День угасал, полуденных доспехов меняя блеск на мантию заката, с торжественным достоинством нес пурпур по остывающему лону небосвода. До самых стен его опочивальни коленопреклоненная природа сопровождала царственную поступь с почтительным и трепетным молчаньем.
Неясный шум: пронзительные крики, последний вздох у самой рукояти вошедшего меча и следом грохот расколотого шлема шестопером. Треск копий, беспощадные удары, повсюду настигающие стрелы, кипящая смола лавины камня, огонь и смрад разлившихся пожаров. Жестокость, милосердие, отвага, отчаянная трусость, злоба, подлость, безудержная ярость, благородство: сплелись между собой неразделимо. Мечом играет липкая от крови рука по локоть и в своей и чьей-то. Попеременно свет то возникает, то снова меркнет от ужасной боли.
В который раз, но верно не в последний греховными делами оскверняет род человеческий ту землю, по которой он ходит от рождения до смерти. Пророча себе скорую погибель. Природа есть, всегда была и будет. Мы бесконечно мало понимаем, что значит красота и утонченность. Как исключительность любви в нас омрачает людская зависть злоба, и жестокость порочим имя сущего живого лишая права жить себе подобных.
Тверь в стороне стояла от событий и в споры за Владимир не вступала. Причин тому, наверное, немало, допрежь всего чума весомей прочих. Не менее других великих княжеств, хоть трудно это как-то соизмерить от черной пострадала и посады безлюдны и пусты ее, как немы, безмолвствуют они в Москве и Нижнем и столь же велики теперь погосты. Казалось бы, сполна беды и скорби, но чаши испытаний дна не видно.
Оставшийся один на этом свете (судьба была жестока к Михаилу) он ею не повержен и не сломлен, но тяжкий груз утрат невосполнимых в душе его, как следствие суровость взрастил, на ней печать свою оставив. Таит от прочих, боли не являет в своих решеньях тверд и непреклонен.
Он ведал о строительстве московском. Он ведал и о том кто покровитель, а также что значительнее было, знал имя вдохновителя: Алексий. Когда, наверное, известно кто стоит за тем или иным деяньем можно предугадать развитие событий и более того из всех возможных последствий выбрать те лишь, что во благо, а прочих нежелательных избегнуть. На Волжском берегу заложен город не мудрствуя лукаво, нареченный Градок. Задуман прежде Михаилом теперь же без сомнения он кстати: растущее московское влиянье, поддержка свары Кашинской, то знаки на кои закрывать глаза не стоит. Земле своей радивый попечитель он по молве готовит сани летом,
нешуточную крепость воздвигая.
Микулиным и Кашиным спор давний за земли Симеоновы ведется. То, разгораясь, доводя князей до рати, то снова вслед за этим утихая. Когда б нижегородскому примеру столь близкому и явному сумел бы внять Михаил, то мог бы и кто знает избегнуть несчастливого исхода. Москве же сильный князь был неугоден. Поддерживая Кашинских, Алексий залог успеха видел в достиженье
двух целей (ибо смута ослабляет) во-первых, тем, что силы отвлекая мешает видеть явную угрозу.
второе же: чем более зависим, безволен князь в соседнем государстве, тем более желанен ибо правит он лишь в угоду сильному соседу. Не ропщет и не ищет большей власти от страха потерять то, что имеет.
Когда возобновилась тяжба снова и кашинские жалобу послали, счел нужным Алексий судьей назначить Василия епископа Тверского. Тем самым проверял благонадежность: решение последнего покажет, на что епископ годен и чью волю он выполнит охотней Михаила или его. "Чью сторону он примет? Событиям присуще повторяться. И так же как игумен Дионисий недальновидно ратовал за Нижний, не будет ли Василий тем подобен ему в Твери? Епархия Тверская и значима не менее Московской и также претендует на Владимир, как прежде до нее Великий Суздаль, над прочими возвыситься желая".
Исходом дела в пользу Михаила предрек себе Василий и опалу и недовольство Алексия, ибо ставил епископов владыка не за ради того чтобы они ему чинили препятствия в делах его и целях.
Отдав удел Семенов Михаилу, не оправдал он чаяний, владыка по жалобе вторичной суд назначил, вести же его лично был намерен, для вящей пользы дела не вверяя в чужие руки. На синклит московский архимандриты и игумны были званы (грозило наложеньем епитимьи). Сейчас же повестил о том Василий тверскому Михаилу ибо больше епископу никто порукой не был того, что его вскоре не низложат. В Твери созвали Думу, Михаилу выказывая явную поддержку бояре между тем осознавали, что им своими силами не сладить: "Что Кашинские?! Повод, не угроза. Москве того и надобно не скроешь, личиною овечьей волчьей стати. Соотношенье сил не в нашу пользу. Вестимо князь за помощью литовской, пришла пора, не медля обратиться, иначе лихолетья не избегнуть. Москва Твери навяжет свою волю"...
С решением тверских бояр согласен, князь сборы повелел начать, не медля и, вскоре одвуконь в тяжелых бронях под стенами дружина сожидала. Предчувствие беды плохой попутчик.
Неведение сил не прибавляет, тревогой, исподволь терзая душу сомнением и скорбью наполняет. Иного не содеешь слишком поздно. Поводья тронул, голову повесив вначале тихим шагом дальше рысью, поспехом от сомнений ускользая. Еще курилась пыль за тверичами и скорби не уняли от разлуки, примчались вести: Кашин поднял рати! И для Твери то значило вторженье. Нимало не таясь: "Москва за нами", бесчинствуя, насилуя и грабя, вливалась рать из Кашинских пределов в Тверские сея смерть и разрушенье. Нет правого, неправого, где сила собою подменяет справедливость. Неумолимая жестокость отнимает последнюю надежду на спасенье.
День угасал, полуденных доспехов меняя блеск на мантию заката с торжественным достоинством нес пурпур по остывающему лону небосвода. До самых стен его опочивальни
Коленопреклоненная природа сопровождала царственную поступь с почтительным и трепетным молчаньем.
Неясный шум: пронзительные крики, последний вздох у самой рукояти вошедшего меча и следом грохот расколотого шлема шестопером. Треск копий, беспощадные удары, повсюду настигающие стрелы, кипящая смола лавины камня, огонь и смрад разлившихся пожаров. Жестокость, милосердие, отвага, отчаянная трусость, злоба, подлость, безудержная ярость, благородство: сплелись между собой неразделимо. Мечом играет липкая от крови рука по локоть и в своей и чьей-то. Попеременно свет то возникает, то снова меркнет от ужасной боли.
Отчаявшись, в неравных поединках тверяне бились на смерть разобщено. В кольце врагов старались подороже продать им свои собственные жизни. Куда мечи и копья не направишь, повсюду им отыщется пожива. Не угнетала безнадежность, а вселяла в оборонявшихся одну лишь злую радость. Чем более кровавого урона, посильно нанести сумеет каждый, тем более тверян уйдут живыми, и месть себя ждать долго не заставит.
"Успел бы князь да сладил бы с Литвою. Покуда тати в стычках увязают, вспорол бы брюхо кашинскому вору. Прости Господь нас грешных и помилуй".
И бились: по дворам на заборолах, в крови своей скользили, но не пряли унизанные стрелами повсюду. Изрубленные брони и шеломы с себя срывали и швыряли оземь и смерть презрев, бросали ей свой вызов. Но пала Тверь: неравны были силы. Коварству и внезапности напавших она могла лишь противопоставить отчаянную храбрость безрассудства. Растерзанное княжество пылало. Отведав вкуса крови, беспощадно окрест зорили все, что только можно. И в скорости на нет, свели живое. Когда же было, сунулись в Микулин: Градок отбил три приступа с уроном для нападавших. Этим завершилось. Отхлынули. Москва с большим полоном поспешно удалилась восвояси, а кашинские в Тверь воссели править.
Глава 12. Будни устроений.
Как часто мы ссылаемся на волю Всевышнего тем самым, сознаваясь лишь в собственном бессилии что-либо понять, предотвратить или предвидеть. Неотличима месть от воздаянья, Господь не зря нас учит всепрощенью защита обездоленных во благо, но алчность богомерзка во всех видах. Мечом карать обидчика невинных угодно Богу, но его кровавить во имя скудоумной жажды власти не только непростительно - греховно. Есть Высший суд, нам грешным недоступно
понять господний промысел, но в жизни любой порыв который милосерден ему не вопреки, но в подтвержденье. Господь велит быть сильным ради слабых. И свое счастье видеть счастьем многих
Кто Ему внемлет, тот с собою в мире и благодать в душе его почила. Бессмертная душа лишь поле битвы для светлого и темного начала. Одно узда другому, обладая, мы сами лишь предмет для обладанья. Земная власть отнюдь не исключенье. Две крайности: ответственность граница для праздной вседозволенности, ибо, чем более возможностей, тем шире обязанностей круг закономерно.
За обладание Владимирским престолом Москва была должна, да и платила. Уход из Твери помощи московской помимо всего прочего был вызван угрозой нападения на юге. За нападение ушкуйников на Каме Булат-Тэмир булгарский был намерен на Нижний бросить бешеную свору
и в гневном ослеплении не ведал и ведать не желал кто был повинен. Не сметя свои силы, полагая
что страх внушит уже сама возможность набега, он наметил себе жертвой, что было ближе и не медля вторгся войной в нижегородские пределы. Подобную возможность, допуская, Борис, Василий, Дмитрий заручились московскою поддержкою на рати. За дело взялись споро и решимо.
Полки, на марш попутно уряжая кому, где быть. Разъезды и дозоры - окрылия затем чтобы избегнуть начала нежелательного прежде, чем рати развернутся и сумеют удар принять, а выйдет, и ударить, заранее всего не предусмотришь.
Доселе было ладно, поспевали и ведали, где стан и знали, сколько в кочевии Тэмира ратной силы. Все дело обрекало на удачу. Господь благоволил, желали боя. Ни робости, ни страха, ни смятенья. В согласном единении угроза: шли за победой не за пораженьем. Навершиями взблескивая, тускло, качались шлемы. Вскинуты на плечи тяжелые мечи, что крестовины. Кистени и булавы шестоперы, широкие ножи, арканы, стрелы стальные наконечники до срока упрятаны в глубокие колчаны и ловят ветер только опереньем. Зерцала броней, звяканье кольчуги, хоругвей шелест ровное дыханье и дробный звук движения комонных сливались шумом ратного похода.
Тэмир метнулся к Суздалю и после, не брезгуя ничем, пошел вдоль Волги взял на копье немало поселений, предав огню и смерти что в них было. Когда же с упреждающим движеньем
нижегородских ратей он столкнулся в виду их многочисленности, дрогнул, строй изломал и бросился обратно. Татар настигли на речушке Пьяной. И внутреннему зову повинуясь, колено преклонили, скинув шлемы, себя знаменьем крестным осенили в неизъяснимом искреннем порыве.Все замерло и стихло на мгновенье. Но вскоре всколыхнулось оживленьем. Полки, в порядке шагом ускоряясь на бег, переходя у самых копий татарского заслона, с ним столкнулись. Был тяжкий гул от множества ударов. Единый взмах, один удар и выдох. И далее без счета, будто жатва. Колосья - человеческие жизни. Утрачены и образ и подобье. Не весть, куда их гонит ветром страха, повсюду только спины отступавших. Татары опрокинуты и в центре и конной ратью сбиты в воду справа и слева избиение. Мечами, наотмашь и плашмя. Древками копий. Стрелой в упор и в лет. Змеей арканы срывают и обрушивают в воду, подняться не давая, забивают. В багровых волнах сгинуло не мало: цвет воинства булгарского изведен. Немногим удалось уйти от смерти.
Победа над Тэмиром была полной. И стойно совершенному встречали. Израненных усталых, но довольных. Шли, гордо спины выпрямив, как князи, хозяева себе, земле и жизни. Ликуя, разливались по уделам, неся с собою радостные вести. Воспряли: благодарственных молебнов
звучало торжество богослужений в московских храмах и нижегородских узорно с колокольным перезвоном, сплетаясь в благозвучие мелодий и песню, окрыляющую душу.
Уже к исходу лета возвратился князь Михаил из Вильны, где потратил немало сил и времени на то чтоб добиться ратной помощи литовцев. Был Ольгерд по началу непреклонен
и выгоды Литвы в Твери не видел: "крестители" тевтоны и ливонцы покоя его землям не давали.
"Стальные кенигсбергские дружины для рейдов выбирали чаще зиму, когда земля твердела, и копыта не вязли в ней под тяжестью доспехов. Тем более, ведь лето на исходе. Не за горами первые морозы. Отдать полки на Тверь себя ослабить. Хотя б и досадить тем Алексию... Достаточна ли веская причина? Ведь Тверь немаловажна и быть может союзником в восточном направленье и угрожать самой Москве, когда потребно".
Венец раздумий - мудрое решенье: не суть литовцы, полоцкие больше Смоленские полки Червонной Руси дал в помощь Михаилу все же Ольгерд. Без промедления в обратную дорогу князь вышел, упреждая сами слухи о возвращении своем с литовской ратью. Желая взять насильников с поличным. Он ведал еще в Вильне о погроме, однако же, воочию увидев насколько учиненное жестоко, не мог унять слез праведного гнева. Разруха и безлюдие: "Своих же?! Господь! Воззри! Твоя ли это воля?! Зола и пепел вопиют о мщеньи! Коль это не предел то, что потребно!? О Господи! Ну, где же справедливость!? Читая в душах, Ты ведь это видел!? Так отчего, поведай, не разверзлась сама земля!? Ужель для этой скверны нет места и в аду?! Поведай Боже..."
Месть утолить, возможно, только жертвой: "На Тверь!" - звучало в шелесте хоругвей. "На Тверь!" - ответно бряцало железо. Князь из Микулина помчался прямо к Твери и как он чуял, так и получилось: не видно никого на заборолах безмолвны, стрельни ни души, ни звука. Готово все для приступа на стены: и вервие с крюками и настилы, и рубленые лестницы и било с навесом от камения и бревен. Пороков не рубили, изготовив на случай возжигающие стрелы. Окрест повсюду конные дозоры. Кружного частокола князь не ставил. Бежал Василий Кашинский из Твери.
Пришел как тать и также точно сгинул. Кметей разоружили, повязали, и рати не случилось. Малой кровью вернул себе княжение тверское. Тверь ликовала, князь понеже мрачен.
Короткий роздых. Далее на Кашин: "Он вынул меч, неужто его вложит, ни мало не воздав за поруганье сполна земли, достоинства и чести и не уняв сжигающую душу, терзающую сердце жажду мести!?"
Но так и вышло. Кашинские воры через епископа Василия молили: "Не обрекать своих земель на разоренье. Взять откуп возмещением урона. Явить просили милость: отреченье принять зароком их от посягательств на Тверь и на наследье Симеона, смиренно признавая его волю"...
Не в одночасье был согласен и не сразу:
- Отец духовный, ведаешь я гневал. И в гневе до теперь Господь свидетель: полкняжества изведено на угли! Не покрывай, они заведомо не правы и не бери за них греха на свою душу. Возмездия однажды избежавший уверует, что вовсе вне закона.
- К тебе взываю, князь, не уподобься! От горя помутился твой рассудок. Ты отомстишь, но этим не воротишь обратно павших. Будь же милосерден! Скорбишь о настоящем и о прошлом? А я князь о грядущем. Ты решаешь, кому в последний раз судилось видеть свет божий и прижать к груди ребенка, кому любить и радоваться жизни осталось день и ночь. Но ты не в праве! Ты властен меч поднять, но ты не должен! Ты высший суд греховно подменяешь земным судом. Смени свой гнев на милость. Не ради Кашина прошу, а ради Твери. Господь благословит тебя за это. Вестимо милосердие от Бога...
Когда бы каждый верил всей душою, что вера это не неотвратимость и вездесущесть наказания, напротив и прежде вера это всепрощенье была бы жизнь прекрасна, совершенна.
Хотя такое вряд ли достижимо.
Глава 13. Первая Литовщина.
Зима прошла в трудах и устроеньях. Искал забвенья князь, посильно тщился забыть всю горечь виденного прежде, но сон его был мрачен и тревожен. Валили лес, тянулись отовсюду
обозы. Вековые великаны ложились в снег, звучала укоризна в тяжелом шуме падавших деревьев.
Звенели топоры, трещали сучья, летели щепы, пахшие смолисто, вязали бревна, страгивали с места, подтягивая вервие, шли следом. По вырубкам, теряясь за стволами, скрываясь с головой среди сугробов. В морозной тишине звучали песни, тягучие узорные сплетая созвучия в душе. Под вечным небом все отступает и теряется, уходит, куда не знамо прежняя тревога. Размеренно движение и мысли. Искрится снег. Безмолвно и недвижно лишь где-то иногда негромко треснет от крепкого мороза ствол древесный и снова тишина окрест и благость. Уютно развалясь на волокушах, накинув долгополые тулупы, поругивая нехотя, лениво кто княжеские ссоры и судьбину, бескормицу, подати и набеги скользили по рябящей светотени. Застыв, слетали оземь и бежали кровь, разгоняя жарко во всем теле.
На стенах в Городце Твери не вои - то верный признак мира и затишья. Кипит работа споро и на совесть. Твердыни обретают прежний облик, воочию собою, убеждая, сколь значима для княжества столица. Незыблемая сила неприступность вселяет твердость в тяжкую годину. Исход зимы преддверие цветенья весеннего пророчит перемены. Невольно обновление природы становится причиной изменений и в судьбах человеческих порою. Зима была тяжелой, неспокойной для севера Руси: осада Пскова стальной дружиной латников-ливонцев еще раз обозначила границы возможностей московского княженья. Без видимой причины отказался
помочь посильно младшему собрату Великий Новгород и снять с него осаду. Москва напротив помощь отрядила и конною и пешею дружиной, откликнулась как должно, не оставив без помощи того кто в ней нуждался, тем самым подтверждая, что радеет великий князь о каждом из удельных сколь поприщ бы его не отделяло.
На Твери в то же время перемены, заставшие врасплох скорее Кашин, чем князя Михаила поначалу. Преставился Василий и казалось князь Кашинский унес собой в могилу сам повод при иль, что его питало, наследником оставив Еремея, он завещал ему с Микулиным быть в мире.
Москве же это было неугодно. Как мудрый полководец "разделяя и властвуя" соседу не давала встать на ноги и силы воедино свои собрать для противостоянья. По начертанию негласному владыки князь Еремей нарушив целованье Тверскому и Микулинскому князю,
потребовал от оного возврата Семеновых земель по принужденью им отданных Тверскому Михаилу, что было только поводом вмешаться в усобицу князей митрополиту. На суд владычный званы были оба. В обещанную неприкосновенность князь Михаил поверил Алексию. Сомнения, тревоги отметая: "Терзаться неизвестным неразумно. Кому же верить, как не человеку, который обличен духовной властью и выступает как посредник между Богом и прочими людьми. Не опорочит он сана своего и посвященья, высокое призванье не позволит нарушить слово данное однажды".
Князь выехал судьбе своей навстречу. Минуя Тверь и Кашин, к порубежью и далее уже землей московской. В корзне червленом, невооруженный без броней золоченных, без шелома он одним видом своим будто утверждает "се едет князь Тверской Великий - ровня Великому Московскому и волен владеть собой, Господь - его душою. Никто из смертных более не в праве
велеть ему, понеже он решает, что будет, а, что нет и не иначе".
Заночевали они в Дмитрове, ополден князь к Кремнику подъехал, озирая внушительные каменные стены. Он примечал сколь уже сделано и паче, сколь сделать предстоит еще в дальнейшем: "Подняли стену пряслами, местами уже завершена, но не повсюду. Внушимы белокаменные стрельни и выгнаны почти, во всяком разе с той стороны, что больше уязвима".
Он въехал. Поначалу было чинно, пристойно его княжескому сану и встреча и постой. Но дальше - хуже. Когда собралась дума, князь московский и сам митрополит, тверянин понял не разумом, скорее просто сердцем лишь по тому, как речь вели спесиво, недобро ухмылялись будто знали всецело князь тверской в московской власти.
Вел спор до хрипоты, того не зная, что было решено уже, а звали, затем лишь, чтоб воочию увидел, как воле его здесь предел положен. Он понял всю тщету своих усилий добиться справедливости словесно и осознал, в какое то мгновенье: "Они не остановятся и силой заставят сделать то, что им потребно". Взыграла кровь и более не веря уже в саму возможность договора
князь уступать ни в чем был не намерен. Казалось, только этого и ждали. Потребовал московский князь помимо Семенова удела Еремею, себе Градок Михайлов, паче должен признать его тверской Великим князем, тем самым, отрекаясь от дальнейших возможных притязаний на Владимир.
- Сему не быть, - ответствовал сурово,
- Тверь яко и Московия - град стольный. Сулишь мне быть удельным и бесправым? Аз есмь Великий князь! Того не будет! Согласия не дам по доброй воле!
Вспылил московский князь:
- Тебя имаю с боярами посольскими тверскими! До той поры покуда не решится, ты будешь содержаться в моей воле.
Князь Михаил сие оставил без ответа.
- Где "слово" твое, кире Алексие!? И это - "справедливый суд", владыка!? Не пастырь ты мне более и Твери!
Что сделано, то сделано, бывает творим такое в гневе безрассудном, о чем потом прегорько сожалеем и каемся смиренно в совершенном. Иные же из чистого упрямства упорствуют в содеянном неправо. Вину свою тем самым, умножая, грешат перед собой, людьми и Богом.
- Аз слово дал и аз же разрешаю. Как прежде речено мной, так и будет. Лихого ни тебе, ни твоим людям никто не причинит и не содеет. Понеже Михаиле поразмысли: когда ты отдаешь, ты обретаешь, а противлением своим ты лишь отсрочишь, но, в общем, ничего не изменяешь, - так пленнику ответствовал Алексий и князя проводили в заключенье.
Томительны минуты ожиданья, тем более, кто к праздности не склонен. Жизнелюбивая натура в заточенье терзается бездействием, желая сорвать оковы тяжкие и вести как воздуху живительному рада. Семь ден прошло а, кажется минуло уже не меньше месяца, прослышал
князь Михаил о том, что от Мамая прибыло в Кремник ханское посольство. Что Синяя Орда в великой силе знал прежде и о том, что московиты фирман Абдулов взяли на княженье и, стало быть, считаются, как с ханом он ведал. Посему решил: "Не медля мне надо известить о том, что князя Тверского здесь содержат против воли. Удобный случай вырваться отсюда. Не преминут послы впоследствии вмешаться. Хотя им, что Москва, что Тверь едино, давали б выход полностью и в сроки. Но против усиления любого. Улусом легче править, когда распри ему не позволяют встать на ноги. Междоусобица хороший соправитель, для тех, кто мудро пользуется ею".
Как вести о нятье Тверского князя татар достигли, остается тайной. Важнее то, какое возымели воздействие на них и московитов. Созвали Думу спешно, не меняя допрежних притязаний, с Михаилом намного обходительнее были, и чуял князь: хотели ладить миром. Уйти, желая по добру здорову, уважил князь московскую неправду. И тот час обретенную свободу взнуздал и удалился восвояси.
Готовя города свои к осаде, изделал много ратных уряжений. И стягивая рати на Микулин,
прокорм и снаряжение им ладил. Охотно шли - покосы завершили. На рати же Бог даст пожива будет. Полоном иль добром дела поправить. В хозяйстве завсегда все будет кстати. В душе любили князя Михаила. Приветлив, справедлив, земле хозяин, хороший ратай, мудрый управитель, умел располагать к себе, во взгляде открытость и в речах его сквозила. В желаньях добродетелен и скромен. Благочестив, суров, но милосерден. Воистину пример для подражанья.
Князь, ведая о том, что московиты полки послали в княжество, чтоб зримо их воля утвердилась ратной силой, изделав все, что можно было в Вильну отправился за помощью как прежде. Закат себе ложил под изголовье, стремительно на запад направляясь. Ведь дело не терпело отлагательств.
Литвин суровый долго не решался ни "да" ни "нет" тверянину ответить. Причины несогласия все те же: немецкая нависшая угроза. Литовцы непрестанно воевали. Стремительные конные набеги, короткое тревожное затишье и снова бой и противостоянье. Полуязычники и полухристиане для Рима с Византией перепутье. Посулы тем и этим раздавая, стремясь заполучить себе двойную, когда возможно выгоду от спора католиков-латин и православных за душу их и право на крещенье земли литовской в истинную веру.
Но Ольгерд не желал терять и Твери. Московское влияние допрежде и нынче не сравнить: такой соперник не столько неугоден, он опасен. День, ото дня наращивая силы, Москва уже столь значима, что с нею приходится считаться, ибо, если столь бурный рост оставить без вниманья вполне возможно горькими плодами недальновидности придется насладиться. Дальнейшие сомнения, оставив, великий князь Литовский поднял рати.
Поход возглавил Ольгерд, а оплечья два сына князья Полоцкий и Брянский, Кейстут единокровный соправитель, Тверской князь Михаил и князь Смоленский. Чтоб увеличить скорость и внезапность, тем самым, предварив свою победу, решили наступать тремя путями:
на юге от Оки и до верховий Смоленский князь возьмет Можай и Рузу литовцы же пойдут на Волок Ламский и Ржеву, где они объединятся с тверскою и микулинскою ратью.
Стремительная тень разливом серым на полдень и на полночь упреждая возможное движение навстречу, не оставляла даже времени помыслить. Отчаянная храбрость побежденных
лишь увеличивала ярость нападавших. Смятение повсюду, обреченность, в мгновенье изувеченные судьбы. Москва была к набегу не готова. Не собраны полки на порубежье, не успевали даже толком затвориться, о том же, чтобы выдержать осаду и речь не шла. Бежало все живое в леса, пережидая лихолетье. Лавиною смертей и разрушений смоленские, литовцы и тверяне стремили и ручьями разбегались и после собирались в русло воли, вручающего меч.
Метались легконогие дружины, внезапно возникая, исчезали, оставив за собой пожары, мертвых безмолвных очевидцев избиенья. Чужая молвь, оружие, хоругви заполонили княжество до края. Окрест кишело чуждым, инородным, дышащим злобой и неумолимым. Не поддается никакому осмысленью огромность нанесенного ущерба. Повыжжены, разметаны и стерты с лица земли грады, деревни, веси. Да люди ль это? Алые личины, слепые бельма ярые, без зрака, оскалы когти, сведенные пальцы под коркою запекшеюся крови. Их души очерствели, ибо скверна покрыла их коростой прегрешений. И не отмыться от нее до самой смерти, хоть и она не примирит и не очистит.
Тем временем размашистая поступь вторжения стремилась в Подмосковье. Удельные бесследно исчезали, не в силах устоять перед потоком до них уже прервавшим столько жизней,
что жертва их была подобно свету свечи задутой ветром среди ночи. Полк князя оболенского истаял в неравной сече, все же бросив вызов превосходящему числом его и силой. Но жертва их и гибель не напрасна: она давала княжеству отсрочку, собраться, воедино позволяя по зову князя Дмитрия под стены Московской белокаменной столицы.
Доподлинно не ведали, где Ольгерд, где главный полк, а где его окрылья. Дурные вести сразу отовсюду, одно вестимо, что идет на Кремник. Посады жгли, готовились к осаде. Заслоном упреждающим поспешно собрали рать из тех кто были ближе: коломенских и дмитровских подняли. Решили воеводы в Волок-Ламский идти покуда, после будет видно. Отряды, урядив и обозначив, кому, где быть ступили в неизвестность. Намедни наметало столько снегу, что кони увязали в нем по сбрую. Шли тяжко, чертыхаясь на погоду и не смотря на холод, взмокли сразу.
Снег рыхлый уминая, продвигались не споро, но уверенно и к Рузе невдолге вышли благо, что успели до ростепели, а не то б застряли. Под вечер подморозило однако. Постоем стали на ночь, утром вышли. Идти по насту было много легче. Дорога под ногами убегала. Густели толпы беженцев навстречу, но толком ничего не говорили. Не ведали доселе: где литовцы и сколько впереди у них хоругвей. Разъезды сбились с ног: они повсюду и в одночасье нет нигде. Рыся по волчьи из мглы лесов внезапно налетая, меч, окровавив, исчезают снова. Меж тем одно известно достоверно, что Волок Ламский взят или в осаде. И сожидать уже с минуты на минуту приходится с литвою столкновенья. Твердея сердцем и оборужаясь, глядели, хмуро ладя саадаки, к мечам заиндевевшим примеряли на резком взмахе руку для удара. Морозный воздух серебрил узорно
личины сталь и брамицы. Кольчуги позвякивали тихо при движенье. Всё настороженно внимало, ожидая. И вдруг, из перелеска, тень за тенью, сверкнув на солнце лезвием и вздыбив коня на всем скаку (лихие вои) литовцы за мгновенье наводнили весь берег Тростни и, все прибывая, пошли вперед построив с ходу лаву. Вначале едва слышный и нестройный далекий крик сливался в рев. Все ближе. От взора полускрытые туманом, клубящейся под ними снежной пыли по воздуху казалось, что летели неодолимою стеною вырастая. Пустив в слепую стрелы по литвинам и сулицами встретив перворядных, поднялись московиты встречным валом, разя по другорядным через павших. Сумятица. Удары. Поединки. Мгновенье все решает. Раны. Стоны. Безумные глаза налиты кровью. Отверсты пасти и скрежещут брони. Щербатые мечи, встречая, гулко на лопнувшие шлемы опускают бояре в яром гневе шестоперы. Снопами искры. Топоры. Секиры и даже колуны. Обломки копий. Мечи вонзают в грудь до рукояти. За рядом новый ряд стена на стену. Изрублен щит и острие руками от горла отметает, не заметив, скользит рука к ножу, одним движеньем и взгляд не отводя, вонзает в сердце. На спину кто-то тяжко опускает кистень, хребет ломая. Все темнеет. Меч алый, одвуруч. Слабея, в землю. И голову склонил: нет боле силы. Хоть миг передохнуть. В пятне багряном горящий снег. И также никнет в землю.
Литовцы вышли в спину, облагая, когда увязли в свалке безоглядно, то вырезали весь заслон московский. Все полегли: добили даже пленных по дикому обычаю во славу своих богов таящихся в дубравах. Как призраки зловещие исчезли.
Значенье жертвы павших, несомненно: они ценою жизней своих дали возможность изготовиться к осаде и встретить супротивника достойно. На стенах ныне днюют и ночуют.
Подходы пристреляли. Камня груды повсюду навалили, под котлами огонь не угасает, клубы пара
и дыма вперемешку. Конных кметей дружины изготовлены для рати и вылазок - проклятия облоги. Всё чинно деловито и сурово. Посад пожгли и окологородье, чтоб не было примета под рукою. Разваленные избы дотлевали. Печальный знак беды и лихолетья. Князь Дмитрий яро гневал: "Как случилось, что Ольгерд досаждает мне набегом, а не, напротив, русские тревожат
Литовские града и порубежье!? Как вышло так, что вовсе не готовы!? И нет вестей и ратей от удельных? В Твери не вышло толком, даром сняли полки с захода солнца, распылили. Чем сердце обнажили неразумно, беспечно щит забросили за спину и меч к груди позволили приставить. Литвин и Михаил не преминули удачливо воспользоваться этим. И нам урок жестокий преподали:
на лучшее надеяться, готовясь всемерно к наихудшему исходу".
Великий князь Литовский не заставил себя ждать долго, вскоре объявился под стенами московскими. Что ждали со дня на день в тревоге, то свершилось. Стоял три дня, на приступ не решаясь. Да он и не желал его: "Нет смысла на стены лезть, когда нет ни пороков, ни лестниц". Выбрал Ольгерд облежанье, когда изгоном взять уже не вышло. Спустя три дня безладной перестрелки Московский князь просил его о мире. Он возвращал назад Тверскому Михаилу Градок, удел Семенов, но тверянин потребовал еще, чтобы подписан был ряд меж ними в том что: "Князь Московский Тверского признает Великим князем. А Тверь в Орду сама дает свой выход".
Последствия литовского набега сказались тяжело и ощутимо: рост княжества, хотя не остановлен, задержан был нашествием надолго. Огромность нанесенного ущерба никак не оценить, не соизмерить. До срока притупилась воля к жизни. Разверзлась бездна боли и неверья.
"В бесплодном созидании что проку, когда в неуловимое мгновенье бесследно исчезает все, что было".
Тщета надежд усилий и мечтаний пугливой стаей пролетела мимо, все сгинуло, истаяло, пропало, оставив сердце в горе безутешном. "Где силы взять и как себя заставить тупую боль утрат невосполнимых, превозмогая, жить как прежде, если веры в саму возможность счастья не имеешь?"
И символично, что, изнемогая, Москва росла, казалось, не взирая на тяжесть перенесенных ударов. Из пепла раз, за разом возрождаясь, она ставала значимой и зримой. Оставив осторонь дела Тверские на время, до поры все свои силы направила на то чтобы загладить следы жестокого нашествия на землю. Из княжеств избежавших разоренья везли припасы, лопоть, не до жиру одеть да накормить бы погорельцев. Отверзли закрома бояр московских и с княжескими купно пустошили: "Не дашь зерна сегодня для прокорма и на посев его весною, не получишь осенних урожаев. На привозах сдерут три шкуры: зиму не протянешь. Пахать да сеять не кому да не чем.
Нет! Надобно давать! Иначе худо".
И более того на рать на север ходил брат князя Дмитрия Владимир. Для помощи псковским оружным ратям укрепою от орденских набегов. Брат меньший Новугорода давно был желанною поживою для немцев и редкий год для Пскова обходился без рати с крестоносною дружиной. Окрест зорили чаще, но бывало, что дело доходило до облоги. Псковяне же к их чести их не робели и брались за оружие, заслышав тревожный гул набата вечевого. И в граде затворившись, отражали упрямых кнехтов приступ раз за разом, надолго им охоту отбивая на стены лезть в последствии, когда же московская дружина поспевала, то с ней объединяясь, изгоняли, бывало, что и дальше порубежья.
Весной второю сразу после сева ходил на отомщение Смоленску совместно с ратью ламскою Владимир, жестоко воздавая Святославу за то, что он участвовал в набеге на княжество давешнею зимою и пролил кровь невинную безбожно язычнику литовскому в угоду. На Брянск ходили такожде заради того, чтобы помститься и зорили нещадно волость Ольгердова сына. Оставив до поры лишь Михаила да Ольгерда с Кейстутом не имая: "Не станет еще сил на одоленье. Их надобно разъять, намного проще врага разить частями, а не купно".
Градков срубили тьму на порубежье. Особо на пути полков из Твери с высокою и ладною стеною за лето лишь поставлен Переяславль в защиту от огня на прясла глину ложили, ров был выкопан по новой с напольной стороны срубили стрельни с удобством для стрельбы косоприцельной. Уроку вняли: ставили на совесть. Крепили земли с севера от Твери, на запад от Смоленска прилежащих, как до того на юге от Рязани, да Нижнего с востока и Булгара. Что было не досуг, то стало важно. Казалось, повсеместно в одно лето земля оделась ратным ожерельем. Можайск внушимо высился на запад, был срублен почти наново усердно. Насыпаны валы поболе прежних, а срубы, обветшавшие местами поспехом заменяли новым тесом с напольной стороны с особым тщаньем. На юге город Серпухов - страж бродов блистает горделиво над Окою, стеною свежесрубленной обнесен, он высит неприступным исполином. Коломна в одночасье страж востока и южных рубежей грозит любому непрошенному гостю, кто бы ни был. Отвесно крутизну валов венчая, ряд прясел возвышается и видом одним уже своим внушает робость. Подобно ей на север и на запад сурово смотрит Дмитров город-крепость, надменно попирая твердь земную громадою массивных укреплений.
Князь Михаил был озабочен, понимая, что рано или поздно будет должно Твери с Москвою ратиться, расплата настанет неминуемо. Он близко, рукой подать, совсем не то, что Ольгерд от Вильны до Москвы немало поприщ, а судя по тому как московиты карают тяжкой дланью всех кто были оплечьем для литвина при набеге, Твери должно достаться больше прочих. Хотя и сам Господь тому свидетель она права и мщенье справедливо. Согласно изреченью: "Победивший
в одном сраженье всей войны не выиграл". Обманчива удача, каждый смертный подвластен воле случая всецело. Счастливо обратив себе на пользу стечение случайных обстоятельств, готовым нужно быть к тому, что всякий Воспользоваться этим также сможет. И в свой черед, когда судьба позволит, сумеет возместить с лихвой потери. В дарованной победе нужно видеть отсрочку перед новым испытаньем и время отведенное потратить на то, чтобы всемерно подготовить себя и по возможности избегнуть исхода нежелательного дела.
По княжьей воле за лето к исходу осенней хляби Тверь была стеною обнесена вокруг, отвесным валом. Громада стрелен зримо подминала собою землю тяжкою основой. Роение повсюду и движенье, кипит работа споро, любо глянуть. С охотою согласно и уменье. Рушение по княжеству: в Зубцове, Опоках и Клину, в залесской Дубне, Коснятине, Белграде повсеместно,
в Микулине, Вертизине и прочих все стали за един на одоленье лишений многотрудности и тягот.
Внушительный почин тверского князя заставил всколыхнуться саму землю.
На Святки в одночасье с нахожденьем Москвы и волочан на Святослава, тверянин был пожалован заочно фирманом на Великое княженье. За сим он князь и правит в своей воле и Тверь от сих сама дает свой выход. Он равен князю Дмитрию - не мало, но суть не все, что чаял получить он. Всесильный темник не дал обещанья идти на рать с Москвой. Не отрицая, он ограничился безмолвным ожиданьем, ничем не подтвердив свое согласье. И между делом вел переговоры с Москвою о набеге на Булгары для усмирения эмиров на Поволжье посредством силы русского улуса.
Глава 15
Свидетельствами скрытых изменений являются доступные для глаза, а зримое лишь отзвук отдаленный сокрытой тайны внутренних движений. Так, следствием того, что прозорливость
заранее предвидеть позволяет возможный ход развития событий, резонно порождает искушенье их выгодные следствия умножить, от прочих же посильно устраниться.
Узрев неотвратимость столкновенья, правители московские, тверские направили все помыслы на то, чтоб всемерно подготовиться к сраженью. Принять свою судьбу во всеоружье
Когда столь неминуема угроза. Князь Михаил искал поддержки у Мамая и Ольгерда, Алексий - у Царьграда. Московское посольство возвращалось, везя благую весть от патриарха: кир Коккин Филофей, благоволящий к митрополиту, изъявлял свое согласье на отлучение от церкви Святослава и прочих, на кого собственноручно Алексий указал в своем посланье к духовному владыке православных. Сим внове утверждалась, что Царьграду епархия Владимирская ближе. Угоден был Алексий Филофею князь церкви митрополий полуночных. Он значим уже тем одним, что Ольгерд Литву крестить отнюдь не собирался. Кто долго выбирает, часто ищет гораздо больше, чем потом находит и время заставляет соглашаться на то, чем до того пренебрегали. Ответное посланье Филофея по всей Руси Владимирской звучало. Сие уже не призрак отлученья, напротив слишком явная угроза. Испробовав раз силу затворенья церквей нижегородский кир Алексий, в ней более уже не сомневался, вознес теперь духовный меч над Тверью.
Князь Михаил, смирясь, пошел на мировую. Внял голосу епископа Тверского, послал его в Москву для уряжений с тем чтоб на рать оружно не вставали, а порешили б меж собою полюбовно
Великий князь Тверской и князь Московский Великий князь Владимирский.
Отринул обеты целования Князь Дмитрий и с ратью вышел к Волоку, готовясь войти с мечом в Михайловы пределы для воздаяния Твери за разоренье. Понеже не бывать им двум Великим. В осеннюю распутицу вступили московские дружины тяжким шагом. Размыта беспрестанными дождями, земля раскисла вязко, не пускала. Оружие навалено в обозы. Лишь князь да воеводы в колонтарях. Шли вовсе налегке по жидкой хляби, коварными разливами и топью.
Князь в Родне станом стал, а воеводы направились к Зубцову для облоги. Тверяне в поле ратиться не вышли, надеясь отсидеться за стенами.
Когда бы ни случись, беда нежданна, она всегда незванна и не к стати. Великие события в основе своей содержат чье либо несчастье. Подмена сути лживым идеалом, игра людскими душами бесспорно. Хотя ведь человек всего лишь жертва, своих, а чаще чуждых заблуждений.
В тот час, когда Москва и волочане к Зубцову мглистым утром приступали из Твери одвуконь перекрестившись, помчался Михаил Тверской на Вильну. Заложник несчастливых обстоятельств и собственной гордыни вне сомненья он тщился обогнать самое время и гнал коней, и был гоним судьбою.
Скользя по осыпавшемуся валу, упорно лезли в гору, чертыхаясь под ливнем стрел отвесным спотыкаясь, иные чтобы больше не подняться. Бросали крючья с вервием на стены, осадных лестниц взмахивали крылья, по ним стремили вверх кольчужным роем навстречу неизвестности и смерти.
Удар! И в брызги щит. Рука опала и ей не шевельнуть и не закрыться. Стрела вонзилась, дрогнув опереньем, и кто-то грянул оземь с тяжким стоном. Срывая ногти, впился в забороло. Последняя ступень. Собрался, прыгнул. Не глядя, ткнул мечом перед собою и отмахнулся от ответного удара. Спиной к стене прижался. Огляделся. И дух ни перевесть: с кольем несутся.
Нож в зубы: "Напоследок". Дернул вправо, как будто бы бежать. Единым махом наотмашь, одвуруч. Замах. Со свистом навстречу лезо воздух рассекает. О шлемы грохот, бармицы взметая.
На белых кудрях пятна алых прядей. Один. Другой. Отпрянул. Подоспели! Чело отер. Свои уже повсюду. Не веря в то, что выжил, озираясь, движением подхвачен, ринул дальше.
Шесть долгих ден держался град в осаде. Не стало сил, принудили до сдачи. Отпущены на волю все, кто выжил, а град сожжен до углей в назиданье. Окрест дружины меньше возмещали: скот угоняли и лишали крова, огню предали все, чего не взяли, а брали почти все, не вои - тати.
Лишь только после взятия Зубцова отхлынули обратно волочане в пределы свои Ламские, оставив пустые обезлюженные земли. Москва же через Волок, дальше в Рузу, Звенигород вернулась восвояси. Свершилось малой кровью, но бесславно. Не вышло рати, токмо разграбленье.
О том, во сколько Твери обошелся поход московско-волоцкий Михайло, узнал намного позже уже в Вильне. Узнал, когда звал Ольгерда на помощь. Сие его словам придало силы.
Пылая гневом правым, красно баял. Литвина убедил с одним условьем: поддержкою Мамая заручиться. Едва передохнув, скорее мысли пустился князь в Орду, тщетой усилий пытаясь заглушить ту безнадежность, которая владела его сердцем. Осознавая предопределенность,
с собою ничего не мог поделать. Бездействие душе его претило. Остановиться между тем уже не волен. Казалось, что сама природа против. Осенняя распутица. В ней вязнет людская воля, как бы ни хотелось достигнуть цели через расстоянья. Слились земля и небо (редкий случай) единой серой мглою представляясь и будущность, для князя и дорога. Он уходил в небытие и безвременье.
Орду настиг уже в перекочевке. Когда широкий вал людского моря привольно заполнял собой равнину, под пологом небес скрывая землю. Блюдя неукоснительно законы, наследники монгольского величья из года в год сворачивали юрты, прочь, уходя с насиженного места. Извечный зов к свободе и движенью в крови их тлел всегда то разгораясь, то снова затихая лишь на время, неутолимой обжигающею жаждой. Суровый облик высечен ветрами. Непроницаемый металл, живая бронза, жестокой ветра силы изваянье, стремительно застывшее движенье.
На войлочном ковре в походном юрте друг против друга сидя по-татарски в неверном свете отблесков чадящих, вели игру между собою судьбы. Стремления у них во многом схожи: высокий дух томит ничтожный жребий. Пронзительная ясность их рассудка, не воспарив, едва влачит существованье. Растратив пыл в бесплодных ожиданьях, вплотную приближаемся к порогу, вслед за которым пропадает воля к жизни и замирает уже всякое движенье. Пусть тяжких испытаний было вдоволь, то главное, к чему они стремились, еще не совершилось, а терпенье их близилось к законному исходу. Хотя один был более удачлив и к воплощению своих желаний ближе, лишь тем, что от него второй зависел и помощи искал не он, напротив, искали у него. Замыслил темник два княжества, столкнув про меж собою, ослабить сразу оба к вящей пользе и с севера себя обезопасить на время замятни и уряжений, что вновь до основанья сотрясали поволжские владения Сарая. Покуда невозможно было, и видеть в чью сторону склоняется удача. Обещанным фирманом откупился, тем самым, разрешив себя от долга Москве за усмирение Булгара.
Глава 16. Вторая Литовщина.
Совокупляя опыт нынешний и прошлый незримой нитью сотни повторений нанизываем виденное прежде, не замечая за различиями сходства. Скупая днесь судьба щедра поныне, так кажется живущим лишь сегодня. Просвет между желанным и возможным намного больше и намного меньше, длиною ровно в жизнь. Мы постигаем всю значимость того, что нам судилось
в сравнении пустых нелепых чисел, глубокий смысл событий отметая.
Допрежь князей сам темник себя предал. Неписанное правило правленья: не верить никому и даже тени своей не поверять открыто мысли. Лишив себя деянием неправым поддержки князя Дмитрия в дальнейшем готовил себе скорую погибель, самонадеянно поверив, что всесилен. Неверно взвесив значимость улусов, отринул от себя наивернейших. Власть над Москвою безнадежно ускользнула с фирманом на Великое княженье. Тверской князь и Владимирский окольно направился с дружиной в стольный город, не ведая о том, что князь Московский проведал все о сговоре с Мамаем. Им высланы заслоны повсеместно на всех путях Владимирских заставы. Не дремлющее око неотступно следило за любым передвиженьем. Указ был дан: "Имать живым, где б ни был". Впервые русский князь татарской воле противиться осмелился столь явно и деял вопреки тому, как было заведено допрежде, грозной силой ставал улус московский и не волен
над ним ордынский хан беспрекословно. Иное время и иные люди. Воистину рекут: "Ничто не вечно". От усмирения Москвой нижегородцев и до теперешнего шага московитов излиха мало лет прошло затем, чтоб людская память (хоть недолговечна) смогла забыть, когда б и пожелала значение событий дней минувших. Тем более, что недоброжелатель усердней во сто крат чем непричастный, когда он ищет повода для мщенья. Чем больше зло, тем пристальнее взгляды и значит незначительней причина. Пускай, Москвой тверянин не изловлен, но он ведь не попал и во Владимир. Изгнанник оказался снова в Вильне, по-прежнему гоним своей судьбою. Литвин легко поддался уговорам еще и оттого, что в яром гневе читал он патриаршее реченье Владимирскому князю с Алексием: "Не я ли сам один противу немцев!? Не я ли звал к себе митрополита!? В Литве отдельный надобен владыка. Земель моих поболе, чем московских! Отступникам снимает целованье! Он отнял: Ржеву, Жижец, Гудин, Рясну, Калугу, Мценск, град Липицу и Тесов, Осечен, Горышено много прочих! Благословляет на неправые деянья, дав слово, отрекается прилюдно!? Сие ли князь для Церкви Православной? Сие духовный светоч и святитель?!"
Прещенья патриарха Филофея не возымели собой должного влиянья. Смоленский князь с Литовским, не взирая на цареградскую хулу и отреченье, едва ударили морозы, поднимали оружные полки смоленских кметей с литовскими сукупно для набега, рушая на восток до порубежья.
Соху на меч сменяя, примеряли привычно руку к стертой рукояти. Холодный круг замкнулся резким взмахом. На камень сплюнул: лезо притупилось. Клинок звенит, дрожа нетерпеливо. К себе и от себя, роняя искры. По лезвию рукой, едва коснулся, разъялся алый след в живых рубинах. Очистил сухой ветошью. На солнце с прищуром прямизной полюбовался. Недолго поиграл вращая справа, на крест перед собой. Присед с ударом. Полоборота. Новый взмах. Вложил всю спину. Перехватил затем другой и грянул оземь. Вверх бросил от себя, перекатился, в полете уловил, дуга по низу. Взопрел. Дух перевел. Продолжил сборы: харч в тороках на двое ден достанет, кольчуга ладна, звенья вроде целы, тетивы прохудились, обновить бы.
Худые, вскинув колья на рамена, вперед ушедших конных нагоняли. Дележ на месте сбора под хоругви. Когда потребно - дооборуженье.
По свежей белизне, таясь по-волчьи на Юрьев день в Филлипово говенье от кромки голубеющего леса литовцы вышли к Волоку на Ламе. Явились повсеместно, отовсюду зловещим темно серым половодьем, заполнив обозримое пространство, пуская стрелы в город для острастки.
Враз воев отряжая близко сотни, пожгли окрест селения, ко граду не медля приступили от наполья, едва не захватив ворот отверстых.
Отряд литовских ратных верхоконных, внезапно появившись близ захабов, нахрапом, было, сунулся к воротам и чуть не закрепился по горячке. Добро, что Березуйский князь Василий еще не растерялся, быстро сметив, рванул из козел первую сулею, метнул ее навстречу нападавшим. Меч вынул твердо став готовый к смерти. Когда к нему на помощь подоспели. Уперли в землю копья, наклоняя и целя в грудь коням или же в шею. Сдавил древье до боли костенея. На взгляды исподлобья отвечая. Допрежь железа начал поединок: чья воля будет тверже, тот возможет. Литвин рванул узду, свечою вздыбил, хотел заворотить, не удержался. Наткнулся на копье широкой грудью, нелепо ухватив его рукою. От боли сник, припал к земле коленом. Копье меж тем уже пошло обратно. Из раны жизнь рванулась черной кровью. Рука поднялась, замерла, опала.
За первым рядом новый увязает. По стонам умирающих литовцев навстречу волочан все прибывает. Оскалясь, уже прянут не врезаясь. Ворота с тяжким гулом затворили, наставив изнутри пудовых бревен. Тревожный глас преступного набата над градом разливался не стихая. "Литва идет! К оружию! На стены!". Бежал вперед, не кланяясь напрасно: стрела нашла его и прямо в шею. Не дышит. Позади мелькнуло тенью. Крюки скрежещут. "Лестница!" А справа и слева никого. Одним ударом снес оба сразу. Сдуру бил по лапам. Зависла и опала. "Черт с тобою!"
Таясь сторожко глянул. Гулко ухнув, она свалилась, вниз подмяв другую. Пустил десяток стрел, куда, не глянув. Схватил дреколье, замер сожидая. Бой схлынул, первый приступ не удался. Забрав с собою раненых, отпряли. Посад горел осколками заката. Вкруг Волока кольцо костров чадящих.
Стена. Морозно. Неусыпно бденье. Всю ночь перекликаются дозоры. Стрела с тряпьем пропитанным смолою уйдет во тьму мигая рыжей искрой. Саднит плечо и быстро застывает:
неловко увернулся от удара. Переступает, тихо морщась, замирает. Боль переждал, плотнее запахнулся. "А темень, хоть глаз выколи, под стены того гляди подлезут надо глянуть". Пустил стрелу, круг света вырывая. "Да вроде тихо. Ну и, слава Богу".
Едва зарделось небо, расцветая, случился новый приступ, и накрыло шатром из стрел, летящих в оба края: "Добро еще литвины без пороков. Смоляне, чай смостили бы заради. Да видно время дорого. Хотели нахрапом Волок взять, да вот не вышло. Князь баял, будто вскоре быть подмоге".
Навстречу приступающему валу хлестнуло полукружье конных строем. Смели, избили, смяли, откатились. Отбились вслед за тем еще на стенах. Князь Ольгерд повелел оставить город
Минуло двое ден в бесплодной бойне, а он и ныне там откуда начал. Москва ж по слухам стягивает силы. Оставив облежание литвины, без ропота согласно встрепенулись, взлетая в седла к новому к походу, опять готовы, сбитые в хоругви. И уходили, молчаливо растворяясь в густых лесах теряясь, исчезая. Их с изумленным облегченьем провожали, глазам своим не веря волочане.
На время потерявшийся из виду князь Ольгерд объявился под Москвою. В Николин день пришел скорее слухов и деял как при прошлом нахожденье. Посад чернел давешними углями, молочность стен и башен оттеняя, подчеркивая мощь и неприступность массивности московских укреплений.
Величие внушает осторожность. Для тех, кто не желает быть раздавлен чужим предназначением, тот должен искать простых путей к высокой цели. Велик не тот, кто знает все уловки, а тот лишь, кто владеет в совершенстве всего одной и знает, где пределы положены ему и его силе.
Москву князь и не думал брать изгоном. Не станет ему времени и силы для долгой продолжительной осады: с Владимиром шли рати от Коломны, а с Пронским подходили из Рязани. Хотя и попытался - безуспешно. Сказать, ушел ни с чем не скажешь тоже. На волости литвины отомстились за восемь дней стояния близ града. Никак не меньше прошлого урона
окрест Москве нанесено Литвою. Но дело снова миром порешили. Литвину нужен мир был даже больше. Оторванный от собственных владений в виду скорейшего движения двух ратей, в тылу имея крепость, он обложен, а вовсе не Москва. Дурные вести из Вильны: с наступлением морозов,
как прежде меченосцы оживились, Литву тревожат "воины христовы".
За сим и порешилось: порубежье осталось по большому счету прежним, хотя Москва принуждена к уступкам, затем, что была внове проигравшей.
Глава 17.
Всегда желанней то, что недоступно, от малого к заведомо большому, пока живем, стремимся постоянно, ступая неумело и поспешно. Нам не понять, что нам дано всецело. Наш скорбный путь дорога заблуждений. Иной решит, что можно жить и проще и будет прав по своему, не больше. Мы часто ищем верности, находим: утраты, ложь и разочарованья. Хотим жить вечно, а находим старость. Иначе и не может быть, мы - люди.
Сам вдохновитель нахождения отъехал с дружиной в свое княжество затем чтоб дать наставления, советы, указанья, что делать до тех пор пока он будет в Орде просить для Твери помощь хана. Он ехал в главный юрт на Дон к Мамаю. Он ехал и не знал, чего он хочет. Он верил в Тверь, он верил в свои силы, хотя неоднократно убеждался, что словно будто бы проклятие довлеет над ним самим и каждым начинаньем. Москва же вопреки всему сильнеет.
Взаимосвязанность - причина всех явлений. Ничто само собой не происходит. Равны отдельно взятые начала и от того во всем важна любая мелочь. Москва не брезгует подлогом в достиженье, ее цель выжить, тут уж, не до чести. Тверь чуждая двуличного коварства, несовместима суть с замаранным величьем. В Орде князь принят: весом подношений вес милости к нему определяем. Хоть больше обещает, чем имеет, он возместит все в случае успеха. Великий темник нынче благосклонен: "Хорезм отпал, Сарай за ак-Ордою и нужно серебро от всех улусов,
чтоб в равной силе быть на одоленье. Москва уменьшила свой выход ровно вдвое, а Тверь мне обещает - Джанибеков... Фирмана просит коназ, но Владимир его Великим раз уже не принял.
Веди с собою кочевья моих беков! Возьми мои тумены! Сколько нужно! Возьми Владимир силой! Ослушанье с бесчестьем в одночасье возместиться!"
"Искус - велик да в нем не стало чести. За навождение татар я буду проклят! Сие пристало больше московитам: они бы без раздумий согласились! Москвой так уже делалось допрежде.
Наверно бы и внове повторилось, когда ей представлен был бы случай. Себя порочить этим я не стану! По доброй воле иль по принужденью не будет князь Тверской причиной скорби земли своей, покуда малой кровью добыть Великий стол еще возможно. Москвой и ее властью недовольны князь Суздальский и князь Нижегородский, Олег Рязанский мнит вернуть Коломну в его уделе Пронский ровно Кашин. Он с ними ряд заключит и не сможет сто крат пред ним неправый князь Московский противиться один его угрозе, условием же будет отреченье".
Сказал, отрезал: " Ратей не потребно!" Болит душа за прошлые погромы. Пролито крови более чем надо, надолго еще станет о чем помнить. Сие - радеющий о людях управитель. Сие - душа болящая о многих. Чем более в земле ему подобных, тем более земля благословенна.
Князь выехал в обратную дорогу, поспешно удаляясь от кочевья. Задуманных деяний и свершений обозревал он уже явственно громаду. Везя с собою право на Владимир, он становился средоточием надежды всех тех, кто был Москвою недоволен и тех, кто тяготился её волей. Изустно договорено с Олегом препятствий не чинить ни в чем друг другу, князья сим обязались воздержаться участвовать в любом поползновенье и посягательстве взаимном (и то - много!).
Тверянин после Тулы мчался дальше. Он шел в обход Москвы и ей подвластных земель на юге к Вязьме и Зубцову и далее на Тверь в свою столицу. Князь вез с собой татарское посольство:
с ним ехал Сарыходжа от Мамая читать фирман в Владимирском соборе. Тверь встретила торжественно, но кратко. Князь сразу по приезде созвал думу. В Зубцов, Клин, Дубну такоже в Коснятин изгоном полетели киличеи: тверянин собирал на рать удельных. Идти же предстояло во Владимир и силой добиваться становленья Владимирским Тверским Великим князем.
В Москве, прознав о "кознях" Михаила, волнение граничило с тревогой: сие - наипрямейшая угроза самим основам княжества от Твери. Когда Тверской воссядет во Владимир, падет Москва и все, что с нею было бесследно канет. Годы устроений, напрасны жертвы, тяготы и смерти! Собрали Думу. Спешно были званы князь, тысяцкий, великие бояре затем чтобы решить, что им изделать для упреждения тверского нахожденья. Понеже было сделано не мало: ушли дружины конных к Переславлю, во след им собиралось ополченье на главную дорогу во Владимир из княжества пока еще Тверского. Гонцы уже ушли иль отряжались на Галич, Ярославль и к Стародубу. Удельных поднимали повсеместно. Большой полк князю Дмитрию назначен. С ним брат его Владимир, воеводы. Он такоже идет до Переславля. При случае свернет и на Владимир.
Отправлен во Владимир Вельяминов. Свибло в Ростов, послы в Орду к Мамаю, испробовать купить ярлык повторно. Послы на Дмитров, Радонеж и Нижний. Великое рушение и с толком.
Москва была готова биться насмерть. Давали серебро, оружье, брони. На дело были брошены все силы, которыми тогда располагали и отлучение от церкви Алексием в числе их было также не последним о чем повещено им во все земли, особо - во Владимирские храмы. Из края в край тревожное волненье, суровою решимостью сменилось. Москва была готова биться насмерть.
Князь Михаил, когда проведал от сторожи о том, что Большой полк под Переславлем, не стал переправляться через Волгу, все более на север забирая. Он двинулся вдоль берега, минуя град Кашин, откупившийся кормами, приблизил к ярославскому пределу и взял уж было Мологу изгоном, да князем умоленный отступился. Во град не шел, взяв откупы кормами. Тем временем вернулись киличеи. Ответствовал князь Дмитрий Михаилу: "Не еду к ярлыку и на княженье я в вотчину свою не допускаю. Послу ж цареву всюду путь свободен". И звал к себе посольство Сарыходжи. Тверянин град не дал на разоренье у моложского князя став постоем. Гадал теперь, что будет делать дальше: "К Владимиру дороги перекрыты. Москва, коль верить слухам не уступит. Куда бы не пошел она повсюду. В полках волненье, смерды недовольны: пахать да сеять надобно, не ратить. Досадною помехой отлученье, собой смущает дух простолюдинов. Повсюду противление и смута. Один как перст в недобром окруженье..."
Меж тем посланник тайный прикрываясь пайзцою ханской прибыл к Сарыходже. Посулами даров и сладкой лестью сумел уговорить его оставить стан князя Михаила ради чести быть принятым к себе московским князем. Упрямился недолго, соглашая, он слушал между тем, все больше веря, уже почти ни в чем сомневаясь. Ведь довод тем "разумнее", чем больше в последствии он выгод обещает. Не утрудив себя найти достойный повод для ссоры беспредметной с Михаилом, фирман, едва не бросив в лицо князю, недолго думая он отбыл восвояси.
Поворотив теперь на север еще боле, князь вышел вскоре к Бежецкому Верху, зоря окрестные селения давал он своим ополониться напоследок. Ко граду приступали просто с ходу.
Посады разметали на примёты, что не пожгли, летело в ров. В мгновенье ока сложили переходы. За щитами, приблизя к самим стенам подтащили с собою свежерубленные туры, настилом грохнув тяжко в заборола, пошли на приступ, сбив сторожу долу.
Сам руки распростав, едва не ринул вослед зарубленному вою-верховенцу. За пояс (слава Богу!) ухватили. Хотя опамятовать, толком и не дали. "Кой черт!? Летать собрался божья птаха!?
Еще успеешь. Ну-ка, пособи-ка. Здоровый бес. Но мы тебя ловчее..." Неловко уклонившись верховенец оставил бок и грудь незащищенной, за что он поплатился в одночасье: меч звякнув о металл, вонзился в тело. Свалил, опершись грузно рукоятью. Меч вынул. Смежил веки. Покрестился. "Прими его Господь. Покойся с миром". На лестнице в крови с другим сцепился, роняя щедро звонкие удары. Ворота к тому часу проломили. Тверь хлынула блистая латным валом, неся с собою смерть и разрушенья. И град был взят и предан разоренью.
На том поход тверян и завершился. Владимир, как и был недосягаем. Настало время краткого затишья, а для Москвы, напротив, воздаянья.
Вернувшись в Тверь уже к началу лета, князь Михаил отправил собственного сына в Орду к Мамаю с княжеской казною, явив ему всемерную покорность. Затем чтобы склонить его не верить
в московские посулы, покупая за деньги милость темника, он сына невинных лет заложником оставил.
Глава 18.
Почетом и дарами был привечен в Москве Великим князем Сарыходжа. Он был обласкан, и поддавшись уговорам, гостил немало времени, при этом пообещав отныне стать во всем оплечьем.
Он взялся быть посредником для князя в посольстве предстоящем тому вскоре и темника склонить к Москве от Твери. В чем он и преуспел по возвращенье. Приняв почин московский благосклонно,
не дав тверянам ясного ответа Мамай держал в неведенье последних. Вослед Твери в Орду уехал Дмитрий с посольством и дарами для Мамая. Ничто так чувств иным не обостряет, как алчность и желание наживы. Звон серебра всегда красноречивей и убедительнее сказанного слова. Услышан только тот, кто платит больше. Все прочие, как будто бы безмолвны.
Отправив князя к темнику Алексий, взял на рамена свои дело управленья Москвою и всем княжеством, готовя Великий стол к грядущим потрясеньям. В Москву прибыло важное посольство: как видно из всего желали мира. Удельные литвина соглашали безропотно на сроки примиренья, а такоже, что ставил им Алексий. Понеже в споре с Тверью не мешаться. И буде нахождение на волость, не дал бы Ольгерд помощи на рати. Означил ряд с Литвою: не мешаться
в пределы тех, кто связан договором и крестным целованием с Москвою, князей Рязанского и Пронского особо.
Князь Михаил, едва прознав об уряженье, без меры право гневал на литовцев. Подобный сговор двух Великих княжеств сулил ему недоброе и Твери. Созвав полки, решился быть на рати
без Ольгерда, Мамая, не взирая, на то, что на Москве уже, как ведал, прознали о его поспешных сборах.
Сушь несусветная стояла этим летом. Курилось небо дальними дымами. Пыль мелкою мукою забиваясь, не токмо зрить, дышать уже мешала.
Стянув под Тверь к июлю свои рати, лишь повсяк мест покосы завершили, изгоном князь направился на Кашин, нацеля в Кострому и во Владимир. Он чаял, что проведав об осаде московских городов князь Городецкий захочет также с ним соединиться, придя под Кострому со свежей ратью. Князь Кашинский корма ему поставил, полков не дал, сославшись на пожары. Недоброй была встреча с расставаньем. Нелюбия взаимно не скрывали.
Низовский дым повис сплошной стеною. Болота тлеют? Лес горит? Не знамо. Ступая в белом мареве, терялись за рядом ряд. В виду лишь те, кто рядом. Чем далее на север, тем светлее. А как воды не станет? Измотались и люди и скотина до предела. Пути ж еще: едва ли не вначале.
Покуда шли, отставших сожидая, дурные вести прибыли поспехом: князь Городецкий отказался быть на рати, с полками затворившись в своем граде. Князь Ярославский того боле непреклонен: в прокорме отказал, готовый биться, стоял стеною ратей в порубежье ничем не собираясь поступаться.
Последнее терпение утратив, князь Михаил велел полкам повориться. По прежнему упорствовать безумно и дело его богу не угодно. Невдолге вышли к Мологе, на роздых
близ града стали станом сожидая. Отказом, затворяясь, взойдя на стены, князь моложский ответил Михаилу. Усталость как рукой сняло, взметнулись. Схватили топоры, мечи, дреколье почти что без наказов воеводы пошли на дружный приступ в одночасье. Ворота разметав, вошли под своды,
под жидкий перестрел моложских воев. Со стен остатних ратных посбивали и дальше растеклись по закоулкам. Косматый пламень кинулся на стреху. Горит добро, нажитое годами. Надрывный крик в палящие порывы. Упала обессилено на землю. Простоволосая не чует: пряди тлеют. Глаза невидяще застывшие без жизни. От страха онемев к ней жмутся дети. Не то что встать, нет сил пошевелиться. Столбом взметнулось пламя, грозно ухнув легли хоромы грудою безладной, рассыпав всюду головни и искры. Не видит и не слышит: отрешилась. Какой-то ратный прея, задыхаясь, кляня и чертыхаясь, тянет телку. Меч в ножнах. Ничего не опасаясь берет свое по праву с побежденных.
Оставив догоравшим разоренный град Мологу, князь двинулся на Углич. Вдоль берега по Волге переправясь, приблизились к стене до перестрела. Под ливнем стрел заполнив ров приметом, тверяне подходили, укрываясь почти до самых прясел за щитами, крюки отвесно с вервием набросив.
В размытой полумгле метнулись тени. Едва схватились лапы в заборола, взлетели над землею исполины и грохнули, подпрыгнув раз о стену. На поперечины, руками не касаясь, шли в копья, топоры, гремя по броням о щит встречая тяжкие и удары, стремительно взбегали, задыхаясь.
Те, кому больше повезло уже на стенах, а те, кому поменьше под ногами.
Взошед весь сжался зверем. На замахе, достал секирой, сам едва не грянув. По сходням стук. Маячат угличане из саадаков розно целя по-татарски. То благо, что щита с руки не бросил: весь на виду, открыт для них как на ладони. "Едва успел. Пол дюжины. Все разом. Никак не менее того. Скользнули жала. Иначе бы прошли насквозь. Ну, с Богом". Метнул топор, схватясь с наиближайшим. Меч звякнул по уставленной сулее. Взор бродит: "Коль тверские дожимают,
А! Пропади оно все пропадом! Что будет, то будет! Не губи ж се мя боярин".
Ворота снесены. Допреж проломом, а после своротили, отворяя. Крестя мечом, вошла дружина конных, рать пешая за ней влилась рекою.
Князь града не зорил. Уняв пожары, взял Углич в свою волю, да поставил наместника тверского для управы и к Бежецкому Верху двинул спешно.
Ополонившаяся тверь была довольна: добра пограблено и набрано несчетно. "Не стыдно и назад поворотиться, а князь видать помстился да не вдосталь. На Бежич, так на Бежич. Ну-ка, трогай!"
Брать город на копье в тверскую волю в зловещей мгле полки ушли на север. Кружным путем до Твери добираясь, князь Верховенский, затворившись, отказался Тверскому дать корма, взойдя на стены. Не чая себе помощи от прочих, меж тем решился выстоять на рати.
И внове рать тверян пошла на приступ. В примёты обращая погородье, все прочее окрест пожгли нещадно, между кострами выбегая до изножья. Гнетущий стон взводимых самострелов.
Под дробный стук железа о железо свистящий шорох стрел и звон тетивы. Крик боли, перебранка, чертыханье, предсмертный стон и мерный грохот била - неразделимое слиянье в шуме битвы. Отбившись от нахлынувшего вала уже всугон несутся отступившим. Сверкают позолотой колонтари, звенят кольчуги скрытые холстиной, мерцают тускло бармицы шеломов, в ответ металлом жидко блещут брони.
Влетели, ряд подмяв в другой врезаясь. На месте закрутились и, распавшись на череду размашистых ударов смертельное движенье воплощая. Разъехались, сойдясь, еще раз снова:
ударом на удар и яро бились, покуда конный полк тверян не въехал невесть откуда взявшись просто в спину.
Отхлынули, мешаясь и теряясь под ливнем стрел. Не трудно было целить: всего пол перестрела верховенцев от тверских ратных отделяло. Нагнали бежичан уже под сводом. В горячке затвориться не поспели. На их плечах ворвались в самый город, смяв редкую цепочку пеших ратных. Князь Бежичи, как Углич разоренью решил не предавать, хотя пограбил. Оставив в них наместника тверского, взял город Верховенский в свою волю.
Тем завершилось нахождение тверское по землям прилежащим к порубежью. Князь Дмитрий был в Орде и воздаянье, ответное свершилось, только позже. И быть бы раду в Твери Михаилу: он приумножил свои земли в одночасье, чиня Москве урон и разоренье. Невесел князь тверской, дурные вести: покуда был на Мологе походом и за себя брал север прилежащий, Московский князь добился подношеньем и более чем он и меньшей кровью. Суждения Мамай еще не вынес: к Москве клонил затем, что та богаче. И как бы желал поладить с Тверью, Великий стол он вручит московиту.
"Послов Великой Твери задержали и сыне мой Иван в нятьи у хана". Несдержанный порыв душевной боли, на время исказил суровый облик. "Я сам всему виною. Изначально избегнуть мог подобного исхода. Но как бы ни сложилось, поспевают подручные Москвы намного раньше. Мне обладанье властью стоит дорогого, не токмо одному, но все же верят! Повинен ради тех кто всем рискует, начав борьбу вести до завершенья".
Вдыхая полной грудью, свежий ветер весь сотканный из терпких ароматов, бьет крыльями на привязи земного душа, желая вырваться на волю. Мечта и ощущение полета. Счастливейший союз из всех возможных: способности, свободы и пространства в преддверии бескрайности просторов. Безумное влечение, порывом срывает, обвивает, увлекает. Ему всегда есть место где-то в сердце.
Заслуженный успех венчает дело: Московское посольство возвращалось. Все наполняет душу светом и покоем, сам вид степных просторов окрыляет. Достанет сил на всякое свершенье,
когда есть вера в собственные силы.
Глава 19
Любой поступок может быть причиной и следствием причины привходящей. Рисунок бытия так многозначен, но все, же пониманию доступен. Для всех взаимосвязанных явлений возможно, что и будет справедливым единство их причины и последствий: закономерная преемственность событий.
С Тверским вступая в сговор, князь Рязанский, не ведал, что последует за этим. Не ведал, что тем самым дал невольно Москве искомый повод для вторженья. Все лето прошло в спорах порубежных. До осени Москва и Тверь не знали ни дня, ни часу роздыху, направив все силы в беспрестанные набеги. С распутицей осенней прекратилось. На время поутихли, поунялись. И княжества принуждены природой негласно к заключенью перемирья.
Москва поворотила взоры к югу, из виду Тверь с Литвой не выпуская. Полки свои сгущала близ Коломны, готовясь к нахожденью на рязанцев. Допрежь того еще был сговор с Пронским.
Да буде он в Рязани, стойно Кашин для Твери, будто кость застряла в горле. Опора и московское оплечье.
Бело вокруг безмолвно, недвижимо. Сон благость и несет отдохновенье. Все замерло. Торжественная строгость и связь земли и неба неразрывна. Ничто не нарушает их единства.
Гармонии присуща безмятежность. За грандиозностью бескрайнего сокрыта уравновешенная хрупкость совершенства.
Под сводом завершенности природы возникло инородное движенье. Морозный воздух шумом оглашая, змеились рати в сторону Коломны. Распарясь, ополченье пробиралось среди наметов белых и сугробов. Тянулись вереницей волокуши с нехитрым скарбом ратным и припасом. Маячили разъезды верхоконных, то разом исчезая, то являясь, но неизменно впереди идущей рати, оберегая мерный ход от нападенья.
Вступив в пределы княжества чужого, все зримо подтянулись и собрались. Дозоры донесли, что недалече с рязанскими разъездами схлестнулись.