Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Геннадий Андреевич Немчинов
Одесский дворик
Рассказ
(Сочинения в трех томах, издательство "Чудо" г. Тверь, 2005)
Инна Важина, как всегда, выходила во дворик первой - она просыпалась раньше всех. Инна была самая заметная молодая женщина, этого дворика: высокая, гибко-стройная, светловолосая. Все в ней было упруго, подчеркнуто - но без острых углов. Природа, наверное, решилась наконец создать совершенство.
В этом дворике Инну Важину считали дурочкой. Во-первых, она уже два раза была замужем, и оба раза неудачно. Во-вторых, работала секретарем-машинисткой, хотя закончила институт. И в-третьих - это видно по разговору, как объясняла Циля Вайсблай. Инна всегда радовалась, в любую погоду. Посмотрит на небо - солнце там или сыплет дождь, тряхнет золотыми волосами и скажет:
- Чудесная прэлесть.
Инна была неотделима от этого старого дворика - здесь она родилась, здесь выросла, сюда приводила обоих своих мужей - и все так к ней привыкли, что дворик без Инны был бы уже не тот.
Раз в год Инна уезжала в отпуск, куда-то под Киев. Во дворике вдруг становилось пусто и скучно. И это сразу чувствовали все. Никто уже не говорил чуть нараспев "чудесная прэлесть", не вставал раньше всех, не смеялся так беспечно и звонко. Особенно чувствовали отсутствие Инны подростки и молодые ребята: она любила с ними постоять, поболтать, иногда выкуривала сигарету с теми, кто постарше. А самое главное, чего, может быть, не понимали и они сами, - от Инны исходил тот свет красоты, который в юности чувствуется так остро. У ребят без Инны даже глаза как-то тускнели, они забывали, что иногда вместе со взрослыми посмеивались над ней.
Циля Вайсблай скучала, пожалуй, больше всех. Стоило Инне уехать, как Циля тотчас забывала о своих насмешках над ней. Жила она совсем одиноко, и только Инна забегала к ней по вечерам. Остальным обитателям дворика было не до Цили - у каждого свои заботы. А если кто и заходил попозже, когда дворик растворялся в темноте, так это только дворовые юнцы - стрельнуть сигарету: Циля покуривала, и их, случалось, угощала. У этих дворовых юнцов было даже что-то вроде своего пароля:
-Куда идешь?
-Иду прямо к Циле.
Все уже знали, когда Инна должна приехать из своего отпуска. Словно бы против своей воли маленький дворик веселел. Циля покупала у лоточниц фрукты, а на соседней Греческой площади - цветы.
Только и слышалось:
- Инночка.,. Инночка... Инночка...
И вот уже по утрам опять звучал веселый, чуть томный голос Инны Важиной: "Чудесная прэлесть".
- Чудесная прэлесть, - говорила она, стоя под старой шелковицей, росшей в самом центре дворика, поглаживая ее грубый черный ствол.
Весь дворик завтракал на воле - столики выносились еще ранней весной, да так и стояли почти до ноября. Во дворике росли орех, два платана, стройный молодой пирамидальный тополек, каштаны, вился хмель. В воздухе стоял нежный, чуть душноватый, даже в свежие утра, запах. С улицы совсем не угадывалась эта одноэтажная дворовая жизнь. Там стоял большой желтый дом в шесть этажей, и вряд ли прохожие могли предполагать, что стоит пройти метров десять в глубину узкого темного прохода, свернуть налево, чтобы увидеть этот потайной дворик, каких так много в Одессе. Бог весть когда появились эти одноэтажные пристройки к главному дому, однако заселены они были густо. Здесь все знали друг друга - жизнь проходила на виду.
В этом же дворике в двух крохотных комнатках, которые он сделал из одной, жил Валера Синицкий. Сейчас, пожалуй, его уже трудно было назвать Валерой незнакомому человеку: это был основательный, с широким, редко хорошо выбритым лицом мужчина лет тридцати шести. Но на дворике он для всех был Валера. Валера вечно спешил, времени ему никогда не хватало, но он уже с этим примирился и никому не жаловался. И только иногда срывался вдруг, когда уж очень подхлестывала его жизнь.
Валера работал дрессировщиком в зоопарке - на его попечении были львы. О профессии его можно было догадаться по фотографиям, развешанным у Валерия дома, где были изображены он и его питомцы. Пожалуй, только на этих фотографиях у него было уверенно-спокойное лицо.
Вторая профессия Валеры - пианист. Видимо, пианистом он был хорошим, потому что Артур Айдинян в свои приезды в Одессу всегда просил его аккомпанировать себе на концертах.
И, наконец, у Валеры была собственная парусная яхта, которая стояла у известного всем яхтсменам Одессы теплохода "Экватор". С яхтой он любил возиться не меньше, чем со своими львами. Но это было еще не так страшно - Валера привык метаться между зоопарком, яхтой и пианино. Однако подлинным для него бедствием, как считал весь дворик, были друзья. Они приезжали к нему когда угодно - из Кишинева, Киева, даже из Москвы, привозя подчас своих собственных, не известных Валере друзей.
- Опять у Синицкого табор... - говорили во дворике, когда Валера вытаскивал на улицу и ставил под орехом раскладушку: это значило, что вся квартира уже забита.
Но сам Валера гостям был откровенно рад. Не то чтобы он расплывался в счастливой улыбке, просто он делал все, что мог, для них: ходил с ними в море на своей яхте, водил знакомить со своими питомцами в зоопарк; хватало его и на то, чтобы никого не разбудить, шел на кухню и жарил картошку, готовил салат, накрывал на улице столик. Видно было, что делал он это не по какому-то внутреннему принуждению, а, как говорится, по душе.
Пожалуй, из всего дворика не осуждала Валеру только одна Инна Важина. Не говоря уж о ее характере, для этого были свои причины... Когда-то, лет пятнадцать назад, Инна и Валера недолго дружили. Валера-то был в нее влюблен со школьных лет, с седьмого класса, но где красавице Инне было замечать его любовь: поклонников ей всегда хватало... И все-таки был такой момент, когда и ее вдруг потянуло к нему - словно через силу. Правда, это скоро прошло: один моряк, ее будущий первый муж, сделал ей предложение. И она тут же, без особых раздумий, вышла замуж.
Морячок этот, кажется, был парнем неплохим - первый год семейной жизни он обожал Инну, телеграммы во время плаваний ей так и летели стаей на старый дворик. А всего прожили они три года. Что там у них произошло - бог весть, только морячок вдруг исчез и больше не появлялся.
Два года Инна жила одна, она стала даже веселее. Но эта ее веселость странным образом уживалась с грустной задумчивостью, которой прежде она и сама не знала. Инна редко куда ходила: или сидела у телевизора, или была во дворике. Во дворике она медленно гуляла у шелковицы - трогала ее кору, гладила ствол, поднимала голову, всматриваясь в поредевшую от старости крону. Как-то она увидела Валеру, возвращавшегося домой, и, словно бы между прочим, незначащим тоном спросила, кивнув на шелковицу:
- Помнишь, после десятого класса мы с тобой тут ночь просидели? А?.. - и тихонько пошла дальше по дворику.
Валера долго стоял и смотрел ей вслед.
Второй муж Инны, тоже моряк, прожил во дворике так немного, что его никто как следует и рассмотреть не успел. Он стал в жизни Инны каким-то кратким и непонятным никому эпизодом. Циля Вайсблай пыталась расспрашивать Инну о нем, но ничего не добилась.
- Так... хороший человек, но мы с ним разные люди... - улыбаясь говорила Инна и больше ничего не добавляла.
- Инночка, да ты бы в театр, на танцы сходила!.. - охала Циля. - Да ведь на руках бы тебя кто-нибудь унес с этого двора!
- Не люблю я танцы, Цецилия Соломоновна, - отвечала Инна. - А жить я хочу здесь.
Однажды вечером Инна гуляла во дворике. Душистый легкий воздух над домами клубился, когда с моря доходил слабый ветер. Инне казалось, что весь город пропах тонким, чуть горьковатым запахом старой коры, исходящим от шелковицы. Уже подступала осень. В такие еще летние, теплые, но уже потерявшие нежную ясность дни Инне всегда было грустно. Никаких отчетливых мыслей не было, просто томилась душа, прощалась с еще одним летом, которое чем-то обмануло, не оправдало смутных надежд. Эта смутная грусть была, казалось в самом воздухе, в дыхании, в звуке шагов, в запахе старой шелковицы. Сердце стучало тоже приглушенно, словно стремясь скрыть непонятную растерянность от самого себя.
Вот, совсем недавно, бегала по двору девочка-школьница, потом проходила, взрослея и чисто утверждая свою юную жизнь, девушка... И вот уже так много всего позади. И непонятно, как это произошло: почему годы ускорили свой бег, - раньше они вмещали гораздо больше событий, красок, людей...
Почему жизнь не может двигаться помедленнее, а душа быть такой же чутко-внимательной, как в детстве? Ах, сладка и горька эта печаль взросления!
Никогда и никто не подумал бы, что Инну Важину тревожат какие-то серьезные думы и сожаления. Все привыкли видеть ее веселой, ждать от нее привычных слов и приветливой улыбки, которая их сопровождает.
Разве только Валера Синицкий что-то видел и понимал. Но он давно не говорил с Инной: мешала старая обида.
Когда уже почти стемнело и крона шелковицы еле угадывалась, возвышаясь над двориком бесформенно-смутной тенью, Инна увидела возвращавшегося домой Валеру. Кажется, он был немного навеселе, потому что не пошел прямо домой, а свернул к Инне: они уже давно не говорили и не стремились к встречам.
- Гуляешь все?- спросил Валера, остановившись в двух шагах. - Чудесная прэлесть, правда?
Инна молчала. По тону Валеры она поняла, что он сейчас может ее обидеть.
- Не скучаешь одна-то? Женихов нет? - вдруг спросил он сорвавшимся, не своим голосом. Что-то хрипловато-больное послышалось в нем, уже не злое, а смирившееся.
Инна опять промолчала. Только руки ее быстрым движением вцепились в нижний сук шелковицы, к которому был прикреплен маленький гамачок соседского мальчонки.
- Послушай, ты меня не тревожь... - произнесла она после долгого молчания почти с мольбой. - У меня давно сердце не на месте. Что-то я и тебе хочу сказать...
Валеру поразили не слова, а то прорвавшееся живое чувство, которое было заключено в них. Он никогда еще не слышал, чтобы Инна так говорила.
- Ты что?.. - спросил он испуганно... - Случилось что- нибудь?
- Сон мне приснился...
- А, сон... - протянул насмешливо Валера и облегченно вздохнул.
- Ты послушай... Приснилось мне, что я.вышла из своей квартиры и попала в какой-то тупик - ни обратной дороги не найду, ни вперед двинуться. Туда, сюда бегу, дворик наш где-то рядом, совсем близко - а найти не могу. И такая тут смертная тоска, такой ужас... Понимаешь? Кажется, все бы отдала, чтобы у нашей шелковицы оказаться, ничего больше не нужно... И тут слышу твой голос: "Инна, Инна!.." Ты вот так же тогда говорил - ну, когда мы встречались, помнишь?
Инна замолчала, потрясенный Валера тоже молчал. Показалось ему или нет, только он расслышал слабый всхлип в темноте.
- И я пошла на голос, и вышла прямо сюда, где сейчас стою. Никогда лучше мне не было, знаешь. Долго потом, как проснулась, лежала и думала. О тебе думала... Ты меня прости. За все прости.
- Инночка... Инночка... - слабо, растерянно бормотал Валера, держа ее руки.
- Ты иди домой, иди, Валера. Я одна здесь побуду.
Валера собрался с силами, глубоко вздохнул и сказал:
- Инночка... Если бы ты захотела... если бы только сказала...
- Валера, Валера!.. - почти в полный голос выкрикнула Инна, голос ее оборвался. Завтра, завтра! Приходи сюда завтра в это же время. А сейчас я одна...
Валера отпустил ее руки и тихо отошел. Оставшись одна, Инна обхватила корявый, жесткий ствол шелковицы, почувствовала горьковато-сухой запах ее коры - и замерла, почти не дыша.
1975
Связаться с программистом сайта.
