ждала выступления своих любимых фигуристов - Пахомовой и Горшкова. Только они с их элегантным, гордым танцем отвечали строгим Светкиным требованиям.
      Мать в последнее время, после того, как Светка поступила в педагогический техникум, почти не пила. Ну, разве что пиво. Хотя, возможно, она стала пить меньше вовсе не из-за Светкиного поступления, а оттого, что недавно на улице ее назвали "бабкой".
       - Это я-то - бабка? - возмущалась она, накручивая на бигуди жидкие волосы, смоченные "Жигулевским" пивом, чтобы понадежнее держались ожидаемые кудри. - Да мне и сорока-то нет! И мужики на меня смотрят. С интересом, между прочим, смотрят.
       - Знаю я эти интересы! Исключительно булькающие их интересы. Мужики... - проворчала ей тогда Светка. - Твои мужики больше на привидения похожи, чем на людей. Того и гляди в воздухе растворятся, после себя запашок еще тот оставив.
       - Какой это еще запашок? - подозрительно прищурилась мать.
       - Ну, не запах же роз и фиалок в тихой летней ночи! А тот, от которого кошки и мошки на лету дохнут. Только понюхают и - замертво валятся.
       - Скажешь тоже, прям-таки и замертво, - мать недоверчиво покачала головой, и выпросила у Светку губную помаду.
      Но с тех пор пить стала меньше. И начала хоть как-то следить за собой. Так что тот факт, что техникум москвичке-Светке в общежитии категорически отказал, ее не очень-то и расстроил.
      Подумаешь, сдалась ей сто лет в обед эта их занюханная общага! С пятью койками и тремя тумбочками. Да с утюгом на полтыщи человек! Пусть там их отличницы-лимитчицы живут. Глядишь, чего-нибудь и наживут. Понос или золотуху. Или младенчика в подоле.
       - Ну, ну, закругляйтесь, фашисты недорезанные! - торопила Светка аккуратную немецкую пару, вычерчивающую коньками замысловатые фигуры на льду. - Да ну вас в болото, - махнула она рукой телевизору и начала раскладывать пасьянс.
      Простенький такой пасьянс под названием "Часы". Она хитрила, загадывая желание на то, сойдется он или не сойдется у нее. Дело в том, что этот одноклеточный пасьянсик сходился практически всегда. А гадала Светка на того веселого, коротко стриженного парня, что глазел на нее сегодня в техникумовской столовке, раскрыв рот.
      Вообще, в этом исключительно замечательном учебном заведении, парней практически не было. Не водились - и все тут. Такой факт наводил на Светку необъяснимую скуку. Да и этот-то красавчик с пылким взором, как можно было сразу понять, или пришел к кому-нибудь из столовских, или просто кем-то работает при харчах. Потому что на будущего учителя младших классов, а уж тем более воспитателя детского садика он был похож, как котяра на дохлую мышь.
      Конечно же, пасьянс сошелся.
       - Любовь до гроба! - радостно воскликнула Светка, смешивая карты.
      Наконец, диктор объявил о выступлении любимых фигуристов. И Светка тотчас, забыв обо всем на свете, стала вглядываться в их изображения на маленьком экране. Она все так и делала обычно - забыв обо всем прочем. Такой уж была она человек.
      Сейчас же, в процессе созерцания телика, ее главной задачей было следующее: научиться так же гордо держать голову, полуоборачиваясь к партнеру, как это делала Пахомова. Ничего, чуток потренировавшись, завтра она на этого стриженного т а к помотрит, что тот как минимум остолбенеет. Пусть знает, что в их педулище не только вареные морковки, мечтающие об учительской карьере, учатся. Увидит, увидит он завтра, что и королевы сюда забредают. По чистому недоразумению, конечно.
      И Светка выдвинула вперед нижнюю губу так сильно, что стала похожа не столько на королеву, сколько на утенка из детского мультика.
       - Ты че рожи строишь? - спросила мать, входя в комнату.
      Надо же! За важными делами Светка и не заметила, как та вернулась.
       - Ухожу! - бросила матери Светка и, выключив телевизор, с истинно королевской грацией, то есть неестественно ровно держа спину и распрямив плечи, отчего голова сама собой вздернулась на необходимую высоту, стала собираться на улицу.
      "К Лерке зайду", - решила она. Раскинем "Часы" на мальчика. Или, если захочет, на девочку. Выясним, наконец, что там такое ворочается у подруги в животе. Ведь не иначе, как одно из двух.
      Но Леры не оказалось дома - она была в институте, о чем сообщил Светке расстроенный чем-то Леркин муж, Корабельников.
       - Ты че, Саш, такой мрачный? Что-то съел? - участливо спросила Светка.
      И, не дожидаясь ответа, отправилась восвояси, стараясь не забывать о гордой походке, ровной как гладильная доска спине и необыкновенном повороте головы, который придавал ей - это точно! - истинно аристократический шарм.
       - Что-нибудь передать? - крикнул ей вслед Корабельников.
       - Не надо, я просто так, проведать! - крикнула Светка снизу, и гулкое эхо подъезда разнесло неожиданно громко: ведать! дать! ать!..
      На улице было так холодно, что мерзли зубы, хотя зиме еще не началась. Во всяком случае, снега все не было. Не выпадал и не выпадал, хотя мороз выдавал уже такие фортеля, что и не всякой зимой случаются. Окоченеешь, того и гляди, прямо посреди улицы! А ветер-то, ветер! Это просто сволочь, а не ветер!
      Но Светке было жарко, она даже расстегнула верхнюю пуговицу старенького пальто. Изо рта вырывались клубочки пара и Светка беззаботно шла по улице, делая вид, что курит. Она прикладывала к лицу пеструю варежку, "затягивалась", выпускала дым. Не забывая при этом изящно отставлять мизинчик, хотя никто-никто не мог этого увидеть сквозь толстую варежку и оценить по достоинству. Но она-то знала, как важно соблюдать светские манеры не только напоказ, но и для самой себя.
      "Ну, дожила, девушка! Даже и покурить не с кем", - почему-то весело подумала неунывающая Светка.
      С тех пор, как подружки столь скоропостижно повыходили замуж, да еще и обе оказались более чем беременными, можно сказать, на сносях, Светке жить стало немного скучновато. И посплетничать-то не с кем, не говоря уж об покурить. Не с ее же сокурсницами, будущими училками, новые гадания проверять! Она фыркнула, представив себе, как раскладывает сложнейший пасьянс, чтобы узнать волнующий ответ на судьбоносный вопрос: проводить ли контрольную по суффиксам существительных в конце, допустим, третьей четверти? Или перенести ее на начало четвертой? Умрешь ведь от любопытства, пока ответ получишь!
      В столовке пахло, как всегда, хлебными котлетами. И еще чем-то необъяснимым. Светку, при том, что она сама жила далеко не в райских и стерильных условиях, всегда поражало это свойство общественных мест, особенно тех, где кормили обычного человека.
      Вот и здесь, в техникумовской столовой - опять двадцать пять! Если не двадцать шесть. Или семь. Мало того, что сама столовская обслуга и столы, и полы мыла по несколько раз в день, но и девчонок-младшекурсниц на этот фронт работ бросали не реже, чем раз в неделю. Но все-таки, несмотря на этот внешний культ чистоты, столы оставались какими-то сальными, а занавески вскоре после стирки приобретали такой вид, будто в них по очереди сморкались все посетители столовой, включая преподавателей. Или уж по крайней мере использовали их в качестве салфеток, которых на столах не бывало никогда. В принципе. Хотя на столиках и стояли пластмассовые стаканчики специально под эти несуществующие салфетки. В стаканчики обычно ставили вилки и ложки.
      Взяв на раздаче винегрет и гуляш с макаронами, Светка обернулась в поисках свободного места. И - вот он, пасьянс "Часы"! - увидела, как ей, именно ей машет рукой от свободного столика не кто иной, как коротко стриженный предмет ее гадания.
      Секунду, или даже полторы помедлив, она все же направилась в сторону очень даже симпатичного предмета. По крайней мере - издалека симпатичного.
       - Свободно? - независимым тоном спросила она, стараясь сохранять гордый поворот головы, тщательно отработанный перед собственным зеркалом.
       - Садись, садись.
       - Благодарю, - сказала она строго, стараясь поаккуратнее примостить поднос.
      Парень помог ей снять столовские явства. Светка было подумала, что он отнесет ее поднос, но его галантность, похоже, так далеко не распространялась.
       - Меня, между прочим, Лехой зовут, - сказал он, когда Светка, отнеся поднос, уселась на свое место.
       - Лехой? Хорошее имя. А главное - редкое, - сказала Светка подслушанную где-то фразу.
       - А тебя как называть прикажешь?
       - Приказываю - Светланой.
       - Понятно. Светлана - значит, Светка. Выпьем за знакомство!
      Леха поднял стакан с компотом, где плавали раздавленные дольки мандарина, и чокнулся с ее компотом, стоящим на столике. Светка кивнула.
      Украдкой она рассматривала Леху. Вблизи он оказался даже, пожалуй, красив. Такой яркой, немного опасной красотой, чувственной и немного звериной. К тому же вполне саму себя осознающей. Леха же рассматривал Светку совсем не украдкой, а очень даже откровенно. Ей показалось, что слишком откровенно.
      "Прям пожирает меня взглядом", - подумала Светка и с трудом подавила инстинктивное желание поправить распущенные волосы.
      Нос у Лехи был крупный, решительный, правильной формы - прямой и с широкими ноздрями. Наверное, именно эти, словно бы постоянно раздувающиеся ноздри и придавали Лехиному облику оттенок дикости, необузданности. Заметив, что Светка исподтишка глазеет на него, Леха широко улыбнулся, обнаружив крупные белые зубы. Радостную его улыбку немного лишь портил железный блеск коронок на дальних верхних зубах.
      Похоже, пасьянс и впрямь сходился. Круглые карие глаза Лехи смотрели на нее с явным удовольствием. Он медленно прихлебывал свой компот, наблюдая, как она выковыривает из макарон мелкие кусочки мяса.
       - Ну и как тебе гуляш с котятами? - вкрадчиво поинтересовался Леха.
      Светка чуть не поперхнулась и решила перейти в нападение:
       - А ты вообще-то сам че тут делаешь?
       - В каком смысле?
       - Ну, в смысле, работаешь тут что ли? Среди женского коллектива?
       - А... Это-то - да. Я тут грузчиком устроился. Работа не пыльная. Зато сытная.
       - Ну-ну.
       - А что насчет коллектива, так это ты права. Женщин я люблю. Особенно красивых. Навроде тебя.
      И Леха галантно махнул рукой, указывая на Светку. Та аж зарделась от удовольствия. Столь прямолинейные комплименты были вполне ей по душе.
       - Ты когда заканчиваешь свою учебу? - продолжал свою нехитрую игру Леха.
       - В три. Еще две пары осталось.
       - Вот и замечательно. Я как раз к трем со всеми делами тут завязываю. Махнем в кино, что ли?
       - Так прям сразу и в кино?
       - А ты бы куда сразу хотела?
      Светке не понравилась его масленая улыбка, но как-то уж все складывалось настолько гладко, что она решила не обращать на это особенного внимания. Тем более, что ей ужасно хотелось пойти в кино после всех этих скучных занятий по психологии дошкольников. Эта психология у нее уже в печенках сидела. На прошлом занятии им, например, объясняли, как учить трех-четырехлеток узнавать на портретах В.И.Ленина.
      Хотя какая там на фиг в садике психология! Нос вытер и - на горшок.
      Договорились встретиться у выхода.
      После занятий Леха уже ждал ее, покуривая справа от крыльца. Светка вышла вместе с однокурсницами, но как всегда чуть-чуть отдельно от них. Направившись расслабленной походкой в сторону поджидавшего ее Лехи, она прямо-таки чувствовала затылком завистливые, как ей хотелось верить, взгляды девчонок.
      Конечно же, гораздо лучше было бы, будь этот Леха не грузчиком из местной столовки, а, например, артистом. Или если бы он ждал ее, опершись на открытую дверцу собственного автомобиля. И направлялись бы они не в киношку, а в ресторан. Или, на худой конец, в кафе-мороженое. Но, как говорили древние, на безрыбье и рак рыба.
      Они спустились к Цветному бульвару. Солнце светило вовсю, на верхушках деревьев еще кое-где оставались желтые листья. Но земля, которую еще ни разу в этом году не коснулся снег, была твердой и насквозь промерзшей. Потому-то и было так жутко холодно, что снег все не торопился выпасть.
       - Погнали в "Форум"? - спросил Леха.
       - А что там идет?
       - Наверное то, что тебе понравится. Какая-то польская фигня, детям до шестнадцати.
       - А, это наверное, "Анатомия любви "?
       - Да, да, что-то в этом роде.
       - Тогда пойдем. Я еще не видела.
      Фильм оказался действительно до шестнадцати. Очень красивый поляк сначала любил одну женщину, потом они поругались, но она пришла к нему сама и... Конечно же, застала его с любовницей.
       - Молодец мужик! - прокомментировал в этом месте Леха.
      Но потом все в кино образовалось. С любовницей шашни быстро завершились, оказавшись не солидным чувством, а так, вроде развлечения, и настоящая любовь восторжествовала. Ура! Ура! Светка осталась довольна и самим фильмом и походом в кино в целом. Леха проводил ее до метро и поцеловал на прощание. Губы его были холодными и немного шершавыми.
      И вообще он производил впечатление своего парня. С ним было легко и, как оказалось, не надо было думать о том, в какой момент и как повернуть голову. Похоже, Леху эти мелкие ухищрения интересовали менее всего.
      Больше месяца Светка не решалась согласиться пойти к Лехе в гости. Хотя он жил в двух шагах от их техникума, на Сретенке.
       - Ты че, Свет, боишься, что ли?
       - Ничего я не боюсь, - отмахивалась Светка и всякий раз переводила разговор на другую тему.
       - Ну мы ж с тобой не школьники, чтоб в такие холода по подьездам прятаться! - возмущался Леха.
      Зря, в общем-то Леха так сердился на гостеприимные московские подъезды, Светке, к примеру, там очень даже нравилось. Нравилось, как горячо и подчас больно впивалась в спину батарея, тогда как в губы впивался требовательным поцелуем Леха.
      А осмелевшая рука его, проникнув под Светкино пальто, ухитрялась совершать и вовсе виртуозные действия: расстегивала пластмассовую застежку лифчика, а после жадно мяла, тискала ее груди. После того, как он отрывался от ее губ, когда она, как выброшенная неумолимым штормом на берег рыба, пыталась отдышаться, стоя в пыльном теплом пространстве под лестницей, распластанная вдоль батареи, Леха уже целовал ее грудь, надолго приникая к ней, словно ища спасения от неведомо чего в этих бесконечных, нескончаемых поцелуях.
      После них на груди у Светки подолгу не проходили сиреневые продолговатые пятна засосов, которые она подолгу рассматривала, запершись в ванной. Эти подъездные ласки становились все более неистовыми. У Светки вечно болели губы, постоянно подпухшие и приобретшие таинственный синеватый оттенок. Спасала губная помада.
      Но следы неудовлетворенной страсти появлялись и на шее. Светка теперь постоянно носила водолазку и распускала волосы, но все-таки однажды сидящая позади нее сплетница Федосеева углядела засос в глубине нежной ложбинки, под волосами. Конечно же, Федосеева растрезвонила о своем пикантном открытии всему курсу. Но почему-то Светку это даже обрадовало. Она считала, что ее вечерние игрища с Лехой возвышают ее над девчонками, которые целуются в лучшем случае с техникумовскими учебниками. Тогда как каждая девчонка, Светка была в этом убеждена твердо, жаждет любви, как соловей лета, но просто стыдится в этом сознаться.
      И все же Светка, в глубине души уже давно решившаяся на все, была уверена в том, что если э т о произойдет слишком быстро, то она, как объект влюбленности, сразу потеряет для Лехи весь интерес. И тогда уж он точно на ней не женится. А ей этого почему-то очень хотелось. Они ни разу не говорили о любви, но, кажется, уже оба чувствовали, что друг без друга им уже как-то совсем непривычно, неуютно, что ли?
      И, как ни смешно, она своего добилась невероятно быстро. На холодном, продуваемом всеми ветрами Цветном бульваре, Леха сказал ей:
       - Ну, раз ты так боишься меня, то давай поженимся.
       - Ты серьезно?
       - Нет - шучу, - хмыкнул Леха, - ну конечно, серьезно. Пошли, с матерью познакомлю.
      Пока темным и холодным переулком они шли к Сретенке, он рассказал ей то, о чем она даже не догадывалась. До того, как устроиться грузчиком в их столовку, он вовсе не служил в армии, как думала Светка, а провел почти три года в лагере недалеко от Владимира.
       - В каком лагере? - не поняла Светка.
       - В пионерском, - с непонятной ожесточенностью усмехнулся Леха. - У хозяина.
      И, увидев, что Светка хлопает глазами, так ничего и не поняв, добавил:
       - Ну, в тюрьме, по-вашему, в тюрьме!
       - И чего ж ты там делал?
       - Чего-чего? Чего и все - сидел!
      Он искоса взглянул на нее, совершенно ошеломленную, и спросил с нарочито равнодушным видом:
       - Что, уже раздумала замуж-то?
      Они стояли на темной улице перед еще более темной аркой, ведущей во двор, и Светке действительно в какой-то момент стало страшно. Но ненадолго.
       - Нет, не раздумала! - сказала она твердо.
       - А если я человека убил? - Леха отстранился от нее, убрал руку с плеча.
      Его взгляд стал холодным и недоверчиво-пронзительным. Точно другой человек вдруг возник перед Светланой. Вовсе не тот весельчак Леха, с которым они просмотрели репертуар всех окрестных кинотеатров. И, в то же время, вовсе не злобный уголовник, которого, очевидно, Леха попытался изобразить. Несчастный, никем не пригретый, одинокий мальчишка стоял перед нею. И губы его дрожали от несправедливой обиды.
      Светка по-женски всхлипнула и, обняв Леху за шею, прижалась к нему.
      Все на самом деле у Лехи Брагина было не столь уж зловеще, как он пытался представить это Светлане. И в тюрьму он попал, что называется, по дури. С двумя приятелями они ограбили овощную палатку. И взяли-то всего пол ящика апельсинов, стольник из кассы, да разбили несколько стеклянных банок.
      "Повезло" ему в том, что суд решили устроить показательный. Так они с приятелями и получили на полную катушку за апельсинчики-то. Обхохочешься, да и только. На всю жизнь Леха возненавидел апельсины.
       Жили Брагины в коммуналке. В шестикомнатной квартире разместились три семьи. Чахоточная мамаша-одиночка с дочерью-придурком, как охарактеризовал соседей Леха, плюс пара божьих коровок пенсионного возраста, летом обычно ковыряющихся в дачных грядках, да Леха с мамой. Кухня была такой огромной, что казалась еще одной, назаселенной комнатой.
      Дом этот был добротной дореволюционной постройки, поэтому две комнаты в квартире с высоченными потолками, которые занимал Леха со своей матерью, показались Светке просто хоромами. Они-то с мамашей жили в маленькой однокомнатной квартирке в панельной пятиэтажке. Да к тому ж на первом этаже. Так что зимой Светка привыкла дома ходить чуть ли не в пальто. А здесь жара стояла прямо-таки тропическая.
       - Доченька, ты и кофточку шерстяную сними, а то у нас так топят, так топят, - суетилась вокруг смущенной Светки Лехина мама.
       - Это Светка, моя невеста, - сказал Леха, едва они вошли в квартиру.
       - Проходи, проходи Светочка, я сейчас чайку поставлю. Варенье какое ты любишь? Клубничное, вишневое?
       - Я... Наверное, клубничное, - Светка вопросительно обернулась к Лехе.
       - Давай, давай, раздевайся. И варенье будем, и какао с чаем! Да, Свет?
      И мама его тотчас же заволновалась, стала Светку прямо со всех сторон чуть ли не облизывать. Отчего та, немного смущавшаяся перед предстоящим знакомством, растерялась еще больше. Она думала, что придется защищаться: что мол за бабу в дом ни с того ни с сего привели? А тут - на тебе! Сразу доченька!
      В своей комнате Леха набросился на нее тотчас же. Он даже не включил света, так что Светка и не сразу поняла, что он толкает ее на кровать. Или на диван? В темноте было и не сообразить. К тому же Леха целовал ее так яростно, что она едва удерживалась, чтобы не оттолкнуть его. Руки его, ставшие еще более бесстыдными, чем в обычно подъездах, уже сорвали с нее кофточку, лишь жалобно тренькнула оторванная пуговица.
      А лифчик, казалось, расстегнулся и отпал сам, завалившись сразу за диван. Все-таки, чуть свыкнувшись с отсутствием освещения, Светка смогла определить тип мебели, на которой ей предстояло потерять свою невинность. И притом довольно скоро - распаленный Леха уже стягивал с нее неподдающиеся эластичные колготки.
       - Свет, ну помоги! - хрипло взмолился он.
      И она рассмеялась ему в ответ, сама не узнавая своего смеха - это смеялась не она, Светка Голубева, студентка педулища, а какая-то незнакомая, наверняка опытная, взрослая женщина. А, может быть, даже и развратная. Таким низким и влекущим показался ей собственный голос. Или это она переняла этот грудной смех у героини того польского фильма, который они смотрели вместе с Лехой? У той, конечно, что была настоящей, а не брошенной возлюбленной.
      И все же она снизошла, сжалилась. Вошла, так сказать, в положение. Эти колготки были такими плотными, так туго сидели на ноге, что она и сама всякий раз с трудом стягивала их. К тому же она вдруг испугалась, что Леха может порвать ее единственные целые, парадные колготки. В чем же тогда ходить в такие холода?
       А Леха уже щелкнул молнией брюк, и Светка увидела его силуэт на фоне темного, незанавешенного окна. И силуэт этот уже стягивал широкие трусы... Честно говоря, Светку немного испугало то, что, внезапно вырвавшись из плена трусов, четко и абсолютно неумолимо вырисовалось где-то в нижней части силуэта.
      Нет, конечно же, она многое знала. И, в общем-то, и книжки читала. Не простые, а специальные и с картинками. Очень даже познавательными. Подруге Тане ее родители эти книжечки специально подсовывали, чтобы разбиралась, что к чему. Они и разбирались. Не без любопытства, надо сказать. Так что теоретически Светка считала себя вполне подготовленной.
      Но все же вот так, в жизни, с этим явлением она сталкивалась вплотную впервые. Леха неумолимо приближался к ней. Снимая трусики, она испуганно сжалась, с ужасом представляя, как же в нее войдет эта Лехина большущая и толстая штуковина.
      Он повалил ее на диван и впился губами в шею. На нежной внутренней коже бедра она почувствовала присутствие живого и горячего члена, елозившего взад-вперед безо всякого успеха.
       - Свет, направь! - шепнул ей Леха, отрываясь на мгновение от ее губ.
      Она жадно глотнула воздуха, но вновь его язык проник в ее рот, все более жадно требуя ответа. Она слабо ответила на поцелуй. Ее рука тем временем скользила вниз. И вот, наконец, она коснулась его члена, тот вздрогнул, тяжелый и напряженный.
       - Смелей, возьми в руку! - вновь оторвавшись, прохрипел Леха.
      Она послушно, со страхом обхватила ладонью влажный ствол его страсти, почувствовав его живую, нетерпеливую пульсацию.
       - Сжимай, крепче! - командовал Леха.
      Совсем обескураженная командами, растерянная Светка сжала в руке подрагивающий член, попыталась направить его. И, видимо, ей это удалось - спустя мгновение она закричала от резкой боли...
      Леха ритмично двигался по ней, боль становилась все невыносимее, но она старалась сдерживать крики - ведь за стеной, совсем близко были Лехина мать и соседи. Наконец, взметнувшись над ней, он обрушился в последний раз, выпустив в нее горячий мощный заряд. И затих, вздрагивая немного, оторвавшись от ее губ. Он дышал так тяжело, будто проплыл стометровку, установив мировой или, по крайней мере, европейский рекорд.
       - Ну что, понравилось? - спросил наконец он, оторвав лицо от подушки, в которую упал, обессилев после бурного акта любви.
       - Да, - не очень-то уверенно ответила Светка.
       - А что это ты так вяло? Орала-то, небось, ого-го! Я от криков твоих еще больший кайф словил!
       - Орала? Так мне больно было!
       - Чего это больно? У меня, конечно, штука-то большая, но это же, говорят, только лучше для бабы. Бабы, говорят, на это дело падкие.
       - Но я ж в первый раз. А в первый раз, я читала, всегда больно бывает. Там же эта... Ну, в общем там рвется что-то...
       - Тю, - аж присвистнул Леха, - так ты, оказывается целка? Ну, была, конечно.
       - Именно. Ну и что?
       - Ну, ты даешь! Нет, чес-слово, даешь! - зашелся Леха в безудержном смехе.
      Светке стало почему-то обидно. Мало того, что он не заметил, что она была девушкой, так его еще это и смешит вдобавок. Другой бы радовался на его месте, а он ржет, как дурак.
       - Ну ладно, не обижайся, - добродушно сказал Леха, - я ж не со зла. Просто не ожидал...
      Во второй раз по-прежнему было больно. Даже еще больнее. Но Светка, стиснув зубы, лишь тихо постанывала. Что ж, она сама выбрала Леху. Значит, так тому и быть. Так тому и быть.
      На свадьбу ни Лера, ни Таня прийти не смогли. Светка сначала обиделась, а потом как-то смирилась с этим, понимая, что у тех и так сейчас забот полон рот - весною Таня родила дочь, а Лера - крикливого темноволосого мальчугана.
      Праздновали в пельменной на Дзержинского, где поваром работала Лехина мать. Свидетельницей Светка позвала однокурсницу Галку, толстую девицу с рыжими ресницами и пушистыми волосами. Она единственная со всего курса не была ей так противна, как остальные, которые за ее спиной шушукались: вот-де дура, выходит замуж за уголовника. Откуда только они вызнали про Лехину биографию? Не иначе, как специально в отдел кадров наведались, проныры хреновы. Хотя, с другой стороны, такие слухи и хлебом кормить не надо - летают быстрее космических ракет.
      А однажды она даже услышала, входя в женский туалет, где техникумовские девицы покуривали втихомолку, как смазливая Федосеева говорила тощей Петровой:
       - Да эта фифочка Голубева просто никому больше и задаром не нужна.
      Светка, не раздумывая, подошла к ней и со злостью влепила дуре-бабе такую затрещину, что заколки посыпались. После этого случая и Олька Федосеева, и тощая Петрова перед нею едва ли не заискивали.
      "Глядишь, еще и старостой со страху выберут", - подумала тогда Светка.
      Старостой ее на самом деле выбрали, но она все равно никого с курса кроме безобидной и преданной ей Галки на свадьбу не пригласила.
      С Лехиной стороны были в основном его одноклассники, все как на подбор довольно шпанистого вида. Но тем не менее Светке они понравились. Они были ребята явно простые и в общем невредные. По крайней мере, за спиной ее не шушукались.
      А про девчонок она поняла - те просто ей завидовали. Все-таки Леха был красивым и видным парнем. В их техникуме таких уж точно больше не водилось.
      Начиналось все очень благопристойно. Светка и не подозревала, что в Москве до сих пор сохранились традиции свадебного застолья. У входа в пельменную Лехе пришлось откупаться водкой от требовавших выкупа и очень довольных дворовых алкоголиков, слетевшихся на звуки свадьбы, как осы на мед. Когда же новобрачные вошли в зал, то их осыпали горстями мелочи и пшеницей. Что должно было символизировать будущую сытую жизнь.
      Потом они по очереди с Лехой откусывали от хлебного каравая, который им преподнес Лехин дядя, без устали сыпавший грубоватыми, но добрыми и смешными прибаутками. Помимо магнитофона с современными песнями, пели и плясали и под гармошку, которая на самом деле представляла из себя аккордеон. Пришлось Светке под дружные аплодисменты просить Лехину мать разрешения называть ее "мамой". Это было ужасно глупо, но Светка утешилась тем, что Лехе пришлось сделать ровно то же самое по отношению к ее замечательной мамаше. Та по случаю свадьбы принарядилась, и, надо отдать ей должное, до конца плясок в пельменной продержалась почти трезвой.
      Но вообще часам к девяти все изрядно поднадрались. У самой Светки шумело в голове от выпитого шампанского, и все происходящее она видела словно через какой-то зыбкий туман. И все время хотелось смеяться.
      "Горько" им кричали бессчетное число раз. Пока Леха, почти сразу же перешедший на водку, не отсел куда-то в другой конец стола. Где почти безвылазно и провел вторую часть свадьбы среди своих пьяных приятелей. А Светке пришлось выслушивать бесконечные шутки Лехиного дяди Антона и двусмысленные, а точнее, вполне прямолинейные намеки на предстоящую брачную ночь.
      Спасла ее новая "мама", которая сначала увела дядю, а потом долго плакала радостными слезами, рассказывая, какой Леха добрый и хороший. Окончание свадьбы и "брачная ночь" заставило Светку в этом несколько усомниться.
      Леха был как никогда груб и настолько пьян, что, сумев стащить с нее свадебное платье, он порвал при этом кружевной рукав, а сам через пять минут заснул, не сняв даже ботинки. Так Светка и просидела свою первую замужнюю ночь полуголой, завернувшись в простыню, у окна, за которым качался одинокий фонарь, противно скрипя. Под звук фонаря Леха храпел так звучно, что Светка даже если бы и легла, заснуть все равно бы не смогла.
      Под утро с совершенно сухими глазами и осыпавшейся тушью, она все-таки прикорнула на краешке дивана, пододвинув развалившегося мужа. Тот лишь промычал во сне что-то невнятное.
       - Лер, ну ты только подумай, он почти каждый день пьяный приходит!
       - Да брось ты его на фиг, сдался он тебе, такое сокровище!
       - Ну он же мой муж...
       - Тогда не ной.
      Они сидели у Лерки на кухне и пили растворимый кофе с тульскими пряниками, которые притащила Светка из соседней булочной.
       - Ладно, Свет, не комплексуй. Пойдем-ка я тебе лучше новые работы покажу. Ты-то, поди, забыла уже в какой руке кисточку держат?
       - Да какая тут кисточка! Все мои заботы - на горшок вовремя малышню усадить. Да проследить, чтобы глаза друг другу не выкололи. А заведующая у нас такая стерва! Придирается и придирается.
       - А что ей от тебя надо-то?
       - Понимаешь, она старая дева, и ко всем замужним в принципе придирается. Ей, видишь ли, кажется, что в группе - грязно. А я ей что, нанялась по пять раз в день убираться?
       - Ну, найди другую работу. Специальность-то у тебя вроде как дефицитная.
       - Какая другая! Эта хоть с домом рядом. А заведующие - они и в Африке заведующие. Ладно, пошли картинки твои смотреть. А Корабельников-то где гоняет? - вдруг вспомнила Светка об отсутствующем Леркином муже. - Вроде как воскресенье.
       - Они с Димкой в зоопарк поехали. Я их каждое воскресенье куда-нибудь стараюсь спровадить, чтоб под ногами не болтались.
       - Хозяйством, что ли занимаешься?
       - Да вот с тобой лясы тут точу... А если серьезно - единственный день, когда можно спокойно поработать. Сама понимаешь, кто ж мне мастерскую-то даст? Хотя в молодежку при Союзе художников меня недавно приняли.
       - Да ты что! И ты молчишь?
       - Да, пустяки, дело житейское. Суета это все, - Лера небрежно махнула рукой.
      Но Светка именно по этой показной небрежности и разлившемуся по Леркиному лицу едва заметному румянцу поняла, что Лера этим фактом своей биографии на самом деле очень гордится.
      Лера вынимала из-за дивана небольние холсты без рам и расставляла их по периметру комнаты - на диване, на письменном столе, вдоль книжных полок. На серебристого оттенка картинах были изображены московские улочки, некоторые из которых можно было легко узнать. Но эти домики, деревья, куда-то спешащие люди, рекламные тумбы, облупившиеся церквушки казались явившимися из какого-то другого мира. Конечно, они были ярче, чем в обычной жизни, но все же поражало не это.
      В картинах не только ощущался воздух, но и само его движение, казалось бы неуловимое. Каким-то чудом Лера смогла передать и это движение воздуха и ту грань между реальным и воображаемым, о которой Светка уже стала забывать, полностью пребывая в самой примитивной и грубой реальности. Особенно изумила Светку собака на одной из картин.
      Собака была самой обыкновенной дворняжкой. Она сидела, полуобернувшись к зрителю, и грустно-грустно смотрела перед собой пустыми влажными глазами. Шерсть на ее ушах была свалявшейся и грязной. Хотелось погладить эту собаку, несмотря на то, что она была абсолютно неестественного цвета - изумрудно-зеленой.
       - Ой, как это называется? - восторженно воскликнула Светка.
       - "Одиночество", - серьезно ответила Лера, сосредоточенно рассматривая собственное произведение и повторила, - просто "Одиночество ".
       - А почему она зеленая?
       - Просто она такая. Не знаю, почему. Такая - и все. То ли зеленая, потому что одинокая, то ли одинокая, потому что зеленая...
       - Ты гений, Лерка.
       - На том и стоим, - скромно согласилась та.
       - Это ведь про меня картина, про меня!
       - Ладно, дарю.
       - Ты с ума сошла!
       - Дарю. И не спорь.
       - Спасибо, - и Светка обняла подругу.
       - На здоровье, пользуйся моей добротой, - похоже, что и Лера, обычно никак не проявлявшая своих чувств и гордившаяся этим, была смущена и тронута, - пойдем-ка, подруга, кофе допивать, пока мои спиногрызы с гуляния не заявились.
      А кофе был необычайно ароматен и вкусен. Хотя и растворимый.
      Зеленую собаку Леха почему-то сразу невзлюбил. Он не уставал глупо и почти всегда одинаково издеваться над ней. С некоторых пор Светка эти издевательства принимала исключительно на свой счет.
      Потому что она сразу же, еще тогда давно, когда Лерка ей ее подарила, поняла, что это именно она, Светка, и есть эта грустная, но все же зеленая собака. Лехе она в этом, конечно же, никогда бы не призналась. Да он, похоже, и не нуждался в таких признаниях.
       - Да снеси ты на помойку этого говеного сперматозоида, - говорил ей Леха, с деланной брезгливостью.
      Ох, как хотелось Светке пульнуть в его рожу какую-нибудь сковородку! Да не просто метнуть, а так, чтобы попасть в центр этой ухмыляющейся морды! Светку даже немного пугали собственные агрессивные настроения. Но только так, чуть-чуть.
      Больше всего раздражала ее именно бессмысленность этого полупристойного Лехиного определения. Уж на что-что, но на сперматозоида эта собака уж никак не походила.
      Иногда Лехина фантазия выдавала и другие гадкие названия. Он словно бы специально изощрялся в глупостях, чтобы досадить Светке. Тут фигурировала и "сопля голландская", и "придурь недоношенная", а иногда нечто совсем уж матерное и поганое.
      А для самой Светки эта гонимая зеленая собака стала просто частью ее жизни. Единственным родным существом в чужом доме.
       - Светланочка, иди чайку попьем, свежего заварила, - заглянула в комнату Антонина Ивановна.
       - Сейчас, мама, иду, - крикнула Светка, отрываясь от недавно выученного, жутко сложного пасьянса "Могила Наполеона".
      Пасьянс упорно не сходился, а это означало совершенно точно, что Леха опять припрется пьяный. И хорошо, если один, а не с каким-нибудь еще козлом. Светка его дружков-приятелей прямо-таки возненавидела.
      Особенно после одного случая, когда Леха привел в дом мужика с перебитым носом, с которым он, оказывается, "зону топтал". Этот "топтала", когда Леха отправился за очередной бутылкой, недолго думая, повалил Светку на диван и, зажав ей рот, попытался изнасиловать. Приговаривая: "Молчи, курва, молчи!" и дыша прямо в лицо мерзким запахом лука, водки и еще какой-то дряни.
      Спасло Светку только то, что за окном в этот момент завыла милицейская сирена. Мужик, видимо реагирующий на это звук рефлекторно, ослабил на мгновение свою мертвую хватку, и Светка успела выскочить к Антонине Ивановне в комнату. Где и отсиживалась до самой ночи.
      Когда же она попыталась нажаловаться Лехе, тот грубо буркнул: "Сама виновата, сучка. Не хрен было глазки строить. Он мужик серьезный".
      И, глядя в Лехины холодные глаза, Светка поняла тогда, что лагерь, его люди, точнее, нелюди, их чудовищные взаимоотношения, от него никуда не ушли. А в последнее время Светку все больше пугало то, что Леха, уволившись со всех работ, стал приносить в дом большие деньги, очень большие деньги. Пить стал не самую дешевую водяру, а дорогой коньяк. И сам приоделся, неожиданно явив миру и Светке замашки франта. Прежде что-то за ним этого не замечалось.
      Только с Антониной Ивановной она и могла об этом поговорить. Та и впрямь считала ее дочерью и надеялась, что Светлана поможет ей образумить непутевого сына.
       - Главное, Светочка, чтоб он у нас в тюрьму снова не попал, - Антонина Ивановна разливала чай в огромные кружки с нежными фиалками на боках. - Уж как мне тяжко было, когда он там был, - в сотый раз начинала она свою жалостную историю.
      Светка уже наизусть знала, что дальше будет рассказ про отца-алкоголика, сгинувшего где-то на северах, про низкую зарплату повара, из которой нужно было половину тратить на посылки, про то, какой Леша был хороший и добрый мальчик, как он участвовал в соревнованиях по авиамоделизму, про теплые носки, которые она посылала ему... В конце концов все запутывалось - прошлое перетекало в настоящее, настоящее в прошлое...
      А будущим явно не пахло. Это уже Светлана понимала определенно. И на постоянные намеки Антонины Ивановны о том, что неплохо бы завести маленького, обычно отмалчивалась. Только этого ей и не хватало! Размечтались! Маленького!
      Но уходить ей, получалось, было некуда. Мать, которая года три держалась и почти не пила, вдруг словно с цепи сорвалась. Так что теперь для Светланы дома места элементарно не было. Даже маленького уголка на провонявшей пьянкой и табаком кухне.
      Стукнула входная дверь, грубо открытая ногой. Так в дом входил только ее благоверный. Господин Брагин собственной персоной. Во хмелю, естественно. Антонина Ивановна как-то сразу сжалась, умолкла, стала излишне усердно помешивать ложкой в чашке. Сочувствуя Светке, она никогда явно ее сторону против сына все же не принимала. Так что Светке всякий раз приходилось отдуваться самой.
       - Ну что, сидим? Чаи распиваем?
      Леха вошел в комнату матери и прислонился к притолоке, пытаясь принять независимую и трезвую позу. Но тут же икнул и чуть не потерял равновесие:
       - Плескани-ка чайку, мать. А ты, жена, достань закусить. И быстренько, чтоб. У меня тут еще пять капель осталось.
       - Ты бы, Лешенька, не пил, - не поднимая глаз, проговорила Антонина Ивановна, а сама, кряхтя, встала и пошаркала к холодильнику, который стоял в комнате. Спешила метнуть жратвы в своего сыночка-упыря, разодетого красавчика с красными глазами.
      Светка сидела не шелохнувшись. Еще не хватало, чтобы она этому алкашу сама бы и закусь готовила! Перетопчется. Пусть хоть треснет от злости, но она и задницы от стула не оторвет. Ни в жисть. Светка решила выдержать характер и молчать до последнего.
      Леха выцедил последние полстакана из бутылки. Взяв пальцами соленый огурец, он с какой-то гадливостью посмотрел на него, подняв до уровня глаз, потом опрокинул в себя коньяк, жутко поморщился, вытер нос рукавом и одним махом сожрал огурец.
      Светка, сдвинув брови, смотрела на него с плохо скрываемой гадливостью.
       - Че, не ндравлюсь? - пьяно ухмыльнулся Леха. - Не боись, я сегодня добрый.
      И, засунув руку в карман дорогой кожаной куртки, которая объявилась вдруг на нем несколько дней назад, вытащил оттуда аккуратно упакованную пачку двадцатипятирублевок.
       - На, купи себе какой-нибудь прикид помоднее. Скоро в люди выйдем...
       - Ты, я смотрю, уже вышел, - не выдержала роли молчальницы Светка.
       - Чего, чего, ну-ка повтори, в натуре. Много на себя берешь? Шал-лава!
      И он наотмашь бросил ей деньги прямо в лицо. Пачка раскрылась, и купюры, как осенние листья, рассыпались по столу, по полу, по Светкиным коленям.
       - Жри! - довольно сказал Леха и заржал.
       - Не нужны мне твои вонючие деньги! - отчаянно крикнула она, брезгливо смахивая деньги с колен. Одна купюра никак не хотела падать, тогда Светка чуть ли не оторвав полу тонкого домашнего халатика все же сбросила ее, словно ядовитое насекомое.
      Лехино лицо аж побелело, будто бы он пил не водку, а какой-нибудь жидкий кислород. Светка мгновенно вспомнила, во что превращалось любое вещество, на долю секунды опускавшееся в колбу, вокруг которой клубился морозный пар. Все, попадавшее в этот жидкий кислород становилось неестественно белым и болезненно хрупким. Именно таким стало лицо Лехи, одновременно в нем совместились и жуткая ненависть, и никогда не виданная ею незащищенность. Он и вправду был невероятно зол на нее, и в то же время чуть ли не по-детски обижен.
      Это продолжалось всего лишь долю секунды. Но ненависть победила. Светка уже почти готова была простить его, чуть ли не просить прощения, но заострившиеся его черты и колючий, вмиг протрезвевший взгляд словно бы привели ее в чувство. Она поняла, что должна защищаться, иначе случится что-то ужасное.
       Леха озирался вокруг, словно загнанный зверь. Лишь когда он увидел на столике у окна тяжелый чугунный утюг, он понял, что же наконец он хочет сделать. Светка поняла это в ту же секунду. Полуобернувшись в сторону Лехиного взгляда, это не столько поняла, сколько почувствовала и Антонина Ивановна.
      Леха, сбивая со стола чашки и вазочки с вареньем, рванул к окну. Антонина Ивановна тихо, на одной ноте завыла, закрыв лицо руками. Светка, не помня себя от страха, бросилась к двери. Промчавшись по коридору так, что даже не заметила поворота, слыша за собой настигавший ее топот, она успела отжать язычок английского замка и буквально выпрыгнула в коридор.
      Она уже неслась вниз по ступенькам, рискуя сломать не только ноги, но и шею, когда услышала жуткий грохот. Это разъяренный Леха, оказавшись перед захлопнувшейся дверью, со всех своих бешеных сил ударил невинную дверь полупудовым утюгом.
      Только оказавшись на улице, под противным колючим не то снегом, не то дождем, Светка поняла всю безвыходность своего положения. В их доме и соседних она знала только Лехиных приятелей, к которым заявиться она просто боялась. До матери было пилить и пилить. Как, впрочем, и до Леры и Тани. Правда, не столь далеко жила ее единственная техникумовская не подруга, но приятельница Галка. Но и до нее в тапочках и летнем халатике добежать не успеешь. Хоть это и не канадская граница.
      "Еще и шутишь, дура", - сказала она сама себе и улыбнулась. Нет, все-таки по сравнению с утюжком по голове все было не так уж страшно.
       - Ладно, в подъезде каком-никаком перебичуешь, - сказала она вслух, начиная громко стучать зубами.
       - Послушайте, девушка, а вы всегда так по вечерам гуляете?
       - Да пошел ты!.. - обернулась дрожащая Светка на голос.
      Перед ней стоял молодой человек в длинном сером пальто и с горящей трубкой в руке. От трубки шел приятный аромат, а огонек ее напоминал светляка, только очень теплого. Увидев, что у девушки на самом деле зуб на зуб не попадает, незнакомец моментально скинул свое пальто, и набросил ей на плечи. Светка инстинктивно закуталась в пальто, словно в роскошную меховую шубу.
       - Что-то случилось? Вижу, что случилось, - ответил он на собственный вопрос. - Вас куда-нибудь отвести или отвезти?
       - К Г-галке.
      Незнакомец уверенно приобнял ее за спину и подтолкнул к арке, которая вела к Сретенке.
      "Изнасилует счас. Ну и пусть", - чуть ли не с радостью подумала Светка.
      Ей уже и впрямь было все безразлично.
      Когда они уселись на заднее сиденье такси, и усатый водитель спросил, куда ехать, Светка выдавила из себя, все еще постукивая зубами:
       - На Пушкинскую, где кафе "Зеленый огонек". А там - во дворе, я покажу.
      Доехали молча. Расплатившись с водителем, незнакомец, так и не выпускавший из рук давно потухшую трубку, помог ей выбраться из машины и довел ее до самой Галкиной двери на третьем этаже.
      Отдавая ему пальто, она сказала уже более послушным и даже чуть игривым голосом:
       - Как вас хоть величать-то мой благородный и незнакомый избавитель?
       - Величайте, дорогая, Викентием Викентьевичем. Если с морозу выговорите.
       - Викентий Викетье... нет, не получается сразу, - расмеялась совсем уже отогревшаяся Светка.
      Викентий Викентьевич вновь раскурил свою трубку. И Светка, наконец, разглядела его. Среднего роста, нос с горбинкой, умные серые глаза, усы... Он был как две капли воды похож на какого-то знакомого англичанина. Но так как знакомых англичан у Светки отроду не водилось, то он мог быть похож только на...
       - Вы - Шерлок Холмс! - осенило ее.
       - Угадали. Именно так и зовут меня мои друзья. А как ваше имя, замерзающая незнакомка?
       - Уже не замерзающая, уже просто Светка... Ой, то есть Светлана Аркадьевна.
       - Итак, Светлана Аркадьевна, жмите кнопку звонка, а то, может быть, вас и здесь не ждут.
       - Нет, Галка обычно в это время дома сидит, ящик смотрит, - Светке даже не пришло в голову обидеться на его последние слова.
      Она позвонила. Дверь открылась почти тотчас же, будто Галка стояла прямо возле нее.
       - Свет? - немного удивилась Галка, - Заходи, чего стоишь. А чевой-то ты такая?
       - Потом объясню, - замигала ей Светка всеми своими глазами.
       - Заходите, заходите, пожалуйста, - сказала Галка громче, увидев за спиной Светки усатого мужчину с трубкой в зубах.
       - Нет, нет, спасибо, мне пора.
       - Подождите, подождите, а как же я вам деньги за такси отдам? - забеспокоилась Светка, похлопывая по карманам халатика, будто рассчитывая обнаружить там - абсолютно, конечно, случайно - златые горы.
      Викентий Викентьевич усмехнулся:
       - Денег за такси, я, знаете ли, с дам не беру. А вот если вам когда-нибудь захочется мне рассказать, что же с вами такое удивительное приключилось, то позвоните. С удовольствием выслушаю.
       - Н-да, уж удовольствие-то ниже среднего, - чуть слышно пробормотала Светка.
      Он достал маленькую записную книжечку в кожаном переплете и пузатую ручку в позолоте, написал размашисто телефон и, вырвав листок, вручил ей. Она лишь закивала в ответ изо всех оставшихся сил, глядя на него признательными, все еще испуганными, зелеными как крыжовник глазами, а листок прижала почему-то к груди.
      Утром, как следует выспавшись и договорившись по телефону с напарницей, что отдежурит за нее на следующей неделе, Светлана решила отправиться домой. Или сегодня или никогда! Пора забирать вещички.
       - Живи пока у меня, - сказала Галка, извлекая из недр шифоньера свои старые платья и юбки. - Смотри, Свет, ведь и я когда-то худенькой была, - хихикала она, с интересом наблюдая, как Светка выпадает из всех ее древних, пронафталиненных одежд.
      В конце концов нашли крепдешиновое платье, по подолу крепко побитое молью, которое держалось по крайней мере на плечах. И старый плащ времен дружбы с Китаем, такой колокольчатой формы, что на любой фигуре выглядел не сказать, чтобы очень модно, но все же и не слишком уродливо.
       - Не одежда красит человека, а человек - одежду, - не очень уверенно сказала Светка, разглядывая себя в зеркало шифоньера.
       - Если что, сразу мне или в милицию звони, - наставляла сердобольная Галка.
       - Ладно, не дрейфь, мне самой страшно, - отмахнулась Светка. - Но он с утра обычно ничего, не слишком-то вредный.
      Домой Света пошла пешком. Хотелось немного подышать. Да и время работало на нее. Пусть уж этот отоспится как следует.
      Она шла голыми холодными бульварами. В такие осенние пасмурные дни, как этот, казалось, что лета не только никогда больше не будет, но никогда и не было. Облупившиеся скамейки были грязны, потому как редкие компании сидели, как воробьи, на их спинках. Бурая листва по обочинам дорожек смешалась с грязью и выглядела как пожухлое тряпье. В довершение всего заморосил противный дождь. Подняв воротник плаща, Светка ускорила шаги.
      Дверь в квартиру оказалась почему-то незапертой. Да и в самой квартире было как-то неестественно тихо. Она заглянула в их с Лехой комнату. В комнате был страшный беспорядок, но Лехи там не наблюдалось - ни трезвого, ни пьяного. Она со страхом постучала к Антонине Ивановне. Вдруг этот дурак мамашу по пьяному делу пришил? На стук никто не ответил.
      Зато высунулась из противоположной комнаты голова соседа-пенсионера Василия Петровича:
       - Светка, ты что ли?
       - Я, дядя Вася, я. Что тут было-то? И где мои все? Вымерли, что ль?
       - Твой-то орел - в милиции. А Антонина туда же с утра побрела.
       - Это как?
       - Как, как. Приехала тут целая свора под утро, все чего-то искали. А потом его под белы рученьки - хвать! И увезли. Арестовали, что ли? Орал он, как зарезанный. А вон, слышь, и Антонина идет.
       - Ой, Светочка, это ты? - обрадовалась Антонина Ивановна. - А я думала, что дверь не заперла.
       - Так тут и не заперто было...
       - Ой, это я, я, дура старая... - заревела та.
       - Мам, да что случилось-то? Ничего не понимаю, - Светка нетерпеливо дернула запричитавшую свекровь за рукав влажного от дождя пальто.
       - Сказали - ограбили они кого-то, - все причитала Антонина Ивановна.
       - Та-а-ак, а я-то подумала, он здесь вчера накуролесил...
       - Да нет, он, как ты убежала, сразу почти и спать пошел. А до этого все жалел, что тебя напугал. Зачем же, говорит, я ее так!
       - Ничего себе напугал! Чуть без башки не оставил! Так что милиция-то искала?
       - Да что-что? Деньги они искали, чемодан какой-то, вещи...
       - Ну, все ясно...
       - Как ты думаешь, Светочка, посадят его?
       - Посмотрим. Но меня-то, мам, это меньше всего колышет. Все равно я с ним жить не буду. Хватит с меня этих спектаклей. Ты уж на меня, мам, не греши. С тобой-то мы всегда душа в душу жили. Чай пили с баранками, - усмехнулась Светка. - А с ним больше не смогу. Хватит. Ищите другую дуру.
       - Как же, Светочка?
       - А вот так! Если эти, из милиции, меня спрашивать будут, пусть звонят к Галке. Я у нее пока. Ты телефон-то знаешь.
       - Да-да, там на стенке записан. Ты, Светочка, поживи, поживи там. Глядишь, все и образуется. Ваше дело - молодое. Выйдет из тюрьмы, глядишь, помиритесь, маленького заведете...
       - О чем ты, мам? - взвыла Светка. - Какая тюрьма? Какой маленький? Не вернусь я сюда никогда! Неужели непонятно? Ни-ког-да!
      Она собрала свои немногочисленные пожитки в старый чемодан. Тот самый, с которым когда-то переехала сюда. Сверху она положила картину с зеленой собакой, которая чудом уцелела во всем этом бардаке. И то потому лишь, что вовремя завалилась за диван.
       - Умница ты моя, - сказала Светка и поцеловала собаку в темно-зеленый нос.
      Неприятности с вызовами в милицию к следователю показались цветочками после того, как Светка поняла, что она залетела. Этого только не хватало! Не рожать же от этой скотины.
      "Маленький", - передразнила она умильную интонацию свекрови. Бывшей свекрови. Вся жизнь последних нескольких лет казалась Светке не просто сном, но кошмарным сном. Неужели она, такая красивая, умная и замечательная могла жить с этим отвратительным, вечно поддатым грубым мужиком? Подумать только, ведь было время, когда Леха казался ей красивым! Ну и дура же она была!
      Но все, баста. С этим покончено. И никаких "маленьких". Никакого следа не должно оставаться в ее жизни от этого "брагинского периода". Пусть сами размножаются. В неволе. Хоть делением. Или с другими дурами, этого-то материала всегда найдется в избытке. Только свистни - бабье и набежит. Самого высокого качества.
      Но тягомотина со следствием тянулась еще месяца полтора после того, как она вышла из больницы. Но на самом деле, Светке было плевать с самой высокой башни на это следствие. Потому что приговор врачей оказался безжалостным. Ей на девяносто девять процентов гарантировали, что детей у нее больше не будет. Один процентик, как она понимала, ей подарили, что называется, "на бедность".
      Пожилой следователь был занудой, но явно не злым. Поначалу пытаясь ее провоцировать на откровение, он достаточно скоро понял, что от нее ничего толком не добьешься. Исключительно потому, что она была абсолютно не в курсе Лехиной внедомашней жизни. Так что допрашивал он Светку вполне формально, для галочки. К тому же, похоже, что у них материала на Леху и так было выше крыши, и не на одного человека хватило бы.
      Через три месяца состоялся суд. Светка на него не пошла, она о муже и слышать не желала, не то, что видеть. Лехе дали шесть лет. А Светка подала на развод, все-таки отписав Лехе письмо, в котором, как ей казалась, все ему объяснила. Ответа не было.
      
      После всех этих треволнений, все еще живя у Галки, и чувствуя, что даже Галкино всетерпение может иметь предел, Света через детсадовскую нянечку за сорок рублей сняла маленькую комнатушку в коммуналке на улице Чехова. И жизнь пошла своим чередом.
      Однажды, копаясь в своей старой косметичке, среди древних квитанций, заколок и счастливых троллейбусных билетиков, она нашла аккуратно сложенный вчетверо листок глянцевой бумаги. На листке размашистым почерком был написан номер телефона, по первым цифрам Светка моментально определила, что местонахождение телефона где-то в районе метро "Октябрьская", и таинственные инициалы - В.В. , а в скобочках нечто еще более загадочное - Ш.Х.
      Долго и несколько тупо глядя на этот листок и размышляя о его таинственном происхождении и о том, кто бы это из ее знакомых мог жить на "Октябрьской", Светка вспомнила ту ужасную ночь, когда этот листочек оказался у нее.
      "Е-мое! - подумала она. - Так это ж мой таинственный спаситель! Шерлок Холмс с трубкой и усами! И ведь симпатичный такой! Как его? Викентий Викентьевич! Без поллитры и не выговоришь!".
      Светка была не из тех, кто долго раздумывает. Да и время было самое подходящее - начало девятого. Выйдя в длинный темный коридор, она подошла к висящему на стене допотопному, времен культа личности аппарату, и набрала номер. Цифры чуть-чуть заедали, но зато слышно по этому древнему телефону было, как из пушки.
      "Если подойдет женщина, то разговаривать не буду, - решила она. - Пусть сам с ней разговаривает".
      Но к телефону подошел мужчина. С невероятно бархатным и вкрадчивым голосом.
       - Алло, я вас слушаю?
       - Это... - Светка набрала воздуха, чтобы выговорить одним махом плохо поддающееся имя, - Викентий Викентьевич? - нет, все-таки запнулась! Надо было все же перед тем, как звонить, потренироваться.
       - Он самый, чем могу служить?
       - Да вы уже однажды служили.
       - И кем же это?
       - Моим пальто, - выпалила Светка.
       - Это как? - изумился он.
      Похоже, всегдашняя выдержка и невозмутимость на сей раз подвели Викентия Викентьевича.
       - А вот так... Однажды в студеную осеннююю пору несчастная замерзшая девушка...
       - Все, вспомнил. Вы - Светлана Аркадьевна.
       - Ну и память у вас! - искренне восхитилась Светка. - Ведь месяца три прошло, если не больше. Почти весна на дворе. А тогда зима начиналась.
       - Так-так-так-так-так-так...
       - Это вы к чему?
       - Да вот раздумываю, где вам удобнее свидание назначить.
       - А вы думаете, я соглашусь?
       - А куда ж вы денетесь?
       - И то верно, - миролюбиво согласилась Светка. А чего б ей иначе звонить?
      Встретились они у памятника Пушкину. Викентий Викентьевич был, конечно, со своей неизменной трубкой. Светка, пришедшая чуть раньше и скрывавшаяся за памятником, увидела его издалека, выходящего из подземного перехода. Шлейф дыма стлался за ним, как за пароходом. Он был в том же самом длинном сером пальто и в клетчатой кепке, что было последним штрихом сходства с великим сыщиком.
      Выждав для приличия всего лишь пару минут, Светка, подчеркнуто небрежно помахивая сумочкой, появилась из-за бронзового постамента.
       - Рада видеть вас Викентий Викентьевич, - она протянула руку в перчатке ладонью вниз, словно для поцелуя.
      Но Викентий Викентьевич лишь слегка пожал ей руку, с видимым удовольствием глядя на ее разрумянившееся лицо.
      "Тушь бы не потекла от этакого холода", - подумала Светка.
       - Искренне рад и я видеть вас в добром здравии, Светлана Аркадьевна.
      Они очень церемонно раскланялись, после чего, запустив руку за обшлаг пальто, Викентий Викентьеви как фокусник выудил оттуда букетик тощих оранжерейных нарциссов.
       - Спасибо!
      От неожиданности Светка чуть не ахнула. Ей впервые в жизни дарили зимой цветы.
      Но так как зима хоть и пошла на убыль, но еще определенно не кончилась - холод стоял прямо-таки собачий - они решили, то есть Викентий Викентьевич решил, пойти в кафе "Лира", что на другой стороне, это если смотреть от памятника, Пушкинской площади.
       - Давайте договоримся, - сказал Викентий Викентьевич, когда они сели за столик на втором этаже, у окна. - Вы можете называть меня не так длинно и чопорно, а просто - Вика, или Вик. Откликаюсь на любое. А также на мистера Холмса.
      Светка послушно кивнула, он продолжал:
       - Но в обмен на это уж позвольте и мне называть вас просто Светой. А не Светланой Аркадьевной. Идет?
       - Договорились. Можно даже - Светкой, - милостиво разрешила Светлана.
      И тут вдруг Светка удивилась. Неужели это она сидит вот в таком уютном зале, с приятным и симпатичным мужчиной, на которого поглядывают даже официантки? Еще не успев привыкнуть, да что там привыкнуть! - элементарно попробовать - такой вот красивой жизни, она за эти мутные годы с бывшим муженьком окончательно отвыкла просто от спокойной, без крика беседы, от ласковых, заинтересованных мужских взглядов... Даже от мысли такой отвыкла, что мужчина может внушать какие-то иные чувства, нежели страх и отвращение.
      Светка достала из сумочки "Столичные" и с удовольствием прикурила от хитрой, необычной зажигалки Вики.
       - Это специальная зажигалка для трубок. Поэтому она и похожа немного на паяльную лампу - огонь направлен вбок, - объяснил Вика.
      Светка уже про себя решила, что будет его называть "Вика". Именно так - Вика. Ей это почему-то ужасно нравилось. Так же, как, впрочем, и сам Вика.
      Покуривая трубку между салатом и горячим, Вика вдруг признался ей, что помнил о ней все это время. И потому, как он смотрел ей в глаза, и как негромко и спокойно звучал его голос, Света поняла, что это не просто слова, которые так любят между прочим говорить мужчины, которые хотят чего-то - ну, ясно чего! - добиться от полузнакомой женщины, а нечто более серьезное.
      Не то, чтобы он признавался ей в любви до гроба, но как-то сразу между ними установились простые и доверительные отношения, будто все эти несколько месяцев она встречались по крайней мере через день. И уже успели все друг другу о себе рассказать.
      Хотя на самом-то деле они ведь были едва знакомы. Правда, обстоятельства знакомства были, мягко говоря, не совсем обычными. Может быть, именно странность их первой встречи и объясняла ту легкость общения, которая не может возникнуть искусственно. И приобретается, как правило, либо долгим дружеским знакомством, либо сильной взаимной симпатией.
      Вика работал в экономическом институте. "Мэнээсом", как он выразился. Диссертацию он защищать не стал, питая непреодолимое отвращение к необходимости писания предисловий со ссылкой на вездесущих К.Маркса и В.И.Ленина. Тем более, что он занимался исследованиями по финансовой системе стран Европейского сообщества. Эту систему по советским правилам следовало всячески ругать и уничижать. Вика же считал, что при всех объективных недостатках это пока лучшее, что придумало человечество, дабы обеспечивать себе нормальную жизнь.
      Вика увлекся и стал обяснять Свете разницу между банковским и промышленным капиталом. Самое смешное, что ей это оказалось не только интересно, но и понятно. Вика рассказывал так просто, что было удивительно только одно - почему же другие, во всяком случае те, от кого зависит жизнь в стране, таких элементарных вещей уяснить не в состоянии. Кому было бы плохо, если бы магазины были завалены продуктами, красивой одеждой, а на зарплату можно было бы не только наесться до отвала макаронами, но и съездить, к примеру, в Париж.
      Кстати, в Париже Вика однажды был. По студенческому обмену, когда учился на пятом курсе Московского университета. Во-первых, он был круглым отличником, во-вторых, прилично знал французский. Ну, и был небольшой блат. В лице декана факультета, который на самом высоком уровне потребовал послать именно Вику, а не расфуфыренную и неумную дочку какого-то Госплановского начальника. В Париже они должны были ходить группами, но Вика, понимая, что это его первая и скорее всего последняя поездка за границу, позволил себе оторваться.
      Дело в том, что у него случилась скоропалительная любовь с одной из Сорбонских студенток, которую звали Одилия. Одилия показала ему настоящий Париж, а не тот, который полагалось увидеть из окна туристического автобуса советским студентам. Потом ему больше всего пеняли по поводу посещения "Мулен Руж", всемирно знаменитого кабаре. Как они об этом узнали, Вика до сих пор не представлял. Возможно, все бы обошлось, если бы они с Одилией не пропали на пару дней из Парижа вообще.
      Пока они с Одилией путешествовали на ее маленьком красном "пежо" по дорогам Франции, осматривая роскошные замки Луары, руководителя московской студенческой группы едва не хватила кондрашка. Он уже подозревал, что Вика станет очередным невозвращенцем. И тогда - прощай карьера, загранки и все остальные прелести жизни для него, ни в чем не повинного, исключительно верного своим партии и правительству советского человека. А все из-за какого-то шибко умного студентишки.
       - А тебе на самом деле не хотелось остаться? - "ты" у нее вырвалось как-то само собой, но ни она, ни Вика не обратили на это внимания, настолько оказалаось естественным такое обращение.
       - Понимешь ли, Света... - Вика на минуту задумался. - Я, как бы это тебе поточнее сказать, человек сентиментальный. Я имею несчастье, ну, или счастье, любить эту странную и сумасшедшую страну. И я почему-то верю в то, что еще при нашей жизни весь этот бред кончится... А потом...
      Вика на мгновение задумался, раскурил трубку и выпустил тонкую струю дыма в потолок:
       - Мы были на острове Сите у собора Нотр-Дам, и говорили как раз о том, что я мог бы здесь, в Париже, жить и работать. Как раз на другой стороне находится Латинский квартал, университет. Конечно, мне бы дали политическое убежище и я смог бы защитить диплом в Сорбонне, а потом и получить приличную должность. Но я почему-то даже не хотел представить себе, как пойду в полицию, буду просить этого самого убежища, как все это будет стыдно. Не то, чтобы это было бы похоже на предательство, но все же... Все же, все же... Ты меня понимаешь?
      Светлана кивнула. Но все же спросила:
       - А как же любовь?
       - Мы какое-то время переписывались, Одилия даже один раз приезжала сюда. Мы хотели пожениться, но единственное условие, которое она ставила, было для меня абсолютно неприемлимо. Она не хотела жить здесь. А я не хотел жить там.
       - В Париже?
       - Ну, что Париж? Прекрасный город. Но, в конце концов, не более того. Так оно все потихоньку закончилось. Потом она, кажется, вышла замуж...
      Он взял ее за руку, и она почувствовала, что этот доверительный жест окончательно стирает ту отчужденность, которая возникла между ними в тот момент, когда он рассказывал о своей французской подруге.
      Светка уже знала, что сейчас, именно сейчас она расскажет ему все о своей непутевой жизни, и о том, почему она оказалась полуголой и неприкаянной на холодном осеннем ветру.
      Собравшись с духом, она поведала Вике свою нехитрую историю, в которой все так переплелось: любовь, слезы, обманы и унижения. Казалось, что они одни сидят в этом зале, да и вообще-то остались единственными людьми на всем белом свете. И время, похоже, остановилось, ошеломленное историей замужества этой красивой и непутевой зеленоглазой девушки с такими шелковистыми, длинными светлыми волосами, что хотелось к ним прикоснуться.
      Вика сосредоточенно курил свою трубку, не замечая, что она давно потухла:
       - Надеюсь, когда-нибудь ты будешь вспоминать об этом с улыбкой...
      И тут она дала слабину - разревелась, как ребенок. Она понимала, что плакать нельзя - сразу же потекла тушь с ресниц, нос наверняка стал красным, да и вообще... Но ничего не могла с собой поделать. Ревела и ревела, как глупая утка.
      Они просидели в кафе до закрытия. И поехали к Вике на Октябрьскую.
      
      Спустя месяц Светлана перебралась к Вике со своим верным чемоданом и зеленой собакой. Увидев собаку, Вика улыбнулся и сказал:
       - Слушай, Свет, как же она похожа на тебя! Ну просто - один в один!
      Светка от умиления чмокнула его в нос, как когда-то, в самый грустный момент своей жизни, целовала собаку.
      Вика жил в небольшой двухкомнатной квартирке с микроскопической кухней в доме позади французского посольства. По поводу чего очень любил иронизировать, что, мол, до сих пор у него есть прекрасная возможность впрыгнуть во двор посольства и потребовать того самого политического убежища, которым он пренебрег когда-то исключительно по молодости и легкомыслию...
       - И слабоумию, - добавлял он крайне вдумчиво и самокритично.
      Светка при этих рассуждениях всякий раз пребольно щипала его за бок. Это стало чуть ли не своеобразным ритуалом. Когда между ними пробегала кошка, а случалось это не столь уж редко, Вике было вполне достаточно подойти к окну и пристально, чуть прищуриваясь, чтобы лучше видеть, заглянуть в посольский двор. Щипок, а вслед за ним и примирение были обеспечены.
      Света ушла из детского сада и окончила курсы машинописи. Вика устроил ее в соседний институт в машбюро, объяснив это тем, что хуже не бывает, чем маячить друг перед другом на фоне скучной и казеной служебной обстановки.
       - Хватит и того, - сказал он, назидательно устремив в потолок указательный палец, - что ты дома передо мной взад-вперед, взад-вперед...
      Он не успел договорить - пришлось срочно спасаться бегством.
      Нельзя сказать, что жизнь их была медом намазана, да грецкими орешками с цукатами сверху присыпана. Одолевали всегда "временные" финансовые трудности. Правда, Вика подрабатывал лекциями по линии общества "Знание", да и Светка иногда брала халтуру на дом, перепечатывая мудреные диссертации. Но денег все равно почти всегда не хватало, потому как оказалось, что они оба абсолютно не умеют экономить. Зато у Светки появилась наконец-то кое-какая приличная одежда, на которую иногда тратилась практически вся зарплата.
      Потом, после таких покупок, они сидели на картошке и хлебе, а чтобы сходить в кино, растрясали свинью-копилку, с большой неохотой делившейся с ними своим звонким содержимым. Но вскоре, получив очередную порцию денежек, отправлялись ужинать в "Прагу" или "Будапешт". Самое удивительное, что обоим эта жизнь по столь странной финансовой синусоиде нравилась. Во всяком случае, они ничего в ней не желали менять.
      В один из вполне безнадежных в финансовом отношении моментов, гуляя по Москве, они зашли в ЗАГС и подали заявление. День росписи совпал со Светкиной зарплатой. Они позвали в свидетели молодую пару, которая пришла в ЗАГС подавать заявление, заверив тех, что разводиться в ближайшее время точно не соберутся. Но если что, то все расходы возьмут на себя.
      Свадьбу они справили вдвоем в "Славянском базаре". Икры Светка наелась впрок на всю оставшуюся жизнь. Да и за предыдущую прихватила.
      А с утра, проснувшись, они долго смеялись - денег оставалось три рубля сорок копеек ровно.
       - Даже на шампанское не хватит, - почему-то с большим удовольствием констатировал Вика.
      В этот же день впервые забастовала и свинка, выдав на гора всего лишь пятьдесят две копейки.
      
      Потом пришли новые времена.
       - Видишь, Свет, - говорил Вика, - я ж тебе помнишь, еще когда все это предрекал?
       - Помню, помню, - грустно соглашалась Светка.
      Вместе с этими новыми временами их жизнь перешла в совершенно иное русло: Вику она видела только ранним утром или поздним вечером. И даже в кино порой ходила одна. Вика весь был в делах своего кооператива, который занимался экономическим консультированием государственных организаций, руководители которых хотели работать по-новому, не по-советски. Но как это сделать, не знали. Немного кооператив приторговывал и компьютерами. Эта торговля оказалась в какой-то момент такой выгодной, что консультирование превратилось чуть ли не в хобби, настолько несоразмеримыми были доходы.
      Однажды Вика пришел с работы, дежа в руке перевязанную розовой лентой обувную коробку и поставил ее на кухонный стол.
       - Вик, ты что на стол ботинки-то ставишь! - возмутилась Светка.
       - Открывай, это тебе.
      Светка развязала дурацкую шелковую ленточку и сняла крышку. В коробке лежали банковские упаковки. Много-много пачек двадцатипятирублевыми купюрами.
       - Что это?
       - Это? Зарплата!
      Довольный произведенным эффектом Вика схватил ее и закружил ее по кухне. И Светка пребольно ударилась коленкой о край холодильника.
       - Дурак, - проворчала она, - синяк ведь будет.
      В тот момент Светка даже не вспомнила тот последний вечер своей прежней жизни, когда Леха принес домой точно такую же упаковку двадцатирублевок. Лишь позже она об этом задумалась. О таком странном совпадении. И о том, что деньги, на первый взгляд абсолютно одинаковые и безликие, обычные, в общем-то бумажки, на самом деле могут быть такими разными.
      Через год Вика купил "форд" и огромный телевизор "Сони". Такой, какой прежде можно было увидеть только в рекламных проспектах и в американских фильмах про богачей. Дело понемногу расширялось. От первоначального кооператива отпочковывались все новые и новые отделения, каждое из которых занималось исключительно своим направлением деятельности: консалтинг, программное обеспечение, торговля новейшими марками компьютеров. Появилась собственная биржа и первые западные партнеры.
      С "Октябрьской" они переехали в большую трехкомнатную квартиру в Спиридоневском переулке, поблизости от Патриарших прудов. И завели собаку. Но не зеленую, а рыжую, с жалобным хвостиком-ниточкой. Таксу с большими грустными глазами по имени Маня.
      Света ушла с работы и первое время после этого очень радовалась наступившей свободе. Она взяла за правило вставать рано, готовить для Вики так полюбившиеся ему гренки в блестящем тостере. Ей чрезвычайно нравился сам процесс: сначала она засовывала в глубину квадратики черного хлеба, потом нажимала кнопку и ждала, когда же послышится тонкий аромат вкуснейших горячих греночек. За окончанием приготовления она всегда наблюдала с особенным и непроходящим восхищением. Наверное, восторг сродни Светкиному, испытывали дикари-островитяне, удачно обменявшие у капитана Кука жемчуг на потрясающие воображение сверкающие стеклянные бусы. В тостере что-то тихо жужжало, а затем на свет из его глубины как бы сами собой показывались хлебцы. Одновременно с этим Светка включала автоматическую кофеварку. Кофе поспевал аккурат в момент торжественного выхода Вики из ванной.
      Когда за Викой заходил его шофер-охранник Николай, Света, закрыв за ними дверь, еще какое-то время проводила в постели. Иногда она немного позволяла себе подремать, но чаще забавлялась с дистанционным пультом телевизора, переключая программы с первой до последней. А потом иногда ставила на видео кассету с какой-нибудь французской комедией.
      Проснувшаяся к этому времени Маня забиралась к ней на одеяло, и они вместе с полчасика смотрели ящик. Мани, правда, хватало именно на полчаса, потому как потом она настоятельно требовала прогулки, покусывая хозяйку за руку или за неосторожно высунутую из-под одеяла ногу.
      Гуляли они вокруг Патриарших, причем Маня предпочитала ту сторону, где памятник баснописцу Крылову, так как там по утрам собиралось самое изысканное собачье общество из окрестных домов. С некоторым хозяевами Света тоже познакомилась. Поначалу они только раскланивались, а потом спустя какое-то время стали мило болтать.
       - Я знаю все собачьи новости района, - хвасталась Светлана мужу.
      Если вечером Света с Викой собирались в какие-нибудь гости или ресторан, то Света заезжала в салон на Петровке, чтобы сделать прическу. Там, в салоне, сидя под огромным теплым колпаком рядом с женщинами, сокрытыми такими же колпаками, похожими на космические скафандры, она думала о своей нынешней жизни.
      Жизнь эта, не ведающая денежных забот, то есть именно та жизнь, о которой она вроде бы всегда подсознательно мечтала, оказалась хотя внешне и красивой - тостер там, кофеварка, видео - но слишком уж регламентируемой. К тому же, не то, чтобы Вика предпочитал общаться только с деловыми партнерами, но как-то оно так по большей части получалось. То же посещение ресторанов было для него зачастую всего лишь продолжением работы. С той лишь разницей, что на такие ужины, а также на всякие коктейли и фуршеты-презентации следовало приходить с женой.
      И Светка изо всех сил любезничала с женами деловых партнеров, с этими "богатыми бездельницами", как она их называла, стараясь изо всех сил не стать такой же. Хотя это ей удавалось плохо. Дни проходили, как по расписанию, пугая своим однообразием...
      В "деловые" дни после посещения парикмахера она пробегалась по нескольким любимым магазинам, где все ее уже знали и показывали всегда самое-самое. Но и самое-самое, честно говоря, надоедало столь же быстро, как и обычный ширпотреб. В глазах ее начинало рябить от бесконечных бирок, на которые с придыханием указывали продавцы, а от слов "линия", "дизайн", "модель" у Светки начинался приступ зевоты...
      В дни, свободные от протокольных вечерних обязанностей, она заезжала к подругам. Но и Лера, и Таня, и даже Галка во-первых работали. А потом были достаточно загнаны и заняты своими делами.
      В какой-то момент, обалдев от скуки и телевизора, Светка записалась на водительские курсы.
      К получению прав Вика подарил ей красный "Жигуленок". Объяснив свой выбор тем, что не хочет ей навязывать телохранителя.
       - Женщина на дорогой машине - слишком лакомая приманка. И не только для одних лишь бандитов... - улыбался Вика.
       - Ах так! А без машины я, значит, не лакомая! - как бы обижалась Светка.
      Первое время ей очень нравилось гонять по Москве, иногда она даже выезжала за город - по Ленинградскому или, наоборот, Калужскому шоссе. Порой предпочитала Ярославское. Но и это ей вскоре наскучило. Природа практически всегда оставляла ее равнодушной, а слишком большую скорость на узких, забитых тяжелым транспортом дорогах развивать не удавалось.
      Ездили они с Викой, конечно же, и за границу. Но опять, опять все это было то же самое: дела, дела, дела, дела. Конечно, они видели и древний Римский Форум, и Парижский Дом Инвалидов, и Трафальгарскую площадь, и каналы Амстердама, и небоскребы Нью-Йорка, и многое-многое другое. Но все это мелькало перед глазами, едва ли не как в кино. А бесконечно обворожительно улыбаться каким-то чужим людям она просто устала. естно говоря, охренела она от этих химических улыбок.
      Более менее сносно они отдыхали лишь две-три недели в году на каком-нибудь курорте в Испании или на Кипре. Вика даже подумывал о том, чтобы на этом острове купить дом. Но даже там, в атмосфере курорта, где они были только вдвоем, между ними постоянно маячил призрак телефона, который сейчас, вот прямо сейчас опять зазвонит. И ведь звонил, мерзкая гадина! Даже ночью имел наглость заявлять о своем присутствии, отрывая от самых, между прочим, важных занятий!
      Множество раз Света пыталась приискать себе какое-нибудь занятие по душе. Занималась шейпингом, посещала курсы икебаны, где их учили из цветочков и лепесточков создавать изысканные композиции. Пробовала себя и на теннисном корте. Но после того, как мячик угодил ей прямо в переносицу, это занятие бросила. Не хватало еще окриветь в расцвете лет. Хотя, наверное, этого Вика бы и не заметил, полностью погруженный в свою фирму.
      Она записалась на компьютерные курсы, где ее быстренько обучили обращаться с этим электронным монстром, оказавшимся не столь уж и страшным. Только применять свои знания ей оказалось особенно не к чему. А в компьютерные игры она наигралась очень быстро. Все сложные и красивые игры с путешествиями по лабиринтам и бесконечной стрельбой казались ей одинаковыми. Плутаешь, как дура по зарослям, или в стены тычешься в поисках неведомо чего, какого-то мифического "бонуса"-приза. А после глаза болят, да снятся выстрелы и разбросанная по углам еда и энергия. Запросто спятить можно.
      Лишь простенький "Пентикс", где нужно было укладывать цветные геометрические фигурки друг на друга, не надоедал ей. Эта игра успокаивала и напоминала ей собственную жизнь - сложенные ряды уходили один за другим, но сверху сыпались все новые и новые закорючки, и сыпались они все быстрее и быстрее. Столь же однообразно, как сыпались годы и дни. Цветные, неестественно аккуратненькие и похожие друг на друга.
      Одно время ей пришлось чуть ли не полностью переключиться на мать. Вика устроил ее в хорошую лечебницу, откуда та вышла непьющей, но какой-то очень усталой. Света ездила к матери в их старую квартиру на Обручева. Даже воспаленное воображение не могло бы представить, что еще не так давно на этой чистенькой, почти стерильной кухне с белой мебелью все было завалено пустыми бутылками, грязной посудой, окурками и объедками. Они с матерью чинно чаевничали, беседовали о жизни, о новых временах. Одно Светку раздражало: мать, как бы не понимая, или на самом деле не понимая, все выпытывала, почему же они с Викой не заведут ребенка.
       - Уж больно хочется внуков понянчить, - мать пытливо всматривалась в лицо дочери, пытаясь там что-то высмотреть.
      Светка отшучивалась, а как-то не выдержала и резко оборвала мать:
       - Отстань от меня!
      Мать обиженно поджала губы, но тему отставила, лишь изредка приставая взглядами. Но от взглядов Светка отмахивалась. Причем легко.
      А потом вдруг неожиданно мать, ее не очень-то молодая мать вышла замуж. Выдала-таки фортель. За немолодого вдовца дядю Славу, у которого было двое взрослых дочерей. Так что можно было сказать, что у Светки появилось нежданно-негаданно две сестры. Этих сестер она видела лишь однажды на свадьбе, точнее, на скромном семейном застолье в честь бракосочетания.
      Новые родственницы оказались тихими, на вид работящими тетками. Именно тетками, хотя они и были старше Светки совсем на немного.
       - Ну, знаешь, такие, будто пыльным мешком из-за угла пристукнутые, - популярно объяснила Светка мужу.
      А процентик, тот самый один-единственный процентик, о котором ей говорили в больнице после аборта, все никак не срабатывал. Детей у Светки, похоже было, и не предвиделось. Но она все равно упорно ходила по врачам, в глубине души надеясь на чудо. Хотя и знала, что чудес на свете не бывает.
      Тут подоспел и знаменитый августовский путч, во время которого вся Москва, страна и мир замерли в страхе. Город был забит танками, а вокруг Белого дома сооружались баррикады. Викина фирма была в числе тех, кто кормил защитников.
      Света на баррикады не пошла, но от приемника все эти дни не отходила. Вика занимался всеми этими серьезными делами, а она с Маней лежала на диване, закутавшись в клетчатый плед. Ей почему-то все время было холодно. К счастью, Вика звонил почти каждый час.
      А вскоре после победы демократов вместе со старым университетским другом Костей Кораблевым Вика создал банк под громким названием "Держава". Оффис банка по иронии судьбы находился на Сретенке, буквально через несколько домов от того места, где Светка провела самые несчастливые годы своей жизни.
      А потом произошло еще одно, прямо-таки судьбоносное совпадение.
      
       - Погуляй сегодня одна, - сказал Вика, тщательно прилаживая узел галстука, который все уворачивался от его ловких пальцев. Похоже, галстук все же был немного более ловким.
       - Только сегодня? - ехидно осведомилась Светка, разглядывая мужа в огромное зеркало, перед которым разыгрывалась великая битва. Настоящая мужская битва с шелковым галстуком.
      Она еще не вставала, нежась в удивительно уютной, чуть ли не трехспальной кровати роскошного номера парижской гостиницы.
       - Лучше бы помогла, чем валяться, - взмолился Вика. - Сил моих больше нет.
       - Носи бабочку, - посоветовала Светка, - или это не по протоколу?
       - Свет, не вредничай, ты же знаешь, сегодня очень важная встреча.
       - А у тебя бывают неважные? - вкрадчивый голос Светки таил в себе скрытую горечь.
      Вот ведь гадство! Мало того, что в Москве она гоняет, как одинокая борзая, так еще, получается, и в Париже - "погуляй одна"!
       - Слушай, у тебя есть все, о чем может пожелать женщина! - непокорный узел опять съехал. - Ч-черт! Я вкалываю, как проклятый...
       - Да, у меня есть все! - перебила его Светка, зазвеневшим от обиды голосом. - Все, кроме мужа! Вместо мужа у меня... У меня... - она чуть запнулась, подыскивая нужное слово, - банковская карточка!
       - Я? Я - банковская карточка?
       - А то! - презрительно выпятила губу Светка.
       - Карточка! Сама ты... - Вика от возмущения даже справился с узлом и, схватив портфель, выскочил из номера, как ошпаренный, громко хлопнув дверью.
       - А дверь-то тут причем? - заорала ему вслед Светлана.
      Потянувшись и зевнув для порядка, она подошла к окну. Слева виднелась громадина Лувра, а перед ним просторный и пустой в это время парк Тюильри, в котором так много забавных маленьких скульптур. Одна из них нравилась Светке особенно: это был толстенький человечек, похожий на Викиного совладельца банка Костю. В один из парижских вояжей, когда Вика все-таки выделил ей кусочек своего драгоценного времени, они долго смеялись над забавным толстяком.
      А потом в Москве настоятельно советовали Косте посетить Тюильри и полюбоваться на свой портрет.
      Светка с огромным удовольствием нарисовала подробный планчик, по которому Костя должен был ориентироваться в своих поисках. Костя потом сообщил, что ничего похожего не нашел, хотя обошел весь парк и по плану и без оного. Наверное, самому себе он казался длинноногим стройным красавцем, а вовсе не потешным, хотя и очень жизнерадостным пузанчиком.
      В общем-то, наверное, зря она спустила на Вику такую злую собаку. Он ведь и вправду обиделся. Светка знала за собой это свойство - очень точно давать людям клички, а ведь именно эта точность и ранит сильнее всего. Если бы она назвала бы Вику, к примеру, жабой, он бы, наверное, не обиделся. Потому как на жабу-то он совсем не похож. А вот на банковскую карточку...
      Она рассмеялась.
      На самом деле она очень любила гулять по Парижу одна. Париж и вправду оказался таким городом, таким невероятным и волшебным городом, что любой приезжий в нем очень быстро начинал себя чувствовать если не своим, то уж и не чужим наверняка.
      Сегодня она решила выбрать длинный маршрут. От площади Согласия она отправилась вверх к Большим Бульварам. Как красиво, воздушно, волшебно звучали их названия: Мадлен, бульвар Капуцинов, знаменитый Монмартр. На Монмартре она, естественно, долго бродила среди художников и даже согласилась, чтобы нарисовали ее портрет. Уж больно симпатичный японец или китаец, она так и не поняла, уговаривал ее. Они долго объяснялись на чудовищной смеси английского, французского, русского и китайско-японского. Но больше, конечно, жестами.
      Портрет Светке очень понравился, она на нем получилась совсем молоденькой и необычайно красивой, хотя и с каким-то восточным налетом. Глаза вышли завлекающе раскосыми, а улыбка тонкой и хитрой. Художнику она заплатила даже больше, чем тот запрашивал.
      После Сен-Дени она свернула на бульвар Севастополь, а потом в какой-то переулок, где обнаружила восхитительно пахнущую кондитерскую. Она не удержалась и зашла. За низким столиком она выпила горячего кофе и, стараясь не думать о фигуре, съела огромное пирожное с шоколадным кремом и цукатами. Гулять, так гулять!
      Около башни Сен-Жак, напоминающей отдельно стоящую огромную колокольню, которой она, кажется, когда-то на самом деле и была, навстречу Светке попалась старенькая, чуть ли не рассыпающаяся парижская старушка с седыми буклями и с огромным белым котом на длинном поводке. Заглядевшись на кота, Светка чуть не подвернула ногу, не заметив коварного бордюрчика.
       - Мать твою за ногу! - в сердцах выругалась Светка, потирая лодыжку.
      Старушка остановилась, подняла свой взор на Светку, словно хотела что-то сказать.
       - Чего тебе, бабуля? - поинтересовалась Светка.
       - Да в общем-то ничего, - на чистом русском ответила бабуля. - Хотела узнать, не больно ли вы ударились, милочка...
       - Так вы - русская?
       - Русская... - улыбнулась та. Морщинки собрались у глаз. - Подожди, подожди, Франсуа, я тут соотечественницу встретила, - придержала она все норовившего отправиться дальше кота.
      Кот, словно почувствовав, что это надолго, уселся и стал умываться.
       - А вы, наверное, из Москвы? - спросила старушка.
      Светка кивнула.
       - Ну и как там наш Ельцин?
       - Ельцин? Как Ельцин? - в Кремле, наверное.
       - Мы тут все, кто живой еще, за вас очень, очень переживаем.
       - А чо? У нас все хорошо, - заверила Светка пожилую даму, которую уже повлек дальше ее белый Франсуа.
       - Ельцину обязательно привет передам! - помахала она рукой увлекаемой неумолимым котом даме. - Если увижу, конечно...
      Светлана перешла по мосту на остров Сите и, окинув взглядом громаду Дворца Правосудия, бодрым шагом отправилась дольше - на другую сторону Сены. На углу бульвара Сен-Мишель она зашла в еще одно кафе. Хотела выпить чашку кофе, но вдруг ужасно захотела есть - давешнее пирожное, как оказалось, лишь раздразнило аппетит. Она заказала кусок кровяной вырезки с картофелем фри, блюдо, которое как она давно уже поняла, в этих маленьких парижских кафе готовят лучше всего. И графинчик слабого красного вина урожая этого года. Французы такое вино называют "молодым".
      Радостно навалившись на еду, она мысленно показала язык мужу.
      "С каким-никаким симпатичным парижанином познакомиться, что ли? Ну ладно, - милостиво решила она, - на этот раз, так и быть, не буду".
      Поднявшись по бульвару, напротив Сорбонны она свернула в Люксембургский сад. После хорошей порции мяса с картошечкой Вика был окончательно прощен. Посидев на скамеечке и понаблюдав за молодыми мамашами с детьми и собаками, она сразу вспомнила свою Маню, оставленную на попечение матери. Как там она?
      Уже совсем никуда не торопясь, она обогнула суетную площадь около вокзала Со и оказалась на Монпарнасе. И внезапно ее охватило предчувствие - вот, сейчас она что-то найдет такое... Такое... Какое такое? Она сама не знала. Но шла по бульвару, внимательно осматриваясь по сторонам, словно кого-то или что-то искала.
      Ей казалось, что с нею это все уже когда-то происходило: вот она идет именно по Монпарнасу в ожидании какого-то чуда. И тот же запах жареных каштанов, и те же веселые крики процавцов негров, ритмично приплясывающих возле своих переносных жаровен... Может быть, ей это когда-то приснилось? Или привиделось? Но нет, ощущение было такое, что все это было на самом деле. Да-да, она должна свернуть вот сюда, направо.
      Она послушно свернула и оказалась перед огромной стекляной витриной. Света заглянула сквозь стекло внутрь. И поняла, что стоит перед художественной галереей. В этот момент в галерее двое мужчин в синих комбинезонах развешивали картины. Ими руководила хрупкая женщина, примерно Светкина ровесница.
      Галерея была скорее всего закрыта, но Светка, видимо, слишком долго смотрела внутрь, и ее заметили. Хозяйка, или кем она там была, приглашающе махнула ей рукой, жестами объясняя, что дверь не заперта.
      Света не заставила себя долго ждать.
      Хозяйка, а женщина была именно владелицей галереи, вполне прилично говорила по-английски. Причем на таком простом и отчетливом, что даже Светкин небольшой английский, усвоенный на курсах, помог женщинам общаться без особых проблем.
      Вскоре они уже сидели в комнатке на втором этаже, из окна которой был виден во всей красе весь белый выставочный зал, и беседовали так, будто галерейная деятельность была предметом их обоюдного профессионального внимания. Светка сходу наврала, что собирается открыть галерею в Москве. Узнав, что Света никогда этим прежде не занималась и что пока это всего лишь ее мечта, Мирей, как звали галерейщицу, тут же дала ей несколько дельных советов.
      Первое правило - у галереи должна быть концепция. То есть нельзя выставлять художников только по принципу нравится-не нравится.
       - Вот я, например, выставляю только примитивистов. Зато художнику примитивисту выставится именно в моей галерее очень престижно. Потом, нужно обязательно прикармливать журналистов.
       - Это как?
       - Как рыбок в аквариуме. Более всего они падки на лесть. Это, конечно, если не считать сенсаций и сплетен. Иногда мы с художниками даже специально придумываем невероятные повороты биографий. Чтобы журналистам всегда было о чем писать... И еще одно.
      Светлана слушала более чем внимательно. Она сидела на краешке кресла, старательно вслушиваясь в медленную английскую речь галерейщицы, пытаясь ничего не упустить из сказанного.
       - Галерея всегда должна выглядеть, как конфетка. Не надо жалеть ни денег, ни времени и белить стены и потолок перед каждой новой выставкой. Обычно выставка длится две-три недели, потом перерыв неделя и - по новой. Поэтому лучше всего иметь план на полгода вперед.
      Мирей и Светлана осмотрели почти полностью подготовленную экспозицию и галерейщица протянула ей открытку - приглашение на вернисаж.
       - К сожалению, уже завтра мы улетаем в Москву, - взглянув на дату, сказала Светлана.
      Но визитными карточками они, конечно, обменялись. И искренне расцеловались на прощание, словно добрые давние подруги.
       - Желаю успеха, - сказала Мирей, проводив Светлану до выхода.
       - Спасибо! - улыбнулась ей Света.
      Словно бы эта галерея и была целью ее долгого сегодняшнего пути, она повернула обратно, но к Сене пошла не прежним маршрутом, а мимо Пантеона, а потом - по улице Сен-Женевьев.
      Нотр-Дам на фоне нежно-голубого, прозрачного неба вырисовывался четким силуэтом, словно бы сошел с глянцевой рекламной открытки. Светлана остановилась на набережной. Мимо по реке плыл прогулочный кораблик, на верхней палубе которого стояло очень немного народа - было все же уже достаточно прохладно для таких речных прогулок. Какой-то парень в длинном красном шарфе, намотанном поверх плаща, помахал ей с палубы. Светка помахала в ответ.
      На площади перед собором на нее набросились фотографы. Но она посчитала, что вполне достаточно уже того, что ее сегодня изобразили в виде восточной красавицы, правда без вида на Нотр-Дам, зато с такими миндалевидными глазами, что им позавидовала бы и настоящая японка.
      Почему-то ей не хотелось отсюда уходить. Она, задрав голову, пыталась в который раз разглядеть выражения на мордах знаменитых химер, заранее зная, что это невозможно. Услужливый мальчишка-араб предложил ей за пять франков бинокль. Но она отмахнулась от него. Химеры ее, во всяком случае сегодня, мало интересовали.
      Она думала о том, что именно здесь, на этом самом месте, много лет назад ее муж раздумывал о том, остаться ли ему навсегда в этом прекрасном свободном городе, или вернуться в Москву. Да, правильно он сделал тогда, что не остался.
      Во-первых, тогда бы он не встретил ее, Светку - когда бы она еще в Париж-то вывралась? А во-вторых... во вторых... Ну, она бы не встретила его! В общем, это была судьба, что и говорить.
      Судьба, судьба, судьба... Она уже знала, о чем попросит Вику, когда вернется в гостиницу.
      
      Вике идея с галереей не просто понравилась, но привела его в невероятное восхищение. Только позже Света поняла, что Вика сам мучался оттого, что ей нечем себя занять. Ведь не поступать же жене директора банка на бухгалерские курсы, чтобы работать потом мелким клерком в отделе инвестиции этого самого банка. На смех не только курам, но и всем остальным пернатым.
      А галерея... Что ж! Это была и в самом деле классная идея.
      Под галерею отдали первый этаж соседнего с "Державой" здания, только-только приобретенного после больших сложностей банком. Для оформления интерьера пригласили известного дизайнера Гривника, который незадолго до того обустраивал роскошные апартаменты посланника одного из арабских нефтяных государств. Гривник утверждал, что отдыхает душой на этой галерее - чуть не насмерть замучил его "нефтянник" склонностью к позолоте и ампирным завитушкам.
       - Уж очень у них со вкусом плохо, - говорил бородатый длинноволосый Гривник, тыча пальцем в свои планчики и чертежи, - у меня на уговоры больше времени уходило, чем на саму работу.
      После таких слов Светке ничего не оставалось, как соглашаться со всеми его предложениями. Утешало лишь то, что ей и в самом деле нравились придумки волосатого дизайнера.
      Гривник же посоветовал Свете пригласить постоянного куратора галереи:
       - Ты, Свет, будешь директором и украшением этого зала, а черную работу должен делать толковый мужик. Ну, сумасшедший слегка, не без этого.
      Светлана припомнила советы Мирей о способах приманки прессы и решила, что "приветливый" куратор - это именно то, что ей нужно.
       - Тащи своего куратора, - сказала она Гривника, но все же поинтересовалась опасливо. - А что, он настоящий сумасшедший?
       - Исключительно творчески, - по некоторому раздумью ответил Гривник, почесывая бороду карандашом.
      Но, в общем-то подготовленная ко всякому, она была поражена, когда Гривник представил ей Петра Александровича Бурмистрова. Бурмистров был не то лыс, не то брит. Определенно сказать было невозможно, потому что голова его всегда была по-пиратски повязана серебристого цвета платком.
       - В общем, так, - сказал Бурмистров, оглядев цепким взглядом зал, - инсталляция, инсталляция и еще раз - инсталяция. Под музыку Малера. Есть у меня классный проект для открытия... Название у галереи есть?
       - Пока нет, но муж хотел связать ее как-то с названием банка.
       - "Держава"? - поморщился тот. - Это название для желтого листка квасных патриотов. А не для модной галереи. Так. Галерея будет называться... - он на минуту задумался и выдал, - "Да!"
       - Что - да? - спросила Светка.
       - Галерея по имени "Да!". С той же буквы, что и ваш банк, но не так кондово.
       - А что? Мне нравится!
      "Классный проект" выглядел ошарашивающе. Только что побеленные, чуть отдающие в голубизну стены от пола до потолка заклеили газетами. Любимая, чудная, игрушечная Светкина галерея стала напоминать комнату коммунальной квартиры, подготовленную к ремонту. Причем давно, потому что часть газет была пожелтевшей, а кое-где и просто грязной, будто по ним ходили в нечистых галошах.
      С потолка свисали заспиртованные в банках отборные тараканы и мухи. И еще какие-то препротивные насекомые. Не то клопы, не то еще кто.
      Проект назывался "Ностальгия".
      Светке на самом деле очень понравилось открытие, хотя в глубине души она его жутко боялась. А потом ей стало смешно. Уж больно комично смотрелась роскошно одетая публика, телевизионщики, модные писатели и просто тусовщики. В интерьере "Ностальгии" светский народ глубокомысленно рассматривал заспиртованную нечисть и восхищался таким барахлом, как старые газеты, чуть ли не с помойки, на которых группа "Поганки" все-таки потрудилась изобразить профили основоположников максизма-ленинизма фосфоресцирующей синей краской.
      Свету и Вику все поздравляли. Только Таня шепнула ей:
       - Свет, а ты в этом что-нибудь сама понимаешь?
       - Не-а, - честно призналась Светка.
      Зато рыжая Катька, Танина дочь, была в полном "отпаде". Именно так она и выразилась.
      Конечно же, Света предпочла бы начать деятельность своей галереи с выставки, например, Леры, чья зеленая собака висела в служебной комнатке на втором этаже. Кстати, этот второй этаж был устроен по образу и подобию той французской галереи на Монпарнасе. Но Лера после трехлетней давности развода с Корабельниковым, не вылезала из-за границ. График ее выставок был расписан чуть ли не на два года вперед - она все-таки стала знаменитой.
       - Ну ничего, это все еще впереди, - думала Светка, с иронией поглядывая на мелькающий меж гостями серебряный платок Бурмистрова.
      И, действительно, все еще было впереди.
       'астьРBретьяЮ
      
       Часть третья.
       ВАЛЕРИЯ
      Больше всего Леру раздражала эта Сашина манера пить кофе с сахаром вприкуску.
      И что в этом, казалось бы, такого? Ну, любит человек похрустеть сахарком. И делает это с удовольствием. Берет из сахарницы крепкий кусманчик рафинада, сдувает с него сладкие пылинки, рассматривает для чего-то со всех сторон, а после смачно хрустит, запивая горячим кофе из огромной, чуть ли не полулитровой чашки.
      Кстати, эту плебейскую чашку с блеклой розой на боку она тоже тихо ненавидела. Давным-давно она поменяла в доме всю посуду, прикупила изящные чашки современной формы с абстрактным рисунком, красивые белые тарелки, стекляный чайник для заварки. А от этой дурацкой посудины эпохи дефицита и очередей избавиться никак не могла. Корабельников за нее держался, как ребеночек за облупленную старую игрушку.
       - Сколько можно тебе повторять, - раздраженно говорила Лера, - цивилизованные люди не пьют кофе цистернами.
       - Считай меня нецивилизованным, - отвечал Саша, и старался поскорее убежать на работу, зная, что по утрам Лерка цепляется ко всякой мелочи.
      Но сегодня было воскресенье. Обычно по выходным Саша с Димкой освобождали Лере почти весь день, отправляясь в кино, погулять, а потом заходили к Сашиной матери на чай с традионным яблочным пирогом.
      У нее так и не было мастерской, работать приходилась дома, в абсолютно нечеловеческих условиях - то есть расстилая холст на полу в маленькой комнате и согнувшись в три погибели. После дня работы зверски болела спина, и к приходу мужа и сына Лера лежала уже пластом, едва находя силы, чтобы с Сашей распялить и прикрепить свежий холст к стенке. Иначе вся работа могла пропасть - вся пыль их квартиры так и стремилась увековечиться на Лериных картинах.
      Обычно они шли погулять, но сегодня... Бр-р-р... Погодка, как бы это сказать? Ну, подкачала, что ли. Поразглядывав беспрерывный холодный дождь за окном, Саша сказал:
       - Похоже, до вечера все походы откладываются. Да и Димка, по-моему, простыл немного...
       - Ну, сходи тогда погуляй один...
       - Слушай, Лер, - миролюбиво сказал Саша, - в такую-то погоду...
       - Хозяин и собаку не выгонит? - она уже наизусть знала, что скажет Саша в любой ситуации, даже интонацию могла предугадать.
       - Именно.
       - Я хотела поработать.
       - Ну, я ж не буду тебе мешать. Мы с Димкой собирались кораблик клеить.
       - Нет, будешь. Я не могу работать, когда ты дома. Не могу, и все тут!
       - Может, я тебе и жить мешаю?
      Лера не ответила и, отвернувшись к раковине, принялась мыть посуду с таким остервенением, что брызги так и полетели в разные стороны.
      Как он ей надоел! Почему он никак не может этого понять? А эта его вечная улыбочка миротворца и вовсе в печенках сидит. Нашелся тоже - голубь мира.
      "Ухаживаешь тут за ними целыми неделями в надежде на единственный выходной, а он, видите ли, ножки промочить боится!" - думала Лера, вымещая злость на ни в чем не повинных тарелках.
      Конечно, она понимала, что не совсем справедливо думает о Саше, но просто она уже видеть его не могла, чтобы не разозлиться, ее злила в нем и добродушность, казавшаяся мягкотелостью, и спокойный нрав, и привычка уступать, представлявшиеся Лере ограниченностью... Похоже, что тринадцать лет брака были лишь годами более менее мирного существования. И только.
      Это было обычное состояние их семьи - на грани ссоры, на грани развода. Один Димка и был причиной того, что они не разбежались до сих пор окончательно. Слишком у них была разная жизнь. И слишком разные характеры и интересы. Не просто разные - противоположные.
      Лера любила общество, шум, светскую жизнь, приключения и авантюры. У нее были любовники, но и они оказались такими же тряпичными, такими же слабыми, как и Корабельников. Наверное, все мужчины такие - беспомощные, так давно решила для себя Лера.
      Саша же был типичным домоседом, которого постоянно под разными предлогами, в законные его выходные, пытались выставить из дома. И понятно еще, если погода стояла ясная - он с удовольствием брал Димку и гулял с ним по городу целыми днями. Но в такую мерзкую сырость... Ну уж, извините! Да его и калачом не выманишь прогуляться. Лерка, похоже, совсем спятила.
       - Ну давай окончательно разведемся. Мне это тоже все надоело, - твердо сказал Саша. - И Димке скоро двенадцать, он все уже понимает.
       - Давай разведемся, - отрывисто бросила она, не отрываясь от посуды.
      Лерина спина излучала такую неприязнь, что, пожалуй, развод был единственным способом не начать ненавидеть друг друга окончательно. Все равно это была не жизнь - в вечных ссорах, грызне и взаимных упреках.
      Саша почувствовал, что Лера как бы собирается с силами, чтобы сказать нечто такое, что подведет последнюю черту в их совместной жизни, что перережет все возможности к отступлению.
      Наконец, она оторвалась от посуды и повернула к нему красное от злости лицо:
       - Ты, ты отравил лучшие годы моей жизни.
       - Чем это?
       - Да вот этим - занудством! С тобой рядом мухи на лету дохнут! Тебя даже комары не кусают - боятся соскучиться! Какая же я дура! Уж лучше бы я вышла замуж за Вихарева!
       - За кого, за кого? - язвительно прищурился Саша, приподняв брови.
       - За того, за того, с которым ты на свадьбе ухитрился подраться. Тоже мне, Отелло!
       - Да твой Вихарев уже в последней стадии алкоголизма! С утра выпил - весь день свободен, - рассмеялся Саша. - Жених - самое то, что надо! Долго думала, родная? Уж около него-то мухи и комары не скучают, они только нюхнут и - полный кайф. Пойди к нему, спаси его. Ты ж любишь людей из помойной ямы вытаскивать. То этого спившегося гения из Вологды с грязными волосами, то этого наркомана с водянистыми глазами, то...
       - Они - талантливые люди. Таким всегда и везде трудно. Потому и пьют. А ты просто ничтожество, - жестко сказала Лера.
       - Ну, иди, иди, спасай!..
       - И пойду!
       - Удачи, удачи! Да, Лер, а Вихарев тоже ведь подавал какие-то надежды. Правда не помню, в чем таком таком особенном заключались его таланты?
       - Да уж хотя бы в том, что он никогда не довольствовался достигнутым в отличие от тебя, между прочим.
       - Это уж точно. Вот он остановиться-то и не может. Нет предела совершенству!
       - Ты просто завидуешь, - высокомерно ответила Лера, презрительно глядя на мужа, точнее на почти уже бывшего мужа.
      Эта ссора и в самом деле оказалась последней в их совместной семейной жизни. Даже двенадцатилетний Димка, кажется, воспринял происшедший разрыв достаточно спокойно. Может быть, он этого и ожидал уже давно. Во всяком случае, он, как и прежде, жил на три дома - у мамы, у маминых родителей и у папиной мамы. С той лишь разницей, что у бабушки Лены, папиной матери, жил теперь постоянно и сам папа.
      
      Лера хорошо помнила высокий и плоский дом у прудов на Ленинском проспекте. Их, этих домов, на самом деле было два. Их основной функцией, помимо предоставления людям жилья, была важнейшая задача маскировки. Они прикрывали собою квартал пятиэтажек от правительственной трассы, ведущей из аэропорта Внуково.
      По Ленинскому проспекту в гости к нашему правительству возили множество гостей, поэтому на всякий случай "хрущобы" нужно было прикрывать: а вдруг кто-нибудь из высокопоставленных выглянет из окна и увидит беспорядочно налепленные некрасивые, без балконов и прочих архитектурных излишеств домишки. И подумает, что так вот и живут советские люди.
      Один из домов - с большой огражденной автостоянкой перед ним и, как говорили, с просторными квартирами, многие из которых были "спарены", то есть перестроены из двух обычных. В этом доме жили дипломаты, точнее, судя по всему, просто работники посольств, да и то не самых важных. В основном из стран латиноамериканских, африканских и восточноевропейских.
      Второй дом был для мелких советских "шишек".
      Отец Вихарева служил полковником в МВД. Но Лера знала от вездесущей Светки, что Вихарев сейчас живет в этой квартире один. Отец получил квартиру в новом райне Москвы, а эту давным-давно оставил сыну. Кажется, женат Вихарев тоже не был.
      Поднявшись в лифте на шестой этаж, Лера позвонила в дверь, обитую черным дерматином. Долго не открывали, хотя за дверью слышалось какое-то шевеление - шарканье, вздохи, бормртание. Кажется, там, за дверью, искали ключ. Наконец, замок заскрежетал, и дверь приоткрылась ровно на ширину двух ладоней. Блестевшая в глубине цепочка не давала ей открыться дальше.
      Сквозь щель Лера увидела заросшую клочковатой бородой физиономию Юрия. Если бы она встретила его на улице, то скорее всего не опознала бы. Но здесь, на месте - у нее сомнений не было.
      Самое удивительное, что Юрий ее тотчас узнал. Он кивнул, прикрыл на секунду дверь, видимо отцепляя цепочку, и впустил ее в прихожую.
      Все выглядело так, будто бы Лера посещала это жилище ежедневно, Вихарев не только не удивился ее приходу, но воспринял это, как обычный факт повседневности. Он кивнул, приглашающе махнув рукой:
       - Проходи, Лер. Сейчас чайку поставим. Ты как насчет чая-то?
       - Давай! - согласилась она.
      Пока Вихарев возился с чайником, Лера осмотрелась. Сквозь отодвигающуюся стенную панель (здесь были такие странные кухни - со вторым выходом прямо в гостиную) просматривалась комната, вполне чистая и опрятная. Лера была готова к гораздо более худшему после ядовитых намеков бывшего мужа.
      У пьющих людей, по ее представлению, даже запах в квартирах должен был быть специфическим. Здесь же все было на первый взгляд обыкновенно. Она даже подумала, что Юра живет не один, а по поводу его алкоголизма Корабельников со злости наврал, или по крайней мере - преувеличил. Вихарев был одет в старенькие, но вполне целые и, что главное, чистые джинсы и зеленый свитер, заметно протертый на локтях. Словом, все было не шибко роскошно, но вполне, вполне прилично. Почти как у людей.
      Она не смогла бы объяснить, в чем заключалось это "почти", настолько оно было неуловимо. То ли настораживали чуть замедленные, определенно рассчитанные на зрителя движения Юрия, возившегося с чайником, то ли неприятно действовал вид черных дыр на книжных полках, просматривающихся с кухни. Так выглядят полки, с которых регулярно продают книги...
       - Тебе покрепче? - оторвал ее от созерцания Юрин голос.
       - Нет, обычно.
      Юра разлил чай. Из кухонного шкафчика он достал вазочку с печеньем и бутылку какой-то наливки:
       - Выпьешь с чаем?
       - А что это?
       - Вишневка. Ну, спирт, с вишневым сиропом смешанный. Женщинам вообще-то нравится.
       - Нет, спасибо, - отказалась Лера.
       - Ну, а я, с твоего разрешения, себе налью. Граммулечку.
      Вихарев налил темной жидкости в рюмку и опрокинул ее в себя одним махом. На какое-то мгновение он зажмурился, потом робкая улыбка чуть раздвинула его прежде плотно сжатые губы. Он открыл глаза и по его мгновенно просветлившемуся взгляду Лера поняла, что Корабельников, похоже, был прав. Не преувеличил. С таким удовольствием с утра пьют лишь большие любители этого дела. А точнее - профессионалы.
      Лера, собственно, не совсем понимала, зачем она сюда пришла, в это сомнительное жилище своего первого возлюбленного. Не из сентиментальных же воспоминаний? Может быть, просто назло Корабельникову. А может быть, старая детская любовь искала своего продолжения? Или завершения? Но оказалось, что даже и говорить им особо не о чем, не вспоминать же, и в самом деле, прошлое? Глупость-то какая - просто несусветная!
       - Что поделываешь? - вежливо и отстраненно спросила она, беря круглое твердое печенье из стеклянной тусклой вазочки.
       - Машины ремонтирую. Тебе, Лер, если нужно чего - приходи. Я здесь всегда где-нибудь рядом, во дворе. Около гаражей или на стоянке у дипломатов. Знаешь, кто у меня сейчас регулярно чинится? - спросил он, многозначительно понизив голос.
       - Кто? Судя по интонации, не иначе, как сам король Швеции?
      Он заржал:
       - Лер, ну ты скажешь тоже! Король! Лев Лещенко - вот кто! Он вон в тех, в высотных домах, на той стороне Обручева живет. Ничего мужик, не жадный. Пожаловаться никак не могу. Со-овсем не жадный.
      Вихарев с удовольствием затянулся сигаретой, причем пачку положил так, чтобы Лера увидела, что это не хухры-мухры, а самое настоящее "Мальборо".
      Заметив ее взгляд он пояснил:
       - Как раз Лещ-то и подарил. Бери, говорит, Юр, не стесняйся...
       - Ну а в остальном как?
       - А что в остальном?
       - Ну, то есть, так один и живешь?
       - Сейчас - один, иногда - не один, что наша жизнь? Женщины - приходят и уходят, мужики - остаются. Закон, понимаешь ли, природы.
      После второй рюмки его заметно развезло. Лера смотрела на него и узумлялась тому, что когда-то она была в него абсолютно по уши влюблена. Куда все ушло? Где этот победный облик любимца всех девочек их школы? Где взгляд с поволокой, как у главных героев индийских мелодрам? Даже темные волосы - и те поредели, хотя до настоящей лысины было еще далеко...
      Когда Вихарев влил в себя третью рюмку, и глаза его неприятно заблестели, Лера поняла, что ей пора сваливать. Во всяком случае все темы для разговора на таком уровне были уже исчерпаны. А слушать пьяный треп желания не возникало.
       - Ну, ладно, Юр, мне пора, - она поднялась и взяла в руки сумку.
       - Да посиди, чо ты? Как неродная, - он протянул руку, словно намереваясь обнять ее.
       - Нет-нет, у меня дела, я спешу, рада была повидать тебя, Юр.
      Она брезгливо отшатнулась от этих его вероятных обьятий, не забыв, правда, улыбнуться обворожительно, чтобы случайно его не обидеть. Хрен разберет, что может ему в голову прийти. Но Юрий, похоже, не обиделся - просто-напросто не заметил. Совсем об ином были его думы, совсем об ином.
      Оказавшись на улице, она вздохнула с облегчением. Будто бы исполнила какую-то необходимую, но малоприятную обязанность. Вроде посещения в больнице одинокого дальнего родственника.
      Глубоко вдохнув в грудь свежего воздуха, Лера почувствовала вдруг такое облегчение, будто камень с души свалился. Громадный такой булыжник. Она, наконец, поняла, зачем приходила к Вихареву.
      Она пришла туда, чтобы окончательно распрощаться с прошлым. Подвести черту разочарованиям и воспоминаниям. Все воспоминания - прочь, на помойку. Только там им место. Перечеркнуть тянувшее назад и - освободиться. Вот ради чего она пила этот вонючий чай и грызла окаменевшее печенье.
      "Свободна, свободна!" - ликовала она. И в самом деле, она никогда не чувствовала такой полной, всепоглощающей свободы, очень похожей на счастье.
      Она перешла улицу и, выйдя на Ленинский проспект, остановила такси.
       - Куда едем? - спросил ее пожилой таксист в парусиновой кепке.
       - Вперед! - сказала она, устраиваясь на заднем сидении.
      
      Первый раз Лера была в Риме всего один день. Это было два года назад, когда она волею судеб попала в делегацию молодых московских художников, которых пригласил на трехдневный семинар Общественный художественный фонд города Флоренции. Как и водится в таких случаях, в их делегации чиновников было больше, чем самих художников. Но Флоренция стоила того.
      До Рима было три часа езды, но Вечный Город не входил в маршрут экскурсий. Слава богу, что хоть в Венецию их свозили. Но Лера не могла упустить такой возможности, и в последний день перед отъездом села в поезд, истратив чуть ли не последние деньги на билет туда-обратно. Плевать на дениги, она должна была побывать в Риме во что бы то ни стало! И она там побывала.
      По карте она вышла от вокзала Термини к площади Венеции, благо это оказалось недалеко. Вход на Форум и в Колизей был платным, так что в тот приезд ей пришлось ограничиться осмотром великих достопримечательностей лишь снаружи.
      Зато уж на сей раз она ничего не упустит. Произошло нечто невероятное. Тогда, всего лишь два года назад, это могло показаться фантастическим сном. Завтра, ровно в семнадцать по римскому времени у нее - открытие персональной выставки.
      И не где-нибудь, а на виа Сестрино, в двух шагах от площади Испании. Площади, знаменитой своей грандиозной лестницей, а также тем, что по соседству с ней жил великий Гоголь, так любивший ходить в кафе "Греко", располагавшееся на улице Кондотти.
      Это кафе прославилось тем, что в нем бывали почти что все великие люди девятнадцатого и, соответственно, двадцатого века - от Гете до Федерико Феллини. Пока шла подготовка к выставке, Лера уже успела посидеть за несколькими столиками, каждый из которых был связан с именами великих. На стенах висели виды Рима и портреты тех, чьими посещениями так гордилось кафе.
      Больше всего Леру в итальянских тратториях, кафе и ресторанчиках поражало то, что стоило в одно и то же заведение зайти два утра или два вечера подряд, как тебя начинали узнавать и считать своим постоянным и чуть ли не самым желанным гостем.
      Так было и в этом дорогом, помпезном, но все же уютном кафе "Греко".
      Вот и сегодня, волнуясь перед выставкой и зная, что к открытию уже все-все готово, даже буклеты на трех языках и первый в ее жизни настоящий цветной каталог, она направилась побродить по городу, начав свой маршрут с площади Испании и кафе "Греко".
       - Разрешите присесть, уважаемая Валерия? - услышала она мягкий голос с небольшим, немного южным акцентом со смазанными шипящими.
      Подняв глаза, она увидела синьора Вичедомини с русским именем Андрей, по-итальянски - Андрео.
      Ее галерейщик, синьор Козмини, представил ей Андрея пару дней назад именно как Андрео. Синьор же Вичедомини, протянув руку, сказал:
       - Андрей, - и пояснил, ослепительно улыбаясь, - я - немного русский.
      Это знакомство произошло в роскошной квартире известного адвоката с непроизносимой фамилией, потенциального покупателя, на улице дель Корсо. Тогда им даже не удалось поболтать, хотя Валерии очень этого хотелось. Она слишком устала от своего все же скудного английского.
      Да и потом, ей был конечно же интересен "немного русский" с итальянской фамилией. И с занятными разноцветными глазами, один из которых был серо-голубой, второй - зеленый. Словно синьор Андрей-Андрео отыгрывался светлыми спектрами радужных оболочек за всех своих соотечественников, обычно темноглазых итальянцев.
      Но уж если совсем честно, руку на сердце, то он ей был не просто вот так, этнографически интересен. Почему-то сразу она почувствовала в нем мужчину. И не просто мужчину, а именно такого, который будил в ней женщину. В конце-то концов, ведь не просто же она художница, но и некоторым образом - женщина. Достаточно молодая и очень даже симпатичная - Лера достаточно высоко и по достоинству ценила свою внешность.
      Она знала, что не просто симпатична, но даже красива - белая кожа, глянцево-черные, чуть вьющиеся короткие волосы, открывающие длинную шею, чуть по-детски припухшие яркие губы... А уж придать своему взгляду некоторую доверчивость и мягкость она умела всегда, когда, конечно, это требовалось.
      А сейчас, она чувствовала - да, требуется.
       - Присаживайтесь, синьор... - Лера подняла на него трогательно-беззащитные темные глаза и немного замялась, словно смущенная встречей.
      Но на самом деле лишь оттого, что боялась неправильно произнести его длинную фамилию. К тому же у нее в голове уже все перепуталось от этих бесконечных и звонких итальянских слов.
       - Зовите меня просто Андрей. У вас же в России так принято?
       - Я бы сказала, что у нас принято называть не слишком близко знакомых людей по имени-отчеству.
       - Тогда я буду, - он поднял глаза к потолку, точно выискивая там ответ, - тогда я буду... Андрей Джованнович.
       - Значит, Андрей Иванович!
       - Точно, - рассмеялся тот, - но я надеюсь заслужить все же обращение только по имени, как это принято у вас среди б л и з к о знакомых, уважаемая Валерия...
       - Сергеевна, - подсказала Лера и подумала: "ого! уже как многозначительно".
      Но тут же отбросила все эти свои мысли в сторону - Андрей ей и впрямь очень нравился, и ей не хотелось играть во все эти кошки-мышки. К тому же солнечная и радостная Италия располагала скорее к открытым и прямым отношениям, чем ко всяческим там маневрам, стратегиям и тактикам. Ведь можно же элементарно смотреть друг на друга и радоваться тому, что вот он рядом - такой разноглазый, такой простой и веселый...
      К концу затянувшейся чашечки кофе отчества потихоньку, будто сами собой испарились из их разговора. Видимо, атмосфера "Греко" предполагала более доверительное общение, нежели столь чопорное и официальное - с отчествами и на "вы".
      Из кафе они вышли вместе. Оказалось, что Андрей сегодня совершенно свободен и готов показать Лере свой родной город. Что было очень кстати, потому что Лера, занятая подготовкой к выставке, и не сей раз не успела осмотреть практически ничего.
      По виа дель Корсо они прошли к площади Венеции с белоснежным и огромным сооружением, где на фоне величественной ложно-классической коллонады возвышался памятник Виктору Эммануилу.
       - А вот отсюда, - Андрей показал на балкончик дворца Венеции, - более всего любил выступать дуче, Бенито Муссолини.
       - Что ж, у него губа-то была не дура, - заметила на это Лера.
      Обойдя громаду монумента слева, они поднялись на Капитолий, площадь которого с памятником мудейшему императору Марку Аврелию спланировал сам Микельанджело. Постамент с конной статуей императора стоял в центре белой двенадцатиконечной звезды, лучи которой, множась, достигали белого же круга, обрамлявшего площадь.
      Лера украдкой разглядывала Андрея. Здесь, на просторах древнего города, смотрелся совсем молодым, чуть ли не тридцатилетним, хотя, наверное, ему было уже крепко под сорок. А может быть, даже чуть больше - обычно такие худощавые, подтянутые мужчины выглядят много моложе своих лет. Высокий, с темно-русыми густыми волосами, прямым решительным носом и длинными красивыми губами - он нравился ей все больше и больше.
      На Римском Форуме Андрей начал рассказывать ей историю своей семьи, а закончил ее уже на Палатине, куда они взошли по древним ступеням, по сторонам которых росли раскидистые пинии и струилась вниз, к Форуму, вода прохладных источников.
      Как оказалось, в этой истории и не пахло эмигрантами ни третьей, ни второй, ни даже третьей волны. И сам Андрей, и его родители, и даже бабушки-дедушки родились вовсе не в России, а под солнечным небом Италии.
      По материнской линии он происходил из знаменитого рода Волконских. Его прапрабабушка была той самой знаменитой Зинаидой Волконской, чей дворец до сих пор показывают всем туристам около фонтана Треви. У нее в свое время находили приют и радушный прием русские художники и писатели, в том числе Гоголь и автор знаменитой картины "Явление Христа народу" Иванов. В Москве салон Зинаиды Волконской посещал и сам Пушкин, ценивший ее писательский дар и человеческие обаяние.
       - По женской линии титул не передается, так что я, к сожалению, не князь, хотя друзья меня так иногда и зовут. А русский язык... Пожалуй, это просто традиция, сохранившаяся в нашей семье, перемешавшей так много кровей. Я немного не только русский и итальянец, но также француз и даже чуть-чуть ангичанин, точнее, шотландец.
       - И на всех этих языках ты говоришь столь же хорошо, как и по-русски?
       - Мне трудно судить, но говорят, что ничего, понять, во всяком случае, можно.
      Солнце уже начинало свой закатный путь. Длинные тени руин пересекали Форум далеко внизу, а тени пальм - мозаичные полы давно разрушенных римских дворцов.
       - Мой дедушка, - продолжал между тем Андрей, - был адмиралом Королевского флота. А в маме, дочери адмирала, вдруг зашевелились русские корни. Она занялась русской литературой восемнадцатого века. Так что к сегодняшнему дню наши связи с Россией все больше и больше налаживаются. Не так ли?
      Он взял ее руку и легко, и многозначительно сжал ладонь, заглянув в глаза. Точно искра высеклась от этого их соприкосновения. Лера от неожиданности вздрогнула, но руку не отняла:
       - А ты чем занимаешься, Андрей, если, конечно, не секрет?
       - Секрет? Это ты намекаешь на мои шпионские замашки? - языки там, русское происхождение? Не волнуйся, я не шпион, скорее уж - бездельник, - рассмеялся он. - То есть, конечно, я многим пытался заниматься. Даже рисовать, не говоря уж о том, что писал статьи об искусстве и литературе для разных газет. Сейчас решил попробовать сочинить роман. Может быть, во мне спит великий писатель? Великий русский писатель.
      Валерия вопросительно подняла брови.
       - Пишущий по-итальянски, - уточнил он с обворожительной улыбкой.
      Валерия рассмеялась в ответ.
      К гостинице, где жила Валерия они подошли, когда совсем стемнело.
       - Завтра, за тем же столиком в десять утра. Не слишком рано?
       - Да нет, конечно, не рано, но ведь завтра открытие выставки... - растерялась Лера.
       - Ну и что? Я тебя доставлю в галерею ровно за два часа до открытия. Алекса я предупрежу сам. Не волнуйся. Итак, в десять? Я покажу тебе свой город с высоты птичьего полета. Как, летим?
       - Летим! - легко согласилась Валерия.
      Они стояли у самого входа в гостиницу, чуть справа, чтобы не мешать входившим и выходившим людям. Пожимая на прощание ее ладонь, Андрей неожиданно привлек Леру к себе. Его лицо с веселыми разноцветными глазами приблизилось к ней и она не сразу даже поняла, что произошло. Но губы их соединились так просто и естественно, будто весь день только и ожидали этого момента.
      Сначала поцелуй был нежным и ласковым, затем его язык раздвинул ее зубы и страстно проник в глубину рта. И вдруг Лера почувствовала, что и ее собственный язык, как бы сам по себе, безо всякого на то ее разрешения, творит какие-то безумства, ведет свою, самостоятельную и чрезвычайно хитрую любовную игру.
      Поцелуй длился никак не меньше, чем вечность, казалось, что уже никакая сила не сможет остановить это безрассудное, абсолютно Лерой незапланированное предприятие. Руки Андрея жгли ее спину сквозь ткань блузки, она чувствовала, что еще мгновение и...
       - Скузи, - услышала Лера как сквозь слой ваты чей-то незнакомый голос и, с трудом оторвавшись от губ Андрея, открыла глаза.
      Похоже, они все-таки мешали кому-то пройти. Точнее, протащить громадный чемодан, специально для которого даже были раскрыты обычно запертые створки дверей... Н-да... Интересное получается кино! Выходит, за этим поцелуем могли наблюдать все желающие?
       - До завтра, - шепнул Андрей, легко касаясь губами ее пылающей щеки.
       - До завтра, - ответила она, и прошла по вестибюлю к лифту, чувствуя на себе любопытные взгляды портье и вновь прибывших постояльцев. Или они ей только чудились, эти взгляды? И никому не было дела до того, с кем и как целовалась эта русская художница? И почему на губах ее, чуть припухших и таких ярких, будто накрашенных, неудержимо расплывается довольно-таки глуповатая, очень счастливая улыбка.
      В лифте она ехала одна. Оказавшись в замкнутом пространстве она вдруг ощутила, что вся дрожит. И это была непривычная для нее дрожь. Неужели один-единственный поцелуй мог с такой силой возбудить ее? Она, право слово, и не ожидала от себя такой страстности.
      Поднявшись в номер, она сбросила с себя одежду и в одном белье подошла к большому зеркалу. Оттуда на нее смотрела красивая высокая женщина с необычайно блестящими глазами и пунцовыми губами, словно жаждущими продолжения поцелуя.
      Стоя под душем, она вспоминала этот замечательный день и вечер, который они провели в роскошном ресторане на виа Кавур. Они сидели под открытым небом на самом верхнем этаже, откуда открывалась величественная панорама центра Рима.
       - Но это не самое лучшее место для обзора. Для ужина - да, одно из самых приятных, - говорил ей Андрей выбирая по карте вин что-нибудь, как он выразился, "эддатакое, интимное".
      Струи воды обтекали ее обнаженное тело, ладонями она провела вдоль бедер. И сердце ее сладко затрепетало в ожидании завтрашней встречи.
      
      Вид Рима с купола собора Святого Петра был слишком широким и просторным, поэтому ошеломляющего впечатления не производил. Вдалеке, у кромки горизонта, он вообще сливался в некое поблескивающее крышами пространство. Зато то, что можно было рассмотреть подробно, и в самом деле производило незабываемое впечатление. Особенно Ватикан, который расстилался прямо под их ногами: папские покои, крыша Сикстинской капеллы, здания Музеев и Библиотеки с большими внутренними дворами, Пинокотека, микроскопический вокзал, к которому подходила железнодорожная ветка, сады, простиравшиеся по всей территории до самой стены-границы этого города-государства.
      На одной из старинных башен возвышалось круглое сооружение с мощными антеннами. Андрей объяснил, что это собственная Ватиканская радиостанция.
      В другую сторону, если смотреть вниз, на площадь перед Собором, которую обнимали две полукруглые коллонады, и дальше, в сторону Тибра, был виден оранжевый замок Святого Ангела, а немного правее, вдоль набережной, стояли дворцы римской знати.
       - Здесь и на самом деле живут князья, графы и маркизы. Самые настоящие. Правда, многие из них обеднели и только и делают, что ищут богатых покупателей из Японии или Америки, чтобы повыгоднее продать свои хоромы. Нашей семье здесь тоже когда-то принадлежал домик, но дед был вынужден его продать еще аж во времена Муссолини, незадолго до войны. Правда, за городом еще кое-что сохранилось из собственности. Ну, может быть, не столь помпезное, но все-таки достаточно симпатичное. Я тебе потом покажу обязательно...
      На открытие они чуть было не опоздали. Их такси застряло в чудовищной пробке. Андрей, с удивившей Леру громкостью и темпераментом, отчаянно при том жестикулируя, о чем-то объяснялся по-итальянси с водителем, кричавшим в ответ еще громче, чуть ли не с отчаянием.
       - Придется немного пройти пешком, - сказал Андрей, вытаскивая ее из машины и расплачиваясь с распаренным водителем.
       - Вы это что кричали, ругались, что ли? - поинтересовалась Лера.
       - Да что ты, с чего ты взяла? Мы просто обсуждали, как нам с тобой быстрее добраться, чтобы не опоздать, не дай бог, к открытию.
      Они быстрым шагом пересекли запруженную гудящими машинами площадь и поймали на той стороне автомобильного затора новое такси, которое их довезло до галереи минут за семь. До открытия выставки оставалось менее получаса, а уж насчет того, чтобы зайти в гостиницу переодеться6 Лера и заикнуться не смела.
      Синьор Козмини метал громы и молнии. Он казался на удивление растрепанным, Лера так и не поняла, как это у него получилось при практически лысой голове. Наверное, ярость создавала вокруг него этакий нимб, который и принимался за вздыбленные волосы. Он не зря волновался - уже подъехало телевидение, которое жаждало взять у русской художницы интервью, чтобы дать его в эфир в программе вечерних новостей.
      Лера быстро ответила на быстрые вопросы. Все, кажется, остались довольны. Всклокоченность синьора Козмини улеглась как-то сама собой.
      Лера в джинсах и кожаной куртке поначалу чувствовала себя немного неуютно среди гостей вернисажа, одетых гораздо более пристойно. То есть, конечно, они не были в вечерних туалетах, но многие мужчины были при галстуках, а женщины - в элегантных платьях. Но, слыша отовсюду "комплименте", "комплименте", что, как она поняла и без перевода, означало высшую степень похвалы, она почувствовала себя гораздо более уверенно. Слова типа "грандиозо", "бениссимо" и "беллисимо" перевода вообще не требовали.
      Хотя в нужные моменты Андрей всегда оказывался рядом. Всем присутствующим элегантно помогая выйти из сложного положения: оказалось, что большинство итальянцев, особенно старшего поколения, в общедоступном английском не смыслили ни бельмеса.
      Уже к концу вернисажа широко улыбающийся, прямо-таки счастливый синьор Козмини наклеил первые красные кружочки на рамы двух едва ли не самых дорогих картин. Что означало: картина проданы, уважаемые господа! Точнее - синьоры. Одну из картин, ту, где карлик обнимал высоченную балерину с томно-страстным выражением лица, купил тот самый адвокат с непроизносимой фамилией, в квартире которого они познакомились с Андреем.
      
      Утром она проснулась от солнечного лучика, прорвавшегося в щель между плотными портьерами. Это была квартира Андрея, куда они поехали вместе после банкета, устроенного синьором Козмини в честь блистательного открытия русской выставки. На банкете Лера оказалась, естественно, рядом с Андреем.
      Витиеватые итальянские тосты посвящались в этот вечер исключительно ей, ну, или в крайнем случае, ее таланту и дружбе между Россией и Италией. Под конец банкета Андрей даже перестал переводить бесконечные лестные речи. Да этого и не требовалось - ей казалось, что она уже и так все понимает.
      Более всего Лера ждала, хотя чуть-чуть и побаивалась окончания торжества. Она понимала, что они сегодня не расстанутся с Андреем. Но она чувствовала себя неожиданно молоденькой девчонкой, у которой подгибаются коленки в предвкушении поцелуя. Такого с нею никогда прежде не бывало. Обычно она как бы брала верх над мужчинами, и это ей порядком надоело.
      Теперь же она испытывала те ощущения, о которых читала лишь в романах, но никогда сама их не переживала и почти уже не верила в их достоверность. Все же ее немного пугало, что ту страсть, которую разбудил в ней вчерашний поцелуй, она уже почти не может контролировать. Она готова была броситься Андрею на шею, не обращая внимания на окружающих и на обстановку чинного ресторана.
      Останавливало ее лишь то, что Андрей никак не проявлял чувств, лишь касался иногда ее руки. От этих прикосновений она всякий раз вздрагивала, не уставая удивляться самой себе.
      Поэтому когда Андрей сказал ей, наклонившись так близко, что у нее замерло сердце:
       - А не пора ли нам сбежать? Все остальные, кажется уже и без тебя обойдутся...
      Лера выдохнула тотчас же, даже не дожидаясь окончания фразы:
       - Да!
      И вот теперь она проснулась на просторном ложе, таком роскошном и удобном, будто специально созданном для изысканных любовных утех. Лера зарделась, едва вспомнив, что же они тут всю ночь вытворяли с Андреем. Такого любовника у нее никогда не было, а уж от себя-то она и подавно не ожидала этакой прыти.
      Андрея рядом не было. Ну и крепко, видно, она заснула, если даже не заметила, как и когда он ушел.
      Лера с удовольствием потянулась, ощущая сладкую истому во всем теле. Интересно, а куда же делся Андрей? Она осмотрелась.
      Когда вчера поздним вечером они подъехали к роскошному дому где-то в районе Новой площади и вошли в подъезд, сиявший светильниками, мрамором и дорогим деревом, где их встречал швейцар чуть ли не в ливрее, когда поднялись в лифте с огромными зеркалами во всю стену на четвертый этаж и открыли резную дверь в квартиру, Лера ожидала продолжения этого купеческого великолепия. Однако квартира Андрея, бесспорно роскошная, была отделана в абсолютно современном стиле: белые стены, минимум мебели, картины на стенах и много книг в одной из комнат.
      Лера не сразу разобралась в сложном лабиринте коридоров и комнат. Сначала она подумала, что комнат в квартире какое-то несчетное количество, но Андрей объяснил, что их всего шесть, просто некоторые из них соединены между собой, а окна квартиры выходят на две разные улицы, что дает дополнительное впечатление пространства. Ну, и плюс, конечно, высоченные потолки.
       - Нужто ты тут один живешь? - удивленно и безо всякой задней мысли спросила она.
       - Сейчас - один. Мы с женой развелись два года назад. А развода у нас ждут три года. Так что по сути дела, я уже скоро пять лет, как не женат.
       - Зачем же тогда столько комнат?
       - Все, как надо. Никаких излишеств. Столовая - раз, гостиная - два, кабинет, сама понимаешь, - три, библиотека - четыре, спальня - пять, комната для гостей - шесть. Логично?
       - Еще как, - искренне восхитилась Лера.
       - Мы будем что-нибудь пить? - спросил Андрей, глядя на нее.
       - Нет! - решительно сказала она.
      Она вспомнила это свое беспрекословное "нет!" и рассмеялась, откинувшись на подушки.
       - Чему это ты тут так весело смеешься? - Андрей входил в спальню с подносом, на котором дымился прозрачный кофейник и громоздились какие-то чашечки, блюдечки, ложечки и воздушные булочки, которые, как Лера уже знала, итальянцы обычно едят по утрам.
      На Андрее был шелковый желтый халат с извивающимися драконами и иероглифами, вышитыми черными блестящими нитями. Теплый и мягкий цвет темно-желтого шелка бросал на лицо Андрея легкий отсвет, отчего в полумраке спальни Андрей показался ей словно бы сошедшим с картин мастеров Возрождения. Правда, японская сущность халата несколько выбивалась из этого образного ряда.
      И тут только Лера почувствовала, что страшно, прямо-таки чудовищно голодна.
      
      Из благополучно оплаченной и не очень-то дешевой гостиницы она перебралась к Андрею.
      "Вот те на!" - думала она, вспоминая свой прежний визит в Рим, где ей не только негде было преклонить голову, но и не нашлось и горстки лир, чтобы сходить хоть в один единственный музей.
      Теперь же у нее был собственный номер в гостинице, квартира Андрея, куча денег - за первую неделю красные кружки появились на рамах еще шести картин. Это означало, что их уже купили и заплатили синьору Козмини половину суммы, чтобы забрать работы после окончания выставки. И, соответственно, после окончательного расчета - выплаты второй половины стоимости.
      С Козмини у нее был договор на пятьдесят процентов. За эти проценты он предоставлял ей свою галерею, печатал каталог, обеспечивал паблисити и покупателей. Цены на картины он назначил сам. И такие высокие, что Лера до сих пор не верила в то, что существуют люди, которые готовы выложить такие деньги за ее работы.
      В довершение всего на выставке появился плотненький кругленький голландец по фамилии Ван дер Винен. Он с ходу, осмотрев выставку и познакомившись с Лерой, предложил ей устроить выставку в Амстердаме, а также мастерскую на год все в том же Амстердаме. Лера давно слышала об этих мастерских, устроенных в старых пакгаузах недалеко от Амстердамского Центрального вокзала.
      Это было нечто вроде вполне демократичной международной комунны художников. Кое-кто из русских знакомых уже успел там побывать.
      Ван дер Винен сказал ей, чтобы она в Риме особо долго не задерживалась и приезжала сразу в Амстердам. С визой он обещал все уладить. Лере надо было лишь созвониться с культурным атташе голландского посольства в Риме. С ним Ван дер Винен обещал обо всем договориться.
      Но никаким Амстердамом пока и не пахло. Правда, Ван дер Винену Лера об этом не сообщила. Так, на всякий случай. Чтобы не сглазить простой случайностью внезапно обретенное счастье.
      Рим закружил ее в каком-то немыслимом хороводе. Они с Андреем только ждали окончания выставки, чтобы переселиться за город, где у Андрея был собственный дом.
       - Для тебя там найдется флигель, который легко приспособить под мастерскую, - говорил Андрей, нежно глядя ей в глаза.
      Она кивала, соглашаясь на все. На все, лишь бы рядом с ним. Похоже, она влюбилась не на шутку. Кто бы мог подумать?
      
      Разбирать после окончания выставку они предоставили все тому же Козмини. То есть, не совсем ему, а нанятым им рабочим. В конце концов оказалось, что из тридцати пяти выставленных картин купили шестнадцать, причем половину покупателей Лера и в глаза не видела, потому как последние дни нагло манкировала своими обязанностями и в галерее появлялась в лучшем случае на полчаса в день. Козмини, укоризненно покачивая головой, все же заставил ее поехать с ним в банк, чтобы открыть ей там счет.
       - Такие суммы наличными деньгами в Италии платить не принято, - объяснил он.
      И добавил что-то по-итальянски, длинно и назидательно. Лера лишь рассмеялась в ответ, но в банк с ним поехала. Надо - значит, надо.
       - Э мостра ля финита! - с облегчением сказала Лера Андрею.
      Они пили кофе все в том же "Греко" и были абсолютно свободны. Андрей расхохотался:
       - Твой итальянский пока оставляет желать лучшего. Хотя произношение хорошее. Но сказать нужно так - Ля мостра э финита.
       - Ну, по крайней мере, ты меня понимаешь, и то хлеб, - ответила Лера.
      И в свою очередь решила его проучить:
       - Так когда же мы хиляем к луже?
       - Что? - несколько оторопел Андрей.
       - Ну, к луже, я спрашиваю, когда хиляем?
      И, с огромным интересом наблюдая за его полным непониманием, она, наконец, сжалилась:
       - Я спросила всего лишь навсего, когда мы с тобой едем к морю?
       - На каком же это языке ты спросила, осмелюсь поинтересоваться, госпожа Ехидна?
       - На русском молодежном, только и всего. Могу провести урок. Телевизор - это ящик, родители - предки, пройти - прошвырнуться. Это, конечно, самое простенькое... Самое, так сказать, невинное.
       - И тебе нравится этот язык?
       - Если честно, не очень, но чтобы понимать детей, и не такому научишься. Так когда мы едем к морю, многоуважаемый синьор Полиглотов?
       - Сегодня. Мы едем сегодня же.
      Он приобнял ее за плечи и поцеловал в висок.
      
      На красном БМВ Андрея она домчались до города с названием, которое Лера запомнила лишь с третьего или четвертого раза - Чивитавеккья, недалеко от которого и поселились в прибрежной гостинице. Возле гостиницы был роскошный песчаный пляж, куда посторонних не пускали. Поэтому можно было прямо из номера отправляться на пляж прямо в халате или даже в купальнике.
      Леру немного смущало то, что едва ли не большинство женщин, во всяком случае те, кто не перешагнул критической возрастной границы, ограничивали свой пляжный наряд лишь узкими плавочками. Андрей и ей предложил следовать местной моде, но она так и не решилась, отговорившись тем, что она уже в этом году загорала в купальнике, и будет выглядеть очень смешно.
      Андрей, кажется, не очень-то ей поверил, но все же согласился с ее доводами.
      На самом-то деле Лера просто стеснялась снять лифчик на виду у всех тех людей, с которыми она постоянно сталкивалась во время обеда в ресторане и в коридоре гостиницы. К тому же на пляже так ярко светило солнце, что она просто не могла представить себя в этом безжалостном свете столь непривычно оголенной даже перед Андреем. Хотя она и понимала, что ужасно несовременна, но ничего не могла с собой поделать.
      Ну ладно, допустим, на пляже это было бы еще ничего - плюхнулся и загорай, но отоило ей представить, как они садятся за столик пляжного бара, где их обслуживает вполне даже одетый официант, и она пьет пиво, развесив во все стороны голые груди, ей становилось смешно и одновременно противно. Эмансипация эмансипацией, но... Нет, нет, все-таки ее современность и раскованность не простирались столь далеко.
      Три дня на теплом и ласковом Тирренском море пролетели почти незаметно. Андрей был нежен, и каждая их ночь напоминала битву, разыгрывавшуюся всякий раз по-новому. Для нее все это было как впервые. Она наслаждалась открывшейся перед ней стороной любви, стараясь только не думать о том, что такие же экзерсисы Андрей вытворял прежде и с ее предшественницами.
      Глупо было, конечно, ревновать привлекательного сорокалетнего мужчину к его прошлому, но по-другому все равно не получалось. Все-таки она была жуткой собственницей. Похлеще самого Сомса Форсайта.
      Обратно к Риму, в усадьбу Андрея, они решили ехать не по скоростной платной дороге, а "проселками". Правда, эти "проселки" были получше самых отменных российских шоссе. А путь этот они выбрали потому, что Андрей ей давно обещал дать повести свой автомобиль.
      Мощная машина была послушна, как чрезмерно воспитанный ребенок. Она реагировала на малейшее нажатие газа, увеличивая скорость в мгновение ока. Казалось, что она отзывается даже на мысли водителя. Никакого сравнения с ее московским "жигуленком"!
       - Ну, класс! - только и могла говорить она время от времени Андрею, поворачивая к нему разгоряченное от удовольствия лицо.
       - Да, такую машину можно любить как женщину, - отвечал он ей, чуть поддразнивая.
      И даже тени ревности по этому поводу у Леры не возникало. Сомс Форсайт не просыпался в душе ее по крайней мере хоть по автомобильному поводу.
      В Рим они заезжать не стали, так как дом Андрея находился километрах в тридцати к югу от города.
      Наконец, они подъехали к ажурным металлическим воротам. Андрей достал из бардачка какое-то хитроумное устройство, напоминающее дистанционное управление для телевизора, и, направив его в сторону ворот, нажал кнопку.
       - А ну, Сезам, откройся! - торжественно провозгласил он.
      Ворота неторопливо, но без малейшего скрипа раскрылись. Они въехали внутрь, но еще довольно долго продвигались по дороге, извивавшейся между сосен и пиний.
       - Неужели это все твое?
       - Здесь, в ограде, четыре гектара. Это почти все, что осталось у нашей семьи из обширнейших когда-то частных владений.
       - Значит, у вас тоже было раскулачивание?
      Он рассмеялся:
       - Именно. Только мы раскулачили себя сами. Одно время земля приносила больше расходов, чем доходов. Не то, что теперь. Но, как кажется говорят современные русские, поезд ушел.
      Дорога совершила последний зигзаг, и они выехали на посыпанную песком круглую площадку перед двухэтажным из красного кирпича домом, по фасаду заросшим виноградными лозами так, что местами только окна проглядывали сквозь зеленую завесу.
       - О! Как удобно! - воскликнула Лера, - Высунул руку из окна - и ешь от пуза виноград!
       - Какие же вы, русские, все практичные! - поддразнил ее Андрей.
       - Современные русские, - поправила она.
       - Пусть современные, - согласился Андрей, - Только дело в том, что виноград этот есть невозможно. Он дикий. Я тебе покажу потом настоящие виноградники.
       - Договорились, - согласилась Лера, выходя из машины и с удовольствием потягиваясь после долгого сидения за рулем.
      Она с интересом осмотрелась вокруг. Ей здесь очень, очень понравится. Она заранее была уверена в этом.
      Входная дверь дома, обрамленная вырезанными на камне растениями и диковинными животными, открылась. Оттуда выкатилась сияющая пожилая тетка в цветастом платье, толстая до такой степени, что напоминала самый настоящий шар. Из-за ее спины выглядывал сухощавый седой мужчина со стрельчатыми усами, похожий на Дон Кихота.
      Андрей обнял женщину-шар и расцеловал ее в тугие красные щеки, а мужчине крепко пожал руку. Все трое неимоверно быстро и громко залопотали по-итальянски, отчаянно жестикулируя. Но Лера уже понимала, что это вовсе не ссора, а дружественная встреча.
      Затем Андрей обернулся к Лере:
       - Познакомься! Это тетушка Джулия и дядюшка Луко, ангелы и хранители этого дома. Они служат в нашей семье по меньшей мере столько, сколько я себя помню. Так что воспринимай их не как слуг, а скорее как настоящих хозяев. Все мы здесь только гости.
      Лера подошла к тетушке Джулии и, улыбаясь, протянула ей руку:
       - Лера.
      Тетушка мягкой ладонью сжала Лерину руку и притянула к себе. Лера утонула в этих гостеприимных объятиях. Тетушка расцеловала ее. От нее вкусно пахло чем-то сдобным - ванильно-гвоздичным. Освободив Леру из объятий и предоставив ее рукопожатию дядюшки Луко, бесконечно поправляющего свои и в самом деле роскошные усы, тетушка обернулась к Андрею и, очень живо и часто взмахивая руками, словно пухлыми сладкими крыльями перед взлетом, начала ему строго выговаривать.
      Андрей расхохотался и сказал ей что-то в ответ, на что тетушка сделала обиженный вид.
       - Она сказала, что ты очень худая, и что я тебя плохо кормлю, - сказал, все еще посмеиваясь, Андрей. - А я ей ответил, что до таких совершенных форм, как у нее, тебе все равно не дорасти.
      Поняв, что Андрей переводит гостье их диалог, тетушка добавила еще несколько фраз.
       - Она говорит, что она очень постарается, - перевел Андрей. - Но со своей стороны предупреждаю, что это и вправду опасно. После пары недель, проведенных здесь, я порой не влезаю в свои старые костюмы.
       - Я буду очень осторожна! - с притворным ужасом воскликнула Лера.
       - Ну, это если получится. Тетушка Джулия - мощная и всесокрушающая сила!
      Дом был очень старым, со скрипучими лестницами, потрескавшимися картинами на стенах. Картин было много, все больше сельские виды. Явно неплохих, хотя и не первого ряда художников прошлого века. Картины висели и в гостиной на первом этаже, и вдоль лестничных пролетах, и в амфиладах комнат второго этажа. И вдруг... Лера, остолбенев, остановилась.
      Андрей шел чуть сзади:
       - Это мой кабинет.
      В кабинете, справа и слева от письменного стола красного дерева, висело две Лериных работы, купленных во время выставки.
       - Ты?.. - попыталась спросить Лера, но Андрей опередил ее поцелуем, и она тотчас же забыла о том, что же хотела спросить...
      Все-таки его близость оказывала на нее необъяснимое, почти мистическое воздействие. Словно что-то в ней начинало плавиться и гнуться при одном лишь прикосновении этого русского итальянца. Она теряла не только голову, но и волю, которой, как ей прежде казалось, было у нее более, чем достаточно.
      Легкое деликатное покашливание прервало их поцелуй. Оказывается, тетушка Джулия поднялась вслед за ними, чтобы показать Лере ее комнату.
       - Как, неужели мы с тобой будем жить в разных комнатах?
       - Конечно же, нет. Наши спальни не только расположены рядом, но и соединяются между собой. Но все же мы должны соблюсти внешние приличия. Здесь, в провинции, нравы несколько более патриархальны, чем в столицах. А ведь мы с тобой пока не муж и жена.
      Андрей так многозначительно произнес слово "пока", что у Леры на мгновение прервалось дыхание. Она даже не могла взглянуть на него - боялась расплакаться. Вот-те на! Неужели она стала столь сентиментальной?
      Ее спасло появление дядюшки Луко с их дорожными сумками в руках. Отобрав у Луко Лерину сумку, тетушка Джулия, игриво ущипнув Леру пониже спины, подтолкнула ее в комнату, посреди которой стояла огромная кровать под настоящим балдахином.
      Тетушка поставила Лерину сумку на столик около кровати и принялась очень энергично взбивать постель, после чего, одобряюще указав на ложе большим пальцем, весело и хитро подмигнула.
      "Похоже, Андрей сильно преувеличивает патриархальность местных нравов", - сделала вывод Лера.
      Присев на краешек постели, она вспомнила, что только что хотела расплакаться и... рассмеялась. Ей показалось, что она стала участницей какой-то послевоенной итальянской мелодрамы. Из тех, которые они с таким удовольствием смотрели с подругами в московском "Иллюзионе". Вот сейчас по всем правилам этого жанра откроется дверь, и ее позовут завтракать...
      Дверь и вправду открылась, тетушка Джулия энергичными жестами, не оставляющие сомнения в их смысле, объяснила, что пора идти принимать пищу. Лера уже подозревала, что этот процесс только такими словами и можно определить, а вовсе не простенькими одноклеточными понятиями "завтрак", "обед" и "ужин". Можно было заранее догадаться, точнее, быть даже уверенной в том, что принятие пищи в этом доме возведено в ранг священодействия.
      Ожидания и подозрения ее не обманули.
      Длинный деревянный стол, выскобленный до белизны, был уставлен тарелками, чашами, вазами и соусниками. Из кухни, которая находилась по соседству со столовой, доносились невообразимые, кружащие голову запахи.
       - От этих запахов, если даже и есть не хочешь, все равно слюнки потекут, - сказала Лера, чуть ли не с ужасом глядя на стол.
      А тетушка Джулия все несла и несла какие-то украшенные зеленью блюда.
       - Слушай, Андрей, так нас здесь каждый день будут на убой кормить?
       - Почти, - улыбнулся Андрей, явно довольный произведенным впечатлением. - Но сегодня меню чуть-чуть поразнообразней. Я сдуру предупредил тетушку Джулию, что у нас будет гостья из России. А она наверняка считает, исходя из острых публикаций нашей прессы, что вы там, бедные, голодаете со страшной силой.
       - А-а-а, понятно, западная пропаганда, - развеселилась Лера, - все голодные-преголодные и круглый год в меховых шапках.
       - Ну, что-то вроде этого. Ты только забыла водку и медведей, забредающих на окраины Москвы. Итак, голодная москвичка, изволь отъедаться за всех своих соотечественников.
       - Уф! - только и смогла сказать Лера. - Только ты мне все-таки хотя бы объясняй, что есть что. Я пока в итальянской кухне ориентируюсь довольно приблизительно. Вот, помню например, во Флоренции я заказала пасту "Доктор Живаго". Оказалось, что это обыкновенные макароны с грибами и икрой.
       - Нет-нет, не беспокойся, здесь ты попробуешь традиционные итальянские блюда. Никакой пиццы "Горбачев" с медвежатиной или коктейля "На здоровье!" в этом доме тебе не подадут. Советую тебе начать вот с этого римского салата из сельди.
      Андрей указал ей на длинную салатницу, похожую не то на индейскую пирогу, не то на простенькую гондолу, с содержимым, на которое бы Лера никогда в жизни не подумала бы, что это - сельдь. Настолько здорово рыба была замаскирована всяческими украшениями и присыпана вдобавок сверху чем-то ярко-желтым.
       - Но прежде - попробуй сыры, - Андрей протянул ей блюдо с выложенными аккуратными ромбами разными сортами сыра. - У нас с них всегда начинают. Пока человек еще может отличить тонкую разницу вкусов. После каждого сорта отпивай немного красного вина. Это даст возможность воспринимать вкус следующего. Вот - бель паэзе, этот - буриелле, вон тот - горгонцола.
      После довольно продолжительной и церемонной дегустации сыров Андрей взял узкую длинную салатницу и, накладывая салат в Лерину и свою тарелки, поведал ей древнюю итальянскую притчу:
       - Считается, что салат должны готовить четыре повара. Первый должен быть очень скупым, он приправляет салат уксусом. Второй обязан быть философом - он добавляет соль. Третьему неплохо бы быть щедрым до расточительности - он заправляет салат маслом. Ну, а четвертому достается главная обязанность - перемешать салат. Этот четвертый должен быть твоим коллегой - художником.
       - И вы следуете столь расточительному правилу? - спросила Лера, пробуя салат.
       - Ну нет, конечно, - улыбнулся Андрей, - ты сама ведь понимаешь, у нас в доме все эти свойства совмещает в себе тетушка Джулия - великий мастер кулинарии.
      Вслед за салатом из сельди они ели салат из дичи и картофеля с маринованными огурцами. Потом свекольный, сильно наперченный салат, а под конец - из грибов с помидорами и с непонятными специями.
      Но этот конец оказался только началом. Едва они успели выпить по полбокала красного молодого вина, как тетушка Джулия внесла прозрачную кастрюлю, в которой змеились длинные-длинные макароны, перемешанные с чем-то огненно-красным, иссиня фиолетовым.
       - Это паста с сальса ди помодоро, то есть с острым томатным соусом.
      Андрей с интересом наблюдал, как на Лице Леры восторг сменяется тихим ужасом, а тот, почти тотчас же - покорностью.
       - Я больше не могу, - взмолилась Лера.
       - Надо! - Андрей с фальшивым сочувствием повздыхал. - Что ж поделать, Лер? В самом же деле - надо. Тетушка Джулия обидится!
      И Лера смогла.
      Смогла она потом, как ни странно, отведать и тушеных с морковью баклажанов, и кусочек свинины на косточке с тонкой золотистой полосочкой жира по краешку, и...
       - Нет, теперь и вправду не могу, - прошептала она, едва выговаривая слова.
       - Осталось всего лишь две перемены блюд, - он успокаивающе потрепал ее по плечу. - Ты вино не забывай, это первый помощник на сытном обеде.
      Она посмотрела на него с мольбой и, кажется, напрасно ждала она пощады.
       - Это только так кажется, что не можешь. На самом деле главное - правильное чередование блюд. Не случайно у нас после плотного обеда едят овощной салат - это как бы смягчает переход к десерту, - с тонкой улыбкой изощренного иезуита закончил Андрей.
      
      Лера была очень довольна собой. Сегодня, наконец, она закончила свою первую работу в импровизированной мастерской, которую Андрей устроил для нее в маленьком флигеле, стоявшем метрах в пятидесяти позади главного дома. Лера отошла от холста и как бы сторонним взглядом осмотрела картину.
      На большом вертикальном холсте, полтора метра на метр, стоял во весь рос и во всю высоту холста смеющийся Андрей в старинном камзоле, а под ногами его расстилался маленький, но подробный Рим. Разноцветные глаза Андрея смотрели прямо на нее, искрились смехом и любовью столь ясно и живо, что она даже вздрогнула, будто от его присутствия рядом.
      Почти месяц Анрей позировал ей по утрам, облачившись в этот самый, слегка побитый молью, зеленый камзол. Они разыскали сие одеяние в одном из сундуков, когда Андрей показывал ей мансарду, где никто не жил с тех пор, как там от внезапного удара скончался дед Андрея, бравый адмирал королевского флота.
      Этот месяц они прожили, практически не выезжая из усадьбы. Почти в полном одиночестве. Только Лера смогла настоять на том, чтобы тетушка Джулия и дядюшка Луко обедали и ужинали вместе с ними. Ей почему-то было неудобно, когда те лишь прислуживали за столом. Совместные же трапезы были и веселее и как-то приятнее. Тем более, что тетушка Джулия была неистощима на всякие истории из собственной, похоже, бурной жизни. Слушая эти истории дядюшка Луко лишь покрякивал и хитро усмехался в свои стрельчатые усы.
      Иногда Андрей ленился переводить, но Лера уже намного лучше стала понимать итальянский, благодаря ежевечерним урокам Андрея и постоянному общению с добродушными и весьма разговорчивыми домоправителями.
      По утрам она усердно работала. Попозировав ей, Андрей иногда уезжал в Рим. Его самоопределение как "богатого бездельника" все же не совсем соответствовало истине - за этот месяц он успел написать несколько статей, в том числе и большое эссе для художественного журнала о Лериной живописи.
      Эссе, которое с листа перевел Андрей, ей не только польстило, но и заставило задуматься. Андрей подметил в ее творчестве такие черточки, о которых она даже не догадывалась.
      Но в самые последние дни Андрей явно стал скучать. Он и в самом деле немного поправился на тетушкиных сытных трапезах, отчего взгляд его по вечерам бывал немного сонным, а движения замедленно-ленивыми. Это придавало его аристократической внешности столь отчетливо русский налет, что Лера даже сказала ему об этом. Он рассмеялся тогда и пообещал, что скоро им станет много веселее. Наверное поэтому на сегодняшний вечер он и пригласил гостей, и сразу оживился, признавшись, что приготовил массу удовольствий и сюрпризов.
      Гости съехались к вечеру. Вечер этот затянулся аж до трех часов ночи, или утра - во всяком случае Лера прямо-таки падала с ног к их разъезду.
      Народу понаехало громадное количество. Лера не знала практически никого, и вскоре после того, как начали собираться гости, у нее уже кружилась голова от бесконечно звонких и красивых итальянских имен и фамилий.
      Она улыбалась всем как можно ослепительнее, как бы стараясь перечеркнуть тот образ вечно сумрачного русского человека, который существовал в сознании итальянцев. Именно так объяснил ей Андрей когда-то. Когда - сто лет назад? Десять? Да нет, всего-навсего месяц. Но этот месяц их любви был настолько полным, что Лере казалось странным, что раньше она не знала Андрея, не знала той обжигающей страсти, которая, похоже, не ведала насыщения...
      Светские обязанности оказались не столь тягостными, наверное, потому, что ей почти не приходилось говорить - да она и не понимала, о чем, кроме погоды, беседовать с этими улыбчивыми, нарядными, богатыми людьми. То ли совсем одичала, то ли в ее нынешнем образе жизни для светского общения просто не находилось места. Но, к счастью, от нее требовалось совсем немного - улыбнуться, представиться, пожать руку или протянуть ее для вежливого поцелуя очередного гостя.
      Андрея она почти не видела. Познакомив ее со всеми, он перемещался от одной группы гостей к другой, живо беседуя по-итальянски, по-английски и даже с какой-то пожилой женщиной по-французски. Лера старалась не смотреть на него, когда он улыбался хорошеньким женщинам. Еще не хватало - ревновать!
      В какой-то момент вечеринки, проходившей в саду, на открытом воздухе, ей стало весело. То ли от выпитого шампанского, то ли от мысли, в которой она и сама себе призналась с неохотой. А именно - мысли о том, что сегодня все эти люди так или иначе разъедутся, и она окажется одна с Андреем.
      Он как обычно придет к ней в комнату, и они уснут, усталые, в объятиях друг друга. А утром она проснется совсем одна в своей мягкой кровати, и Андрей войдет в комнату с дымящимися чашечками на подносе... Они будут одни, совсем одни во всем доме. Они да тетушка Джулия со своим верным дядюшкой Лукой. Будет спокойно и тихо, она начнет новую картину, на которой опять будет Андрей... Холст она уже подготовила.
      Она потянулась, сладко зевнула и улыбнулась, вспомнив, как вздрогнула, когда чья-то рука легла ей на плечо.
      Она стояла в полутьме деревьев, скрываясь от яркого света прожекторов и не думала, что хоть кто-то из участников вечеринки может видеть ее. Это был Андрей. Рядом с ним стоял высокий красивый негр с европейскими чертами лица и миниатюрная хрупкая блондинка.
       - Лера, Джон и Синтия переночуют у нас, ты не против? - спросил он по-русски.
       - Конечно, конечно, - ответила она, вспомнив, что эту супружескую пару Андрей представил ей как своих друзей из Швеции, приехавших в Италию в отпуск.
      Сидя на краешке кровати и снимая слой грима с лица, она подумала о том, что Андрей задерживается. Наверное потому, что провожает Джона и Синтию в их комнату. Ничего, скоро он уже придет... Она прислушалась - в спальне Андрея послышались какие-то голоса. значит, он вошел не один? Наконец голоса смолкли.
      Удаляющиеся шаги и чуть заметный скрип закрывающейся двери были, пожалуй, самыми сладкими, самыми долгожданными звуками сегодняшнего вечера.
       - Лера! - позвал ее Андрей. - Иди ко мне! Иди же, скорей!
      Она, так и не сняв черного облегающего вечернего платья, вошла в его комнату через соединяющую их спальни дверь. Дверь эту ни она, ни он никогда не запирали. Во всяком случае, в течение последнего месяца медные задвижки по обе стороны двери не использовались ни разу.
      В спальне Андрея пахло сладковатым дымом, а сам он, живописно полулежа на кровати в позе римского патриция времен распада Империи, курил длинную тонкую черную сигарету. Да, пожалуй, это и могло стать достойным украшением свежезагрунтованного холста - "Древний римлянин в минуту отдыха".
       - Ты не лежишь, а возлегаешь, - сообщила Лера этому достойному римлянину.
       - Иди ко мне, - нежно и тихо сказал Андрей, выпуская струйки дыма.
      И тут Лера увидела, что он совсем раздет, лишь простыня прикрывала его бедра. Когда это он успел раздеться? - мелькнула мысль, но тут же исчезла - Андрей взял ее руку и положил ее на прикрывавшую его простыню. И Лерино тело сразу отозвалось на этот жест - сладко заныло в низу живота. Даже чуть прикоснувшись, она почувствовала, как сильно возбужден Андрей. Он хотел ее, но не спешил, затягиваясь сигаретой и расширившимися неподвижными зрачками следя за движениями Лериной руки, поглаживавшей через простыню его член.
       - Хочешь? - спросил он.
      Она утвердительно кивнула, неправильно поняв его вопрос, но он уже протягивал ей сигарету.
       - Попробуй, Лер, тебе понравится, я уверен.
      Она приняла сигарету, все же не прекращая ласкать его, пытаясь найти ход под простыню, чтобы быть ближе к возлюбленному. Она затянулась и спросила удивленно, почувствоавв незнакомый вкус:
       - Что это?
       - Ах ты, моя дикарочка, - ласково рассмеялся Андрей, - это травка, травушка-муравушка...
       - Марихуана? - спросила Лера испуганно.
       - А ты не бойся, не бойся, Лерочка, - Андрей указательным пальцем обвел ее ключицу, нежно пощекотал по щеке, - не бойся милая...
       - Я и не боюсь, - Лера затянулась еще раз и еще, чувствуя приятное головокружение и такое острое желание, что...
      Андрей словно почувствовал ее мысли и сдернул простыню одним движением руки.
       - Ну? Чего же ты ждешь? - сказал он. - Скорее, Лерочка, скорей!
      Он лег на кровать. Лера, затянувшись еще раз, положила сигарету в пепельницу на низком столике. Андрей протянул руку и погасил лампу. Как в тумане она, не снимая платья, сдернула с себя трусики и, переступив через них, села на Андрея...
      Голова у нее шла кругом, она уже не существовала в реальном мире, качаясь в ритуальном танце, пальцы Андрея касались ее груди... И вдруг он выскользнул из-под нее. Она потянулась к нему и вдруг, словно в тумане, увидела, что они в комнате уже не одни. Она ничего не понимала - может, кто-то прятался в комнате? Или в пылу страсти она не заметила, что кто-то вошел? Или... неужели всего лишь три затяжки травушкой-муравушкой порождали столь четкие и живые галлюцинации?
      Какие там, к черту, галлюцинации!
      Она, встряхнув головой ясно видела, как Андрей сел на краю кровати, а к его бедрам склонилась белокурая голова со спутанными и длинными прядями волос, раскинувшимися веером. Андрей, выгнувшись от наслаждения, откинул назад голову, прикрывая глаза.
      Лера вскочила, хотела закричать, но крик застрял у нее в горле - перед нею стоял кто-то огромный и темный. По белкам глаз, в которых как будто отсутствовали и радужня оболочка и зрачки, по блестящей полоске зубоа, она поняла, что перед нею негр, тот самый Джон, муж белокурой Синтии, ублажавшей сейчас Андрея.
       - Ты не против? - вспомнила она вкрадчивый голос Андрея и застонала.
      Джон по-своему воспринял этот стон - он шагнул к ней. И тут она увидела, что он обнажен. И возбужденный его фаллос так и жаждет заняться любовью, Лера определила это одним лишь беглым взглядом.
       - Возьми его ртом, - хрипло и страстно прошептал ей Джон по-английски и прикрыл глаза.
      Она мягко прыгнула вправо и, обогнув Джона, метнулась в свою комнату, закрыв тотчас же за собой задвижку, точно за нею гнались...
      Она, не помня себя, собирала чемодан, закидывая туда одежду прямо комками, не складывая. Она старалась не слышать звуков соседней спальни - страстных вздохов, глупого смеха и таких знакомых вскриков удовлетворившейся страсти...
      В какой-то момент голос Андрея спросил ее через их совместную дверь:
       - Ты что, расистка?
       - Идиот, - беззвучно ответила Лера.
      И еще что-то он бормотал, несвязное и обидное. Он так и не понял, почему Лера нарушила столь хорошо складывающийся кайф, объяснив себе ее нежелание повеселиться элементарным бытовым расизмом.
      Голова у Леры раскалывалась, не то от шампанского, не то от марихуаны, когда она, удачно проголосовав, села в машину к пожилому итальянцу, ехавшему в Рим. Всю дорогу тот рассказывал ей какую-то нескончаемую историю о футбольном матче, а ее преследовали образы-кошмары: разноцветные глаза Андрея, склоненная белокурая голова, белки, зубы и обнаженный могучий торс Джона с неправдоподобно огромным, словно сошедшим с картинки порнографического журнала, фаллосом...
      
      Лера позвонила в Амстердам, как только очутилась в Риме. Было еще очень рано, но господин Ван дер Винен снял трубку сразу, после второго гудка. Выслушав ее довольно сбивчивую речь, он сказал, что в десять позвонит в голландское посольство, чтобы ей сегодня до обеда сделали визу. Есть рейс из Рима в Амстердам в шестнадцать ноль-ноль. Если Лера получит визу и купит билет на этот рейс, то он ждет ее звонка и приедет встретить в Схипхол - международный аэропорт.
      В посольстве проблем не было, как не было их и с билетами. Из телефонной будки неподалеку от площади Испании она перезвонила Ван дер Винену. До самолета оставалось еще пять часов, но она уже не могла болтаться по Риму. Слишком многое напоминало ей об Андрее, о том лучезарном отрезке их знакомства, который так грубо перечеркнула сегодняшняя ночь.
      
      По дороге из аэропорта Ван дер Винен, которого звали, как выяснилось, Питером, объяснил Лере, что эти старые портовые пакгаузы на Де Руйтер каде переделали в художественные мастерские еще в самом начале семидесятых годов.
       - Это одно из завоеваний шестьдесят восьмого года. Тогда все мы боролись против буржуазного государства, читали Ленина и Мао, били витрины дорогих магазинов и требовали свободы. Очень, кстати, любили тогда вашу страну...
       - А теперь не любите? - поинтересовалась Лера, на самом деле пытаясь представить себе, как этот пухленький аккуратный господин мечет булыжники и выкрикивает коммунистические лозунги.
       - Нет, почему же, теперь тоже любим, только по-другому. Перестройка, Горбачев, Ельцин, а не Ленин и Сталин. Вы стали более открытыми, одно время даже были очень модными. Ну, а теперь... Стали нормальной страной.
       - Почти...
       - Почти, - согласился Питер.
      Сначала они ехали по многорядной автостраде. Справа вдалеке возвышались многоэтажные дома, выглядевшие ничуть не лучше, а то и позамызганней, чем какой-нибудь московский спальный район. Чуть ближе к дороге стоял красивый комплекс серых зданий с зеркальными окнами, напоминающий Хаммеровский центр в Москве. Заметив Лерин взгляд в сторону этих зданий, Питер ухмыльнулся:
       - Нравится?
       - Более менее, - сказала Лера.
       - Это - женская тюрьма.
       - Тогда - очень нравится, - рассмеялась она. - Тюрем у нас пока таких не строят.
       - У вас все еще впереди, - посмеиваясь, успокоил ее Питер.
      Потом, наконец, начался настоящий Амстердам, весь словно игрушечный, из трех-четырехэтажных старинных домов, словно сошедших с картин Брейгеля или иллюстраций к любимой в детстве голландской книжке "Серебряные коньки". Лера спросила Питера, знает ли он эту книгу. Тот долго соображал, а потом в недоумении пожал плечами.
      Редкие современные здания никак не выбивались из общего облика города, где главными были мгновенно запоминающиеся приметы: черепичные крыши, невероятной формы чердаки, огромные окна с непременно белыми решетчатыми рамами. Ну, и конечно, каналы. Создавалось впечатление, что они едут не по улицам и площадям города, пересекаемым каналами, а по островам, соединенным между собою множеством мостов.
      Они проехали мимо огромного красного здания Риксмузеума по центральной Вийсель страат, свернули к Даму - главной городской площади. А уже оттуда выехали к Центральному вокзалу, напоминающему чуть уменьшенную копию Риксмузеума. За вокзалом открылся вид на портовые сооружения и корабли, а уже через несколько минут машина остановилась перед длинным серым зданием, похожим на казармы. Из окна на третьем этаже высунулся волосатый и бородатый человек, который, размахивая банкой пива, приветствовал явно их громкими возгласами.
       - Это ваш американский сосед Дэвид, очень интересный художник, - объяснил Питер, помахав бородатому Дэвиду рукой.
      Лера сразу поняла, что ей здесь понравится: все это напомнило ей счастливое время работы в Мастерских на Чистых прудах, когда художники явочным способом захватили расселенный дом недалеко от театра "Современник". Там создалась тогда веселая коммуна, в которой не только пили и гуляли (хотя и не без этого), но и по-настоящему работали. Именно там были написаны картины и замыслены проекты, которые так потрясли Европу в перестроечные годы.
      Ну, а для Леры то время было прямо-таки райским. Обалдев от многолетней работы дома, в тесноте и вечных бытовых заботах, она рисовала так быстро, что сама диву давалась. Там же, на Чистых прудах, появились и первые серьезные эмиссары-галерейщики. И ее, Лерина, скромная слава пошла именно оттуда.
      Самое смешное, что и здесь, в этих пакгаузах, не надо было ничего никому платить. Хотя теперь-то она и могла бы себе это позволить. Но Питер объяснил, что все расходы по содержанию мастерских оплачивает бургомистрия.
      Ван дер Винен показал ей владения на третьем этаже, где она могла быть полновластной хозяйкой целый год, начиная с сегодняшнего дня. Причем, никаких письменных обязательств с нее не потребовали. Они только устно договорились с Ван дер Виненом, что право выставлять и продавать все работы, написанные ею здесь, принадлежит ему.
      Леру это очень устраивало - она, как и всякий уважающий себя художник, терпеть не могла устраивать собственные дела. Оговоренные тридцать процентов были условием более, чем божеским.
      Ей, по сути дела, выделяли две комнаты. Их можно было бы назвать залами, будь потолки повыше. А так они напоминали то ли склады, то ли амбары, которыми когда-то на самом деле и являлись.
      Первая комната была проходной - в левом ее углу был устроен туалет и душ, которым пользовались и соседи. Зато вторая, дверь в которую открывалась в правой стене, принадлежала только ей одной. Обстановка оказалась вполне спартанской, особенно после всех этих роскошных итальянских аппартаментов, но зато ничего не отвлекало от работы. Кровать в дальнем углу. Газовая плита возле входа. И длинный ряд окон - вдоль всей стены. За окнами совсем близко стояли белоснежные корабли.
      Отдав Лере ключи, пожелав ей счастливой работы, Ван дер Винен испарился, на прощание сказав ей, что она может звонить ему со всеми вопросами. Не забыл он, впрочем, и получить от нее разрешение посещать ее иногда. Не иначе, как для того, чтобы посмотреть, как движется ее работа, догадалась Лера.
      "Заботливый ты мой", - усмехнулась она, распрощавшись с Питером, - "добро - добром, а дело - делом. Будет следить, чтобы я баклуши не била".
      Впрочем, эта маленькая хитрость Ван дер Винена ее не раздражала. В конце концов, каждый должен заботиться и о своих интересах. Вот она теперь тоже будет думать только о себе, точнее о работе. Работа, работа, работа - вот лучшее лекарство от глупости. И никаких любовей. Баста. Налюбилась досыта.
      Соседи оказались совсем не назойливыми. В первый же день, но и то ближе к вечеру, к ней тихонько постучался Дэвид и пригласил ее на вечеринку. У Дэвида собрались обитатели их этажа.
      Голландец Кейс - скульптор, коротко стиженный, в круглых очочках, похожий больше на студента, чем на человека, ваяющего из каких-то старых железок чрезвычайно экспресивные монументальные композиции.
      Поляк Тадеуш, все время пытавшийся говорить на ужасном русском, явно плохо выученном в школе. Он рисовал исключительно пейзажи. Где он находил натуру в столь индустриально-урбанистическом месте, как Голландия, для всех оставалось загадкой: но каждое утро, закинув за спину этюдник и оседлав свой старенький велосипед, он куда-то уезжал.
      Индиец Раджиф напоминал персонаж классической индийской миниатюры: точеное лицо, узкие усики. Не хватало только чалмы на голове, или как она там у них называется? Но он трудился отчего-то не над изысканными миниатюрами, а над огромным панно, которое он сооружал из расплющенных пивных банок. Леру сразу предупредили, что баночки от пива здесь запрещено выбрасывать. В проходной комнате стоял специальный картонный ящик для опустошенных банок. Но, к сожалению, Лера не смогла помочь в этом Раджифу, потому что, раз попробовав, предпочла всякому другому пиву "Хрольш". А "Хрольш" продавался в темных стеклянных бутылках с фарфоровыми пробками.
      Еще одной обитательницей их коммуны была молоденькая мексиканка, Мария. Она расписывала одинакого размера холсты на мотивы древних индейских орнаментов. Одна деталь присутствовала постоянно в верхнем левом углу - шестипалая рука.
      Больше всего Лера подружилась с Раджифом. Он единственный изо всех обитателей не отказывался попозировать ей для "голландской" серии. Это было очень странно - северный город, умеренные краски городских пейзажей и яркое, восточное лицо с темными-темными глазами-сливами, полуприкрытыми тяжелыми смуглыми веками. Лицо Раджифа Лера искусственно старила и эффект получался и вовсе потрясающий - будто древний мудрый Восток смотрел немного нехотя на младенчески свежие виды современного Запада.
      А с Тадеушем и Дэвидом вечерами она ходила в соседний рок-бар пить пиво. В этом баре собирались музыканты, гремела музыка столь громко, что не требовалось разговаривать. Это Леру устраивало более всего. Так же, как и чисто дружеские отношения, установившиеся со всеми соседями.
      Шли дни, недели, месяцы. Лера работала, гуляла по Амстердаму, ездила на велосипеде за город. Ей было хорошо. Прошла выставка в Гамбурге, устроенная Ван дер Виненом, а чуть позже - в Брюсселе. Цены на ее картины неуклонно росли. И не просто в арифметической прогрессии, как и положено от выставки к выставке, а прямо-таки, как на дрожжах. Менялись в цене не первые цифры, а количество нулей.
      Как-то Лера прикинула, что если она даже и не продаст ни одной картины, то заработанных денег при скромной жизни на Западе ей хватит лет на десять. Даже если снимать вполне сносную квартиру и никаким образом не подрабатывать. Так уж вышло, что она стала модной художницей. И мода на ее работы была очень даже устойчива.
      Одно лишь мучало ее, не давая покоя, заставляя просыпаться в холодном поту и с сильно бьющимся сердцем. Ей снилась та последняя ночь в доме Андрея. Сон повторялся примерно раз в три дня и она уже боялась ложиться в дни, когда он должен был прокрутиться в ее воображении. Но все же она засыпала, и сон приходил вновь.
      Снова и снова она оказывалась в той комнате рядом с Андреем, снова и снова он ускользал от нее. И перед нею появлялся Джон - во сне он был похож на Андрея, только совсем темнокожего - с белками глаз, без радужной оболочки. И она, отчего-то медля перед спасительным прыжком в свою комнату, пыталась разглядеть его готовый к любовной битве фаллос. Ей все никак не удавалось определить в темноте цвет этого могучего орудия страсти, хотя почему-то это было необходимо...
      Краска стыда заливала ее лицо, когда она просыпалась. И не было от этого спасения.
      Но однажды, наутро после этого стыдного сна, она решилась. На холсте она набросала пять фигур в сладострастных, эротических позах. Она работала несколько дней, как безумная, и вскоре картина была готова.
      Пять фиолетовых обнаженных мужчин, едва различимых на такого же оттенка фоне благодаря лишь едва заметным контурам, исполняли свой дикий танец экстаза. Вместо глаз у них были лишь белые овалы. И все пятеро бесстыдно выставляли на показ зрителю свои разноцветные фаллосы - красный, синий, желтый, зеленый и оранжевый...
       Увидев работу, Ван дер Винен обомлел. Сначала он вроде бы хотел что-то спросить, но не спросив, лишь покашлял в задумчивости, искоса взглянув на Леру. Она твердо выдержала его взгляд.
       - Как называется работа? - все-таки отважился Питер на вопрос.
       - "Цветной экстаз", - ответила Лера.
      Именно эта картина и избавила ее от ночных кошмаров. Но ей уже жутко хотелось домой. Она чувствовала себя всеми тремя чеховскими сестрами одновременно. К тому же, когда по окончанию выставки в Амстердаме она позонила в Москву и приняла голос подошедшего к телефону сына за голос бывшего мужа, она окончательно поняла, что ей нужно срочно возвращаться на родину.
      Димку она не видела уже больше года.
      Ее "Цветной экстаз" Ван дер Винен продал ночному гей-клубу за такую баснословную сумму, что Лера даже испугалась. А потом обрадовалась.
      Что ж! Она возращалась в Москву не просто богатой, но очень богатой женщиной.
      
      Часть четвертая
       КЛЮЧИ ОТ СЧАСТЬЯ
      Три птички - так называли их в школе. Три грации - так называли они себя сами.
      Три когда-то неразлучные подруги, наконец, собрались вместе двадцать лет спустя. Но, кажется, ни одна из них так до конца и не могла поверить, во-первых, в то, что эти двадцать лет были не каким-то символичским отрезком времени, а реальными, прожитыми годами, во-вторых же, удивительным было то, что за эти двадцать лет они ни разу не собирались вот так, втроем.
      Причины, которая так далеко развела друг от друга Татьяну и Леру, собственно, уже не существовало, да и по прошествии стольких лет она казалась вполне несущественной. Слава богу, что была у них подруга Светка, которая одна только все эти годы оставалась связующим звеном между ними. Очень, кстати, жизнерадостным связующим звеном.
      После второй рюмки коньяка Светка ахнула:
       - У меня ж там шофер в машине, наверное, совсем зажарился. Отпущу-ка я его, пожалуй...
       - Свет, ты с балкона крикни, может услышит, - посоветовала Таня.
       - Ну уж, ты скажешь тоже, с балкона! Я ведь не громкоговоритель!
      Света взяла в коридоре свою большущую кожаную сумку и выудила из нее черную коробочку. Разложив ее крышки направо и налево, она продемонстрировала подругам, как эта невзрачная на первый взгляд коробочка превращается в телефонную трубку:
       - Эта штука, правда, работает на небольшие расстояния, не то что сотовый телефон, по которому можно прямо из машины позвонить в Нью-Йорк. Но мне и такого вполне хватает...
      Она вдруг яростно закричала в телефон:
       - Алло, алло! Сереж, не жди меня, я тут надолго... Нет, заезжать не надо - на такси доберусь.
      Обернувшись к Тане, она сказала:
       - Вика сейчас в Сингапуре, отделение своего банка открывает. Так что я у тебя заночую?
       - Конечно, конечно, - кивнула Таня, - Катькина комната свободна, она ж на практике. Оставайтесь, девочки, всем места хватит.
       - А где твоя Катя учится? - спросила Лера, закуривая сигарету.
       - Она первый курс историко-филологического факультета в РГГУ закончила. У них сейчас фольклорная практика в Вологодской области. Ищут стариков и старух. Песни и сказки из них выпытывают. Катька теперь с магнитофоном, вроде как Светлана с телефоном, не расстается.
       - Слушай, Светк, а что ж ты мне про это не сказала? - спросила Лера несколько даже обиженно.
       - Про что? - не поняла Света.
       - Про то, где учится Екатерина.
       - А я сама знаю, что ли? Знаю, где-то на филфаке... А чо это тебя так взволновало?
       - Так ведь и мой Димка там же учится. И тоже сейчас на практике. В той же Вологодской губернии. Может, они одних и тех же стариков пытают?
       - Ну, это вряд ли, - вмешалась Таня, - у них же там группы по три-четыре человека. И все ценные старики между ними поделены. Каждый - на вес золота. Чуть ли не конвенции подписаны.
       - Все равно здорово, что ребята вместе учатся, вот уж трудно было ожидать еще и такого совпадения! - Лера улыбнулась.
       - Ой, девчонки, насчет совпадений! Еще и не такое бывает! Я однажды в городе Париже иду по улице, споткнулась, по-русски выругалась. Думаю, хоть здесь-то можно матюкнуться без последствий, все равно никто не понимает. А там только одна рассыпающаяся старушка с котом на веревочке рядом проходила. И эта единственная старушка оказалась, блин, - конечно же, русской!
      Светкины глаза радостно сверкали, она взмахнула рукой, едва не сбив со стола тарелку с колбасой:
       - А что, девочки? Давайте выпьем за совпадения! Чтоб их было в нашей жизни больше - хороших и разных!
       - Лучше все-таки хороших, - глубокомысленно заметила Таня.
       - Разливай, - кивнула Лера.
      Коньяк, который они пили, был в очень красивой матово-зеленой бутылке, а вкус его очень мало напоминал тот напиток, который Таня всегда недолюбливала. Этот коньяк пах настоящей виноградной лозой, а вовсе не - как принято было считать - клопами, неизвестно кем и когда обнюханными. Таня чувствовала, как ее постепенно отпускает напряжение, как сегодняшнего дня, так и едва ли не всех последних тяжелых лет.
      У нее даже появилось какое-то необъяснимое предчувствие, что этот вечер встречи с подругами, поводом для которого оказалось столь неприятное происшествие с этим дурацким вором, подарившим ей букет, что этот вечер станет началом нового этапа в ее жизни. А может быть, и не только ее. Похоже, что и Лера, и Светка, тоже нуждаются в восстановлении их тройственного союза, что они тоже находятся на перепутье, несмотря на внешее благополучие их жизни.
      От необыкновенно вкусного коньяка подружек, тем не менее, слегка развезло. Даже аккуратная стрижка Леры стала казаться какой-то растрепанной. Столь же растрепанными были и их разговоры... Вдруг выяснилось, что всем им на самом деле даже не с кем было особо поделиться своими проблемами и чувствами.
      Ни у одной из них за все эти годы не появилось подруг более близких и родных, чем школьные. Но жизнь разметала их по разным углам. Мужики были, конечно же, не в счет - о чем с ними можно поговорить, о душевном-то?
      Лера, эта обычно замкнутая, даже немного высокомерная Лера, вытирая указательным пальцем чуть потекшую тушь, жаловалась на то, что за всеми своими приключениями и успехами она совершенно разучилась понимать сына.
       - Он стал совсем как чужой, я у него что-то спрашиваю, как милостыню прошу. Он буркает в ответ неразборчиво, а я словно слышу: отстань, наконец! Как я ни пыталась с ним наладить контакт... И покупала все, что он даже не просил, и в Амстердам его возила - бесполезно. Чужой мальчик. Что делать, ума не приложу...
       - Ничего не делай, Лер. Вспомни себя в восемнадцать, - сказала Таня, - очень-то ты слушала родителей и откровенничала с ними?
       - Ой, не могу, - вдруг заржала Светка, и чуть не свалилась со стула, на котором усердно раскачивалась, пожевывая бутерброд с севрюгой.
       - Ты что, Свет? - изумилась Таня.
       - Да вот представила, как я своей мамаше душу изливаю, вот хохмочка-то!
      И вдруг она заплакала навзрыд.
      Плакала Светка неумело, очень смешно, по-детски: с подвываниями, вздрагивая всем телом и хлюпая носом. Но Таня с Лерой не успокаивали, зная, что нужно дать подруге выплакаться, ни о чем не спрашивая. Они обе прекрасно понимали причину этих слез.
      Когда Светка чуть-чуть успокоилась, Лера, переглянувшись с Таней, сказала осторожно:
       - Свет, а почему бы вам не взять ребенка из детского дома. Есть же дети и без паталогий...
       - Да, мы с Викой об этом думали уже...
      И она снова заплакала, но уже тише, спокойнее. Это были слезы уже не горя, но успокоения. Она словно что-то решила для себя. К тому же природная жизнерадостность не позволяла Светке горевать более пяти минут.
      Умывшись, она вернулась в кухню уже почти сияющей, лишь слегка припухшие глаза говорили о недавних горьких рыданиях.
       - Девчонки, вы меня совсем заболтали! Чуть не забыла о самом главном. В следующую субботу у нас - встреча класса. В честь двадцатилетия окончания школы.
       - Да что ты! - хором ахнули Таня и Лера.
       - И кто ж все это организовывает? - более практичная Лера смотрела как всегда, в корень. - Где? И по скольку сбрасываемся?
       - Где-где? У меня, конечно! Сбрасываться не нужно, а вот прийти пораньше помочь - не помешает. От этого уж я не откажусь. Придете?
       - Конечно, - сказала Лера. - Ладно, у меня есть идея. Если ты все расходы берешь на свой счет, то за мной - сюрприз. Для всех. И не спрашивайте - какой. Это - бесполезно.
      А Таня вместо ответа как-то сникла. Ее хорошее настроение, все предчувствия куда-то исчезли, будто испарились. И причиной тому было нечто весьма прозаическое - у нее элементарно не было шмотки, которую она могла бы надеть в честь такого знаменательного события. Собственно, встреча бывших одноклассников - это именно то место, где стоит показываться или в лучшем виде или никак. Не идти же ей, в самом деле, в одном из старых платьев, которые были в моде лет этак восемь-десять назад!
      После смерти мужа Таня покупала себе только самое необходимое. И нового нарядного платья или костюма в этом "необходимом" не значилось.
      Заметив Танино замешательство, Светка, казалось, поняла, в чем дело.
       - Слушайте, девицы, у меня уже, похоже, склероз в последней стадии, я ж вам из Парижа подарки привезла! Вот дура, совсем забыла.
      Светка извлекла из-под стула свою кожаную сумку и достала оттуда два свертка. Сверток побольше она отдала Тане, а поменьше - Лере.
       - Спасибо, Свет, - сказала Лера, - интересненько, что нынче из Парижа привозят? Между прочим, у меня из Голландии тоже для вас кое-что есть...
      Лера раскрыла коробочку, которая была завернута в красивую клетчатую бумагу и с бумажным розовым бантом на боку. В коробочке оказались клипсы, сделанные по мотивам работ позднего Кандинского. В черном круге темно-зеленый треугольник из дерева, перечеркнутый коричневой стрелой. Лера надела клипсы, которые чрезвычайно эффектно смотрелись с ее короткой стрижкой.
       - Спасибо, - еще раз сказала она и с чувством расцеловала Светку в обе щеки. - Если бы я занималась бижутерией, я бы делала нечто в этом же стиле. Изящные вещички. Не случайно Кандинский, точнее его мотивы, так модны сейчас на Западе. Представляете, девочки, неожиданно оказалось, что он едва ли не самый прикладной художник всех времен и народов. Его орнаменты красуются сегодня на самых дорогих галстуках престижнейших фирм и на всевозможных дамских аксессуарах, на мебельных тканях и портьерах. Хорошо, красиво, да и дизайнеру платить не надо. Очень удобно!
      Слушая Леру, Таня медленно разворачивала свой сверток. Кажется, она уже знала, что там находится... Но угадав форму - это и в самом деле оказалось платье - она и вообразить себе не могла, что оно окажется столь красиво и необыкновенно. Это было простое черное платье из легкой матовой ткани, совершенно невесомое и настолько изящно скроенное, что это было видно даже без примерки.
       - Свет, ты сошла с ума. Это же наверное стоит целое состояние... - растерянно сказала она.
       - Иди, Воробьева, меряй, - грубовато подтолкнула ее в спину Светка.
      Примеряя платье перед зеркалом, с изумлением Таня увидела, как платье, хоть и французское, но все-таки просто платье, абсолютно изменило ее. Не затруханная жизнью вдова-редакторша смотрела на нее из зеркала, а потрясающей красоты чужая женщина испуганно поправляла растрепавшиеся волосы. Эта женщина, казалось, была создана для любви и наслаждений, а не выковыривания чужих ошибок из пыльных бумаг и вечернего одиночества перед опостылевшим телевизором...
      Света и Лера замерли в восхищении, когда сияющая Таня медленно вошла в кухню.
       - Блин! - только и смогла сказать Светка.
       - Потрясающе! - сказала Лера и добавила. - Слушайте, за это надо выпить.
       - Причем немедленно! - закричала Светка.
      Таня в знак согласия лишь вальяжно кивнула, поскольку не находила слов, соответствующих этому моменту - ей хотелось и смеяться и плакать одновременно.
       - За нас! - сказала Лера, опрокидывая рюмку и вставая. - А теперь - мои подарки.
      Из квадратной изящной сумочки она выудила две небольших коробочки. В коробочках Были цепочки красивого и мелкого плетения с кулонами в виде кристаллов горного хрусталя. Но внутри кристаллика сверкало яркое рубиновое пятнышко.
       - Это классическое индийское украшение-талисман. Хранит ото всех напастей, - сказала Лера.
      Подруги расцеловались. В полутьме кухни хрусталики с ярким пятнышком казались живыми, этакими красными светлячками.
       - Тань, а это тоже тебе, - сказала Лера, доставая из сумки еще и какой-то странный прибор из красно-белой пластмассы. - Для хозяйства.
       - Спасибо, а что это? - спросила Таня, с интересом рассматривая симпатичную штучку, что-то ей отдаленно напоминающюю.
       - Это - чеснокодавка, - почему-то захлебываясь от смеха, проговорила Лера.
      Теперь уже смеялись все трое. Как безумные, безудержно и до слез. Светка тут же хотела опробовать новую чеснокодавку, но к счастью, в доме не нашлось чеснока. К счастью, конечно, для чеснока - не то быть ему бесславно и бестолково раздавленным тремя довольно-таки нетрезвыми грациями.
      Так всю ночь и проболтали они на кухне. Наутро, уходя, Светка отдала Тане еще два ключа от нового замка:
       - Это тебе и Катьке.
       - А этот? - спросила Таня, указывая на ключ, висящий на гвоздике в прихожей.
       - А это, - Светка на секунду задумалась, - пусть здесь и висит. На счастье.
       - Это ключ от счастья, - уточнила Лера.
       - Эх, девочки, вашими бы устами...
      Они обнялись на прощание, договорившись в день встречи класса собраться пораньше, чтобы помочь Светлане приготовить пир на весь мир.
       - Классный пир на классный мир, - подвела итог Светлана.
      
      Заведующая Павлово-Посадского детского дома Клавдия Сергеевна разложила перед ними фотографии детей. От трех до семи лет. Эта, похоже, добрая, немного старомодная, но еще не старая женщина с измученным заботами лицом, как-то быстро оттаяла, когда Вика и Света провели у нее в кабинете полчаса.
      Сначала она встретила их вежливо, но настороженно, если не сказать - враждебно. Похоже, Вика со своей щедростью перестарался. Утром, после вчерашних телефонных переговоров, его люди доставили в детский дом десять новеньких японских телевизоров и контейнер с мягкими животными всевозможных видов и куклами. Но, беседуя вчера с Клавдией Сергеевной, Вика не стал говорить об основной цели их нынешнего визита.
      Поэтому, наверное, Клавдия Сергеевна сначала подумала, что они хотят усыновить ребенка в обход формальностям, а телевизоры и игрушки были элементарной взяткой. Но узнав, что они не претендуют ни на какие послабления с точки зрения закона, она моментально подобрела. Единственное, что ее еще раз на секунду смутило, это то, что Вика предупредил, что все формальности будет улаживать его личный адвокат. Для Клавдии Сергеевны это прозвучало как цитата из какого-то очень зарубежного фильма.
      Но и здесь, достаточно Вике было улыбнуться, как напряжение спало:
       - Мы готовы ждать столько, сколько нужно по закону. И готовы дать любые необходимые гарантии.
      Светка все больше молчала, нервно теребя в руках ремешок сумочки.
      С фотографий на них смотрели симпатичные детские мордашки. И уже сознание того, что у всех этих детей нет родителей, делало проблему выбора ужасно сложной. Светка готова была взять всех.
       - Детки у нас хорошие. Конечно, они немного отстают по развитию от домашних. Но обычно, если они попадают в хорошие семьи, - она посмотрела на Вику и Свету как бы оценивающим взглядом, - то потом очень быстро догоняют сверстников. Конечно, им требуется больше внимания и ласки, чем обычным детям. Хотя, как правило, они гораздо более самостоятельны.
      В конце концов из десятка фотографий они отобрали три. Девочки Лены пяти лет, и двух мальчиков - пятилетнего Володи и четырехлетнего Артема.
       - Родителей Лены и Володи лишили родительских прав. Они, к сожалению, помнят своих родителей, а вот Артем... - Клавдия Сергеевна задумчиво посмотрела на фотографию щекастого мальчика, - здесь история посложнее. Его родители погибли в автокатастрофе, а его на воспитание взяла совсем молоденькая сестра отца, родная, то есть, тетка. Но потом она вышла замуж, а ребеночка, как наскучившую игрушку, сдала к нам. Что с ней, с дурой, поделаешь? Единственное, что мы смогли сделать, так это отобрать у нее опекунские права. Она ведь то сдавала, то забирала, то сдавала, то забирала... Ребенок весь издергался. Родителей он не помнит, а знает только эту самую тетю Наташу.
       - Можем мы познакомиться с Артемом? - Вика посмотрел на Свету, та кивнула, судорожно сглотнув.
       - Конечно, но вы понимаете...
       - Мы все понимаем, - попробовал улыбнуться Вика. Улыбка у него вышла немного кривой - невозмутимый Шерлок Холмс, похоже, тоже разволновался.
      Клавдия Сергеевна вышла. Светка вцепилась в руку мужа, изо всех сил стараясь успокоиться.
       - Ничего, ничего, старушка, все будет хорошо, - Вика похлопал ее по плечу. - Что ты так трясешься? Это же ребенок, а не зубной врач...
      Дверь открылась, и вошла заведующая, ведя за руку мальчишку с большими серыми глазами, очень коротко стриженного и немного возбужденного: похоже, его оторвали от какой-то игры.
       - Здр-равствуйте, - отчетливо сказал он, делая упор на букве "р", которую, видимо, научился выговаривать совсем недавно, чем по праву и гордился.
       - Здравствуй, Артем, - сказал Вика, приподнимаясь и как взрослому протягивая малышу руку.
      Артем серьезно ее пожал. Светка же, пожав теплую ладошку ребенка, тоже пробормотала что-то типа приветствия, и как в спасательный круг, вцепилась во всю тот же, уже совсем истерзанный ремешок сумки.
      Неожиданно мальчик обернулся к Клавдии Сергеевне, которая очень внимательно и оценивающе наблюдала за всей этой сценой.
       - Это они? - спросил он.
       - Кто они, Тема? - не поняла заведующия.
       - Мои папа и мама? Да?! Я так и знал, что вы не погибли! Так и знал! - закричал он, бросаясь в протянутые руки Светки.
      И тут уж Светка, обняв ребенка и прижав его к себе, не выдержала и разрыдалась.
       - Ты что плачешь? Я ж нашелся? - удивленно спосил Артем.
       - Мы тебя так долго искали! - сквозь слезы все-таки выговорила Светлана.
       - Вы меня заберете? - спросил мальчик уже у Вики, словно понимая, кто из внезапно нашедшихся родителей принимает решение.
      Вика вопросительно посмотрел на Клавдию Сергеевну.
      Та сказала мягко:
       - Тебя заберут дней через десять. Сейчас родители уезжают в командировку, а потом сразу приедут за тобой, - заведующая взглянула на Вику.
      Тот утвердительно кивнул:
       - Да, малыш, через десять дней мы тебя заберем. Понимаешь, Артем, нам с мамой надо решить кое-какие формальности...
       - Я понимаю, - серьезно кивнул Артем. - Только вы обязательно возвращайтесь. А то у Ленки Крючковой нашлись родители, а потом снова потерялись.
       - Мы не потеряемся, - пообещала Светлана.
       - Десять, это сколько пальцев на руках? - деловито поинтересовался мальчик.
       - Точно, - одновременно потдтвердили и Вика, и Света, и Клавдия Сергеевна.
      Шофер и охранник ждали их в машине. По давно уже сложившейся традиции они не задавали никаких вопросов шефу. Но вопросов и не требовалось - по всему видно было, что у их строгого, невозмутимого шефа глаза на мокром месте. Перед тем, как сесть в машину, Света обернулась на серое унылое трехэтажное здание.
      В окнах третьего этажа, где отражалось сейчас заходящее солнце, ничего нельзя было разглядеть. Но она на всякий случай помахала рукой.
      
      Лера для себя сняла двухкомнатную квартиру на "Октябрьской". В доме рядом с Центральным банком. Хозяева квартиры, ее хорошие знакомые, точнее, дети друзей ее родителей, уехали работать по контракту в Лос-Анжелес, в какую-то очень престижную биологичсекую лабораторию. Поэтому сдача квартиры для них была не столько заработком, сколько возможностью об этой квартире не беспокоиться. Они сдали ее Лере за вполне символическую для этого района сумму в триста долларов, которые Лера ежемесячно должна была передавать из рук в руки, минуя все посреднические конторы, тем самым родителям-пенсионерам.
      Получалось всем хорошо: Лера имела роскошную квартиру с отдельной комнатой для мастерской, пенсионеры - солидную добавку к скромной пенсии, друзья-биологи избавлялись от головной боли сразу по двум поводам. И жилплощадь, можно сказать, охранялась, и родители не голодали.
      Так что все, можно сказать, было хорошо. Но так сказать можно было кому угодно, но только не себе.
      С тех самых пор, когда Лера позвонила из Амстердама в Москву и не узнала голос собственного сына, не было ей покоя. Нельзя сказать, что она была уж очень трепетной мамашей, но...
      Она вспомнила свой вчерашний разговор с сыном, вернувшимся с институтской практики.
       - Дим, ты уже совсем взрослый...
       - Н-да? Ты так находишь?
       - Да, я так нахожу. И прекрати, пожалуйста, читать, когда я с тобой разговариваю.
      Долговязый Димка с видимой неохотой отложил в сторону яркий автомобильный журнал:
       - Ну, ради такого исключительного случая...
       - Что значит - исключительного?
       - Значит лишь то, что великая художница спустилась с небес на землю и вдруг заметила, что у нее есть сын.
      Лера хотела раскричаться, но внезапно поняла, что Дима абсолютно прав. И что говорит он так не столько со зла, сколько от накопившейся и вполне справедливой обиды. Да, конечно, она всегда привозила ему роскошные подарки. Вряд ли кто-нибудь из его одноклассников был так одет, как он. Да и за границей, хотя это теперь и не так сложно, вряд ли многие побывали.
      Она же возила его и в Амстердам, и в Прагу, приезжал он и в Кельн на ее вторую тамошнюю выставку... И все же она понимала, что в основном Димка рос без матери все последние пять-шесть лет, пока она моталась по заграницам и устраивала свою творческую судьбу. Судьбу-то она устроила, а вот с сыном, похоже, контакт совсем потеряла. Ну что, что она может ему сказать сейчас? Что она работала ради него? Он этого не поймет и не оценит, к тому же, положа руку на сердце, это и не совсем так.
      Точнее, совсем не так. Искусство жестоко, и все художники во все времена вступали в конфликты с близкими людьми. Но все же хотелось сохранить хоть какие-то нормальные отношения.
      "Что ж, - решила Лера, - теперь я буду жить здесь. У меня еще есть шанс познакомиться с собственным сыном. Ишь, какой вымахал!"
       - У тебя сколько? - спросила она.
       - Что - сколько? - опешил Дима, окончательно отбросив журнал.
      Похоже, это был первый ее вопрос, который его и в самом деле заинтересовал.
       - Ну, роста в тебе сколько, роста, дитя мое огромнейшее!
       - Метр восемьдесят два, - растерянно сказал Дима. - А что?
       - А то... - она не успела договорить.
      Зазвонил телефон, причем так требовательно, будто звонили из-за далекой заграницы. Так оно и оказалось. Жизнерадостный Питер Ван дер Винен просил ее о маленьком одолжениии - взять под опеку его племянника. Тот, оказывается, приехал в Россию, чтобы делать операцию в институте Федорова.
      Питер боялся, что Ханс, который совсем не знает русского, а после операции еще и видеть будет, как крот, совсем потеряется в чужом огромном городе.
       - То есть, у него, конечно, есть номер в гостинице при клинике...
       - Никаких гостиниц, - сказала Лера решитетельно, - я привезу его к себе. Будет выздоравливать в домашней обстановке. Знаю я эти гостиницы! Запиши мой новый номер, пусть он мне звонит по нему.
      Лера продиктовала номер и, не дослушав благодарностей Питера, торопливо распрощалась.
       - Что это за новый номер? Может, ты и мне его сообщишь? - ревниво поинтересовался Димка.
       - Конечно, господин метр восемьдесят два! Я сняла для себя мастерскую и жить буду там. Так что, хозяйничай! Хватит тебе у отца жить.
       - Мам, ну ты гений! Значит эту квартиру мы больше сдавать не будем? - и Димка с чувством расцеловал Леру в щеки.
       - Хватит, насдавались. Отец, я знаю, здесь жить, как не хотел, так и не захочет. Мы потому-то квартиру и сдавали, чтоб не заплесневела. А теперь - ты большой. Насчет денег не волнуйся - подбрасывать буду, чтобы питался по-человечески.
       - Спасибо, конечно, но я кое-что и сам зарабатываю, - не без гордости заявил Дима.
       - И как же это ты зарабатываешь?
       - Газеты продаю вечерами в метро.
       - И сколько выходит?
       - Ну, за раз - тысяч двадцать-тридцать...
       - Давай договоримся так. Пока ты учишься - это моя проблема. Вот когда я буду старухой, ты будешь меня кормить. А пока...
       - Хорошо, хорошо, - Димка почувствовал, что если он откажется, то мать на него обидется всерьез. - Принимаю твою стипендию.
       - Значит, договорились. Да, слушай, еще хотела тебя спросить...
       - Спрашивай!
       - У вас учится на курсе Катя Степанова?
       - Учится. В моей группе. Мы вместе и на практике были. А ты откуда ее знаешь?
       - Она - дочь моей школьной подруги. Ну и как она тебе?
       - Катька-то? Да ничего вроде бы... - пожал плечами Димка. - Отца-то ты видела? - сразу перевел он разговор на другое.
       - По телефону говорила.
       - Ну, и до чего договорились?
       - О чем нам с ним договариваться? Тебя, между прочим, обсуждали. Да к тому же мы с ним сегодня будем иметь счастье видеться. На встрече одноклассников. Между прочим, двадцать лет, как школу закончили. А не год, как некоторые...
       - Ну-ну, счастливо повидаться... Мам, я пошел, - крикнул он уже от порога.
       - К подружке что ли торопишься?
       - А то!
       - Ты уж смотри, поосторожней с подружками-то... - проворчала она.
      Но Дима ее совета уже не услышал - в прихожей хлопнула дверь.
      
      Таня взглянула на часы. Ого-го! Без пяти двенадцать! А Катьки, похоже, уже нет дома. Вчера просто не было сил с нею поговорить. Сама Таня приехала домой в первом часу, и по тому, что дочь не спала, а с голодным блеском в глазах поедала наспех сооруженные бутерброды, можно было понять, что Катерина заявилась немногим раньше.
      "Надо будет с ней строго поговорить, причем очень строго", - уже в который раз решила Таня.
      Она сладко потянулась и отправилась в душ.
      Потом она сделала маску из хвостиков огурца и даже накрасилась, хотя вроде бы никуда сегодня не собиралась. Просто настроение было такое. Какое?
      "Вот именно, какое - такое, гражданка Воробьева?" - она мельком заглянула в зеркало и подмигнула своему отражению.
      После кофе она хотела закурить, но не стала - и так вчера перекурила...
      Здорово, что вчера пришел почти весь их класс. Не было только погибшего в армии Кости Костомарова, тихого мальчика с непременной книгой в руках. Ребята рассказали, что Костя погиб на стройке. По официальной версии, нарушив технику безопасности... Что это значило, никто объяснить не мог. Не пришли и сестры-близнецы Горины, уехавшие в позапрошлом году не то в Израиль, не то в Австралию. Не было еще пары человек, с кем просто-напросто никто не поддерживал контактов.
      Остальные явились в полном составе, хотя до последнего момента кое-кто отнекивался ужасной занятостью, но скорее всего это был своеобразный род кокетства. Вполне, впрочем, простительного.
      Таню удивило то, что почти все мальчики стали директорами ТОО. Она даже и не знала сначала, как это расшифровывается, пока ей не объяснили, что это значит всего лишь навсего "товарищество с ограниченной ответственностью". То есть юридический термин, обозначающий род частного предприятия, учредители которого отвечают по закону лишь имуществом фирмы, но нткоим образом не своим собственным.
       - Если у моей фирмы будут долги, то по суду могут описать помещение, оборудование, а не мою с женой квартиру, - как всегда, отчаянно жестикулируя, объяснил ей Сережка Шарихин, вечный троечник когда-то, а теперь, как и все - директор.
      Ольга Ченцова стала завучем в их родной школе и родила троих детей. Ее рекорд в смысле детей повторила лишь маленькая Лена Гладкова, всегда казавшаяся самой незаметной и скромной. Ленка после третьей рюмочки не без удовольствия призналась, что все ее девчонки - от разных мужей, причем официальных.
       - А сейчас у меня четвертый муж. Так что есть надежда, что у нас будет мальчик. Ведь мой Василий - милиционер, - гордо сказала экс-Гладкова.
      Таня обомлела от этой непоколебимой уверенности, что от милиционеров непременно рождаются мальчики, настолько, что ничего не ответила.
      Апофеозом вечера стал обещанный Леркин сюрприз. В разгар веселья раздался звонок в дверь, после чего в гостиную, где шла основная пьянка, вошел торжественный молодой человек в красном кашемировом пиджаке, белой рубашке с черной бабочкой и огромной картонной коробкой в руке.
      Чинно поздоровавшись со всеми, он поставил коробку на журнальный столик, развязал ленту и, как фокусник, сдернул крышку с коробки.
      Взору присутствующих открылось невероятное кондитерское изделие, которое язык бы не повернулся назвать тортом. Это была Красная площадь с Кремлевской стеной, Спасской башней, мавзолеем и Собором Василия Блаженного. Для ГУМа, лобного места и памятника Минину с Пожарским места не хватило. Но и без них картина была потрясающей.
       - Красную площадь заказывали? Распишитесь в квитанции, госпожа Соколова, - открыл тайну торта вальяжный молодой человек.
      Лера расписалась в протянутой бумажке с чувством законной гордости за произведенный эффект.
       - Ну, кто резать будет? - она уступила место у стола добровольцам с кинжалами.
      Пока резали этот безумный торт, Таня потихоньку поинтересовалась:
       - Это делали по твоему индивидуальному проекту?
       - Почти. Я идею, правда, сперла, тебе одной признаюсь. В "Новом мире" была история, как в послевоенные годы в какой-то заполярной воинской части каким-то образом появился подобный торт. Кто-то его сам испек, что ли. Так они там боялись съесть мавзолей, пока местный энкавэдэшник сам его не смел. Так что, Тань, следи, кто мавзолей будет жрать - тот и есть главный шпиен! Шучу, конечно, - рассмеялась Лера.
      Но они так и не уследили, в чьем чреве исчез шоколадный мавзолей. Не исключено, что его по-братски разделили на части.
      Но в этом вечере встречи было для Тани два самых сложных момента: одновременно и приятных, и болезненных. Только совсем по-разному. Один был связан с Корабельниковым, а второй, как это ни странно - со Степановым. И в том, что эти линии ее судьбы так неожиданно переплелись в одном времени и месте, было что-то чуть ли не мистическое.
      Еще до прихода ребят, когда "три грации" на кухне занимались самым обычным для настоящих граций делом, то есть - резали салаты, Светка в какой-то момент всплеснула руками и запричитала:
       - Какая же я дура! Чуть не забыла! Да и ты, Танька, хороша, скрываешь от подруг...
       - Что скрываю? - искренне изумилась Таня.
       - А-а-а... Признаваться не хочешь? А мы тебя вещественными доказательствами сейчас припрем, - сказала Светка, вытирая мокрые руки посудным полотенцем.
       - Какие доказательства? Ты что, Свет, спятила на старости лет?
       - А за старость отдельно получишь! - уже откуда-то из комнаты крикнула Светка.
      Таня могла лишь пожать плечами в ответ на непонятные инсинуации Светки и вопросительный взгляд Леры.
       - Вот, на, держи! - Светка торжественно положила на чистый край сотла две яркие книги в твердых глянцевых переплетах.
      Таня ахнула. Это было два новых, совершенно незнакомых ей издания - книги Степанова с ее собственными иллюстрациями. "Катькины рассказы" обычного формата и большая, красочная "История о том, почему сиреневые кролики всегда ложатся спать ровно в девять часов вечера". Открыв титульные листы и обнаружив на них абсолютно ничего не говорящее ей название издательства "Лира" и нынешний год, Таня и вовсе опешила.
       - Впервые вижу, - растерянно сказала она.
       - Значит, обыкновенные книжные пираты, - уверенно подытожила Лера.
       - Я так и думала, - сказала Светка, тут же забыв о своих обвинениях. - Ну, это мы так не оставим! Денег они тебе, конечно, никаких не заплатили?
       - Да нет, какие деньги! Я и вправду впервые это вижу...
       - Так, - грозно сказала Света. - Гонорар - раз, - она загнула один палец. - Упущенная выгода - два, - загнула второй палец. - Моральный ущерб - три! Ну, в общем, не знаю, как в рублях, а тыщ двадцать долларов они тебе выложат, как миленькие. Ну, может, чуть меньше, что-то съедят судебные издержки. Адвоката я беру на себя. Пиши телефон...
      Взглянув на окончательно растерявшуюся, чуть не плачущую Таню, она махнула рукой:
       - Ладно, вижу - это бесполезно, лучше уж он тебе сам позвонит.
       - Так это что ж, мне в суд идти?
       - Вовсе и не обязательно. Твое дело правое - адвокат за тебя сходит. Ой, про салат-то забыли! Уже скоро все придут.
      Лера со Светой принялись кромсать овощи, а Таня еще несколько минут листала такие знакомые и такие чужие, украденные у нее, точнее, у них с Игорем книжки... Ради памяти Игоря и ради будущего Катьки она готова уже была вступить в бой с неведомой "Лирой".
      А Саша... Что ж, она, конечно же, была готова к тому, что ей с ним придется общаться.
      Она не видела его с той самой встречи в метро, которая когда-то так взволновала ее, а чуть после показалась сущим пустяком по сравнению с тем, что ей пришлось пережить. Но все-таки та случайная встреча не была пустяком, иначе почему она ее все чаще и чаще вспоминала о ней в последнее время?
      То есть, она вспоминала не Корабельникова вообще, как такового. В этом случае гораздо естественнее было бы возрождать в памяти школу и злополучный выпускной, но эти понятия остались совсем в другой жизни. Случайная же встреча в метро, как ни крути, относилась к жизни этой.
      Причем, сначала, после смерти мужа, Тане казалось, что нормальная жизнь как бы кончилась. Дальше будет лишь элементарное доживание, что называется, для дочери - работа, магазины, стирка... Но потом вдруг оказалось так, что даже смерть Степанова была лишь тяжелым кусочком жизни, но все-таки не концом ее.
      Все чаще припоминала она слова мужа о том, что не должна оставаться одна... Теперь она стала понимать, насколько же был прав ее мудрый и добрый Степанов.
      Она окончательно убедилась в этом, когда начала снова рисовать, хотя когда-то ей становилось плохо от одного вида этюдника или красок. Она, правда, немного жалела о том, что призналась в этом Лере и Светке, когда они почти все приготовили и в ожидании первых гостей листали книги с ее иллюстрациями.
      Она призналась, что рисует, и не смогла отказать их справедливому требованию показать новые работы на следующей неделе.
      Сейчас, сидя на кухне и сварив себе еще одну чашку кофе, она все-таки закурила...
      Собственно, ничего и не случилось. Они встретились с Сашей, как старые добрые друзья.
      Саша был в голубой рубашке в мелкую-мелкую полосочку с короткими рукавами, оставлявшей открытыми его загорелые руки. Цвет рубашки делал его глаза настолько синими, что Таня боялась взглянуть в них. Но все-таки взглянула и не смогла сдержать улыбку - Корабельников как-то по-детски, озорно подмигнул ей. И это почему-то сблизило их больше, чем любые слова.
      Потом они танцевали в полутемной гостиной, и Саша, глядя ей в глаза, сказал:
       - Ты прекрасно выглядишь.
      Она лишь улыбнулась, чувствуя, как кружится голова то ли от Сашиной близости, то ли просто от выпитого вина. А потом... Может быть, ей просто показалось? Он что-то шепнул ей, но что?
      Она не поняла, но переспрашивать не стала, только кивнула в ответ. Кажется он сказал ей тихо-тихо: "Я никогда тебя не забывал...".
      И вот теперь она, женщина тридцати восьми лет, мать взрослой дочери, сидит на кухне, нервно курит, вспоминая - были эти слова или нет? Ну, а даже если были, то что из того? Что?
      "Иди-ка ты в магазин, - сказала она себе, а то в доме не то что молока, хлеба не отыскать".
      Уже прикрывая дверь, она услышала телефонный звонок. Секунду помедлив, она все-таки решила не подходить, с каким-то отчаянием хлопнув ни в чем не повинной дверью. И на два полных оборота заперла новый замок.
      
      Пожалуй, впервые в жизни Светка вышла счасливой из кабинета гинеколога. А направления на анализы она несла в руке, будто индульгенцию, отпускающую все ее прошлые и будущие грехи.
      Это ж обалдеть можно! Тот единственный процентик, который ей когда-то, как бедной родственнице из провинции подарили врачи, все-таки сработал! Да здравствуют врачи! Она была беременна!
      И день, словно специально выдался таким солнечным и в то же время не изнуряюще жарким, словно сама природа решила беречь ее от всяких неожиданностей. Светка открыла дверь своего "жигуленка" и стала садиться за руль с такой осторожностью, что через секунду рассмеялась. Собственно там, внутри нее, еще почти ничего не было, э т о еще не превратилось даже в зародыш с хвостиком, но ей все равно казалось, что она должна быть крайне осторожна, чтобы не повредить будущему ребенку.
      Она с ужасом вспомнила, сколько раз в последние пару недель позволяла себе приложиться к рюмочке. И тут же поклялась, что теперь не выпьет даже и полглотка шампанского. Она еще не успела отъехать от консультации и так и сидела, с греющимся мотором, все никак не смея прийти в себя.
      Ей нужно было сделать что-нибудь. И немедленно. Она открыла бардачок и, вытащив оттуда пачку длинных "Мальборо", смяла полупустую пачку в руке так сильно, что сигареты жалобно хрустнули. Она хотела было выбросить пачку, но не увидела нигде поблизости урны. Тогда она просто швырнула остатки сигарет к заднему стеклу и нажала на газ.
      Ей захотелось немедленно увидеть Вику.
      Подъехав к оффису банка на Сретенке, она на банковской стоянке припарковала машину и, уже собираясь захлопнуть дверь, увидела у заднего стекла злополучную смятую пачку. Светку сейчас раздражал любой беспорядок. Она достала пачку и, зажав ее в руке, решительным шагом направилась к стекляным дверям.
      Охранник при входе ей кивнул, Света кивнула ему в ответ как-то рассеянно, ища глазами урну. Вот блин! Урны не было. Она поднялась на лифте на третий этаж и, выйдя в залитым спокойным матовым светом коридор, почти нос к носу столкнулась с Викой.
       - Слушай, Климов, что у тебя за бардак в банке? - строго спросила Светка.
       - Почему бардак? - улыбнулся Вика.
       - На хрена весь этот твой хваленый дизайн, если у тебя ни одной урны...
       - Только без блинов, пожалуйста, мы на работе. А урна вот, возле лифта.
      Светка обернулась - и в самом деле, сверкающая чуть ли не медная урна, напоминающая огромную патронную гильзу, стояла буквально в метре от нее. Она метко бросила туда скомканную пачку.
       - Нет, ты мне все-таки объясни, что должен делать человек, который идет в твой банк, куря по пути сигарету. Куда ему бросить бычок?
       - Пусть бросает на землю. Подберут.
       - А не проще ли...
       - Понимаешь ли, не проще. Пойдем ко мне в кабинет, я тебе все объясню. Только у меня очень мало времени, - Вика посмотрел на часы, прикинув что-то в уме. - Десяти минут нам хватит?
       - Это зависит от того, как ты отреагируешь на мои новости. Но сначала объясни про урны. Ты меня заинтриговал, господин Шерлок Холмс.
       - Понимаешь, моя дорогая, - как капризному ребенку стал объяснять ей Вика, - ты подняла очень важную проблему...
       - Ладно-ладно, не юродствуй.
       - Ну, если серъезно, то когда началась вся эта чеченская вакханалия, шпиономания и терроробоязнь, то везде была усилена охрана. А по опыту стран, подверженных регулярному терроризму, например, Франции, известно, что господа бандиты очень любят подбрасывать бомбочки именно в общественные урны.
       - Так у тебя ж охрана при входе!
       - Вот с охраной-то все и связано.
      Вика назидательно поднял вверх указательный палец и разъяснил:
       - Понимаешь, охранники тоже люди и могут отвлечься. Как-то двое моих парней, беседуя между собой, наверное, о футболе, увидели, что мимо нашего оффиса быстрым шагом прошел какой-то человек, что-то по пути бросив в одну из урн - их тогда при входе стояло целых две.
       - Бомбу бросил? - очень кровожадно поинтересовалась Светка.
       - Да ты слушай до конца, - рассмеялся Вика. - Охранники погнались со всех ног за этим парнем, догнали его на троллейбусной остановке, порядком напугали и заставили вернуться и достать из урны то, что он туда только что бросил.
       - И что же он все-таки бросил, раз не бомбу? Ты мне когда-нибудь скажешь, или нет?!
       - К счастью, это оказалась обыкновенная пивная банка. Абсолютно при том пустая. Ясно?
       - Более-менее, - разочаровано сказала Светка.
       - Так что у тебя-то за новости, Свет? Давай, выкладывай.
       - Сейчас, с силами соберусь, - Светка поглубже вдохнула воздух. - Ты, Вик, только за стул покрепче держись.
       - Держусь, не томи.
      Светка прикрыла глаза и, открыв их тут же, выпалила на едином дыхании:
       - Кажется, у нас будет ребенок. Мне сегодня в консультации пообещали.
      Вика побледнел и глупо спросил:
       - Когда?
       - Ну, месяцев через восемь или через семь с половиной, тьфу-тьфу!
      Светка стала яростно плевать через левое плечо, а потом, на всякий случай, и через правое.
       - Правда? - спросил Вика.
       - Нет, шучу, - обиделась Светка.
      И Вика, наконец, поверил и сразу перешел на деловой тон:
       - Так, слушай, Света. Может быть тебе лучше теперь поехать куда-нибудь в Швейцарию или Англию? В хорошую клинику...
       - До клиники дело еще не дошло, слава богу. Врач сказала, что вроде все в порядке. А куда-то уезжать от тебя... Нет, не хочу, что я там буду делать? А потом... Ты забыл про Артемку!
       - Ох, какая же я свинья! - стукнул себя по лбу Вика. - Извини, ты меня просто ошарашила своей сногсшибательной новостью. А насчет Артемки все в порядке. Все документы практически готовы. В выходные поедем его забирать. Как здорово получается! У него сразу и сестра будет! Очень, очень удачно!
       - С чего это ты решил, что будет сестра? Может быть, брат?
       - Дай-ка потрогаю твой живот, тогда точно скажу, кто там у нас намечается.
       - По животу-то этому и не видно пока ничего. А ты - потрогаю...
       - Кому не видно, а кому и видно, давай сюда свой живот, не жильничай.
      Вика положил ладонь на то место, где предположительно находилось это существо, состроил очень серьезную мину и сказал уверенно:
       - Девочка. Я чувствую, я слышу. Это будет Анна. Анна Викентьевна Климова, звучит, а?
       - Звучит, звучит, - она ласково потрепала мужа по голове.
      Вика поймал Светкину руку и поцеловал ее в ладошку, пощекотав усами.
       - Слушай, Свет, все-таки давай решим вопрос с охраной. Какие-то времена нынче беспокойные. А береженого-то и бог бережет.
       - Ну это что, я с твоим мордоворотом буду в парикмахерскую ходить?
       - Ладно. Но тогда ты должна ездить не на своей машине, а с Сережей. Тем более, что твой "жигуленок" давно пора на профилактику поставить.
       - А, подумаешь, знаю я эти профилактики... - отмахнулась Светка.
      Но увидев, каким вдруг серьезным и озабоченным стало Викино лицо, она поняла, что он не шутит.
       - Тем более, - сказал Вика тоном, не терпящим возражений, - в Сережиной машине есть сотовый телефон. Так что оттуда можно связать связаться хоть со мной, хоть с Луной. Вдруг тебе понадобится созвониться с врачом? Или еще что понадобится?
       - С врачом? По телефону? - удивилась Светка.
      Н-да, похоже, Вика не очень-то ориентировался в ситуации.
       - Ну, мало ли...
       - К тому же, ты знаешь, у меня всегда с собой мой маленький радиотелефончик.
       - Я ж тебе тысячу раз объяснял! По этому телефону ты можешь позвонить лишь по нескольким нашим номерам. И то, если будешь находиться от абонента не дальше километра. Так что это почти игрушка.
       - Ладно, ладно, буду ездить с Сережей. А куда мне деть машину?
       - Давай сюда ключи! Ее отгонят в гараж.
       - Ты ж говорил о профилактике?
       - Ну, так я так и говорю - в гараж, для профилактики, бестолковая ты моя.
      Он обнял ее за плечи, прижался щекой к щеке, и в этот момент на руке его зажужжал зуммер часов.
       - Отведенные мне десять минут аудиенции закончены, я так понимаю?
      Вика, извиняясь, развел руками.
      Выходя из кабинета, Света в дверях почти столкнулась с делегацией аккуратненьких, словно игрушечных, японцев.
      
      Лера терпеть не могла все эти Бескуднико-Паскудниково, Коровинское шоссе и иже с ними. Из всех спальных районов Москвы этот, пожалуй, был самым унылым. Серые параллепипеды торчком и точно такие же, неимоверно длинные - в лежку. Грязные, пустые дворы с поломанными качелями и загаженными песочницами.
      Когда-то здесь, на Коровинском шоссе, в одной из пятиэтажек о десяти подъездах, жила художница Катя Каргалова, рисовавшая забавные примитивные картинки и бесконечно рожавшая детей. Тогда у нее их было уже, кажется, пятеро.
      Теперь Катя живет в маленьком городке недалеко от Сан-Франциско, продолжает рисовать, а ее дети, по слухам, учатся в университетах по разным побережьям Штатов. А тогда, лет десять назад, Лера это прекрасно помнила, она приезжала в Катину нищую квартиру, где на кухне пил бесконечный кофе ее философствующий муж (ныне профессор русской литературы Калифорнийского университета), а в комнате, уставленной детскими кроватками и раскладушками, возились их чудные дети - чистенькие, глазастые и ужасно доверчивые. Лера привозила им молоко и картошку. А иногда и кофе, если позволяли финансы. С этим тогда у них у всех было немного напряженно.
      Ну, где же эта дурацкая гостиница?
      И тут справа, за решетчатой оградой, она увидела почти космического вида циклопическое сооружение, ощетинившееся обычными антеннами и развернутыми ушами антенн параболических. Сооружение это напоминало летающую тарелку, опустившуюся ненадолго на пустыре среди примитивных построек землян.
      Большой плакат при въезде оповещал, что это и есть гостиница, носящяя гордое двойное имя-фамилию "Пульман-Ирис".
      Эта гостиница была построена специально для богатых иностранных пациентов глазной клиники Федорова. Сама клиника находилась здесь где-то по соседству. То есть, безусловно, прагматическая мысль устроителей была понятна, но все равно многозвездочная, более чем роскошная гостиница в этом занюханном районе, где под деревьями, словно грибы, произрастали полумертвые тела местных алкашей, выглядела нонсенсом.
      С Хансом, племянником Ван дер Винена, Лера созвонилась утром. Он был уже предупрежден Питером и с ее предложением переселиться к ней спорить не стал: похоже, ему уже поднадоел навязчивый гостиничный сервис, когда и поговорить-то толком не с кем.
      Оставив машина на площадке перед входом, Лера вошла внутрь.
       - Я к господину Хайнену из двадцать пятого номера, - бросила она охраннику.
       - Тогда это, наверное, вас ожидают, - кивнул охранник в сторону холла, где под раскидистой пальмой на диване сидел человек лет тридцати, по которому издалека можно было понять, что он именно голландец.
      Уж кого-кого, а голландцев Лера слишком хорошо знала. Не зря же она целый год прожила почти безвыездно в Амстердаме.
      Рядом с Хансом стояла аккуратная зеленая сумка спортивного вида.
      "Ух ты, какой правильный. Уже приготовился, вещички упаковал", - подумала Лера с едва ли не материнским чувством.
      Похоже было, что этот Ханс из вечной породы умных очкариков, немного рассеянных, которые так нуждаются в опеке и ежечасной заботе.
      Ханс почти невидящим взглядом смотрел в сторону двери, но Леру еще не увидел. Лишь когда она подошла прямо к нему и остановилась в шаге, он прищурился и, скорее почувствовав, чем увидев ее, встал.
       - Ханс?
      Он кивнул, и сказал по-русски:
       - Здра-ствуй, Лера!
      Впрочем, оказалось, что это едва ли не единственное слово, усвоенное Хансом из великого и могучего русского языка.
      По дороге Ханс немного разговорился. Оказалось, что в институте Федорова ему сделали операцию по снятию сильной близорукости.
      На вопрос же Леры о том, неужели такую операцию не могут сделать в Голландии, он ответил:
       - Могут. Но у вас это делают гораздо лучше. Мне наши врачи посоветовали ехать в Россию.
      Польщенная в лучших своих патриотических чувствах, Лера только кивнула, обгоняя синий старенький "москвич", из выхлопной трубы которого выбивались клубы почти черного дыма.
      "Хоть что-то у нас уже делают лучше, чем во всем мире", - подумала Лера.
      И тут же, под эстакадой, они попали в пробку.
       - Вот и в этом мы развитые страны догнали, - прокоменнтировала Лера, - по количеству автомобильных пробок на погонный километр московских улиц.
       - Да, машин у вас очень много, - вежливо согласился Ханс.
      Пробка, к счастью, довольно быстро рассосалась, до Садового они доехали без приключений, а там уж до "Октябрьской" было почти рукой подать.
      Выскочив из туннеля рядом с Центральным банком, Лера вырулила на дорогу с односторонним движением и, в нарушение всяческих правил, въехала на тротуар. Только так можно было подъехать к ее подъезду, иначе пришлось бы тащиться до самой Добрынки, где был ужасно сложный, хотя и законный разворот. Всякий раз ей было крайне стыдно, но всякий раз она нарушала правила.
      Лера решила выделить Хансу ту комнату, которая поменьше, и где у нее у самой была спальня. Она же переместилась в большую комнату-мастерскую, где пока еще оставалось свободное место, не успевшее обрасти художническими принадлежностями, которые Лера, обычно аккуратная, препдпочитала разбрасывать где ни попадя, всегда безошибочно находя нужную вещь. Это была ее новая метода работы - надо же хоть иногда и хоть что-то менять в своей размеренной жизни!
      Самой же замечательной в этой квартире была кухня, когда-то переделанная хозяевами на европейско-американский образец. То есть, они сломали перегородку между изначальной кухней и самой маленькой комнаткой, из чего получилось просторное "г"-образное помещение с двумя окнами. Здесь легко помещались стеллажи, два дивана и огромный, старомодный овальный стол.
       - Ты будешь что-нибудь пить? - Лера почему-то решила об этом спросить, хотя было еще довольно рано - даже не обеденное время.
       - Нет, спасибо, мне еще десять дней нельзя пить спиртного, - улыбнулся Ханс.
       - Тогда - кофе?
       - С удовольствием.
      Чтобы его чем-нибудь занять, пока она возится у плиты с кофе и бутербродами, Лера не придумала ничего лучше, чем дать ему смотреть каталог своих работ, который издали в прошлом году в Кельне, и где репродукции благодаря прекрасной печати выглядели на ее взгляд не хуже, чем в альбомах художественных классиков.
      Все-таки она была очень скромная! Впрочем, как и всякий уважающий себя художник.
      Ханс послушно листал альбом, пока она расставляла на столе чашке, блюдца, разливала кофе. Присмотревшись к своему гостю, Лера чуть не расхохоталась. Вежливый голландец своими пока почти ничего не видящими глазами, прищуривая то один, то другой, честно пытался хоть что-нибудь разглядеть в роскошном альбоме с цветными пятнами. Наверное, именно таким он ему и виделся.
       - Ладно, не мучайся, извини, - отобрала Лера у него каталог.
       - Очень красиво, - сказал Ханс с явным облегчением, улыбаясь немного виновато от своей беспомощности.
      Они пили кофе и Лера едва ли не впрямую разглядывала его. Ханс уже сообщил ей, что ему двадцать девять лет и, пожалуй, именно на них он и выглядел. Даже чуть моложе, наверное, из-за своего, такого сейчас растерянного взгляда. Он часто помаргивал светлыми ресницами, а улыбка у него была такая открытая, что сразу располагала к доверию.
      Телефон зазвонил так неожиданно громко, что она не сразу вспомнила, где в прошлый раз оставила переносную трубку. Оказалось, что трубка лежит на холодильнике.
      Звонила Светка.
       - Ну чо, привезла своего голландца?
       - Привезла.
       - Ну и что?
       - Сидит вот, кофе пьет.
       - Симпатичный?
      Лера еще раз оценивающе взглянула на Ханса и честно призналась:
       - Очень даже.
       - Лер, так закрути с ним роман! - радостно заорала Светка.
      Лера по инерции даже прижала трубку посильнее к уху, и прикрыла ладонью микрофон, хотя и знала, что Ханс ни бельмеса не понимает по-русски:
       - Свет, да ты с ума сошла. Он меня младше аж на девять лет.
       - Всего -то? - презрительно сказала Светка, - Самый тот возраст. Потом учти, что после Федоровского института - это как раз то, что надо женщине в нашем с тобой возрасте.
       - Почему? - не поняла Лера.
       - Они ж не видят ни черта! Для них любая тетка из очереди - красавица. Если у нее хотя бы голос не пропитый. А у тебя голос вполне ничего, сойдет. Так что бери тепленьким, пока не прозрел, - захохотала, довольная собственным остроумием Светка.
       - Ладно, отстань, сама разберусь, не маленькая, - не могла не рассмеяться Лера, - Скажи лучше, что у тебя новенького?
       - Ой у меня такое... - загадочно-томно начала Светка и резко оборвала саму себя. - Нет, не скажу. Пока не скажу.
       - Ладно, созреешь - звони.
       - Заметано, - согласилась Светка.
      Ханс тем временем снова взял с кресла Лерин каталог и, подойдя к окну и развернув книгу к свету, все пытался что-то там разглядеть, как прилежный, но несколько незадачливый ученик.
      
      Таня впервые в жизни отворила дверь роскошного супермаркета под названием "Седьмой континент", который совсем недавно устроили в бывшем сороковом гастрономе на Лубянке, в народе всегда именовавшимся не иначе, как "кагэбэшным".
      Во времена так называемого "развитого социализма", который с полным успехом можно было назвать и "чрезвычайно развитым", "кагэбэшный" сороковой гастроном славился тем, что в нем практически всегда можно было отхватить кусок сыра, а то и колбасы. Тогда как в окраинных магазинах эта роскошь появлялась лишь на краткий миг и моментально расхватывалась наиболее удачливыми и ловкими покупателями, точнее, покупательницами. Таня слишком хорошо помнила весь тот процесс "выбрасывания" продуктов. Это было и в самом деле выбрасывание.
      Из почему-то крошечного окна в стене магазина высовывалась красная рука в серо-белом халате. Эта рука и метала на длинный стол завернутые в грубую бумагу и перетянутые черной аптечной резинкой бруски пищи. Женщины-охотницы зверели при виде этих брусков, как настоящий охотник заводится от вида крови жертвы.
      Да этот процес и был самой что ни на есть настоящей охотой, и победителями в ней выходили сильнейшие. Таня никогда ен пыталась даже сунуться к этому месту битвы, предпочитая съездить в центр за продуктами. Где даже очередь не приносила столько унижений, сколько эти ежедневные битвы в их местной "Диете".
      Но и даже считавшийся когда-то благополучным сороковой гастроном был элементарной пародией на тот удивительный магазин, в который теперь входила Таня.
      Пятнадцать минут назад она уже прошла первое боевое крещение в обменном пункте валюты, обратив свежую, будто только что отпечатанную стодолларовую бумажку в отечественные денежки со многими нолями. Но теперь на эти денежки можно было купить все, что угодно, хоть апартаменты в центре города, хоть кильку в томате. Все зависело лишь от количества нолей.
      Сегодня, наконец, получила удачное завершение - или начало? - та история с издателями-пиратами из неведомой "Лиры".
      Когда пару дней назад адвокат Фирсов, сосватанный Светкой, позвонил ей и узнал подробности по поводу завещания и авторских прав на произведения Степанова, она все ему рассказала. Но все же не ждала его звонка так скоро. А сегодня утром он позвонил и поинтересовался, удобно ли ей будет подъехать на Сретенку в офис банка "Держава" для встречи со злостными нарушителями авторской конвенции.
      Насчет конвенции адвокат, похоже, шутил, но подъехать ей было удобно.
      В кабинете Фирсова кроме хозяина, полного, чуть лысоватого человека с очень умными глазами, сидел на краешке стула второй молодой человек - худенький и в необычайно пышных усах. Этот второй оказался генеральным директором того самого издательства "Лира", господином Сыромятниковым Александром Александровичем, как его представил Фирсов.
      Кивнув в знак приветствия генеральному директору, Таня присела в предложенное ей кресло.
      Адвокат ее заранее предупреждал, что она должна только отвечать на вопросы, но ни в коем разе не проявлять ни малейшей инициативы. Таня честно исполняла свою роль, не очень-то напрягаясь - она и не знала бы, о чем сейчас говорить, даже если бы ей было разрешено проявлять эту самую отсутствующую инициативу.
       - Уважаемая Татьяна Константиновна! - начал адвокат очень официально. - Мы провели переговоры с издательством "Лира" по поводу ваших к нему претензий. Издательство полностью признает свою вину в нарушении авторских прав, оправдывая себя только тем, что они вовремя не смогли связаться с вами.
      Сыромятников согласно кивнул и поправил усы, по этому жесту Таня моментально поняла, как сильно гордится генеральный директор своей и в самом деле роскошной растительностью под носом. И даже про себя улыбнулась, подумав, что почему-то худенькие невысокие мужчины часто украшают себя такими вот атрибутами мужественности, как усы причудливой формы.
      Адвокат между тем продолжал:
       - Мы, конечно, могли бы решить дело через суд. Но, встретившись с представителями издательства, решили взять на себя смелость дело до суда не доводить. Хотя эти наши действия могли бы благополучно разорить вышеупомянутое издательство.
      Генеральный директор нервно повел плечами, Тане стало его немного даже жалко. Но не очень, а так, чуть-чуть. Как это там было в старом фильме: "тебя посодют, а ты - не воруй!"
       - Но мы все-таки пришли к полюбовному соглашению, - Фирсов кинул орлиный взгляд на зашуганного издателя и с удовольствием потер свои пухлые ручки с аккуратно отполированными ногтями, - не так ли, господин Сыромятников?
      Господин Сыромятников несколько раз подряд кивнул и, откашлявшись, сказал неожиданным басом:
       - Татьяна Константиновна! Мы приносим свои глубочайшие извинения и готовы искупить свою вину в любых, но разумных, конечно, пределах. В первую очередь мы предлагаем вам выплатить гонорар за изданные книги вашего супруга, оформленные вами, в размере шести процентов от отпускной цены тиража...
       - В размере восьми процентов, - ласково поправил Фирсов.
       - В размере восьми процентов от отпускной цены тиража, - с безропотно внесенной поправкой повторил усатый пират. - Мы готовы подписать на этот счет договор, действие которого будет распростаняться как на уже вышедшие тиражи, так и на планируемые нами к изданию.
       - Мы согласны на это предложение, - Фирсов что-то пометил в своем блокноте.
      Тане почему-то показалось, что он нарисовал там простенькую рожицу.
       - Мы также очень заинтересованы в дальнейшем сотрудничестве по изданию других произведений вашего супруга, - продолжал уже более уверенно Сыромятников. - Естественно, с вашими иллюстрациями, если вы того пожелаете.
       - Пожелаю, - твердо ответила Таня, и Фирсов улыбнулся ей заговорщически, опять что-то черканув, наверное, приделывая к рожице туловище.
       - Еще нас интересует вопрос, нет ли у вас неизданных до сих пор рукописей Степанова? - похоже, господин Сыромятников уже окончательно пришел в себя, поняв, что родное издательство от разорения спасено. По крайней мере - на первое время.
       - Есть, - ответила Таня.
       - Одну секунду, молодой человек, - быстро вмешался Фирсов, - мы еще не получили ответа на главный вопрос - может ли госпожа Воробьева-Степанова принять ваши мирные предложения, не зная, о каких, собственно, суммах идет речь?
       - Извините, - Сыромятников поправил угол галстука. - Мы сделали калькуляцию, пока примерную. За вышедшие тиражи мы должны выплатить госпоже Воробьевой порядка двенадцати, нет, извините, если восемь процентов.. Значит, шестнадцать тысяч долларов США.
      Таня чуть не упала со стула. Адвокат повернулся к ней и, хитро сощурившись, едва заметно кивнул.
       - Я... Я согласна с этим предложением, - стараясь не показать своей растерянности.
      В кошельке у нее по странному совпадению имелись те же шестнадцать тысяч. Но только в отечественной валюте. Ровно на батон не самой дорогой копченой колбасы. Или - на две бутылки газировки.
       - Только мы просили бы вас, Татьяна Константиновна, - Сыромятников приложил руку к груди, - позволить нам пролонгировать выплату суммы гонорара. Если вы не против, то мы могли бы выплатить всю сумму равными долями в течение четерых месяцев, считая с сегодняшнего дня. Но зато наличными и без налогов.
      Таня кивнула, соглашаясь.
      В течение последующих десяти минут они подписали три очень даже симпатичных договора. Один - задним числом на издание двух уже вышедших книг, второй - на переиздание еще двух книг, готовившихся к печати в "Лире". И третий - на неизданную прежде рукопись Степанова под названием "Сероглазая принцесса" и на ее, Танины, цветные иллюстрации к ней.
       - Иллюстрации уже практически готовы, - призналась Таня. - Осталась только обложка. Но мне нужно знать точные размеры и то, каким будет переплет. Лучше делать все одик к одному.
       - Это все знает художественный редактор. Нам самим к вам приехать на дом, или вы предпочли бы привезти рукопись и рисунки в издательство? - вежливо осведомился Сыромятников.
       - Конечно, я поъеду в издательство, - улыбнулась Таня, и на щеках ее заиграли задорные ямочки.
      Это было бы уж слишком нахально с ее стороны - требовать, чтобы для совместной работы к ней на дом выезжал весь коллектив издательства - от генерального директора до художественного редактора.
      Господин Сыромятников открыл кейс, выложил на стол четыре пачечки долларов сотенными купюрами:
       - В каждой - тысяча. Итого - четыре тысячи долларов США.
       - Я должна где-то расписаться?
       - Нет, это было было бы излишней формальностью. - Похоже, он напоследок все же хотел перещеголять Фирсова в велеречивости.
      Кажется, ему это удалось, так как Фирсов широко и довольно улыбнулся, великодушно оставив последнее слово за бывшим пиратом.
       - Спасибо огромное, Борис Федорович, - сказала Таня Фирсову, когда дверь за издателем закрылась. - Скажите, а какой процент я вам должна заплатить за вашу неоценимую помощь?
      Фирсов засмеялся, но тут же стал серьезным:
       - Уважаемая Татьяна Константиновна! Мне очень неплохую зарплату платят в "Державе". А разобраться в вашем деле меня просил лично Викентий Викентьевич. Ко всему прочему я очень люблю справедливость. Дело же ваше, признаюсь честно, выеденного яйца не стоило. Мы поступили с "Лирой" более чем нежно. Они должны быть счастливы, что отделались всего лишь восемью процентами.
      Фирсов вышел из-за стола, поцеловал Танину руку и проводил ее до выхода из банка. От предложенной машины она отказалась.
      И вот она входила в супермаркет, в это царство красивой еды, доступной ей сейчас как никогда. Сумочку с кучей долларов она повесила на плечо так, чтобы та покоилась у нее прямо на животе.
      Да, от прежнего сорокового гастронома здесь осталось лишь воспоминание. Воспоминание исключительно о том, что когда-то на этой площади размещалось что-то довольно-таки жалобное и скромное.
      Теперь слева от входа торговали цветами - искусственными и настоящими. Лабиринты прилавков, уставленных бутылками, банками, коробками и коробочками, влекли Таню все дальше и дальше, как какие-то сказочные пещеры. Только вместо изумрудов и самоцветов здесь были банки, склянки и пакеты невообразимой красоты и, наверное, жутко вкусные.
      Сначала она обошла весь магазин просто так, лишь примериваясь. И лишь потом начала выбирать, складывая покупки в тележку на колесиках.
       Она уже решила, что поедет к родителям и позвонит из автомата Катьке, чтобы та приезжала туда же. Если, конечно, Катька окажется дома.
      Первым делом Таня остановилась у прилавка с сырами. Рамболь с травами и рамболь с орехами, камамбер с тонкой и аппетитной корочкой плесени, нежнейший бри, изъеденный зеленью камамбер, горьковатый эмменталь - она взяла каждого по сто граммов. Потом перешла к колбасам и копченостям. Положила в тележку маленькие охотничьи колбаски, плоские пакетики с влажной нарезкой ветчины, грудинки и карбонада.
      У полок со спиртным, немного подумав, она остановила свой выбор на "Мартини". Уж больно название этого напитка ассоциировалось у не с красивой, изысканной жизнью, существующей разве что где-нибудь на киноэкране... Воду решила купить на "Калужской" - не тащить же ее через пол Москвы! Такую-то тяжесть!
      Осмотрев содержимое тележки и прикинув вес, она поняла, что сможет осилить еще лишь одну баночку оливок, ну, еще, баночку селедки, совсем маленькую. Но надо было взять еще чего-нибудь и сладкого...
      От торта-мороженого она с сожалением отказалась - и тяжело и растает по такой погоде. В конце концов она выбрала бордовую коробку конфет "Моцарт". С профилем композитора на крышке.
      "Будем надеяться, что их так назвали не в честь того события, что Моцарт был отравлен", - улыбнулась про себя Таня.
      Когда сильно накрашенная девушка за кассой начала пересчитывать общую сумму и перевела ее в рубли, предварительно поинтересовавшись, как госпожа будет платить - наличными или по кредитной карточке - Таня вдруг испугалась, что размененных денег не хватит. Но сумма на самом деле равнялась лишь ста сорока семи тысячам с копейками, то есть не превышала и половины размененных денег.
      Другая девушка в красивой униформе, вежливо улыбаясь, сложила Танины покупки в два фирменных пакетика. Да еще и поблагодарила Таню.
      В переходе на "Китай-городе" Таня позвонила домой. Катька оказалась дома. И самое удивительное, у нее не было никаких планов на сегодняшний вечер. Так что семейный ужин намечался в полном составе.
      Сумки оказались не такими уж и тяжелыми, но когда на "Третьяковской" обнаружилось узкое место на крайнем сидении между толстой немолодой женщиной в тесном ситцевом сарафане и старательно дремлющим подростком, Таня заняла его, не раздумывая. И только тут поняла, насколько устала в свой был первый день отпуска, начавшийся так удачно, как ей и не снилось.
      Эта куча долларов, вдруг обрушившаяся на нее... А ведь она даже не смогла получить отпускные. В бухгалтерии просто не было денег.
      На "Калужской", пока не было автобуса, Таня купила любимой Катькиной воды - горький лимонад "Швепс", отчего сумки потяжелели чуть ли не вдвое. Надо было бы, конечно, взять такси или доехать на частнике, но она так давно не пользовалась этим видом транспорта, что просто не представляла себе, сколько же нужно платить за те десять минут, что отделяли ее от дома родителей.
      На ее счастье подошло сразу два автобуса. Она села во второй, где народу было совсем немного. Ей даже удалось пристроить свои сумки на свободное местечко, рядышком с самозабвенно обнимающейся парочкой, даже и не заметившей или, во всяком случае не обранившей ни малейшего внимания на то, что Таня примостила сумарь с бутылками прямо под бок пареньку.
      К ее остановке оба автобуса подъехали одновременно. Пока какая-то старушка перед ней медленно спускалась по ступенькам, Таня почти автоматически смотрела на дверь предыдущего автобуса. В этом районе, где она родилась и выросла, всегда можно было встретить кого-то из знакомых или из одноклассников.
      И надо же! Она и впрямь увидела знакомого, только не сразу сообразила - кто это. А когда сообразила - обомлела. И что было сил, забыв, что сумки такие тяжелые, устремилась за ним следом...
      
      Саша Корабельников сидел на кухне и набирал на портативном компьтере текст докладной записки по последнему контракту с "Тюменьнефтью", работу по которому он курировал. Резкий звонок в дверь оторвал его от этого довольно нудного занятия.
      Он открыл дверь - перед ним стояла всклокоченная Таня с сумками руках и блуждающим взором, страшно взволнованная и растерянная.
       - Проходи, Тань, что-то случилось? - Саша почемуто совсем не был удивлен ее появлением.
       - Случилось, Саш... Звони в милицию. Скорее только... - Таня так прерывисто дышала, словно удирала от стаи волков на протяжении как минимум недели.
       - Проходи, объясни, что случилось-то? Давай сюда сумки! Что ты вцепилась в них мертвой хваткой, как в бриллиантовое колье? - Саша отобрал у нее тяжелые пакеты, но Таня словно бы и не заметила этого.
       - Этот тип вошел прямо в соседний подъезд. Подожди, не перебивай, - предупредила Таня его вопрос. - Это тот самый тип, который недавно пытался обокрасть мою квартиру. Вор. С гвоздиками.
       - С какими гвоздиками? Тань, объясни по-порядку? - взмолился Саша.
       - Слушай! - Таня прислонилась с стенке. - Объясняю. Для непонятливых. Недели две назад я вернулась домой, а в моей квартире вор с цветами. Собрал уже мои ложки серебряные, вилки, все упаковал, а тут - я. Он мне - цветы, и был таков. Я так растерялась от этих цветов, что ничего сообразить сразу не могла.
       - На то и расчитано, ловко. И ведь никто не обратит внимание на человека с букетом в руках. Заведомо положительный образ, - понимающе усмехнулся Саша.
       - А тут выхожу из автобуса на нашей остановке и вижу - он, точно он, белобрысый, безбровый и с точно такими же гвоздиками, что мне всучил тогда.
       - Какой подъезд? - деловито спросил Саша, набирая ноль два.
       - Соседний, второй.
      Он быстро и четко изложил ситуацию дежурному, уточнил адрес:
       - Мы ждем вас у подъезда. Если что, я попробую его задержать.
      Саша сунул ноги в кроссовки и схватив Таню за руку, побежал вниз по лестнице. Только-только отдышавшаяся Таня едва поспевала за ним.
      Самостоятельного задержания производить все-таки не пришлось. Милиция подъехала как раз в тот момент, когда безбровый вор, уже без цветов, но с синей спортивной сумкой в руках, выходил из подъезда. Безбровый, заметив милицию, моментально ускорил шаги, резко повернув в сторону ближних гаражей.
       - Вот он, - крикнула Таня лейтенанту с автоматом в руках.
      Лейтенант скомандовал:
       - Гражданин, остановитесь!
       - Это вы мне? - остановившись и повернувшись к напрвляющимся к нему трем милиционерам, невинно и как бы озадаченно спросил молодой человек.
       - - Предъявите ваши документы!
      И тут безбровый увидел за спинами милиционеров Таню и, узнав ее, сразу сник.
      В милиции с Тани и Корабельникова сняли показания и записали их телефоны.
       - А этого типа мы давно разыскиваем. Именно этого эстета. Он в обворованной квартире оставлял в подарок цветочки. Не иначе как в утешение. Остроумный гад. Спасибо вам большое! - лейтенант с татарской фамилией Хабибулин и абсолютно русской внешностью пожал руку сначала Тане, а потом Саше. - Только уж извиняйте заранее - придется нам вас побеспокоить еще.
       - Конечно-конечно, - в один голос ответили Таня и Саша.
      Когда они, наконец, вернулись в Сашину квартиру, Таня сказала:
       - Саш, я до сих пор в себя прийти не могу. Пойдем к моим? У меня тут бутылка "Мартини" куплена и всякая еда. Выпить хочется - просто жуть. Пойдем, а?
       - Пойдем, - согласился Саша.
      
      В "Детском мире" Света купила три больших коробки конструктора "Лего" и плюшевого медведя, которого ей так не хватало в ее собственном детстве. За Артемом они собирались ехать послезавтра, так что нужно было к этому основательно приготовиться.
      Маленькую комнату в квартире уже отремонтировали и привезли туда новую мебель: кроватку с матрасом, на котором были изображены Микки-маусы, полки для книжек и игрушек, стол на колесиках, светильник с как бы плавающими золотыми рыбками.
      Такса Манька за всеми этими приготовлениями наблюдала несколько ревниво. Но никто особо с этой особой не советовался.
      Света с шофером Сережей загрузили покупки на заднее сиденье "вольво".
       - Домой?
       - Домой, - с облегчением сказала Светка.
      Все же она устала мотаться по магазинам. Ну и духота там - жуть малиновая!
      "Вольво" тронулась с места, вливаясь в поток машин. Ни Светка, ни Сережа, занятый сложным маневром, не заметили, как вслед за ними тотчас же сорвался с места серо-голубой "форд"...
      Покрутив по перекопанным и перегороженным улицам центра, они, наконец, выехали на Тверской бульвар, тенистая и зеленая часть которого навела Светку на гениальную и простую мысль.
       - Останови, пожалуйста, Сереж, - затеребила она водителя. - Ты езжай к дому, а я пройдусь пешком. Подышать немного хочется.
       - Но... - попытался возразить Сережа.
       - Да ладно, Сереж, не бери в голову, что я, дитя что ли? Потом здесь народу - больше, чем людей. Дойду в целости и сохранности.
      Сережа вздохнул и выпустил Светку.
      Постояв с минуту на тротуаре, она все же решила перейти на сам бульвар, чтоб хотя бы до Бронной идти не по асфальту, а по песочку.
      "Надо все-таки будет с Артемкой хоть на выходные за город выбираться. Да и мне это сейчас не повредит, - думала она, не торопясь идя по бульвару. - И в галерее как раз - перерыв летний. Надо будет к сентябрю подыскать нового куратора...".
      Светка шла, рассеянно поддавая ногой попадающиеся на ее пути камешки.
      
      С Бурмистровым она рассорилась вдрызг. Это все из-за последней выставки, переполнившей чашу даже Светкиного долготерпения. Уж на что Вика - спокойный и хорошо воспитанный человек, но и он не смог удержаться от смеха на весеннем вернисаже.
      Этого худющего парня, чьи ноги вращались во все стороны от коленок, как на шарнирах, Бурмистров представил ей как "самого крупного русского специалиста по инсталляциям". Звали этого хренова "специалиста" - Колобок. Серж Колобок - это ж надо так придумать!
      Но инсталляция Колобка по идиотизму превосходила даже псевдоним!
      Всю галерею маэстро Серж украсил своими... анализами! На застекленных стеллажах аккуратно были представлены образцы мочи, кала и даже спермы господина Колобка. С точными указаниями даты взятия драгоценного человеческого материала. Были там и клочки волос с разных частей тела, и состриженные ногти...
      В общем - рвотный порошок. Вдобавок ко всему по стенам были развешены фотографии, иллюстрирующие то, как Колобок добывает эти свои экспонаты. Но почему-то Светку больше всего возмутило то, что Колобок высказал ей свое недовольство тем, что стеклянные витрины имели уж слишком простые, на его, Колобков взгляд, замки. Неужели этот драный Серж и впрямь боялся, что кто-нибудь захочет украсть его дерьмо?
      И когда после открытия Бурмистров принялся компостировать в очередной раз мозги своими концепциями, она не выдержала и высказала ему все, что думает о том современном искусстве, которое так восхищает куратора. Бурмистров жутко обиделся и чуть ли не рассвирепел, когда Светка пожелала ему катиться колобком вместе с Колобком куда подальше.
      Он поджал губы и с пафосом сказал:
       - Я сюда не вернусь никогда!
      И вышел, хлопнув дверью галереи так, что Светка аж подпрыгнула...
      
      У памятника Тимирязеву Светка перешла улицу. И, вернувшись чуть назад, пошла к дому по Большой Бронной. На душе у нее было спокойно и почти радостно.
      Чуть впереди нее остановилась серо-голубая машина. Открылась задняя дверца, Света хотела посторониться, но мужчина, вылезший из машины, преградил ей дорогу. Подняв глаза на него, Света растерялась. Это был ее бывший муж. Собственной, что называется, персоной.
      Господин, понимаете ли, Леха Брагин в голубой джинсовой рубахе и с золотой цепью на шее. Явился - не запылился. Этакий персонаж из прошлого.
       - Привет, - как ни в чем не бывало сказал Леха, будто они только вчера виделись на дружеской пирушке.
       - Привет, - быстро пришла в себя Светка.
      Подумаещь, восьмое чудо света! Что она, Брагиных, что ли не видела? Будьте спокойны, наблюдала. Притом во всяких видах.
       - Вот едем тут, вижу - ты идешь. Живешь что ли где-то рядом? - голоском невинной овечки поинтересовался скомный Леха.
       - Да, недалеко, два шага отсюда, - Светка махнула рукой в неопределенном направлении.
       - Садись, подвезу! - сказал Леха, крутя на пальце брелок с ключами, не от машины, не то от квартиры, где деньги лежат.
       - Да ладно, я так, пешочком. Мне тут вправду рядом, - Светке хотелось как можно скорее расстаться с бывшим муженьком.
      Не видела его сто лет и еще бы сто не видела. Но Леха, похоже, был искренне рад ее видеть - он улыбался и все быстрее и быстрее крутил брелок на пальце. Светка поняла, что лучше уж согласиться, чем вот так бесполезно препираться посреди улицы. Наверное, он хотел к тому же похвастаться перед нею и своей роскошной машиной и своими, не иначе как "трудовыми", успехами.
       - Ладно, вези, - нехотя согласилась она. - Нет-нет, ты садись первым, мне через триста метров выходить.
      Леха влез в автомобиль и протянул ей руку, которой Светка как бы не заметила.
       - Это Санек, - представил Леха мясистый, коротко стриженный затылок водителя.
      А в зеркале Света заметила быстрый, оценивающий взгляд Санька.
      Машина мягко рванула с места.
       - Ну что, птичка, допрыгалась! - тон Лехи из ласкового и сентиментального стал жестким и злым.
      И переход этот был таким неожиданным и резким, что Светка опешила.
       - Это ты в каком смысле? - опомнившись от минутного замешательства, высокомерно спросила она и, обращаясь к затылку Санька, добавила, - остановите, пожалуйста, здесь. Мне уже выходить.
      Санек, будто не слыша, гнал машину вперед, в сторону Садового.
       - Что это означает? - повернулась Света к ухмыляющемуся Брагину. - Брагин, кончай свои дурацкие шуточки! Останови машину!
       - Ты! Шлюха! Молчи! Здесь я говорю, а ты слушаешь. Сечешь? - рыкнул Леха.
       - Угу, - кивнула Светка.
      Понятненькое дело. Шоколадное яйцо с пасхальным сюрпизом. Кажется она, дура такая, вляпалась в хорошенький переплет. Симпатичный такой переплет по имени Леха Брагин. Интересно, что у него может быть на уме?
       - Только не вздумай кричать, когда остановимся. Придушу! - пообщела Леха столь серьезно, что она окончательно поняла - он не шутит.
      И даже не издевается.
       - Чего ты от меня хочешь? - спросила она.
       - Немного. Всего лишь сто тысяч баксов! Я думаю, твоего теперешнего эта сумма затруднит? - и Леха издевательски пошелестел воображаемыми купюрами.
       - Так ты меня украл что ли? А я-то дура, идиотка, уши развесила! - возмутилась Светка.
       - Так, молчи, - Леха сжал ее локоть. - И помни - если что, покалечу. Не рыпайся. А так, глядишь, мирно разойдемся.
      Машина свернула в арку дома, где висела мемориальная доска Булгакова. Проехав во внутренний двор вплотную к угловому подъезду, они остановились.
       - Я выхожу первый. Ты - за мной. Санек последним, - распорядился Леха.
      Единственное, о чем в этот момент думала Света, это был ее будущий ребенок. Она больше всего боялась того, что эта сволочь может ударить ее в живот. Поэтому она безропотно вышла из машины и пошла вслед за Лехой вверх по ступенькам, чувствуя затылком дыхание Санька. Но даже если бы она вдруг закричала, то пользы от этого было бы немного: и двор, и подъезд были пусты.
      Они остановились перед обшарпанной дверью и позвонили. В глазке замаячила какая-то тень, и их впустили внутрь. Встречал их огромный детина с расплющенным носом и тем не менее с каким-то полудетским выражением на лице. Этакий дебил-гигант.
       - Слон! Принимай товар на хранение! - подтолкнул Леха Светлану.
      Слон заулыбался.
      Квартира была явно нежилой. Похоже, что дом этот уже отчасти подрасселили, но так и не успели пока привести в порядок. Тем не менее, комната справа по коридору, куда они вошли, и где, видимо, Светке было уготовано дожидаться решения своей участи, была в состоянии более-менее приличном. Правда, окна были заколочены изнутри фанерой, поэтому под потолком горела лампочка без абажура, но зато стоял у стены вполне приличный диван, а на деревянном ящике - переносной телевизор "Сони".
       - Вот здесь и будешь сидеть! - сказал Леха и заржал. - Пока не отпустим. Но это, к сожалению, сама понимаешь, зависит не от меня.
       - Ладно Леха, не юродствуй, - ответила Света, присаживаясь на диван.
      Она уже решила про себя, что вести себя должна спокойно и миролюбиво. Во всяком случае - пока. А там - видно будет.
       - В общем, слушай сюда, - перешел на совсем серьезный тон Леха, - мы сейчас с Саньком поедем по делам, заодно позвоним твоему мужику. Чтобы бабки готовил. А ты тут останешься со Слоном. И учти - головой отвечаешь, чтобы Слон не убежал!
      Слон, довольный шуткой, осклабился, обнажив редкие острые, как у хорька, зубы.
       - Потом приеду, поговорим, - уже на ходу бросил Леха и добавил многозначительно, - нам есть с тобой о чем поговорить...
      Пока Слон вышел в коридор проводить Леху и Санька, Светка судорожно стала думать, что же она может предпринять в этой идиотской ситуации. Кричать бесполезно - окна забиты плотно.
      И тут она вспомнила про телефон. Ведь это место, куда ее привезли, совсем недалеко от дома, где сейчас в машине ее должен ждать шофер Сережа. Здесь явно расстояние меньше километра. Только бы он был в машине!
      Повернувшись спиной к двери и интуитивно как бы прикрывая заранее живот, она достала телефонную трубку из сумки и быстро нажала кнопочки.
      Сережа тут же ответил.
      Светка быстро, тихо и четко заговорила:
       - Меня украли. Это мой бывший...
      И тут словно какая-то неведомая сила выбила трубку у нее из рук. Светка сначала увидела, как трубка разбивается о стенку, и лишь потом поняла, что это огромная ручища Слона таким элегантным образом вмешалась в ее важный разговор.
      Так что Слон оказался не по-слоновьи ловким. Она даже не слышала, как эта глупая туша вернулась в комнату... Светка зажалась в углу дивана, но Слон, похоже, бить ее не собирался.
      Ни слова не говоря, он поднял хрустнувшую поперек трубку, порассматривал ее со всех сторон и убрал во внутренний карман кожаной куртки, надетой на розовую майку с надписью по-русски "Ноу смокинг" и изображением завязанной в угол змеей-сигаретой.
      Слон, судя по всему, даже не испытывал к ней чувства недовольства по поводу попытки ее переговоров с внешним миром. Он сел на другой край дивана, широко расставив ноги, и принялся нажимать на кнопки телевизионного пульта. Попереключав программы, он остановился на канале, по которому гнали какую-то музыкальную попсу и, притоптывая в такт музыке ногой, отдался телевизору целиком и полностью, с какой-то первобытной самозабвенностью.
      Светка поняла, что разговаривать он с ней не собирается и отбросила появившуюся было мысль о подкупе. Этот человек в своем роде был наверняка неподкупным.
      
      Ханс сидел на стуле, будто одеревенев.
       - Ханс, расслабься, - в который раз взмолилась Лера. - Абсолютно невозможно рисовать человека, когда он изображает из себя деревянную куклу.
       - Извини, - виновато улыбнулся он.
       - А ты мне лучше расскажи о себе, тогда мне легче будет тебя поймать.
       - Поймать?
       - Ну да, поймать настоящее выражение твоего лица. Говори, говори. Расскажи о детстве своем, например. Где ты родился? Учился?
       - О кей, - согласился Ханс и, наконец, лицо его стало живым и немного задумчивым.
       - Я родился в маленьком городке, точнее деревне, на севере, - начал он, - неподалеку от Гронингена. У нас в семье было пятеро детей. Я - второй с конца. Младше меня только одна из сестер.
       - А старше?
       - Два брата и еще одна сестра. Но сейчас в Голландии живу только я и родители. Они по-прежнему в нашем старом доме, а я давно в Амстердаме.
       - А где же живут твои братья и сестры?
       - Один брат и старшая сестра - в Америке. Средний брат - в Испании, а младшая сестра учится в Англии. У нас ведь такая маленькая страна, что многие, пока молодые, стараются пожить и поработать в других странах. Так иногда легче найти работу. У нас сейчас довольно трудно с работой...
       - У тебя тоже проблема с работой?
       - О нет, - засмеялся он, - у меня скорее проблема с ее количеством. У меня же своя фирма...
       - Так ты - капиталист?
       - Самый настоящий, - важно подтвердил Ханс. - Причем практически монополист. Я придумал такое приспособление для вторичной очистки питьевой воды. Только это не фильтр, а... В общем, не знаю, как объяснить. Мой английский для этого слишком скудный...
       - Я думаю, что мои технические знания не только по-английски, но и по-русски и того меньше. Так что не трудись понапрасну, - Лера работала быстро и уверенно, почти не слушая, что рассказывает ей Ханс.
      Она всегда так раздваивалась в работе - на внутреннюю Леру и на Леру внешнюю.
       - Ну, хорошо, в общем, ты поняла, - с облегчением вздохнул Ханс. - У меня много заказов и собственное производство. Я даже думаю о том, чтобы наладить производство моих аппаратов здесь, в России. Понимаешь, в чем дело...
       - Это хорошо, подожди-ка, подожди-ка! Замри на минуточку!
      Лере показалось, что она, наконец, поймала - этот поворот головы, эта улыбка, немного незащищенная и вдруг появившееся на лице Ханса чувство уверенности и даже деловитости. Вот сейчас можно было поверить, что он действительно способен организовать нечто, приносящее доходы, а вовсе не является таким уж маменькиным сынком, каким показался ей вначале.
      Она чувствовала, что вот таким он ей очень нравится, и вызывает уже не столько материнские, сколько какие-то совсем иные чувства. Конечно, это не было похоже на ту страсть, которую она испытывала к Андрею, но Ханс начинал ей очень и очень нравится.
      Ах, эта дурацкая Светка! Все-таки в Лерино сознание запали ее слова об этой модной разнице в возрасте... Хорошо, что Хансу не очень-то заметны морщинки в углах ее глаз. И освещение не то, и, в общем-то, со зрением у него еще не все пока выправилось.
      Господи, что же за глупости лезут ей в голову! Но портрет, кажется, получается...
      Она отошла от холста и, чуть прищурившись, посмотрела на проделанную работу.
      Н-да, очень даже ничего!
       - Клиент, расслабьтесь! - голосом строгого врача приказала она Хансу.
       - Уже? - покорно спросил Ханс, с видимым облегчением ворочая затекшей шеей.
       - На этот раз - почти. Еще пару сеансов и ты - увековечен, - сказала Лера, протирая кисти.
       - Дорогая Лера! - вдруг очень официально обратился он к ней.
       - Да? - подняла она брови.
       - Можно я приглашу тебя в ресторан? - он умоляюще взглянул на нее.
       - Ну, а почему же нельзя? - пожала плечами Лера. - Приглашай.
       - Только тебе придется самой выбрать ресторан. Любой, какой ты хочешь, только чтобы там можно было платить по кредитной карточке. А то у меня с собой почти нет наличных денег.
       - Любой-любой? - прищурилась Лера.
      Ханс кивнул.
       - У нас довольно дорогие рестораны.
      Ханс снова кивнул.
       - То есть, долларов двети-триста за ужин ты потянешь? - решила все-таки уточнить она.
       - Лера, я достаточно богатый человек, - чуть ли не с обидой сказал Ханс.
       - Тогда идем в "Националь". Там есть ресторан русской кухни и европейской. Какой ты предпочитаешь?
       - Тот же, что и ты. Не забудь, это же я тебя приглашаю, - уточнил он.
       - Тогда - в "Санкт-Петербург", - решила Лера. - Где европейская кухня - его сейчас как раз сейчас очень рекламируют. И, надеюсь, не зря. Ну, я звоню, делаю заказ. На сколько?
      Ханс посмотрел на часы.
       - Я бы не прочь часа через полтора-два уже пообедать, так что заказывай на четыре. О кей?
       - Хоккей! - согласилась по-русски Лера.
      Она, взяв справочник московских телефонов, набрала номер и заказала столик на двоих.
       - Ну что, давай тогда собираться? - сказала она, положив трубку. - Мне надо принять душ, а потом одеться. Слушай, Ханс, а у тебя пиджак-то с собой есть? Все-таки это пятизвездочный отель...
       - У меня есть с собой даже галстуки, - гордо сказал Ханс, заметно подчеркивая множественное число последнего слова.
      Когда Лера вышла из душа, она обомлела - на кухонном диване сидел почти незнакомый мужчина в светло-сером пиджаке, белоснежной рубашке и галстуке умопомрачительной красоты. Лерин наметанный взгляд сразу определил, что этот галстучек стоит никак не меньше семидесяти долларов. И тут у нее отпали последние сомнения в том, не слишком ли дорогое место для обеда она выбрала.
      
      Светка, сжавшись, сидела в углу дивана и старалась не смотреть на громилу-Слона. Она пристально уставилась в нейтральный потолок с желтыми пятнами от многократных протеков сверху.
      Побелка лишь кое-где сохранила свой первозданный цвет, на отдельных, уже шелушащихся участках. По углам потолка еще можно было различить остатки старой лепнины, изображающей то ли ангелов, то ли чертенят. Сразу и не разберешь.
      И тут вдруг прямо на Светкиных глазах в центре потолка, чуть правее шнура с лампочкой, резко и четко прорезались очертания квадрата. И с одной стороны этот квадрат стал уходить куда-то вовнутрь. Светка, обомлев, зак завореженная смотрела в образовывающееся черное пространство. И скорее поняла, что слышит, чем и в самом деле услышала знакомый шепот:
       - Свет, скорее, сюда, давай руку!
      Лицо Вики показалось в проеме, он и шептал, и улыбался, и как-то странно, незнакомо подмигивал и протягивал ей руку. Но она словно бы оцепенела и не могла никак даже пошевелиться на своем месте. Рука Вики все тянулась к ней с потолка, становилась все длиннее и длиннее... Вот сейчас Света уже сможет...
      И тут раздался резкий звонок. Люк захлопнулся, а Светка проснулась.
      "Ну это надо же, - подумала она, - заснуть в такой ситуации!".
      А звонок, оказывается, был настоящий, а вовсе не из сна. И громкий голос Лехи уже о чем-то распоряжался в коридоре.
       - Ну, что? - спросил Леха, входя в комнату. - Наказывать тебя будем или простим на первый раз? Что скажешь, девушка?
      Светка поняла, что это он о телефоне, и промолчала, задрав подбородок и глядя в то место, где ей только что привиделся люк.
      Она вдруг подумала, что если бы обстоятельства ее встречи с Лехой были несколько иными, то она ничего не имела бы против поболтать с ним. Вся горечь прошлых лет казалась ей теперь настолько далекой и словно бы ненастоящей, что она не держала на Леху зла. К тому же, межу прочим, если бы тогда он не бросился на нее с утюгом, то она бы не выскочила из дома в одном халатике и не встретила бы Вику.
      Словно услышав ее мысли о столь давнем времени их совместного последнего дня, Леха, сузив глаза и смотря ей точно в переносицу, спросил:
       - Ты тогда настучала на меня?
       - Ты что, спятил? Я у Галки отсиживалась. И следователю, между прочим, ни про какие твои непонятные деньги не говорила.
       - Да что ты знала-то? - с горечью сказал Леха. - Это ж я все ради тебя...
       - Да брось ты! Ладно заливать: ради тебя, - Светка передразнила жалостливую интонацию бывшего мужа.
       - Ладно, - махнул рукой Леха. - В общем-то у меня на тебя зла нет. Конечно, ты подлянку мне подкинула в любом случае.
       - Какую еще подлянку, - удивилась Светка.
       - А на развод кто подал, пока я был у хозяина? Ну да ладно, хрен с тобой, что с тебя, дуры, взять?.. Разве что сто тыщ долларов!
      И Леха по обыкновению громко загоготал, чрезвычайно довольный своей шуткой.
       - Говори ближе к делу, - оборвала его веселье Света. - Долго мне тут в твоем сарае околачиваться?
       - Если твой муженек не обманет, то только до вечера. Мы тебя на мешок с деньгами обменяем, как американского шпиона с Корволаном. На семнадцатом километре Киевского шоссе. Киоск там стоит, фанерный такой. Твой хахель нынешний должен быть один, но с деньгами, а я буду с тобой и своими ребятами.
      Светка посмотрела на него с подозрением.
      Леха успокоил:
       - Да не боись, все по-честному! Я ему так и сказал. Мне ни ты, ни он задаром не нужны. Денюжки заберу - и валите с миром на все четыре стороны. Знайте Лехину доброту - он бабам не мстит. Так что ты будешь сидеть здесь и не рыпаться. До десяти. В одиннадцать у нас назначена встреча. Мне еще будет нужно заскочить по делам. Но ты не скучай, если что - покадрись со Слоном. Он у нас бабочек любит, - Леха опять заржал.
      Похоже, настроение у него было преотличное.
       - Я приеду за тобой в десять. Только без глупостей, - бросил он, уходя из комнаты.
      От сознания собственного бессилия она лишь показала язык его широкой спине.
      
      Вика сидел в кабинете и думал, посасывая негорящую трубку. В кресле у окна курил начальник охраны "Державы" Сергей Иванович Буханцов, бывший высокопоставленный сотрудник знаменитой "девятки" - службы КГБ по охране высших должностных лиц - в свое время переманенный Викой не только большими деньгами, но и перспективой со временем открыть собственную службу безопасности. Но случилось так, что они настолько сработались, да и "Держава" уже превращалась в столь солидную организацию со множеством филиалов, что Буханцову более чем хватало интересной работы и здесь.
      Тогда, когда Вика приглашал на работу кагэбэшников, многие его осуждали: вот-де пригревает людишек из пакостной организации. Однако время показало, что профессионалы остаются профессионалами, где бы они ни работали. За несколько лет в службе Буханцова не случилось ни одного сколько-нибудь серьезного провала.
      Этот чудовищный случай со Светой был полностью на совести самого Вики. Буханцов много раз предупреждал его о возможности того, что теперь произошло. Но Вика, умеющий приказывать и распоряжаться, в этом смысле перед женой был бессилен.
      "Если все кончится нормально... я ее убью", - невесело усмехнулся Вика.
      Деньги были собраны. Они лежали в целлофановом пакете на углу стола. Именно в таком пакете вымогатели требовали передать выкуп. Служба безопасности засекла, что этот тип звонил из телефона-автомата в Столешниковом переулке. А шофер Сережа передал, что Света успела сказать по радиотелефону фразу: "Это мой бывший...".
      Не иначе, как муж. Больше некого Светке назвать "своим бывшим".
      По старым проверенным каналам Буханцова выяснили, что Алексей Брагин освободился в феврале прошлого года, в Москве не прописан. По официальным данным ни в каких преступлениях в последнее время замешан не был. И не проходит по спискам известных преступных группировок. Единственный его след обнаружился почему-то в Польше. Но след этот все же был слишком неявным, чтобы вывести на что-нибудь серьезное.
      Старая квартира, где у Брагина с матерью было когда-то две комнаты, была продана полтора года назад.
      Польский след мог вести скорее всего к торговле подержаными западными автомобилями. Люди Буханцова в настоящий момент объезжали наиболее крупных торговцев, пытаясь узнать хоть что-нибудь.
      Сергей Иванович, к счастью, умел молчать. Вика совершенно беспрекословно заявил ему, что туда, на семнадцатый километр, он поедет один.
       - Я не должен рисковать жизнью Светы, - сказал он тоном, не терпящим возражений. - По всему похоже на то, что этим гадам нужны и в самом деле только деньги. Меня можно было бы заманить и другим способом. Просто этот гад, наверное, хочет посмеяться мне в глаза. Что ж, пусть смеется...
       - Хорошо смеется тот, кто смеется последний, - мрачно сказал Буханцов. - Надо думать...
      И вот теперь они сидели и молча думали.
      Наконец, открылась дверь, и вошел Игорь Громов, один из тех профессионалов, кого Буханцов посылал по автомобильному следу.
      Безо всякого предисловия Громов выдохнул:
       - В автосервисе на Войковской этого типа знают. Он поставляет им иномарки, перегнанные через Польшу, некоторые наверняка ворованные. Этот Брагин человек скрытный, координаты не оставляет. Но один слесарь сказал, что Брагин хвастался как-то по пьяни, что живет на ментовской улице Петровка, а со своего балкона наблюдает за теннисными баталиями. Такое место на Петровке имеется только одно - длинный дом в глубине арки, напротив магазина "Хлеб". Там во дворе, сзади дома, и располагаются те самые теннисные корты.
      Вика и Сергей Иванович переглянулись.
      Громов достал из кармана пачку долларов и положил на стол:
       - Сдача, Викентий Викентьевич.
      Вика кивнул. И они опять остались вдвоем с Буханцовым в пропахшем дымом кабинете.
       - Значит, так, - сказал Сергей Иванович. - Эти типы явно не профессионалы. Звонили из Столешников, в пяти минутах ходьбы от этого теннисного дома. Видно, этот тип, Брагин, решил провернуть это дельце исключительно потому, что вы, Викентий Викентьевич, муж его... в некотором роде бывшей жены.
       - Наши действия? - спросил Вика, раскуривая, наконец, трубку.
       - Я устраиваю плотную засаду у дома, - Сергей Иванович решительно потушил недокуренную сигарету и поднялся. - Если он приезжает, мы за ним следим и, когда они выведут нас на место, где содержится в настоящий момент Светлана Аркадьевна, мы их тепленькими и возьмем. Без лишнего шума и пыли.
       - Хорошо, я иду с вами. Выдай мне пистолет! - Вика встал из-за стола.
       - Не надо, Викентий Викентьевич! - попытался отговорить его Буханцов.
       - Надо, Сергей Иванович!
      Буханцов на мгновение задумался и согласился:
       - Хорошо. Считай, договорились. Но только в этом деле я - начальник!
       - Слушаюсь, - невесело кивнул Вика.
      
      Где только Буханцов отыскал такие потрепанные "жигули"? Вика давно не видел подобной рухляди.
      Они въехали под арку и остановились у трансформаторной будки. За рулем сидел Сергей Иванович, Вика - на заднем сидении, зачем-то постоянно сжимая рукоятку пистолета во внутреннем кармане пиджака.
      Люди Буханцова ковырялись в капоте "джипа" в дальнем конце двора, двое потягивали пивко на скамеечке детской площадки, под грибочком, еще двое сидели в "форде" при въезде в арку.
      Великое сидение продолжалось до восьми часов вечера. Точнее, до двадцати пятнадцати. Именно в это время во двор въехал серо-голубой "форд". Припарковавшись у третьего подъезда, из него вышел водитель в голубой джинсовой рубашке. Только профессиональный взгляд Буханцова мог определить в этом сытом и несколько раздобревшем парне того бритого уголовника с фотографии, которую они получили вместе с досье на него.
       - Он один, - отрывисто бросил Буханцов. - Чую, надо брать. Расколем парня на подходе. Ты сиди в машине.
      Вика не смел ослушаться.
      Все произошло очень быстро. Сергей Иванович направился к подъезду, где только что скрылся Брагин. Два человека, еще мгновение назад наслаждавшиеся пивом, во мгновение ока оказались рядом с ним. А еще через полминуты из подъезда вывалилась подвыпившая компания, тащившая загулявшего приятеля в голубой рубашке к джипу в конце двора. Когда компания уселась в машину, Сергей Иванович призывно помахал Вике рукой.
      Вика подошел к джипу и занял место на переднем сидении.
      На заднем, между двумя крепкими "мальчиками", сидел господин Брагин собственной персоной. Увидев Вику, он сразу понял, кто перед ним.
       - Где Света? - спросил Вика спокойно.
       - Какая Света? - попытался пожать тот плечами и вздрогнул.
      Видимо, от удара по почкам.
       - Слушай ты, гад, я тебя сейчас пристрелю, - холодно и с нескрываемым отвращением глядя на него, сказал Вика, засовывая руку за пазуху.
      И что-то такое было в его голосе, что усомниться было невозможно - застрелит.
       - Слушай, парень, - вмешался Буханцов, - у тебя есть маленький шанс остаться в живых. Совсем, правда, крошечный, но все же есть. Но я тебе советую им воспользоваться. Понял?
       - Понял, - угрюмо ответил Леха.
       - Ну и? - чуть ли не ласково поинтересовался Буханцов.
       - Она в доме на Садовом кольце, возле Маяковки.
       - Охрана?
       - Один Слон.
       - Какая у него пушка?
       - "Макаров".
       - Умеет с ней обращаться?
       - Так себе. В деле я его во всяком случае ни разу не видел.
       - Кто еще был с тобой?
       - Санек.
       - А он где?
       - На семнадцатом километре.
       - Кроме него там никого не будет?
       - Нет, нас только трое.
      Буханцов глубоко вздохнул, словно разочарованный:
       - Эх, Викентий, говорил же я тебе - дилетанты они хреновы! Поехали!
      И он нажал на газ.
      В дверь квартиры звонил Брагин. Буханцов и двое его парней стояли по бокам, так, чтобы их не было видно из дверного глазка. Сергей Иванович чрезвычайно спокойно держал в руке пистолет, нацеленный точно в печенку похитителя. Этот скромный, ненавязчивый аргумент гарантировал от ненужных сюрпризов. Правда, Вику Буханцов беспрекословной рукой отодвинул подальше - за выступ стены.
      Дверь начала медленно открываться. В этот момент Буханцов схватил Леху за правый локоть и резко рванул на себя. "Мальчики" в мгновение ока просочились внутрь. Раздался вскрик и звук падающего тела.
      Когда Брагин, Буханцов и Вика вошли в квартиру, они застали вполне живописную картину. На полу лицом вниз лежала туша Слона - его руки за спиной были надежно схвачены наручниками. "Мальчики" прочесывали на всякий случай пустые комнаты. Заглянув в ту, где должна была быть Света, один из них вдруг попятился и осторожно прикрыл дверь, как бы нескольно растерянно оглядываясь на Вику и Буханцова.
       - Что там? - бросил Сергей Иванович.
       - Она, кажется, спит... - услышали они растерянный ответ.
      Все остались в прихожей, когда Вика зашел в комнату, где и в самом деле на диване, свернувшись калачиком, мирно посапывала Света. Вика присел на диван рядом с ней и нежно дотронулся до ее волос.
      Света медленно открыла глаза.
       - Ой! - сказала она. - Ты уже пришел?
       - Пришел, пришел, украденная ты моя, - радостно рассмеялся Вика.
      И уже серьезно добавил:
       - Без охраны больше - ни шагу.
       - Ах ты мой Шерлок Холмс! Ты же меня все равно всегда найдешь...
       - С сегодняшнего дня я снимаю с себя это почетное звание, - самокритично заявил Вика.
      И добавил, указывая на вошедшего Буханцова:
       - Вот наш настоящий Холмс.
       - Викентий Викентьевич! С этими артистами где будем беседовать - здесь или там, в прихожей? - спросил новоявленный Холмс.
       - Да уж давайте здесь... - Вика вопросительно взглянул на жену, Светка зевнула и кивнула одновременно. - Тебя, надеюсь, не обижали?
       - Нет, я по большей части спала, - Света почему-то не хотела говорить про разбитый телефон.
      Но, когда в комнату ввели Леху, а за ним разоруженного Слона с уже раскованными руками, Слон первым делом достал из кармана остатки телефона и протянул их Буханцову.
      "Арестованных" посадили на пол у стены, противоположной дивану. "Мальчики" встали один у окна, другой у двери. Вика со Светой сидели на диване, а Буханцов прохаживался по центру комнаты.
       - Итак, госпожа Климова, у вас есть претензии к этим милым молодым людям?
      Светка отрицательно покачала головой:
       - Уже нет!
       - А у вас, господин Климов?
       - У меня не столько претензии, сколько добросердечные пожелания. Я хочу, чтобы мы их никогда в жизни больше не увидели.
       - То есть, вы имеете в виду, что им лучше исчезнуть совсем? - обрадовался Буханцов. - Что ж, есть много изысканных способов. Можно закатать их в бетон фундамента какой-нибудь грандиозной стройки, которая станет им потом монументом. Можно утопить их в Моске-реке, инсценировав автомобильную катастрофу. А можно и...
       - Не надо, Сергей Иванович! - взмолилась впечатлительная Светка.
       - Так как, Викентий Викентьевич?
       - Пусть живут, но только не здесь, - вынес окончательное решение Вика.
       - В общем так, молодые люди, - сказал Буханцов, закуривая сигарету, - сейчас двадцать часов двадцать минут по московскому времени. В одиннадцать часов ровно вы забираете под нашим чутким руководством вашего третьего друга на семнадцатом километре Киевского шоссе. Там мы побеседуем еще немного, чтобы ввести в курс дела вашего подельника.
      Он обернулся в поисках пепельницы, чтобы стряхнуть столбик пепла, но, не найдя, стряхнул пепел на пол.
       - И после этого, - продолжил Сергей Иванович, - вы продолжаете движение по Киевскому шоссе в сторону от Москвы. Это в ваших интересах. Потому как ровно в двадцать четыре ноль-ноль я передаю все ваши данные в РУОП. Со своей стороны предупреждаю, что как бы ни сложилась дальше ваша судьба, Москва отныне для вас - закрытый город. Я надеюсь, что вы верите мне на слово и не захотите более со мной встречаться. Я достаточно доступно обрисовал картинку, молодые люди?
       - Вполне, - ответил Леха, а Слон лишь кивнул.
      "Мальчиков" оставили в компании с незадачливыми похитителями, а Буханцов отправился вместе с Викой и Светой.
      
      Вместо того, чтобы открыть дверь собственной квартиры, Вика нажал кнопку звонка.
       - А у нас дома что, разве кто-то есть? - удивилась Света.
       - А вот это - мой сюрприз, - загадочным тоном ответил Вика.
      Дверь им открыл адвокат Фирсов.
       - Ой, Борис Федорович, здрасьте, - растерянно заулыбалась Света.
       - Как дела? - с порога спросил Вика.
       - Строим, - загадочно ответил Фирсов.
      Из детской комнаты выскочила с радостным лаем рыжая Манька, и Света, уже почти догадавшись, поспешила в комнату и замерла на пороге.
      На ковре, складывая башню из "Лего", сидел Артем. Почувствовав ее взгляд, он поднял большие серые глаза. И с криком "мама!" бросился к ней. Прижимая к себе пушистую голову ребенка, Света, наконец, разрадалась.
       - Ты чего снова плачещь? - очень серьезно спросил Артем.
       - Это я так, опять от радости.
       - А-а-а, - понимающе протянул мальчик. - А я теперь здесь буду жить?
       - Да-да, - закивала Светка, - тебе здесь нравится, Артемка?
       - Нравится! Мы с дядей Борей башни строили. Посмотри, какая лучше, - потянул он ее за руку.
      Конечно же, ей понравилось больше кривоватое сооружение Артема, чем роскошный терем с несколько помпезными излишествами, выстроенный Фирсовым.
       - А в вас, Борис Федорович, оказывается, спит великий архитектор? - раздался голос Вики.
      Света и не заметила, что трое мужчин уже стояли на пороге и заглядывали в комнату.
      Фирсов скромно развел руками:
       - Сам от себя не ожидал такого. В детстве мне как раз такого конструктора очень не хватало. Может быть, я выбрал бы именно эту профессию.
      Вика сам приготовил какую-то еду, благо в морозильнике нашлись замороженные шницели. Кое-что еще обнаружилось - немного рыбы, банка икры, ветчина в банке. Только хлеба почти не было. Но дежурная бутылка "Абсолюта" быстро скрасила этот недостаток. Тем более, что в шкафу в достаточном количестве всегда были любимые Светкой картофельные чипсы. Они вполне могли заменить хлеб после первой рюмки уж наверняка.
      Артем сидел вместе со взрослыми, потягивая через трубочку апельсиновый сок, и очень внимательно слушал, пока не стал клевать носом. Его глаза, которые он усердно заставлял не закрываться, становились все меньше и меньше, и все-таки слиплись окончательно.
      Вика взял его на руки, и они со Светой отнесли его в детскую. Под ногами крутилась Манька.
      Света раздела ребенка, а Вика уложил его в кроватку, где Артем моментально заснул, прижимая к себе плюшевого медведя, которого он уже назвал почему-то Левой.
       - Надо будет купить ему львенка, - сказал Вика, гася свет и прикрывая дверь детской, - наверное, он назовет его Мишей.
      Буханцов и Фирсов уже несколько раскраснелись - они, похоже, успели пропустить еще по одной, пока Вика со Светой укладывали ребенка.
       - Борис Федорович, - попросила Светлана, - ну расскажите, как все так получилось? Ведь мы планировали ехать за Темой лишь в выходные. Как же вам его отдали?
       - Ну как, как? Без проблем. Просто все бумаги удалось оформить чуть быстрее, чем это происходит обычно. И милейшая Клавдия Сергеевна выдала мне Тему сразу после тихого часа. Она сказала, что он всю неделю высчитывал дни - когда же приедут мама с папой. Так что мы с ней решили, что ребенка лучше забрать сразу.
       - И ты молчал? - укоризненно посмотрела Света на мужа.
       - Я сам узнал только утром, что все готово. Куда бы я тебе смог сообщить? Вы у нас, гражданка, числились в розыске.
       - А... И вправду! - вспомнила Светка.
      Все происшедшее сегодня днем казалось ей очень далеким и дурным сном.
      Сидя с мужчинами за столом и вполуха слушая их разговоры, она размышляла о том, как ей теперь устроить распорядок своего дня. Точнее, уже не своего, а их с Артемкой дня.
      
      С самого утра Таня затеяла грандиозную стирку. Наверное, первый раз за очень долгое время она делала это с удовольствием. Но не потому, что ей нравился сам процесс, хотя в новой стиральной машине стирать и впрямь было удобно. Скорее все же потому, что на душе у нее было радостно и спокойно. Только позавчера Саша помог ей купить и привезти этот сверкающий умный механизм со множеством кнопочек и специальных программ. Каждая из которых призвана была облегчить ее, Танин, труд.
      Саша, кстати, совсем не удивился, когда она позвонила и попросила помочь. Возможно, после того злополучного происшествия с вором и их долгого совместного сидения в милиции, тот лед, который сковывал их отношения, растаял. Почти растаял.
      А вчера с Катькой они полдня провели в магазинах. Приятно все-таки быть богатой!
      Таня всегда считала, что не любит ходить по магазинам. А тут вдруг оказалось, что с деньгами, да в нынешние магазины - это совсем другая история.
      Конечно же, они отправились в ГУМ. По старой памяти - все-таки там и в прежние времена можно было хоть что-то купить. Теперь же ГУМ превратился из огромного советского магазина в сеть магазинчиков самых различных фирм мира. Честное слово, если бы не Катька, то она бы растерялась и ушла без покупок.
      Но Катька, дитя иной формации, чувствовала себя, как рыба в воде. Таня ее специально не расспрашивала, но поняла, что дочь бывала здесь по меньшей мере несколько раз. Не иначе, как на экскурсию ходила.
      Стольники летели один за другим. Таня никак не могла решиться поменять сразу большую сумму, поэтому перед каждой покупкой им приходилось бегать в обменный пункт. Все-таки, как ни крути, каждая стодолларовая купюра равнялась Таниной двухмесячной зарплате.
      Но куда было деваться - оказалось, что им нужно было покупать практически все. От белья и колготок до платьев и джинсов. Хорошо, что до зимы еще было далеко. Так что сапоги и пальто в их планы пока не входили.
      В магазине "Сислей" глаза разбегались, словно за ними кто-то гнался. От цветов и фасонов шерстяных свитеров, водолазок, жилетов и пуловеров.
      Кате они присмотрели мягкий темно-серый с высоким воротом длинный теплый свитер. Таня все никак не могла понять, почему Катьку привлекает столь немолодежный цвет, пока та не объяснила ей тихо на ухо, что это - самый "свисток". И солидная цена свитера вполне подтверждала слова дочери.
      Тане здесь купили кофточку из ангорской шерсти, светло-голубую, с синими ромбами на груди. Одев ее, примеряя, Таня сразу полюбила эту вещицу, такой она была мягкой и уютной. А глаза Танины от цвета кофты из серых стали голубыми. Это она увидела даже в зеркале.
      Огромный "парижский" магазин "Галери Лафайет" поначалу казался полупустым. Уж слишком просторно на полках стояли сумки, обувь, аксессуары.
       - Катька, - я уже ничего не понимаю, - призналась Таня, разглядывая костюмы, - мне все нравится.
       - Ничего мама, крепись, Запад нам поможет! - успокоила ее Катя. - Ну-ка, примеряй вот это. Кажется, тебе подойдет.
      Таня в первую очередь посмотрела на цену костюмчика, состоящего из миди-юбки и приталенного длинного пиджака синего цвета с оливковым отливом. Она, конечно, сразу не могла произвести нужные математические вычисления, но цена, похоже, тянула уже на полугодовую ее зарплату.
      Заметив ее взгляд, устремленный на ценник, Катя строго сказала:
       - В твоем возрасте, мам, нужно уже дорого одеваться. Тем более, есть возможность!
       - Спасибо за комплимент, - съязвила Таня.
      Но, больше не раздумывая, взяла костюм и отправилась в примерочную.
       - Ну, Катерина, у тебя глаз-алмаз, - сказала она, отодвигая штору. - Прямо будто на меня шили.
       - На тебя и шили, - уверенно ответила Катя.
      Катьке они купили так называемое "маленькое черное платье". Того же типа, как Светлана привезла Тане из Парижа. Простое платье, но чрезвычайно изящное и неповторимое. Неповторимое в первую очередь потому, что на каждой женщине оно смотрится по-разному, подчеркивая ее достоинства и скрывая недостатки фигуры. Прямо-таки волшебное платье.
      Справедливости ради надо было признать, что уж Катьке-то пока и нечего было скрывать.
      Дальше они беспорядочно бродили по магазинчикам, уже не запоминая их названий и покупая всякую мелочевку. Джинсы, футболки, белье. Мелочевка потянула никак не меньше, чем еще на триста долларов.
       - Красиво жить не запретишь, - сказала Таня, когда они вышли из магазина на Ильинку, нагруженные фирменными пакетами.
      Прикидывая в уме, Таня посчитала, что они истратили что-то около тысячи долларов.
      Столь великая трата заставила ее решиться взять такси: гулять так гулять!
      Частник на "Волге", как ни странно, запросил не так уж много. Или все познается в сравнении?
       - Мам, я пошла! - услышала Таня голос дочери и вышла из ванной ее проводить.
      Так она и знала - Катерина вырядилась во все новое. В красные джинсы и черную футболку с белой закорючкой на спине.
       - Кать, да ты что! На улице сегодня жара будет. Что ж ты в черное-то и в джинсы вырядилась? Одела бы платьице легкое...
       - Да нет, мам, мне сегодня много бегать надо, в джинсах удобнее. К тому же это все - чистый хлопок. Коттон - сто процентов!
       - Ну, парься! Когда тебя ждать?
       - Буду часов шесть. Пока!
       - Что приготовить? - всед ей крикнула Таня.
      Катька, не дожидаясь лифта, уже стремглав мчалась по лестнице.
       - Омаров, кальмаров и лобстеров! - крикнула она откуда-то снизу.
      "Что за лобстеры?" - пожала Таня плечами.
      Но ради интереса пошла в комнату и достала с полки толстенный том "Советского энциклопедического словаря". Но никакого такого лобстера там и не обнаружила. Где только Катька его откопала?
      Она зашла в ванную - машина, кажется, покончив со стиркой, занималась отжиманием.
      Но дурацкий лобстер почему-то не давал ей покоя. Он не обнаружился ни в Бреме, ни в словаре иностранных слов. И тут Таня наконец-то догадалась заглянуть в англо-русский словарь.
      Вот глупая Катька! Оказалось, что лобстер - это всего лишь навсего английское название омара.
      "Сварю ей манную кашу, посмотрим тогда, как запоет", - мстительно подумала Таня и отправилась в магазин.
      Лобстер продавался в количестве шести штук в одной картонной коробке. Причем назывался у нас он именно так, а не обычным русским омаром. Порывшись в памяти, Таня извлекла из нее какие-то книжные представления о том, что к омару полагается белое вино. На полке она выбрала бутылку калифорнийского вина в пузатой смешной бутылке с изображением ослепительно улыбающегося мужика в соломеной шляпе на наклейке.
      Набрав в тележку еще какой-то баночной снеди, она поняла, почему Светка всегда так много всего притаскивает из супермаркета. Все-таки это гениальное изобретение капитализма: каждую баночку ты можешь сама потрогать, понюхать и - глядишь, она уже оказалась в твоей тележки безо всякого на то твоего желания.
      Напоследок взяв бутылку "Швепса", она подошла к кассе. И, уже на самом подходе, не удержалась и прихватила несколько цветных тряпочек для кухни.
      Дома, достав омаров-лобстеров из коробки, она принялась с итересом их рассматривать со всех сторон, взяв одного за спинку.
      "Тот же рак, только чуть-чуть побольше, - с некоторым даже разочарованием подумала она. - Так, и что же с тобой, голубчик рак, прикажешь делать?".
      Таня поняла, что дожив до седых, можно сказать, волос, она элементарно не знает, как готовить это чудо природы, всегда считавшееся у нас верхом аристократичности и расточительности. Если в каком-нибудь романе герой воровал казеные деньги, то параллельно с игрой в рулетку он жадно пожирал немыслимое количество омаров.
      В конце-концов Таня решила, что варят этих монстров примерно так же, как и наших обычных речных раков. Наверное, надо будет добавить перца в горошках, немного соли, лаврушки и... да, пожалуй, и все.
      Но так как до обещанных шести часов было еще далеко, а варить для себя одной омаров совсем не хотелось, Таня решила все-таки достирать все накопившееся постельное белье сегодня. Тогда завтра, может быть, удастся хоть немного поработать.
      Последние дни с этими свадлившимися на нее деньгами и бесконечными покупками, она даже не подходила к письменному столу, где лежал неоконченный лист с видом волшебного города, одновременно напоминающего представляемый Париж, знакомую Москву и сказочный Каир. Это была ее новая серия "Воображаемые города".
      К большому ее удивлению, Катька пришла минута в минуту. И не одна - не иначе как именно этим обстоятельством и объяснялась ее пунктуальность.
       - Мама, познакомься, это - Дима.
      Высокий кареглазый парень с короткой модной стрижкой вежливо поклонился.
       - Дим, - обернулась к нему Катька, - это моя мама, Татьяна Константиновна.
       - Вот и замечательно, сейчас ужинать будем, - сказала Таня. - Идите мыть руки.
      Пока ребята, хихикая и наверняка толкаясь, мыли вдвоем руки в тесной ванной, Таня поставила воду в большой эмалированной кастрюле на огонь. И стала доставать из холодильника баночки, радуясь и тому, что их прихватила, и тому, что догадалась купить вино. Будто предчувствовала, что Катя придет не одна.
       - Мам! Мы пока пойдем ко мне в комнату, ладно? А что у нас на ужин? - заглянула Катька на кухню.
       - Так ты знаешь, чем все-таки лобстер отличается от омара?
       - Да ну тебя, мам, скажи, что есть будем. Очень хочется, - заскулила дочь.
      Тоном зануды-учительницы, объясняющей нерадивой ученице непонятый урок, Таня безжалостно продолжала:
       - Лобстер - это по-русски омар, а омар - это по-английски лобстер. Надо, дорогая, все же немного знать биологию. Тебе тем более стыдно, с твоим-то знанием языка...
       - Ой, мама, ну скажи, скажи... - Кате просто-таки не терпелось отправиться к своему Диме.
       - Ладно, иди-иди, лобстеры у нас сегодня на ужин. Или омары, если по-русски.
       - Ты чо, правда что ли?
       - А то нет! Вот они - твои лобстеры, - Таня подняла коробку со смиренно лежащими рядком ракообразными с крепкими розовыми клешнями.
       - Страшенные-то какие! - Катя осторожно дотронулась до одного из лобстеров мизинцем. - А это вкусно?
       - Попробуем. Иди, я без тебя справлюсь.
      Все-таки Таня решила, что неожиданного гостя можно принять и на кухне. Она устала за день и ей не хотелось таскать все в комнату, а потом обратно. Но зато она сервировала стол по всем правилам.
      Вытащила из шкафчика парадные бокалы, серебряные приборы. Те самые, что не достались изысканному вору. В центр стола она водрузила калифорнийскую бутылку, разложила матерчатые салфетки. Заглянув в кипящую кастрюлю, решила, что лобстеры уже наверняка готовы.
       - Таня! Дима! - закричала она. - Идите ужинать! Все готово!
      А сама подумала, зачем же она раньше времени заставила их мыть руки. Хотя, с другой стороны, не вредно. Не успели же они их испачкать.
      На общем совете решили, что за неимением специальных пилок для омаров, для их разделки вполне сойдут бабушкины щипчики для колки сахара. Так оно и оказалось. Щипчики пришлись очень кстати.
      Дима открыл бутылку, аккуратно разлил всем по полбокала, а Таня предложила тост:
       - За встречу и знакомство!
      Когда она выпили, то принялись за омара. Таня исподтишка разглядывала мальчика. Похоже, что он Катькин ровесник... Он ей кого-то немного напоминал - этот прямой нос, четкие красивые губы, открытая улыбка. Дима совсем не стеснялся, с удовольствием ел, все, что ему накладывала на тарелку Катя и сама Таня. И вину он очень заметно предпочитал "Швепс".
       - Дима, вы где-то работаете? Или учитесь? - спросила Таня.
       - Мы с Катей вместе учимся, даже в одной группе.
       - Дима у нас - гордость курса, отличник учебы. Даже языкознание на пятерку сдал. Единственный, между прочим, из всей группы.
       - Да брось ты, Кать, это неважно, - махнул рукой Дима.
      Но было видно, что ему приятны Катины слова. Похоже, что он был из того редкого типа отличников, которые, учась на одни пятерки, делалют это без натуги, легко и как бы само собой. И при этом немного стесняются, не столько своих оценок, сколько того, что это им так просто дается.
       - А спортом каким-нибудь вы занимаетесь?
       - Да что ты, мама, Дима Корабельников у нас главный теннисист и курса, и факультета!
       - Корабельников? - автоматически переспросила Таня, чувствуя, что ей становится холодно.
       - Да, Корабельников, - немного удивившись ее странной интонации, подтвердил Дима.
      У Тани потемнело в глазах. Она ясно вспомнила слова Леры о том, что их с Сашей сын учится в том же месте, что и Катька, и даже на том же факультете... Их сына зовут Димка - это точно. Да и фамилия Корабельников не из самых распространенных. Так вот кого он ей напоминал - Леру! Точно, точно - тот же нос, те же глаза. Игубы такие же, только чуть более волевые, более мужские...
       - Ваша мама - художница? - уже зная ответ, спросила Таня.
       - Да, только ее фамилия не Корабельникова, а Соколова. Валерия Соколова. По-моему, она очень даже неплохая художница, - не без гордости сказал Дима. - А вы знаете мою маму?
       - Да, мы вместе учились в одной школе и даже в одном классе, - Таня отвечала, находясь словно в каком-то тумане.
       - Тогда вы должны знать и моего отца?
       - Конечно, знаю.
      Да, перед нею сидел сын Леры и Саши, то есть кровный брат Катьки. И ее собственная дочь смотрела на него с такой неприкрытой любовью, что Тане стало страшно.
      Тут встряла Катька:
       - Мам, так что, твой знакомый Саша из милиции и есть Димкин отец?
      Таня кивнула.
       - Обалдеть можно! - развеселилась Катька и ткнула Диму в бок. - Оказывается, я уже познакомилась с одним твоим родителем! Процесс пошел, слышь, Димка?
       - Подождите, подождите, почему из милиции? Я ничего не понимаю... - удивился Дима.
      И Катька, захлебываясь от смеха, рассказала эпопею о квартирном воре с цветами.
      "Похоже, эта история станет нашей семейной легендой", - с раздражением подумала Таня.
      Сейчас ей больше всего хотелось лишь одного - чтобы Дима ушел как можно скорее.
       - Катя, где у нас цитрамон? У меня что-то голова разболелась.
       - Мам, ты что, не знаешь? Он же в коробочке на верхней полке, как и всегда...
      Дима, похоже, понял, что ему пора удалиться и стал прощаться, вежливо и с достоинством поблагодарив за прекрасный ужин и приятную беседу. Таня не вышла в коридор его провожать, зато Катька проторчала на лестнице, якобы в ожидании лифта, минут десять.
       - Мам, какая муха тебя укусила? Все было так хорошо, чинно, по-семейному, можно сказать. У тебя что, и вправду голова разболелась? - раскрасневшаяся Катька наконец-то вернулась.
       - Да правда, правда, - махнула рукой Таня. - Пойдем, сядем, поговорим.
       - Ну пойдем, - согласилась Катя.
      Таня закурила, не зная, с чего начать. Она сидела на табуретке, такой знакомой, такой обычной табуретке, но родные стены не помогали - она чувствовала, что почва уходит из-под ее ног, что мир ее рушится, как примитивно выстроенный карточный домик... Она покачивала ногой, положенной на ногу и, словно ища поддержки, рассматривала свой пушистый красный шлепанец. Но не было в тапочке ни малейшего намека на спасение.
      И Таня выпалила, словно с испугу:
       - Я очень прошу тебя не встречаться с этим парнем!
       - Мам, да что с тобой? Мы же и учимся вместе, и Димка у нас - сама положительность. И вообще, если хочешь знать, мы с ним собираемя пожениться... - Катька села напротив и упрямо, исподлобья, посмотрела на мать.
       - Не хочу я этого знать! Этого не должно быть. Если я для тебя хоть что-нибудь значу, ты послушаешься меня, - обманчиво ровным тоном сказала Таня.
       - Но почему? Почему? - у Катьки на глазах показались слезы.
      Кажется, она поняла, что мать говорит совершенно серьезно.
       - Потому что, - отрезала Таня.
       - Ну почему - потому что? - не отставала дочь.
       - Молода еще! Сначала институт закончи, - Таня с ужасом услышала себя со стороны - ее голос был вздорным, скрипучим и абсолютно неубедительным.
      Где, как ей найти такие слова, чтобы уберечь дочь от вплотную надвинувшейся беды?
       - Интересно, - прищурилась Катька, - а ты когда замуж вышла, а? Пораньше меня, между прочим. У меня по арифметике, если помнишь, всегда пятерка была.
       - Вот исходя из своего опыта, я тебе и говорю, прошу тебя. Не встречайся с ним.
       - Поздно мама. Я ведь не шучу насчет того, что мы собираемся пожениться, - Катя смело взглянула на мать. - Я на втором месяце. Правда, в самом его начале. Но - тем не менее.
       - Как? - воскликнула Таня, которая чувствовала, что она уже близка к истерике.
       - Обыкновенно, - пожала плечами Катька. - У Димы своя квартира, нам будет, где жить. И к тому же совсем по соседству.
       - А институт? - растерянно спросила Таня, словно это ее волновала больше всего.
       - Академку возьму, дело не хитрое.
      Таня закрыла лицо руками.
      "Что делать? Что делать? Что же теперь делать?" - стучало в висках.
      И тут она поняла, что с такой невероятной, такой неожиданной и неправдоподобной бедой ей одной не справиться. Надо было ехать к Саше, чтобы вместе с ним решить, как же им развести подальше друг от друга этих неразумных, но ни в чем не повинных детей.
       - Я должна прогуляться. Потом поговорим, - устало сказала она Кате, отнимая руки от лица, но не поднимая глаз на дочь.
      Она была не в силах смотреть на нее.
      
      Саше она позвонила от метро.
      Услышав ее взволнованный голос, он сказал:
       - Стой на месте, я сейчас за тобой приеду к твоему метро, а то автобуса все равно не дождешься.
       - Хорошо, жду, - ответила Таня и повесила трубку телефона-автомата.
      Она стояла чуть в стороне от автобусной остановки, между двумя выходами из метро "Беляево", рядом с проезжей частью, так, чтобы Саша смог ее сразу увидеть.
      Вокруг кипела бурная вечерняя жизнь. Бабули продавали батоны белого хлеба и сигареты. Бойко торговали киоски - народ закупал спиртное, шоколад и соки. Немного ближе к домам высилась огромная гора арбузв, которыми торговал бойкий и веселый азербайджанец, чей призывный голос придавал совершенно уж южные черты этому теплому вечеру. Таня старалась не смотреть на проходящих мимо людей. Слишком много было на улице молодых влюбленных парочек, в каждой из которых ей чудились Катя и Дима.
      Зловещее слово "инцест", пришедшее словно бы из какого-то давнего, кровавого средневековья, не выходило у нее из головы. Тут же вспоминались все истории европейских королевских домов, где родственные браки приводили едва ли не к вырождению целых династий. Да вдобавок ко всему перед глазами стоял образ мальчика с хвостиком из школьного учебника биологии...
      Задумавшись, она не следила за дорогой и потому вздрогнула, когда около нее резко затормозила машина.
      Саша открыл ей дверцу, и она села рядом с ним, ни слова не говоря.
      Саша, видимо понимая ее настроение, тоже ограничился лишь одной фразой:
       - Едем ко мне.
       - А твои родители дома?
       - Мои старики, как всегда, на даче, так что спокойно поговорим. Хочешь закурить?
       - Очень.
      Саша достал сигареты и дал ей прикурить. Путь к Сашиному дому оказался как раз длиною в одну сигарету.
      Дома, на кухне, Саша предложил ей чай, кофе, коньяк. Таня подумала, что кофе с коньяком ей уж точно не повредит. Пока Саша варил кофе, они молчали. И Таня была благодарна Саше за это молчание - ей необходимо было собраться с мыслями, чтобы решиться рассказать обо всем. Хотя и прошло двадцать лет, но...
      Наконец, отхлебнув горячего, почти огненного и крепкого напитка, закурив еще одну сигарету, Таня, наконец, заговорила:
       - В общем, Саш, теперь приходится платить по всем старым долгам.
       - Что ты имеешь в виду?
       - Не перебивай, пожалуйста. Мне и так трудно обо всем этом говорить. Но надо...
      Саша молча кивнул в знак согласия.
       - В общем, начну с сегодняшней ситуации, а решать, что же делать, будем вместе. Итак, сегодня моя Катя привела в гости Диму. Да-да, твоего сына. И оказалось, что у них не просто любовь, а они собираются еще и пожениться. Вдобавок, Катька еще и беременна. Нет-нет, это-то все нормально, я не собираюсь винить твоего сына в совращении несовершеннолетней. Тем более, что Катя давно не только совершеннолетняя, но и достаточно самостоятельная девочка. И, скажу тебе честно, что твой Дима мне очень понравился. Я совсем не кривлю душой. Дело, к сожалению совсем в другом. Совсем в другом, - повторила Таня задумчиво.
      Она помолчала, и спросила:
       - Ты знаешь, что такое "инцест"?
      Сашины брови поползли вверх:
       - Ну как, знаю, конечно, это кровосмесительный брак между близкими родственниками. А что?
       - А то, - сказала Таня, не глядя на него, - что Катя - твоя дочь.
       - Моя дочь?
       - Именно, - подтвердила Таня.
       - Угу, - только и смог сказать совершенно обалдевший от такой новости Саша.
       - Сам понимаешь, ты бы никогда об этом не узнал, если бы не эта ситуация.
       - Катя знает?
       - Конечно, нет. Ее отец - Степанов. Мы с ним никогда ей не признавались. Ни к чему это было... Я тут ей чуть ли не истерику устроила - не встречайся с этим мальчиком. Она чуть не в слезы... А я как попугаиха все твержу: не встречайся, да не встречайся... Объяснить, сам понимаешь, ничего не могу. Да ту она мне еще и про беременность выдала, да про то, как они свою жизнь уже наперед расписали. Саш, это какой-то ужас! Просто ужас! Что делать? Ума не приложу...
       - Н-да, - сказал Саша, закуривая, - будем думать...
      Они сидели и молча курили друг напротив друга.
       - Да, - как бы опомнился Саша, - получается, что они единокровные брат и сестра. Это, конечно, слишком близкое родство для брака. Если б хоть двоюродными были... В общем так. Я думаю, что одному из них придется все-таки объяснить сложившуюся ситуацию. Мужчине, конечно. Катя не должна ничего знать. Пусть он переведется в другой институт, что ли...
       - А ты подумал, каково тогда Катьке будет? Если ее бросит беременной жених? Да еще и безо всяких объяснений? Может быть, стоит поговорить с ними обоими? Все им рассказать?
       - А ты себе представляешь, как ты все это Катерине выдашь?
       - Нет, не представляю, - сникла Таня, - может, написать ей объяснительное письмо?
       - Ну это ты, Тань, извини, глупости говоришь.
       - А что мне остается говорить?
       - В общем, я думаю так, - похоже, Саша на что-то решился. - Без Леры этот вопрос мы все равно не имеем права решать. Дима такой же ее сын, как и мой. Сейчас я ей позвоню.
      Лера, к счастью, оказалась дома. И на Сашино сообщение о том, что им с Таней нужно срочно с ней поговорить, сказала только одно:
       - Приезжайте.
      
      Сегодня был едва ли не самый счастливй день в жизни Светы. Которых, как она недавно поняла, ей в последнее время выпадало не слишком-то много.
      Вика принадлежал им с Артемом безраздельно. Он отменил все свои дела, и даже не таскал с собой сотового телефона. Правда, телефон был у охранника, который неотступно их сопровождал. Так что на самом деле, они провели этот день не втроем, а вчетвером.
      И вот только сейчас, вечером на кухне, уложив Артема, они остались вдвоем. Точнее, все-таки втроем - Артемка сопел в своей кроватке и, наверное, ему снились слоны, тигры и медведи. И притом не плюшевые, и не резиновые, а самые что ни на есть настоящие. Потому что сегодня они были в зоопарке.
      Конечно, для четырехлетнего ребенка и игрушечные звери были живыми, но все-таки они не умели по-настоящему ходить, есть, рычать и облизываться. Артемка аж взвыл от восторга, когда облезлый уссурийский тигр зевнул во всю пасть и облизал свой нос длинным розовым языком.
       - Я тоже так умею, как тигра! - закричал Артем, пытаясь языком достать кончик носа. - Мам, ну посмотри, правда, я умею?
      Светка уже перестала вздрагивать всякий раз, когда мальчик называл ее мамой. Лишь волна спокойной и радостной нежности охватывала ее. И еще - желание защитить, прижать к себе, вдыхая детский запах мягких волос.
      Надолго они застряли у вольера с птицами, накрытого сверху огромной сетью.
       - Это, чтобы они не улетели, как мой зайчик, - утвердительно сказал Артем.
      Воздушный шар в виде зайца и вправду улетел почти сразу после того, как они его купили перед входом в зоопарк. Но возвращаться за новым не стали, потому что Артем заявил рассудительно:
       - Зая полетает и вернется. Ведь он знает, что он - мой насовсем!
      Орлы, кондоры, соколы и всякие другие хищники мрачно сидели на ветках, лишь изредка какая-нибудь особь лениво взмахивала крыльями и издавала гортанный крик.
      Больше всего народу было у слоновника. Вике пришлось посадить Тему на плечи, чтобы тот смог разглядеть слона целиком. Светка и сама с интересом смотрела на эту морщинистую тушу с ушами-лопухами и длинным хоботом, розовым изнутри. Слон подцеплял хоботом овощи из кормушки и ловко засовывал их в свой очень маленький рот. Потом вдруг серый гигант поднял хобот вверх и издал трубный радостный звук.
       - Наелся, значит, слоник, - довольный за слона, сказал Артем.
      Как ни странно, обезьяны произвели не столь большое впечатление на мальчика, как можно было бы предположить. Наверное, он просто устал.
      Но все-таки когда она зашли в расположенный рядом с обезьянником террариум, он заметно оживился, и долго с уважением вглядывался в неподвижных величественных крокодилов.
      Перед выходом из зоопарка Вика незаметно забежал чуть-чуть вперед и купил нового зайца, точно такого же, как улетевший.
       - Вот Артемка, твой зайчик и вправду вернулся, держи крепче. А то мы уедем, и он нас найти не сможет, если вдруг улетит.
      Обедать они поехали в ресторан "Макдональдс" на "Пушкинской", решив, что для детского вкуса - это самое то, что нужно.
      Артем и вправду с удовольствием поедал огромный биг-мак, запивая его молочным коктейлем из полосатой трубочки. Вике эта еда не очень нравилась, а Света была в полном восторге от яблочного пирожка.
      В машине Артемка задремал, но, когда приехали домой, оживился. На видео ему поставили диснеевские мультики. И они с Викой громко хохотали над проделками котов, мышей и прочей живности.
      В общем, это был "день варенья", хотя ни у кого из них и не было дня рождения. Но этот день, именно этот день был их первым совместным праздником. Можно сказать, что сегодня как бы родилась их новая семья...
      И вот они сидели на кухне и строили планы дальнейшей жизни.
      Честно глядя Свете в глаза и дымя своей вечной трубкой, Вика клятвенно обещал ей, что отныне и навсегда он будет в первую очередь принадлежать семье, а не бесконечному бизнесу. Похоже, он сам в эти обещания верил больше, чем Света, наученная горьким опытом.
       - Но ведь понимаешь, Свет, всех денег не заработаешь, - резонно говорил он. - Я возьму себе, пожалуй, еще одного зама. Правда, у нас намечается еще несколько интересных проектов. Наверное, мы будем участвовать в строительстве московского Сити на Краснопресненской набережной.
      Светка пригорюнилась. А Вика продолжал, воодушевляясь все больше и больше:
       - Представляешь, как это будет здорово! Новый деловой центр с небоскребами, причем место так хорошо, что высотки не испортят старинной застройки. Там ведь сейчас огромный пустырь с выставочными павильонами. Этот центр будет связан линией метро с аэропортом "Шереметьево". Там разместятся представительства крупнейших мировых банков, жилые кварталы, магазины, зимние сады...
       - Так ты - Манилов, а не Климов, - метко съязвила Светка и вздохнула.
      По всем этим вдохновенным речам заранее можно было понять, что все Викины обещания отдаться в лоно семьи недорого стоят. И еще. Нельзя сказать, что она стеснялась своего богатства, но...
       - Вик, вот смотри, мы с тобой обеспечены. Вокруг нас тоже люди далеко не бедные. Но ведь большинство людей живет ужасно, на грани нищеты. Как-то это...
       - Ну пойми, Свет, - Вика чуть задумался, - все сразу не делается. И все ж таки - чем больше богатых, тем, соответственно, меньше бедных. И зря газеты пишут о том, что все большие деньги - ворованные. Ведь ты-то знаешь! Помнишь, как мы начинали? И в конце концов, именно наша фирма в этом году финансировали строительство муниципального жилья для очередников. Я уверен, что в течение нескольких лет наша страна окончательно вылезет из нищеты. Вот помяни мое слово.
       - Ой, хотелось бы тебе верить, - грустно вздохнула Света. Намазывая на хлеб сыр рамболь, килограмм которого тянул по цене на минимальную пенсию.
      
      У Леры на кухне сидел симпатичный молодой человек, который на приветствия Тани и Саши ответил на ломаном русском:
       - Здрас-твуйте.
       - Это Ханс, мой голландский подопечный, - представила его Лера, и Ханс учтиво склонил голову.
      Все обменялись рукопожатиями. А Саша сказал, наклоняясь к Лере:
       - Лер, у нас к тебе очень важный личный разговор.
       - Да можно и при Хансе спокойно говорить. Он по-русски ни бум-бум, - и, обернувшись к Хансу, добавила по-английски. - Ханс, извини, у моих друзей ко мне важный разговор. Ты не очень обидишься, если я не буду тебе переводить?
       - Нет, не обижусь, к тому же я хотел посмотреть все же твои альбомы. Кажется, мои глаза наконец-то приходят в себя...
      И вежливый Ханс, кивнув всем по очереди, не забывая улыбаться, ушел в свою комнату.
       - Слушайте, что вы такие серьезные? Что случилось-то? - Лера закурила сигарету и посмотрела на озабоченные лица своих гостей.
      Причем, от ее взгляда не ускользнуло то, что у Тани заплаканные глаза, а Корабельников нервно покручивает пуговицу рубашки. У ее бывшего мужа это было признаком большого волнения.
      Похоже, их беспокойство начало передаваться и ей.
      Саша посмотрел вопросительно на Таню. Та в ответ кивнула.
       - В общем так, слушай, - начал Саша, - наши дети собрались пожениться. Катя и Дима.
       - Да что ты говоришь? Вот это да! - изумилась Лера. - Ну и?
       - Вот тут-то и начинается самое интересное. Если, конечно, можно так сказать. Катя беременна. Но дело совсем не в этом.
       - А в чем же?
       - Тут выяснилось одно обстоятельство... Понимаешь, как бы это сказать... Ну, дело в том, что Катя - моя дочь, - Саша облегченно вздохнул, словно освободившись от непосильной ноши.
       - Твоя дочь? - Лера в полном изумлении посмотрела на Таню.
      Та, подтверждая Сашины слова, кивнула.
       - Забавно, - жестко сказала Лера, поднимаясь из-за стола, - так что же получается...
       - Вот именно, - подтвердил Саша, - получается, что они - брат и сестра.
       - Бульварный роман какой-то, - пробормотала Лера, подходя к окну и открывая пошире форточку. - Вот уж никогда бы не подумала...
       - Лер, надо что-то придумывать, - жалобным голосом сказала Таня.
      Лера стояла к ним спиной и упорно смотрела на противоположную сторону улицы - на дипломатический дом, весь обросший ушами параболических антенн. Она словно перенеслась на двадцать лет назад...
      
      Она стояла обнаженная у окна и смотрела на машины, проносящиеся по Ленинскому проспекту на высокой скорости и притормаживающие у светофоров, причудливо перестраивающиеся с одной полосы на другую. Лишь желтые неповоротливые автобусы ехали ближе к краю шоссе, то ли не решаясь обгонять, то ли просто не желавшие попусту маневрировать - все равно через перекресток их поджидала полная народу автобусная остановка.
       - Лер, ты где? - услышала она голос Юрия и обернулась.
      Он выходил из ванной, вытираясь розовым махровым полотенцем и улыбаясь ей. На лице его поблескивали капли от только что принятого душа.
      Она подошла вплотную и осторожно, губами стала собирать капли с его лица. Он поднял ее на руки и уложил на кровать. Она привычно согнула ноги в коленях и, прикрыв глаза, замерла в ожидании. И вздрогнула от наслаждения, когда он вошел в нее.
      Ей казалось, что вот так, в постели с любимым, она может пробыть целый день. Как хорошо, как вовремя его родители уехали в санаторий! В первый же день после их отъезда Вихарев привел ее к себе и, кажется, удивился, что ему не пришлось ни упрашивать, ни уговаривать ее. Даже он, такой избалованный вниманием девушек красивый мальчик, не ожидал, что она отдастся ему с такой готовностью и подлинной радостью.
      Тем не менее, Лера давно для себя решила, что так оно и будет, именно с ним - в первый раз. А потом и не в первый, и уже даже и не во второй...
      Усталые, они лежали на диване, не прикрываясь простыней, и он по-хозяйски держал руку на ее груди, изредка поглаживая сосок.
       - Хорошо... - мечтательно протянула Лера.
       - Очень?
       - Очень!
       - Лер, - вдруг он приподнялся на локте, заглянув ей в лицо, - надеюсь, ты не рассчитываешь на меня?
       - В смысле? - не поняла Лера.
       - Ну, я в том смысле, что ты ж не предохраняешься. А я жениться-то пока не собираюсь.
      Она вскочила, гордо расправив плечи.
       - Можешь не беспокоиться, - немного презрительно бросила она и, не оборачиваясь, пошла в ванную, - я выхожу замуж. И уж конечно же, не за тебя.
       - Замуж? - недоверчиво переспросил Вихарев, смотря ей вслед.
       - Так точно! - по-военному отрапортовала Лера, прикрывая за собой дверь ванной.
      Она стояла под душем, наслаждаясь упругими струйками воды, подставляя им свое лицо. Дверь ванной открылась - Лера не закрыла за собой задвижку - и вошел Юрий. Она смотрела на него и сердце ее билось, как сумасшедшее. Он был потрясающе красив - нагой, загорелый, готовый к новому акту любви.
      "Слава богу, - подумала Лера, - что здесь столько воды, что он просто не увидит моих слез".
       - Ты же пока еще не вышла замуж? - спросил он, влезая к ней под душ.
       - Не вышла, - чуть слышно прошептала она, улыбаясь через силу.
       - Тогда, давай?!
      И они дали. Они любили друг друга, словно в последний раз, да это и был последний раз - так решила Лера. А если уж она принимала решение, то это было решение окончательное.
      На все последующие звонки Юрия она отвечала твердо: "нет!". Но вскоре он перестал звонить, то ли потому, что не привык добиваться своего, то ли просто нашел себе новый предмет для постельных утех.
      Спустя неделю после последнего свидания с Вихаревым, Лера сама позвонила Корабельникову. Он примчался к ней так быстро, что ей даже стало немного стыдно за него. Никакой гордости у человека, ведь прекрасно же знает, что у нее роман с Вихаревым!
      Впрочем, ей было все равно - она уже знала, что именно за Сашу выйдет замуж. Чтобы Вихарев не думал, что она ему наврала просто так, от злости.
      Конечно, когда она звонила Саше, она еще не знала точно, что беременна, хотя какие-то подозрения физиологического характера у нее были. Но уверена она совсем в том не была. Так что носила она ребенка, имея все-таки надежду, что это плод ее узаконенной связи. Лишь после рождения Димки эта зыбкая надежда исчезла окончательно и бесповоротно - на бедре у ребенка было родимое пятно той же самой формы, что и у Вихарева. Абсолютно такой же равнобедренный коричневый треугольничек, только меньше размером...
      Мужу, понятное дело, она об этом не рассказала, да если бы даже и рассказала, то он все равно не отказался бы от нее, влюбленный до прямо-таки неприличия. Наверное, поэтому она так и не смогла полюбить Сашу - не могла ему простить собственного предательства...
      
       - Ничего не надо придумывать, - сказала Лера, резко оборачиваясь от окна.
       - Ты знаешь выход? - Таня смотрела на ее решительное и уверенное лицо с надеждой.
       - Для детей нет никаких проблем. Это касается только нас.
       - Что ты имеешь в виду? - спросил Саша.
       - Ох, - вздохнула Лера. - Прямо-таки какой-то день признаний. Но, в конце концов, не зря говорят, что все тайное рано или поздно становится явным. Как и во всякой затасканной истине, здесь есть именно истина... Дело в том, что Дима не твой сын, - сказала она Саше, смело глядя ему в глаза.
       - Как? - побледнел Саша.
       - Элементарно. Я была уже беременной, когда выходила замуж. А Дими родился вовсе не недоношенным, а ровно в срок.
       - И кто же его... - Саша так и не смог выговорить слова "отец".
       - Формально - Юра Вихарев. Но на самом деле - конечно ты. Как и настоящий отец Кати - Игорь Степанов. И эту всю историю знаем только мы трое. Надеюсь, это и останется между нами?
       - Вихарев об этом не знает? - по инерции спросила Таня.
       - Не знает. И не узнает. Так что, дорогие мои, давайте готовиться к свадьбе. Внуки-то у нас теперь общие будут, - Лера улыбнулась.
      И эта улыбка как будто в мгновение ока сняла то жуткое напряжение, которое до того словно бы пропитало собою все пространство огромной кухни.
       - Ну девицы, вы даете! - нервно засмеялся Саша. - Предлагаю по этому поводу немедленно выпить. А лучше даже - напиться. Я сейчас схожу, куплю чего-нибудь покрепче. Где тут у тебя отовариться можно?
       - Не надо никуда ходить, - сказала Лера. - Этого добра у меня достаточно. Есть даже голландская водка. И вино для Ханса. Я думаю, вино ему уже можно. Ух, и напьемся же мы по случаю помолвки наших детей! Ведь именно сегодняшний день, я так полагаю, можно считать их настоящей помолвкой?
       - Да они все уже и без нас решили, - расплылась в глупой и счастливой улыбке Таня.
       - Ханс! - позвала Лера. - Иди с нами праздновать. Наши дети женятся!
       - Чьи дети? - спросил Ханс, входя в кухню.
       - Хороший вопрс! - ответил Саша по-русски.
      
      Все утро Таня без конца приставала к Катьке с извинениями:
       - Кать, ты обиделась, Кать?
       - Мам, ну все, закончили тему. Обиделась - разобиделась.
       - Прямо не знаю, что это на меня вчера нашло? Наверное давление? Или старею?
       - Очень самокритично.
       - Кать, обещаю исправиться!
       - Да ладно, мам, перестань извиняться. Это в тебе не иначе как инстинкт собственника проснулся. Спал, спал и проснулся. С кем не бывает?
       - И Дима, наверное, обиделся, - переживала Таня, немного успокаиваясь.
       - Да ничего он не обиделся. Мы вечером созванивались. Ты ж с ним таким мерзким скрипучим голосом, как со мной, не разговаривала!
       - Ну, Кать! - взмолилась Таня.
       - Все. Забыто и зарыто. Кстати, забыла тебе сказать. Вчера это невозможно было. Мы едем с Димкой и ребятами с курса на дачу. С ночевкой. Если ты, конечно, не возражаешь, - ехидно промолвила Катя.
       - Тебе возразишь, пожалуй, - миролюбиво ответила Таня. - А вы заявление-то подали?
       - На той неделе собираемся.
       - Я вчера с Димиными родителями встречалась. Мы с ними все обсудили.
       - Ах так вот куда ты вчера вечером исчезала - с родственниками будущими общалась. Ну и как тебе родственнички?
       - Да я их знаю дольше, чем тебя, между прочим лет этак на несколько!
      Как бы в подтверждение этого раздался телефонный звонок. Но это была не Лера, и даже не Саша, а радостная Светка.
       - Тань! Я тут новость слышала?
       - Да что ты говоришь?
       - Мне Лерка продала. Так, значит Катька замуж выходит за младшего Корабельникова?
       - Удивительная осведомленность...
       - Воробьева, так по этому поводу выпить надо. Правда, мне нельзя!
       - Это почему же?
       - Ой, дура-баба, проговорилась! Признаться, что ли? - задалась она риторическим вопросом.
       - Светка, так ты?.. - догадалась Таня.
       - Ждем-с! - важно ответила Светка.
       - Ну, ты меня порадовала!
       - Ты меня - тоже. Но вообще-то я по другому поводу звоню. У нас с Лерой тут возникла одна замечательная идея. Ты можешь нас сегодня принять в гости?
       - Могу, конечно.
       - Тогда мы приедем в два часа. Нормально? Не слишком рано?
       - Не слишком. А кто это - мы?
       - Я, Вика и Лера. Готовь свои обещанные рисунки. Смотреть и оценивать будем. Не забывай, я ж хозяйка галереи. Кстати, учти, что от тебя мы должны заехать в галерею...
       - Зачем? У тебя же мертвый сезон?
       - Зачем-зачем? Надо! Жди! - и она бросила трубку, даже не попрощавшись.
      Таня знала эту Светкину манеру ведения телефонных переговоров.
       - Если прощаться перед встречей, то потом снова придется здороваться. А зачем здороваться два раза на дню? - резонно рассуждала Светка, и переубедить ее не было никакой возможности.
      Катя тем временем собиралась на дачу. Дима должен был зайти за ней через час.
       - Кать, ты смотри только, осторожней теперь. Второй месяц это, конечно, не столь солидно, но все-таки. На земле не сиди...
       - Мам, - отмахнулась Катя, - не руководи в мелочах, руководи в главном. И то - местами...
      Дима пришел минута в минуту. И не стал даже пить предложенный чай.
       - Татьяна Константиновна! У нас электричка. Мы с ребятами встречаемся на вокзале.
       - Ты созвонился? - крикнула Катя из комнаты.
       - Да, с утра. Катя! - взмолился он. - Не копайся долго, а то опоздаем!
       - Я уже, - Катька вышла из комнаты с рюкзаком, который Дима у нее тут же отобрал и повесил на правое плечо. На левом висела его спортивная сумка.
      Таня из окна смотрела, как они шли через двор, мимо машин, по загибающейся к соседнему дому дорожке. Вот они вышли на широкий тротуар и двинулись в сторону метро. Ей уже почти не было их видно - лишь изредка мелькала рыжая Катькина голова и высокая фигура Димы с двумя сумками на плечах.
      "Вот ведь и вырос мой ребеночек", - грустно подумала Таня.
      До прихода гостей она успела лишь перебрать свои папки с графикой и достать из кладовки холсты, когда пришли гости. Они отказались и от кофе, и от чая. И даже от красного вина.
       - Прежде всего - дело, кофе будем пить в галерее, - заявила Светка. - Давай-давай, Воробьева, показывай все без утайки.
      Больше всего Таня боялась, естественно, Лериного профессионального взгляда. Но по тому пристальному вниманию, с которым та рассматривала ее даже самый мелкий рисуночек, она поняла, что Лере работы нравятся.
      Она показала им всю свою серию "Воображаемые города" и даже сама удивилась, как же много она успела сделать за последний год. Вроде бы и рисовала урывкам, в основном после работы. А по выходным - лишь выполнив комплекс обязательных упражнений по ведению домашних дел, которых почему-то за неделю накапливалось неимоверное количество. Просто бесконечное какое-то количество.
      Серия о городах состояла как бы из двух половинок. Чрезвычайно тонкой графики на больших белых листах и монохромных холстов, написанных двумя красками - марсом коричневым и золотистой охрой.
      Идея работать ограниченным набором красок пришла Тане в голову единственно из-за бедственного финансового положения ее небольшой семьи. Она просто не могла позволить себе купить много тюбиков с красками, на это элементарно не было денег.
      И, если раньше, в советские времена, Таня предполагала, что "голубая" серия работ Пикассо возникла лишь потому, что тот не смог достать красок иных цветов, то теперь она скорее склонна была к той версии, что неутомимый Пабло элементарно нуждался в деньгах. И потому лишь работаль не со всем спектром, а в весьма ограниченном колорите. Возможно, именно так часто и происходит - художник выкручивается, как может, а потомки потом восхищаются его гениальными находками. Ведь и Филонов не от хорошей же жизни рисовал на обыкновенной марле, наклеивая ее в несколько слоев на картон...
       - Как ты только это все придумываешь? - непосредственно поинтересовалась Света, рассматривая причудливые изгибы переулков, уличные скульптуры диковинных зверей и пальмы, на которых обильно росли электрические лампочки.
       - Вообще-то, это отчасти мои сны, отчасти фантазия, а кое-что взято прямо из жизни, или из книг. В основном все-таки отсюда, - Таня постучала себя по голове согнутым указательным пальцем.
       - А вы продаете свои работы? - поинтересовался деловито Вика, перебирая листы.
      Он надел очки и стал похож в фас на супермена, а в профиль почему-то на школьного учителя.
      Светка посмотрела на мужа с одобрением.
       - Наверное, только никто не покупал пока... - Таня пожала плечами.
       - Потому что никто не видел! - бросила Лера, расставляя холсты в каком-то ей одной понятном порядке.
       - А вот сколько вы хотите за эту работу? - Вика показал на лист с Москвой-Парижем-Каиром. Ту самую, которую Таня закончила совсем на днях.
       - Я не знаю, - она в поисках поддержки взглянула на невозмутимую Леру.
      Таня, похоже, не кокетничала, она и вправду не знала даже и примерную цену своих работ.
       - Кто же так ведет дела? - рассмеялась Лера. - Танька, ты так и на краски себе не заработаешь. Говори сразу - семьсот.
       - Тысяч? - спросила Таня.
       - Не тысяч, а долларов. Сейчас все только в долларах и рассчитываются. Ну ладно, так и быть, можно и пятьсот. Исключительно по блату.
       - Тогда я могу купить эту вашу работу? - Вика снял очки и сразу стал прежним Викой.
      Обычным русским миллионером, а не каким-нибудь там суперменом-учителем.
      И тут вмешалась Светка:
       - А чой-то вы, ребята, на "вы"? Вроде давно знакомы и раньше я таких церемоний не замечала. Может это вы что-нибудь съели?
       - Светлана Аркадьевна! - сказал Вика притворно строго.
       - Я вас слушаю, Викентий Викентьевич, - Светка склонила голову набок и поправила воображаемые очки на своем носу.
       - Вы не понимаете, похоже, процесса, - вкрадчиво объяснил Вика. - У нас идут исключительно деловые переговоры, где всякое панибратство, вы слышите? - всякое! - неуместно!
      Но не выдержав серьезности тона, он сам первый расхохотался.
       - Тань, значит, договорились, я эту работу покупаю, - продолжил он, отсмеявшись, - но на выставку, так и быть, ее дам.
       - На какую выставку? - опешила Таня.
       - На нашу с тобой выставку в галерее "Да", которая откроется первого октября в семнадцать ноль-ноль, - пояснила Лера.
       - Дошло? - осведомилась Светка.
       - Ну, вы даете! Прямо без меня меня женили, - Таня обескураженно села на диван, прижимая к груди папку с графикой.
       - А ты что, против? - Света сделала "большие" глаза.
       - Конечно, нет. Гулять, так гулять!
       - Давно бы так, а то: женили! - проворчала довольная Светка.
       - Свет, а что вы Артемку не привезли? - спросила Таня. - Посмотреть бы на мальчика.
       - Да жарко сегодня. Он с няней - гуляет.
       - Так вы уже и няню нашли? - удивилась Лера.
       - А, - улыбнулась Светлана, - у н6ас нянь - выше крыши. И все в штанах и с пушкой в кармане.
       - Ясное дело, - понимающе сказала Таня, составляя холсты к письменному столу.
       - А посмотреть на Темку - так то пожалуйста. У меня в машине целый альбом фотографий.
      Светка руками показала какой величины у нее альбом. Примерно таким же жестом, каким рыбаки повествуют о своих профессиональных удачах. То есть альбом тянул в ширину метра примерно на полтора.
       - Кстати, - Лера посмотрела на часы, - нам, кажется, пора ехать. Я с Хансом договорилась, что он в галерею приедет. Сразу после врача. У него последняя консультация, послезавтра уже улетает.
       - Понятненько, - Светлана хитро взглянула на подругу, и Лера не могла не рассмеяться, глаядя на ее многозначительно-важную физиономию.
       - Ну что ж, поехали, - Таня взялась за сумку. - Я, в общем-то готова.
      И в этот момент раздался звонок в дверь.
      Таня открыла и увидела очень довольное лицо Саши Корабельникова.
       - Саш? Какими судьбами? Проходи, - она отступила в сторону, пропуская его в квартиру.
      Таня одновременно и удивилась и обрадовалась этому нежданному визиту.
      И немного засмущалась. Когда вчера они возвращались от Лерки, крепко подвыпивши, Саша оставил свою машину у Лериного подъезда, и они взяли такси. Там, в такси, когда уже подъезжали к Таниному дому, Саша неожиданно поцеловал ее. И она, что самое удивительное, ответила ему. С большой при том радостью.
      И вот его такой нечаянный и такой приятный визит! Но Таня не могла же отказаться ехать в галерею: как бы она все это объяснила? Тем более, что из комнаты один за другим уже вышли ее гости.
       - Ба, Корабельников! - воскликнула Светка. - Откуда ты?
       - Да вот, заезжал тут в магазин "Автозапчасти" и дай, думаю, загляну...
       - А-а-а... Кажется, суду что-то ясно! - расцвела Светка.
      Она обожала всевозможные интриги, и давно уже в ее жизни прямо вот так, на самых Светкиных зеленых глазах, не происходило ничего столь же интересного, как эта вот Сашина поездка за запчастями. Светкин безошибочных нюх моментально учуял дух намечающейся любовной истории. А любовные истории Светка обожала больше всего на свете.
       - Саш, - предложила она, - а поехали с нами в мою галерею. Мы там собираемся Лерину и Танину выставку открывать.
       - Что, прямо сейчас, что ли открытие? - улыбнулся Саша.
       - Нет, выставка в октябре, едем помещение делить. И договоры подписывать. У нас ведь Викентий Викентьевич - человек серьезный.
      Светка обернулась к мужу, который принял тотчас же чрезвычайно чопорный чиновничий вид.
       - Да-да, серьезный, - подтвердила Светка, - и он настаивает, что деловые бумаги надо подписывать в соответствующей обстановке, а не на углу кухонного стола. Правда, Вик?
       - Но все же в крайнем случае можно подписать и на коленке, - ответил тот, пожимая Сашину руку. - Ну что, едем?
       - Да нет, ребята, мне еще с машиной возиться и возиться. Спасибо.
      Выпустив гостей в коридор к лифту, Таня вдруг увидела на крючке возле двери висящие запасные ключи. И решение, невероятное, фантастическое решение мгновенно пришло ей в голову.
      Лифт был маленьким, поэтому первыми стали спускаться Вика, Лера и Света, в то время, пока Таня запирала дверь. Или это они из деликатности уехали первыми?
      Саша ждал ее. Они зашли в подъехавший лифт. Саша нажал кнопку первого этажа.
      На стенке лифта было процарапано, а потом раскрашено чернилами глубокомысленное объявление, которое Таня знала уже наизусть: "Лифт вниз не поднимает. Лифтер". В верхнем левом углу кабины была налеплена грязно-розовая жевательная резинка...
      Повисло немного напряженное молчание. Лишь когда лифт мягко остановился на первом этаже, и автоматические двери стали медленно открываться, Таня протянула Саше ключи от своей квартиры:
       - Я сегодня в гордом одиночестве. Постараюсь не очень сильно задерживаться. Но... ты ведь меня в любом случае дождешься?
       - Конечно, - сказал Саша, внимательно глядя на нее и пряча ключи в карман джинсов.
      А Таня, совсем отчего-то не опасаясь того, что их могут увидеть вышедшие раньше друзья или соседи, поцеловала его прямо в губы.
      И уже в машине, рассматрива смешные фотографии глазастого Темы, она вдруг вспомнила, как метко Светка окрестила эти "лишние" ключи ключами от счастья. Неужели это и в самом деле так?
      Ханс ждал их около галереи.
       - О! - шепнула Светка Лере уже внутри, - да он смотрит на тебя, как кот на сметану. Точно тебе говорю, Лер, - влюбился.
       - Думаешь? - обернулас к ней Лера.
       - Уверена! - твердо сказала Светка и добавила патриотично. - Редкий все же иностранец устоит перед русской красотой!
       - Свет, ты неисправимая оптимистка, - засмеялась Лера.
      Но по всему чувствовалось, что Светкино наблюдение ей, как минимум, было приятно.
       - Может быть, ты еще мне пасьянсик разложишь? - поинтересовалась она ехидно.
       - А что? - Светка, видимо, уже и в самом деле лелеяла эту мысль. - Мне тут недавно как раз записали на компьютер новый пасьянсик. "Лас-Вегас" называется. Трудный - ужас! Но если ты, Лерочка, будешь долго хорошо себя вести, то так и быть - сойдется.
      И они дружно рассмеялись.
       - Чему смеетесь, красавицы? - поинтересовался незаметно подошедший Вика.
       - Да это мы так, о своем, о девичьем, - скромно потупилась Светка.
      Галерею решили поделить ровно по диагонали.
      В одном треугольнике предполагалось выставить "Воображаемые города", в другом - "Реальных людей". В эту серию Лера хотела включить не только новые работы, но и часть картин, написанных за границей.
      Света настаивала на том, чтобы выставить ее любимую зеленую собаку. Лера отнекивалась, уверяя, что собака никоим образом не вписывается в череду "Реальных людей", но Света ее все-таки убедила, что "Одиночество" - это ее, Светкин, портрет.
       - В молодости, - добавила она.
       - О кей, ты меня дожала, - наконец согласилась Лера, - только учти, так и обозначим - "Портрет галерейщицы в юности".
      Придумали с ходу и название для выставки - "Города и люди". Оно напоминало своей глобальностью что-то из старых, застойных времен, было в меру банальным, но запоминающимся. К тому же название это легко было обыграть в журнальных и газетных статьях - Светка хорошо помнила заветы французской галерейщицы.
       - А нового куратора я тебе в сентябре сосватаю, - пообещала Лера, - а то сейчас все на дачах и на морях. Так что концепцию тебе, Свет, выстроят, не волнуйся.
       - А я и не волнуюсь, - беспечно заявила та, - была бы галерея - концепция найдется.
      Бланки договоров уже оказались готовы, поэтому бюрократическая процедура заняла совсем немного времени. А закончилась, естественно, пробкой в потолок - Вика открыл шампанское мастерски. И стрельнув как следует, и не пролив ни капли.
      Вика попытался всех пригласить в ресторан, но как-то вяло. Похоже, что ему на самом-то деле не терпелось отправиться домой, чтобы завершить грандиозную постройку средневекового города, затеянную совместно с Темой. Еще когда они еще ехали в машине и рассматривали фотографии, он с таким увлечением и восторгом рассказывал о своих архитектурных замыслах, что можно было понять - он заразился тою же болезнью, какой недавно уже переболел его адвокат, недополучивший в детстве достаточного количества стройматериала.
      Наверное, больше всех тем, что в ресторан ехать все-таки не пришлось, была довольна Таня. Ей не пришлось придумывать всяких хитрых отговорок, почему ей так необходимо быть вечером дома. А дома ей вечером быть очень хотелось.
      
      Лера с нежностью смотрела на лицо спящего Ханса. Все-таки вот так, утром, он выглядел совсем почти мальчишкой. Растрепанные светлые волосы, безмятежная улыбка на мягких губах. Хотя теперь она уже знала, что эти губы могут быть и требовательно-страстными, настойчивыми и желанными. До этой ночи она думала, что уже ни один мужчина не сожет пробудить в ней желания. Настолько глубоко было потрясение от итальянского "приключения".
      "Бр-р-р", - она до сих пор с омерзением вспоминала события той марихуанной ночи.
      Острота воспоминаний сгладилась, тяжелые сны не мучали больше, но чувство гадливости поднималось в ней всякий раз, когда что-то случайно напоминало ей о пережитом. Первое время она себя даже ловила на мысли, что ее раздражает любое напоминание об Италии, хотя, если подумать, то в чем таком перед нею провинилась прекрасная солнечная страна? Страна великих мастеров, прозрачного неба и необыкновенно вкусной еды?
      Чтобы избавиться от этого наваждения, от этой неприязни к отдаленным ассоциациям, она придумала себе лекарство. У нее дома было несколько хороших альбомов итальянских художников от Микельанджело до Моранди, и она заставляла себя рассматривать их едва ли не часами, хотя это и было чудовищным расточительством времени. Как когда-то собственное творчество избавило ее от мучительных ночных кошмаров, так эти красочные альбомы помогли ей если и не забыть о неприятном, то во всяком случае задвинуть итальянский эпизод на самые отдаленные задворки памяти. Туда, где хранились и другие моменты жизни, о которых ей не хотелось вспоминать.
      Память имеет удивительное и волшебное свойство - она не позволяет ничего забыть, но дает возможность увидеть все в другом свете, сглаживая углы и предохраняя от острых уколов душевной тоски и неуверенности в себе.
      А сегодня она поняла, только сейчас, утром, глядя на безмятежно спящего Ханса поняла, что она может, нет, не забыть бесповоротно, но все же и не вспоминать с такой горечью об итальянской истории. Ну, обманулась в лучших, можно сказать, чувствах, ну с кем не бывает? Вон, Таньке, сколько же ей пришлось пережить!
      Она представила себе, как когда-то ее беременная уже подружка встретила известие о женитьбе на собственной подруге отца своего будущего ребенка. Сколько надо было иметь душевных сил, чтобы не впасть в истерику, не избавиться от этого ребенка...
      Ах, если бы Таня тогда рассказала все ей - разве бы Лера стала женить на себе Корабельникова? Да ни в жисть! Как-нибудь бы справилась и без его вмешательства. Ведь это только с ее, Лериным темпераментом и тогдашним легкомысленным отношением к жизни, можно было отважиться на подобную авантюру.
      Но все-таки она и тогда чувствовала свою вину перед Сашей. Ведь не зря же она давала взятку врачихе в роддоме, чтобы та записала, что Димка родился раньше срока. Перед Сашей-то она была виновата, а вот перед Танькой... Интересно, когда это у них что произошло? Ведь и не подумала бы никогда, Танька всегда казалась такой скромницей!
      Зато теперь Лере стало понятно, какая же, оказывается, черная и противная кошка пробежала когда-то между нею и Таней. А ведь она всегда считала, что Танька не звонит лишь потому, что слишком занята своей собственной семейной жизнью. И Лера, не желая навязываться, тоже ни разу не позвонила подруге...
      Но сегодня, думая обо всем этом, она даже к самой себе относилась довольно снисходительно. Чего только в жизни не бывает! Ведь всем им тогда было всего по восемнадцать лет! А Корабельникову и вовсе - семнадцать. Ну и дураками же они были! Неопытными, наивными, легкомысленными... Лера фыркнула, вдруг почему-то подумав о том, что ведь их с Танькой-то и вовсе можно было под суд отдать. Шутка ли - совращение несовершеннолетнего!
      Ну вот, и Ханс, кажется, просыпается.
      Ханс открыл глаза и улыбнулся:
       - Уже утро?
       - Давным-давно утро, дорогой мой. Нам уже через два часа выезжать. Если ты, конечно, не хочешь опоздать на свой самолет.
       - На самолет? Ты знаешь, Лера, я и в самом деле очень хочу опоздать на самолет!
       - А как же твои фабрики и заводы, уважаемый господин капиталист?
       - Ой, не напоминай мне об этом. Дай помечтать. Пока я не думаю о делах, я могу себе вообразить, что и вправду можно опоздать на этот дурацкий самолет...
       - Ладно, Ханс, давай все-таки вставать, - оборвала его меланхолические фантазии Лера. - Я пойду, пожалуй, приготовлю кофе.
      Вчера пришло подряд сразу три факса на имя Ханса - из Амстердама, Бангкока и Лиссабона. каждый из факсов опосредованно, но непреклонно требовал присутствия Ханса в Голландии.
      Нет, все-таки, что ни говори, капиталистом быть очень даже хлопотно.
      "Почему нам всегда доказывали, что они самые бездельники и ленивцы?" - подумала Лера.
      Если посмотреть только на ее, Лериных, знакомых, на того же Ханса или Светкиного Вику, то они работают намного больше, чем любой среднестатистический работяга. Вот и Хансу не досаждали лишь первые два дня после того, как она забрала его из гостиницы. После же этого ее факс исправно работал исключительно на него.
      По телефону он тоже говорил в общей сложности не меньше, чем часа два в сутки. Причем, звонили ему из самых невероятных мест, названия большинства из которых Лере просто ничего не говорили. Наверное, это были слишком маленькие городки, где тем не менее требовались очистные фильтры изобретательного Ханса.
      Лерин самый любимый в мире изобретатель вышел к завтраку уже готовый к отлету - в серой шелковой рубашке с короткими рукавами и в серых же узких джинсах. Идя по коридору на кухню, он что-то очень строго и почему-то по-французски вещал в трубку своего сотового телефона. Кажется, трудолюбивый Ханс уже процентов на девяносто был на работе.
      Но, когда они сели завтракать, он заговорил неожиданно совсем о другом.
       - Знаешь, Лера, - сказал он, глотнув кофе, - я ведь влюбился в тебя с первого взгляда...
      От неожиданности Лера чуть не выронила кофейник. Она смеялась так, как давно не приходилось - повода не было. А теперь, только представив себе полуслепого Ханса в холле гостиницы, когда он и заметил-то ее лишь на расстоянии вытянутой руки, она не могла сдержать себя - буквально слезы текли по ее щекам.
      Верно все-таки Светка сказала, что для пациентов федоровской клиники практически любая женщина абсолютно неотразима!
      Ханс сначала насупился, но, спустя полминуты он, похоже, понял причину ее смеха и засмеялся вслед за нею, правда, не так взахлеб, как она, а скорее чтобы составить компанию.
       - Извини ради бога, - сказала она, вытирая слезы тыльной стороной ладони.
       - Да нет-нет, ничего, я просто неловко выразился. Я тебе не говорил, но я ведь был на открытии твоей выставки у нас в Амстердаме. Ты-то меня скорее всего и не запомнила, хотя Питер нас знакомил.
       - Извини, но там ведь было столько народа, что я даже знакомых не всех и не сразу узнавала... - обескураженно развела руками Лера.
       - Да я и не обижаюсь. Просто я влюбился в тебя именно тогда. Ты была такая, такая... - он все никак не мог найти определения.
      Лера смотрела на него с интересом. Ей хотелось знать, какой она видится сторонним наблюдателям.
       - Ты была, как.. птица! - наконец, нашел он верное слово.
      Лера обрадовалась такому совпадению.
       - Слушай, Ханс, а ты знаешь, что на самом деле означает моя фамилия?
      Ханс отрицательно покачал головой.
       - Это - хищная птица, не очень большая. Ох, не помню, как это по-английски. Сейчас, подожди минутку, схожу, посмотрю в словаре.
      Лера вышла в комнату и закричала оттуда:
       - Фолкен, фолкен! Вот как переводится моя фамилия! Слышишь, Ханс?
       - Очень точно, - задумчиво сказал ей Ханс, когда она вернулась на кухню, - это ведь от слова "падать". Потому что сокол падает камнем вниз, когда видит добычу...
       - Угу, - подтвердила Лера, - падает вниз и ловкими когтями вцепляется в симпатичного голландского капиталиста...
       - Монополиста, - важно добавил Ханс.
      После завтрака она хотела помочь Хансу собраться, но оказалось, что у того уже все собрано.
      За окном стоял погожий, но не очень жаркий день. Это лето удивительно радовало погодой - теплой, ровной, без такой изнуряющей в городе жары. Хотелось куда-нибудь в парк. Лера в уме прикинула, что у них есть еще примерно час совершенно свободного времени. По пути в аэропорт можно было заехать только на бульвары или... В Петровский парк на Ленинградском шоссе. Решено! Именно туда они и отправятся перед аэропортом.
       - Поедем, Ханс, по дороге немного погуляем в парке, и я покажу тебе один из самых красивых московских дворцов. Хорошо?
      Ханс был согласен. Видимо, он чувствовал себя несколько неловко после того, как признался Лере в любви, а она ему ничего не ответила. А что она могла ответить?
      Броситься ему на шею - возраст вроде бы не тот. Сказать, что она его любит? Но ведь и это будет не совсем правдой. Он ей нравится, он ей симпатичен, приятен. Но любовь? Нет, к такому чувству она еще не была готова. Или все-таки уже?
      Поэтому и нужно было двигаться куда-то, мчаться, рассматривать, показывать, рассказывать, чтобы не думать обо всех этих слишком трудных для такого прекрасного дня вопросах.
      И в самом деле, ласковый ветер, врывающийся в открытое окно машины и растрепавший Лерины волосы, как-то вместе с тем помог их разговору перейти в то хорошее дружеское русло, в котором пребывали их отношения до этого утреннего совершенно несвоевременного признания Ханса. Как это все усложняло! Одно дело - приятный полудружеский, ни к чему не обязывающий роман, и совсем другое - объяснения в любви человека, который младше ее на девять лет, и необходимость каких-то решений, поступков...
      Лера сейчас не хотела даже думать о каких-то переменах в своей жизни. Ей давно не было так спокойно, как после приезда в Москву - в этой снятой просторной квартире-мастерской. Работа ей казалась сейчас самым важным делом в жизни. Любимая работа и душевное равновесие. Которому в немалой степени восстановиться помогло то, что по воскресным улицам Москвы можно было ехать свободно и быстро, не теснясь и не выгадывая моментов, когда выгоднее перестроиться в другой ряд.
      Уже вскоре они мчались по Ленинградке. И вот справа, наконец, открылся Петровский путевой дворец, где ныне распологалась академия Жуковского, а когда-то, перед парадным въездом в Первопрестольную, останавливались на отдых русские цари и царицы. Это красного кирпича здание с ажурными башенками в восточном стиле скрывало за собою просторный Петровский парк. От которого, на самом-то деле, осталось почти одно название.
      Еще лет двадцать назад здесь были деревянные дома бывших дач, а кое-где и непролазные, но живописные дебри шиповника. Теперь парк зигзагами и полукругами пересекали автомобильные дороги, но в некоторых местах еще сохранились следы регулярного парка.
      Лера припарковала машину около одной из бывших аллей - на задворках Академии.
       - Тебе надо приехать в Россию зимой, - сказала она, когда они углубились в зеленую чащу.
      Впрочем, чаща тут же кончилась. Перед ними пересекались две асфальтовые дорожки, по которым гуляли в основном матери с детскими колясками и спешили к метро редкие прохожие.
       - Зимой у нас хорошо, - продолжала Лера. - Ты ведь, наверное, умеешь кататься на коньках?
       - Я? Умею ли я кататься на коньках? - сразу воспрял духом молчаливый Ханс. - Да я все детство на коньках в школу бегал!
       - Как? Я думала, это бывает только в голландских сказках...
       - Почему в сказках? У нас от дома до соседней деревни, прямо до школы канал был. По нему мы всю зиму на коньках и гоняли... Это ведь только последние годы у нас зимы совсем не бывает. И каналы, если и замерзают, то ненадежно. Скорее искупаешься в ледяной воде, чем покатаешься...
       - Ну и отлично, вот и приезжай. Каналов не обещаю, но мороз и каток тебе будут обеспечены.
       - Лучше ты приезжай. Ко мне. Я хочу, чтобы мы жили вместе, - Ханс взял Леру за руку и посмотрел ей в глаза с надеждой.
      Лера знала, что в Голландии подобное предложение означает нечто вроде нашего "Выходи за меня замуж". Это было уж слишком...
       - Не знаю, - отвела она взгляд. - Сейчас точно не могу. В октябре - выставка...
       - На выставку я обязательно приеду... А после выставки предешь? - настаивал Ханс.
       - Вот тогда мы об этом и поговорим. Хорошо? - улыбнулась Лера.
       - Хорошо, - покорно согласился он.
      В Шереметьево Лере хотелось только одного, чтобы их прощание и топтание у стойки таможни не слишком-то затянулось. Она терпеть не могла Шереметьево. Хотя и много раз летала отсюда. Но то ощущение, которое осталось у нее еще с "застойных" времен, когда здесь она прощалась со многими друзьями, улетавшими, как тогда казалось, навсегда и безвозвратно, осталось самым сильным, стойким и тягостным.
      Да и вообще, она не любила излишне долгих прощаний, от которых всем сторонам становится на душе тоскливо и немного неловко. Прощаться нужно легко и радостно - в ожидании грядущих встреч, пусть они даже и не предполагаются в ближайшем будущем.
      Ханс на ее счастье, похоже, тоже не был расположен переминаться с ноги на ногу и пытаться найти какие-то слова прощания.
       - Я тебе буду звонить и присылать факсы. О кей? - он дотронулся пальцем до ее щеки.
       - О кей, мой дорогой, - она ласково потрепала его по склонившейся в поклоне голове.
      И они по-дружески расцеловались.
      Дождавшись, пока Ханс пройдет таможню, Лера махнула ему рукой, почувствовав вдруг прилив необъяснимой нежности к этому милому влюбленному мальчику. Капиталисту и, более того - монополисту.
      Лера улыбнулась и, повернувшись на каблуках, быстрыми шагами пошла к выходу.
      
      Сегодня у них так и не получилось выехать за город. Хотя они и собирались.
      "Так и просидим все лето в душном городе!" - мысленно возмущалась Светка.
      Но у Вики обнаружились срочные дела, и она не решилась с этим доводом спорить: и так уж последнее время Вика их подозрительно баловал своим обществом. Может быть, просто они с Темой выбрали весь лимит свободного Викиного времени на год вперед?
      Но к ужину он обещал быть железно.
      Утром прошел небольшой дождик, поэтому на Патриарших прудах было свежо, сильно пахло зеленью и - немного - стоялой водой.
       - Мама, мама, посмотри, это мой друг! - Тема махал рукой, призывая Свету к себе.
       - Какой друг? Где друг? - подходя к нему, поинтересовалась Света.
       - Да вот он! - Тема чрезвычайно серьезно показывал на розового извивающегося в мелкой лужице блестящего и розового дождевого червяка.
      Света не смогла сдеражать улыбку. А Манька юлой крутилась вокруг, стараясь то лизнуть Темину ладошку, то ткнуться мордой в Светину ногу. Понюхав новоявленного Теминого друга, Манька сморщилась и смешно, совсем по-человечески чихнула.
       - Ты, Маня, зачем на него чихаещь? - строго обратился к ней Тема, но тотчас же умчался и от Маньки и от червяка по каким-то важным и неотложным детским делам в соседнюю песочницу.
      Гуляли они вчетвером: Света, Тема, Манька и один из двух стражей, навязанных ей все-таки Викой. Одного из охранников звали - Петр, а второго - Павел.
      "Прямо настоящие апостолы", - не могла нарадоваться на них Светка. Настоящие апостолы несли службу исправно и неназойливо.
      Сегодня было дежурство Павла.
      Света, отпустив Тему и Маньку к детям, крутившимся около памятника Крылову, присела сама на скамейку. Апостол Павел ей своего общества, естественно, не навязывал: он занимался своей работой.
      Просто сидел через две скамейки от Светы и внимательно наблюдал за обстановкой на детской площадке и вокруг. К их, то есть охранников, присутствию Света уже успела привыкнуть. Не так уж это оказалось и страшно. Ребята умели держаться незаметно, словно совсем посторонние, которым до тебя вовсе нет никакого дела.
      Тема оказался на редкость общительным мальчиком. То ли сказалось время, проведенное в детском доме и приобретенный там опыт, то ли характер его был такой, открытый и жизнерадостный. Как у Маньки. И, в общем-то, как у самой Светки.
      "Три сапога - пара", - подумала Света об их шумном и веселом тройственном союзе.
      Накануне они устроили такую грандиозную битву подушками, что только перья по квартире летали. То есть, Света, конечно, больше имитировала буйство, ни на минуту не забывая о своем драгоценном животе, но уж Манька и Тема расходились на славу. Манька даже прокусила угол одной из подушек. Оттого-то и летали повсюду, как обезумевшие насекомые, маленькие пушистые перышки. Однако в атмосфере всеобщей радости провинившаяся Манька была милостиво прощена.
      Общаясь с молодыми мамашами на районных детских площадках, Света уже выудила кой-какую полезную информацию об окрестных детских садах - она уже знала, в каких из них есть бассейн, а в каких еще и преподают детишкам английский. Таких садов было целых три. Ведь это был вполне "цэковский", благополучный во все времена район. Кирпичные здания этих детских садиков напоминали загородные дачи в псевдорусском стиле.
      Ежедневное же общение с детьми было Теме абсолютно необходимо. Света видела это потому, как естественно он чувствовал себя среди сверстников. Нельзя сказать, что он всегда оказывался главным заводилой, но и робким ребенком он точно не был.
      Пока Света сидела на скамейке и наблюдала за Темой и другими детьми, бегавшими то за Манькой, то от нее, она решила, что сегодня приготовит необыкновенный ужин. А то ей, а, может быть и Вике, может показаться, что она уже просто разучилась готовить.
      А ведь всегда считалось, что у нее в этом деле кое-что получается, по выражению Вики. Саму же себя она считала знатным и умелым кулинаром. Ну, разве что немножечко ленивым.
      Решено. Сегодня на ужин она приготовит любимые Викины блинчики с мясом. И испечет шарлотку с абрикосами, которую Вика уважительно именовал "Шарлоттой Ивановоной" и обращался к каждому кусочку исключительно на "вы". Конечно, всякие вполне пристойные полуфабрикаты можно было бы купить в супермаркете, называвшегося "Гарден Ринг" и располагавшегося на другой стороне Садового кольца. Но это все было не то. Домашнюю пищу, приготовленную с удовольствием и любовью, не подменишь ничем, никакими, даже самыми изысканными полуфабрикатами.
      Хотя в супермаркет зайти все же пришлось: уже собираясь домой, Света вспомнила, что дома нет мускатного орешка, который был просто необходим для придания "Шарлотте Ивановне" окончательного шика.
      "Шарлотта Ивановна" удалась на славу. И, если блинчиков Теме было отпущено от пуза, то про пирог было сказано, что его можно разрезать исключительно в присутствии папы. На что Тема без малейших возражений согласился.
      Но вместо звонка в дверь в семь часов раздался звонок этого ненавистного телефона. Вика очень деловым, не терпящим возражений тона предупреждал, что задерживается. Он явно говорил в присутсвии посторонних. Поэтому и Света даже не попыталась применить хитрость или угрозу. Бесполезно! И кто, как не она, прекрасно знал об этом!
       - Давай, Тема, все-таки есть пирог. Папа сказал, что будет поздно.
       - Почему поздно? - Тема поднял на нее вмиг погрустневшие серые глаза.
       - Привыкай, малыш. Такая у нашего папы работа. Какой кусочек на тебя смотрит? - она занесла нож над "Шарлоттой Ивановной".
       - Нет-нет! - неожиданно закричал Тема.
       - Что нет? Ты не хочешь?
       - Этот пирог мы будем есть с папой! - важно и непреклонно заявил Тема, почти буквально повторив ее недавнюю интонацию.
      
      Таня с Сашей завтракали на кухне совсем по-семейному. Саше по его личной просьбе была выделена самая большая чашка, какая только нашлась в доме. Это была огромная емкость с красным пингвином на дне - когда-то только из нее и можно было заставить Катю выпить молоко или бульон. Желание увидеть загадочную упитанную птицу, похожую на столбик с клювом, пересиливало неприязнь к напитку.
       - Слушай, Танюш! А мне-то ты покажешь свои картины? Я ведь и не знал, что ты все еще рисуешь. Покажешь, а? - попросил Саша.
       - Хочешь, я тебе покажу твой портрет? - спросила Таня и поднялась.
       - Мой портрет? - Саша удивленно взглянул на нее.
       - Да. Я его нарисовала еще в школе. В самом конце десятого...
       - С натуры? Почему же натура этого не заметила?
       - Нет. По памяти, - Таня улыбнулась, - я редко рисую с натуры - и времени нет, и себе самой привыкла больше доверять, чем этой самой натуре.
       - Танька, ну не томи, показывай скорее!
      Таня ушла в комнату и вернулась с выцветшим немного и пожелетевшим от времени ватамановским листом. С листа смотрел Саша Корабельников с трогательно приподнятыми к переносице бровями.
       - А похож! - рассматривая себя в далекой юности, удивленно сказал Саша. - Тань, и ты все это время его хранила?
       - Ну не выбрасывать же, - рассмеялась Таня.
       - И то верно, - пришлось согласиться Саше. - Задаешь дурацкий вопрос, соответствующий ответ получаешь!
       - Это почему же мой ответ идиотский? - притворно строго посмотрела на него Таня, намазывая масло на хлеб и протягивая бутерброд Саше.
       - Ну извини, извини, еще одну глупость сказал. Сдаюсь! - Саша поднял вверх обе руки в знак капитуляции. - Я вообще с утра обычно глупости говорю. Но учти - спустя какое-то время заметно умнею.
       - И так каждый день?
       - Почти, - Саша посмотрел ей прямо в глаза, и у Тани закружилась голова - таким счастливым и близким был этот взгляд.
      Таня чувствовала, что разговор заходит в какой-то тупик. Но не потому что им не о чем было говорить, а скорее наоборот. Слишком многое нужно было им сказать друг другу после стольких лет. Сегодня она не была готова к серьезному разговору, потому что она чувствовала, что их с Сашей связывает нечто большее, чем прошедшая ночь и даже больше, чем общее прошлое.
      Ей надо было теперь разобраться в собственных чувствах. Конечно, она не собиралась скрывать от себя, что Саша был ей очень дорог и что она не хранила на него никаких обид. Но все было так непросто. И вдобавок ко всему достаточно неожиданно.
      Осложняло ситуацию еще и то, что Саша теперь знает все про Катьку. Ему ведь тоже нужно привыкать и привыкать к этой мысли. Тем более, что они совместно решили никогда не раскрывать детям тайны их рождения.
      "А ладно, как будет - так и будет", - решила она про себя и вздрогнула от телефонного звонка, прервавшего ее сумбурные мысли.
       - Тань! Тебя к телефону, - тронул ее Саша за локоть, видя, что она замешкалась на старте.
      Звонила Катька. С вокзала.
       - Ма-ам! Буду через час! Готовь еду! Есть хочу - умираю! - голос дочери едва прорывался сквозь какие-то шумы, хрипы, далекие голоса.
       - Будет сделано, господин начальник! - прокричала Таня в ответ.
      Но услышала из трубки что-то совсем неожиданное. Мелодичный женский голос пропел ей:
       - Московское время двенадцать часов семнадцать минуть тридцать две секунды ровно.
       - Спасибо, - автоматически поблагодарила Таня, вешая трубку.
      Саша сразу понял, что ему пора уходить.
       - Ну что, Тань, раньше дети от нас прятались, теперь, похоже, наша очередь? - спросил он, едва она вернулась.
       - Похоже на то, - согласилась Таня.
       Саша допил остатки кофе, поразглядывал пингвина - благо, кофе был растворимым, и пингвин показался во всей своей птичьей красе.
      Он уже стоял у двери, когда Таня подошла к нему и провела по его щеке тыльной стороной ладони, потом поправила его сбившуюся челку. Саша поймал ее руку и поцеловал самые кончики пальцев. Повернулся, сам открыл дверь и вышел.
      Убрав со стола следы нехитрого завтрака и вымыв посуду, Таня поставила варить тонкую длинную лапшу и вытащила из холодильника ветчину, сыр и помидоры, чтобы приготовить любимое Катькино блюдо из этих простых ингридиентов. Катька не отличалась изысканностью вкуса. Тане большого труда стоило в свое время отучуть ее от любви к тушенке, с которой Катька готова была есть чуть ли не манную кашу. Ну, если не манную, то уж гречневую - наверняка.
      Присев у окна, Таня стала смотреть на дорожку, откуда должна была вскоре показаться дочь.
      По этой самой дорожке Катя ходила в школу, вот теперь в институт. И когда-нибудь, да не когда-нибудь, а очень скоро насовсем уйдет из их общего, такого любимого и уютного дома. Ну что ж... Девочка выросла. А когда девочки вырастают, у них появляется совсем иная жизнь. Своя семья, свой дом. Простой и бесхитростный закон жизни безотказно сработал и на этот раз.
      Завтра предстояли новые заботы. Таня уже решила, что она уволится с работы. Прямо завтра поедет в издательство и подаст заявление. Кажется, старое советское правило о том, что нужно отработать еще два месяца, больше не работает. Но даже если и работает? Она только представила недовольную физиономию заведующего Пукина, его редкие вздывленные волосенки и неприятную улыбку, и ей захотелось запеть в голос.
      Потому что у нее была и свобода, и работа. Издательство "Лира", видимо заглаживая свою вину, прямо-таки жаждало с ней сотрудничать.
      После заявления и приятного созерцания обескураженного Пукина, освободившись от всего, она собиралась заехать на Кузнецкий, в салон, который работал при выставочном зале. Нужно было купить холсты, кисточки и кой-какие краски - к выставке Таня хотела успеть сделать еще две работы. Как раз для них, как она прикинула, вполне бы подошла ниша справа от окна.
      Но мысли ее от этих приятных и обыкновенных забот вновь и вновь возвращались к истории ее незадачливой жизни. Хотя почему незадачливой? У нее прекрасная дочь, сама она была несказанно счастлива замужем, ведь Игорь был не просто хорошим мужем, он был, как Таня теперь понимала, просто идеальным мужем и человеком. У нее теперь опять есть любимая работа. Есть деньги, возможность путешествовать, покупать самой себе цветы...
      "Хотя почему - самой себе?" - усмехнулась Таня.
      Она посмотрела на алую розу, стоящую в вазочке на холодильнике. Ее вчера принес Саша. И роза уже раскрыла свои нежные бархатистые лепестки.
      А по дорожке, заворачивающей к дому уже шла Катя. И Дима. Который по-прежнему нес по сумке на каждом плече. Ребята о чем-то оживленно беседовали. Вот они подошли уже к самому дому и пропали из вида.
      "Не иначе, как целуются под козырьком", - подумала с улыбкой Таня.
      А сама все смотрела на дорожку, которая вела в сторону метро. Вот на ней показался Дима, уже с одной сумкой на плече. Вскоре и его не стало видно за деревьями.
      Скоро - осень. Листья опадут, все станет голым и каким-то неприкаянным. Но, в то же время, дорожка между домами будет тогда насквозь прозрачной, и лишь оранжевые листья будут метаться по ней, шурша под ногами, подгоняемые ветром. А потом будет зима, весна... И снова лето. Годы бегут за годами, а дорожка эта, как символ вечного пути из дома и в дом, остается неизменной.
      Наверное вот так, наблюдая за знакомым пейзажем, она могла бы простоять у окна целый день. Но ворвавшаяся Катька сразу потребовала есть, громко и весело.
      Жизнь продолжалась.
      
       ЭПИЛОГ
      Два месяца, наполненные суетой и хлопотами, пролетели незаметно. Неделю назад, наконец, справили свадьбу Кати и Димы. Готовились к ней все вместе. Даже Света, вроде бы впрямую не имеющая ко всему этому отношения, кажется, ничем другим просто не занималась. Хотя у нее-то и были занятия поважнее - все-таки подготовка к выставке в основном лежала на ней.
      Но организационную часть она перепоручила новому куратору галереи, сосватанному ей Лерой. Виктор Карамзин, новый куратор, был специалистом не по сумасшедшим проектам, а по фигуративной живописи и большим поклонником Лериного творчества. При всем при том его вкусы были достаточно широки.
      Так что новое направление галереи обещало быть достаточно интересным и непредсказуемым. Но все же не в той степени непредсказуемости, как это было при легендарном Бурмистрове.
      Свадьбу справили в дорогом ресторане "Самовар" на Мясницкой. Это и было своеобразным подарком Светы и Вики, которые после долгих споров полностью взяли на себя финансовую сторону грандиозного пиршества. Но Вика не ограничился на этом - в качестве свадебного подарка он преподнес молодым в виде глянцевой путевки на пятидневное путешествие на Кипр.
      Как раз к открытию выставки молодежены, загорелые и переполненные островными впечатлениями, вернулись в Москву.
      Обещала приехать и Мирей, та давнишняя галерейщица с парижского Монпарнаса, которую Света не без оснований считала своей "крестной" в галерейном деле. Наконец-то в Светкиной "Да" намечалась такая выставка, на которую не стыдно было пригласить разборчивую француженку. Раньше Светка просто не решалась послать ей приглашение - уж больно дикими и необузданными были перформансы и инсталляции прежнего куратора.
      К выставке выпустили каталог. Отпечатан он был в Австрии на матовой белейшей бумаге, и репродукции смотрелись настолько естественно, что их хотелось потрогать пальцем, проверить - не оригинал ли это. Привезли тираж буквально за несколько часов. Что-то там затормозилось на таможне, и Светка уже беспокоилась не на шутку. Хотя и постоянно повторяла, что ей очень вредно волноваться.
      А за час до открытия Таня впервые в жизни давала интервью телевидению. Меланхоличный оператор наставил на нее пугающий раструб телекамеры, и Таня едва сдерживала себя от желания загородить лицо рукой. Но симпатичная и бойкая корреспондентша с короткой стрижкой и огромными каплеобразными клипсами в ушах ободряюще улыбалась и в конце концов добилась того, что Таня в какой-то момент даже забыла о камере и говорила просто и естественно. Для Леры же дать интервью проблемы не представляло. Она это сделала почти на ходу, но очень артистично и весело.
      И все равно у Тани тряслись поджилки, когда без пятнадцати пять открыли двери галереи. Ни одного посетителя не было, но Таня боялась даже говорить с кем-нибудь о вдруг возникшем у нее опасении, что никто кроме родственников или близких знакомых не придет.
      Но опасения эти оказались напрасны. При том, что пускали на вернисаж только по пригласительным, уже к четверти шестого зал был полон. Приехало целых три телевидения, одно из них - почему-то немецкое.
      "А уж им-то зачем это надо?" - не могла взять в толк Таня, принимая со всех сторон поздравления.
      Саша, пришедший за час до начала, все время был рядом с ней. Видимо, даже посторонним настолько было видно, что они с Таней "вместе", что ему тоже перепадала изрядная доля поздравлений. Таня и сама чувствовала, что без Саши для нее этот праздник не был бы таким полным и таким многообещающим.
      Они с Сашей решили пока не подавать никаких заявлений. Хотя после Катькиного замужества как-то само собой так получилось, что Саша перебрался к ней. Главным и последним признаком его постоянного жительства стал переезд его любимого компьютера ноут-бука, который он ласково именовал "Васей". "Вася" поселился на кухне, так как Саша для работы предпочитал кухню всем иным жилым и нежилым помещениям. "Люблю находиться поближе к еде", - объяснил он.
      Приехал накануне выставки и Ханс. Лера так и не дала ему окончательного ответа на настойчивые предложения, которыми по телефону и факсу он ее в последнее время просто засыпал. Эти бесконечные факсовые листочки летали в предвыставочном беспорядке Лериной квартиры, как осенние листья за окном. Лера уже начинала понимать, что и такая тактика может вполне даже принести Хансу успех - она постепенно привыкла к той мысли, что может перебраться в Амстердам. Хотя бы на время. Настроение ее все последние месяцы было ровным и спокойным. Даже неожиданное письмо полученное от Андрея почему-то не из Рима, а из Мексики, не смогло смутить ее.
      Андрей писал, что очень скучает, что живет сейчас в доме, из окна которого видны не пинии, и даже не пальмы, а громадные кактусы. Похоже было на то, что он вовсе не стремился что бы то ни было ей навязать, просто предлагал ей приехать в Мексику, чтобы порисовать здешние невероятные пейзажи и лица. Но что-то в Мексику Лере совсем не хотелось, хотя на Андрея она больше не злилась. Время все как-то сгладило, и, как это обычно бывает, больше вспоминалось хорошее, чем плохое.
      Ханс же был почти неотразим и очень доволен. Оказалось, что параллельно с факсами Лере он засылал их в разные российские фирмы и буквально в этот приезд должен был уже подписать протокол о намерениях с одной очень солидной конторой. Прямо-таки удивительно - даже поглощенный, казалось бы, одною любовью, он не забывал и о делах.
      За те четыре дня, которые ему предстояло провести в Москве, он твердо решил довершить то, что усердно подготавливал эти месяцы разлуки. Он рассказал Лере, что вместо своей старой квартиры снял небольшой домик на Принценграхт, где есть прекрасная светлая мастерская на чердаке. На вопрос же Леры о том, что он там, на этом чердаке, собирается делать, если она вдруг не приедет, он очень серьезно ответил, что будет сидеть там по вечерам в полном одиночестве и пить русскую водку.
      Откликнувшуюся на приглашение Мирей Света с Викой поселили у себя. Она, как оказалось, была впервые в России, и все никак не могла оправиться от шока, увидев, что это все-таки не страна медведей. Ее поражало огромное количество дорогих магазинов и столь же дорогих автомобилей на улицах Москвы.
      Экспозиция ей явно понравилась. Мало того, она очень заинтересованно и по-деловому обещала свое содействие по устройству этой же выставки в Париже. Ее специфическая галерея для этого не годилась, но она знала, с кем свести русских художниц.
      Вика был сама любезность, встречая у входа каждого приглашенного и пожимая руки, словно посол, принимающий гостей в резиденции какой-нибудь солидной державы. Что не было так уж далеко от действительности, так как его банк "Держава" вошел в десятку самых надежных банков страны.
      Катя и Дима прибыли лишь к фуршету.
       - Мамочка, поздравляю! Извини, мы тебе подарок выбирали, - сказала Катя, целую Таню в щеку.
      А Дима протянул ей темно-красные розы и рыжую плюшевую обезьянку, неуловимо похожую на саму Катьку. Таня едва сдержала подступившие слезы. Она была совершенно счастлива.
      Дима с Катей не забыли и о Лере, которой был вручен точно такой же букет и двугорбый верблюд, как ни странно, ни на кого не похожий. Свете от их щедрот достался пестрый осьминог, который из Светиных рук тотчас же перекочевал в руки нарядного Артемки. Хотя Катя и Дима и были настоящей семейной парой, по их несколько своеобразному выбору подарков это было не очень-то заметно.
      За фуршетом говорили речи. И все эти речи сначала смущали Таню своей восторженностью, но вскоре она уже перестала стесняться.
       - Кажется, я начинаю привыкать к славе, - удивленно шепнула она Саше. Тот лишь ободряюще пожал ей руку.
      После фуршета, когда все уже было выпито и съедено, и когда разбрелись последние самые стойкие гости, остались только свои. Их всех немного помучал фотограф, заставляя выстраиваться во всякого рода живописные группы все больше на фоне картин.
      Допивать поехали к Свете и Вике - Темка уже вовсю клевал носом. Вика вызвал банковский автобус, в который со смехом и громкими разговорами погрузился весь "тесный круг" человек этак в двадцать.
      Уже темнело, и пока ехали по бульварам, они пели и пили предусмотрительно погруженное в недра автобуса шампанское. Наверное, со стороны этот автобус производил довольно странное впечатление даже в ко всему привыкшей Москве. Уж больно громкие оттуда неслись песни. Причем исключительно из репертуара семидесятых годов. Самое смешное, что подпевали и Катя с Димой - оказалось, они прекрасно знали слова всех песен, под которые когда-то танцевали их родители.
      Мирей была в полном восторге.
       - Нет, никогда не ожидала, что вы тут живете так весело! - говорила она, касаясь плеча вальяжного адвоката Фирсова, к которому прилепилась еще на выставке, по достоинству оценив его прекрасный французский. Склонная к интригам Светка тотчас же в уме сложила нехитрую схемку: Фирсов был холост, а Мирей, насколько Света успела узнать, недавно развелась со своим последним мужем.
      Светка ликовала - новая жизнь галереи ей определенно нравилась.
      Дома первым делом уложили спать Тему. Почему-то у него в постельке оказались все плюшевые подарки - и осьминог, и верблюд, и обезьянка, похожая на Катьку.
      Манька крутилась под ногами. Кажется, и ей передалось всеобщее воодушевление.
      Вика с Сашей обсуждали проект слияния маленькой Сашиной компьютерной фирмы с системой "Державы ".
      Фирсов напропалую ухаживал за Мирей, которая раскраснелась от выпитого шампанского и смеялась взахлеб шуткам и комплиментам адвоката, забывая стряхивать пепел, отчего тот падал ей на платье. Фирсов, шумно ахая, помогал ей всякий раз очищать подол.
      Катька с Димой все время куда-то пропадали, наверное, удирали от общества целоваться на кухню.
      Буханцов изучал каталог выставки так пристально, будто это были секретные документы конкурентов.
      Куратор Карамзин что-то втолковывал своему предшественнику Бурмистрову, который все-таки появился ближе к концу вернисажа и был приглашен Светой на домашнее празднование. Как-то легко Света и Бурмистров помирились, будто никакая кошка, а точнее, Колобок, между ними и не пробегал.
      Ханс нашел себе тоже жертву, из образованных, то есть говорящих на доступном ему английском. Это был генеральный директор издательства "Лира" Александр Александрович, то есть просто Саша Сыромятников, с которым Таня в последнее время очень подружилась. Ханс и Сыромятников проводили сравнительный анализ книжного рынка России и Голландии. Чаша весов заметно склонялась в российскую пользу.
      Таня, Света и Лера вышли на балкон. Им хотелось побыть втроем. Они стояли у перил, смотрели вниз, на ярко освещенный вход гостиницы с романтическим названием "Марко Поло" и молчали. Им было хорошо. И даже казалось, что не прошло ни этих двадцати лет, ни тех потрясающих перемен, что случились со страной, в которой они родились. И что они такие же восторженные девчонки, какими были в год окончания десятого класса.
      Три птички, как называли их в школе. Три грации - как называли они себя сами.
      
      
      
      
      
      
      

  • Комментарии: 3, последний от 06/05/2021.
  • © Copyright Морозова Татьяна Юрьевна (bondikk@yandex.ru)
  • Обновлено: 07/04/2009. 604k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Оценка: 7.22*40  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.