Часть 1. Княжество Московское и Княжество Суздальское.
Глава 1. Князь Константин Васильевич Нижегородско-Суздальский.
Нижегородский князь, слабея, умирал. Природа, совершая ход извечный, осенним увяданием созвучна была закату угасающей в нем жизни. Тревожных мыслей череда не оставляла в преддверии Господнего престола. И перед взором его мысленным вставало, что ранее содеяно им было. Он правил мудро справедливою рукою: ослушников карал, вершил суд правый и Нижний Новгород покорный воле князя был стольным градом Суздальской державы. Теперь покоя он желал, не стало силы дела мирские, прежние тревоги толпились у одра его тенями, последний путь собою заслоняя.
Игумен Дионисий был невдолге. Вошел и подле стал, благословляя. И ведал Константин, о чем испросит его не усмиренная гордыня. "Достойно ли, - князь думал - его сана, деяний многотрудных и свершений и подвигов на поприще духовном желать себе ещё и мирской славы?"
Рёк Дионисий им речённое и прежде, пылая взглядом грозно вопрошая:
- Зачем Нижегородские пределы, для Северной Руси лишь пограничье?! Зачем не станет князь Нижегородский Великим князем, взяв себе Владимир?! Зачем не он глава Руси во славу Бога!?
- Зачем не ты ей пастырь православный? - ответил князь.
Умолкнул Дионисий.
- Равны Москва и Суздаль ратной силой, но на Москве престол митрополита. В ее руках мирской меч и духовный.
Князь вовсе ослабел. Игумен вышел, его, благословив не усмирённый. Настал черед детей отцовской воле, быть может, раз в последний покориться. Три сына. Три судьбы. Одна забота.
Андрей, Борис и Дмитрий. Ладно, ль будет их княжеством совместное правленье?
Ведь главное наследие - единство с собой во мрак могилы забираю. А по себе им, что могу оставить? Ведь над землею призрачно владенье. Не мы ей, а она владеет нами.
Святая Русь должна быть неделимой. Кому по силам? Кто сие возможет? Того не ведаю, а вам я завещаю: врага не помышляйте лишь друг в друге...
Глава 2. Князь Нижегородско-Суздальский Дмитрий Константинович
Летели годы. Божьим изволеньем вершилось преходящее земное. Людские судьбы, всё в Господней воле, меняет Он оплавленные свечи, дабы сияние не меркло в Храме Жизни однажды на земле им сотворенной. Рождение и смерть цивилизаций покорно мудрой воле Проведенья. Князья и люди: все под Богом ходим, но смерть земных правителей волнует гораздо больше чем простолюдина. Ведь путь земной их значимей и ярче. Они лишь стрелы, лук тугой - народы. Десница Божья ими управляет. Одно неотделимо от другого: их судьбы, назначение едино.
Свой путь земной во цвете лет закончил Великий Князь Московский Иван Красный. До срока призван к высшему престолу последний сын Ивана Калиты. Наследником остался юный Дмитрий. Девятилетний отрок несмышленый стал в одночасье князем и мужчиной. Такое было время. Так и жили.
Пророчил Константин на смертном ложе: князь Дмитрий за Великое Княженье вступил на путь с Москвой кровавой распри. Содеял князь, что Богу не угодно. Днесь и игумен рек ему: "Великий жребий земле Нижегородской был ниспослан Владимирской Руси и русских княжеств по лествичному праву быть главою. Древнее Суздаль, стало быть, правее. И Бог тебе подмога в правом деле..."
Лишь весть пришла, он в дальний путь пустился, искать в Орде Великого Княженья. Как сон дурной дорога: дни и ночи. Костры, привалы, тягостные думы: "Что уготовано, начертано в грядущем?" Безмолвно небо полное знамений. Искали многие, судилось одному. Пути Господни неисповедимы: князь Дмитрий был пожалован Неврусом ордынским ханом на Великое княженье.
Глава 3. Великий Стол Владимирский
Жестокость порождает лишь жестокость. Непротивление насилию удел возвышенных натур пребывших в боге. Людская боль слепа и беспощадна. Ведь сказано не зря: "Кто сеет ветер в конечном счете, пожинает бурю". У каждого есть свой предел лишений, которые без ропота выносят. Покорные на Бога уповают и молят ниспослать им свыше силы нести смиренно бремя испытаний, все, объясняя волей Провиденья. Иные же не видят в этом чести. Их гордый дух волнуется и ропщет, когда земля повержена и стонет. Они умрут, не станут на колени. Когда прядёт толпа, не веря в силы, они томимы удалью, бросают опасности нависшей грозный вызов. Став на пути страданий и лишений.
Ушкуйников набеги новгородских тревожили уже самих ордынцев. Внезапно появляясь среди ночи, чиня урон, бесчинствуя и грабя, они потом бесследно в ней скрывались, во мраке, ускользая от погони. Но долго не могло так продолжаться. Жукотинский погром принудил князя Найти управу на забавы удалые. Ох, и на славу погуляли новгородцы: шелками и мехами путь устлала лихая новгородская дружина. Что не могли с собою, брать огню предали. Ножами ощетиненная буря. Оскаленные пасти. Лики смерти и черные глазницы над кострами: теснились души тех, кто, не проснувшись, заснули вечным сном без покаянья на лезвии ножа, оставив тело, стеная и моля об отомщенье.
По жалобе заяицкого хана, Великий князь (иного не осталось) велел стеречь дружину новгородцев, чтобы суду законному предать их. Цена его Великого Княженья непрочного земного не от Бога, удел раба - Орде повиновенье и вечный страх утраты этой власти.
Покорный ее воле, скрепя сердце с собой в споре Дмитрий все же сдался. Возмездие должно было свершиться, иначе потерял бы он Владимир. "Что в этой власти мне как человеку? Когда достиг желанного предела, то понял, что не более чем призрак обманчивый неверный преходящий Великое княжение лишь титул сам по себе он силы не имеет. Избраннику Господнему пристало на острие быть воли Провиденья. Через него вершится воля Божья, и он ее разящее оружье. Ему и отпущение до срока, пусть также над собою он не властен по силам ему трудность устроений, он призван у истоков государства.
По всей земле Владимирской искали. Свозили в Кострому и во Владимир для выдачи ордынцам новгородских ушкуйников согласно княжьей воле. Негодовали люди: "Ведь зорили татар, не православных, как же можно на смерть отдать своих единоверцев?! Да будь они хоть трижды виноваты!"
Не ведал Дмитрий, силясь оправдаться, что гнев скрывал. Растущее смятенье в его душе давно пустило корни. Он был один. И с самого начала земля не приняла его как князя, а лишь смирилась с ним, как с неизбежным. Так было прежде. Так уже привычно. Теперь же, возмущенная роптала. Не ведаем того мы, совершая, чем обернется нам деяние в грядущем. И, что мы на себя им навлекаем. Тот прав всегда кто делает от сердца.
Глава 4 Князь Андрей Нижегородский (Старший брат).
Сгустился мрак над Волгою. Свинцовой тяжелою волною лижет берег. И хлопья грязной пены безобразят широкую бескрайнюю равнину. Не мирный дым кочевий тянет к небу, вбирая аромат цветущей степи. Тяжелый чад удушливый пожаров, беды грядущей знаком неизбежной от глаз скрывает царственное солнце. Кровавой смуты знак, как бледный призрак невидящее око устремляет на шаткие опоры земных тронов.
Подобно зверям, алчущие крови, презрев закон и родственные узы, забыв о должной верности и чести, захваченные смерчем жажды власти, вступили чингизиды, как прежде, в круговорот безумный, увлекая в свой жуткий хоровод игры со смертью многострадальные подвластные народы.
Великое Кочевие распалось. Бесправие и смута воцарились. Не стало Золотой Орды, и ханы вонзали свои сотни в ее тело. Как псы неслись, визжа на запах крови. Искуса власти, не превозмогая, и сами ее жертвой становились, безвольно и без славы умирая. Когда сильнейших принцев царской крови уводит Смерть с собою в свиту ночи, слабейшие становятся игрушкой для слуг своих. Возносят и низводят, тех перед кем бы прежде трепетали. Таков Мамай. Был темником, но силой, беспрекословно ему преданных туменов рассек Орду железом на две части. Не желая быть целью для ножа и воцаряться на зыбком троне золотоордынском, возвел Авдула. Правил своей волей, до срока чингизиду покоряясь.
Был правый берег Волги за Мамаем, в самой Орде, убив отца и брата,
Мурут в недолгосрочное владенье вступил, себе смерть вскоре предрекая.
Андрей и Дмитрий в самой круговерти ордынской распри были в это время. Решая трудно, князь Нижегородский с согласья брата выехал обратно. Великий Князь остался, выжидая, кого на этот раз Господь возвысит. Всецело отдаваясь Его воле, измученный бесплодным ожиданьем, гадая, кто из них пребудет в силе настолько долго и настолько прочно, чтоб подтвердить ему Великое Княженье. Не внемлет Князь Господнему уроку. За краткий срок свершилось слишком много, чтобы усвоил менее разумный: смирение - путь к истинным высотам, гордыня низвергает ослепленных.
Колени преклоня Андрей молитву читал во мраке сердцем, не губами: "Отец Всевышний все мы в Твоей воле. Тебе себя вверяю, Боже правый, будь слабым нам надеждой и опорой. Открой нам путь среди смертей к спасенью. Прими же покаянную молитву. Вот меч и крест: я их соединяю. Святая Богородица помилуй. Молю Тебя дай силы и уменье в лихое время выстоять и с честью принять нам неизбежное в дороге".
В Степи искали правды лишь безумцы. Война пылала. Хаос Безвременья сидел на троне, щедро раздавая фирманы на небесное правленье. Андрей со свитой тронулся в дорогу. А псы войны без "утреннего лая" подняли окровавленные морды. Железною лавиной устремились во след немногочисленной дружине. Орда Арат-Ходжи настигла князя. "Опасных грамот" истинная сила - бумага для железа не преграда. Андрей меч вынул. Крестное знаменье. Дуга и, указующее в небо, пылающее к русским благосклонно Господним светом, ослепив ордынцев короткое и твердое движенье. Вогнал по рукоять. Еще. И снова. Фонтаны крови. Бешеные крики. Стена щитов. Глухие звуки брани. И звон мечей дробящих, чьи то кости. Смешались и отпрянули. Остыли. Отхлынули, зализывая раны. Смердящие оскаленные пасти. В сражении все данники у смерти. Три дня, три ночи, позабыв про отдых, разя в оскал и сами, грозно скалясь, сумели оторваться от погони.
Уже потом, вернувшись невредимым, среди родных, знакомых стен и улиц он в совершённое и верил и не верил, так велика была стремительность событий. Когда так близко смерть к тебе подходит, все то, что прежде нам казалось важным, значение теряет, кроме жизни Кто жил безгрешно с достоинством смиренно принимает, не ищет смерти, но и не страшится ее возможного прихода, ибо знает, что обретает вечное блаженство. О вечном размышлять удел немногих, а князю суждено вершить правленье. За каждодневной суетою он не может плести узор высоких рассуждений. Но тем ценней подобные минуты, когда сама судьба тебя подводит к высокому обрыву, за которым: небытие, бессмертие и вечность.
Веселым звоном Нижний встретил князя. Не зря святым молились чудотворцам. Хотя уже живыми и не ждали Андрея встретить и его дружину. И радость от того была полнее:
"Вернулись! С Божьей помощью, с победой!" Навстречу им текли людские реки, сливались, и ликующее море неслось и увлекало за собою. Казалось, что согласно даже небо и счастье человека в нем открыло глубины чистой девственной лазури. Ничто не вечно: радости тревоги наследуют друг другу непреложно. За праздниками вновь наступят будни лишь это мы, наверное, и знаем.
Игумен Дионисий, как и прежде, твердит о том, что Нижний Богом избран и гневно обличительные речи к Москве и Алексию обращает. Не зрит духовный пастырь иль не хочет понять того, что в княжестве нет силы ступить с Москвой сейчас в единоборство. Ни денег, ни людей. Еще не время. Да и настанет ли оно когда? Кто знает, что предначертано нам каждому в грядущем? Какие испытания судьбою нам уготованы: и княжеству и людям? Сего не принимает во вниманье. И более того еще причины немалые для скорби и тревоги, ведь Дмитрий и Борис как не родные между собою спора не уладят. Наследия без брани не поделят. За кем пойдет земля, когда сложу я с себя нижегородское княженье? Судьба земли, людей - судьба и князя. Судьба Руси Святой заключена в нас каждом. И нет пути иного, лишь соборно. Угодно Богу наше единенье.
Глава 5. Великое княжение.
Как исподволь, но и закономерно случаются помимо нашей воли события от разума сокрыто. Присущая немногим прозорливость лишь чаянье того, что перемены есть следствие решений и поступков. Быть может и сама свобода воли - доступный хаос предопределенный. Деяниям людским соизмеримы и память и суждения потомков. Не ведомы тревоги и сомненья, не ведомы и не сопоставимы значение и следствие решений с причинами, принять их побудившим. И когда цель казалось бы, известна, то результат заведомо случаен.
До сей поры вниманьем обходили намеренно московские пределы: Москва была до срока третьей силой и пусть незримо, все же ощутимо влияла на развитие событий. Открыто не ведя единоборства, используя коварство, лесть и деньги, заметно свои силы, укрепляя, чтоб вскоре за Великое Княженье вступить в жестокий спор во всеоружье. И близок был тот час, когда столкнутся Москва и Нижний Новгород подобно двум ратаям умением и силой примерно равным случаю вверяясь.
Московский князь судьбою опекаем, мужал и рос, взрослея беззаботно. Премудростям земным, делам правленья законам устроения и праву наследия и многому другому учили, неустанно наставляя, сильнейшие московские бояре. Всем родом Вельяминовы от старших
до младших в услужении у князя: наставники, помощники и слуги. Охота ли, суды, мирские тяжбы: они во многом первое подспорье. Но тяготит его зависимость и зависть иной раз душу князя посещает к влиянию безмерному и силе. Незрелые пока еще обиды в грядущем Вельяминовым пророчат падение, забвенье и опалу. Пока же почитай, что всем мирволят. Что тысяцкий велит - то воля князя, должна беспрекословно исполняться земле на благо к вящей её славе.
Духовным становлением и ростом защитника, надежды православных, как виделся тогда он уже многим, владыка Алексий был Богом призван вседенно и всенощно, заниматься. Наставник и духовный попечитель был для души его неопытной опорой, предвидя то великое, что свыше судилось совершить невдолге князю. Всемерно опекал его, готовил, чтоб встретил он свое предназначенье как воин православный и раб божий достойно, с подобающим смиреньем. Свой сан и власть владыка, памятуя единство целей Церкви и земного княжения уже не разделяя на возвышение Москвы, употребил он. И среди прочих более достойных был выбран Дмитрий волей Провиденья. И с ним связал судьбу свою владыка.
Решалось трудно. Первый шаг излиха был страшен, но уже необходимым покуда двоевластье было нужно использовать Орду себе на пользу.
- Мурут сейчас в Орде в великой силе. За серебро добудем мы Владимир, но серебра потребуется много, - Алексий рек.
Василий Вельяминов внимал, но, опасаясь, соглашаться Великий тысяцкий под бременем сомнений, искал ответа, веря и не веря тому, что говорил ему Алексий.
- Великий Князь имеет русский выход. Он сможет заплатить скорей и больше.
- Князь Суздальский поддерживал Хидыря, - митрополит терзался, убеждая не столько Вельяминова, скорее с собою спорил. Тяжкое решенье, но медлить больше некогда: сегодня! Неведомо когда еще представит Господь подобный случай московитам. И было решено. И собирали. Собрали много. Важное посольство в великой тайне тронулось в дорогу. Благословив, напутствовав, устало митрополит задумался о прежнем: "Когда не сладит? Что если Мамаю удастся пересилить и Мурута низвергнет он? А паче, если Ольгерд Литовский на союз с ним согласиться? Однако нет. Митрополит литовский преемника не выбрал, не оставил и митрополии должны соединиться. Католики же большая угроза для Ольгерда теперь чем князь Московский. Что будет? На Тебя лишь уповаю. Все в Твоей воле дай нам силы грешным свершить, что предначертано Тобою. Ты видишь все и ведаешь, что благо земли многострадальной и народа
имею целью слабый я и грешный. То, что я мыслю, то, что совершаю, то не корысть, но ложью во спасенье Ты укоришь меня. Я чувствую и знаю. Но научи меня тогда пути иному. Как на Руси достигнуть единенья? Как пересилить зависть и гордыню? Тебе не внемлют в том князья земные. По мере слабых сил своих пытаюсь, но дело это слишком многотрудно. Владыка укрепи меня, и скорби прими мои как долю искупленья. Несу свой крест. Да будет Твоя воля. Что будет дальше, коль сие - начало?"
Князь Дмитрий Константинович Великий о том, что хан Мурут разбил Мамая и в степь отбросил темника тумены с немалым для последнего уроном узнал дорогой - ехал в Переяславль. И пуще прежнего сомнения былые им овладели: "Отчего Мурута так настоятельно судьба оберегает? И прав ли был, когда с Абдулом сладил? И милости его искал, поверив в его возможно скорую победу?
Великое Княжение... Весь выход был собран в срок и лишь не дали рати. Ссылались, кто на что: лихое время, бескормица. Да я тому не верю. Иное что-то. Что же происходит? Неведенье подчас страшнее смерти".
На Покрова приехал и Алексий. Князь Дмитрий получил благословенье на службе в Переяславском соборе. Митрополит там правил самочинно.
О ярлыке Мурута для Москвы узнал он по приезде во Владимир. Но главное почувствовал душою: Алексий знал тогда еще в соборе. Не только знал, возможно, что и делал, благословил неправо за спиною. Кому же верить?! Если сам владыка без чести поступает, и отринул его - законного Владимирского князя от право им добытого престола?! Гнев от бессилья, а негодованье, то крик души на ложь, несправедливость. "Да будет Бог судья тому, кто верит, что цель сама оправдывает средства: коль так, то сын не чтит отца, а князя - простолюдин не чтит. И коль сие порядок, то чтит ли Бога сам духовный пастырь? Ведь он в чертогах божьих ложь молчаньем облек, а я не ведал о подлоге. Иль я грешил превыше прочих? В чем же?!"
Имея на Великое княженье фирман Абдула Дмитрий подчиниться, не пожелал и вскоре во Владимир стал рати созывать, желая силой доказывать права на Стол Великий. И сразу стало многое понятным: уклончивая вежливость удельных, отказ в предоставленьи ратной силы от Костромы и вовсе, а от прочих князей Ростовских, Стародубских, Ярославских, а также Дмитровских прибыло слишком мало. А между тем и сами не явились. "Победы не сулит мне ослушанье. Столь малой силой нечего и думать о том, чтоб сокрушить Москву на рати. Так что же остается - примириться?!"
Опаздывала рать нижегородцев. Борис послал лишь малую дружину. Когда родные братья не спешили помочь ему чего же ждать от прочих? Достигнув Переяславля, князь Дмитрий при первых только стычках уже понял, что одному с Москвой ему не сладить.
Со всех сторон надвинулась угроза. Земля гудела, конные дружины в железе надвигались неуклонно. К ним примыкали те, кто отступились, оставили его и, тем, ослабив и без того немногочисленное войско. Когда земля уходит из-под ног, смятение душой овладевает, но твердый дух упорствует, не веря еще в неотвратимость пораженья. Хватаясь за последнюю возможность, в надежде тщетной силясь удержаться иллюзией возможных изменений. Не раз бывало так, что безнадежно и навсегда утраченное вскоре нежданно и счастливо обреталось. А часто покаянная молитва, скорей меча успех решает дела. И мужества подобное смиренье потребует от воина не меньше, чем ринуться на острое железо. То мудрость и владение собою, то взор, который видит сквозь столетья, то опыт, приобретенный с годами, то вера в Высший суд и справедливость.
Разъездами кроваво огрызаясь, размыслив, Дмитрий все же отступился. И медленно, с достоинством, не прячась, ушел назад под стольный, во Владимир. А между тем полки его редели и кмети уходили, опасаясь не княжеской опалы как ни странно. "Возможно, грозный призрак отреченья и церкви затворенные пугают сильней, чем смертоносное железо. Митрополит посмеет ли? Решиться?"
И позже отходя и за Владимир, уже соединившийся с Андреем князь Дмитрий замечал, как меркнут лица и больше принужденно, чем с охотой вступают его кмети в поединок.
"Отринут, обездвижен, обезволен. Своя земля - чужая, не встречает. Вчера был князь Владимирский, сегодня один из многих и как прочие удельный".
Андрей ушел на Нижний укрепляться. За ослушаньем следует возмездье. А Дмитрий отходил. Все ближе Суздаль. Встречает мрачно древняя столица. Недобрый вестник князь - осада будет. За мрачной деловитостью тревога. И вновь читает в лицах нежеланье, неверие в исход успешный дела. Ступая тяжко, он взошел на стены. "Се - миг решений. Должно покориться. Московская река днесь полноводна, но будут и засушливые годы. Быть может. Да свершится воля Божья".
С условьем: "Не зорить земель окрестных, урона не чинить посильно людям" отрекся от Великого княженья...
В канун Крещенья Князь Московский Дмитрий венчался во Владимирском соборе Успенья на Великое Княженье на Стол и Русь. И небо ликовало.
Глава 6. Отречение.
Сместилось. И как смена дня и ночи лишь следствие извечного движенья светила в соответствии с законом начертанным устройством мирозданья претерпевает на пути своем рассветы, высокий полдень, вечер и закаты, во всем ему подобны наши жизни
рассвет невинный детства, следом полдень сияющий, сверкающий, прекрасный, закат за ним уже по нисходящей, а после - ночь, забвение и холод. А, что за ним наверное не знает никто из живших прежде и живущих. Пока мы живы знанье недоступно. Небытие от нас до срока скрыто, упрятано под пологом Вселенной.
Земная власть, лишь взлетов и падений стремительно сменяющих друг друга судьбою прихотливой - вереница. Сверх меры привлекает возвышенье и ценится оно дороже жизни. Народы отдавались на закланье по прихоти властителей безумных, готовых заплатить любую цену за право воцарения на троне. Предательство убийство или подкуп, не брезгуя ничем, пятная Бога, себя провозглашали данным свыше земле благословением и людям.
После того как киличеи зачитали фирман Мурута на Великое княженье, Московский Дмитрий стал Великим Князем. Иной недальновидно бы ликуя, предался суете лишенной смысла, которою случайная победа дала ему возможность насладиться. Владыка мыслил так: "Иная битва исход войны решает, если только наносится врагу удар смертельный. Когда же враг повержен или ранен, то ненависть его питает силы. Желает одного лишь он - отмщенья и гневом ослепленная гордыня, его душа желает только мести. Еще не раз князь Дмитрий испытает свою судьбу. Возможно, с Нижним будет, а может и с Ордою? ... Нет не время. Не время о подобном даже мыслить. Сейчас иное: закрепить Владимир Московской вотчиной, чтоб стал он лишь уделом князей Московских. Только ожиданье. Содеяно мной все, что можно было".
Посол Абдула (стало быть, Мамая) уже в дверях. Решение созрело само собою в ходе разговора.
Как прежде вязь восточная железом зловещими узорами вплетает в угрозы лесть, сочувствие в лукавость и ищет только место, чтоб ужалить.
- Орда не та. Мурут в ней не хозяин. Мамай, Абдул невдолге воцаряться. Ты много серебра даешь Муруту, а он лишь кисть, Абдул его предплечье, плечо - Мамай. Ты, верно, это знаешь.
- Мечом вращает кисть, - Алексий бросил.
- Плечо же всей рукою. Будь с Абдулом, - посол отбросил прежнее смиренье.
- Возьми ярлык! Возьми, но от Абдула. Не верь Муруту степь его не примет! И псы его ему уже не служат, лишь ты один исправно ему платишь. Отдай Мамаю выход, будешь в силе.
- Велик тот выход "черная" уж близко. Кто даст?! - ему ответствовал владыка,
- Народ повымрет, как сие возможем?! Мурут нам обещал его уменьшить.
- Абдулл уменьшит!" (оба торговались),
- Уменьшить сможет... (спеси поубавил).
- Сие не все, - Алексий молвил строго,
- В фирмане на Великое Княженье, особо описать Владимир нужно как вотчину в удел князьям Московским, чтоб не было иных Князей Великих.
Потом, когда один уже остался наедине с раздумьями в покоях, где робким светом тающие свечи пытались приближение отсрочить вступление в права грядущей ночи, он видел их, как тщетности усилий бесплодных, символ перед Неизвестным и будущее мрачною одеждой его сокрыто от пытливых взглядов. Канва тревог и черное на черном: сомнения, терзающие душу, фальшивый блеск несбыточных желаний и отороч - дешевый мех греховный гордыни, честолюбия, тщеславья.
"Сие суть - мрак, который наполняет в преддверии свершений наши души. Доселе мы не были и не будем, мы после, ибо - прах вернется к праху. Так отчего же воплощенное смятенье не ищем в жизни главного - покоя, и суетой свой краткий век обременяем? Не внемлем зову разума и сердца. Что суть душа бессмертная? Бесценный дар каждому однажды Богом данный, а мы его не чтим, бесцельно тратим на жалкие поступки и стремленья и алчностью влекомые не ценим то малое, что сами постигаем и многие, порой ценою жизни. Молитва, согревающая сердце и вера, возжигающая пламя - свет истин указующих во мраке душе заблудшей путь к дневному свету - Его любви. Пребудем же все в Боге. Господь убереги нас от ошибок. И на путь истинный Господь наставь меня. Дай силы мне не бросить незавершённым дело единенья, завещанное скорбью земли русской".
Он очи в темноту сурово вперил. Взор мысленный его пронзал пространство, а может статься даже само время. Он видел нерекомое душою. Возможные прообразы событий.
Жестоко прерываемые судьбы и боль утраты жертв необходимых, и смутный облик будущих столетий.
Из проталин, в разрывах туч несущихся по небу проглядывало радостное солнце, и дух перерождения природы созвучен был людскому ликованью, которое питали те же соки. Несмелым робким током расправляясь, испытывая трепет пробужденья, вступала в пору бурного цветенья и счастье всему сущему сулила. Достойно удивления как, часто вручая нити воли Провиденья, судьба своим орудьем выбирает ничем не примечательные жизни. И сколь угодно есть тому примеров, когда небрежно брошенное слово причиной катаклизмов становилось. На первый взгляд так не соизмеримы значения причины и последствий. Идея единения и прежде была и будет и закономерно вслед за слиянием периоды распада и новые слияния и снова и так до бесконечности, возможно.
Реченное владыкой возымело, однако ж, действие свое чему событий дальнейших ход прямое подтвержденье. Мурут в Орде взбешенный ослушаньем Москвы, неподчиненьем его воле фирман отправил в Нижний на княженье. Князь Дмитрий получив его поддержку, немедля, только с малою дружиной помчался во Владимир, упреждая возможные Московские препоны. Его душа желала отомщенья: "Есть Бог на небе! Есть и справедливость! Река теряет после половодья пугающую силу и мелеет. Смиряется настолько, что запруды смести, непрочной даже не сумеет. Гонцы уже разосланы удельным. Ослушаться не смогут! Не посмеют!". Напрасною надеждой окрыленный не ведал, что набаты поднимали в земле Московской. Рати отовсюду стекались по призыву Алексия. Стальные реки ширились, мерцали металлом жидким грозно и змеились, сминая тишину покой и плавя решимостью своей чужую волю. Жестокий звук поющего железа. Холодная безжалостная песня. Граница между сущим и не сущим. Клинок рожден мучимый этой жаждой. В нем мир потусторонних отражений. Бездушный и безликий отторгает от тела душу и при этом тщится согреть себя дымящеюся кровью. Есть у всего свое предназначенье. Все может стать орудием убийства. Но кто, когда был первым и направил его, чтобы разить себе подобных? Безропотная преданность железа венчает человеческую волю. Клинок лишь средство, он не искушает, но и не искупает назначенья.
Владычный полк ушел одним из первых. Во след ему Коломенский и прочих Василий Вельяминов скорым шагом направил во Владимир. Порубежье с Литвою оставалось без охраны: все силы устремил на рать за стольный. Был отзвук тяжкой поступи похода,
подобен стуку человеческого сердца. Три юных князя тоже встали в стремя. Пришла пора им ратную науку постигнуть и крещение на брани до срока получить на поле битвы. По воле Вельяминова шли рати на Переяславль, Дмитров и Владимир. Ростов и Стародуб уже забрали и суздальские спешно отходили, повсюду не вступая в бой и рати, ввиду московской силы не давали. Возможные союзники в смятенье, упреждены, и помощи не дали. Когда бы и хотели, не успели: стремительно московские хоругви вступали во Владимирские земли, оружием и силой, убеждая того, кто не решался: "Покориться Москве мне или с Суздалем остаться?"
Великомученик Георгий возвещает Москвы победу в битве за Владимир. На этот раз чуть более недели князь Дмитрий снова был Великим Князем. И вновь, как прежде изгнан москвичами, ушел в нижегородские пределы и дальше в Суздаль. Где и затворился.
Четвертый день московская осада кольцом смертей объяла древний Суздаль. И подвигов не счесть, но все напрасно: не суждено быть княжеству Великим. Рискуя жизнью, князь на заборолах. А всадники багровые пожаров окрест ведут охоту на живое. И жадно вырывая друг у друга, добычу опаленную терзают. Земля скорбит заложницей гордыни. Она объята смертью и страдает. Безмолвно молит князя о покое. И князь, смирившись, внемлет: "Отрекаюсь..."
Глава 7. Княжество Московское и княжество Тверское
Московский и Тверской дома исстари соперниками были, друг, у друга оспаривая право быть главою и править на Руси единовластно. Святая Тверь великая столица, снискавшая себе почет и славу, по праву, возвышаясь среди равных, была достойна, чтобы ей гордились. Заслуженная честь вдвойне приятна. Когда судьба: что было и что будет, тогда судьбу имеет все на свете. И города как люди проживают свои особо собственные жизни. Они рождаются, стареют, умирают. Им свойственны рассветы и закаты. В них есть душа, которая страдает и счастлива. И вот что поражает, у них есть нрав радушный и чванливый, периоды уныния веселья, их лик несет следы переживаний. Они не чужды также и кокетства и жаждут, чтобы ими восхищались. Тверь такова степенна, горделива. Путей духовных и торговых средоточье великая и древняя столица,
Дотла не раз сгорала, возрождалась и радовала снова глаз, как прежде. Исконных и навеянных традиций переплелись рябящие узоры: и простодушие, и лихость, и лукавство, и широта души и благородство. Князья подстать народу, суесловье здесь не в чести: коль рек изволь содеять. Но вера в нерушимость договоров лишила силы их перед коварством. Хотя измены час еще не пробил.
Москва иная: злее и моложе. Подобно как в глуши лесной дорогу к живительному солнцу пробивают под кронами степенных великанов настойчиво и дерзко молодые, желая жить и требуя по праву всего живого для себя под солнцем и места, и простора, и свободы. Так и Москва, стремительно и бурно среди лесов росла и поднималась. Была непримечательной и серой, а стала златоглавой, утвердилась иная стать, иной народ и князи.
Князья тверские больше тяготели к Литве и с нею браки заключая, надеялись в последствии, что Ольгерд окажет им поддержку и поможет им ратной силой в споре за Владимир. Москва же, как и Нижний ближе к Степи. Она иначе мыслит, поступает и будущность ее жизнеспособней. Хотя пути ее во многом спорны, иначе поступать она не может. Скорбеть, но жить, надежды не теряя, осознавать возможность избавленья, как множество попыток и ошибок и трудность принимаемых решений - бесценный опыт, жизненная мудрость.
Наследники Святого Михаила, Тверского дома: Всеволод, Владимир, Андрей и Михаил княжна Мария (Московская княгиня овдовела, она была супругой Симеона), княжна Ульяна замужем за князем Литовским и Великая Княгиня.
Всем ведомо о том, что заключают на небе браки, сердца не неволя. Земные же прямое отраженье того, что в человеческой натуре: расчет, любовь, а что преобладает судить кому? Душа, когда потемки, когда и горний свет, а между ними все то, что есть мы. До скончанья века так было и, наверное, так будет. Мы люди значит, склонны заблуждаться. Нам свойственно идти путем ошибок, лишь тяжкий опыт нам дано усвоить как память пережитых испытаний. Не ранее мы сможем разбираться и различать: что истинно, что ложно.
Москва неоднократно доказала, что может и не менее, возможно, а даже более чем прочие имеет возможностей и силы стать Великой. И на Руси единой полноправно единовластно править своей волей. Тверь, также помня лествичное право наследия престола и уделов, считала, что ей княжеством Великим пристало быть и никому иному. Их скрытая борьба велась подспудно, до срока и до времени неявно. Москва была в ту пору не готова, Тверь медлила, момента выжидая.
Минуло времени еще доволе мало, как Дмитрий Константинович вторично Москве вернул престол, по принужденью став жертвой несчастливых обстоятельств, а паче дум своих недальновидных. О том же говорил с Андреем прежде и верно ведал сам, хотя гордыня мириться не давала с пораженьем. Он битву проиграл, ее не начав.
"Настойчивость похвальна, не упорство. Достоинство превыше, не гордыня и чествуется мудрость, не коварство. Владеть престолом, но не государством? Что власть над телом, если над душою ты власти не имеешь и не волен надеяться достичь её в грядущем? Престола хочешь? Алексий страною духовно правит, строит и земное. О двух ногах такое государство, а ты отринут, ибо ограничен и целями и средствами своими. Ты брат мой и я тщусь тебе посильно помочь, хотя в успехе сомневаюсь. Не подготовив прежде поля битвы, надеешься, на случай и отвагу. Всему же свое время и возможность для подвига всегда есть и не только в кипящей лаве ратного сраженья.
Воззри, предугадай, что будет после, предупреди возможное несчастье посильно, и потом проси у Бога дать силы. Яви милость побежденным. Ведь бывший враг стать может верным другом.
Понеже вы с Борисом, хоть родные, друг друга ненавидите, кому же, когда не вам примеры единенья являть земле своей и своим людям?! Меня не станет, кто будет наследник? Вы помните отцовские заветы? Имейте разум уступить один другому, иначе сгинет род наш! Усмирите свою гордыню и побойтесь Бога. Да не поднимет меч свой брат на брата! Подумай, Дмитрий, так ли мало горя земля Нижегородская узнала? И сколь еще пророчит ваша ссора? И что ей даст Великое Княженье, добытое ценою смерти многих? И что ты с ним один возможешь сделать? О том спроси себя не прежде прочих, когда ответишь, действуй без раздумий. И ради тех, кто следует с тобою, не должен ты испытывать сомнений..."
Тогда как Алексий ордынской волей (по воле Бога, ибо каждый знает, что может статься божьим попущеньем - возмездием за грешность упований) Владимир сделал вотчиной Московской и леном князя с правом передачи его своим наследникам и детям, Великий Князь Литовский в свою волю взял то, что было вотчиной ордынской: Подолию от края и до края, Сметя кочевья двух татарских ханов Кутлубугу, а с ним и Хаджибея.
Князь Запада осмелился впервые разбить вассалов княжества Востока. И это было значимо, доселе такое никому не удавалось. Иное время и ничто не вечно. Тому, кому дано Всевышним видеть закономерность, следствие событий достаточно дождаться только срока и силы прилагать лишь, чтоб приблизить его, затем следить за исполненьем заранее намеченного плана.
Князь Ольгерд мыслил многое, но сроком земного своего существованья был ограничен, как и все, однако тщился содеять так, чтоб дело его жило и после его смерти, чтоб потомкам досталась бы Великая держава и, будучи заложником, у власти наследия иного не желал он. Да и не признавал, считая сущим лишь то, что зримо или ощутимо. Избегнув благодати быть крещенным, предпочитал он царствие земное.
Глава 8.
Незримая беда разит внезапно. Нежданная для тех, кто не радеет посильно уберечься от напасти, предупредив развитие болезни. Быть может тщетно, но и, сложа руки сидеть меж тем, когда так очевидна ее неотвратимая угроза христианина, человека недостойно. Высокая душа черпает силы, всецело Провидению вверяясь. Безропотно скорбящая смиренно и высшей справедливости покорна, помочь стремится тем, кто призван раньше им облегчить последние страданья. Рассветы жизней, полдни и закаты: без жалости, без счета, без разбора. И кто из нас хоть в чем-нибудь уверен, быть может, когда все так преходяще? Такое множество грехов предполагает не меньшее число и наказаний. Возмездие бывает беспощадным и несоизмеримо с прегрешеньем. Не нам судить, на то есть воля Божья. Судьбу свою меж тем мы выбираем. Все наши помыслы деяния случайны, плетут узор грядущих воздаяний. Быть может человек чернее ночи, но жив и нам оставлен в назиданье, а душ невинных часты вознесенья. Всему найти, возможно, объясненье, но истина известна только Богу. Кто ропщет, кто смиряется, кто алчет,
кто отдает, в нужде последнее, лишая себя необходимого предстанут перед судом Его всевидящего ока. И по делам же мера благодати недостижимая, искомая при жизни, но жизнью всей заслуженная каждым.
Пути торговые посольские суть связи, мосты между культурами. Сквозь время и расстояния проложены незримо. Они нетленны и прочнее камня. Ибо нельзя разрушить человеку то, что есть воплощенная потребность общения присущая живому и жажда заглянуть за горизонты. Си речь пути несущие нам благо и русло этих вод благословенно, но берега вмещая воды жизни таят в себе опасность и угрозу: зловещих струй, живое леденящих вместилища смертей бездонно ложе. Преддверие лазури - мрак могилы, но жизнь всегда наследуется жизнью. Чума губила сонмы поселений и княжества безлюдели без меры. Что Тверь, что Нижний, что Москва: утрата одна для всей земли. По воле неба в небытие уходят поколенья. Ведь человек жемчужина на нити живого золота, и ожерелье жизни с его уходом рвется безвозвратно. Своим существованием мы вносим в мир череду конечных изменений и по себе рисунок оставляем совсем иной что был до нас Вселенной. Осиротели, и, казалось бы, смиренье должно наполнить души состраданьем. Излиха горя, скорби и печали, смертей излиха оскудели земли.
И в каждом есть особенная жажда не жажда жизни это всем присуще, один творит, другой уничтожает, один снедаем пылом приключений, другой поэт и паче созерцатель, есть ратай по призванию, есть пахарь. Порочны страсти и благословенны, но жажда власти отстоит особо:
По праву ли рождения, по праву сильнейшего правитель восседает на троне под личиной совершенства обычный человек, чья страсть довлеет над прочими, себя мня богоравным повелевает судьбами людскими и делает заложниками прочих своих желаний вздорных и капризов.
Судьба Тверского князя пощадила. Один из всей семьи в живых остался. Мать умерла и братья вслед за нею. Скорбя достойно, силы не жалея радели о скорейшем избавленье земли своей от напасти смертельной. Уныние и страх превозмогая, собственноручно помогали кметям, не брезгуя работой самой тяжкой среди бесчинства и разгула смерти. Но все под Богом, медленно сгорели и сами пали жертвою болезни.
Москва изнемогала, как и Тверь. Печальным звоном, стоном погребальным людского горя вестник полнил землю. И все живое, замерев, взирало на мрачную неспешную работу чумы и умирающих до сотни бывало в день, а может быть и боле, кто их считал? И до того ли было, когда непрошенную гостью ожидали в любое время. Сердце укрепляя молитвой, уповая лишь на Бога не складывали руки и смиренно Господний принимая гнев, творили для усмиренья мора все, что нужно. Брат младший князя Дмитрия скончался, и мать за ним последовала вскоре. Казалось ни одной семьи, в которой не умер кто-нибудь, и не осталось. Но жизнь не замирала хоть и скорбны
труды ее в виду такого горя. Она не утихала и кипела: торговля и ремесла, служба князю все шло и двигалось заведенным порядком, но более торжественно сурово. От прежней беззаботности отлично.
Андрей Нижегородский принял постриг, не вняв ему ни в чем, Борис и Дмитрий, недальновидно в спор опять вступили о том, кому всем княжеством, включая его две равноправные столицы единовластно править своей волей. Митрополит Алексий счел удобным
подобный случай самому вмешаться и быть судьёю княжеского спора. Он этим утверждал главенство церкви над властью князя и, если помыслить он мог содеять так, чтобы развеять
надежды навсегда нижегородцев Владимирский престол занять в дальнейшем. Борису в Нижний Новгород отправил он грамоту и звал на суд владычный. Тот отказался - это было внове и церкви ослушание и то, что князь церкви покушался на земное. Но все, что нам привычно тоже было.
Когда-нибудь впервые изумляло, но время проходило и свыкались настолько, что не мыслили иного.
На мор и оскуденье не взирая, Борис, велел готовиться к осаде и Нижний укреплял затем всемерно. И день, и ночь, работой надрываясь в грязи и холоде. Людская ненасытность поражает
имея жизнь саму как таковую сорят богатством истинным без счета и не колеблясь отдают ее за деньги, за власть и землю, падшие настолько, что не своею платят жизнью, а чужими. Греховно не орудие, а - воля. Творит она, что Богу не угодно.
Весна минула, наступило лето, наследуя законно и по праву, как до того она сменила зиму
и властвовала миром безраздельно. И нужен ли пример еще и сколько, кроме уже нам данного природой того, как непреложных изменений неотвратима череда и спорить с ними не мудро, того более опасно.
После того как умер старший брат, едва прознав об этом, оба младших стремясь, опередить один другого отправили в Орду послов на Нижний на общее наследие фирманы у хана, испросить который в силе. Борис опередил. Промешкал Дмитрий. И в Нижнем сожидая киличеев он чествовал приехавшего брата, угрозой брани с ратными на стенах, но укорённый матерью смирился для виду и до срока, чтобы время до возвращения посольства себе вырвать.
Боярам представил своим спорить о том, что почитал уже решенным. Не старшинство теперь в чести - фирман ордынский, а вести говорят, что уже скоро посол татарский в Новгород прибудет. Как думал он об этом, так и вышло: фирман на Нижний Новгород остался ему Борису, а не его брату. Плоды же необдуманных поступков пожал он неожиданно и скоро: Алексий Вельяминовых направил посольством к князю Дмитрию, условьем ему поставил: "Нижний - за Владимир". Тот долго не решался: "Согласиться? Или отринуть волю Алексия? Что сможет при союзниках неверных содеять он, когда бы и сам стольный сумел бы на копье воздеть. Что проку,
когда чума, безлюдье, ссора с братом лишила его паче ратной силы уверенности в том, что его дело Успешно завершится. Где взять воев? В Орду податься? Даже если будет от хана помощь - чем платить татарам? На землю наводить степные орды - урон и разорение без проку..."
Решился князь: "Москва. Добуду Нижний, а после может все перемениться. Никто не вечен нынче нужно время".
Владыка между тем ни дня мешкал. Обещанное Дмитрию представить еще не ведал как, фирман ордынский свободу ограничивал решений: "На южных рубежах Тагай кочует и угрожает княжеству набегом. С Литвой на порубежье неспокойно от туда также рати не прибудут. Духовный меч воздеть и затвореньем церквей нижегородских угрожать ли для принуждения Бориса покориться? Кого послать? Подобное свершенье не каждому под силу, это подвиг от лона церкви княжество отринуть. Для блага всей земли и пастырь должен, превыше прочих славен быть и ведом на поприще духовном достижений иметь премного, паче Дионисий. Когда не убедить заставить должно. Суть громогласен, праведен, но сеет он в людях смуту, значимость превыше
земель Нижегородских прежде ставит, земель Московских. Мне нужен Сергий. Он один достоин.
Содеет так как должно и отринет, когда необходимо, невозможно иначе будет и не вздохом раньше. Не ранее того и не позднее, чем суждено тому свершится Провиденьем. Он убедит, его послушают, он ведом смирением и святостью - порука, того, о чем радеет суть во благо, без умысла лихого и корысти".
В Печорский монастырь игумен прибыл. Рек просто, безыскусно обозначив необходимость усмирения и следствий его возможных, честно без лукавства, посулов не давая и напрасных
надежд и упований, вел беседу, склоняя, Дионисия к той мысли, что все предрешено, пора решений нечаянно, но все же наступила и княжеская ссора только повод, чтобы упрочить право на Владимир князей Московских, оставляя Нижний за Дмитрием. Тем самым, подтверждая исконный путь наследованья власти. И убедил. Хотя не просто и сразу, но истине внял все же Дионисий. И не кичясь одержанной победой, скорбя лишь о блуждающих во мраке смиренно делал все, чтобы исполнить Алексием назначенное прежде.
Борис был гневен, зол и непреклонен: "По воле ханский Новгород имею. Владычный суд на это не потребен. Мне не митрополит дает фирманы. Орда сама решает, кому княжить. Брат Дмитрий того права не имеет".
Бесплодны увещания игумнов. Достойно осуждения упрямство, являемое князем в этом споре. В гордыне ослепления не видит, как велика суровость наказанья, грозящая ему за ослушанье. На затворение церквей Нижегородских и Городецких волей Алексия он вынуждает пастырей духовных, владычный суд упрямо отвергая.
Не слышно благовестов. Церкви немы: ни служб, ни отпеваний, ни крещений. И силой не заставишь, воле князя духовной властью был предел положен. Смятение врага - залог успеха,
одна из составляющих победы. Вчера его ряды несокрушимы, сегодня обреченно отступают. Достаточно свидетельств свыше меры. Бескровная победа отлученья плоды свои приносит: у амвона князья решают споры - не у хана.
Глава 9. Княжество Рязанское.
Предел всему есть: миру притязаний - возможностей узда, а уязвимость противовес для силы, груз сомнений - граница веры, а судьба - для целей. И в равной мере: государи правят и правят государями. Зависят народы и правители. Их судьбы неотделимы друг от друга своей сутью. Когда взаимна жертвенность, то благо сулит земле такое единенье. Когда пути и чаянья разнятся, то этим обрекают на забвенье себя и своих предков. Ибо все, что наследье предстоятелей: законы, и вера, и предания уходят в небытие, когда неладно в людях.
Рязань. Судьба к ней более жестока, чем к княжествам на севере и первой она встречала дикий вал кочевий, упрямо восставая, поднимаясь из пепла разорения и смерти своею волей к жизни удивляя друзей врагов и верно само небо. Дух твердый - это признак испытаний, утрат перенесенных и волнений. Все это было свойственно рязанцам. Ценить умели краткое затишье, но рати между тем не избегали. Чужих пределов мудро не тревожа, своих врагов числа не умножали. Но княжеству уверенно на ноги встать не давали внутренние распри. Олег Рязанский князь си речь от Бога. Уладил ссоры с Пронскими: ведь лучше войны хорошей мир плохой считают. За сим Владимир Пронский был принужден самою жизнью с ним объединиться. Что впрочем, ему вовсе не мешало впоследствии Рязанского покинуть. Второй его союзник Тит Козельский, проверенный товарищ князь и ратай. (Козельск был наречен еще Батыем - "злым городом" за то, что неприступно стал на пути его бесчисленных туменов). На дальних порубежьях люди проще. Двуличие им чуждо только в этом их слабость заключается, коварства душа их не приемлет, благородна и по сему они скорее беззащитны. Чем ближе к смерти и чем чаще видишь её тем больше ценишь то, что значит всё то, что называют люди "жизнью".
Кочевья ход неспешный по степи подобен туче с рваными краями. Среди равнин, скитаясь в клубах пыли, как странники небесные по воле семи ветров несутся прихотливых, кочевье направляет воля князя и алчность человеческая - ветер, что в душах никогда не утихает. Тяжелый гул движения валами, блуждающий прибой в бескрайней степи. С небесным отдаленным громом сходен, недоброе сулит всему живому. Орда Тагая князя к порубежью Рязанскому приблизилась излиха. Не мирный дым, зловещая завеса белесой тьмы из Поля надвигалась. Изгоном шли, неслышно и по-волчьи десятки сотни тысячи, стальными мерцая полумесяцами хэлмэ, живущими своей отдельной жизнью: звук тонкий возбужденный леденящий, так будто бы железо предвкушает, что жажду утолит свою невдолге.
Не чаяли, не ведали рязане: стремительней вестей набег татарский. Взят с ходу беззащитный Переяславль. Разграблен и отдан на поруганье. Отяготив себя награбленным полоном превыше разумения и меры, орда свой бег все больше замедляла, для мести становилась уязвимой. Рязань пылала, павшие безмолвно взирали на свирепые пожары: рубили всех кто смел, сопротивляться и тех, кто не пригоден на продажу. Узорочье рязанское под корень свели мечи татарские, насытив невинной кровью землю обагряя. Не счесть следов пурпурных поцелуев. Их жертвы, распростертые повсюду, к возмездию взывают и отмщенью.
Волна смертей отхлынула, оставив пустынный берег и следы насилья, набегом учиненного свидетель безмолвный небо хмурилось и скорбью, казалась, переполнено до края. Лазурь его бездонная померкла.
Олег Рязанский был тогда в Солотче. Подобно как от брошенного камня волнение, кругами расширяясь, то место отмечает, где упал он, так у людей подчас событие любое суть камень, а волнение - известья. Нятьё Рязани болью отозвалось во всей земле Рязанской в каждом сердце. Олег не медлил: "Пусть Тагай не спешен, но сбор сей час! Тогда сама внезапность утроит наши силы паче злости, а для неё у нас есть поводов немало". В Козельск, на Проню вестников отправил, призвав князей стать силой триединой настигнуть и бить влет, не сожидая. "Дотоль вокруг Рязанские пределы земля сама за нас горит под ними. Пресыщен зверь: ленив, неосторожен. Нас ненависть сжигает, словно жажда и утолить ее возможно только местью!"
Святые воссияли на хоругвях. Надежда - солнце, дух воспламеняет. Решимость и согласное движенье: "Все за един!" влекло и увлекало. Рать множилась, в движении отставших не ждали. Это честь, а не повинность: за родину сражаться должен каждый, когда-нибудь приходит это время. Шли рысью споро, на коротких дневках коней не расседлав, не выпуская оружия из рук дремали чутко и наскоро поев, летели дальше. У самых рубежей земли Рязанской настигли. Заприметив стан походный у Шишевского леса на ночь отдых дал рати князь Олег перед сраженьем. На княжеском совете порешили: "Кто верит в безнаказанность - беспечен. И нас не ожидают, что к удаче. За нами первый шаг. Теперь измыслим, как бой вести: врагов намного больше. Пойдем стеной, одним числом осилят. Разъять их надо, бить поодиночке, а там, все в Божьей воле. Так и будет!"
За суетливостью скрывается волненье, уверенность умеет насладиться покоем кратким. Искренней молитвой очистив душу и воспоминаньем о тех, кто дорог, согревая сердце, всецело отдаваться ощущенью того, что полон жизни, слава Богу и представляя будущность прекрасной.
С рассветом острие рязанской рати пронзило спящий стан железным ливнем. Три лавы рассекли его на части и вырвали немало душ у жизни. Был первый бег стремительным настолько -
прошли насквозь. Коней поворотили, воздев мечи багровые от крови, рыча свирепо, ринулись повторно. Навстречу поднимался вал татарский: лес копий, источающая стрелы стена смертей, не верилось, что люди тому причина так невероятна была картина утреннего боя. Тяжелый гул несущихся навстречу друг другу ратей невообразимый. Отдельных звуков нет, ревущий грохот, сливался в ужасающую песню. Удар! Земля и небо содрогнулось! Треск копий. Скрежет стали. Вопли. Стоны. Фонтаны крови. Бешеные крики. А сбитые с коней мечей обломки вверх поднимают и разят уже в слепую. Татары подались, стена, редея, не устояла перед натиском рязанским. Щиты на спины, копья бунчуками к земле поникли и уже помеха для отступающих, не грозное оружье. Страх обуял. Минута перелома. Осилила отчаянная ярость в жестокой сече алчную жестокость. Могучие удары наносились и брони рассекали вместе с телом. Мечи сверкали - молнии, а стрелы, казалось, само небо посылало. Земли не стало под телами павших и задыхались и затоптанные дважды и трижды, умирая, убивали живые мертвецов, не различая того, кто перед ними и над ними. Повсюду даже жизнь грозила смертью. Уже не битва, просто избиенье. Засадный полк доканчивает дело. Бегущих безоглядно настигают. Кому аркан, кому стрела. Шум битвы все дальше отдаляется. Стихает. Усталость победителей сковала и где застигла там и опустились на землю даже рук поднять не в силах. Безрадостна картина поля боя: излиха дорога цена победы. Значенье до конца её неясно, но гордостью живых переполняет. Приходит время отдыха и скорби. Великое сегодня совершили: за веру постояли и за землю, не посрамили своей чести, устояли.
Глава 10. Дела Московские.
Пути Господни неисповедимы и тот, кто голосу знамений не внимает и ропщет на жестокую судьбу, тот сам себя возможности лишает несчастия избегнуть и посильно последствия его предупредить. Уроки высшей силы вразумляют, что есть нам неподвластное в природе. Встречая неизбежное смиренно, с достоинством уроки, извлекая, тем самым к испытаниям готовясь в грядущем отдаленном и не очень.
Действительно, нет, худа без добра. Пожар Всесвятский прозванный Великим за ту беду которую принес он: посад, Заречье, Кремник, Загородье извел на угли. Пламя бушевало стремительным разливом, словно бездны разверзлись ада, город поглощая. День Страшного Суда казался близок. Сдержать огонь напрасная надежда: в самой Гиене Огненной прохладней. Пылали терема кострами, церкви и не вздохнуть, так воздух раскалился. Столбами черный дым, горячий ветер повсюду носит тлеющие угли. Река огня со множеством притоков неудержимо мчится, обжигая по краю небо и себе поживу находит без труда, змеясь, свиваясь и снова распрямляясь, как живая цветенье обращая в пепелище.
Невероятно следствие пожара - Москвы как будто не было в помине. Один остов безжизненный и черный лежал на месте города, который вчера еще был полон сил и жизни,
Блистая златоглавыми церквями, незыблемо стоял оплотом веры, гордыней человека воплощенной, встречал приезжих звоном колокольным, людскою суетою и тем шумом,
Который каждый город отличает и выделяет среди прочих поселений. Рядов торговых гам не утихавший, до самой ночи говор смех и крики ремесел звуки и затей различных причудливой мелодией звучало. А нынче лишь безмолвие да ветер перебирает тлеющие угли. Унылая картина запустенья сама собою замысел рождает: "Из камня строить надобно и стены и Кремник. Тесом больше не годится. Искра да сушь - меч, вечно занесенный и паче при осаде, несравнимо прочнее камень. Внутренних пожаров к тому же будет менее чем прежде".
А между тем жизнь не стоит на месте: Борисово посольство к Алексию сын старший князя Дмитрия Василий без ведома отцовского пытался заставить воротить, да так неловко, что следом за его самоуправством вполне могла случиться рать Бориса и Дмитрия. Посол нижегородский успел уйти, а паче Уложенье увез с собой вне всякого сомненья. Весть о попытке нятия посольства
достигла Алексия и Бориса. Событий круговерть сама собою путями предрешенными стремила: Борис под Нижний рати созывает. Не внемлет ярость голосу рассудка. Не веря, что Василий самочинно худое учинил его боярам, ослушавшись отца, решил, что Дмитрий задумал без него с Москвою сладить. Неведеньем терзаясь от бессилья он гневал, никому не доверяя, являя слабость в бешенстве метался, желая предпринять, а что не ведал. Был злостью ослеплен и жаждал мести,
а в стане неуверенность и смута, да предстоящей ратью недовольство. От княжеского спора все устали. Недобрым взглядом, ропотом встречают да лязгают оружием с досады: "В том чести нет, что брат идет на брата". "То грех большой: мечи родною кровью жестоко обагрять. Иль нет их боле, куда направить как не на своих же?"
Князь Дмитрий собирал полки под Суздаль. Тянулись бесконечной вереницей, спеша прийти по княжескому зову. Стекались отовсюду к его стану. Обещанная помощь Алексия - коломенские ратные поспели. Полки во всеоружии и бронях пошли на Бережец где, доносили, Борис наметил брату дать сраженье, в суровом и решимом единенье.
Усилена московскими полками, рать Суздаля намного превышала одним своим числом нижегородцев, хотя была сильна не только этим: владыка дал свое благословенье и волею своею вверил князю духовный меч, тем самым его дело заранее назначил справедливым.
Ступая мерно, тяжкими шагами сходились лишь затем, чтобы обрушить, вложив всю мощь жестокие удары, две равных половины друг на друга. В сырую землю копья упирая, старались разглядеть, кто был напротив. Не начинали первыми сраженья, желая страстно мирного исхода. Когда Борис остывший сметил силы свои и брата все же отступился, с ним согласился на переговоры. Полки, ликуя, тут же побратались. Врагов недавних крепко обнимая, задорно усмехались: "Быть бы живу!" "И, слава Богу, рать не состоялась, а то еще не ведомо, что вышло".
Стояния исход: Москве - Владимир, как прежде Дмитрий в Нижнем, а Борису отдали снова Суздаль, и вернулось все вскоре на круги своя. Одно лишь для времени и места было внове: своей искали правды не ордынской и ссоры уряжали теперь сами. Но этого тогда никто не понял.
Зимой венчались Дмитрий с Евдокией: Московский князь с княжной нижегородской. Лишал владыка браком сим надежды на то, что может все перемениться. Оттоль нижегородское княженье
Москва взяла бескровно и Владимир забрала в свою волю и тем самым явила прочим скрытую в ней силу. Замыслил между тем владыка камнем отстраивать Московский новый Кремник и лично приложил немало силы, на то чтоб поднимать его всем миром. Сам жертвовал, ведь дело то благое. За ним и Вельяминовы, Зерновы, Кобылины вносили, пусть не сразу великие бояре свою лепту. Никто не отказал, давали разно: кто серебром, людьми мастеровыми, кто лошадьми, припасами, орудьем. Давали много, всё и пригодилось. И потянулись бесконечные обозы. По санному пути свозили камень, дабы весною к делу приступая, иметь его в достатке под рукою. Повсюду белокаменные груды росли и поднимались над землею.
В трудах зима минула незаметно. Весна в права вступала повсеместно. Почин был дан. На то, что предстояло, потребно будет время, люди, силы. Как впрочем, и всегда. Москва сильнела и взор теперь на север обращала: К Твери, Литве, о том и будет дальше.
Часть 2. Великое княжество Литовское
Глава 11. Михаил Тверской
День угасал, полуденных доспехов меняя блеск на мантию заката, с торжественным достоинством нес пурпур по остывающему лону небосвода. До самых стен его опочивальни коленопреклоненная природа сопровождала царственную поступь с почтительным и трепетным молчаньем.
Неясный шум: пронзительные крики, последний вздох у самой рукояти вошедшего меча и следом грохот расколотого шлема шестопером. Треск копий, беспощадные удары, повсюду настигающие стрелы, кипящая смола лавины камня, огонь и смрад разлившихся пожаров. Жестокость, милосердие, отвага, отчаянная трусость, злоба, подлость, безудержная ярость, благородство: сплелись между собой неразделимо. Мечом играет липкая от крови рука по локоть и в своей и чьей-то. Попеременно свет то возникает, то снова меркнет от ужасной боли.
В который раз, но верно не в последний греховными делами оскверняет род человеческий ту землю, по которой он ходит от рождения до смерти. Пророча себе скорую погибель. Природа есть, всегда была и будет. Мы бесконечно мало понимаем, что значит красота и утонченность. Как исключительность любви в нас омрачает людская зависть злоба, и жестокость порочим имя сущего живого лишая права жить себе подобных.
Тверь в стороне стояла от событий и в споры за Владимир не вступала. Причин тому, наверное, немало, допрежь всего чума весомей прочих. Не менее других великих княжеств, хоть трудно это как-то соизмерить от черной пострадала и посады безлюдны и пусты ее, как немы, безмолвствуют они в Москве и Нижнем и столь же велики теперь погосты. Казалось бы, сполна беды и скорби, но чаши испытаний дна не видно.
Оставшийся один на этом свете (судьба была жестока к Михаилу) он ею не повержен и не сломлен, но тяжкий груз утрат невосполнимых в душе его, как следствие суровость взрастил, на ней печать свою оставив. Таит от прочих, боли не являет в своих решеньях тверд и непреклонен.
Он ведал о строительстве московском. Он ведал и о том кто покровитель, а также что значительнее было, знал имя вдохновителя: Алексий. Когда, наверное, известно кто стоит за тем или иным деяньем можно предугадать развитие событий и более того из всех возможных последствий выбрать те лишь, что во благо, а прочих нежелательных избегнуть. На Волжском берегу заложен город не мудрствуя лукаво, нареченный Градок. Задуман прежде Михаилом теперь же без сомнения он кстати: растущее московское влиянье, поддержка свары Кашинской, то знаки на кои закрывать глаза не стоит. Земле своей радивый попечитель он по молве готовит сани летом,
нешуточную крепость воздвигая.
Микулиным и Кашиным спор давний за земли Симеоновы ведется. То, разгораясь, доводя князей до рати, то снова вслед за этим утихая. Когда б нижегородскому примеру столь близкому и явному сумел бы внять Михаил, то мог бы и кто знает избегнуть несчастливого исхода. Москве же сильный князь был неугоден. Поддерживая Кашинских, Алексий залог успеха видел в достиженье
двух целей (ибо смута ослабляет) во-первых, тем, что силы отвлекая мешает видеть явную угрозу.
второе же: чем более зависим, безволен князь в соседнем государстве, тем более желанен ибо правит он лишь в угоду сильному соседу. Не ропщет и не ищет большей власти от страха потерять то, что имеет.
Когда возобновилась тяжба снова и кашинские жалобу послали, счел нужным Алексий судьей назначить Василия епископа Тверского. Тем самым проверял благонадежность: решение последнего покажет, на что епископ годен и чью волю он выполнит охотней Михаила или его. "Чью сторону он примет? Событиям присуще повторяться. И так же как игумен Дионисий недальновидно ратовал за Нижний, не будет ли Василий тем подобен ему в Твери? Епархия Тверская и значима не менее Московской и также претендует на Владимир, как прежде до нее Великий Суздаль, над прочими возвыситься желая".
Исходом дела в пользу Михаила предрек себе Василий и опалу и недовольство Алексия, ибо ставил епископов владыка не за ради того чтобы они ему чинили препятствия в делах его и целях.
Отдав удел Семенов Михаилу, не оправдал он чаяний, владыка по жалобе вторичной суд назначил, вести же его лично был намерен, для вящей пользы дела не вверяя в чужие руки. На синклит московский архимандриты и игумны были званы (грозило наложеньем епитимьи). Сейчас же повестил о том Василий тверскому Михаилу ибо больше епископу никто порукой не был того, что его вскоре не низложат. В Твери созвали Думу, Михаилу выказывая явную поддержку бояре между тем осознавали, что им своими силами не сладить: "Что Кашинские?! Повод, не угроза. Москве того и надобно не скроешь, личиною овечьей волчьей стати. Соотношенье сил не в нашу пользу. Вестимо князь за помощью литовской, пришла пора, не медля обратиться, иначе лихолетья не избегнуть. Москва Твери навяжет свою волю"...
С решением тверских бояр согласен, князь сборы повелел начать, не медля и, вскоре одвуконь в тяжелых бронях под стенами дружина сожидала. Предчувствие беды плохой попутчик.
Неведение сил не прибавляет, тревогой, исподволь терзая душу сомнением и скорбью наполняет. Иного не содеешь слишком поздно. Поводья тронул, голову повесив вначале тихим шагом дальше рысью, поспехом от сомнений ускользая. Еще курилась пыль за тверичами и скорби не уняли от разлуки, примчались вести: Кашин поднял рати! И для Твери то значило вторженье. Нимало не таясь: "Москва за нами", бесчинствуя, насилуя и грабя, вливалась рать из Кашинских пределов в Тверские сея смерть и разрушенье. Нет правого, неправого, где сила собою подменяет справедливость. Неумолимая жестокость отнимает последнюю надежду на спасенье.
День угасал, полуденных доспехов меняя блеск на мантию заката с торжественным достоинством нес пурпур по остывающему лону небосвода. До самых стен его опочивальни
Коленопреклоненная природа сопровождала царственную поступь с почтительным и трепетным молчаньем.
Неясный шум: пронзительные крики, последний вздох у самой рукояти вошедшего меча и следом грохот расколотого шлема шестопером. Треск копий, беспощадные удары, повсюду настигающие стрелы, кипящая смола лавины камня, огонь и смрад разлившихся пожаров. Жестокость, милосердие, отвага, отчаянная трусость, злоба, подлость, безудержная ярость, благородство: сплелись между собой неразделимо. Мечом играет липкая от крови рука по локоть и в своей и чьей-то. Попеременно свет то возникает, то снова меркнет от ужасной боли.
Отчаявшись, в неравных поединках тверяне бились на смерть разобщено. В кольце врагов старались подороже продать им свои собственные жизни. Куда мечи и копья не направишь, повсюду им отыщется пожива. Не угнетала безнадежность, а вселяла в оборонявшихся одну лишь злую радость. Чем более кровавого урона, посильно нанести сумеет каждый, тем более тверян уйдут живыми, и месть себя ждать долго не заставит.
"Успел бы князь да сладил бы с Литвою. Покуда тати в стычках увязают, вспорол бы брюхо кашинскому вору. Прости Господь нас грешных и помилуй".
И бились: по дворам на заборолах, в крови своей скользили, но не пряли унизанные стрелами повсюду. Изрубленные брони и шеломы с себя срывали и швыряли оземь и смерть презрев, бросали ей свой вызов. Но пала Тверь: неравны были силы. Коварству и внезапности напавших она могла лишь противопоставить отчаянную храбрость безрассудства. Растерзанное княжество пылало. Отведав вкуса крови, беспощадно окрест зорили все, что только можно. И в скорости на нет, свели живое. Когда же было, сунулись в Микулин: Градок отбил три приступа с уроном для нападавших. Этим завершилось. Отхлынули. Москва с большим полоном поспешно удалилась восвояси, а кашинские в Тверь воссели править.
Глава 12. Будни устроений.
Как часто мы ссылаемся на волю Всевышнего тем самым, сознаваясь лишь в собственном бессилии что-либо понять, предотвратить или предвидеть. Неотличима месть от воздаянья, Господь не зря нас учит всепрощенью защита обездоленных во благо, но алчность богомерзка во всех видах. Мечом карать обидчика невинных угодно Богу, но его кровавить во имя скудоумной жажды власти не только непростительно - греховно. Есть Высший суд, нам грешным недоступно
понять господний промысел, но в жизни любой порыв который милосерден ему не вопреки, но в подтвержденье. Господь велит быть сильным ради слабых. И свое счастье видеть счастьем многих
Кто Ему внемлет, тот с собою в мире и благодать в душе его почила. Бессмертная душа лишь поле битвы для светлого и темного начала. Одно узда другому, обладая, мы сами лишь предмет для обладанья. Земная власть отнюдь не исключенье. Две крайности: ответственность граница для праздной вседозволенности, ибо, чем более возможностей, тем шире обязанностей круг закономерно.
За обладание Владимирским престолом Москва была должна, да и платила. Уход из Твери помощи московской помимо всего прочего был вызван угрозой нападения на юге. За нападение ушкуйников на Каме Булат-Тэмир булгарский был намерен на Нижний бросить бешеную свору
и в гневном ослеплении не ведал и ведать не желал кто был повинен. Не сметя свои силы, полагая
что страх внушит уже сама возможность набега, он наметил себе жертвой, что было ближе и не медля вторгся войной в нижегородские пределы. Подобную возможность, допуская, Борис, Василий, Дмитрий заручились московскою поддержкою на рати. За дело взялись споро и решимо.
Полки, на марш попутно уряжая кому, где быть. Разъезды и дозоры - окрылия затем чтобы избегнуть начала нежелательного прежде, чем рати развернутся и сумеют удар принять, а выйдет, и ударить, заранее всего не предусмотришь.
Доселе было ладно, поспевали и ведали, где стан и знали, сколько в кочевии Тэмира ратной силы. Все дело обрекало на удачу. Господь благоволил, желали боя. Ни робости, ни страха, ни смятенья. В согласном единении угроза: шли за победой не за пораженьем. Навершиями взблескивая, тускло, качались шлемы. Вскинуты на плечи тяжелые мечи, что крестовины. Кистени и булавы шестоперы, широкие ножи, арканы, стрелы стальные наконечники до срока упрятаны в глубокие колчаны и ловят ветер только опереньем. Зерцала броней, звяканье кольчуги, хоругвей шелест ровное дыханье и дробный звук движения комонных сливались шумом ратного похода.
Тэмир метнулся к Суздалю и после, не брезгуя ничем, пошел вдоль Волги взял на копье немало поселений, предав огню и смерти что в них было. Когда же с упреждающим движеньем
нижегородских ратей он столкнулся в виду их многочисленности, дрогнул, строй изломал и бросился обратно. Татар настигли на речушке Пьяной. И внутреннему зову повинуясь, колено преклонили, скинув шлемы, себя знаменьем крестным осенили в неизъяснимом искреннем порыве.Все замерло и стихло на мгновенье. Но вскоре всколыхнулось оживленьем. Полки, в порядке шагом ускоряясь на бег, переходя у самых копий татарского заслона, с ним столкнулись. Был тяжкий гул от множества ударов. Единый взмах, один удар и выдох. И далее без счета, будто жатва. Колосья - человеческие жизни. Утрачены и образ и подобье. Не весть, куда их гонит ветром страха, повсюду только спины отступавших. Татары опрокинуты и в центре и конной ратью сбиты в воду справа и слева избиение. Мечами, наотмашь и плашмя. Древками копий. Стрелой в упор и в лет. Змеей арканы срывают и обрушивают в воду, подняться не давая, забивают. В багровых волнах сгинуло не мало: цвет воинства булгарского изведен. Немногим удалось уйти от смерти.
Победа над Тэмиром была полной. И стойно совершенному встречали. Израненных усталых, но довольных. Шли, гордо спины выпрямив, как князи, хозяева себе, земле и жизни. Ликуя, разливались по уделам, неся с собою радостные вести. Воспряли: благодарственных молебнов
звучало торжество богослужений в московских храмах и нижегородских узорно с колокольным перезвоном, сплетаясь в благозвучие мелодий и песню, окрыляющую душу.
Уже к исходу лета возвратился князь Михаил из Вильны, где потратил немало сил и времени на то чтоб добиться ратной помощи литовцев. Был Ольгерд по началу непреклонен
и выгоды Литвы в Твери не видел: "крестители" тевтоны и ливонцы покоя его землям не давали.
"Стальные кенигсбергские дружины для рейдов выбирали чаще зиму, когда земля твердела, и копыта не вязли в ней под тяжестью доспехов. Тем более, ведь лето на исходе. Не за горами первые морозы. Отдать полки на Тверь себя ослабить. Хотя б и досадить тем Алексию... Достаточна ли веская причина? Ведь Тверь немаловажна и быть может союзником в восточном направленье и угрожать самой Москве, когда потребно".
Венец раздумий - мудрое решенье: не суть литовцы, полоцкие больше Смоленские полки Червонной Руси дал в помощь Михаилу все же Ольгерд. Без промедления в обратную дорогу князь вышел, упреждая сами слухи о возвращении своем с литовской ратью. Желая взять насильников с поличным. Он ведал еще в Вильне о погроме, однако же, воочию увидев насколько учиненное жестоко, не мог унять слез праведного гнева. Разруха и безлюдие: "Своих же?! Господь! Воззри! Твоя ли это воля?! Зола и пепел вопиют о мщеньи! Коль это не предел то, что потребно!? О Господи! Ну, где же справедливость!? Читая в душах, Ты ведь это видел!? Так отчего, поведай, не разверзлась сама земля!? Ужель для этой скверны нет места и в аду?! Поведай Боже..."
Месть утолить, возможно, только жертвой: "На Тверь!" - звучало в шелесте хоругвей. "На Тверь!" - ответно бряцало железо. Князь из Микулина помчался прямо к Твери и как он чуял, так и получилось: не видно никого на заборолах безмолвны, стрельни ни души, ни звука. Готово все для приступа на стены: и вервие с крюками и настилы, и рубленые лестницы и било с навесом от камения и бревен. Пороков не рубили, изготовив на случай возжигающие стрелы. Окрест повсюду конные дозоры. Кружного частокола князь не ставил. Бежал Василий Кашинский из Твери.
Пришел как тать и также точно сгинул. Кметей разоружили, повязали, и рати не случилось. Малой кровью вернул себе княжение тверское. Тверь ликовала, князь понеже мрачен.
Короткий роздых. Далее на Кашин: "Он вынул меч, неужто его вложит, ни мало не воздав за поруганье сполна земли, достоинства и чести и не уняв сжигающую душу, терзающую сердце жажду мести!?"
Но так и вышло. Кашинские воры через епископа Василия молили: "Не обрекать своих земель на разоренье. Взять откуп возмещением урона. Явить просили милость: отреченье принять зароком их от посягательств на Тверь и на наследье Симеона, смиренно признавая его волю"...
Не в одночасье был согласен и не сразу:
- Отец духовный, ведаешь я гневал. И в гневе до теперь Господь свидетель: полкняжества изведено на угли! Не покрывай, они заведомо не правы и не бери за них греха на свою душу. Возмездия однажды избежавший уверует, что вовсе вне закона.
- К тебе взываю, князь, не уподобься! От горя помутился твой рассудок. Ты отомстишь, но этим не воротишь обратно павших. Будь же милосерден! Скорбишь о настоящем и о прошлом? А я князь о грядущем. Ты решаешь, кому в последний раз судилось видеть свет божий и прижать к груди ребенка, кому любить и радоваться жизни осталось день и ночь. Но ты не в праве! Ты властен меч поднять, но ты не должен! Ты высший суд греховно подменяешь земным судом. Смени свой гнев на милость. Не ради Кашина прошу, а ради Твери. Господь благословит тебя за это. Вестимо милосердие от Бога...
Когда бы каждый верил всей душою, что вера это не неотвратимость и вездесущесть наказания, напротив и прежде вера это всепрощенье была бы жизнь прекрасна, совершенна.
Хотя такое вряд ли достижимо.
Глава 13. Первая Литовщина.
Зима прошла в трудах и устроеньях. Искал забвенья князь, посильно тщился забыть всю горечь виденного прежде, но сон его был мрачен и тревожен. Валили лес, тянулись отовсюду
обозы. Вековые великаны ложились в снег, звучала укоризна в тяжелом шуме падавших деревьев.
Звенели топоры, трещали сучья, летели щепы, пахшие смолисто, вязали бревна, страгивали с места, подтягивая вервие, шли следом. По вырубкам, теряясь за стволами, скрываясь с головой среди сугробов. В морозной тишине звучали песни, тягучие узорные сплетая созвучия в душе. Под вечным небом все отступает и теряется, уходит, куда не знамо прежняя тревога. Размеренно движение и мысли. Искрится снег. Безмолвно и недвижно лишь где-то иногда негромко треснет от крепкого мороза ствол древесный и снова тишина окрест и благость. Уютно развалясь на волокушах, накинув долгополые тулупы, поругивая нехотя, лениво кто княжеские ссоры и судьбину, бескормицу, подати и набеги скользили по рябящей светотени. Застыв, слетали оземь и бежали кровь, разгоняя жарко во всем теле.
На стенах в Городце Твери не вои - то верный признак мира и затишья. Кипит работа споро и на совесть. Твердыни обретают прежний облик, воочию собою, убеждая, сколь значима для княжества столица. Незыблемая сила неприступность вселяет твердость в тяжкую годину. Исход зимы преддверие цветенья весеннего пророчит перемены. Невольно обновление природы становится причиной изменений и в судьбах человеческих порою. Зима была тяжелой, неспокойной для севера Руси: осада Пскова стальной дружиной латников-ливонцев еще раз обозначила границы возможностей московского княженья. Без видимой причины отказался
помочь посильно младшему собрату Великий Новгород и снять с него осаду. Москва напротив помощь отрядила и конною и пешею дружиной, откликнулась как должно, не оставив без помощи того кто в ней нуждался, тем самым подтверждая, что радеет великий князь о каждом из удельных сколь поприщ бы его не отделяло.
На Твери в то же время перемены, заставшие врасплох скорее Кашин, чем князя Михаила поначалу. Преставился Василий и казалось князь Кашинский унес собой в могилу сам повод при иль, что его питало, наследником оставив Еремея, он завещал ему с Микулиным быть в мире.
Москве же это было неугодно. Как мудрый полководец "разделяя и властвуя" соседу не давала встать на ноги и силы воедино свои собрать для противостоянья. По начертанию негласному владыки князь Еремей нарушив целованье Тверскому и Микулинскому князю,
потребовал от оного возврата Семеновых земель по принужденью им отданных Тверскому Михаилу, что было только поводом вмешаться в усобицу князей митрополиту. На суд владычный званы были оба. В обещанную неприкосновенность князь Михаил поверил Алексию. Сомнения, тревоги отметая: "Терзаться неизвестным неразумно. Кому же верить, как не человеку, который обличен духовной властью и выступает как посредник между Богом и прочими людьми. Не опорочит он сана своего и посвященья, высокое призванье не позволит нарушить слово данное однажды".
Князь выехал судьбе своей навстречу. Минуя Тверь и Кашин, к порубежью и далее уже землей московской. В корзне червленом, невооруженный без броней золоченных, без шелома он одним видом своим будто утверждает "се едет князь Тверской Великий - ровня Великому Московскому и волен владеть собой, Господь - его душою. Никто из смертных более не в праве
велеть ему, понеже он решает, что будет, а, что нет и не иначе".
Заночевали они в Дмитрове, ополден князь к Кремнику подъехал, озирая внушительные каменные стены. Он примечал сколь уже сделано и паче, сколь сделать предстоит еще в дальнейшем: "Подняли стену пряслами, местами уже завершена, но не повсюду. Внушимы белокаменные стрельни и выгнаны почти, во всяком разе с той стороны, что больше уязвима".
Он въехал. Поначалу было чинно, пристойно его княжескому сану и встреча и постой. Но дальше - хуже. Когда собралась дума, князь московский и сам митрополит, тверянин понял не разумом, скорее просто сердцем лишь по тому, как речь вели спесиво, недобро ухмылялись будто знали всецело князь тверской в московской власти.
Вел спор до хрипоты, того не зная, что было решено уже, а звали, затем лишь, чтоб воочию увидел, как воле его здесь предел положен. Он понял всю тщету своих усилий добиться справедливости словесно и осознал, в какое то мгновенье: "Они не остановятся и силой заставят сделать то, что им потребно". Взыграла кровь и более не веря уже в саму возможность договора
князь уступать ни в чем был не намерен. Казалось, только этого и ждали. Потребовал московский князь помимо Семенова удела Еремею, себе Градок Михайлов, паче должен признать его тверской Великим князем, тем самым, отрекаясь от дальнейших возможных притязаний на Владимир.
- Сему не быть, - ответствовал сурово,
- Тверь яко и Московия - град стольный. Сулишь мне быть удельным и бесправым? Аз есмь Великий князь! Того не будет! Согласия не дам по доброй воле!
Вспылил московский князь:
- Тебя имаю с боярами посольскими тверскими! До той поры покуда не решится, ты будешь содержаться в моей воле.
Князь Михаил сие оставил без ответа.
- Где "слово" твое, кире Алексие!? И это - "справедливый суд", владыка!? Не пастырь ты мне более и Твери!
Что сделано, то сделано, бывает творим такое в гневе безрассудном, о чем потом прегорько сожалеем и каемся смиренно в совершенном. Иные же из чистого упрямства упорствуют в содеянном неправо. Вину свою тем самым, умножая, грешат перед собой, людьми и Богом.
- Аз слово дал и аз же разрешаю. Как прежде речено мной, так и будет. Лихого ни тебе, ни твоим людям никто не причинит и не содеет. Понеже Михаиле поразмысли: когда ты отдаешь, ты обретаешь, а противлением своим ты лишь отсрочишь, но, в общем, ничего не изменяешь, - так пленнику ответствовал Алексий и князя проводили в заключенье.
Томительны минуты ожиданья, тем более, кто к праздности не склонен. Жизнелюбивая натура в заточенье терзается бездействием, желая сорвать оковы тяжкие и вести как воздуху живительному рада. Семь ден прошло а, кажется минуло уже не меньше месяца, прослышал
князь Михаил о том, что от Мамая прибыло в Кремник ханское посольство. Что Синяя Орда в великой силе знал прежде и о том, что московиты фирман Абдулов взяли на княженье и, стало быть, считаются, как с ханом он ведал. Посему решил: "Не медля мне надо известить о том, что князя Тверского здесь содержат против воли. Удобный случай вырваться отсюда. Не преминут послы впоследствии вмешаться. Хотя им, что Москва, что Тверь едино, давали б выход полностью и в сроки. Но против усиления любого. Улусом легче править, когда распри ему не позволяют встать на ноги. Междоусобица хороший соправитель, для тех, кто мудро пользуется ею".
Как вести о нятье Тверского князя татар достигли, остается тайной. Важнее то, какое возымели воздействие на них и московитов. Созвали Думу спешно, не меняя допрежних притязаний, с Михаилом намного обходительнее были, и чуял князь: хотели ладить миром. Уйти, желая по добру здорову, уважил князь московскую неправду. И тот час обретенную свободу взнуздал и удалился восвояси.
Готовя города свои к осаде, изделал много ратных уряжений. И стягивая рати на Микулин,
прокорм и снаряжение им ладил. Охотно шли - покосы завершили. На рати же Бог даст пожива будет. Полоном иль добром дела поправить. В хозяйстве завсегда все будет кстати. В душе любили князя Михаила. Приветлив, справедлив, земле хозяин, хороший ратай, мудрый управитель, умел располагать к себе, во взгляде открытость и в речах его сквозила. В желаньях добродетелен и скромен. Благочестив, суров, но милосерден. Воистину пример для подражанья.
Князь, ведая о том, что московиты полки послали в княжество, чтоб зримо их воля утвердилась ратной силой, изделав все, что можно было в Вильну отправился за помощью как прежде. Закат себе ложил под изголовье, стремительно на запад направляясь. Ведь дело не терпело отлагательств.
Литвин суровый долго не решался ни "да" ни "нет" тверянину ответить. Причины несогласия все те же: немецкая нависшая угроза. Литовцы непрестанно воевали. Стремительные конные набеги, короткое тревожное затишье и снова бой и противостоянье. Полуязычники и полухристиане для Рима с Византией перепутье. Посулы тем и этим раздавая, стремясь заполучить себе двойную, когда возможно выгоду от спора католиков-латин и православных за душу их и право на крещенье земли литовской в истинную веру.
Но Ольгерд не желал терять и Твери. Московское влияние допрежде и нынче не сравнить: такой соперник не столько неугоден, он опасен. День, ото дня наращивая силы, Москва уже столь значима, что с нею приходится считаться, ибо, если столь бурный рост оставить без вниманья вполне возможно горькими плодами недальновидности придется насладиться. Дальнейшие сомнения, оставив, великий князь Литовский поднял рати.
Поход возглавил Ольгерд, а оплечья два сына князья Полоцкий и Брянский, Кейстут единокровный соправитель, Тверской князь Михаил и князь Смоленский. Чтоб увеличить скорость и внезапность, тем самым, предварив свою победу, решили наступать тремя путями:
на юге от Оки и до верховий Смоленский князь возьмет Можай и Рузу литовцы же пойдут на Волок Ламский и Ржеву, где они объединятся с тверскою и микулинскою ратью.
Стремительная тень разливом серым на полдень и на полночь упреждая возможное движение навстречу, не оставляла даже времени помыслить. Отчаянная храбрость побежденных
лишь увеличивала ярость нападавших. Смятение повсюду, обреченность, в мгновенье изувеченные судьбы. Москва была к набегу не готова. Не собраны полки на порубежье, не успевали даже толком затвориться, о том же, чтобы выдержать осаду и речь не шла. Бежало все живое в леса, пережидая лихолетье. Лавиною смертей и разрушений смоленские, литовцы и тверяне стремили и ручьями разбегались и после собирались в русло воли, вручающего меч.
Метались легконогие дружины, внезапно возникая, исчезали, оставив за собой пожары, мертвых безмолвных очевидцев избиенья. Чужая молвь, оружие, хоругви заполонили княжество до края. Окрест кишело чуждым, инородным, дышащим злобой и неумолимым. Не поддается никакому осмысленью огромность нанесенного ущерба. Повыжжены, разметаны и стерты с лица земли грады, деревни, веси. Да люди ль это? Алые личины, слепые бельма ярые, без зрака, оскалы когти, сведенные пальцы под коркою запекшеюся крови. Их души очерствели, ибо скверна покрыла их коростой прегрешений. И не отмыться от нее до самой смерти, хоть и она не примирит и не очистит.
Тем временем размашистая поступь вторжения стремилась в Подмосковье. Удельные бесследно исчезали, не в силах устоять перед потоком до них уже прервавшим столько жизней,
что жертва их была подобно свету свечи задутой ветром среди ночи. Полк князя оболенского истаял в неравной сече, все же бросив вызов превосходящему числом его и силой. Но жертва их и гибель не напрасна: она давала княжеству отсрочку, собраться, воедино позволяя по зову князя Дмитрия под стены Московской белокаменной столицы.
Доподлинно не ведали, где Ольгерд, где главный полк, а где его окрылья. Дурные вести сразу отовсюду, одно вестимо, что идет на Кремник. Посады жгли, готовились к осаде. Заслоном упреждающим поспешно собрали рать из тех кто были ближе: коломенских и дмитровских подняли. Решили воеводы в Волок-Ламский идти покуда, после будет видно. Отряды, урядив и обозначив, кому, где быть ступили в неизвестность. Намедни наметало столько снегу, что кони увязали в нем по сбрую. Шли тяжко, чертыхаясь на погоду и не смотря на холод, взмокли сразу.
Снег рыхлый уминая, продвигались не споро, но уверенно и к Рузе невдолге вышли благо, что успели до ростепели, а не то б застряли. Под вечер подморозило однако. Постоем стали на ночь, утром вышли. Идти по насту было много легче. Дорога под ногами убегала. Густели толпы беженцев навстречу, но толком ничего не говорили. Не ведали доселе: где литовцы и сколько впереди у них хоругвей. Разъезды сбились с ног: они повсюду и в одночасье нет нигде. Рыся по волчьи из мглы лесов внезапно налетая, меч, окровавив, исчезают снова. Меж тем одно известно достоверно, что Волок Ламский взят или в осаде. И сожидать уже с минуты на минуту приходится с литвою столкновенья. Твердея сердцем и оборужаясь, глядели, хмуро ладя саадаки, к мечам заиндевевшим примеряли на резком взмахе руку для удара. Морозный воздух серебрил узорно
личины сталь и брамицы. Кольчуги позвякивали тихо при движенье. Всё настороженно внимало, ожидая. И вдруг, из перелеска, тень за тенью, сверкнув на солнце лезвием и вздыбив коня на всем скаку (лихие вои) литовцы за мгновенье наводнили весь берег Тростни и, все прибывая, пошли вперед построив с ходу лаву. Вначале едва слышный и нестройный далекий крик сливался в рев. Все ближе. От взора полускрытые туманом, клубящейся под ними снежной пыли по воздуху казалось, что летели неодолимою стеною вырастая. Пустив в слепую стрелы по литвинам и сулицами встретив перворядных, поднялись московиты встречным валом, разя по другорядным через павших. Сумятица. Удары. Поединки. Мгновенье все решает. Раны. Стоны. Безумные глаза налиты кровью. Отверсты пасти и скрежещут брони. Щербатые мечи, встречая, гулко на лопнувшие шлемы опускают бояре в яром гневе шестоперы. Снопами искры. Топоры. Секиры и даже колуны. Обломки копий. Мечи вонзают в грудь до рукояти. За рядом новый ряд стена на стену. Изрублен щит и острие руками от горла отметает, не заметив, скользит рука к ножу, одним движеньем и взгляд не отводя, вонзает в сердце. На спину кто-то тяжко опускает кистень, хребет ломая. Все темнеет. Меч алый, одвуруч. Слабея, в землю. И голову склонил: нет боле силы. Хоть миг передохнуть. В пятне багряном горящий снег. И также никнет в землю.
Литовцы вышли в спину, облагая, когда увязли в свалке безоглядно, то вырезали весь заслон московский. Все полегли: добили даже пленных по дикому обычаю во славу своих богов таящихся в дубравах. Как призраки зловещие исчезли.
Значенье жертвы павших, несомненно: они ценою жизней своих дали возможность изготовиться к осаде и встретить супротивника достойно. На стенах ныне днюют и ночуют.
Подходы пристреляли. Камня груды повсюду навалили, под котлами огонь не угасает, клубы пара
и дыма вперемешку. Конных кметей дружины изготовлены для рати и вылазок - проклятия облоги. Всё чинно деловито и сурово. Посад пожгли и окологородье, чтоб не было примета под рукою. Разваленные избы дотлевали. Печальный знак беды и лихолетья. Князь Дмитрий яро гневал: "Как случилось, что Ольгерд досаждает мне набегом, а не, напротив, русские тревожат
Литовские града и порубежье!? Как вышло так, что вовсе не готовы!? И нет вестей и ратей от удельных? В Твери не вышло толком, даром сняли полки с захода солнца, распылили. Чем сердце обнажили неразумно, беспечно щит забросили за спину и меч к груди позволили приставить. Литвин и Михаил не преминули удачливо воспользоваться этим. И нам урок жестокий преподали:
на лучшее надеяться, готовясь всемерно к наихудшему исходу".
Великий князь Литовский не заставил себя ждать долго, вскоре объявился под стенами московскими. Что ждали со дня на день в тревоге, то свершилось. Стоял три дня, на приступ не решаясь. Да он и не желал его: "Нет смысла на стены лезть, когда нет ни пороков, ни лестниц". Выбрал Ольгерд облежанье, когда изгоном взять уже не вышло. Спустя три дня безладной перестрелки Московский князь просил его о мире. Он возвращал назад Тверскому Михаилу Градок, удел Семенов, но тверянин потребовал еще, чтобы подписан был ряд меж ними в том что: "Князь Московский Тверского признает Великим князем. А Тверь в Орду сама дает свой выход".
Последствия литовского набега сказались тяжело и ощутимо: рост княжества, хотя не остановлен, задержан был нашествием надолго. Огромность нанесенного ущерба никак не оценить, не соизмерить. До срока притупилась воля к жизни. Разверзлась бездна боли и неверья.
"В бесплодном созидании что проку, когда в неуловимое мгновенье бесследно исчезает все, что было".
Тщета надежд усилий и мечтаний пугливой стаей пролетела мимо, все сгинуло, истаяло, пропало, оставив сердце в горе безутешном. "Где силы взять и как себя заставить тупую боль утрат невосполнимых, превозмогая, жить как прежде, если веры в саму возможность счастья не имеешь?"
И символично, что, изнемогая, Москва росла, казалось, не взирая на тяжесть перенесенных ударов. Из пепла раз, за разом возрождаясь, она ставала значимой и зримой. Оставив осторонь дела Тверские на время, до поры все свои силы направила на то чтобы загладить следы жестокого нашествия на землю. Из княжеств избежавших разоренья везли припасы, лопоть, не до жиру одеть да накормить бы погорельцев. Отверзли закрома бояр московских и с княжескими купно пустошили: "Не дашь зерна сегодня для прокорма и на посев его весною, не получишь осенних урожаев. На привозах сдерут три шкуры: зиму не протянешь. Пахать да сеять не кому да не чем.
Нет! Надобно давать! Иначе худо".
И более того на рать на север ходил брат князя Дмитрия Владимир. Для помощи псковским оружным ратям укрепою от орденских набегов. Брат меньший Новугорода давно был желанною поживою для немцев и редкий год для Пскова обходился без рати с крестоносною дружиной. Окрест зорили чаще, но бывало, что дело доходило до облоги. Псковяне же к их чести их не робели и брались за оружие, заслышав тревожный гул набата вечевого. И в граде затворившись, отражали упрямых кнехтов приступ раз за разом, надолго им охоту отбивая на стены лезть в последствии, когда же московская дружина поспевала, то с ней объединяясь, изгоняли, бывало, что и дальше порубежья.
Весной второю сразу после сева ходил на отомщение Смоленску совместно с ратью ламскою Владимир, жестоко воздавая Святославу за то, что он участвовал в набеге на княжество давешнею зимою и пролил кровь невинную безбожно язычнику литовскому в угоду. На Брянск ходили такожде заради того, чтобы помститься и зорили нещадно волость Ольгердова сына. Оставив до поры лишь Михаила да Ольгерда с Кейстутом не имая: "Не станет еще сил на одоленье. Их надобно разъять, намного проще врага разить частями, а не купно".
Градков срубили тьму на порубежье. Особо на пути полков из Твери с высокою и ладною стеною за лето лишь поставлен Переяславль в защиту от огня на прясла глину ложили, ров был выкопан по новой с напольной стороны срубили стрельни с удобством для стрельбы косоприцельной. Уроку вняли: ставили на совесть. Крепили земли с севера от Твери, на запад от Смоленска прилежащих, как до того на юге от Рязани, да Нижнего с востока и Булгара. Что было не досуг, то стало важно. Казалось, повсеместно в одно лето земля оделась ратным ожерельем. Можайск внушимо высился на запад, был срублен почти наново усердно. Насыпаны валы поболе прежних, а срубы, обветшавшие местами поспехом заменяли новым тесом с напольной стороны с особым тщаньем. На юге город Серпухов - страж бродов блистает горделиво над Окою, стеною свежесрубленной обнесен, он высит неприступным исполином. Коломна в одночасье страж востока и южных рубежей грозит любому непрошенному гостю, кто бы ни был. Отвесно крутизну валов венчая, ряд прясел возвышается и видом одним уже своим внушает робость. Подобно ей на север и на запад сурово смотрит Дмитров город-крепость, надменно попирая твердь земную громадою массивных укреплений.
Князь Михаил был озабочен, понимая, что рано или поздно будет должно Твери с Москвою ратиться, расплата настанет неминуемо. Он близко, рукой подать, совсем не то, что Ольгерд от Вильны до Москвы немало поприщ, а судя по тому как московиты карают тяжкой дланью всех кто были оплечьем для литвина при набеге, Твери должно достаться больше прочих. Хотя и сам Господь тому свидетель она права и мщенье справедливо. Согласно изреченью: "Победивший
в одном сраженье всей войны не выиграл". Обманчива удача, каждый смертный подвластен воле случая всецело. Счастливо обратив себе на пользу стечение случайных обстоятельств, готовым нужно быть к тому, что всякий Воспользоваться этим также сможет. И в свой черед, когда судьба позволит, сумеет возместить с лихвой потери. В дарованной победе нужно видеть отсрочку перед новым испытаньем и время отведенное потратить на то, чтобы всемерно подготовить себя и по возможности избегнуть исхода нежелательного дела.
По княжьей воле за лето к исходу осенней хляби Тверь была стеною обнесена вокруг, отвесным валом. Громада стрелен зримо подминала собою землю тяжкою основой. Роение повсюду и движенье, кипит работа споро, любо глянуть. С охотою согласно и уменье. Рушение по княжеству: в Зубцове, Опоках и Клину, в залесской Дубне, Коснятине, Белграде повсеместно,
в Микулине, Вертизине и прочих все стали за един на одоленье лишений многотрудности и тягот.
Внушительный почин тверского князя заставил всколыхнуться саму землю.
На Святки в одночасье с нахожденьем Москвы и волочан на Святослава, тверянин был пожалован заочно фирманом на Великое княженье. За сим он князь и правит в своей воле и Тверь от сих сама дает свой выход. Он равен князю Дмитрию - не мало, но суть не все, что чаял получить он. Всесильный темник не дал обещанья идти на рать с Москвой. Не отрицая, он ограничился безмолвным ожиданьем, ничем не подтвердив свое согласье. И между делом вел переговоры с Москвою о набеге на Булгары для усмирения эмиров на Поволжье посредством силы русского улуса.
Глава 15
Свидетельствами скрытых изменений являются доступные для глаза, а зримое лишь отзвук отдаленный сокрытой тайны внутренних движений. Так, следствием того, что прозорливость
заранее предвидеть позволяет возможный ход развития событий, резонно порождает искушенье их выгодные следствия умножить, от прочих же посильно устраниться.
Узрев неотвратимость столкновенья, правители московские, тверские направили все помыслы на то, чтоб всемерно подготовиться к сраженью. Принять свою судьбу во всеоружье
Когда столь неминуема угроза. Князь Михаил искал поддержки у Мамая и Ольгерда, Алексий - у Царьграда. Московское посольство возвращалось, везя благую весть от патриарха: кир Коккин Филофей, благоволящий к митрополиту, изъявлял свое согласье на отлучение от церкви Святослава и прочих, на кого собственноручно Алексий указал в своем посланье к духовному владыке православных. Сим внове утверждалась, что Царьграду епархия Владимирская ближе. Угоден был Алексий Филофею князь церкви митрополий полуночных. Он значим уже тем одним, что Ольгерд Литву крестить отнюдь не собирался. Кто долго выбирает, часто ищет гораздо больше, чем потом находит и время заставляет соглашаться на то, чем до того пренебрегали. Ответное посланье Филофея по всей Руси Владимирской звучало. Сие уже не призрак отлученья, напротив слишком явная угроза. Испробовав раз силу затворенья церквей нижегородский кир Алексий, в ней более уже не сомневался, вознес теперь духовный меч над Тверью.
Князь Михаил, смирясь, пошел на мировую. Внял голосу епископа Тверского, послал его в Москву для уряжений с тем чтоб на рать оружно не вставали, а порешили б меж собою полюбовно
Великий князь Тверской и князь Московский Великий князь Владимирский.
Отринул обеты целования Князь Дмитрий и с ратью вышел к Волоку, готовясь войти с мечом в Михайловы пределы для воздаяния Твери за разоренье. Понеже не бывать им двум Великим. В осеннюю распутицу вступили московские дружины тяжким шагом. Размыта беспрестанными дождями, земля раскисла вязко, не пускала. Оружие навалено в обозы. Лишь князь да воеводы в колонтарях. Шли вовсе налегке по жидкой хляби, коварными разливами и топью.
Князь в Родне станом стал, а воеводы направились к Зубцову для облоги. Тверяне в поле ратиться не вышли, надеясь отсидеться за стенами.
Когда бы ни случись, беда нежданна, она всегда незванна и не к стати. Великие события в основе своей содержат чье либо несчастье. Подмена сути лживым идеалом, игра людскими душами бесспорно. Хотя ведь человек всего лишь жертва, своих, а чаще чуждых заблуждений.
В тот час, когда Москва и волочане к Зубцову мглистым утром приступали из Твери одвуконь перекрестившись, помчался Михаил Тверской на Вильну. Заложник несчастливых обстоятельств и собственной гордыни вне сомненья он тщился обогнать самое время и гнал коней, и был гоним судьбою.
Скользя по осыпавшемуся валу, упорно лезли в гору, чертыхаясь под ливнем стрел отвесным спотыкаясь, иные чтобы больше не подняться. Бросали крючья с вервием на стены, осадных лестниц взмахивали крылья, по ним стремили вверх кольчужным роем навстречу неизвестности и смерти.
Удар! И в брызги щит. Рука опала и ей не шевельнуть и не закрыться. Стрела вонзилась, дрогнув опереньем, и кто-то грянул оземь с тяжким стоном. Срывая ногти, впился в забороло. Последняя ступень. Собрался, прыгнул. Не глядя, ткнул мечом перед собою и отмахнулся от ответного удара. Спиной к стене прижался. Огляделся. И дух ни перевесть: с кольем несутся.
Нож в зубы: "Напоследок". Дернул вправо, как будто бы бежать. Единым махом наотмашь, одвуруч. Замах. Со свистом навстречу лезо воздух рассекает. О шлемы грохот, бармицы взметая.
На белых кудрях пятна алых прядей. Один. Другой. Отпрянул. Подоспели! Чело отер. Свои уже повсюду. Не веря в то, что выжил, озираясь, движением подхвачен, ринул дальше.
Шесть долгих ден держался град в осаде. Не стало сил, принудили до сдачи. Отпущены на волю все, кто выжил, а град сожжен до углей в назиданье. Окрест дружины меньше возмещали: скот угоняли и лишали крова, огню предали все, чего не взяли, а брали почти все, не вои - тати.
Лишь только после взятия Зубцова отхлынули обратно волочане в пределы свои Ламские, оставив пустые обезлюженные земли. Москва же через Волок, дальше в Рузу, Звенигород вернулась восвояси. Свершилось малой кровью, но бесславно. Не вышло рати, токмо разграбленье.
О том, во сколько Твери обошелся поход московско-волоцкий Михайло, узнал намного позже уже в Вильне. Узнал, когда звал Ольгерда на помощь. Сие его словам придало силы.
Пылая гневом правым, красно баял. Литвина убедил с одним условьем: поддержкою Мамая заручиться. Едва передохнув, скорее мысли пустился князь в Орду, тщетой усилий пытаясь заглушить ту безнадежность, которая владела его сердцем. Осознавая предопределенность,
с собою ничего не мог поделать. Бездействие душе его претило. Остановиться между тем уже не волен. Казалось, что сама природа против. Осенняя распутица. В ней вязнет людская воля, как бы ни хотелось достигнуть цели через расстоянья. Слились земля и небо (редкий случай) единой серой мглою представляясь и будущность, для князя и дорога. Он уходил в небытие и безвременье.
Орду настиг уже в перекочевке. Когда широкий вал людского моря привольно заполнял собой равнину, под пологом небес скрывая землю. Блюдя неукоснительно законы, наследники монгольского величья из года в год сворачивали юрты, прочь, уходя с насиженного места. Извечный зов к свободе и движенью в крови их тлел всегда то разгораясь, то снова затихая лишь на время, неутолимой обжигающею жаждой. Суровый облик высечен ветрами. Непроницаемый металл, живая бронза, жестокой ветра силы изваянье, стремительно застывшее движенье.
На войлочном ковре в походном юрте друг против друга сидя по-татарски в неверном свете отблесков чадящих, вели игру между собою судьбы. Стремления у них во многом схожи: высокий дух томит ничтожный жребий. Пронзительная ясность их рассудка, не воспарив, едва влачит существованье. Растратив пыл в бесплодных ожиданьях, вплотную приближаемся к порогу, вслед за которым пропадает воля к жизни и замирает уже всякое движенье. Пусть тяжких испытаний было вдоволь, то главное, к чему они стремились, еще не совершилось, а терпенье их близилось к законному исходу. Хотя один был более удачлив и к воплощению своих желаний ближе, лишь тем, что от него второй зависел и помощи искал не он, напротив, искали у него. Замыслил темник два княжества, столкнув про меж собою, ослабить сразу оба к вящей пользе и с севера себя обезопасить на время замятни и уряжений, что вновь до основанья сотрясали поволжские владения Сарая. Покуда невозможно было, и видеть в чью сторону склоняется удача. Обещанным фирманом откупился, тем самым, разрешив себя от долга Москве за усмирение Булгара.
Глава 16. Вторая Литовщина.
Совокупляя опыт нынешний и прошлый незримой нитью сотни повторений нанизываем виденное прежде, не замечая за различиями сходства. Скупая днесь судьба щедра поныне, так кажется живущим лишь сегодня. Просвет между желанным и возможным намного больше и намного меньше, длиною ровно в жизнь. Мы постигаем всю значимость того, что нам судилось
в сравнении пустых нелепых чисел, глубокий смысл событий отметая.
Допрежь князей сам темник себя предал. Неписанное правило правленья: не верить никому и даже тени своей не поверять открыто мысли. Лишив себя деянием неправым поддержки князя Дмитрия в дальнейшем готовил себе скорую погибель, самонадеянно поверив, что всесилен. Неверно взвесив значимость улусов, отринул от себя наивернейших. Власть над Москвою безнадежно ускользнула с фирманом на Великое княженье. Тверской князь и Владимирский окольно направился с дружиной в стольный город, не ведая о том, что князь Московский проведал все о сговоре с Мамаем. Им высланы заслоны повсеместно на всех путях Владимирских заставы. Не дремлющее око неотступно следило за любым передвиженьем. Указ был дан: "Имать живым, где б ни был". Впервые русский князь татарской воле противиться осмелился столь явно и деял вопреки тому, как было заведено допрежде, грозной силой ставал улус московский и не волен
над ним ордынский хан беспрекословно. Иное время и иные люди. Воистину рекут: "Ничто не вечно". От усмирения Москвой нижегородцев и до теперешнего шага московитов излиха мало лет прошло затем, чтоб людская память (хоть недолговечна) смогла забыть, когда б и пожелала значение событий дней минувших. Тем более, что недоброжелатель усердней во сто крат чем непричастный, когда он ищет повода для мщенья. Чем больше зло, тем пристальнее взгляды и значит незначительней причина. Пускай, Москвой тверянин не изловлен, но он ведь не попал и во Владимир. Изгнанник оказался снова в Вильне, по-прежнему гоним своей судьбою. Литвин легко поддался уговорам еще и оттого, что в яром гневе читал он патриаршее реченье Владимирскому князю с Алексием: "Не я ли сам один противу немцев!? Не я ли звал к себе митрополита!? В Литве отдельный надобен владыка. Земель моих поболе, чем московских! Отступникам снимает целованье! Он отнял: Ржеву, Жижец, Гудин, Рясну, Калугу, Мценск, град Липицу и Тесов, Осечен, Горышено много прочих! Благословляет на неправые деянья, дав слово, отрекается прилюдно!? Сие ли князь для Церкви Православной? Сие духовный светоч и святитель?!"
Прещенья патриарха Филофея не возымели собой должного влиянья. Смоленский князь с Литовским, не взирая на цареградскую хулу и отреченье, едва ударили морозы, поднимали оружные полки смоленских кметей с литовскими сукупно для набега, рушая на восток до порубежья.
Соху на меч сменяя, примеряли привычно руку к стертой рукояти. Холодный круг замкнулся резким взмахом. На камень сплюнул: лезо притупилось. Клинок звенит, дрожа нетерпеливо. К себе и от себя, роняя искры. По лезвию рукой, едва коснулся, разъялся алый след в живых рубинах. Очистил сухой ветошью. На солнце с прищуром прямизной полюбовался. Недолго поиграл вращая справа, на крест перед собой. Присед с ударом. Полоборота. Новый взмах. Вложил всю спину. Перехватил затем другой и грянул оземь. Вверх бросил от себя, перекатился, в полете уловил, дуга по низу. Взопрел. Дух перевел. Продолжил сборы: харч в тороках на двое ден достанет, кольчуга ладна, звенья вроде целы, тетивы прохудились, обновить бы.
Худые, вскинув колья на рамена, вперед ушедших конных нагоняли. Дележ на месте сбора под хоругви. Когда потребно - дооборуженье.
По свежей белизне, таясь по-волчьи на Юрьев день в Филлипово говенье от кромки голубеющего леса литовцы вышли к Волоку на Ламе. Явились повсеместно, отовсюду зловещим темно серым половодьем, заполнив обозримое пространство, пуская стрелы в город для острастки.
Враз воев отряжая близко сотни, пожгли окрест селения, ко граду не медля приступили от наполья, едва не захватив ворот отверстых.
Отряд литовских ратных верхоконных, внезапно появившись близ захабов, нахрапом, было, сунулся к воротам и чуть не закрепился по горячке. Добро, что Березуйский князь Василий еще не растерялся, быстро сметив, рванул из козел первую сулею, метнул ее навстречу нападавшим. Меч вынул твердо став готовый к смерти. Когда к нему на помощь подоспели. Уперли в землю копья, наклоняя и целя в грудь коням или же в шею. Сдавил древье до боли костенея. На взгляды исподлобья отвечая. Допрежь железа начал поединок: чья воля будет тверже, тот возможет. Литвин рванул узду, свечою вздыбил, хотел заворотить, не удержался. Наткнулся на копье широкой грудью, нелепо ухватив его рукою. От боли сник, припал к земле коленом. Копье меж тем уже пошло обратно. Из раны жизнь рванулась черной кровью. Рука поднялась, замерла, опала.
За первым рядом новый увязает. По стонам умирающих литовцев навстречу волочан все прибывает. Оскалясь, уже прянут не врезаясь. Ворота с тяжким гулом затворили, наставив изнутри пудовых бревен. Тревожный глас преступного набата над градом разливался не стихая. "Литва идет! К оружию! На стены!". Бежал вперед, не кланяясь напрасно: стрела нашла его и прямо в шею. Не дышит. Позади мелькнуло тенью. Крюки скрежещут. "Лестница!" А справа и слева никого. Одним ударом снес оба сразу. Сдуру бил по лапам. Зависла и опала. "Черт с тобою!"
Таясь сторожко глянул. Гулко ухнув, она свалилась, вниз подмяв другую. Пустил десяток стрел, куда, не глянув. Схватил дреколье, замер сожидая. Бой схлынул, первый приступ не удался. Забрав с собою раненых, отпряли. Посад горел осколками заката. Вкруг Волока кольцо костров чадящих.
Стена. Морозно. Неусыпно бденье. Всю ночь перекликаются дозоры. Стрела с тряпьем пропитанным смолою уйдет во тьму мигая рыжей искрой. Саднит плечо и быстро застывает:
неловко увернулся от удара. Переступает, тихо морщась, замирает. Боль переждал, плотнее запахнулся. "А темень, хоть глаз выколи, под стены того гляди подлезут надо глянуть". Пустил стрелу, круг света вырывая. "Да вроде тихо. Ну и, слава Богу".
Едва зарделось небо, расцветая, случился новый приступ, и накрыло шатром из стрел, летящих в оба края: "Добро еще литвины без пороков. Смоляне, чай смостили бы заради. Да видно время дорого. Хотели нахрапом Волок взять, да вот не вышло. Князь баял, будто вскоре быть подмоге".
Навстречу приступающему валу хлестнуло полукружье конных строем. Смели, избили, смяли, откатились. Отбились вслед за тем еще на стенах. Князь Ольгерд повелел оставить город
Минуло двое ден в бесплодной бойне, а он и ныне там откуда начал. Москва ж по слухам стягивает силы. Оставив облежание литвины, без ропота согласно встрепенулись, взлетая в седла к новому к походу, опять готовы, сбитые в хоругви. И уходили, молчаливо растворяясь в густых лесах теряясь, исчезая. Их с изумленным облегченьем провожали, глазам своим не веря волочане.
На время потерявшийся из виду князь Ольгерд объявился под Москвою. В Николин день пришел скорее слухов и деял как при прошлом нахожденье. Посад чернел давешними углями, молочность стен и башен оттеняя, подчеркивая мощь и неприступность массивности московских укреплений.
Величие внушает осторожность. Для тех, кто не желает быть раздавлен чужим предназначением, тот должен искать простых путей к высокой цели. Велик не тот, кто знает все уловки, а тот лишь, кто владеет в совершенстве всего одной и знает, где пределы положены ему и его силе.
Москву князь и не думал брать изгоном. Не станет ему времени и силы для долгой продолжительной осады: с Владимиром шли рати от Коломны, а с Пронским подходили из Рязани. Хотя и попытался - безуспешно. Сказать, ушел ни с чем не скажешь тоже. На волости литвины отомстились за восемь дней стояния близ града. Никак не меньше прошлого урона
окрест Москве нанесено Литвою. Но дело снова миром порешили. Литвину нужен мир был даже больше. Оторванный от собственных владений в виду скорейшего движения двух ратей, в тылу имея крепость, он обложен, а вовсе не Москва. Дурные вести из Вильны: с наступлением морозов,
как прежде меченосцы оживились, Литву тревожат "воины христовы".
За сим и порешилось: порубежье осталось по большому счету прежним, хотя Москва принуждена к уступкам, затем, что была внове проигравшей.
Глава 17.
Всегда желанней то, что недоступно, от малого к заведомо большому, пока живем, стремимся постоянно, ступая неумело и поспешно. Нам не понять, что нам дано всецело. Наш скорбный путь дорога заблуждений. Иной решит, что можно жить и проще и будет прав по своему, не больше. Мы часто ищем верности, находим: утраты, ложь и разочарованья. Хотим жить вечно, а находим старость. Иначе и не может быть, мы - люди.
Сам вдохновитель нахождения отъехал с дружиной в свое княжество затем чтоб дать наставления, советы, указанья, что делать до тех пор пока он будет в Орде просить для Твери помощь хана. Он ехал в главный юрт на Дон к Мамаю. Он ехал и не знал, чего он хочет. Он верил в Тверь, он верил в свои силы, хотя неоднократно убеждался, что словно будто бы проклятие довлеет над ним самим и каждым начинаньем. Москва же вопреки всему сильнеет.
Взаимосвязанность - причина всех явлений. Ничто само собой не происходит. Равны отдельно взятые начала и от того во всем важна любая мелочь. Москва не брезгует подлогом в достиженье, ее цель выжить, тут уж, не до чести. Тверь чуждая двуличного коварства, несовместима суть с замаранным величьем. В Орде князь принят: весом подношений вес милости к нему определяем. Хоть больше обещает, чем имеет, он возместит все в случае успеха. Великий темник нынче благосклонен: "Хорезм отпал, Сарай за ак-Ордою и нужно серебро от всех улусов,
чтоб в равной силе быть на одоленье. Москва уменьшила свой выход ровно вдвое, а Тверь мне обещает - Джанибеков... Фирмана просит коназ, но Владимир его Великим раз уже не принял.
Веди с собою кочевья моих беков! Возьми мои тумены! Сколько нужно! Возьми Владимир силой! Ослушанье с бесчестьем в одночасье возместиться!"
"Искус - велик да в нем не стало чести. За навождение татар я буду проклят! Сие пристало больше московитам: они бы без раздумий согласились! Москвой так уже делалось допрежде.
Наверно бы и внове повторилось, когда ей представлен был бы случай. Себя порочить этим я не стану! По доброй воле иль по принужденью не будет князь Тверской причиной скорби земли своей, покуда малой кровью добыть Великий стол еще возможно. Москвой и ее властью недовольны князь Суздальский и князь Нижегородский, Олег Рязанский мнит вернуть Коломну в его уделе Пронский ровно Кашин. Он с ними ряд заключит и не сможет сто крат пред ним неправый князь Московский противиться один его угрозе, условием же будет отреченье".
Сказал, отрезал: " Ратей не потребно!" Болит душа за прошлые погромы. Пролито крови более чем надо, надолго еще станет о чем помнить. Сие - радеющий о людях управитель. Сие - душа болящая о многих. Чем более в земле ему подобных, тем более земля благословенна.
Князь выехал в обратную дорогу, поспешно удаляясь от кочевья. Задуманных деяний и свершений обозревал он уже явственно громаду. Везя с собою право на Владимир, он становился средоточием надежды всех тех, кто был Москвою недоволен и тех, кто тяготился её волей. Изустно договорено с Олегом препятствий не чинить ни в чем друг другу, князья сим обязались воздержаться участвовать в любом поползновенье и посягательстве взаимном (и то - много!).
Тверянин после Тулы мчался дальше. Он шел в обход Москвы и ей подвластных земель на юге к Вязьме и Зубцову и далее на Тверь в свою столицу. Князь вез с собой татарское посольство:
с ним ехал Сарыходжа от Мамая читать фирман в Владимирском соборе. Тверь встретила торжественно, но кратко. Князь сразу по приезде созвал думу. В Зубцов, Клин, Дубну такоже в Коснятин изгоном полетели киличеи: тверянин собирал на рать удельных. Идти же предстояло во Владимир и силой добиваться становленья Владимирским Тверским Великим князем.
В Москве, прознав о "кознях" Михаила, волнение граничило с тревогой: сие - наипрямейшая угроза самим основам княжества от Твери. Когда Тверской воссядет во Владимир, падет Москва и все, что с нею было бесследно канет. Годы устроений, напрасны жертвы, тяготы и смерти! Собрали Думу. Спешно были званы князь, тысяцкий, великие бояре затем чтобы решить, что им изделать для упреждения тверского нахожденья. Понеже было сделано не мало: ушли дружины конных к Переславлю, во след им собиралось ополченье на главную дорогу во Владимир из княжества пока еще Тверского. Гонцы уже ушли иль отряжались на Галич, Ярославль и к Стародубу. Удельных поднимали повсеместно. Большой полк князю Дмитрию назначен. С ним брат его Владимир, воеводы. Он такоже идет до Переславля. При случае свернет и на Владимир.
Отправлен во Владимир Вельяминов. Свибло в Ростов, послы в Орду к Мамаю, испробовать купить ярлык повторно. Послы на Дмитров, Радонеж и Нижний. Великое рушение и с толком.
Москва была готова биться насмерть. Давали серебро, оружье, брони. На дело были брошены все силы, которыми тогда располагали и отлучение от церкви Алексием в числе их было также не последним о чем повещено им во все земли, особо - во Владимирские храмы. Из края в край тревожное волненье, суровою решимостью сменилось. Москва была готова биться насмерть.
Князь Михаил, когда проведал от сторожи о том, что Большой полк под Переславлем, не стал переправляться через Волгу, все более на север забирая. Он двинулся вдоль берега, минуя град Кашин, откупившийся кормами, приблизил к ярославскому пределу и взял уж было Мологу изгоном, да князем умоленный отступился. Во град не шел, взяв откупы кормами. Тем временем вернулись киличеи. Ответствовал князь Дмитрий Михаилу: "Не еду к ярлыку и на княженье я в вотчину свою не допускаю. Послу ж цареву всюду путь свободен". И звал к себе посольство Сарыходжи. Тверянин град не дал на разоренье у моложского князя став постоем. Гадал теперь, что будет делать дальше: "К Владимиру дороги перекрыты. Москва, коль верить слухам не уступит. Куда бы не пошел она повсюду. В полках волненье, смерды недовольны: пахать да сеять надобно, не ратить. Досадною помехой отлученье, собой смущает дух простолюдинов. Повсюду противление и смута. Один как перст в недобром окруженье..."
Меж тем посланник тайный прикрываясь пайзцою ханской прибыл к Сарыходже. Посулами даров и сладкой лестью сумел уговорить его оставить стан князя Михаила ради чести быть принятым к себе московским князем. Упрямился недолго, соглашая, он слушал между тем, все больше веря, уже почти ни в чем сомневаясь. Ведь довод тем "разумнее", чем больше в последствии он выгод обещает. Не утрудив себя найти достойный повод для ссоры беспредметной с Михаилом, фирман, едва не бросив в лицо князю, недолго думая он отбыл восвояси.
Поворотив теперь на север еще боле, князь вышел вскоре к Бежецкому Верху, зоря окрестные селения давал он своим ополониться напоследок. Ко граду приступали просто с ходу.
Посады разметали на примёты, что не пожгли, летело в ров. В мгновенье ока сложили переходы. За щитами, приблизя к самим стенам подтащили с собою свежерубленные туры, настилом грохнув тяжко в заборола, пошли на приступ, сбив сторожу долу.
Сам руки распростав, едва не ринул вослед зарубленному вою-верховенцу. За пояс (слава Богу!) ухватили. Хотя опамятовать, толком и не дали. "Кой черт!? Летать собрался божья птаха!?
Еще успеешь. Ну-ка, пособи-ка. Здоровый бес. Но мы тебя ловчее..." Неловко уклонившись верховенец оставил бок и грудь незащищенной, за что он поплатился в одночасье: меч звякнув о металл, вонзился в тело. Свалил, опершись грузно рукоятью. Меч вынул. Смежил веки. Покрестился. "Прими его Господь. Покойся с миром". На лестнице в крови с другим сцепился, роняя щедро звонкие удары. Ворота к тому часу проломили. Тверь хлынула блистая латным валом, неся с собою смерть и разрушенья. И град был взят и предан разоренью.
На том поход тверян и завершился. Владимир, как и был недосягаем. Настало время краткого затишья, а для Москвы, напротив, воздаянья.
Вернувшись в Тверь уже к началу лета, князь Михаил отправил собственного сына в Орду к Мамаю с княжеской казною, явив ему всемерную покорность. Затем чтобы склонить его не верить
в московские посулы, покупая за деньги милость темника, он сына невинных лет заложником оставил.
Глава 18.
Почетом и дарами был привечен в Москве Великим князем Сарыходжа. Он был обласкан, и поддавшись уговорам, гостил немало времени, при этом пообещав отныне стать во всем оплечьем.
Он взялся быть посредником для князя в посольстве предстоящем тому вскоре и темника склонить к Москве от Твери. В чем он и преуспел по возвращенье. Приняв почин московский благосклонно,
не дав тверянам ясного ответа Мамай держал в неведенье последних. Вослед Твери в Орду уехал Дмитрий с посольством и дарами для Мамая. Ничто так чувств иным не обостряет, как алчность и желание наживы. Звон серебра всегда красноречивей и убедительнее сказанного слова. Услышан только тот, кто платит больше. Все прочие, как будто бы безмолвны.
Отправив князя к темнику Алексий, взял на рамена свои дело управленья Москвою и всем княжеством, готовя Великий стол к грядущим потрясеньям. В Москву прибыло важное посольство: как видно из всего желали мира. Удельные литвина соглашали безропотно на сроки примиренья, а такоже, что ставил им Алексий. Понеже в споре с Тверью не мешаться. И буде нахождение на волость, не дал бы Ольгерд помощи на рати. Означил ряд с Литвою: не мешаться
в пределы тех, кто связан договором и крестным целованием с Москвою, князей Рязанского и Пронского особо.
Князь Михаил, едва прознав об уряженье, без меры право гневал на литовцев. Подобный сговор двух Великих княжеств сулил ему недоброе и Твери. Созвав полки, решился быть на рати
без Ольгерда, Мамая, не взирая, на то, что на Москве уже, как ведал, прознали о его поспешных сборах.
Сушь несусветная стояла этим летом. Курилось небо дальними дымами. Пыль мелкою мукою забиваясь, не токмо зрить, дышать уже мешала.
Стянув под Тверь к июлю свои рати, лишь повсяк мест покосы завершили, изгоном князь направился на Кашин, нацеля в Кострому и во Владимир. Он чаял, что проведав об осаде московских городов князь Городецкий захочет также с ним соединиться, придя под Кострому со свежей ратью. Князь Кашинский корма ему поставил, полков не дал, сославшись на пожары. Недоброй была встреча с расставаньем. Нелюбия взаимно не скрывали.
Низовский дым повис сплошной стеною. Болота тлеют? Лес горит? Не знамо. Ступая в белом мареве, терялись за рядом ряд. В виду лишь те, кто рядом. Чем далее на север, тем светлее. А как воды не станет? Измотались и люди и скотина до предела. Пути ж еще: едва ли не вначале.
Покуда шли, отставших сожидая, дурные вести прибыли поспехом: князь Городецкий отказался быть на рати, с полками затворившись в своем граде. Князь Ярославский того боле непреклонен: в прокорме отказал, готовый биться, стоял стеною ратей в порубежье ничем не собираясь поступаться.
Последнее терпение утратив, князь Михаил велел полкам повориться. По прежнему упорствовать безумно и дело его богу не угодно. Невдолге вышли к Мологе, на роздых
близ града стали станом сожидая. Отказом, затворяясь, взойдя на стены, князь моложский ответил Михаилу. Усталость как рукой сняло, взметнулись. Схватили топоры, мечи, дреколье почти что без наказов воеводы пошли на дружный приступ в одночасье. Ворота разметав, вошли под своды,
под жидкий перестрел моложских воев. Со стен остатних ратных посбивали и дальше растеклись по закоулкам. Косматый пламень кинулся на стреху. Горит добро, нажитое годами. Надрывный крик в палящие порывы. Упала обессилено на землю. Простоволосая не чует: пряди тлеют. Глаза невидяще застывшие без жизни. От страха онемев к ней жмутся дети. Не то что встать, нет сил пошевелиться. Столбом взметнулось пламя, грозно ухнув легли хоромы грудою безладной, рассыпав всюду головни и искры. Не видит и не слышит: отрешилась. Какой-то ратный прея, задыхаясь, кляня и чертыхаясь, тянет телку. Меч в ножнах. Ничего не опасаясь берет свое по праву с побежденных.
Оставив догоравшим разоренный град Мологу, князь двинулся на Углич. Вдоль берега по Волге переправясь, приблизились к стене до перестрела. Под ливнем стрел заполнив ров приметом, тверяне подходили, укрываясь почти до самых прясел за щитами, крюки отвесно с вервием набросив.
В размытой полумгле метнулись тени. Едва схватились лапы в заборола, взлетели над землею исполины и грохнули, подпрыгнув раз о стену. На поперечины, руками не касаясь, шли в копья, топоры, гремя по броням о щит встречая тяжкие и удары, стремительно взбегали, задыхаясь.
Те, кому больше повезло уже на стенах, а те, кому поменьше под ногами.
Взошед весь сжался зверем. На замахе, достал секирой, сам едва не грянув. По сходням стук. Маячат угличане из саадаков розно целя по-татарски. То благо, что щита с руки не бросил: весь на виду, открыт для них как на ладони. "Едва успел. Пол дюжины. Все разом. Никак не менее того. Скользнули жала. Иначе бы прошли насквозь. Ну, с Богом". Метнул топор, схватясь с наиближайшим. Меч звякнул по уставленной сулее. Взор бродит: "Коль тверские дожимают,
А! Пропади оно все пропадом! Что будет, то будет! Не губи ж се мя боярин".
Ворота снесены. Допреж проломом, а после своротили, отворяя. Крестя мечом, вошла дружина конных, рать пешая за ней влилась рекою.
Князь града не зорил. Уняв пожары, взял Углич в свою волю, да поставил наместника тверского для управы и к Бежецкому Верху двинул спешно.
Ополонившаяся тверь была довольна: добра пограблено и набрано несчетно. "Не стыдно и назад поворотиться, а князь видать помстился да не вдосталь. На Бежич, так на Бежич. Ну-ка, трогай!"
Брать город на копье в тверскую волю в зловещей мгле полки ушли на север. Кружным путем до Твери добираясь, князь Верховенский, затворившись, отказался Тверскому дать корма, взойдя на стены. Не чая себе помощи от прочих, меж тем решился выстоять на рати.
И внове рать тверян пошла на приступ. В примёты обращая погородье, все прочее окрест пожгли нещадно, между кострами выбегая до изножья. Гнетущий стон взводимых самострелов.
Под дробный стук железа о железо свистящий шорох стрел и звон тетивы. Крик боли, перебранка, чертыханье, предсмертный стон и мерный грохот била - неразделимое слиянье в шуме битвы. Отбившись от нахлынувшего вала уже всугон несутся отступившим. Сверкают позолотой колонтари, звенят кольчуги скрытые холстиной, мерцают тускло бармицы шеломов, в ответ металлом жидко блещут брони.
Влетели, ряд подмяв в другой врезаясь. На месте закрутились и, распавшись на череду размашистых ударов смертельное движенье воплощая. Разъехались, сойдясь, еще раз снова:
ударом на удар и яро бились, покуда конный полк тверян не въехал невесть откуда взявшись просто в спину.
Отхлынули, мешаясь и теряясь под ливнем стрел. Не трудно было целить: всего пол перестрела верховенцев от тверских ратных отделяло. Нагнали бежичан уже под сводом. В горячке затвориться не поспели. На их плечах ворвались в самый город, смяв редкую цепочку пеших ратных. Князь Бежичи, как Углич разоренью решил не предавать, хотя пограбил. Оставив в них наместника тверского, взял город Верховенский в свою волю.
Тем завершилось нахождение тверское по землям прилежащим к порубежью. Князь Дмитрий был в Орде и воздаянье, ответное свершилось, только позже. И быть бы раду в Твери Михаилу: он приумножил свои земли в одночасье, чиня Москве урон и разоренье. Невесел князь тверской, дурные вести: покуда был на Мологе походом и за себя брал север прилежащий, Московский князь добился подношеньем и более чем он и меньшей кровью. Суждения Мамай еще не вынес: к Москве клонил затем, что та богаче. И как бы желал поладить с Тверью, Великий стол он вручит московиту.
"Послов Великой Твери задержали и сыне мой Иван в нятьи у хана". Несдержанный порыв душевной боли, на время исказил суровый облик. "Я сам всему виною. Изначально избегнуть мог подобного исхода. Но как бы ни сложилось, поспевают подручные Москвы намного раньше. Мне обладанье властью стоит дорогого, не токмо одному, но все же верят! Повинен ради тех кто всем рискует, начав борьбу вести до завершенья".
Вдыхая полной грудью, свежий ветер весь сотканный из терпких ароматов, бьет крыльями на привязи земного душа, желая вырваться на волю. Мечта и ощущение полета. Счастливейший союз из всех возможных: способности, свободы и пространства в преддверии бескрайности просторов. Безумное влечение, порывом срывает, обвивает, увлекает. Ему всегда есть место где-то в сердце.
Заслуженный успех венчает дело: Московское посольство возвращалось. Все наполняет душу светом и покоем, сам вид степных просторов окрыляет. Достанет сил на всякое свершенье,
когда есть вера в собственные силы.
Глава 19
Любой поступок может быть причиной и следствием причины привходящей. Рисунок бытия так многозначен, но все, же пониманию доступен. Для всех взаимосвязанных явлений возможно, что и будет справедливым единство их причины и последствий: закономерная преемственность событий.
С Тверским вступая в сговор, князь Рязанский, не ведал, что последует за этим. Не ведал, что тем самым дал невольно Москве искомый повод для вторженья. Все лето прошло в спорах порубежных. До осени Москва и Тверь не знали ни дня, ни часу роздыху, направив все силы в беспрестанные набеги. С распутицей осенней прекратилось. На время поутихли, поунялись. И княжества принуждены природой негласно к заключенью перемирья.
Москва поворотила взоры к югу, из виду Тверь с Литвой не выпуская. Полки свои сгущала близ Коломны, готовясь к нахожденью на рязанцев. Допрежь того еще был сговор с Пронским.
Да буде он в Рязани, стойно Кашин для Твери, будто кость застряла в горле. Опора и московское оплечье.
Бело вокруг безмолвно, недвижимо. Сон благость и несет отдохновенье. Все замерло. Торжественная строгость и связь земли и неба неразрывна. Ничто не нарушает их единства.
Гармонии присуща безмятежность. За грандиозностью бескрайнего сокрыта уравновешенная хрупкость совершенства.
Под сводом завершенности природы возникло инородное движенье. Морозный воздух шумом оглашая, змеились рати в сторону Коломны. Распарясь, ополченье пробиралось среди наметов белых и сугробов. Тянулись вереницей волокуши с нехитрым скарбом ратным и припасом. Маячили разъезды верхоконных, то разом исчезая, то являясь, но неизменно впереди идущей рати, оберегая мерный ход от нападенья.
Вступив в пределы княжества чужого, все зримо подтянулись и собрались. Дозоры донесли, что недалече с рязанскими разъездами схлестнулись.
Хоть в бронях нелегко порасхватали: "Сколь я живу не слыхивал такого, чтобы напал христианин на неоружных, хотя, чем черт не шутит, так спокойней"...
Боброк уже в виду рязан поставил привычно рать, за малым исключеньем: в обход полков рязанских он направил рысями скрытно полк тяжелых ратных. Он верно угадав момент удара, тем самым предрешил исход сраженья. Добился одоленья малой кровью и силы сохранил на сколь возможно.
Людские судьбы. Друг напротив друга враги чужою волею не властны уйти от столкновения. Повинность принуждены нести своею жизнью.
Миг краткий и ничем невосполнимый: одуматься, сдержать, остановиться. Сломался строй полков. По восходящей тяжелый гул. Мгновенье удара. Копье метнулось тенью и, настигнув кого-то позади (урок: не мешкай) упором оказалось очень кстати. И сам едва не выпал. Извернулся. Топор дугой сверкая чертит воздух. Мечом в незащищенное кольчугой. Откинулся на круп. От резкой боли сложился, чуть не вдвое, стиснув зубы. Туман багровый сгинул. Оглянулся. Нашел в слепую стремя. Приподнялся. Кровь хлынула сквозь пальцы. Тяжко охнув, упал на снег, застыл и отрешился.
За валом конной рати тесным строем, взбираясь на валы и груды павших надвинулись полки врезаясь глухо, вскипая новой линией прибоя. Под пологом из стрел не замечая, разящего полета, исступленно взметая опускали, вырывали у жизни одного...десятки...сотни... Тяжелый меч гремит о щит: на щепы. Помята наручь, сбит назад, попятил. Склонил колено, замер: "Оперенье!"
Рванул стрелу из мертвого, направил. Ответом - стон. По прорезям личины скользнул, не веря: "Видно пособили". Шатаясь приподнялся. Где то рядом: "Москва! Москва!" Червленый стяг со Спасом. На грязный снег, роняя бисер крови, назад и прочь, кто в силах уползали, срывая бесполезные доспехи. Кто на себе, кто волоком: подале. Копье увязло. То ли ухватили,
быть может, что верней застряло в бронях. Схватился оберучь и метя в шеи, полкруга своротил, вложив всю спину. Видать не ждали: оба на замахе, свернулись берестой. Приветил знатно.
Оно б добить. Грех на душу. Бог с вами! Взглянул, переступил и... потерялся.
Большой полк московитов обескровлен: не меньше половины потеряли. Но к чести будет сказано, что спины рязанам наседавшим не казали. В тот самый миг, когда, казалось дрогнут засадный полк, таившийся до срока, взревев: "Москва!" стремительной лавиной смешал ряды уже самих рязанцев. Взметая снег фонтанами, врезались, ход рати изменив до поединков. Волну безладной свалки, поднимая, её погнали прямо перед собою.
Заслышав, обернулся: "Московиты". Копье упер, как надобно наставил. Присел, чтоб уберечься от удара. За ним еще один... другой... и третий...
Железный вал, бездушная лавина и просто человек, идущий встречно. Он замер в хладнокровном ожиданье. Застывшая изваянная доблесть. Трясенье под ногами различимо.
Взметенные мечи. Удары. Грохот. Копье дугой. Излом ... и отпустило! Конь вздыбился, навис на землю грянул. Две раны. Кровь дымится, истекает. Блуждает взгляд. Слеза - свидетель боли. В последний раз напрягся и рванулся. Волною дрожь. Тяжелый вздох. Затихло.
Приблизил осторожно, смежил веки. Копье упало в снег само собою. Он главного не видел - оправданья. Лишь тихий шепот: "Господи помилуй".
Рязан, кто не ушел в полон имали. Владимир был посажен в Переяславль. В Москву вернулись гордые с победой. Невдолге было Рождество Христово.
Глава 20.
Бывает, что подчас случайный выбор является единственно возможным. И этому свидетельство бесспорно дальнейшее развитие событий. Влияние капризов власть имущих на судьбы сотен тысяч непреложно. И зачастую даже личная неприязнь на ход истории значительно влияла.
Посланник патриарха Филофея болгарин Киприан не просто недруг: он давний, явный недоброжелатель последовательный, умный, осторожный. Он ратовал за то, чтоб ограничить
возможности и власть митрополита пределами владимирских епархий (вестимо не без ведома Царьграда). Стремясь свести на нет, что было прежде достигнуто владыкой в становленье и расширении его духовной власти на западных князей Руси Червонной. О том же, что Москве быть третьим Римом, тогда не мог помыслить и Алексий. Он предварял ее духовное величье, добившись возвышения земного.
Сам Киприан всегда радел о возрожденье отдельной митрополии Литовской. Был вдохновителем создания епархий под непосредственным правлением Царьграда. В Москву допреж не веря и поныне, предвзятостью суждений ограничен тем самым отрицал предназначенье.
Не видел в бурном росте верный признак грядущей славы - знаменья величья. Не верил, что Москве судилось свыше стать вящим средоточьем православья и быть главою княжеств полуночных.
Понеже на литвинов уповая (Литва была действительно Великой) мечтал он о скорейшем продвиженье исповедания восточного на запад. Разумно полагая вслед за этим (покуда королевство выбирало) ускорить становленье православья возможно в скором будущем и в Польше.
Направлен патриаршим изволеньем в Литву, чтоб непосредственно на месте составить беспристрастное сужденье о правомерности деяний Алексия. Тем самым подтвердив необходимость и своевременную важность устроений. Или, напротив, опровергнуть и очистить
митрополита от напрасных обвинений.
В одновременности несвязанных событий случайность видит только стойкий разум, все прочие лишь предопределенность: "Что предначертано нам свыше - неизбежно".
Одновременно с цареградскими послами в Литву приехал князь Тверской на сговор. Он требовал просил и ... убеждался, что даже если он получит помощь, то в этот раз, наверное последний, когда с литовской ратью рать тверская совместно выступает в Подмосковье. Доверие исчерпано донельзя. Расположение Кейстута к Михаилу для Ольгерда бесспорно значит мало.
Он признает одну единственную пользу для княжества ни больше и ни меньше. И, тем не менее, он дал свое согласье. И более того назначил сроки: "Уже после покосов нынче летом". Чем вызвано решенье неизвестно. Не тем ли, что посольство Киприана помимо всего прочего сулило,
что спор о митрополии литовской решится положительно для князя? Тем самым он себе развяжет руки: владыка будет более не властен от церкви отлучать его удельных, а спор Москвы и Твери даже нужен. Взаимная вражда их ослабляет. И может статься, что наступит время, когда он двинет конные дружины не в краткий бег, а на завоеванье.
Засим князья, пришедшие к согласью, но мысля каждый все-таки особо, решали купно, как им быть в дальнейшем, а, что им предпринять уже сегодня. Места наметив предваряющих ударов
для разобщения московского единства подалее от княжеств верховенских (пути движения литовской конной рати) поспешно разъезжались восвояси. Отныне время попусту не тратя, готовясь после сева сразу к рати, затем, чтоб завершить ее к покосам.
Неясный шум. Движение. Потемки. То скрипнет колесо, то звякнет сбруя. То кто-то, оступившись, забранится, но тут же после окрика замолкнет. Во мраке шевелятся сонмы теней.
Без строя и без ладу: как придется. Одно для них едино - направленье. Понеже тверичи идут на Дмитров. Леса. Песчаный берег. Переправа. Костры. Ночные бдения и дневки. Весь день в седле: в оружии и бронях. Гудит земля: полки идут изгоном. Подъехали к посаду, жечь не дали грабеж и бой велись одновременно. Местами к стенам плотно приступили, гремили в створ ворот тяжелым билом. Усердно сверху вниз метали камни, ломая всех и вся перед собою. Вторя мечам тяжелым перестуком, гремели топорами о шеломы. Тверь в раж вошла, зверея, наседала, сумятным валом лезли к заборолам и, не взирая на ответные удары, упрямо шли на приступ грозно воя.
"Спустил, кажись десяток, стойно черти. Того гляди одним числом завалят. И нагнано же силы, Боже правый. Ну, где тут перед ними отстояться. А ну! Чего удумал!? Сгинь! Изыди! Ну, Господи помилуй мя, дай силы" И знатно приложился, громко крякнув. Топор сломал: "Бесовская работа!" Схватились просторучь: "Бугай здоровый!" Покуда надрывались, набежали. Скрутили руки за спину всем скопом. "Что ржете, ровно мерины. Тьфу! Дьявол!"
Копьем взяв город Дмитров рать тверская отселе и до Волги разделилась: одни полки ушли на Переяславль, Кейстут с Андреем Полоцким за ними, другие же зорить окрест и волость, не брезгуя ничем монастырями, градками по себе не оставляя на камне камня, по ветру пуская.
Такая доля княжеств порубежных: когда-то будет князева подмога, а враг уже сегодня и повсюду.
На устье волжской Нерли в докончанье полки литвинов с тверью повстречались. Ополонились полной мерой те и эти, к тому же Михаил платил за помощь. Покуда о погоне неизвестно, но осторожность никогда не помешает. Везение, увы, не бесконечно. За сим решили двигаться на Кашин (он прежде отложился к московитам). Наладив через Волгу переправы, убрались восвояси без препятствий.
Князь Кашинский, кормами откупаясь, едва не проклял день, когда решился снять целованье Михаилу, признавая теперь его покорно "старшим братом". "Понеже сделал так по принужденью и сам бы на такое не решился. И понуждаем только страхом разоренья. За сим прошу: смени свой гнев на милость".
Рязанский князь почти одновременно с тверским походом в Дмитров Михаила взял снова в свою волю Переяславль, а Пронский присягнул ему на верность.
По возвращении тверян из нахожденья князь рати распустил: пахать пристало. Хотя призначил вскоре быть на Твери. Теперь он обратил свой взор на север. Ему потребно серебро и памятуя о том, что буде ратиться с Москвою задумал князь принудить новгородцев отныне дать ему московский выход.
Великий Новгород и Тверь враги издавна. Допрежь еще отец Тверского князя сражался с новгородскою дружиной, затем чтоб самочинную торговлю с Поволжьем и низовскими князьями
вести посредством Твери, отнимая возможность продвижения по Волге людей торговых, си речь новгородцев. Понеже Михаил решил заставить серебряный ручей текущий мимо, пройти по своим землям и отныне его изделать собственной казною.
Ближайшим к Твери в Деревской пятине был град Торжок и князь себе наметил его взять самым первым в свою волю, а там, кто воспоследует, увидим.
В разверстые ворота извергались: за рядом ряд, блистающая ковань, за конною дружиной ополченье, для скорости посаженное на конь. Полки текут железною рекою. Хоругви плещет ветром, реют стяги. Картина уже ставшая привычной, но все же раз за разом впечатляет.
На третий день добрались, полагая промеж собой всхолмленную равнину. Поставив ратный строй в виду, друг друга, затихли до конца переговоров.
Рать пешую поставив против "клина", князь ведал, что творит: куда привычней сражаться тесным строем. Передний ряд рогато ощерился. За спинами, уступом возвышенье. Внушимая стена рогатин, копий живет и колыхает с перестуком. Переступил и поплотней, уперся в землю.
Чело отер рукою: "Ох, и парит". Вздел щит и посподручнее приладил. И замер напряженно, ожидая.
"Клин" дрогнул, тронул с места, накатился лавиною блестящей заостренной. Обрушился на строй гремящей мощью. Все смялось, изломалось, закачалось. Движение ревущее распалось. "Клин" врезался, замедлился, увязнул. Окрылья развернулись, приближаясь. Удары, крики, ругань столкновенье.
Почти в упор каленым ливнем стрелы. Оскалы, ржанье, хрипы, грохот, стоны. Под вздыбленные крупы остриями. Взошед на павших, вровень с верхоконным. Бушует грозный вал сумятной схватки. Срывают чем придет: арканы, крючья. Швыряют просто оземь, довершая вонзают длинный нож до рукояти.
Добрался до седла. Подпругу срезал. Не видел, а почуял. Увернулся. На землю сброшен собственным замахом. "Возьму в полон, видать по всем что знатен".
Окрылия тверян почти сомкнулись: уже не битва, просто избиенье. Мечи бросая, толпами сдаются. Торжок охвачен пламенем, сгорает.
В Твери, прознав о том, что Ольгерд вышел и движет рати севернее Вязьмы, как уговорено по княжествам верховским князь Михаил свои полки повел к Зубцову.
На этот раз Москва была готова: невиданные сборы и рушенье. Послали слухачей. Шли отовсюду. Оружные полки сливаясь в рати. Боброк, определившись, где литвины, не медля вышел с силами навстречу. Под Любутском разъездами столкнулись и стали по две стороны оврага. На том и завершилось, ибо Ольгерд на пятый день повел переговоры и после заключенья перемирья,
полки сторожко двинулись обратно.
Москва дала в Орду огромный выкуп за сына Михаила, вынуждая, его вернуть захваченные земли и с Дмитрием навеки примириться. Алексий при стечении народа, прилюдно снял проклятие с тверского и, до поры до времени все стихло
Часть 3. Куликовская битва
Глава 21.
Неведомая сила Михаила влекла и понуждала раз за разом упорно добиваться вокняженья.
Любой ценой хотя бы и утраты самое - жизни князь стремился к цели уже не столько сам, скорее в силу стеченья всевозможных обстоятельств. Все те, кто отрицал, кому претила судьба, и будущность московского величья стремились укрепить его в той мысли, что Тверь одна единственно достойна стать вящею главою государства.
Прообразом грядущего единства Владимирской Руси явились сборы Москвы и тяготевших к ней удельных для рати после взметной Михаила. Великое рушение повсюду: идут полки из княжеств верховенских, курятся пылью конно из низовий, идут по зову Дмитрия ряснеет, вскипает рать невиданной доселе громадою одних уготовлений и ширится безудержным разливом по городам, селениям и весям. Тьмочисленно колышет лесом копий. Полощет стяги ветром со святыми. Блистают брони. Конные дружины стремительно проносятся на север. Размеренная поступь пеших ратей подобная земному сотрясенью взметает облака и тучи пыли, скрывая за собой самое небо. Плывут в белесом мареве шеломы, рябящие навершия сверкают, скрипят телеги с бронями, оружьем.
Стремительно всеобщее движенье. Грохочет и кружит, горит, мерцает, галдит, разноголосьем заполняет собою весь окрест, где ни проходит.
В Твери, напротив, тихо, угнетенно. Князь затворился, возведя полки на стены. Он, сожидая московитов со дня на день, готовил город к длительной осаде. Чаны паруют, грудами каменье навалено повсюду, не пролезешь. Тугие связки стрел у самострелов наложены удобно для метанья. Блестят на солнце смолы, источая навалом неошкуренные сосны: "Хотя и никудышная подпора, а все же при проломе пригодится".
Дым, грохот, искры, пламя и удары. Мелькает раскаленное железо. Не видя света божьего, в ковальнях кипит работа споро денно нощно.
Последние тверские из посада: въезжает нагруженная телега, колесами грохочет по настилу.
Ворота затворяясь, проскрипели. Тянулась ночь без сна в тревожном бденье в кольце безмолвных сполохов пожаров. На стенах искры факелов дозорных.
Рассвет скользнул легко полутонами. Пронзительная ясность воскрешала из тлена ослепительное солнце. И самый миг его перерожденья природа восхищенная встречала с почтением коленопреклоненно. Задумчивые сонные дубравы, кокетливо туманом прикрывая, бросая щедро россыпи алмазов на изумрудно отливающие травы и предваряющим порывом дуновеньем, качала пламенеющие сосны. Чертили небо утренние птицы, взметая прямо в небо суматошно. Своим полетом, новым днем, свободой, казалось, наслажденно упивались.
Устав ходить присел, совсем озябнув от свежести и утренней прохлады. Поднялся вновь, оправился, встряхнулся и глянул вдаль, закрыв глаза от солнца. "Какая тишь окрест, какая благость. Не хочется и верить в то, что ныне усеет все вокруг телами павших и землю обагрим своею кровью".
"А, ну-ка глянь туда, чего там видно? Не чуешь, будто птахи всполошились, в такую рань галдеть еще им рано. Ох, что-то здесь не ладно, сердцем чую".
Уставясь на ближайший выбег леса, узрел едва приметное движенье. Глаза протер: "Да верно. Московиты!".
Приступный колокол разлился перезвоном, вторя ему, набаты на соборах тревожно загудели, поднимая всех на ноги, бросая клич: "На стены!"
Люд ожил, разбежался врассыпную. Без лишней суеты и лишней спешки. Всяк ведал свое место и понеже все было свершено в мгновенье ока.
Из лесу привалило: густо, сразу. К стене не подошли до перестрела. По всем видать готовятся к облоге, изгоном крепость брать не собираясь. Громады тур над лесом возвышались.
Массивные строения из бревен, казалось, вырастали будто сами: "С собою привезли, а тут собрали".
Князь Михаил махнул рукой. Взвели тетивы осадных самострелов: "Пристреляться". Пустили было раз из пары дюжин: "Нет, слишком далеко сим не достанешь". Червленое корзно сорвал, отбросил, оставшись в золоченном колонтаре: "Хоругви развернуть! Идем за славой!
Собрать дружину конную к воротам!"
Едва просвет открылся, полетели. И было по началу: разметали, к тому же изрубили одну туру, а после подожгли. Метнулось пламя. Однако московитов было боле. Они все прибывали, прибывали. Хотя рубились жарко, но не пряли, покуда князь не подал знак к отходу. И только по его соизволенью тверяне отступили под защиту высоких стен, оставив за собою лишь павших да московскую погоню.
Полки отринули, скрываясь за щитами. К полудню уже сделали проходы, бросая в ров, что под руку придется: земля, вязанки ельника и хворост. Тверяне бились яро, огрызались. Неоднократно выходили за ворота, сводя на нет усилья московитов, отбрасывали их от стен обратно.
Облога между делом продолжалась и, не взирая, на досадные помехи, все шло своим заведенным порядком. И туры уже вровень с заборолом. Теперь потоки стрел летели встречно.
Ложатся, грохнув сходни переходов. Повсюду разливаются пожары: пылает город внутренний и внешний. Пороки бьют по стенам беспрестанно: не хватит тур, проломы московитам нужны как воздух, силы иссякают. Уже четвертый день без передыха. Тверяне такоже измотаны донельзя.
Изранен не единожды и каждый, шатаясь от усталости, не прянут.
Воды не стало, туру запалили. Вперед нельзя: сорвали крючья сходни. Внизу растет цветком багровым пламя. С досады меч швырнул размахом оземь. Посыпались дождем с горящей башни:
"К стене ее! Она, глядишь займется". С натуги крякнув, подкатили дружно и брызнули обратно к частоколу. "Воды! Воды! Огнем возьмет. Побили камнями обмуровку и отверзли! Да лей же чертов нехристь! Лей живее! Скорее лей туда, вон там, где древо". Сверкнул дугой: "Гляди, каленый камень. Куда-то в город. Видно по собору. Ну, знамо дело он-то боле прочих. В него за сим не трудно и поцелить".
Тревожна ночь, со стен уже не сходят и дремлют в разных позах, как приспело. Бессильно свесив руки и понурясь. Четвертый день прошел почти бессменно. Куда ни глянь, кострами опоясан, весь город словно в жутком ожерелье. Пожары дотлевают, кой где тушат, так много что везде не поспевают.
"А это, что за звук? Неужто, снова?!" От боли стиснул зубы, приподнялся, прислушался: "Как будто, показалось". На всякий случай бросил в темень факел. Мигнул искрой и словно в бездну канул. "Гляди-ка, приступают, в самом деле?! К оружию! Тревога! Московиты!" и бросился рубить стальные когти. Набросом прихватило за кольчугу, спиной к стене рвануло, распластало. "Ну, стойно рыбу изловили, трепыхаться!? Маленько погожу, пускай долезет". Едва заслышав хриплое дыханье, рванулся осторонь и ткнул вслепую. Меч звякнул. Напоролся. Кто-то охнул. Крюк выдернул, натужился, свободен!
На этом приступ стих и не начавшись и до рассвета ночь прошла спокойно. А поутру ворота Твери отворились: князь Михаил решил вести переговоры. По грамоте скрепленной целованьем отныне и навеки князь принужден во всем чинить согласно уряженью и стать теперь оплечием московским. "От притязаний на Владимир отрекаюсь, сим ход даю торговле новгородской с Литвой сношений боле не имаю. Прещенье Кашину беру свое обратно".
Глава 22
Житейский опыт души только старит. Его не избежать и не посбыться. И каждый, мня себя неповторимым всего лишь повторяет раз за разом, все то, что было сделано допрежде. Ошибки, заблуждения, все тоже. Совокупляя в себе опыт прошлых судеб, непреходящее духовное наследство лежит в душе без пользы мертвым грузом, не позволяя возноситься над суетным. Все те же чувства правят этим миром и власть их велика и непреложна. Достаточно воззрить, как преходяще все то, что было сделано доныне. Ведь все мы и сейчас переживаем одно из многократных повторений, и только время, суть, неповторимо, необратимо, совершенно, бесконечно. Оно скрывает суть взаимосвязей. Познанье беспредельного выходит за рамки только разума и чувства, ведет нас за собой, и мы находим то, что осознаем намного позже. Случайность создает закономерность, и ход истории за сим определяем лишь бесконечной чередою совпадений, которые возводят в ранг причины.
Тимур великий темник Тохтамыш и хан Урус судьбу определяли далекого заволжского улуса, преследуя лишь собственные цели. Тимур, после захвата Самарканда, после того как он расправился с Хусейном намерился покончить и с Урусом, на чингизида Тохтамыша возлагая надежды и снабжая его войском, давал ему возможность отличиться, при этом в стороне сам оставаясь и не оказывая помощи открыто. С Урусом молодой царевич дважды столкнулся безуспешно оба раза. Хан опрокинул чагатайские тумены, при этом чингизид едва избегнул позорного пленения и смерти.
Бесплодные попытки Тохтамыша, в конце концов, принудили Тимура вступить в единоборство самолично и с недругом своим сойтись на рати. Он перешел через Сейхун вблизи Отрара и понуждая свое войско биться на смерть, дал указание разрушить переправу, тем самым заставляя сделать выбор: в бою покрыть знамена вящей славой иль обесчестить свое имя отступленьем. Но битва между тем не состоялась. Внезапно разделенные бураном два войска разошлись, снимая станы. Урус хан отошел до Саурана, Тимур же, переправясь, до Отрара, впоследствии дойдя до Самарканда. Стянув под город свежие тумены, он вновь пошел, ведомый Тохтамышем и взял в полон урусовы кочевья, которые бураном разбросало.
А вскоре весть приспела о кончине Уруса, разом многое меняя. Потомок царской крови был посажен вначале в Сауране, чтоб позднее объединить под своей властью ак-ордынцев, а после завладеть и Кок-Ордою. Пытаясь возродить былую славу Улуса Джучи, явно полагая, что для того чтобы собрать их воедино достаточно всего лишь царской воли. Нисколько не считаясь с тем, что время, а паче сами люди изменились.
Границы государств проходят в душах и чувство единения присуще любому человеку и лишь нужно суметь его затронуть, дать развиться. Самосознание довольно многогранно, но чувство принадлежности к чему-то для каждого насущная потребность живет в нас от рождения до смерти.
Зимою главный юрт стоял на юге. Застывшие просторы оживляя, потоком непрерывно шли кочевья, вливаясь в степи шумным половодьем. Сюда же потянулись караваны. Огромный торг шумит до самой ночи. Товар из повсемест с захода солнца, полуночных земель и царств востока.
Власть предержащие от века привлекают к себе людей, утративших надежду, гордыней одержимых, жаждой власти и алчностью сжигающей им душу. Топчась в изножье царственного трона, они вокруг, подобно грязной пене. Фальшивой позолотой покрывают, сражаясь за подачи и объедки. Не узревая всю тщету своих усилий они меняют покровителей столь часто, что растеряв свои благие намеренья, живут лишь чувством зависти и мести.
Московский тысяцкий не более чем отзвук своей великой славы. Хоть не властен над ним Великий князь, он сам не волен влиять на ход событий в полной мере. Лишен земель, пожалований, власти. Он более никто, хотя уверен, что сможет обратить себе на пользу нелюбие Мамая к московитам, добившись при другом Великом князе (хотя бы и Тверском он, знать не хуже) восстановления своей законной власти.
Но время проходило в ожиданье, и темник выбирал, куда направить весной непобедимые тумены: на Нижний за булгарские набеги или напротив идти с ратью на Уруса (чего и добивался Вельяминов, ведь Нижний, сразу после разоренья отложится к Москве бесповоротно).
Меж тем Урус заратил с Тохтамышем. Волчонок, понукаемый Тимуром, хватает волка старого за ляжки. Старик клыками щелкает от злости. Бросает на щенка свои тумены затем, что узревает, кто на деле скрывается за этим нападеньем.
Унылые заснеженные степи. Равнина бесконечная пустая, без края необъятные просторы
и ветер заунывный, леденящий. Живое скрылось, замерло, застыло. Вокруг на сотни поприщ ни движенья, ни пения, ни звука. Строго, тихо под небом бесконечным темно-серым. Тем радостнее самый вид жилища для путника, замерзшего в дороге. Сам вид ласкает взор и согревает надеждой на тепло, уют и роздых. Курятся юрты. Хриплый лай собаки. Ребенок зарыдал, и стихло снова.
Запели едва слышно. Женский голос. Качнулся на ветру тяжелый полог.
Неведомое скрыто в расстояньях и паутина зыбких связей уязвима. Возможности людей не безграничны и чему, быть или не быть решает случай. Да не обманет кроткий вид степных кочевий. Ведь он таков до буйного цветенья густых и сочных трав, живые волны которых разольются уже вскоре. Весна в степи прекрасна, скоротечна, как радость жизни, данная от Бога.
Зной прожитого также иссушает, как солнце изумрудные побеги. Им порожденные безжалостно сжигает, когда вослед весне приходит лето. И краски жизни меркнут в цвете тлена, напоминанием о том, что все проходит. Положен срок для каждой божьей твари. И как сумеет им распорядиться,
на что употребит свое цветенье, определяется лишь разумом и сердцем.
В Москве жизнь бьет ключом и беспрестанно в ней что-то происходит, и сменяют события стремительно друг друга. Царьградское посольство патриарха и сбор полков к походу на Булгары, строительство Кремля и уряженья и лепая труднота мирных будней, лишь после Твери ставшая возможной. Случайно или нет Мамай стремился идти на Нижний Новгород и Суздаль, тогда как Дмитрий собирался встречно от Нижнего ударить на Булгары? Не ведая о замыслах, друг друга,
казалось, не могли сопротивляться той силе, что упорно их сводила. Случайность или предопределенность?
Князь Дмитрий, управление полками Боброку вверил, ибо ратный опыт долженствует вести, а не упрямство. Для лихости всегда найдется время. По ноздреватому от ростепели снегу шли рысью, превращая его в кашу. Весенняя волнующая свежесть прозрачные леса, святое небо.
На склонах, обращенных против солнца, неровные края больших проталин чернеют и паруют высыхая. На взгорьях обнаженные вершины. В холодном темно-синем полумраке стеною дальней ельник островерхий. Зима здесь полноправная хозяйка. В ее чертог весна еще не вхожа. На место сбора прибыли под вечер. Намного ранее самих нижегородцев. Боброк велел стать на ночь ратным станом, дозоры разослав по окоемам искать плутающие рати и отставших и, паче оного заради береженья внезапного ночного нападенья лихих татарских сотен из Булгара. Соединясь с нижегородцами ополден, московские полки пошли сукупно до самого Булгара, выставляя
заставы на привалах и ночевках. Все были при оружии и в бронях: столкнулись днесь с татарами разъезды.
Тьмочисленная рать валила купно, понеже добрались уже до места. Покуда московиты строй ровняли, татарские князья погнали лаву. Полки не побежали большей частью, но страху поначалу натерпелись. Со стен по ним палили "тюфяками": дым, грохот, извергаемое пламя пугали непривычной новизною. "Сшибало из седла да не стрелою, а силою невиданною, знамо с лукавым сторговались сыроядцы, пообещав ему вестимо наши души".
Как лава дважды схлынула без рати, выманивая русских за рогатки, Боброк велел: "Ну, с Богом, выступайте!". Стена людская разом пошатнулась и, стронув, ход набрала, покатилась с тяжелым гулом, грохотом и ревом. Подмяли перворядных, взяв изгоном, а то и проскочили, не заметив. В смешении мечей, щитов и копий над пешим валом высит верхоконный и, вздыбясь, словно волны рассекает и сеет смерть повсюду, где возможно. К исходу дня татар прижали к стенам. Остатки их полков вступили в город. Боброк решил идти на приступ утром, чтоб дать своим дружинам передышку. Но дело обошлось без новой брани. Татарские князья просили мира,
Мамат-Салтан с Осаном умоляя Булгар не разрушать, сдались на милость.
Ополонившиеся рати московитов поворотили после роздыха обратно. С собой забрали "огненные жерла", а в городе поставили даругу.
Глава 23
К Мамаю вести о булгарском избиенье дошли уже, когда все совершилось. Великий темник был взбешен и яро гневал. В душе кипела злость, он жаждал мести. Зашевелилось вдруг великое кочевье. Блестя пайцзами ханских киличеев от яма к яму полетели вестоноши. От юрта к юрту: крики, гомон, сборы. Пронзительно скрипят колеса. Ветер разносит по степи тревожный отзвук.
Как раз о той поре прибыли вести: Урус скончался после Саурана. На стол избрали беки Тохтамыша и Синяя Орда теперь ослабла. Царевич Араб-Шах пойдет на Нижний. Он отложился не желая быть под ровней и будучи по крови чингизидом не признавал законной власти Тохтамыша. В ближайшем времени уже намереваясь, напасть на Нижний Новгород и Суздаль, Мамай определил ему стать станом в Мордовии, придав свои тумены, которые он мог забрать с востока ведь Синяя Орда до уряженья хотя бы даже с помощью Тимура не сможет угрожать ему на рати.
Однако же пусть сделано немало, но далеко не все, что было нужно. На порубежье озаботить московитов, затем чтобы их помощь не приспела, а то и вовсе не явилась бы на Нижний. Задумал предложить литвинам сговор, дабы ударить оберучь одновременно. На Русь войти с восхода и заката. За сим готовя Ольгерду посланье, в котором призывал его к согласью он красок не жалел живописуя все выгоды совместного похода. Мамай и ранее, когда бы ни угроза Уруса ак-ордынского взял Нижний. Но в этой части Джучева улуса покой приобретается со смертью.
По наущенью Дионисия на Нижнем разгромлено татарское посольство. Сарай-ака едва избегнул смерти. Их надобно к покорности принудить. В улусе больше страха не имают, осмеливаясь даже на набеги.
Но чаяньям Мамая не судилось отчасти даже в жизни воплотиться. Ушёл из жизни отпрыск Гедимина. Великий князь литовский Ольгерд умер. С его уходом слава княжества померкнет. Закат его растянется на годы, но непреложно, что великая держава поглотится Москвою или Польшей. Князь умирал в кругу родных, ведя последний и тяжкий бой с заведомым исходом.
Исходом, предрешенным самим небом. Не признавая вящей воли провиденья, он вверил власть, но вовсе не Кейстуту, а сыну своему, последней волей он предал соправителя и брата, заставив целовать его прилюдно на верность меч Ягайло, обрекая литвинов на бесславье и забвенье. Ведь именно в правленье его сына Литва утратит вящее величье, к которому стремились его предки.
Боброк не узревая Араб-шаха по изволенью князя Дмитрия направил низовской рати в помощь ярославцев, владимирцев и юрьевцев с иными на Пьяну стать заслоном от набега, а сам свои полки увел обратно, считая, что татары не посмеют изгоном нападать после Булгара. Расстроенной толпою продвигались, особо не заботясь об охране. Кичились своей удалью. Кружила она излиха головы хмельные. Не ровен час, беды бы не накликать, но голос осмотрительных не слышен. Шутейные бои, пиры да песни, не ратный стан - безладная ватага.
К исходу дня затеяли купанье. Да по полю в исподнем джигитуют. Когда смеркало, вовсе перепились. Могучий храп по лесу. Спят вповалку, что кметь, что воевода безоружно. Угли в кострах подернулись золою, багряно рдеют, тьму не разгоняя.
Мрак ожил и наполнился тенями. Взблеснет икло каленое и сникнет. Подоткнутые полы тигиляев. Негромко, повелительно наказы. Вблизи реки за пологом тумана в десятках мест почти одномоментно широкий ряд костров и силуэты, склоняющие в пламя саадаки. Казалось небеса стряхнули звезды. Мерцанье молчаливое, недвижно уложенное стройными рядами. Гортанный окрик. Волны, шевеленье. Неразличимые во тьме поют тетивы и огненный шатер навис над станом. Земля отринула изгнанниц поднебесных. Все осветилось ровно днем, враги повсюду!
Жестокое ночное избиенье. Кто мог, бежал, а кто не мог, сражался. Ломали шеи голыми руками.
Зубами разрывали в клочья вены и боли как берсерки не имали. Не причащаясь, под татарскими мечами в кровавой мешанине находили объятья скорой смерти, отпевали в неравной битве павших только звезды. Повсюду возвышались горы трупов. Мечи убийц вздымались все ленивей.
Помстились разом и за взятие Булгара и за избитое Сарайское посольство. В Орду ушел обоз с большим полоном. Татары одвуден ворвались в Нижний. Огромный город предан разоренью. Никто и не пытался затворяться: полки легли костьми еще на Пьяне и некому теперь взойти на стены. Бежали все: кто волжскою водою, кто берегом полями и лесами. И город обезлюдел, словно мором живое все повыведено напрочь. Пограблены изведены под корень вослед за Нижним волость, окоемы. Оплачена всем княжеством и миром неладная боярская беспечность. Треть княжества изведена на угли.
Князь Дмитрий потерял свою столицу, свои полки и смерть меньшого сына была последней каплей в чаше горя. Он сломлен, обезволен и раздавлен.
Араб-шах разорил с мордвой Засурье. Мамаевы татары шли южнее. Железный полумесяц, расширяясь, замедлился полоном и попятил. В Орде безмерна радость, ликованье: повержены надменные урусы. Взят Нижний малой кровью и изгоном.
Бредут в степи. Позор и униженье. Рабы, уже не люди, как скотина. Что будет? Надругательства, побои, да смерть, как избавленье в докончанье. И только вера души согревает. Тернистый путь к Небесному престолу. Где каждому воздастся мерой скорби, которую он в жизни испытает.
На мертвом, днесь пустынном пепелище видны следы побегов новой жизни. Упрямо пробиваются, трепещут и тянутся к живительному солнцу. Обратно потянулись из Заволжья все те, кто укрывался от набега. Москва везет в распутицу прокорму. Какая б ни была, а все же помощь. Отстраивается княжество, сильнеет. За лето, осень скоплено оружье. И с московитами сговорено зимою, в Мордовию идти заради мщенья.
По звонкой ясности застывших перелесков, окаменелыми морозными путями, ломая слюдяную корку с треском московские полки, минуя Суздаль, с заходом во Владимир шли на Нижний. И суздальцы туда же собирались. Полки вел князь Борис, набрав дружины, на землях обойденных разореньем.
Возмездие отверзло реки крови. Слепа, неумолима и жестока расплата за былые злодеянья.
Стальные реки местью одержимы, вливались в безмятежное раздолье, гоня перед собою вал пожаров. Полки нижегородцев, не встречая сопротивления, мордвинов, разбивали, казня немилосердно наивятших. Дойдя до самых дальних окоемов и мокшей разорив уже донельзя.
Пресытившись жестокостью и местью, до эрзи добирались неохотно.
И воеводы, порешив не удаляться от русских рубежей на много поприщ, велели повернуть полкам обратно. Набег остановился сам собою
Глава 24.
Владыка Алексий почил зимою. Он умер в круговерти уряжений вокруг митрополичьего престола. Свой крест, однажды взятый на рамена, достойно пастырь нес до самой смерти. Мужало государство и сильнело. И он стоявший у его истоков, гордиться мог содеянным собою. Десятилетия побед и поражений для княжества бесследно не пропали. Ведь прежде рати шли до порубежья, о сей поре от них и много дале. Москва сейчас оказывает помощь, а не дерется за свое существованье.
Столь многое с тех пор переменилось, когда был Алексий рукоположен. Поверженная Тверь открыла на север. На западе князь Полоцкий и Брянский все больше тяготеют к московитам
(слыхать Ягайло мечникам продался). Единожды Кейстут исполнил волю и завещание великого собрата: под Вильною жмудины стали насмерть, спасли от ратей полоцких Ягайло. За что неблагодарным был привечен: вначале заключеньем в темницу, а вскорости бесславною кончиной - племянник подослал к нему убийцу. Великий воин и зерцало чести, правитель богом избранный и вядший. Низвержена предательством твердыня. Литва теперь вконец осиротела. Ослушайся князь Ольгерда, кто знает с Литвою и Москвою бы что стало. Быть может Киприан о том и мыслил, когда писал хулу на Алексия. Стал волеизъявленьем патриарха "митрополит всея Литвы" и с ней - епархий всех княжеств верховенских прилежащих. Он убеждался раз за разом, что Ягайло не склонен стать оплотом православных. Понеже он склонялся больше к Риму, хотя и за посулы папой сана. Он мнил уже себя на польском троне.
Повержено величие Царьграда: столица Византии умирала. Венеция и Генуя терзали безвольное и немощное тело. Стальная хватка, каменные мышцы. Чем юный отличается от старых
помимо неумной жажды жизни? Напор и неразумная жестокость. Опутана Европа паутиной
путей торговых, связей, отношений. Простерта иллюзорная держава поверх границ стареющих.
Москва мешала двигаться на север, посильно уряжая новгородцев. Она в Руси Червонной заправляла хотя, покуда власть ее была духовной. Москва после падения Царьграда, бесспорно, становилась третьим Римом. Ливонские крестовые походы на севере успеха не имели. И потому-то эмиссары генуэзцев в Орде плели свои паучьи сети, желая завладеть единолично торговлей и стравить ее с Москвою. И потому то Некомат (или Матеи) из Генуи мессир был вхож к Мамаю.
И потому-то он опального Ивана стремился, всеми силами приблизить.
Смерть Алексия стала поводом для распри Димитрия со всем епископатом. Московский князь волел собор принудить владыкою Владимирских епархий духовника коломенского ставить,
ускорив прохожденье иерархий. Понеже тот не праздновал Царьграда и ратовал всемерно за созданье отдельной Патриархии Московской. (Самонадеянность спешит, когда не время
и медлит, когда действовать приспело). Владыка Алексий, боля душою за дело своей жизни, умирая преемника, не выбрал и не прочил, но князю завещал, чтоб не Митяя. В благословенье, отказав ему тем самым. Вступив в противоборство с Киприаном, великий князь Московский и не думал, насколько изменились его мненье о том, что значит Русь для православья. Сам Киприан себе и верил и не верил. Вестимо ему было откровенье, ибо постиг он и рассудком и душою
великий замысел владыки Алексия. Непримиримый враг усопшего допрежде, он стал хранителем духовного наследья и зрил, хотя и смутно путь, ведущий сквозь тернии к державному величью. Но вдохновителем от Господа был Сергий. Он узревал не просто путь, он видел жертву. И души исцелял, внушал, готовил, ибо он ведал, что она необходима. И смерть Митяя по дороге в Византию, и Киприанова решимость, все имело значение и важность, но душою грядущего деяния был Сергий.
Едва-едва отстроились на Нижнем. Низовская столица поднималась, белея свежерубленно кострами, за год истекший накопляя силы. Затишье было как всегда недолгим. Мамай, за нахожденье на мордвинов, с наказом "без пощады жечь и грабить", послал свои тумены на отмщенье. Охотно вняли темнику кочевья, извергнув толпы воинов жестоких. Леса воздетых копий с бунчуками. Осколки солнца плещутся в хуягах ордынской знати. Те, что победнее в бехтерах и хатангу-дегеляях. Навершия дуулгов тускло блещут. Полощет ветром бармицы. Поножи, наручья-базубанды: все мерцает. Стремит поток железа, воли, плоти.
На Нижнем хаос, светопреставленье. Бросаются к реке, несутся к лесу, все мечутся в надежде на спасенье. Никто не помышляет о защите. Людской крик покрывает рев скотины.
Толкает ужас в спины, ослепляет. Удушенных, затоптанных: без счета. К груди прижала младеня безумный ("Спаси его, Заступница, помилуй") блуждает взор, потерян, полон страха, не за себя, а за кровиночку, за сына. Дощатый борт. Срывая ногти, держит. "Не я! Не о себе! Христа заради!"
Ударил, не подумав, зло, и тут же в груди заныло: "У меня такой же".
Татары выносились в клубах пыли и скорым гоном к стенам подлетали. Плеснув десяток стрел, неслись обратно. Узрев, что ни души, входили в город.
До основания сожжен уже вторично. Виднело зарево. Огни чертили небо не менее трех ден на много поприщ. Орда пограбив, схлынула обратно из ниженских лесов в родные степи, неся с собою радостные вести о новом пораженье урусов. Мамай решив, что малая победа большую непреложно предваряет, велел сниматься бекам со стоянок, по Дону кочевать к большому юрту.
Степь закурилась пылевыми облаками. Скользили тени в желтом полумраке. Рожденные ветрами проносились татарские стремительные сотни. Подобно круговерти на стремнине, кочевия сливались с главным станом. Огромным нескончаемым потоком железнорукие ордынские тумены на север вел к Москве один из опытнейших багатуров - Бегич (себя мня равным в славе Бату-хану, Мамай звал воеводу Субедеем). И именно ему Мамай доверил поставить на колени московитов.
Многострадальная Рязань познала снова все тяготы ордынского набега. Через владения Рязанского Олега лежал кратчайший путь к Москве от Дона.
Предупрежденный о нашествии татарском, князь Дмитрий вел полки через Коломну, минуя Ростиславль и Переяславль. Стал станом на притоке Оки Вожже, совсем неподалеку от Рязани, имея под своей рукой оплечье: дружину князя Пронского. Расставил широким полукружьем рать у брода. Большим полком командовал сам Дмитрий, полками справа князь Данила Пронский, а слева Андрей Полоцкий, резервом - окольничий московский Вельяминов.
Князь Дмитрий повелел рубить засеки да изгороди с частоколом ладить для упреждения таранного удара тяжелой конной рати, ибо ведом порядок боя многими валами: отряды легкоконных предваряют, выманивая ложным отступленьем, нарушить, норовя единство строя, за ними, сотрясающая землю железная лавина кешктена. А росы испокон веков стояли плечом к плечу, единою стеною, встречая лаву конных пешим строем. Лишь гонор феодалов был причиной утрат и поражений, ибо вера в единство управленья нерушима и были тысячи принесены ей в жертву, покуда князь и воин не родился в одном лице с такими пестунами, каков был Алексий и Вельяминов, и Сергий, и Боброк и брат Владимир - святители, князья и воеводы. По-своему все руку приложили к тому, чтоб стал воистину Великим Правителем Руси. И недруги у князя подобрались один в один: на Нижнем князь Василий, в Твери князь Михаил, Олег в Рязани, Мамай в Орде, в Литве Кейстут и Ольгерд. Звенигородский княжич волей судеб и промыслом Господним, не иначе храним, оберегаем, предназначен к тому, чтоб дать исход долготерпенью всерусскому и веру в свои силы. Без малого две сотни лет насилья под игом ханов да и "доброхотов", которыми нередко выступали свои же, православные, не помня какого роду племени. Исстари Орда Руси дана, как испытанье, которое как хворь: или погубит, или, напротив, сделает сильнее.
Тем временем татары прибывали. Окрест направив конные разъезды в виду урусов также стали станом. Все замерло в недобром ожиданье. К воде борзым галопом припускают, но дразнят лишь безладным перестрелом. Великий князь не трогается с места. И Бегич стоит явно различимый. Разложены огни, куда не взглянешь: где дремлют, где сидят, где кашеварят.
Стояли в бронях друг напротив друга не менее трех ден, пока не понял татарский воевода, что напрасно он ждет, что русский князь ударит первым. Они в своей земле: прокорм и люди. Обход тяжелых ратей не возможен. Стоят против единственного брода. На нем давно и прочно закрепились. Мамай его направил за победой и весть о поражении не примет. Иначе говоря, он возвратиться, посмеет, если только одолеет стоящих плотным строем московитов, готовых, несомненно, биться насмерть.
Едва рассвет вошел под своды неба, скрываясь в непроглядности тумана, татары устремились прямо к бродам с наказом: победить или погибнуть. Терялись, исчезая строй за строем. Река вскипела белым, отмечая, согласное движенье конных ратей и плеском выдавала их русинам. На левом берегу, напротив центра шеломами и бронями блистая, ровнялись, выдвигались, расширялись необозримые ряды тяжелых ратных. А перед ними гарцевали зыбким строем зачинщики и легкие дружины. Тумены за туменами вливались на узкое пространство перед станом. Князь Дмитрий не препятствовал татарам, желая только полного разгрома, дав Бегичу возможность переправить все рати и взойти на левый берег.
Взвели тетивы, луки изогнулись. С земли, дугой по небу черный ливень возносится потоком смертоносным и ударяет о щиты над головою. Тяжелый стук вонзающихся в древо каленых жал да вскрики несчастливых. Повторный залп и такоже впустую. Затем: четвертый, пятый, двудесятый. Колчан пустой, теперь пошли сулеи. Несутся дымным валом: визг и грохот. Свистящий звук. Удары. Крики, стоны. "Кому-то не свезло. Эвон, досталось". Татары вспятили, застыли, развернули. "Стоять! Ряды держать! Не поддаваться!" За полдень. Как-то стихло всюду разом. Сердца колотятся. Пот струями: "Эк, парит". По обе стороны отпущены тетивы. Мечи и копья изготовлены, сверкают. Лавина тронулась, сломалась, полетела. Неясный грозный шум с окрыльем рева. Вал накатил, затмил, вознесся и ударил! Вперед на острия, врываясь встречно! Распоротое брюхо иноходца. Стена из копий. Десять в одночасье. Пронзен, избит, отброшен и затоптан. Да не один полег, а разом вся фаланга! Рать Бегича сдавила русских в центре, и чаялось, что: "Вот она победа!" Внезапно! Громовой удар! И с ревом: "Москва! Москва!" - наехали оплечья! Единовременным ударом князья Пронский и Полоцкий вклинились, изорвали. В живом кольце стальная паутина кромсает, душит, рвет, крушит, терзает. В безладной круговерти исчезая
в кровавой мешанине сотня к сотне. Татары, не сдержав накала боя, отхлынули к реке, влетая в воду, и гибли под мечами московитов от близости победы охмелевших.
Побоище не скоро завершилось. Сам Бегич пал и с ним его тумены. Осталось много меньше половины. Князь Дмитрий захватил обоз со станом. Немало полегло и русских в сече. И не в одном теперь подворье взвоют жены. То была первая и полная победа над воинством татар в открытом поле. Москва героев встретила, ликуя.
Глава 25
Собралась Дума, ведал всяк и каждый, почто князь созывал к себе так спешно и князей порубежных и удельных и вятший цвет московского боярства. Великая беда нависла внове:
Мамай собрал невиданное войско, свел воедино все подвластные народы. Черным-черно в Орде от ратной силы. На Русь, поход неслыханный готовя, волел пройти подобно Бату-хану.
Клубилась пыль и запахи полыни мешались в дым костров походных станов. Извечные степные ароматы, которыми пропитаны кочевья. Летит табун. Пугливое движенье. Гортанный крик. Разметанные гривы. Тугой порыв сметающего ветра. Блестит живой атлас, играют мышцы.
Подобны облакам небесным овцы, блуждают в знойном мареве лениво. Темнеют купола кочевых юртов. В великой тесноте стоят случайно. Под шкурами и войлоком от зноя таятся в ожидании прохлады. Вдали сверкает Дон. Пологий берег. Там высит главный юрт Орды Мамая. Удачливого темника хоромы свидетельство достигнутой им славы.
Перед опасностью, столь явною угрозой оставлены нелюбие и ссоры. Под белокаменными сводами единство, которого допрежде Русь не знала. К Москве идут из Галича дружины, из Углича и Твери, Ярославля, из Дмитрова, Ростова, Стародуба, из Суздаля и Волока, и Рузы. Дороги, словно реки в половодье. За поднятою пылью скрылось солнце. Со всех концов земли несметной силой запружены пути сверх всякой меры. Привольно, во всю грудь, перекликаясь по колким стерням, пашням, перелескам из ясной чистоты боров сосновых, из сумрака дубрав идут бессчетно. В лещинах и оврагах лунко эхо. Ему вторят всполошенные птицы. Зверье в глухих чащобах нос не кажет: им многолюдие добра не предвещает. Тучнеют нивы, колос наливает, звенят над хмелем пчелы, полнят борти: "Приплод у телки. Мерин вон хромает. В подворье только немощный да младень". А рати дальше валят пыльным шляхом. Хозяйки в жаркий полдень на дороге. В туесах молоко, ржаные ломти. Студеная вода: "Аж зубы ломит". С поклоном принимается, все кстати. К единой цели розными путями. В речениях тревога и надежда:
"Москва, Орда", - одно только и слышно.
Полки шли мимо Кремника к Коломне в обход Москвы, она бы не вместила огромного количества всех ратных. Не стало бы ни места, ни прокорма. Ревут рога, гремят литавры, накры.
Хоругви развеваются по ветру. Все вышли: "За един, на одоленье". Разить своих врагов на поле брани. От воеводы сановитого до кметя волеют одного: "Всем быть на рати!" Десятилетия страдания и скорби взывают к совершенью благой мести. За всех замученных, невинно убиенных,
за попранное право жить свободным, за всех лишенных отчины и крова, за унижение и боль детей и женщин, за надругательства, звериную жестокость, за залитые кровью поселенья, безжалостно оборванные жизни, за все, что на Руси звалось "Ордою".
Благословленный самим Сергием, князь Дмитрий из Троицы направился в Коломну. С почтением он принял дар святого: двух иноков Ослябю с Пересветом.
В Коломне ратный стан и сонмы воев. Вирует и клокочет многогогласно. Хлеба, питье, корма и горы снеди. Со всех сторон ведут, несут и свозят. Кто потчует, чем бог послал сегодня, кто валит просто с ног и почивает, кто ищет воевод по зову князя. Блистает: бронь, кольчуги, колонтари, навершия шеломов, шестоперы.
В Оке купанье, сотни обнаженных. Гогочут, плещут, ладя переправу. Переходить решили выше у Лопасни. Князь ведал, темник снюхался с Ягайло. И дабы упредить соединенье, спешил найти татар, как можно раньше.
По трем мостам наведенным заране шли рати нескончаемым потоком. И берег заполняли, ладно строясь, вздевая брони и оборужаясь. Еще свежа у всех о Пьяне память: "И нынче допустить сего не мочно". Оружно, за червлеными щитами дружины прикрывали переправу. Уставив копья в сторону Рязани, неспешно выдвигаясь к лесу строем, полки, сойдя на берег, разливаясь в железах жидкоблещущим потоком, не сожидая докончанья перехода.
Отдельные дружины князь направил на Дон дабы приметить раньше броды и их стеречь, себя не выдавая.
Шли рати чинно, не ломая строя, оставив все ненужное в обозах. Строжея ликом, суровея больше, без песен зло-веселых, как вначале.
Переходить решили реку выше устья Непрядвы, там и отмелей побольше и берег Дона более пологий. Вода кипит: верхом плывут, мостами рать пешая грохочет по настилу. Совсем как на Оке: кто первым вышел, смыкает плотно строй и выступает.
Гадали по началу, как на Воже стоять перед собой поставив реку или, напротив, перейти, заставив пешцев сражаться, стоя насмерть и не прянуть.
Понеже были слухи, что Ягайло с литовской ратью все-таки приспеет. Мамая кочует за Красивой Мечей, степь объедает, вести сожидая. Однако дальняя сторожа доносила: на трое ден пути полков не видно. И вняв сему, решив идти за реку, Боброк и Дмитрий отдали наказы.
Полки снимались стройно с побережья, оставив за спиной донские плесы, и расходились, в темноте перекликаясь на уряженные места свои заранее. Копыта чавкали, в сгустившемся тумане
ни зги не видно, только шум и гомон. "Костры развесть поди и не дозволят. Придется в сухомять, да, что издеешь". Какой-то конный полк ушел левее, за белой пеленой не различимый. Боброк и Серпуховский уводили по Дону рати скрытно на засаду. В дубраве стали выше по теченью, позад ряснеющего строя своих ратных. Не спешиваться велено, не баять. Осталось токмо ждать: "Когда-то будет".
Меж Смолкой и Непрядвою стояли полки по замыслу Боброка не случайно. Болотной топью фланги укрывались естественной защитой от обхода. Рубили засеки, острили, забивали. Тетивы ладили на луки, чинно, строго. Чернели ямы свежевынутых прикопов. Курился ладан: рать благословляли.
Командовали русскою сторожей Иван Тарусский с Симеоном Оболенским. Дозоры подходили, отбиваясь от наседающих со всех сторон разъездов. Сторожевой полк - легконогая дружина. Лихие ратники и смелые рубаки. Завязывают бой, обманно прянут к полку Передовому, что позади. Мужи суровые, могучее зерцало Полка Большого в поле, бяше первым противу рати будь то пешей или конной. Ложатся в сече костью, но не прянут. Большой полк и оплечия се брони и наручи - вся сила русской рати. Тверяне, московиты, коломчане, дмитровцы, ростовчане, ярославцы. Большой полк возглавляет Вельяминов. Полк Правый Андрей Полоцкий, а Левый - князь Ярославский и князь Моложский, Запасный, еще один литовский князь - Димитрий.
Все поле Куликово перекрыто. Заполнено от края и до края. И небо озирает удивленно
несметное число оружных воев. А впереди уже утробно воют сурны. Колышется стена татарских ратей и в узкое для конных междуречье вливаются все новое дружины.
Туман стоял до полдня непроглядный и рати только слышали друг друга. Когда же в небе выглянуло солнце, узрели свое грозное величье.
Великий князь отбросил свою ферязь, сняв шлем и колонтарь, оборуженье он отдал Бренку схожему с ним внешне, велев ему стоять под княжим стягом. А сам воздел невидную кольчугу, шелом простой, не лепый, без прикрасы. У кметя принял меч, в седло поднялся и полетел вперед к Сторожевому. А там, на острие огромных ратей сошлись татарский витязь, русский инок.
Тимур-Мурза, названный Челубеем и Пересвет, летели друг на друга. С копьем на перевес, поводья, бросив, вперед подались, скрывшись за щитами. Копыта вырывают комья грязи. Удар! Татарин взвился, грянул оземь. Конь поволок его. Запутанное стремя. А Пересветов, повернул к своим обратно. Свободно шел, никем не понукаем. Могучий воин мертв, но удержался.
И разом взвыло, потемнело, раскололось, разверзлись небо смертными дождями. Потоки стрел навстречу устремились, подобные степному урагану. И стронули почти одновременно.
Татары зажимали русских с фланга. Десятки раз вздымаясь, опускаясь мечи, кромсали плоть без остановки. Вибрирует железо и скрежещет. Где ратил строй, мелькают поединки. Отбросили уже. По бабки в крови, скользят по трупам конские копыта. Приняв на щит сулею. Подломился. Отбил удар дугой сверкая, снизу. Мельком увидел кровь, узор поножи и как-то вдруг все разом потемнело.
Хоть полк стоял, но сильно обезлюдел. Щиты на спины вскинув, припускали назад к Передовому за подмогой. А тот, спешил навстречу самочинно. И снова грохот первого навала.
Червленые щиты, мечи, шеломы. Все издавало розно звук, соударяясь. Поверх летели крики ругань, стоны. Кипящей полосой разлита сеча. Вступает в бой не только предстоящий, второй и третий ряд, мешаясь строем, пытаются достать, ударить, срезать.
Споткнулась генуэзская пехота. И даже, было дело, отступали. Однако полк опять сдавили с флангов татарские дружины верхоконных. Плечом к плечу и натрое стояли в безладице кровавой круговерти. Мелькали руки, головы и спины. Кишело, билось, падало, сражалось.
Лег костью полк. Приливною волною вскипала рать татарская над полем, усеянном и скрытом грудой павших. Где русские, татары, вперемешку.
А встречно поднимался вал от Дона: вступить спешили в битву, застоялись. И вот сошлись. Рокочущее море. Прибой, гремящий волнами о скалы. Тьмочисленные копья, ливнем стрелы.
Теснина, духота, в железе жарит. Не стать и не уйти, лишь ждать череда. Сминает, косит целыми рядами. Ручьи, потоки, струи лужи крови. Отверсты рты, алеют очи, раны. Невыносимый вой и грохот невозможный.
Полк Правый устоял, а центр попятил, к Непрядве обескровлено сползая. Полк Левый отходил, теряя силы. Мамай спустил на них все свои лавы. Огромная толпа тяжелоконных, пронзила жидкий строй, сминая пешцев. И заворачивая строем полукружье, еще немного и вошла бы рати в спину. Внезапно громкий клич из сотен глоток: "Хур-ра-а Москва!", раздался где-то справа, и тысячи комонных московитов сорвали продолжение прорыва. Ворвались, закружились, растоптали. Татары защищались исступленно, с безумными от ужаса глазами. И обгоняя отступавших, за собою Боброк повел железную лавину. Мечом рассек строй вражеский надвое, тем самым предрешив исход сраженья.
Полки Большой и Правый также стронув, на дрогнувших повсюду, накатили. Широкий строй татарский встал, попятил и бросился назад, подставив спины.
Мамай кричал, визжал, слюною брызгал. Хлестал нагайкой замерших нукеров. Пинал ногами беков, бесновался, но изменить что-либо был уже не в силах.
Он первым побежал, оставив войско. За ним помчались вятшие и после все вои понеслись к Красивой Мече, забыв про все, спасая свои жизни.
Погоня возвернулась только к ночи. Пошел печальный счет своим утратам. Захвачены огромные обозы и значимость победы несомненна. Все те, кто этот день сражаясь, пали себя отдали в жертву добровольно. И наша жизнь свидетельство их славы, повинна этой славы быть достойна.