На этом свой рассказ номад закончив, отметил с мимолетным удивленьем, что слушателей стало вдвое больше. Меж тем среди ветвей рассвет забрезжил.
- Еще погожий день Тагимасадом, подаренный нам с вами катиары. Так обратим себе на пользу эту милость, чтоб не испытывать в дальнейшем сожалений. Коварный сон мне смеживает веки. И нужен отдых, чтоб вернулись силы. Поскольку обещанье я исполнил, то дело остается за Старейшим.
- Тебя в шатре давно уже ждет ложе, услужливый меот меняет камни, нагретые на бронзовой жаровне. Рабыни если только пожелаешь, водою ключевой тебя омоют. Настолько ты велик, что во всем стане одежды не сыскали тебе впору. Твоя же, как я вижу, прохудилась и требует немедленной починки. Оставь ее у входа и сколотки почтут за честь заделать эти дыры.
- Благодарю тебя Старейший, удаляюсь.
Тем временем наряженные ночью охотники отправились за дичью. А лагерь между этим просыпался и к жизни возвращался постепенно. А те, кто был с номадом этой ночью, и время коротал в бессонном бденье, последовали мудрому совету: закутываясь плотно в покрывала, спеша, чтоб ложе их не остывало, ложились вместо тех, кто просыпался.
Лес был окутан клубами тумана, которые пронзали словно стрелы столбы живительного света, согревая, расписанную изморозью землю. Сильней запахло прелою листвою. Лес наполнялся шумом и движеньем. Рождались в недоступных кронах трели. Невидимые птицы оглашали холодный воздух утра, голосами по-своему приветствуя рожденье из девственного лона горизонта владыки ослепительного диска, Царя небес, божественного зрака Всевидящего ока Справедливых.
Под натиском неведомых животных идущих напролом через чащобы в глуши непроходимых буреломов ломались с треском сучья или ветви. Невнятный тихий шорох листопада все остальные звуки леса заглушает. А бесконечно высоко в небесной сини тоску свою два клина изливают.
Охотники, ушедшие столь рано, что солнце еще даже не поднялось над кромкой нависающего леса, стремились отойти как можно дальше. От лагеря дымившего кострами, животные испуганно бежали. И ждать теперь что прямо возле стана удача улыбнется катиарам, конечно было слишком неразумно. Поэтому они забрались в чащи такие, где местами даже пеший, с трудом бы смог пройти не то, что конный. Поэтому кочевники, оставив, коней своих привязанных к деревьям отправились в глубь леса за добычей по толстому ковру опавших листьев. Один из катиаров следопытов на землю опустился на колени. Он взял помет оставленный животным, прошедшим здесь совсем еще недавно.
- Та тварь, что тут кормилась этим утром, определенно была зверем травоядным. Оставленные всюду клочья шерсти не походили на окраску волка, рыси и, судя по всему их, было стадо: один самец и пятеро подростков. Поодаль есть следы поменьше - самок и рядом с ними нескольких младенцев. Своими острыми копытами телята оставили отметины не толще древка копья, а запах испражнений свидетельствуют: два еще молочных
По глубине следов самца (почти три пальца, при том при всем, что почва сыровата) кочевник сделал вывод, что он весит, никак не меньше лошади, а может, и больше, потому что отпечаток ноги его был несколько пошире, чем свежий след от конского копыта, пусть даже был на лошади наездник.
Едва заметную тропу, которой стадо прошло в лесной глуши пересекало три странных борозды: где их начало, а также кто их вырыл здесь неясно. Скорей всего какие-нибудь звери, наверняка довольно крупные в размерах. На всем пути движения из чащи белеют свежесломанные ветви.
Увидев, что леса, кишели дичью, сколоты-катиары ободрились. Они тот час распались на две группы и псов своих направили по следу. Те (благо, что он был довольно свежим) носов своих к земле не опускали. Безмолвные стремительные тени, умчались, словно пущенные стрелы. И вскоре возвестили громким лаем, что зверь кто бы он ни был ими найден.
***
Та сотня молодежи катиаров, которую Старейшина направил, вернее этой ночью собирался послать узнать, что им сулит на запад дорога через девственные чащи, покинула с утра пределы стана под одобрительные возгласы не спавших. Отправились на север и на запад. Оставшиеся явно понимали, что от того, какие будут вести, от этих двух отрядов катиаров зависела судьба родов в дальнейшем.
Стегнув дорогу черными бичами, сколоты, затянули "Возвращенье", напутственное древнее заклятье, звучавшее размеренно как песня:
"Идите и обратно возвращайтесь
И вести присылайте о победе
Спешите уходящие за славой:
Отныне наступает ваше время!
Голов своих нигде не преклоняйте
Пока не завоюете те земли
Которые простерлись перед вами!
Поставьте все народы на колени!
Вперед ступайте властелины мира!
И пусть один ваш вид повергнет в трепет
И гонит трусов в каменные норы
Идите и добудьте себе славы!
И сделайте рабами недостойных
Смотреть на это небо эти звезды!"
Напутствуя горящих нетерпеньем, сколоты сами воодушевлялись и громко выражали сожаленье о том, что их Старейшина не выбрал, лишив такой возможности добиться в сражениях с неведомыми славы. Их возбужденное сознанье рисовало, то битвы в стане грозных великанов, то схватки с легионами животных невероятнейших размеров и окраски.
Старейшина, разбуженный их криком, велел: "Скорее, - Лису, - отправляйся! Еще немного мне придется силой заставить многих в лагере остаться"!
Лис поднял руку вверх и катиары отобранные волею Старейших рванулись прямо к лесу, завывая, коней своих хлестая что есть силы. Само собою как-то получилось, что лава перестроилась в колонну: в подобной тесноте, в которой мчались, иначе было ехать невозможно.
Они довольно скоро удалились настолько, что уже не различали, как сизые дымы костров их стана тянулись к небу синими столбами. За пестрой мешаниной ярких красок, разбрызганными отблесками света, казалось, будто движется не всадник, а все, что есть вокруг него в движенье. Разбрасывая комья жирной грязи лесною глушью прочь от Борисфена, кочевники стремительно умчались нимало, не заботясь о том следе, который за собой могли оставить сто лошадей нагруженных поклажей (ведь вьючных в этот раз они не брали, чтобы себя не ограничивать в движенье).
Собою катиары представляли вполне самостоятельную силу. Могли вступить в открытое сраженье и даже попытаться взять осадой какое-нибудь встречное селенье. Хотя надежды встретить в этой чаще достойную добычу было мало: за целый день езды по глухомани им совершенно ничего не попадалось, что было бы хотя бы отдаленно похоже на людское поселенье или на бывшее жилище и стоянку.
И хотя к ночи катиары собирались добраться до открытого пространства, где лес был реже, и воняло гарью (по слову тех, кто был там еще раньше), вокруг, когда уже почти стемнело в стене стволов древесной колоннады, которая все ближе подступала, смыкаясь впереди и за спиною, не видно ни малейшего просвета.
Поняв, что совершенно заблудились и потеряли верную дорогу, решили, наконец, остановиться.
Набрав на ощупь листьев, что посуше, что было в непроглядной тьме труднее, чем отыскать глоток воды среди пустыни, однако холод их усилия удвоил. Ударами кремней набили искры, раздули едва тлеющее пламя, подбрасывая ветви, разложили один костер большой и два поменьше. Еще ветвей набрали, груды листьев и новые костры замкнули кругом. Коней свели стреноженных поближе: недалеко после заката выла стая. И судя по тому, как изливали голодную тоску на звезды волки, их животы уже изрядно подтянулись, о чем они весь лес оповещали.
Какие-то неведомые твари во тьме кричали, ухали, вопили, а может, это даже были духи. В любом краю особенные силы. И чтобы их умилостивить жертва, уже была принесена: вне круга сколоты, окропили кровью камень, подстреленного ими утром зверя. От кончика хвоста до носа локоть. Мех красновато-золотистого отлива. На лапах когти есть, но небольшие, и сам он в двух ладонях уместится.
Лис выделил сколотов по десятку за раз стоять, поддерживая пламя. Глаза не сводить всю ночь с громады леса: "Все что угодно может приключиться".
Еще поговорив с проводниками, условились, едва наступит утро, они по следу выедут обратно, разыщут все зарубки и приметы и выведут их всех из этой чащи, в которой потерялись словно дети, а если нет, он знает путь в долину, откуда не придется возвращаться.
Сколоты, между тем поджарив мясо, которое везли весь день с собою, подсев к огню устроились удобней, пустив по кругу, пять мехов с кумысом. И начали хвалиться кто: как в прошлом один сражался с сотнею, иные болтали о любовных похожденьях, ни мало не смущаясь тем, что с ними могли сидеть мужья, все - молодые, в крови огонь, пылающие угли. Рассказывали случай на охоте когда один сколот из рода Волка, зарвавшись, отделился от погони и сразу оказался с глазу на глаз с оскалившимся загнанным собратом. Тотему рода голыми руками он пасть порвал, поранив только пальцы. И вот как был Старейшиной наказан: поскольку волк тот самкой оказался семье волков стал матерью кормящей. Уж мы тогда над ним и потешались.
Сон смежил веки даже самых бойких и катиары постепенно засыпали.
На черном небе высыпали звезды.
Глава 22
Как ни значительны бы были перемены и как бы ни были их следствия ужасны, в людской душе всегда найдутся силы, что снова побуждают возрождаться. Охваченные пламенем селенья, со временем опять приобретают цветущий вид и нивы колосятся там, где еще недавно шли сраженья. Смятение сменяется затишьем, и воин занимается торговлей, пасет стада, возделывает земли, растит детей и думает о жизни, которая является, по сути одним из величайших чудес света. Ни города, ни алтари, ни пирамиды ничто так не достойно восхищенья, как женщина, кормящая ребенка. Завоеватели и "правящие миром", "повелевающие" судьбами народов должны стать перед нею на колени, ибо в рождении и смерти все мы равны. Хоть зачастую складываются жизни по-разному, тот, кто во всем равняется на лучших и взращивает в сердце добродетель, скорей пожнет плоды своих усилий, ибо не ищет оправданий своей лени. Кто сетует, что жизнь несправедливо с ним обошлась - не верит в свои силы, оправдывая праздность и пороки, рассудок свой ввергает в заблужденье. Доказывая собственным примером, что благо - непрерывное движенье, а вялость мысли - следствие болезни.
Номад открыл глаза: светило солнце, за войлоком шатра раздались звуки, отвлекшие его от этих мыслей. Он понял по отдельным восклицаньям, что только что вернулись катиары, отправленные утром на охоту. И судя по восторженному крику, которым их приветствовали в стане, охота была больше чем удачной. И ему стало чрезвычайно интересно: какая именно добыча им попалась и то, какие здесь могли водиться звери. Хранитель встал, отбросив покрывало, взглянув на ожидавшего меота, потребовал:
- Одежду снаряженье! Воды холодной мех - ополоснуться. Да вот еще: где посохи?
- У ложа.
- Ступай, всё принеси, гляди не медли.
- Приветствую Хранитель! С новым утром!
- Привет тебе Старейший! Что за вести?
- Благие, ибо все мы еще живы. Ужель не повод радоваться жизни? Просторы, оглашая громким криком, призвав их быть свидетелями счастья!
- Ну, разумеется: достойная причина (с улыбкой отвечал Хранитель Волку) ведь только нашим женщинам открыто: как сделать несчастливого счастливым. Охотники твои уже вернулись?
- Да паралат и мы уже все в сборе. За исключеньем только тех, кто был оставлен, по жребию следить за тем, чтоб волки не обглодали туши загнанных животных.
- Охота удалась?
- Ты сам все слышишь.
- Старейшина "бегу, ломая ноги".
- Я ухожу, номад и жду тебя за станом.
- А я себя ждать долго не заставлю.
Невдалеке от двух разведенных повозок, которые собою представляли - звено, передвижную стену стана (одновременно его - главные ворота), приветствовать удачливых собратьев собрались все три рода катиаров. Заполнили пространство между станом и лесом, возвышавшимся стеною,
где криком выражали свою радость охотникам, светившимся от счастья. За спинами, которых возвышались (не ниже человеческого роста) красноречивые охотничьи трофеи: животные любых мастей и видов, размеров всевозможных и окраски настолько непривычно пестрой, яркой, что многие собравшиеся лезли, вперед желая снова убедиться, что это все не сон не наважденье.
Когда номад направился к "воротам", с почтением его окликнул Травник:
- Приветствую, Хранитель, ты не мог бы позволить недостойному, вниманье отвлечь твое всего лишь на мгновенье? Есть два вопроса, на которые я лично не смог найти ответа, как ни думал, возникших под влиянием рассказов о древних и деяниях их в прошлом. Ты катиарам еженощно поверяешь великое, как кажется мне знанье, при этом обучаешь их как мыслить. Ответь, я не пойму, с какою целью? Зачем ты тратишь собственное время, на описание того чему ты не был
свидетелем? Хранитель я не спорю, и признаю, что я такого увлеченья не помню за собой с того момента, когда я познакомился с любовью (немного неудачное сравненье, но лишь за неимением иного придется удовольствоваться этим). Так вот, при том при всем, что я поддался, я чувствую какое-то сомненье. Нет не в тебе, а в том, что происходит. Я чувствую, подвох какой-то, странность. И твой приход внезапный и участье, которое во всех нас принимаешь, все выглядит не то, что нереально, а я сказал бы даже - невозможно.
Второй вопрос существенней, чем первый (хотя молчание в ответ не вдохновляет, но все же, тем не менее, продолжу). Скажи Хранитель сам ты хоть отчасти, осознаешь, насколько ты им всем обязан? Что ты несешь ответственность за судьбы? Тебе все словно дети доверяют. Теперь для них достаточно лишь слова из уст твоих Хранитель чтобы тотчас они отдали собственные жизни все как один, особенно - Старейший. Имея эту власть, ты спишь спокойно? Тогда откуда черпаешь ты силы? Не признавая власти Матери-Табити, ты откровенно насмехался над жрецами.
И не приносишь жертв Тагимасаду. А он - верховный жрец всех паралатов?! Скажи мне: отчего ты так уверен, что каждый шаг и чтобы ты не делал, отмечено печатью совершенства? Скажи, ты - бог? Откуда ты все знаешь? Тебе открыто то, что обличает в твоем лице не просто человека, а некоего демона и духа. Пока ты был Хранитель милосерден, по мере сил участвовал в их жизни, давал всегда "те самые" советы, в которых все действительно нуждались. Но мир, в котором мы живем, порочен и в нем, увы, для бескорыстного нет места. Развей мои сомнения Хранитель, ответь мне: для чего ты здесь и кто ты? ...
Номад взглянул на Травника, так словно, увидел его только что, впервые. В скупой, но одобрительной улыбке читалась и растерянность и гордость. Он подошел вплотную к катиару
и произнес
- Хвала Тагимасаду, за то, что я застал еще при жизни, имел возможность видеть это чудо. Да собственно я сам и принял роды свободы непредвзятого мышленья. Хвала Тагимасаду, я уж думал, что до того как мне придется вскоре уйти навек в Туманную долину, мне вовсе не придется слышать нечто похожее на то, что я услышал. Ты хочешь жертвы? Будет тебе жертва. Ты ищешь бога? Я его увидел: свободный от коросты предрассудков, твой Травник рассуждавший ясно разум
Ты спрашиваешь кто я и зачем здесь? Отныне только: равный среди равных! Воистину поверь мне, где б я ни был, всегда моей единственною целью было найти и, отыскав, не дать погибнуть столь редким искрам здравого рассудка. Но до сих пор мне редко удавалось успеть к тому моменту, когда разум, разочарованный в невежество срывался и превращался в жертву тех противоречий, которые жизнь ставила и ставит. Он под их тяжестью утрачивает ясность, и я как не спешил прийти на помощь, на деле заставал одни руины. И грусти моей не было предела, но я как видишь, не разочарован, ибо я верил, что когда-нибудь удастся успеть найти, спасти себе подобных. Что скажешь, катиар, тебе ответил?
- Ответил даже больше чем, Хранитель, прошу тебя, прости мои сомненья.
- Отныне Травник даже узы крови с родством приобретенным, не посмеют поспорить, ибо мы едины духом. Отныне и во всем с тобою равны. Однако же с тобой заговорились. Идем, взглянем на следствие союза удачи и умения, охота, как слышал я, успешно завершилась.
Глава 23
Номад следил за тем как катиары, жрецами возглавляемые пели. В хвалебных славословиях Табити звучала песнотканая надежда. Они себе просили лучшей доли, просили о заступничестве предков и радовались искренне как дети, мгновениям подаренного счастья.
- Безумна ярость, глупость многословна, тщеславие завистливо и пошло: невежество - всему первопричина. Когда ты отвергаешь суесловье и не берешься чтить "чужого бога", лишь только потому, что он "богаче" и обещает на две пяди счастья больше, ты не потерян. Разумом и сердцем возможно, спишь, но склонен к непокорству. Ты заклинание и гимн свободы мысли, и рано или поздно ты проснешься. Когда ты всему миру явишь сущность иного, неподдельного, живого и непредвзятого, разумного, простого при всем при этом мудрого, святого откликнутся тебе навстречу сотни. Заплесневелая кора инстинктов дрогнет. Честь, добродетель, жертвенность и совесть с тех пор уже не будут просто словом. Я осушил до дна бокал повествований, но мысль его услужливо наполнит, мой виночерпий это - вдохновенье, а поиск истины извечно будет жаждой. Сомнение в чем-либо это - сила. Когда ты ищешь, ты не доверяешь. Все принимаешь к сведенью, но веришь, тому, в чем многократно убеждался. Но выбор мой не самоотреченье. Я не хочу быть "камнем на дороге". К нему приходят, делятся, уходят, назад подобно нищим - без сомнений. Старейшина приблизился к номаду:
- Гони свои печали прочь Хранитель. Ты в трапезе участвовать желаешь? По случаю удачливой охоты я продлеваю пребыванье еще на день.
- Конечно, пожелаю, такой случай не скоро может снова быть представлен. Вопрос, предвосхищая, скажу больше: намерен продолжать повествованье.
- Ты знаешь, как удвоить наше счастье.
- Жрецы закончили свои богослуженья?
- Хранитель ведь ты им не доверяешь?
- А я тебе забыться предлагаю. Рискуя потерять все связи с миром, не подчиняйся больше силе притяженья навязанных неверных ощущений. Зачем тебе посредники-мздоимцы, вещающие якобы "от бога"? За верой обратись в глубины сердца: там искренность и пламенные чувства.
- Не осуждай меня номад, я в этом вырос. Сознателен мой выбор? Я не знаю. Но лично для меня это не повод, отказываться от него столь спешно.
- Я уважаю твою твердость и упрямство. Последовательность это признак силы. Ты доказал уже не раз, что убежденность твоя основана на зрелых размышленьях.
Итак, приступим, сколь многообразен мир девственной природы в этом крае. Взгляни, эти прекрасные созданья совсем недавно бегали, дышали, резвились и по-своему любили, не ведая о том, что этим утром стрела вонзится в трепетное сердце. Я Песнь Благодарения "провою":
"Благодарю тебя лесная антилопа
Ты отдала сегодня жизнь, продлив иную
(Пусть менее достойную, но все же
Скорей всего я больше чем уверен
Спроси тебя хоть кто-нибудь об этом
То ты была бы, несомненно, против!
Но это не лишает твою жертву
Всего её значения нисколько!)
Подняла на алтарь: Необходимость
Вело к нему: Стеченье обстоятельств
Держала крепко ноги Неизбежность
Ударила ножом Несправедливость
Умейте жить и пользуйтесь моментом:
Судьба её: моя судьба и ваша
Хотя конечно есть одно отличье:
Мы можем иногда быть милосердны
Но катиары паралата не слыхали. Разделывая туши, разрубали на части подлежащие храненью.
Скребками вычищали мех и кожи. Рога и кости псам не отдавали: на наконечники пойдут и украшенья. Нашлась работа всем и, очень скоро на месте груды ничего не оказалось. Собаки тщательно вылизывали листья (им внутренности даже не достались) и поднимая вверх измазанные морды на катиаров глядя, жалобно скулили.
Номад, Старейший, Травник отделились от массы хлопотавших катиаров, уселись под раскидистою кроной. В густом шатре живых переплетений сверкало ярко солнце и искрилось ажурное плетенье паутины в лучах его, унизанное влагой.
- Как уже ранее сказал тебе Старейший, я собирался продолжать рассказ о прошлом. Теперь, когда ничто нам не мешает, свое намеренье охотно я исполню. Но прежде чем начну, всего два слова. Давайте попытаемся ответить на вот какой вопрос: зачем нам нужно подробно узнавать о днях минувших? Что нам дает история? Возможность. Возможность попытаться сделать вывод о важности последствиях, причинах события того или иного. И не за наш счет, а кого-нибудь другого, обогатить при этом свой житейский опыт. Ведь не секрет что мы берем охотней, чем отдаем. Согласны вы со мною?
- Да, паралат.
- Согласны мы.
- Бесспорно!
- Иначе и не может быть: мы - люди. Вы спросите: "И что же это значит?" Лишь то, что мы берем, не отдавая. Так было раньше и возможно будет. Мой дар не в том, что, живописуя, могу заставить вас во что-то верить, а в том, что вынуждаю вас подумать над тем, что вокруг вас на самом деле. Неосязаемое внутреннее зренье уже намного больше позволяет вам видеть, чем до нашего знакомства и в этом, льщу себе моя заслуга.
Так вот Саргон разбив на Уауше урартского царя и его войско, последовал в пределы государства, которое вдруг стало беззащитным. Об этом я рассказывать не стану. Как и во время Тиглатпаласара, ассирияне превзошли свою жестокость.
Я не приветствую ни в ком такую "доблесть". Урарты, равно как и ассирийцы вели себя жестоко с побежденным, оправдывая это правом сильных. Всегда считал, что биться нужно с равным. Меча не поднимать на безоружных, и в случае победы над собою противнику не мстить за пораженье.
И коль Тагимасад вам дал победу, то милосердно относиться к проигравшим. Не умножая их страданий, насмехаясь, а оказать им и содействие и помощь. Но мы живем в несовершенном мире в том самом, где одно и тоже слово толкуется по-разному, а чаще и совершенно противоположно.
Чрезмерная длина повествований подчас единственный из всех доступный способ (хотя не самый лучший я уверен) достигнуть осознанья в полной мере. Вначале создаешь мировоззренье, и лишь готовое всемерно к восприятью ты наполняешь уже это русло дальше живой водой полученного знанья. Его источник, движущая сила - пытливость неумная и разум , впадает через устье в море мыслей откуда большинство из нас черпает. При всем притом, что я в предназначенье не верю, как и в предопределенность. Я не могу вам объяснить, как возникают умы, ниспровергающие небо способностью к свободному мышленью. Что движет ими, что их побуждает вести неблагодарный трудный поиск того, что недоступно слишком многим: неосязаемый свет Знания о мире. Рассудок это пятая стихия. Когда все остальные в равновесье, то он приводит тысячи в движенье. Стихии разума присущи те же свойства (что её собственно и делают стихией). В ней сочетается способность к разрушенью и созиданию, но противоречиво на мой взгляд, в ней не это, то, что сила её направлена на самоистребленье, тогда как прочие друг друга крепко сжали в объятиях простых взаимосвязей.
Скажу лишь, что Саргон не отличался от всех своих предшественников, войско комплектовалось в основном из ассирийцев и сами способы войны у них все те же. За двести лет почти не изменились хотя касательно состава его армий кое-какие все же новшества вводились. Ну, взять хотя бы бой на Уауше. Саргон впервые в массовом порядке использовал наемных чужеземцев, перекупив у неудачливого Русы всю его конницу - понтийских киммерийцев. И до него на исключительное право командовать войсками ассирийцев не посягали раньше даже полукровки из знати недовольных эламитов. Теперь же во главе "людей гимири" поставлен мудро их же соплеменник.
Он сам решал все внутренние споры и был учтен при дележе добычи, захваченной в сраженье ассирийцем. Подобного доселе не случалось: наемникам положенная плата исправно без задержек выдавалась. Для грабежей определялась часть угодий, как правило, одних из самых бедных, но чтобы варвар и участвовал на равных, в распределяемой по жребию добыче?!
Ассириянин рисковал, но был оправдан его подобный ход. Он просчитался совсем в ином: не усмотрел угрозы в другом краю земель своих с востока. Там зарождалась молодое государство. Но следствие допущенных ошибок легло на плечи царственных потомков. Он часто воевал, зато успешно. И правил относительно спокойно. Война была нормальным состояньем, и год не обходился без сражений.
Так вот, Саргон расправился с Урарту совсем как до того с востоком Манну и всеми силами обрушился на храмы - жилища бога Халди в Мусасире. А до него еще никто не покушался на переполненные золотом святыни, возможно опасаясь гнева бога и кровной мести всех народов Вана.
Повергнув в прах их гордость, ассириец задумал надругаться над сердцами. И вот гремя железом колесницы, промчались по пустым отверстым храмам, давя жрецов, десятки посвященных, фанатиков стоящих на дороге, тех, кто пытался оказать сопротивленье безумцам осквернителям святыни.
Глава 24
- Вы удивляетесь тому, что я так долго не повествую вам о подвигах номадов в долинах Тигра и Евфрата, а напротив, веду рассказ о "гордых львах пустыни"? Но я не рассказал и сотой части того, что я считаю знать вам нужно. Во всяком случае, у вас есть представленье о том кто жил тогда на этих землях и с кем столкнулись царские сколоты, кого десятки лет держали в страхе. Теперь вы знаете, что прежде были страны соизмеримые с владениями Понта: номадов, катиаров и авхатов (не по отдельности конечно, вместе взятых). О том, как меж собою воевали: маннеи, ассирийцы и урарты. Какую роль сыграли киммерийцы в падении их стран и возвышенье
мидян. О краткосрочном возрожденье былого блеска славы Вавилона, что был на протяжении столетий неоднократно завоеван Ниневеей. О чем вы не узнали катиары, прервав меня на самом интересном? Об эламитах и пустынниках халдеях, о неудачливых владыках Вавилона, которым до Навуходоносора за редким исключеньем удавалось у власти продержаться больше года, под чередой ударов ассирийцев.
А расскажу я вот о чем, царь мушков Мидас вступил в союз с урартом Русой Первым, задолго до того как "Лев" задумал идти для усмирения на Манну. Подобные союзы заключались урартами на юге и востоке, теперь же они двинулись на запад, испуганные новою угрозой, которую являли киммерийцы. Орда их, замеренная отхлынув у эабахов за Шешети кочевала, готовая в любой момент заполнить смертельным половодием Урарту. Ослабленное внутреннею смутой в центральных областях и возле Вана оно бы не сумело возродиться после повторного удара орд гимири. Царь Руса, заключил союз с фригийцем так чтоб обезопасить свою спину. Последний нависая над кочевьем по замыслу обоих венценосцев, обязан был сдержать их продвиженье, куда либо на запад или к югу, на земли мушков или бианили. Но поражение на склоне Уауша поставило урартов на колени. При этом киммерийцы разорвали свой договор о мире с бианили. И так как царь Саргон добрался к Тушпе, то к Вану прорываться им нет смысла. Поэтому они пошли к фригийцам, которым в одиночку без урартов никак не устоять перед набегом. Тем более по слухам их царь Мидас имел в руках несметные богатства, что, якобы "к чему не прикоснется, все в золото немедля обращалось". И этот довод был к несчастью мушков решающим тогда в большом совете старейшин всех родов людей гимири.
Итак, орда пошла на юго-запад. Десятки сотни кланов и кочевий в поход пошли почти одновременно. Вожди их разделили на три части. Затем лишь, чтобы вышедшие раньше не вытоптали травы для последних. Такая масса воинов могла бы соотнестись по наносимому ущербу с бичом земледельцев - саранчою. Не долго думая таохи-скотоводы мимо, которых проходили киммерийцы, дабы избегнуть неминуемого, вышли преподнести свои дары вождям последних и влились в многотысячное войско, после того как подношение старейшим благополучно разместили по повозкам. Приняв в свои ряды пять-десять тысяч бойцов имевших давнюю неприязнь равно как ко всем мушкам (те богаче), а также к бианили (те сильнее) не упускающих малейшую возможность урартам досадить или фригийцам. Таохи были воины с рожденья и одинаково успешно могли в битве сражаться в пешем строе или конном.
Приобретение гимири было важным и выгодным вдвойне: почти задаром, за обещание одной пятидесятой от будущей добычи киммерийцев они приобрели боеспособный отряд проводников, что обошелся буквально ни во что. Страна Таохов граничила на севере с Колхидой, на западе с халиту юга Понта, на юге с Алзи мушков и Урарту. Они прекрасно знали все дороги, ведущие к фригийцам вдоль Галиса. Таохи брались довести людей гимири до Гордиона резиденции столицы царя фригийцев, мушков и фракийцев. "Где сами стены крепостные золотые, где золотой песок искрится под ногами, где драгоценна и одежда и посуда, где собраны сокровища вселенной, где спрятаны богатства всего мира"...
Им было выгодно разжечь в вождях гимири безудержную алчность. Не собираясь завоеванными править, гимири совершенно не стремились после себя хоть что-нибудь оставить.
Поняв, что направление движенья кочевий киммерийцев будет явно и недвусмысленно указывать на Тузу - ворота между озером и руслом, царь Мидас выбрал поле для сраженья. Он выстроил фригийцев плотным строем, когда к нему примчались скороходы от воинов ведущих наблюденье на близлежащих возвышениях и скалах. Велев раздать оружье неимущим он вышел к племенному ополченью, всю знать и горожан, оставив сзади.
Фракийцы с боевыми топорами: могучий торс, наброшенные шкуры, заточенное лезвие секиры сверкает в лучах солнца желто-красным. Десятки тысяч копейщиков - мушки. Черноволосы, смуглокожи, коренасты и все как на подбор широкоплечи, стоят за плотным строем щитоносцев.
Наемники: эллины Гераклеи, а к ним еще пять сотен из Синопа, стоят своей излюбленной фалангой, покачивая копьями над строем. Жрецы творят в жаровнях воскуренья. Их монотонные ритмичные напевы фригийцам затуманивают разум. Горячий ветер рвет полотна флагов.
***
Сам вид нашествия, наверное, ужасен. Когда десяток тысяч обреченных, объединенные капризом чьей-то воли вперед несутся, слепо доверяя порыву страстному сердец неосторожных. Под распростертою багровой пеленою подавленные личности стремятся. Разверзшаяся бездна чужих мнений. Что может быть губительней для сердца? Стремнина низкопробных побуждений врывается в ворота этих жизней. Покорность и потворство - неуменье самостоятельно решать, свободно мыслить. Когда преемственность не знает предпочтений, она подобна честности за плату и мстит сама себе за неуемность, лишенная возможности раскрыться и проявить себя в чем-либо кроме рабства. Такие судьбы жалости достойны.
***
Царь Мидас опасался окруженья: гимири запросто могли бы разделиться и обойти его не с севера, а с юга, прорвавшись сквозь заслоны возле Туза, три дня погони звезд за кругом солнца их отделяло бы тогда от Гордиона "сверкающего роскошью и славой". Иначе говоря, столица царства была бы без него незащищенной ибо нашествия подчас подобны ветру, что пробирается в жилища через щели. В сердцах людей есть щели таковые: двуличье, алчность, зависть и гордыня. Как ни хорош правитель венценосный, сколь бы не жаловал своим он приближенным земель, рабов и почестей, в щедротах всегда кому-нибудь он да откажет. Любовью высочайшей обойденный, обиженный почти всегда найдется, считая, что он большего достоин, попрать готовый даже узы крови.
Нет зрелища прискорбней, чем убийца родных отца и матери и братьев. Задумавшего подлость и коварство, желающего смерти для своих же. До срока до поры: сама покорность, и кроток и услужлив свыше меры. Со временем все чаще проявляет свой подлый, нрав охвачен нетерпеньем.
Угроза смерти в душах вызывает в сердцах людских: величие и подлость бесстрашие и низменную трусость. О жизни часто судят нас по смерти.
Глава 25
- В любом даже сильнейшем государстве всегда найдется клика недовольных, которые за мелкие посулы с готовностью забудут честь и совесть. От имени и веры отрекутся, затем лишь, чтоб добиться своей цели. А цель у них одна, общеизвестна - неограниченная власть под вечным небом. Так вот, среди приверженцев Мидаса имелись, безусловно, и такие, но весть о них пришла довольно поздно, чтоб царь сумел им противопоставить сплоченные ряды восточных армий.
Подговоренные эллинами фракийцы внезапно отложились от Мидаса. Хотя не все: часть северных наделов и пылкие южане отказались предать его в столь яростное время. Итак, восстали только центр и запад в защиту "интересов" государства. Раскол в стране был на руку гимири: "отдельный прут с вязанкой не сравнится". Фригийцы оказались в окруженье недобрых сил, еще не начав битвы. Снабжение из центра прекратилось. От северян обозы шли нерегулярно, а писидийцы наживались на солдатах. За хлеб ломили цену несусветно.
Царь Мидас принял трудное решенье: не разделять свои войска по всем возможным и вероятным направлениям удара, а сконцентрировать их к северу от Туза. Чтобы иметь возможность выйти к Геракле, когда его отрежут от столицы. Он почему-то доверял эллинам больше, чем собственному войску из фригийцев. Ведь в нем, могли бы быть и, верно были шпионы, соглядатаи повстанцев, что постоянно доносили Гордиону о том, что происходит в его стане.
***
Не разбивая лагерь, киммерийцы атаку повели буквально с ходу, выманивая мушков на равнину, где конница намного эффективней, чем среди гор или темнеющих ущелий, куда уперся флангами фригиец и где расставил пращников в заслонах. Рассчитывая выдержать сраженье, не двигаясь с означенного места, покуда неприятель увлеченно по центру нанесет свои удары, он сможет растянуть их построенье и, если повезет прорваться к тылу. Однако ход сраженья изначально пошел не так как мыслил это Мидас. За первым же подложным отступленьем, которое предприняли гимири, не их, а его центр - секироносцы вперед подались. Фланги оторвались, не лезли на рожон, а вот фракийцы, сломали строй и бросились в погоню. Чего и добивались киммерийцы. Они засыпали забывших осторожность, потоком стрел, пуская их за спину. Еще в начале битвы царь утратил возможность управления войсками
Фракийцев очень скоро окружили, и поле боя скрыли тучи пыли. К чести пришельцев Западного Понта они сражались яростно, как боги, но взятые в двойное кольцо смерти, теряли свои силы слишком быстро. Заваленные, трупами не пряли, бросались в безнадежные атаки, ибо пощады, как и помощи не ждали. Царь Мидас попытался к ним пробиться, введя резервы: гоплитов эллинов. Поддержанная мушками фаланга, ударила в отпрянувших гимири. Однако те повторно применили излюбленный прием веденья боя: фригийцы снова сильно растянулись и потеряли монолитность строя. Эллины подошли настолько близко, что слышали воинственную песню, которую фригийцы затянули, предчувствуя, что смерть их уже близко.
Я слышал эту песню еще раньше и думаю, она не изменилась. Атей владевший солнцем-акинаком, возможно, ее слышал от трибалов:
"Взгляните на детей своих о, предки.
Отныне для нас с вами не помеха
Людская жизнь и мы слагаем песни
Секиры, орошая кровью павших.
Жнецы твои Земля! Угоден жребий?
Мы собираем говорящие колосья
И складываем жатву в твое лоно!
Огонь препроводи её обратно.
Мир духов трепещи: идут фракийцы!
Не знавшие услады кроме славы
Мы окружили себя вражескою силой
Чтобы их кровью окропить дорогу в небо"
Однако эта песня обреченных достигла слуха лишь иноязычных, которые отнюдь не понимали её величия и самоотреченья.
Гимири обратили свои стрелы, на тех, кто покушался на их спины. И то ли был закат кровоточащим, а может быть земля, на самом деле разверзла свое лоно, катиары, но в пурпуре одежд перворожденных фракийцы возносились прямо в небо: трещали кости, разрывались вены, но бесноватые свирепствуя без меры, прорвались сквозь смертельные тенета и вышли полумертвые к эллинам. Те приняли их под свою защиту, ни мало не смущаясь тем, что стрелы, мелькали возле них, подобны ливню. Сомкнув щиты, гоплиты Гераклеи, ввиду превосходящего их втрое противника попятились обратно. Меж тем как мушки стали разбегаться, бросая копья под ноги гимири. И бреши в плотном строе щитоносцев никем не восполнялись, а напротив, один бежавший увлекал десятки, десятки - сотни. Фланги обнажились. И киммерийцы, пользуясь моментом мечами подгоняли отступавших. Фригийские засады на уступах окрестных скал, без царского указа посеяв смерть и боль среди своих же, усилили их ужас многократно.
Сраженье превратилось в избиенье. Затаптывая раненых и павших, фригийцы отступали столь поспешно, что смяли даже царскую охрану. В двурядии щитов прошли эллины. От стрел и пращных камней заграждаясь, отряд Синопа или Гераклеи упорно продвигался к переправе.
Со всех сторон, как буйвола за ноги, терзали их таохи и гимири, хотя хватило быстрой контратаки, чтобы кочевники оставили в покое остатки отступающей фаланги.
Ворвавшись в лагерь Мидаса, гимири хватали долгожданную добычу, лежащую в пыли залитой кровью...
Тут вновь конец истории испорчен (сказал номад, рассматривая посох), так будто бы задался кто-то целью лишать нас продолжения историй. Ну что ж пробелы мы восполним позже. Старейший, вижу вестника от Лиса.
- Ты прав номад пришла пора прерваться. Настало время думать о насущном. Да, кстати мы нашли вчера пропавших в лесу среди каких-то черных ягод.
- Хотелось бы взглянуть на них поближе.
- Ты опоздал: они уже окоченели.
- Открыли счет утратам в новых землях. Прими же дух их с милостью Табити. Что, члены Круга?
- В основном подростки.
- Тогда вдвойне досадная потеря.
Хотя законы катиаров запрещали уравнивать им павшего в сраженье и умершего собственною смертью, отказывая в почести последним, на этот раз Старейший своей властью решил, что будет несколько иначе: курганов возводить они не станут, захоронения отметят валунами. Он меч вонзил и сделал возлиянье. Дымящаяся кровь на рукояти (жрецы ему пока не возражали, и помогали в проведенье ритуала). Рабов и лошадей не полагали. Достаточно оружия и пищи. Не время для роскошных погребений. Хватило бы живым, а не усопшим. Из неотесанных стволов сложили срубы. Ветвями, хвоей дно их устилали и разложили: мясо, сыр и мех с кумысом. Из гибких лоз растущих на поляне четыре сплетенные конские фигуры по всем углам могильника стояли. Под руку справа в деревянных ножнах такой же деревянный меч трехгранный: подростки не успели стать бойцами и, бронзы и железа не достойны. Раскрашенные гориты из кожи лежали на груди. Колчан и луки, тетивы запасные, украшенья: все было, как у взрослых только меньше и ценности собой не представляло. Одни лишь только символы да знаки.
Жрецы воздели руки, призывая в свидетели Табити и Папая. Последовали жертвы, воскуренья. Обычным чередом при погребенье тела были опущены в могилы и срубы запечатали настилом.
Из тех же бревен что пошли на стены, а сверху все засыпали землю. Привезенный валун венчал собою неброский холм и все сооруженье.
На нем жрецы поставили "знак волка", определяя принадлежность к роду. Старейший начертал "знак катиара", который означал для посвященных, что здесь лежит "сколотское колено", чьим прародителем был славный Арпоксаис. Затем сколоты в память по усопшим и в ознаменование удачи на утренней охоте, разложили костер огромный. Озаряя лагерь, рванулось к небу бешеное пламя, мечась под резким ветром языками. Уже не опасаясь быть раскрытым, Старейший разрешил отдельным семьям зажечь свои костры возле палаток.
Воздав сколотам должное и Кругу, он удалился к следопыту-катиару, который насыщался возле юрта и разговаривал там с ним довольно долго. Подробно расспросив его о Лисе он отпустил его, чтоб свиделся с семьею перед обратною дорогой рано утром, велев рабам собрать ему тороки.
О том, что говорил посланник Лиса, для катиаров оставалось тайной: ни сам Старейший не распространялся, и вестника напутствовал: "Ни слова".
В ночной дозор, направив катиаров, он тут же стал разыскивать номада, и, не встречая его среди пировавших, направился туда, где утром Травник, развешивал пучки своих растений, да вот уже видна его повозка.
- Привет тебе, Старейший. В чем причина прихода твоего? Ты слишком мрачен и в ярком свете общего веселья, ты выглядишь как туча грозовая, несущая в себе потоки ливней по глади ослепительной лазури.
- Скажи мне, Травник: где сейчас Хранитель?
- Я сам его ищу уже с полудня.
- И он не говорил, куда собрался?
- Мне, нет, хотя я видел конь на месте.
- Ты прав, он без него бы не решился покинуть стан. Со мною, не простившись, он также не ушел бы я надеюсь, после всего, что нам обещано с тобою. Да, да не удивляйся, я все знаю. Мне сам Хранитель с радостью поведал о вашем разговоре рано утром. Он выглядел так, словно видел чудо.
- Я рад, что он облек тебя доверьем. Послушай Волк, я всем тебе обязан. И я прекрасно помню как ты спас мне, не только мне моей жене и детям и честь, и жизнь и главное - свободу. Все знают только названного брата, никто не знает ольвиополита и моя жизнь принадлежит тебе всецело. Но этот человек забрал мой разум. Я постоянно теперь думаю о том, что услышал от него вчера, сегодня. Он полностью владеет моим сердцем. Прошу прости невольную измену. Я также тебе предан, также верен, и, не раздумывая жизнь, отдам за брата, но я свою любовь делю надвое. И потому то я так рад от тебя слышать, что он для нас не делает различий. Что он так понимает наше сходство, в пристрастии сердец к свободе мыслить. (Волк молча обнял брата-полукровку, взглянул в его глаза и улыбнулся)
- Я больше никогда не стану слушать. А ты мне больше этого не скажешь. Я допускаю, что я часто заблуждался, но ни в тебе, ни в нем я не ошибся.
Глава 26
Номад стоял во мраке, слушал ветер. Шершавый ствол поглаживал рукою. Он что-то вспоминал, нахмурив брови, уверенный, что никому не виден. Воображение его так разыгралось, что он разговорился сам с собою:
- Допустим, уже вышло наше время. Агония растянется на годы, а может на десятки лет, не важно, но мы вольемся в новые народы и наша кровь разбавленная, все же когда-то, где-то, в ком-то отзовется и внемлет точно также зову ветра и сердце чье-то также встрепенется, как и мое, чьи гулкие удары ломают изнутри грудную клетку. Я весь во власти странных ощущений. Меня переполняет сила чувства.
Так слушай же меня наследник крови. Ты, отстоящий от меня на сотни сотен веков, десятилетий и событий. Я расскажу тебе, свидетели мне звезды: кто я таков, кто ты таков, кто все мы. Когда мне хочется казаться незаметным, я представляю, будто я степные травы и растворяюсь в этом множестве растений. Когда мне хочется движения и силы, я представляю себя бурным водопадом и низвергаюсь с высоты непостижимой и саму землю сотрясаю под собою. Когда мне хочется покоя, то я - заводь спокойно-безмятежная как утро, расцвеченное нежными тонами с невыразимой красотою переходов. Когда мне хочется представить, что я - вечность, то я, конечно, думаю о небе недостижимом, бесконечном и высоком, усеянном алмазами созвездий. Когда мне хочется любви непостоянства, я представляю себя раннею весною. И вспоминая запах тающего снега, я становлюсь на время юношей беспечным. Когда мне грустно, но светло, тогда я - осень. Когда, хочу могущества я - ветер. Когда же я хочу быть совершенным, я становлюсь самим собою - человеком.
Он молча постоял, еще подумав, а после неожиданно продолжил:
- Для тех, кого мы любим, напоследок, мы оставляем наши чувства, про запас. Ибо уверены, что мы всегда и всюду сполна их воздадим и всякий раз, когда отказываем чувствам в проявленье, обкрадываем лишь самих себя. Лишая свои души просветленья рискуем оказаться навсегда разочарованными, жалкими, скупыми и не способными любить кроме себя... Саму возможность, отвергая стать другими, такими остаемся навсегда.
Не пожелав в какой-то мере искупленья вины своей за то, что не познал в сомнениях, увязнув откровенья, в чем суть добра в отличие от зла...
Номад замолк и резко обернулся. Он пристально смотрел в том направленье, где находился освещенный лагерь, но, не заметив ничего, продолжил снова.
- Ты отдал в мои руки слишком много. Ты разбудил меня, затем чтоб я скитался среди бесчисленного множества народов и оставался бесконечно одиноким? Ты разрешил одни вопросы, но другие тотчас же становились на их место. Упрямство или целеустремленность покоя мне все время не давали.
Он прикоснулся к коже лба, она пылала. Номад шатнулся, опустился на колени.
- Я растерял в этой борьбе почти все силы. Она идет, и шла внутри меня годами. Ответь мне образ мысленный: как долго еще сражаться мне с самим собою? Учитель мой, клянусь Тагимасадом, ты поступил со мной до крайности жестоко. Когда оставил этот мир, уйдя в Долину, где по сей день тебя никто не отвлекает кроме богов от многоумных размышлений. Ты ничего мне не сказал о главной цели земного моего существованья.
- С кем ты столь яростно беседуешь, номад и тратишь пыл своей души на многословье? И для чего ты опустился на колени? Ты воздаешь хвалу Батрадзу? Не мешаю? Скажи скорее: отчего ты удалился, оставив нас в неведенье из стана? Что побудило тебя круг друзей оставить и в одиночестве вести беседу с ветром?
- Старейшина я думал о прошедшем и если хочешь присоединиться, то нет ничего проще, в настоящем полно свидетельств прошлого, поверь мне. Ну, взять хотя б могилы наших предков.
Они объединяют поколенья. Ведь память об уже давно ушедших, дает нам как ни странно осознанье того, кто мы, где наше место в мире. Мы не эллины, савроматы и фракийцы. Нет, мы - сколоты, как и наши деды. И что нам не дает в них раствориться? Конечно общая история, Старейший. И неотъемлемая часть её - могилы.
- Мне кажется, ты думал не об этом. Когда я подошел к тебе, то слышал, а впрочем, это верное не важно. Ты к нам позднее присоединишься?
- Да только приведу в порядок мысли. Душевное волненье сродни ветру: внезапно появляется, уходит и все внутри вас ставит вверх ногами.
- Так буду ждать. А после состязаний порадуешь нам слух своим рассказом?
- Вполне возможно. Да. К чему отсрочки! Давай сейчас же возвратимся к стану.
***
Так вот что было дальше: киммерийцы и вспомогательное воинство таохов прорвались сквозь заслоны возле Тузы и вышли в Сангорийскую долину. Таохи были в армии у Русы и видели, как люди бианили вели осаду маннских цитаделей, поэтому они примерно знали с чего начать и что им будет нужно, чтобы взять штурмом стены Гордиона - Святилища божественной Кибелы. Их знанья пригодились киммерийцам, когда они осадой брали Сарды - лидийскую столицу царя Гига в долине благодатей реки Герма, сверкавшую величием и славой, куда, гимири после Гордиона надвинулись с кровавыми клыками (который защищался лишь для вида и распахнул свои тяжелые ворота при первой же попытке его штурма). Народ гимири славился коварством и те, кто предал Мидаса, пытались, придя с дарами к ним договориться о сохранении им власти и богатства. Вначале были приняты с почетом. Среди кочевников вели себя на равных. Но их во время пира умертвили, вскрыв горло, словно жертвенным животным питавшие к ним давнюю неприязнь таохи, приглашенные гимири.
Весь юг, восток и центр фригийский пали. Часть населения ушла за горы Тавра. При одной вести о движенье киммерийцев пустели города и цитадели. В то время запад стал безлюднее пустыни. Остатки войска Мидаса бежали. По большей части мушки шли к лидийцам, ибо их царь во всеуслышанье отвергнул все требованья варваров о сдаче и собрав войско, попросил у ассирийцев в обмен на подчиненье себе помощь, и получив ее от Ашшурбанапала тогдашнего владыки Нинивеи. Решился: "Воевать! Оставив, Сарды (не взять гимири мощной цитадели, тем больше, что он вывел ее стены гораздо выше прежних, ставил башни не на песок уже на каменный фундамент и сократил длину пролета между ними)". Когда гимири вторглись в государство, им не составило труда прийти к столице, ибо лидиец обнажил для них свой север и стал с войсками несколько южнее. Да кстати следует сказать, что его войско, довольно сильно отличалось по составу от ассирийского. Так, в нем преобладала по большей части конница из знати, хотя была, конечно, и пехота, но роль её нисколько не сравнима с той значимою важностью, которой пехота обладала у Саргона. И у других ассириян и до и после отряды племенной лидийской знати, имевшие изрядной длины копья, в иное время, будь числом побольше смогли бы отразить набег гимири и собственными силами отбиться от грозного набега киммерийцев. И неизвестно чем закончилась бы битва, случись она меж ними, в самом деле. Наверняка была б не менее кровавой, чем и другие войны в Азии в то время, но несчастливое стеченье обстоятельств для киммерийцев уже предопределило дальнейшую судьбу их в этих землях.
Прошло лет пятьдесят с того момента, когда номады вышли к Меотиде и выгнали из Северного Понта, осевших еще раньше там гимири. Отчаянные битвы между ними для большинства из них уже остались в прошлом. Для молодежи они были лишь преданьем, рассказанным седыми стариками. В дыму костров кочевий темной ночью отныне вспоминались чаще битвы в составе войск Саргона в Уауше или недавнее сраженье возле Тузы, или вторжение близ крепости Шешети, или война в стране Таохов с бианили.
Пренебрегая наставлениями старших, ведь молодые редко верят тем, кто пожил, на этом свете дольше, ожидая, что их судьба и жизнь будет иною. Наивно между делом полагая, что мир готов для их завоеваний. Бессчетное число подобных мнений, когда-то превращается в законы. Меняется лишь род завоеваний. Само стремление же в нас неистребимо. Мы, так или иначе, жаждем власти.
Я отвлекусь Старейший, ибо часто думал, о том, что человека вынуждает общаться с миром лишь через владенье? Придя в чужие земли, мы считаем вчерашнее владение неправым и силой насаждаем свою волю, желая обладать всем тем, что видим. Мы отвергаем принцип сосуществованья и равновесие: живого - неживого. Число людей равно числу их выгод, при этом каждая всегда за счет другого.
Твое недоумение, однако, свидетельство того, что я не понят. Оставим, перейдем к повествованью. Поспешность, как всегда помеха делу
Глава 27
- Скажи Старейший посланный от Лиса, принес в своих устах дурные вести? Я вижу, что ты чем-то озабочен и слушаешь внимательно для вида.
- Хранитель для людей недальновидных бывают вести либо слишком плохи, или напротив радостны без меры, но я не отношусь ни к тем, ни к этим.
- Иначе говоря, ты видишь дальше, чем многим позволяет видеть зренье. Похвальная способность. Объясни мне, что именно тебя насторожило?
- Три дня пути: ни признака жилища или какого-то присутствия людского. Все это уже более чем странно, хоть может оказаться и полезным. Второе имя Волка - осторожность. Мы гнались за добычей слишком рьяно. Теперь пришла пора остановиться. Чутье мне говорит: опасность близко.
- Я лишь отчасти понимаю, что ты хочешь сказать мне, но при этом я согласен: ведь неизвестность это - скрытая угроза.
- Мы завтра же покинем место стана. Я повелел создать подобия повозок, при этом часть семей уедет ночью, а воины последуют за ними.
- Ты все обдумал?
- Время для раздумий уже прошло, пора идти и делать!
- Ну что ж Старейший я во всем с тобою. Как впрочем, обещал тебе и раньше. Однако объясни мне, как ты сможешь скрыть признак пребывания тут стана? Коль скоро ты предпринял уже меры, которые скорей всего помогут (хотя и ненадолго), что ты сделал, чтоб сбить своих преследователей с толку?
- Огонь все скроет. Утро будет жарким.
- Найду ли я разумности пределы?
- Мы часто поступали так и раньше, когда пытались скрыться от погони.
- Однако у меня есть возраженье: когда один и тот же способ часто используется рано или поздно судьба тебя накажет за упрямство. И то, что было верною порукой, однажды обернется западнею. Я видел тому множество примеров, когда замысловатость повторений, став предсказуемой в конце-концов сводилась к бессмысленному своду ритуалов к тому же неумело примененной являлась главною причиной поражений.