Как все это знакомо
До последней черты:
Я стою у разлома,
На краю пустоты.
Мне теперь не до смеха,
Что же я не бегу?
Я еще не уехал,
И уже не смогу.
Умолять я не вправе
Ни тебя, ни людей,
Но к последней заставе
Не гони лошадей.
Погоди ты, не сетуй,
Знаю, жалости нет:
Чтобы выкупить это,
Нам не хватит монет.
Если что-то и грело,
Если что-то и жгло —
Отлегло, отболело,
Но еще не прошло.
Постоим на пороге,
И, пока мы одни,
Дай мне выкрикнуть строки!
А потом уж гони
В эти степи седые,
Где метели кружат,
Где об ребра худые
В кровь сотрется душа,
Где охотятся с толком,
Где со вкусом пальба...
Одинокого волка
Незавидна судьба.
Где погоней искусной
Буду жалован я —
И проломится с хрустом
Подо мной полынья...
Но и этого мало
Искупить всю вину...
Я стою над провалом,
И никак не шагну.
Как мучительно просто
Все рассыпалось в прах!..
И стою я, исхлестан,
На студеных ветрах.
Землю изморозь гложет,
Прямо по сердцу дрожь
Ничего не поможет!
Ну, а все же... а все ж...
* * *
Тогда, на расстреле,
И здесь, в беспределе,
Мы все — на прицеле,
Мишени и цели.
И в сорок девятом,
И здесь, в девяностом,
Мы все — по палатам,
Баракам, погостам.
И в тридцать каком-то,
И в тысяча нашем
Все то же болото
Мы сушим и пашем,
На дохлой кобыле,
В чернобыльской гари...
Мы — шпалы в Сибири,
Мы — пыль в Кандагаре,
Мы — снег в Магадане,
Мы — грязь в Казахстане,
За фигу в кармане,
За пойло в стакане.
В шеренгах по восемь,
На нарах по девять,
Вчера и сегодня
Спасаем идею.
Великие стройки! —
Кремлевские байки...
Особые тройки,
Этапы да пайки.
Все гибли и гибли
За светлые дали,
Как будто отшибли
Нам память медали.
Каналы копали,
В болотах тонули,
И снова попали
Под эти же пули:
Все так же — по стойке
У этой же стенки,
Пока с перестройки
Снимаются пенки.
От даты «17»
До нынешней даты
Мы все — на Сенатской
И по казематам.
Мы — жертвы победы,
Продукты распада,
Заложники бреда
Какого-то гада!
* * *
Мне мое твердолобие
Вышло боком, кажись:
Это — жизни подобие, —
Уж какая тут жизнь?
Не любовь — одолжение
Принимаю, терпя:
После всех разрушениев
Что мне ждать от тебя?
Пробросался козырными,
Все пронес мимо рта,
И прожженными дырами
За спиною года.
Впереди — даль осенняя,
Ни души, ни огня...
Я читаю Есенина —
Ах, как он про меня!..
* * *
Я не собьюсь с надрывистого ритма,
И не сопьюсь — не верьте дуракам:
Ведь сколько раз ни уходи из Рима —
В конце концов ты снова будешь там,
Где есть собор, но не святого Павла,
Где ключник Петр все топчется у врат,
Где Божий суд вершит пройдоха Дьявол,
Решая сам, кого отправить в ад...
Я не сойду с ума, не беспокойтесь, —
Я просто не успею... И потом:
Ведь это все — всего лишь муки плоти,
Зато душа крепчает с каждым днем,
За годом год, сквозь череду запоев,
Похмелий, протрезвлений... Оттого
И не собьюсь я с ритма этих сбоев,
И не сопьюсь: ей-ей, не до того!
* * *
Какая проза!.. И не важно — ямбом,
Анапестом, хореем ли... Вранье!
И будет пьедесталом только яма,
А с небом повенчает воронье.
И сколько ни дурмань себя обманом,
И как ни возвышайся, рвясь из кож,
Но только поздно — и, конечно, рано —
Откроется гноящаяся рана,
Когда спадет кружавчиками ложь.
Когда сведет с ума нагая сука
Надменностью набухшего соска,
И будешь ты рубить пустую руку
И корчиться с наганом у виска!..
... И сколько ж вас, кихоты и пииты,
Не переживших это торжество,
Изломанных, израненных, испитых,
Тьмы низких истин горечью убитых,
И все же чтящих ложь за божество!
Версия
Памяти С. Есенина
Занавешено дымом окошко,
В серый сумрак распахнута дверь...
Ничего, что взгрустнулось немножко,
Никуда не спешу я теперь.
И придет ли она — я не знаю,
Да теперь я уже и не жду.
...А вчерашняя буря ночная
Обломала все ветви в саду...
Сизоватый прокуренный вечер
Уползает за низкий плетень,
Стукнет ставнями заполночь ветер,
И метнется пугливая тень.
Вдруг заржут запоздалые кони,
Вот они, уже здесь, у ворот,
И, настигнутый давней погоней,
Знаю все я теперь наперед.
Мне не раз еще взор затуманит
Эта сладкая горечь потерь,
Но уже ни одна не обманет —
Оттого мне и грустно теперь.
Оттого и не надо — ах, бросьте! —
Я пропал не в хмелю,
Не в дыму папирос.
...А по саду разбросаны кости
Переломанных бурей берез...
* * *
С. Блажнову
Все длиннее становятся ночи,
Все короче становятся дни...
Неуместные, как двоеточье,
Остаемся мы в храме одни.
Разбредаются единоверцы.
Да и был ли он общим, наш Бог?
Ты не рви так обидами сердце —
Всякой вере отпущен свой срок.
И теперь уже очередь наша
Осушить эту чашу до дна...
Не спеши! Чем вино будет старше,
Тем ему будет выше цена.
И пускай нам дурное пророчат,
Мы наслушались той болтовни...
Ничего, что длинней стали ночи —
Тем дороже становятся дни.
* * *
Ах, погода, погода паскудная!
Мне уже не дождаться другой,
И гремлю я пустою посудою
Во успенье и за упокой.
Мне не можется, да и не хочется
Ни рыдать, ни мусолить слова,
И скулит у дверей одиночество,
И молчит, осуждая, молва.
Нет веревки, в кармане не звякает,
И — ни в петлю, ни водки попить,
И забыли дорогу друзья ко мне...
Ну пришли бы хоть морду набить!
* * *
Не кори ты меня, Бога ради,
И без того душа моя болит:
Я торгую правдой на Арбате,
Как своим увечьем инвалид.
Видно, так уж повелось от века:
Неизбежно горе от ума,
А спасает разум человека
Испокон колпак или сума.
Потому оправдано отчасти
То, что сытой глупости назло
Предпочел я нищенскому счастью
Шутовства святое ремесло.
И отнюдь не денег только ради —
Ты пойми, и зря не виновать:
Я торгую правдой на Арбате,
Чтоб самим собой не торговать.
Манифест атеиста
«Магомет перехитрил в Коране...»
Почему ж не мог напутать Маркс?
Чаще, чем аллаха в Тегеране,
Вспоминают Ленина у нас.
Все мы, до четвертого колена,
Культа этих личностей сыны.
Ничего не выросло из тлена
У подножья зубчатой стены!
Как же эта истина простая
До умов до наших не дойдет:
Северной провинцией Китая
Станем, коль и дальше так пойдет.
Хватит окровавленными лбами
Колотить в мифическую дверь
И всю жизнь сидеть в помойной яме
Для спасенья чьих-то там идей!
* * *
Раздернуты шторы,
Распахнуты окна,
Разинуты глотки —
Какая жара!
В шеренгах и в толпах
Потеют и мокнут,
И ходят по кругу
Под крики «Ура!»
Какой-то шаман
Притворяется богом,
И бубен за нимб
Принимает страна...
Какой нынче год-то?
Столетье? Эпоха?
Болото, болото! —
На все времена.
Сгораю дотла —
Африканское лето!
И черные ночи,
Черней «воронков»,
Все возят и возят
С доставкою в Лету,
Все реже визиты,
Все меньше звонков.
Никто не писал
Эти черные списки,
Какие там пули —
Не стоим чернил!
Уходят устало,
Легко, по-английски..
А может быть, завтра
И я — меж перил...
* * *
Статья 70, пункт 11 (прим.):
в Уголовном кодексе РСФСР тех лет — это призывы
к насильственному изменению конституционного строя
или к захвату власти в стране, т.е. к бунту, мятежу.
Ошарашен я законом —
Понимаю, не болван:
Будет в практику введен он,
Словно танки в Ереван.
И потянется этапом
За простейший анекдот,
Как когда-то мама с папой,
Наш безропотный народ.
Но не очень-то я трушу —
Понимаю, не кретин:
Если гласность и задушат —
Загремлю не я один.
В одиночку я не сяду —
Вместе, братцы, погорим
По статье 70-ой,
Пункт 11-й (прим.).
Коллективно мы покатим
На Лубянку, и потом...
Не пугайтесь, Бога ради!
Вся страна — родной наш дом.
Сколько разных управдомов
Отнесли мы под забор!..
Ну, а выгонят из дома —
Мы с собой потащим сор.
И пускай нас кроет матом
Злостный автор-аноним
Той статьи 70-ой,
Пункт 11-й (прим.).
Он известен, даже очень —
Этот почерк нам знаком,
И закон знаком нам очень.
Лишь одним я озабочен:
Вдруг уже сегодня ночью
ПРИМеняем станет он.
Руси неуходящей
Ни рожну до сих пор не научена —
Разве только холопства опричь —
Кем же только была ты ни мучена,
Сколь терпела ты разную дичь!
Шея жилиста, вервием тертая,
И знавала, и вызнает впредь
И чужое седалище твердое,
И родную крученую плеть.
И тайгою, и гиблою тундрою,
С топорьем, и с кайлом, и с серпом,
Не умом, а горбом многомудрая,
Сколь ты вывезла этим горбом!
Ты бывала и матерь, и мачеха,
Разоряя год от году дом.
Сколь разов ты была одурачена,
Сколь разов узнавала о том!
И при том, уж и в Бога не веруя,
Не изверилась в этой тщете.
Велико же твое многотерпие
К непробудной своей нищете!
И глупа же ты, видно, убогая,
Коли, вся до портков пропита,
Все же славишь дела свои многия
И все так же собою горда.
Все кичишься собою, посконною,
И, настроив молелен и бурс,
Все сидишь ты под этой иконою,
И, как Библию, чтишь «Краткий Курс...»!
* * *
Опустите шлагбаум! —
Чтобы мне не суметь улизнуть
Из Отчизны, где медными лбами,
Как локтями, пробит каждый путь,
Где любовь измеряется злобой,
Где святое сдают под залог...
Опустите шлагбаум! — и чтобы
Я его перепрыгнуть не смог.
Чтобы мне эту злую забаву
Отпевать до последнего дня —
Опустите проклятый шлагбаум
Для меня!
* * *
Если даже они не смогли,
Неужели я что-нибудь значу?
Я вторичен — а как же иначе,
Если первые все залегли?
Я не знаю, какие грехи
Нам припишет грядущее наше:
Заварившим подобную кашу
Я и сам бы не подал руки.
Ведь придется и нам отвечать
За трусливое наше похабство:
Беспробудного свинства и рабства
Несмываема эта печать...
Продирает кровавый понос,
И никак не подохнет кобыла,
И на пару с трубой Гавриила
Все скулит на углу чей-то пес.
И за этот, последний, аборт
Никогда не пребудет нам славы,
Если вновь хлынет яростной лавой
Обрыгавшийся правдой народ!
* * *
Нет, не спится мне —
Вновь овации,
Неподвластные девальвации.
Не кричится мне —
Выть устали мы
То за Родину, то за Сталина,
То за Лысого, то за Брежнева...
Черта лысого! —
Все по-прежнему.
Мне не пишется,
Сыт по горло я
Бесполезностью правды голыя.
И не дышится —
Все в дерьме кругом.
Я и сам теперь
Становлюсь дерьмом.
И горбачуся снова даром я:
Тексты новые — гимны старые!
Нет, не спится мне —
Вновь овации...
Сатисфакции!
Сатисфакции!!!
* * *
Не отвергая, не приемлю
Стократ распятого Христа:
Не Бог спасает эту Землю —
Ее спасает Красота.
А Вера — читанная повесть:
Мечом становятся Кресты...
А миром правит все же Совесть!
И зрю я с этой высоты,
Как на развалинах Эпохи
Взметнутся Спасом на Крови
Мои расхристанные Боги —
Свобода Мысли и Любви!
Здесь не балуют окриком: «Целься!»,
Не пугают командой: «Огонь!»
Здесь — отменная оптика Цейсса,
И сгоревшего пороха вонь.
Ты держи здесь востро свое ухо,
Чтоб на Бога потом не пенять:
Засандалят здесь «Стингером» в брюхо,
Если кто-то возьмется взлетать.
Да и прочим придется несладко,
Беспощаден негласный закон:
Если кто-то пойдет на посадку —
«Блоупайпами» влепят вдогон.
Здесь мужские суровые игры,
А до смерти — четыре шага:
Самым крупным армейским калибром
Продырявит тебя ДШК.
С чердака в притаившемся доме,
Если спину подставишь ему...
Здесь ты будь постоянно на стреме,
И всегда будь готов ко всему:
Будь готов уцелеть под обстрелом,
И погибнуть в одной из атак,
Будь готов к рукопашному делу,
Будь готов ко всему и всегда.
Будь готов моментально, без боли
Разлететься на сотни кусков,
Выходя, как на минное поле,
Под прицелы соседских глазков.
Записка Ильичу
Напрасно, об учении радея,
Апостолы срываются на крик:
Не будет воскрешения идеи —
Мертва твоя теория, старик!
И сколько ни кивай на катастрофы,
На культ, на искажение идей,
А Горки не становятся Голгофой,
И не похож на крест твой Мавзолей.
* * *
В удивительное время,
В удивительной стране,
Между этими и теми
Я стою спиной к стене,
Наблюдаючи с улыбкой,
Не способной слезы скрыть,
Как распиливают скрипку,
Чтобы трубку раскурить,
Чтобы снова — ногу в стремя,
И по-прежнему — вперед!..
Удивительное время!
Удивительный народ!
От него не отлученный,
Обречен его любить,
И на скрипке обреченной
Обречен я выводить
Эту простенькую тему
На единственной струне
В удивительное время,
В удивительной стране!
* * *
Дождей и гроз теперь навалом
В пустыне, что оставил вождь!..
А где ж ты, тучка, ночевала,
Когда земле был нужен дождь?
Возможно, что и в самом деле
В минувшем вашей нет вины.
Но, боже мой, как надоели
России славные сыны —
Из тех, что нынче возгордились
Тем, как любить умеют мать,
Лишь потому, что умудрились
К похоронам не опоздать!
Рожденным в 1958-ом
Мы появились не до срока,
Росли не в страхе, не во лжи,
А с верой в светлую дорогу,
В судьбу, в безоблачную жизнь.
Мы появились на рассвете,
Но слишком короток и хмур
Был день, и мы, почти что дети,
Ушли в густеющую тьму,
И в ней плутали поначалу,
И долго бились в тупиках,
Но выводила нас к причалу
Судьбы надежная рука.
Спасая раненную веру,
Под шепот моря и дождя
Мы нанимались на галеру,
Другого судна не найдя.
И долго медлили у трапа,
Летели камни из толпы,
А дождь соленый капал, капал
На окровавленные лбы...
Кренилась палуба покато,
И океан был так угрюм,
Что мы, как многие когда-то,
Спускались в корабельный трюм.
И пьяно плакали о вере,
И нас носило без рулей,
И шторм выбрасывал на берег
Обломки наших кораблей.
А мы, трезвеющие в меру,
Сгребали в кучи хлам и прах
И жгли оплаканную веру
На этих жертвенных кострах!
Но свет их жаркий был недолог,
Цена похмелья — тяжела:
И снова — ночь, и мрак, и холод,
И только пепел и зола...
Мы дотянули до рассвета.
Быть может, нас не отогреть,
Но мы так долго ждали лета,
Что глупо в марте умереть.
А если в нас еще осталось
Души прокуренной рванье,
То наша смертная усталость —
Всего лишь плата за нее.
* * *
Ах, как хотелось легко и красиво!
Как получилось бездарно и глупо...
Это сгорают лесные массивы,
Это под корень сады наши рубят.
Рушится наше роскошное здание,
И не помогут ни вера, ни знание,
Жертвы бывают лишь во искупление,
Жертвы не приняты — во избежание.
Полон алтарь моего поколения,
Но продолжается по мановению,
Под заклинания это заклание.
И воздвигают опять укрепления,
И укрепляют прогнившее здание...
Нету потерянного поколения! —
Есть одураченное население,
И — повторение, и повторение —
Матерь мучения
И пропадания.
Наш паровоз
Давным-давно весь мир живет
Одним законом общим,
И только мы который год
Свою тропинку топчем.
Который год уже летим,
Летим уже с откоса,
Другого нет у нас пути —
Вперед, за паровозом!
Пускай напрасен скорбный труд,
Но мы — страна героев:
Во глубине сибирских руд
В коммуну путь мы роем.
Ведь нас заверил Президент,
Что мы достигнем цели,
Ведь он сказал, что будет свет
В конце, в конце тоннеля.
Конечно, будет — в чем вопрос?
Да он уже маячит!
И лишь обидно мне до слез:
Ведь это светит паровоз,
На всех на нас летящий.
* * *
Смирись, мятежная душа,
Приемли все, как неизбежность:
И безнадежность мятежа,
И послушанья безмятежность.
И суету своих сует
Не наделяй вселенской болью,
Запомни: в мире счастья нет,
Но есть покой, покой и воля.
Уймись, поэт, не суесловь —
Пускай другие мечут бисер,
Не становись в толпу ослов,
И в круг свиней не становись.
* * *
Конопатятся струги,
Приближаются сроки...
Отболевшие руки,
Вам не выстругать строки.
Все добро мое выдул
Ветер в медные трубы,
Лишь ворованный титул —
Вензелями по срубу...
И, не выстрадав правду
На ступенях парадных,
Я сегодня и завтра —
В балаганах эстрадных.
Измельчаясь в афишах,
Обесценен, как рубль...
Никого не напишет
Неврубившийся Врубель.
Твердокаменно мертвый
В привокзальной витрине,
Я не буду четвертым
На рублевской картине.
Обветшавшей жилеткой
Бултыхается парус...
Вот и вызрелось лето,
Подосенилась старость.
* * *
Тихо скрипнут рессоры пролетки:
«Слышь-ка, барин, добавь пятачок...»
Монополия веры и водки
Засадила нас на облучок,
Где как будто бы кем-то мы правим,
Но при этом всегда за спиной
Восседает невидимый барин,
Как пожизненный наш рулевой.
А сегодня — пролетка пустая!
Отчего ж тогда мы, как вчера,
Все стоим, седока поджидая?
Кучера мы, по гроб кучера.
* * *
Бью рукою, как подранок,
По листу, как по стеклу,
Словно еду спозаранок
По хрустящему ледку.
Тридцать два моих апреля —
Как колода без тузов:
Я уже не слышу трелей,
И не слышу голосов.
Мне и холодно, и пусто,
Я опять в пути с утра,
Но уже не слышу хруста —
Только санный скрип пера.
Обрывается и тает
Недобитой птицы крик,
А на сердце наползает
Нерастаявший ледник.
Вопреки самой природе
Все крепчает этот лед,
И уже не происходит
Ничего который год.
Только что ж такая мука,
Если в сердце пустота?..
И опять кромсает руку
Край бумажного листа.
* * *
Разбросала по свету
Босяцкая банда
Соль земли, наилучших
России сынов.
Третий день, как я пропил
Кресты и кокарду,
Третий год я во власти
Кошмарнейших снов.
Как бездомный щенок,
По России тоскую.
Потерял я свой дом,
А другой не найду.
На замерзшие пальцы
В Париже дышу я,
И в Стамбуле от тифа
Мечусь я в бреду.
Позабыты походы,
Победы, погоны,
Мы не графы теперь,
Не князья.
Мы трясемся в пролетках,
В дешевых вагонах,
Топят честь офицера
В шампанском друзья.
И под френчем английским
Наган с одной пулей,
Очень скоро его я
к виску поднесу.
Мне мерещится Суздаль
В мечетях Стамбула,
И Россия мне снится
В Булонском лесу.
По прочтении К. Маркса
Прочитал эти умные книги я,
Но остался рассудок мой чист:
Коммунизм — это тоже религия!
Я — воинствующий атеист.
* * *
Мертвая улыбка,
Мертвые глаза,
И от крови липкая
На щеке роса,
В помертвевших пальцах —
Мертвый автомат.
Сколько можно пялиться
В небеса, солдат?
Может, ты у Бога
Хочешь что спросить,
Отчего, мол, дохлый,
Почему в грязи,
Почему безмолвен
Верный автомат,
И за что вдруг по лбу,
В чем ты виноват?
Был воякой бравым,
Здесь, в чужой стране,
Ты искал не славы —
Доллар подлинней.
Только пуля — дура,
А свинец — в цене,
Долларом — из дула,
Хлестко, по спине.
Чтоб награду дали,
Очень ты хотел —
Дырку для медали
Выстрел провертел.
Видел ты ночами,
Как в далекий штат,
К матери печальной
Прилетишь, солдат.
В цинковой рубашке
К ней сынок летит.
Старая монашка
Сына хоронит.
Слезы мочат рясу,
Льются на кровать —
Пушечное мясо
Засолила мать.
Похорон бесплатных
Медный звон утих,
Ребятишек ладных
Новый взвод в пути.
* * *
Мне ни славы не надо, ни почестей,
Мне намного милей лицедействовать.
Ничего мне иного не хочется —
Ни господского, ни плебейского,
Ничего мне иного не надобно,
Ни для печени, ни для желудка.
Умоляю главрежа жалобно:
«Поиграть! Ну, хотя бы минутку!»
И, застыв от восторга и ужаса,
Лицедействую и лицедействую.
Но придет, наконец, и обрушится,
Как звонок на последнее действие,
Этот день, когда тихо, без ругани
В окруженьи актеров, актрис,
В экипаже из досок неструганных
поеду на свой бенефис.
Сколько зрителей я привлеку!
А актеров я сколько задействую!
Только жаль, что нельзя — не смогу
Напоследок в гробу лицедействовать.
А ведь хочется, ах, как хочется —
Заявляю вполне ответственно —
Больше славы и больше почестей.
Все играть и играть. Лицедействовать.
* * *
Умолк давно походный барабан,
И наши сапоги снесли в утиль,
В руках у нас не фляга, а стакан,
И прошлое — легенда, а не быль.
И пыль однажды пройденных дорог
Давно уже осела за спиной,
Теперь наш самый главный марш-бросок
С приятелем — от дома до пивной.
Давно уже медали и кресты
В игру пустила наша детвора,
Но снятся нам порой еще мосты,
Которые за спинами горят.
Мы слышим вновь призывный звук трубы,
Рвет перепонки орудийный залп,
И снова тот, что слева был, убит,
А тот, что справа — струсил и упал.
И вновь торопим загнанных коней,
И снова мы почти что на войне...
С годами почему-то все трудней
Осознавать, что это — лишь во сне,
Что снова не сидеть нам на коне...
Но если ты пришел с войны — и рад,
И к новой не готовишься войне,
Какой же, к черту, ты тогда солдат!
Вы слышите: грохочет барабан,
И женщины глядят из-под руки,
И мы, отставив в сторону стакан,
Бежим и выкупаем сапоги.
* * *
Стало в зеркало страшно смотреть —
Я пугаюсь своей огромности,
От нее я боюсь умереть,
Потому что умру не от скромности.
Ведь во мне страшной силищи тьма,
Из меня она рвется наружу,
И такая в душе кутерьма,
Что души своей тоже я трушу.
В голове моей — бурный процесс,
В ней такие рождаются мысли,
Что боюсь, не попутал бы бес,
И стараюсь помедленней мыслить.
В сердце — снов золотых сума,
Огромадное просто богатство,
От него не сойти чтоб с ума,
Перестал я теперь высыпаться.
А еще я пугаюсь себя,
Коль в кого-то влюблен персонально —
Ведь кошмарные страсти кипят
В организме моем гениальном,
Да к тому же в сознанье моем
Зарождаются планы глобальные...
Я все больше боюсь с каждым днем
За его чистоту за кристальную.
Я боюсь быть огромным таким,
Я пугаюсь быть кем-то значительным,
Дольше умных живут дураки —
Этот факт для меня поучителен,
Потому я бегу от себя,
От своей непомерной огромности,
И живу не шумя, не грубя,
И не скоро умру, ой, не вскорости.
* * *
Грешить бездумно, непробудно...
А. Блок
Грешить бездумно, беспробудно,
Так, как никто до этих пор,
И просыпаться долго, трудно,
Осознавая свой позор.
И падать ниц, сдирать колени,
Моля пощады у людей
Под градом брошенных каменьев
И слов, весомее камней.
Шептать молитвы исступленно,
В грехах покаяться спешить,
И, наконец-то, быть прощенным!
Чтоб завтра сызнова грешить.
* * *
Опять нас погода не балует,
Третью неделю дожди,
И, как капитан на палубе,
Солнца все жди и жди.
Палатка промокшая парусом
Рвется под ветром тугим,
И небо свинцовое кажется
Промокшим насквозь и чужим.
А где-то в далеком городе
Квартиры сухие нас ждут,
Но мы не обреем бороды,
Пока нас вперед зовут
Леса, где еще не примята
Трава башмаком твоим,
Где бешено пахнет мятой,
И в сумерках тает дым.
А дождь все бормочет несвязно,
Как будто мертвецки пьян,
И нами давно рассказаны
Все сказки лесных полян.
И мы, не дождавшись погоды,
Закинув за плечи рюкзак,
Уходим на дни и годы
Тропою лесных бродяг.
* * *
Просто ехать, куда-то ехать,
Не считать торопливые дни,
Чтобы даже попутчик — помеха,
Чтобы ты и дорога — одни.
Просто ехать, куда-то ехать,
Но не мчаться куда-то, нет,
Хоть однажды чтоб было не к спеху,
Чтоб заботы не гнались вослед.
Просто ехать, куда-то ехать,
Воспаленные мысли тушить,
Чтобы столбик дорожный — как веха
Между жил и как буду жить.
Отдыхая от слез и от смеха,
Закрывая устало глаза,
Просто ехать. И, все ж, не приехав,
Злым галопом примчаться назад.
* * *
Лица, лица, лица, лица —
Монотонно, как припев,
Словно в окна бьются птицы,
От мороза ошалев.
Руки, руки, руки, руки —
Частоколами знакомств,
Как настойчивые стуки
В память, в сердце кулаком.
Взгляды, взгляды, взгляды, взгляды
В атакующем строю
Орды, полчища, отряды
В душу ломятся мою.
Растащило, расклевало,
Обложив меня в кольцо.
Я смотрю в окно устало —
Где же там мое лицо?
Ночь морозная уныла,
Гладь оконная темна,
И лицо мое застыло
В черной рамочке окна.
Странники
Покидают причал корабли —
Он придумал их для скитаний,
Было мало ему земли,
Человеку по имени Странник.
А когда не хватало морей,
Вновь по суше пускался в дорогу.
Ветер странствия, обогрей!
Что нам нужно? — Гитара да ноги.
Да поможет нам странствий Бог,
Да расставит он с нами вместе
Запятые новых дорог,
Многоточия новых песен.
Нам не скинуть бродяжьих оков,
Только новых навесить, разве,
Тянем лямки своих рюкзаков —
Мы твои бурлаки, Странствие!
Мы нелепо живем, невпопад,
Но от жизни такой не устали:
Ливень, зной, листопад, снегопад —
Интерьер наших вечных скитаний.
И уют городских квартир
Шум шагов наших не нарушит —
Ищут странствия впереди
Наши странствующие души.
Не прельщает иная судьба,
И не манят нас райские кущи,
Это странно — не видеть себя
В веренице куда-то бредущих
Вечных странников вечной Земли
В добровольном и вечном изгнанье,
Покидают причал корабли! —
Мы придумали их для скитаний.
На смерть В. С. Высоцкого
Он зашел к нам домой —
Кто? Откуда и чей?
С семиструнной сумой
На упрямом плече,
В красный угол прошел
И сорвал образа.
То ли врал хорошо,
То ли правду сказал,
Что пешком исходил
Все дома и дворы,
Что он души будил,
Те, что спят до поры,
Что он Бога принес,
Предлагал нам его!
Мы смеялись до слез —
Как он врет, каково!
Не проверишь теперь,
Мог ли свято так врать...
Нынче время потерь,
Нынче время утрат.
И ушел он от нас —
Может, Бога унес?
Свет лампадный погас,
Ярко вспыхнул вопрос:
Он все правду искал,
И сказал, что нашел —
Вдруг он правду сказал?
Или врал хорошо?
Проверяйте теперь,
Когда шаг его стих.
До прихода потерь
Мы не помним о них.
А нагрянет когда,
Словно вор из тюрьмы,
Ах, какая беда! —
Понимаем вдруг мы.
А какая вина —
Мы боимся понять.
Так налейте ж вина,
Чтоб стаканы поднять
За его упокой,
И за буйство его —
Не любил он покой,
Отвергал он его.
Мы судили тот пыл —
Что теперь вспоминать?
Только кем же он был,
Не пытались понять,
Окрестили шутом —
Все так звали, и ты,
Позабывши о том,
Что лишь только шуты
С королями на ты
И мудрей королей.
Так не лей же воды,
Лучше слезы пролей,
Лучше честно скажи,
Что он правду нашел,
Оторвал от души,
И принес, и пришел,
И врывался в дома,
И срывал образа:
«Да вы что, без ума?
Да разуйте ж глаза!
Разве ж это ваш Бог?!
Вы от Бога в бегах!» —
Материл он, как мог,
Нас, погрязших в грехах.
Нам, живущим без Бога,
Все твердил он о Нем!..
Так рыдай же, эпоха,
О пророке своем.
* * *
Заболит, заболит, заболит
Вдруг душа — ей в груди будет тесно.
Утоли, утоли, утоли
Эту боль, немудреная песня,
Расскажи, расскажи, расскажи —
Только быть откровенной попробуй —
Как он жил, расскажи, чем он жил?
Отчего так вскипала в нем злоба?
И расскажет, расскажет мне песня
О безумном его мятеже,
Потому что был тесен, так тесен
Этот мир его громкой душе.
Оттого он не мог жить иначе,
И не мог он себя не сжигать,
Освещая дорогу, а значит,
К нашим душам шагать и шагать.
И стучать, и стучать в чьи-то двери,
И входить в них в преддверье потерь,
И не верить, не верить, не верить,
Что закрыта последняя дверь.
Но опять — невпопад, бестолково —
Все гореть, и гореть, и гореть,
Чтобы пробовать снова и снова
Докричаться! Охрипнуть, но петь!
Уходить, уходить, уходить,
И уйти в половине второго,
На полслове и на полпути,
И отныне — ни строчки, ни слова.
Умолкать, умолкать, умолкать —
Отборолась душа, отборолась,
Дать отплакать, отпеть, закопать...
И запеть, наконец, в полный голос!
И врываться и в души, и в двери —
Наконец, наконец, наконец!
И я верю, я верю, я верю:
Не напрасно все было, певец!
Не напрасны кричащие строки,
Не напрасен и сам этот крик,
А была твоя песня короткой
Оттого, что ты шел напрямик.
* * *
Эта сила, эта сила,
Эта сила в нас сильна,
Но пока не проявила
Силу всю свою она.
Мы творили, мы дерзали,
Были святы и грешны,
А она все ожидала,
Наблюдая из души,
Как, постичь уже отчаясь
Жизни смысл и жизни цель,
Постепенно измельчаясь,
Прочно сели мы на мель.
Не пугала нас могила,
И любовь нас не спасла,
И вот тут-то эта сила
И схватила, повалила,
Покатила, понесла.
Эта сила нас швыряла
В закоулки бытия,
Все пытала, проверяла
На наличие нытья.
И топтала, и давила,
И, втащив на эшафот,
Нам доказывала сила,
Что не люди мы, а скот.
Эта сила нас носила
От стакана до петли,
Все пытала нашу силу,
А мы — вынесли, снесли.
Нас ломало, гнуло, било
И железом, и кнутом...
Пусть мы выжили насилу,
Но ведь выжили зато.
Не уроды, не калеки,
Доказали мы навек
Это право человека —
Называться Человек.
* * *
Восемь душ ко мне тянулось,
Восемь бед во мне сплелось,
Восемь гор мою сутулость
Увеличивать взялось,
Восемь душ меня молило —
Кто-то хором, кто-то врозь.
Словно в грудь и в спину — вилы,
Восемь дыр — и все насквозь.
Восемь лип; ко мне склонились,
Надо мной слились в одно...
То ли было, то ли снилось —
Разнесли мое окно,
Дверь души моей взломали
Восемь пар чужих сапог.
Восемь раз бежал — поймали,
А в девятый раз — не смог.
Восемь стен меня скрывали
Под замками восемь лет,
Но опять на помощь звали
Восемь рук и восемь бед.
Восемь душ молили снова,
И, взломав восьмой засов,
Снова я бежал по зову
Восьми близких голосов.
Но опять вонзались вилы!
Восемь раз не умереть,
Я в шестнадцать глаз не в силах
Одновременно смотреть,
Восемь рук меня задушат,
Восемь гор не скинуть с плеч,
Восемь взглядов режут душу —
Хоть осьмушку бы сберечь!
Не Христос я, той осьмушкой
Восемь душ не накормить,
Но иду я к этим душам,
Зная — так и надо жить.
Зная точно: уготован
Жребий тот же и сейчас —
Дважды буду четвертован,
И повешен восемь раз,
Зная, что не хватит силы
Восемь рук в одной держать —
Все равно — ложусь под вилы!
Кто-то должен ведь лежать...
* * *
Не за речкою, не за бугром
Запылала однажды калина,
И горела кровавым костром
Под надсадно курлычащим клином.
Этот клин улетал каждый год,
Но вертался домой непременно,
Точно зная, что здесь его ждет
Снизу лед, сверху лед — неизменно.
Не пробить его, не растопить,
Не спасти от морозов калину —
Новодевичьи слезы испить,
Прислоняя к Ваганькову спину.
Памяти В. М. Шукшина
Рука растерянно выводит
Свою последнюю строку:
«Братва, что с нами происходит?» —
Как будто ствол несет к виску.
А из-за острова на стрежень
Выходит Стенька на простор,
Челны волну донскую режут,
Неся на плаху, под топор.
Плавучей миною под носом
Плывет последняя строка,
И ставит горький знак вопроса
Недоуменная рука:
«Братва, что с нами происходит?
Покрыты лобные места
Сукном, а рядом, на заводе,
Куют не плаху — пьедестал!»
И рвется челн его на мине!
Разрывы — в стенку, кулаком:
«На лобном месте, посредине,
Задохся Стенька под сукном!»
И он, не выдержав, уходит.
А сколько их уже ушло...
Да, что-то с нами происходит.
А, может быть, произошло?
* * *
Ни туза в моей колоде,
Ну, а новой — не купить,
И плюю я в свой колодец —
Из него теперь не пить.
И плюю я против ветра,
Хоть утрись, хоть оботрись,
Мне вперед теперь — ни метра,
Хоть бодрись, хоть не бодрись.
Хочешь — плачь, а хочешь — смейся,
Все едино — не спастись,
Хоть башкой об стенку бейся,
Хоть греши и хоть постись,
Хоть мечись от стенки к стенке —
Кровь твоя не горяча,
Только пена, только пенки,
Ни врача, ни палача,
Ни врага, да и не друга —
Разбазарился до дна,
И походка не упруга,
И тропиночка одна:
То ли в спину нож — и точка,
То ли пулю — да в висок.
То, что жив пока — отсрочка,
Сеют часики песок.
Хочешь — плачь, а хочешь — скалься:
На тропинке, у межи,
Ты не пялься — между пальцев
Просевают твою жизнь.
И — дотоптана тропинка,
И — затоптана межа,
Ни кровинки, ни заминки,
Скинул, сгинул — и лежать.
Два подземных кубометра —
И не стол, и не кровать,
Ни колодца и ни ветра —
И не пить, и не плевать.
Ржавый памятник на ноги,
Чтобы ты сбежать не смог,
Да страхуясь, на дороги —
Да на каждую — замок.
И отраду, и ограду
Вкруг могилы, как флажки,
Чтоб не волком, чтоб не к стаду —
Пастухи и пастушки.
Ни привета, ни ответа...
Но забыли впопыхах —
Не отпели! Не отпетый,
Незаконченный пока.
Не об стенку, не у стенки,
Ни врача, ни палача,
Нет, не пена, нет, не пенки —
Кровь пока что горяча,
Новый вырою колодец,
Разыщу своих тузов —
Да отдайте же колоду,
Наконец, в конце концов!
А пойду я против ветра,
Буду пить и буду петь,
Что мне метры, кубометры,
Ваших сребреников медь,
Что мне премии, премьеры —
Не вяжи-ка, отвяжись,
Что мне слава и карьера,
Впереди похлеще — Жизнь!
* * *
Ставлю точку. И теперь — молчанье,
Мудро пренебрегшее речами.
Ставлю точку, чтоб в мое молчанье
Слова смысл вернулся изначальный.
Ставлю точку, чтобы запятые
Не дробили истины простые.
Ставлю точку, чтоб не запятые,
А вопросов рытвины крутые.
Ставлю точку, чтобы в новой строчке
Знак вопроса завершался точкой.
Ставлю точку, чтобы с новой строчки
Тишина. До холода. До точки.
Ставлю точку. Я — опять вначале.
Ставлю точку. И теперь — молчанье.
* * *
Построю кораблик бумажный, и летом
Уйду в кругосветку без виз и билетов,
Уйду на полгода, а может, на год,
И будет солить меня яростный норд,
И будет ласкать меня теплый зюйд-вест,
Когда этим летом с насиженных мест
Уйду в кругосветку без виз и билетов.
Скорее бы лето. Скорее бы лето!
Тогда я построю кораблик бумажный,
Командой на нем будет юнга отважный,
А юнгою этим себя я назначу,
Ведь я — капитан, так я всех одурачу:
Уйду в кругосветку один абсолютно,
Уйду на закате, при ветре попутном,
Уйду на полгода, и даже на год,
Пока не просолит насквозь меня норд,
Пока не залижет мне раны зюйд-вест,
Когда этим летом с насиженных мест
Уйду в кругосветку! Без виз, без билетов!
Скорее бы лето! Скорее бы лето...
* * *
А дни мои так пусты,
А дни мои так напрасны:
Нетронутые холсты,
Кончающиеся краски.
И в лужу мой день летит
Искуренной папиросой,
И хочется мне уйти
В море простым матросом.
А дни мои так пресны,
Им так не хватает перца,
И даже приход весны
Не радует больше сердце.
А дни мои так глупы
Своей суетой ненужной!
А я притворился слепым,
И морем назвал лужу.
* * *
Ах, ты, пьянь безвозвратная,
Полоумный артист!..
Голова, будто ватная —
То ли звон, то ли свист.
Ах ты, дурь самогонная!..
Я застыл, не дыша:
Подо мною, бездонная,
Распахнулась душа,
Пригласила, спокойная —
Только шаг мне шагнуть.
Ох, и яма помойная!
Ох, и весел мой путь!
Докатился, как видно, я
До последнего дня,
И похмелье постыдное
Подтолкнуло меня:
Только шаг! — И я делаю,
Засыпая навек.
Ах, крыло мое белое!..
Уходил человек...
Но, почти что убитого,
Разбудил-таки страх —
Видно, карта небитая
У меня на руках.
* * *
Фанфары — к черту, каждому — свое,
Гитара — о, натруженные струны! —
Пускай сегодня вспомнит и споет,
Как музыка рождалась эта трудно,
Как пальцы обдирали, чтобы свой,
Звук свой извлечь из той струны капризной,
Которою, как ниткою живой,
Мы намертво себя пришили к жизни.
Мы помним этот первый свой мотив,
Беспечный, упоительный и дерзкий,
И как, чужую ноту подхватив,
Он этой нотой оборвался резко.
И строй сломался, лопнула струна,
За ней другая — что там Паганини! —
Негромкие, родные имена,
И та струна — с узлом посередине.
Но снова обдирали об узлы
Уже не пальцы — души человечьи,
Чтоб звуки были яростны и злы,
А музыка была б в итоге вечной.
Да помнили б и души, и умы:
Ах, только б не единой ноты лживой!
Тогда в итоге, я клянусь, и мы
Не просто будем, нет — мы будем живы.
* * *
Как рассказать предельно искренне
Про сон, в котором я живу?
Как будто жизнь опала листьями,
И снег засыпал ту листву.
Какою песней заунывной
Тебе проплакать эту боль?
Как будто смыт я в море ливнем,
И разъедает рану соль!
Как объяснить, минуя сложность,
Всю пустоту своих потуг?
Как будто есть еще возможность
Вскочить опять на этот круг,
Как будто вновь меня закрутит,
Как прежде, этот маскарад,
Как будто что-то еще будет,
Как будто есть пути назад!
* * *
Срываю свой флаг белый
И вдоль эшелона бегу:
Возьмите меня в дело,
Я много еще могу,
Я молод душой и телом,
Мне рано трубить отбой,
Возьмите меня в дело,
Возьмите меня с собой!
Не слышат! — И я не замечен,
Колеса уже стучат,
И никнут мои плечи,
Ремень сползает с плеча.
Друзья, как умеют, лечат,
Твердят, мол, не вечер еще...
На что он мне, этот ваш вечер?!
Мой поезд уже ушел.
* * *
В небе вороны кружат,
В поле пахарь возится,
И болит моя душа,
И на волю просится,
Но толкнут меня штыки
Вдаль по полю ровному.
Слышишь, пахарь? — Помоги,
Брат единокровный мой,
Пособи мне убежать
От моих охранников!..
Под снежком лежит межа,
Как в тулупе рваненьком.
По меже пришел сюда,
И по ней — обратно же...
Бьется в избы к нам беда
По России-матушке!
И к заутрене звонят
Звонари испитые.
Ну, не выдайте ж меня,
Звонари, не выдайте!
Но гремят колокола,
Как на отпевание.
Загремели кандалы —
Вот и до свидания...
На колени! Оземь — лбом!
Помоги мне, Боже!
Но в ответ лишь «Бум!» да «Бом!»
Кто же? Кто же?? Кто же???
Затихает звон хмельной,
Не услышан Богом,
Кто — в острог, а кто — домой,
Всем своя дорога.
Вдоль по топтаной меже,
Вдаль по полю ровному...
Неужели ж, неужель
Зря она протоптана?!
Неужели ж вы беды
Не узрели вашей?!
Ну, тогда хотя бы ты
Помоги мне, стража:
Шашку — прочь! И — с плеч долой
Голова бедовая!
Вы — домой, и я — домой...
Не вернусь к вам снова я.
Зарастет моя межа —
Много время надо ли?..
В небе вороны кружат...
Им хватает падали.
* * *
Я должен, сколько ни живи,
За золото стихов
Платить купюрами любви
И мелочью грехов.
И это все бы — не беда,
Но как там ни крути,
Наступит день и час, когда —
Господь не приведи! —
Задушат все-таки долги,
И вскрытие найдет:
На сердце тяжкие грехи,
Под сердцем — мертвый плод.
* * *
Было время — и ноги несли меня в ночь
Одному мне известной тропою.
Гнал я страхи свои и сомнения прочь,
Упивался охотой и боем,
Бесшабашно под пули охотников лез!..
А теперь не полезу и в драку.
Испытал я на собственной шкуре процесс
Превращения волка в собаку.
* * *
Я давно дошел до точки —
Третий год, как был таков.
Написал всего две строчки,
Но — действительно стихов.
Остальные сунул в печку —
Заметались языки...
Две строки всего — про свечку,
Но какие две строки!
Я не издан, не читаем —
Не о том веду я речь:
Я собою почитаем
Вот за это вот — за печь.
Только что ж тогда подперло,
Что ж я мерзну у печи?..
Только лезвием по горлу
Непогашенной свечи.
* * *
Душа горит и плачет,
Как иволга в кустах.
Мне надо жить иначе,
А я живу не так.
А мне бы по-другому,
Мне б сызнова начать!
И тычусь бестолково
Я в двери по ночам.
В чужие чьи-то двери
Чужих больших домов,
А мне никто не верит,
Что я начать готов
Все сызнова, сначала,
Что хватит сил моих.
Мне грустно и печально,
Брожу я хмур и тих.
Меня под утро тащит
Извозчик на задках,
Душа уже не плачет,
Как иволга в кустах.
Душа уже затихла
И вскорости умрет,
И где-то тихо-тихо
Синичка пропоет,
Та самая синичка,
Что я держал в руках.
Ты, птичка-невеличка,
Велела жить мне так,
Чтоб не искать удачи,
Забыть про журавлей.
А надо жить иначе,
Жить надо веселей,
Шумя и фордыбача!
Но я все так же тих.
А иволга все плачет
И плачет — за двоих.
* * *
Нет, поэтами мы не рождались,
Не поэтому появились,
Просто правду найти пытались,
И о ней говорить учились.
Не кричали о нас газеты,
И журналы о нас молчали,
Но, подобно струне задетой,
Не способны мы были к молчанью.
И мы жили с мальчишеской верой
В то, что главная песня не спета,
Но однажды вставали к барьеру
С незаряженным пистолетом,
И, убитые, падали в пропасть,
И к вершинам душа возносилась,
И слова обретали громкость —
Мы поэтами становились.
Нас упрятать спешили в могилу,
Но землей не засыпать душу,
И слова обретали силу,
И слова начинали слушать,
И пытались подхватывать даже,
Но — срывались, ломались и бились:
Кто-то был начеку — а как же! —
Мы поэтами становились.
Нет, не спьяну мы лазили в петлю,
Загибались мы не от водки,
Просто кто-то не мог больше медлить
И спешил затыкать нам глотки,
Пока голос не стал еще твердым.
Мы невысказанным давились,
Разрывались сердца, аорты —
Мы поэтами становились.
Потому-то у нашего брата
Никогда до конца не спето:
Прежде жертвою стать надо,
А потом уж — российским поэтом.
* * *
Тяжело мне сейчас, други,
Вы простите меня, Христа ради,
Не тяните ко мне руки —
Не смогу я вам крепко пожать их,
Не пытайтесь меня слушать —
Бестолковы мои речи,
Наплевал я себе в душу —
Захлебнулся сам в своей желчи.
Не зовите меня к тризне —
Мне отныне ваш стол тесен,
Потерял я себя в жизни,
Не допел я своей песни.
Так не пойте ж, мои трубы,
Не рыдайте, мои флейты,
Веселитесь теперь, други,
Без меня, без меня пейте.
И не ждите моих приветов —
Я надолго умолк, надолго:
Из меня выползая к свету,
Обложили меня волки.
Позабудьте мое имя —
Я повою по-волчьи с волками:
Мне теперь по пути с ними,
А не с вами, друзья, не с вами.
Тяжело мне сейчас, други,
Вы простите меня, Христа ради.
Ухожу я от вас в муке,
Что себя не на вас тратил,
Что не щедро я жил — жадно,
Забывая о тех, кто сзади,
Забывая о тех, кто рядом,
Так простите же. И — прощайте.
* * *
И снова — тайная тревога,
На сердце — муть:
Как, почудачившись немного,
Не обмануть?
И, вместе с тем, опять надежда
На тот исход,
Когда срываются одежды
Лишь под восход,
Когда уста к устам примкнутся —
Не оторвать!
И лишь одно: ах, не проснуться б
И не вставать...
И так не хочется поверить:
Все — суета,
И что не тот уже теперь я,
И ты — не та...
* * *
Ну как же я рядом-то лягу,
Ну как захочу и смогу,
Когда изощряется Яго
В моем воспаленном мозгу?!
Ну как мне ласкать это тело,
Оставшись с тобою вдвоем,
Когда волком воет Отелло
В измученном сердце моем?!
Ну как мне на эти колени
С восторгом себя уложить,
Когда оскорбленный Каренин
Рыдает в потемках души?!
Ну как твоим прелестям броским
Поднять во мне бурю страстей,
Когда так и скалится Вронский
В улыбке холодной твоей?!
Ну как мне поверить, что с лоном
Твоим лишь один я знаком,
Когда так легко Дездемона
Теряет платок за платком?
Когда безрассудная Анна
Все чаще куда-то спешит,
Ну как тут я мавром не стану?!
И как я смогу не грешить?!
* * *
Сидишь, загадочней Джоконды,
На все костюмы заперта.
Изящней пасти анаконды
Овал накрашенного рта.
Тебе к лицу твоя помада,
Шанель размера номер пять...
Ты вся — как партия бильярда,
И я хочу тебя
Сыграть!
* * *
Вот и все.
Облетают рощи.
Тверже слог, да и мысли строже:
С тем, что любим, прощаться проще,
Ненавидимое — дороже.
Как уходят легко невесты,
И как долго нас терпят жены, —
Лишь бы рядом, пускай не вместе,
С этим проклятым и — прощенным.
Как мы дружбу храним все годы,
Но на вечность ее не мерьте —
О, как часто друзья уходят!
Лишь враги нам верны до смерти.
Можно жить без похвал и лести,
Но по горло потребна правда,
Даже если в ней злые вести,
Даже если она — отрава.
Вот и все, никуда не деться,
Только зубы плотнее стисни:
Тяжело расставаться с детством,
Но куда тяжелее — с жизнью.
* * *
То обрываясь, то взмывая,
Но возникая вновь и вновь,
Звучит мелодия живая,
Дразня пьянеющую кровь.
И появляются виденья,
И повисают миражи...
Ночные кухонные бденья,
Внезапных мыслей виражи,
Озноб мистических пророчеств,
Страстей трагических туман,
Листок, чернила, дата, росчерк,
И все — обман, обман, обман...
Приговор
Бесполезно спешить к самолету
Или прятать себя в поездах:
Все дороги ведут к эшафоту —
Я не высижу в задних рядах.
Я не вынесу эту потерю,
Эту память, бредущую вспять...
Как устал я за вашею дверью,
Словно вор, затаившись стоять!
Изнемог я ловить отголоски
Без меня исполняемых нот.
Пропустите меня на подмостки,
Я взойду, это — мой эшафот.
* * *
Не кружи надо мной, не кружи,
Я еще не уехал покуда,
У дымящейся этой межи
Я стою в ожидании чуда.
Мне б твой воздух лакать и лакать,
Только горек до слез его запах,
И плывут надо мной облака,
Словно белые флаги на запад.
Там, в немыслимой этой дали,
Я еще не однажды заплачу...
Утоли мою боль, утоли!
Без тебя ничего я не значу.
Я исчезну в испарину, в дым,
Ну, а если вернусь на излете —
На березах налетом седым,
По осенней листве позолотой.
Только ты не держи меня, нет —
Я не верю давно уже в чудо,
Но я верю в одну из примет,
И с тобою прощаться не буду.
Так не кличь, надо мною кружа
Я вернусь облаками с востока,
И прольется на землю душа,
И окупится эта дорога:
Колеею знакомой во ржи
По глубокому санному снегу —
Не держи ты меня, не держи —
Я уеду, уеду, уеду.
* * *
Ночь. Январь. Такая стужа,
Что господь не приведи.
Где там выглянуть наружу —
Страшно к двери подойти!..
Мука бдения ночного,
Этот сладостный оброк:
В круге пламени свечного
Мой прокуренный мирок.
Мрак кромешный, неизвестность.
И — надежда впереди.
До чего же сердцу тесно
В этой каменной груди!
Сколько нежности и боли
Нужно, все-таки, ему,
Чтобы выскользнуть на волю
И рассеять эту тьму!
И терпения какого,
Чтобы выстрадать в тиши
Пробуждение живого,
Прободение души.
* * *
Облетают с деревьев афиши,
Облетает листвой календарь,
Опускается занавес рыжий,
В опустевшую стылую даль.
Угасают березами свечи,
Мгла за окнами пахнет зимой...
Все же вечер, и все-таки — вечер,
И пора собираться домой.
Ты и сам уже нынче не очень,
Постарайся не видеть седин:
Одинокая женщина Осень
Гасит свечи своих именин.
За окном в позолоченной раме —
Бесприютная белая даль,
И душа облетает стихами,
Как судьбы отрывной календарь.
* * *
Закусив отболевшие губы,
Прижимаясь к холодной стене,
Услыхать, как заплакали трубы
Обо мне, обо мне...
Ты спала или только казалось?
А, быть может, ты даже звала?
Но легла между нами усталость,
Обняла, а потом увела
Через гулкие склепы вокзалов
На кресты придорожных столбов.
Только б ты от меня не устала,
Дай-то Бог, дай-то Бог!
* * *
Может быть, что это — слишком,
Но от правды не уйдешь:
Я влюбился, как мальчишка,
Пропадаю ни за грош!
Ты меня перебираешь,
Как гармонь на три лада,
То, как с мышкою, играешь,
То ласкаешь, как кота.
То, обняв, целуешь смело,
То отталкиваешь — злой!
И мечусь я очумело
Между небом и петлей:
То ликующие трубы,
То горючая слеза,
То карающие губы,
То зовущие глаза!
Я сгораю, обнимая
Тело жаркое твое,
И уже не понимаю,
Где тут правда, где — вранье,
Где ты заперта, где — настежь,
Где — играешь, где — живешь...
То к чему-то прижимаешь,
То куда-нибудь пошлешь.
Я иду, кусая губы:
Дело ясное — труба!
Головой склоняюсь к дубу,
И стоим мы, два дуба.
Впрочем, вряд ли есть причины
Для дальнейшего вранья.
Я влюбился, как мужчина!
Эта женщина — моя.
* * *
В легкой жажде происшествий
Мы болеем вновь и вновь
Легкой формой сумасшествий
Под названием любовь,
Согреваясь в одночасье,
Как в ненастье греет спирт,
Самой легкой формой счастья,
Называющейся флирт.
От него когда устанем,
Новый выберем недуг
В форме легких расставаний
С обостреньями разлук.
О свободе будем спорить,
И, конечно, победим...
Этой легкой форме горя
Имя ревности дадим.
Привыкая к укоризне
За поставленную цель,
Сляжем в легкой форме жизни
Под названием постель,
Наблудим, наколовертим,
И когда-нибудь умрем
Самой легкой формой смерти...
Как ее мы назовем?
* * *
Словно горлицу в горсти,
Я держу тебя в ладонях...
Ты прости меня, прости,
Бабья доля, бабья доля!
Впрочем, что я о пустом?
Надоело, надоело...
Ты прости. Ну, а потом —
Улетай, куда хотела.
И не жги мою ладонь —
Отпускаю, отпускаю...
Да прости ж ты, как в огонь
Письма старые бросают!
За «прости» мое прости!
Не за все, так хоть за это...
И лети себе, лети
В бабье лето, в бабье лето.
* * *
В этом мраке усталости,
Под порывами ветра,
Не хватает мне малости —
Хоть бы капельку света,
Ну, хотя бы огарочек —
Пусть он после потухнет.
Ну, хотя бы кухарочку
В непрокуренной кухне.
* * *
Снова гремлю я ключами
И убираю в сундук
Золото наших молчаний
И ожерелья разлук...
А поутру повторится:
В паузе двух наших лиц
Две перепуганных птицы
Спрячутся в чаще ресниц.
Таинство наших свиданий,
Чутко притихшая дверь,
И пустота ожиданий,
И ожиданье потерь...
Вновь, протрезвонив ключами,
Рыцарь безбожно скупой,
Перебираю ночами
Все наши встречи с тобой.
И тороплю, как расплату,
Золото нового дня,
Чтобы опять виновато
Сникнуть, молчанье храня...
* * *
Я устал ненавидеть,
Видит Бог, как устал!..
Пройден круг по орбите
От Креста до Христа.
И не зря, вероятно,
Все же Спас — на крови.
Только шаг... Но обратно,
Но обратно, к Любви!..
Через боль и обиду,
Весь седой, чуть живой,
Переломанный, битый,
Я вернулся домой.
Опоздал, может быть, и
Очень скоро помру,
НО
Я устал ненавидеть!
Я вернулся к Добру.
* * *
Ночь. Распахну окно,
Помолюсь желтоликому идолу,
И буду просить об одном —
Чтоб ты ничего не видела:
Ни черных, искусанных губ,
Молитвой уродливо сломанных,
Ни слез, убежавших к виску,
Ни глаз, к небесам прикованных.
Не дай тебе видеть Бог,
Желтеющий с черного купола,
Что я хороню любовь —
Как жрец забивает буйвола.
Триптих
* * *
Я любил вас большое количество,
И любить буду много лет.
Слышишь, Женщина, Ваше Величество? —
Я твой вечный придворный поэт.
* * *
Если женщина рядом, не в силах я
Устоять, не влюбившись истинно,
И шепчу каждой встречной: «Милая,
Незабвенная! Но — не единственная».
* * *
Я молю тебя — слышишь, Боже?
Иль молитва моя не слышна? —
Чтобы каждая женщина по уши
Была бы в меня влюблена.
* * *
Порой в ночи, когда устану
Терзать бессонницей постель,
Как будто в молодости, встану
В окне лицом к Вселенной всей.
И вновь как будто бы о славе,
Но не о ней мечтаю я:
Хотя б царапину оставить
На пыльной тверди Бытия.
* * *
Мы угрюмо живем, невпопад:
И не в лад, и не в такт, и не в ногу.
Листопад...
Снегопад...
Камнепад...
Грехопадшие пасынки Бога,
Мы нелепо приходим к Нему,
Когда Он уже, в общем, не нужен
Никому...
И бредем мы во тьму,
Как лакеи, проспавшие ужин.
* * *
Я уйду на взлете, как с трамплина,
В черную неведомую высь,
Где исчезли с криком лебединым
Те, что чуть пораньше поднялись.
Я уйду и с песней, и с улыбкой —
Будет так! Я больше не боюсь
Стать еще одной твоею скрипкой,
В поднебесье тающая Русь...
* * *
Не зарыдает обо мне
Золотоглавая Россия,
Когда на белом скакуне
В ее столицу, как мессия,
Не въеду я, чтоб умереть... —
Да нет! — Погибнуть за державу!..
.........
В России смерть — давно не смерть,
Да и талант — давно не слава.
* * *
Бреду во тьму, крича в пустой октябрь,
Что отдал бы полжизни за полдня
Беседы с Ним — о тщетности хотя б
Бесед... О, если б слышал Он меня!
О, если б только вышел на дорогу —
Хотя бы для того, чтоб попенять, —
О, как бы жил тогда я, ей же Богу!..
Конечно, если б смог Его понять...
* * *
Поисписав, поисчеркав
Тетрадь судьбы до половины,
Вдруг понимаю: был неправ
Строкой почти что ни единой.
И начинаю впопыхах
Опять с пролога, издалече,
Как будто все — еще не прах,
Когда пора уже о вечном...
* * *
Пишу стихи, и выгораю снова
То боговым, то дьявольским огнем...
Я верую: вначале было слово,
А значит, все и кончится на нем.
Когда-нибудь и я от слов устану,
Молчание — последний наш причал...
Но я пишу. И верую, что стану
В конце концов началом всех начал!
* * *
Полузабыто, полуистерто,
Но так и стелется, как дым:
«Страшнее дьявола и черта
Святой, уставший быть святым».
Страшней разлук и ожиданий
Тоска ежевечерних встреч,
Когда чадит огонь желаний
И тщится сломанное сжечь...
* * *
Все обыденно просто,
Зря вы: «Кто виноват?»
Есть особое свойство
У трагических дат.
Как посты и молитвы
И как Аничков мост,
Каноничны орбиты
Упадающих звезд.
* * *
Я мечтаю свернуть себе шею,
Восходя на какой-нибудь пик.
Я к финалу иду и пьянею
Оттого, что иду напрямик.
Надоело мне шляться в долине,
А в горах и убиться не жаль.
Потому я и лезу к вершине,
Обретая свою вертикаль.
* * *
Свеча моих бдений ночных,
Ты навечно потушена,
Я так и останусь неиздан,
Молчанье храня.
Пусть лучше на этой бумаге
Печатают Пушкина —
Обидно, конечно,
Но пишет он лучше меня.
Размышлизмы
* * *
О, да! Я ухожу... Душа в последнем всхлипе
Исторгнет из себя последние стихи.
Но нет! Я не спешу, и с тщанием великим
Вершу невторопях последние грехи.
* * *
Роняю, как панты, плаксивые строки,
Лакаю прозрений похмельный рассол,
А в форточку скалится месяц двурогий,
Такой же, как я, одинокий козел.
* * *
А жизнь воистину проста
И безыскусна:
Живем мы даже не с листа,
А просто — устно.
* * *
Дано мне было распознать,
Чтоб в равной мере смог познать я
Уединенья благодать
И одиночества проклятье.
* * *
Я жив! — Еще Надежда не погибла.
Я — жив: еще Любовь не умерла!
Вот только Вера морду в кровь разбила,
Да Молодость за водкою ушла...
* * *
Ты сойдешь к моему изголовью,
Вся в сиянии белых одежд,
Чтобы вылечить — нет, не любовью
Обещанием новых надежд.
* * *
И. Б.
Больше камень в тебя я не брошу,
И обида меня не заест:
Ты — моя непосильная ноша,
Я — тобою оставленный крест.
* * *
Пробегая мимо ненароком,
Загляни, как будто невзначай:
Посидим, потреплемся немного,
И попьем душистый крепкий чай.
* * *
Руку! Хоть кто-нибудь — руку!
Лампу! — Не видно ни зги.
Снова — наощупь, по звуку...
Мрак. Тишина. Ни руки.
* * *
Нет, не тебя — о, богиня! О, женщина!-
Славлю сегодня с утра:
Слава Адаму, не пожалевшему
Плоти своея — ребра!
* * *
На продувных семи ветрах
Иду во тьму, соря тузами,
Бессильный бог,
Восставший раб,
Сумы пустеющей хозяин.