Неведомая сила Михаила влекла и понуждала раз за разом упорно добиваться вокняженья.
Любой ценой хотя бы и утраты самое - жизни князь стремился к цели уже не столько сам, скорее в силу стеченья всевозможных обстоятельств. Все те, кто отрицал, кому претила судьба, и будущность московского величья стремились укрепить его в той мысли, что Тверь одна единственно достойна стать вящею главою государства.
Прообразом грядущего единства Владимирской Руси явились сборы Москвы и тяготевших к ней удельных для рати после взметной Михаила. Великое рушение повсюду: идут полки из княжеств верховенских, курятся пылью конно из низовий, идут по зову Дмитрия ряснеет, вскипает рать невиданной доселе громадою одних уготовлений и ширится безудержным разливом по городам, селениям и весям. Тьмочисленно колышет лесом копий. Полощет стяги ветром со святыми. Блистают брони. Конные дружины стремительно проносятся на север. Размеренная поступь пеших ратей подобная земному сотрясенью взметает облака и тучи пыли, скрывая за собой самое небо. Плывут в белесом мареве шеломы, рябящие навершия сверкают, скрипят телеги с бронями, оружьем.
Стремительно всеобщее движенье. Грохочет и кружит, горит, мерцает, галдит, разноголосьем заполняет собою весь окрест, где ни проходит.
В Твери, напротив, тихо, угнетенно. Князь затворился, возведя полки на стены. Он, сожидая московитов со дня на день, готовил город к длительной осаде. Чаны паруют, грудами каменье навалено повсюду, не пролезешь. Тугие связки стрел у самострелов наложены удобно для метанья. Блестят на солнце смолы, источая навалом неошкуренные сосны: "Хотя и никудышная подпора, а все же при проломе пригодится".
Дым, грохот, искры, пламя и удары. Мелькает раскаленное железо. Не видя света божьего, в ковальнях кипит работа споро денно нощно.
Последние тверские из посада: въезжает нагруженная телега, колесами грохочет по настилу.
Ворота затворяясь, проскрипели. Тянулась ночь без сна в тревожном бденье в кольце безмолвных сполохов пожаров. На стенах искры факелов дозорных.
Рассвет скользнул легко полутонами. Пронзительная ясность воскрешала из тлена ослепительное солнце. И самый миг его перерожденья природа восхищенная встречала с почтением коленопреклоненно. Задумчивые сонные дубравы, кокетливо туманом прикрывая, бросая щедро россыпи алмазов на изумрудно отливающие травы и предваряющим порывом дуновеньем, качала пламенеющие сосны. Чертили небо утренние птицы, взметая прямо в небо суматошно. Своим полетом, новым днем, свободой, казалось, наслажденно упивались.
Устав ходить присел, совсем озябнув от свежести и утренней прохлады. Поднялся вновь, оправился, встряхнулся и глянул вдаль, закрыв глаза от солнца. "Какая тишь окрест, какая благость. Не хочется и верить в то, что ныне усеет все вокруг телами павших и землю обагрим своею кровью".
"А, ну-ка глянь туда, чего там видно? Не чуешь, будто птахи всполошились, в такую рань галдеть еще им рано. Ох, что-то здесь не ладно, сердцем чую".
Уставясь на ближайший выбег леса, узрел едва приметное движенье. Глаза протер: "Да верно. Московиты!".
Приступный колокол разлился перезвоном, вторя ему, набаты на соборах тревожно загудели, поднимая всех на ноги, бросая клич: "На стены!"
Люд ожил, разбежался врассыпную. Без лишней суеты и лишней спешки. Всяк ведал свое место и понеже все было свершено в мгновенье ока.
Из лесу привалило: густо, сразу. К стене не подошли до перестрела. По всем видать готовятся к облоге, изгоном крепость брать не собираясь. Громады тур над лесом возвышались.
Массивные строения из бревен, казалось, вырастали будто сами: "С собою привезли, а тут собрали".
Князь Михаил махнул рукой. Взвели тетивы осадных самострелов: "Пристреляться". Пустили было раз из пары дюжин: "Нет, слишком далеко сим не достанешь". Червленое корзно сорвал, отбросил, оставшись в золоченном колонтаре: "Хоругви развернуть! Идем за славой!
Собрать дружину конную к воротам!"
Едва просвет открылся, полетели. И было по началу: разметали, к тому же изрубили одну туру, а после подожгли. Метнулось пламя. Однако московитов было боле. Они все прибывали, прибывали. Хотя рубились жарко, но не пряли, покуда князь не подал знак к отходу. И только по его соизволенью тверяне отступили под защиту высоких стен, оставив за собою лишь павших да московскую погоню.
Полки отринули, скрываясь за щитами. К полудню уже сделали проходы, бросая в ров, что под руку придется: земля, вязанки ельника и хворост. Тверяне бились яро, огрызались. Неоднократно выходили за ворота, сводя на нет усилья московитов, отбрасывали их от стен обратно.
Облога между делом продолжалась и, не взирая, на досадные помехи, все шло своим заведенным порядком. И туры уже вровень с заборолом. Теперь потоки стрел летели встречно.
Ложатся, грохнув сходни переходов. Повсюду разливаются пожары: пылает город внутренний и внешний. Пороки бьют по стенам беспрестанно: не хватит тур, проломы московитам нужны как воздух, силы иссякают. Уже четвертый день без передыха. Тверяне такоже измотаны донельзя.
Изранен не единожды и каждый, шатаясь от усталости, не прянут.
Воды не стало, туру запалили. Вперед нельзя: сорвали крючья сходни. Внизу растет цветком багровым пламя. С досады меч швырнул размахом оземь. Посыпались дождем с горящей башни:
"К стене ее! Она, глядишь займется". С натуги крякнув, подкатили дружно и брызнули обратно к частоколу. "Воды! Воды! Огнем возьмет. Побили камнями обмуровку и отверзли! Да лей же чертов нехристь! Лей живее! Скорее лей туда, вон там, где древо". Сверкнул дугой: "Гляди, каленый камень. Куда-то в город. Видно по собору. Ну, знамо дело он-то боле прочих. В него за сим не трудно и поцелить".
Тревожна ночь, со стен уже не сходят и дремлют в разных позах, как приспело. Бессильно свесив руки и понурясь. Четвертый день прошел почти бессменно. Куда ни глянь, кострами опоясан, весь город словно в жутком ожерелье. Пожары дотлевают, кой где тушат, так много что везде не поспевают.
"А это, что за звук? Неужто, снова?!" От боли стиснул зубы, приподнялся, прислушался: "Как будто, показалось". На всякий случай бросил в темень факел. Мигнул искрой и словно в бездну канул. "Гляди-ка, приступают, в самом деле?! К оружию! Тревога! Московиты!" и бросился рубить стальные когти. Набросом прихватило за кольчугу, спиной к стене рвануло, распластало. "Ну, стойно рыбу изловили, трепыхаться!? Маленько погожу, пускай долезет". Едва заслышав хриплое дыханье, рванулся осторонь и ткнул вслепую. Меч звякнул. Напоролся. Кто-то охнул. Крюк выдернул, натужился, свободен!
На этом приступ стих и не начавшись и до рассвета ночь прошла спокойно. А поутру ворота Твери отворились: князь Михаил решил вести переговоры. По грамоте скрепленной целованьем отныне и навеки князь принужден во всем чинить согласно уряженью и стать теперь оплечием московским. "От притязаний на Владимир отрекаюсь, сим ход даю торговле новгородской с Литвой сношений боле не имаю. Прещенье Кашину беру свое обратно".
Глава 22
Житейский опыт души только старит. Его не избежать и не посбыться. И каждый, мня себя неповторимым всего лишь повторяет раз за разом, все то, что было сделано допрежде. Ошибки, заблуждения, все тоже. Совокупляя в себе опыт прошлых судеб, непреходящее духовное наследство лежит в душе без пользы мертвым грузом, не позволяя возноситься над суетным. Все те же чувства правят этим миром и власть их велика и непреложна. Достаточно воззрить, как преходяще все то, что было сделано доныне. Ведь все мы и сейчас переживаем одно из многократных повторений, и только время, суть, неповторимо, необратимо, совершенно, бесконечно. Оно скрывает суть взаимосвязей. Познанье беспредельного выходит за рамки только разума и чувства, ведет нас за собой, и мы находим то, что осознаем намного позже. Случайность создает закономерность, и ход истории за сим определяем лишь бесконечной чередою совпадений, которые возводят в ранг причины.
Тимур великий темник Тохтамыш и хан Урус судьбу определяли далекого заволжского улуса, преследуя лишь собственные цели. Тимур, после захвата Самарканда, после того как он расправился с Хусейном намерился покончить и с Урусом, на чингизида Тохтамыша возлагая надежды и снабжая его войском, давал ему возможность отличиться, при этом в стороне сам оставаясь и не оказывая помощи открыто. С Урусом молодой царевич дважды столкнулся безуспешно оба раза. Хан опрокинул чагатайские тумены, при этом чингизид едва избегнул позорного пленения и смерти.
Бесплодные попытки Тохтамыша, в конце концов, принудили Тимура вступить в единоборство самолично и с недругом своим сойтись на рати. Он перешел через Сейхун вблизи Отрара и понуждая свое войско биться на смерть, дал указание разрушить переправу, тем самым заставляя сделать выбор: в бою покрыть знамена вящей славой иль обесчестить свое имя отступленьем. Но битва между тем не состоялась. Внезапно разделенные бураном два войска разошлись, снимая станы. Урус хан отошел до Саурана, Тимур же, переправясь, до Отрара, впоследствии дойдя до Самарканда. Стянув под город свежие тумены, он вновь пошел, ведомый Тохтамышем и взял в полон урусовы кочевья, которые бураном разбросало.
А вскоре весть приспела о кончине Уруса, разом многое меняя. Потомок царской крови был посажен вначале в Сауране, чтоб позднее объединить под своей властью ак-ордынцев, а после завладеть и Кок-Ордою. Пытаясь возродить былую славу Улуса Джучи, явно полагая, что для того чтобы собрать их воедино достаточно всего лишь царской воли. Нисколько не считаясь с тем, что время, а паче сами люди изменились.
Границы государств проходят в душах и чувство единения присуще любому человеку и лишь нужно суметь его затронуть, дать развиться. Самосознание довольно многогранно, но чувство принадлежности к чему-то для каждого насущная потребность живет в нас от рождения до смерти.
Зимою главный юрт стоял на юге. Застывшие просторы оживляя, потоком непрерывно шли кочевья, вливаясь в степи шумным половодьем. Сюда же потянулись караваны. Огромный торг шумит до самой ночи. Товар из повсемест с захода солнца, полуночных земель и царств востока.
Власть предержащие от века привлекают к себе людей, утративших надежду, гордыней одержимых, жаждой власти и алчностью сжигающей им душу. Топчась в изножье царственного трона, они вокруг, подобно грязной пене. Фальшивой позолотой покрывают, сражаясь за подачи и объедки. Не узревая всю тщету своих усилий они меняют покровителей столь часто, что растеряв свои благие намеренья, живут лишь чувством зависти и мести.
Московский тысяцкий не более чем отзвук своей великой славы. Хоть не властен над ним Великий князь, он сам не волен влиять на ход событий в полной мере. Лишен земель, пожалований, власти. Он более никто, хотя уверен, что сможет обратить себе на пользу нелюбие Мамая к московитам, добившись при другом Великом князе (хотя бы и Тверском он, знать не хуже) восстановления своей законной власти.
Но время проходило в ожиданье, и темник выбирал, куда направить весной непобедимые тумены: на Нижний за булгарские набеги или напротив идти с ратью на Уруса (чего и добивался Вельяминов, ведь Нижний, сразу после разоренья отложится к Москве бесповоротно).
Меж тем Урус заратил с Тохтамышем. Волчонок, понукаемый Тимуром, хватает волка старого за ляжки. Старик клыками щелкает от злости. Бросает на щенка свои тумены затем, что узревает, кто на деле скрывается за этим нападеньем.
Унылые заснеженные степи. Равнина бесконечная пустая, без края необъятные просторы
и ветер заунывный, леденящий. Живое скрылось, замерло, застыло. Вокруг на сотни поприщ ни движенья, ни пения, ни звука. Строго, тихо под небом бесконечным темно-серым. Тем радостнее самый вид жилища для путника, замерзшего в дороге. Сам вид ласкает взор и согревает надеждой на тепло, уют и роздых. Курятся юрты. Хриплый лай собаки. Ребенок зарыдал, и стихло снова.
Запели едва слышно. Женский голос. Качнулся на ветру тяжелый полог.
Неведомое скрыто в расстояньях и паутина зыбких связей уязвима. Возможности людей не безграничны и чему, быть или не быть решает случай. Да не обманет кроткий вид степных кочевий. Ведь он таков до буйного цветенья густых и сочных трав, живые волны которых разольются уже вскоре. Весна в степи прекрасна, скоротечна, как радость жизни, данная от Бога.
Зной прожитого также иссушает, как солнце изумрудные побеги. Им порожденные безжалостно сжигает, когда вослед весне приходит лето. И краски жизни меркнут в цвете тлена, напоминанием о том, что все проходит. Положен срок для каждой божьей твари. И как сумеет им распорядиться,
на что употребит свое цветенье, определяется лишь разумом и сердцем.
В Москве жизнь бьет ключом и беспрестанно в ней что-то происходит, и сменяют события стремительно друг друга. Царьградское посольство патриарха и сбор полков к походу на Булгары, строительство Кремля и уряженья и лепая труднота мирных будней, лишь после Твери ставшая возможной. Случайно или нет Мамай стремился идти на Нижний Новгород и Суздаль, тогда как Дмитрий собирался встречно от Нижнего ударить на Булгары? Не ведая о замыслах, друг друга,
казалось, не могли сопротивляться той силе, что упорно их сводила. Случайность или предопределенность?
Князь Дмитрий, управление полками Боброку вверил, ибо ратный опыт долженствует вести, а не упрямство. Для лихости всегда найдется время. По ноздреватому от ростепели снегу шли рысью, превращая его в кашу. Весенняя волнующая свежесть прозрачные леса, святое небо.
На склонах, обращенных против солнца, неровные края больших проталин чернеют и паруют высыхая. На взгорьях обнаженные вершины. В холодном темно-синем полумраке стеною дальней ельник островерхий. Зима здесь полноправная хозяйка. В ее чертог весна еще не вхожа. На место сбора прибыли под вечер. Намного ранее самих нижегородцев. Боброк велел стать на ночь ратным станом, дозоры разослав по окоемам искать плутающие рати и отставших и, паче оного заради береженья внезапного ночного нападенья лихих татарских сотен из Булгара. Соединясь с нижегородцами ополден, московские полки пошли сукупно до самого Булгара, выставляя
заставы на привалах и ночевках. Все были при оружии и в бронях: столкнулись днесь с татарами разъезды.
Тьмочисленная рать валила купно, понеже добрались уже до места. Покуда московиты строй ровняли, татарские князья погнали лаву. Полки не побежали большей частью, но страху поначалу натерпелись. Со стен по ним палили "тюфяками": дым, грохот, извергаемое пламя пугали непривычной новизною. "Сшибало из седла да не стрелою, а силою невиданною, знамо с лукавым сторговались сыроядцы, пообещав ему вестимо наши души".
Как лава дважды схлынула без рати, выманивая русских за рогатки, Боброк велел: "Ну, с Богом, выступайте!". Стена людская разом пошатнулась и, стронув, ход набрала, покатилась с тяжелым гулом, грохотом и ревом. Подмяли перворядных, взяв изгоном, а то и проскочили, не заметив. В смешении мечей, щитов и копий над пешим валом высит верхоконный и, вздыбясь, словно волны рассекает и сеет смерть повсюду, где возможно. К исходу дня татар прижали к стенам. Остатки их полков вступили в город. Боброк решил идти на приступ утром, чтоб дать своим дружинам передышку. Но дело обошлось без новой брани. Татарские князья просили мира,
Мамат-Салтан с Осаном умоляя Булгар не разрушать, сдались на милость.
Ополонившиеся рати московитов поворотили после роздыха обратно. С собой забрали "огненные жерла", а в городе поставили даругу.
Глава 23
К Мамаю вести о булгарском избиенье дошли уже, когда все совершилось. Великий темник был взбешен и яро гневал. В душе кипела злость, он жаждал мести. Зашевелилось вдруг великое кочевье. Блестя пайцзами ханских киличеев от яма к яму полетели вестоноши. От юрта к юрту: крики, гомон, сборы. Пронзительно скрипят колеса. Ветер разносит по степи тревожный отзвук.
Как раз о той поре прибыли вести: Урус скончался после Саурана. На стол избрали беки Тохтамыша и Синяя Орда теперь ослабла. Царевич Араб-Шах пойдет на Нижний. Он отложился не желая быть под ровней и будучи по крови чингизидом не признавал законной власти Тохтамыша. В ближайшем времени уже намереваясь, напасть на Нижний Новгород и Суздаль, Мамай определил ему стать станом в Мордовии, придав свои тумены, которые он мог забрать с востока ведь Синяя Орда до уряженья хотя бы даже с помощью Тимура не сможет угрожать ему на рати.
Однако же пусть сделано немало, но далеко не все, что было нужно. На порубежье озаботить московитов, затем чтобы их помощь не приспела, а то и вовсе не явилась бы на Нижний. Задумал предложить литвинам сговор, дабы ударить оберучь одновременно. На Русь войти с восхода и заката. За сим готовя Ольгерду посланье, в котором призывал его к согласью он красок не жалел живописуя все выгоды совместного похода. Мамай и ранее, когда бы ни угроза Уруса ак-ордынского взял Нижний. Но в этой части Джучева улуса покой приобретается со смертью.
По наущенью Дионисия на Нижнем разгромлено татарское посольство. Сарай-ака едва избегнул смерти. Их надобно к покорности принудить. В улусе больше страха не имают, осмеливаясь даже на набеги.
Но чаяньям Мамая не судилось отчасти даже в жизни воплотиться. Ушёл из жизни отпрыск Гедимина. Великий князь литовский Ольгерд умер. С его уходом слава княжества померкнет. Закат его растянется на годы, но непреложно, что великая держава поглотится Москвою или Польшей. Князь умирал в кругу родных, ведя последний и тяжкий бой с заведомым исходом.
Исходом, предрешенным самим небом. Не признавая вящей воли провиденья, он вверил власть, но вовсе не Кейстуту, а сыну своему, последней волей он предал соправителя и брата, заставив целовать его прилюдно на верность меч Ягайло, обрекая литвинов на бесславье и забвенье. Ведь именно в правленье его сына Литва утратит вящее величье, к которому стремились его предки.
Боброк не узревая Араб-шаха по изволенью князя Дмитрия направил низовской рати в помощь ярославцев, владимирцев и юрьевцев с иными на Пьяну стать заслоном от набега, а сам свои полки увел обратно, считая, что татары не посмеют изгоном нападать после Булгара. Расстроенной толпою продвигались, особо не заботясь об охране. Кичились своей удалью. Кружила она излиха головы хмельные. Не ровен час, беды бы не накликать, но голос осмотрительных не слышен. Шутейные бои, пиры да песни, не ратный стан - безладная ватага.
К исходу дня затеяли купанье. Да по полю в исподнем джигитуют. Когда смеркало, вовсе перепились. Могучий храп по лесу. Спят вповалку, что кметь, что воевода безоружно. Угли в кострах подернулись золою, багряно рдеют, тьму не разгоняя.
Мрак ожил и наполнился тенями. Взблеснет икло каленое и сникнет. Подоткнутые полы тигиляев. Негромко, повелительно наказы. Вблизи реки за пологом тумана в десятках мест почти одномоментно широкий ряд костров и силуэты, склоняющие в пламя саадаки. Казалось небеса стряхнули звезды. Мерцанье молчаливое, недвижно уложенное стройными рядами. Гортанный окрик. Волны, шевеленье. Неразличимые во тьме поют тетивы и огненный шатер навис над станом. Земля отринула изгнанниц поднебесных. Все осветилось ровно днем, враги повсюду!
Жестокое ночное избиенье. Кто мог, бежал, а кто не мог, сражался. Ломали шеи голыми руками.
Зубами разрывали в клочья вены и боли как берсерки не имали. Не причащаясь, под татарскими мечами в кровавой мешанине находили объятья скорой смерти, отпевали в неравной битве павших только звезды. Повсюду возвышались горы трупов. Мечи убийц вздымались все ленивей.
Помстились разом и за взятие Булгара и за избитое Сарайское посольство. В Орду ушел обоз с большим полоном. Татары одвуден ворвались в Нижний. Огромный город предан разоренью. Никто и не пытался затворяться: полки легли костьми еще на Пьяне и некому теперь взойти на стены. Бежали все: кто волжскою водою, кто берегом полями и лесами. И город обезлюдел, словно мором живое все повыведено напрочь. Пограблены изведены под корень вослед за Нижним волость, окоемы. Оплачена всем княжеством и миром неладная боярская беспечность. Треть княжества изведена на угли.
Князь Дмитрий потерял свою столицу, свои полки и смерть меньшого сына была последней каплей в чаше горя. Он сломлен, обезволен и раздавлен.
Араб-шах разорил с мордвой Засурье. Мамаевы татары шли южнее. Железный полумесяц, расширяясь, замедлился полоном и попятил. В Орде безмерна радость, ликованье: повержены надменные урусы. Взят Нижний малой кровью и изгоном.
Бредут в степи. Позор и униженье. Рабы, уже не люди, как скотина. Что будет? Надругательства, побои, да смерть, как избавленье в докончанье. И только вера души согревает. Тернистый путь к Небесному престолу. Где каждому воздастся мерой скорби, которую он в жизни испытает.
На мертвом, днесь пустынном пепелище видны следы побегов новой жизни. Упрямо пробиваются, трепещут и тянутся к живительному солнцу. Обратно потянулись из Заволжья все те, кто укрывался от набега. Москва везет в распутицу прокорму. Какая б ни была, а все же помощь. Отстраивается княжество, сильнеет. За лето, осень скоплено оружье. И с московитами сговорено зимою, в Мордовию идти заради мщенья.
По звонкой ясности застывших перелесков, окаменелыми морозными путями, ломая слюдяную корку с треском московские полки, минуя Суздаль, с заходом во Владимир шли на Нижний. И суздальцы туда же собирались. Полки вел князь Борис, набрав дружины, на землях обойденных разореньем.
Возмездие отверзло реки крови. Слепа, неумолима и жестока расплата за былые злодеянья.
Стальные реки местью одержимы, вливались в безмятежное раздолье, гоня перед собою вал пожаров. Полки нижегородцев, не встречая сопротивления, мордвинов, разбивали, казня немилосердно наивятших. Дойдя до самых дальних окоемов и мокшей разорив уже донельзя.
Пресытившись жестокостью и местью, до эрзи добирались неохотно.
И воеводы, порешив не удаляться от русских рубежей на много поприщ, велели повернуть полкам обратно. Набег остановился сам собою
Глава 24.
Владыка Алексий почил зимою. Он умер в круговерти уряжений вокруг митрополичьего престола. Свой крест, однажды взятый на рамена, достойно пастырь нес до самой смерти. Мужало государство и сильнело. И он стоявший у его истоков, гордиться мог содеянным собою. Десятилетия побед и поражений для княжества бесследно не пропали. Ведь прежде рати шли до порубежья, о сей поре от них и много дале. Москва сейчас оказывает помощь, а не дерется за свое существованье.
Столь многое с тех пор переменилось, когда был Алексий рукоположен. Поверженная Тверь открыла на север. На западе князь Полоцкий и Брянский все больше тяготеют к московитам
(слыхать Ягайло мечникам продался). Единожды Кейстут исполнил волю и завещание великого собрата: под Вильною жмудины стали насмерть, спасли от ратей полоцких Ягайло. За что неблагодарным был привечен: вначале заключеньем в темницу, а вскорости бесславною кончиной - племянник подослал к нему убийцу. Великий воин и зерцало чести, правитель богом избранный и вядший. Низвержена предательством твердыня. Литва теперь вконец осиротела. Ослушайся князь Ольгерда, кто знает с Литвою и Москвою бы что стало. Быть может Киприан о том и мыслил, когда писал хулу на Алексия. Стал волеизъявленьем патриарха "митрополит всея Литвы" и с ней - епархий всех княжеств верховенских прилежащих. Он убеждался раз за разом, что Ягайло не склонен стать оплотом православных. Понеже он склонялся больше к Риму, хотя и за посулы папой сана. Он мнил уже себя на польском троне.
Повержено величие Царьграда: столица Византии умирала. Венеция и Генуя терзали безвольное и немощное тело. Стальная хватка, каменные мышцы. Чем юный отличается от старых
помимо неумной жажды жизни? Напор и неразумная жестокость. Опутана Европа паутиной
путей торговых, связей, отношений. Простерта иллюзорная держава поверх границ стареющих.
Москва мешала двигаться на север, посильно уряжая новгородцев. Она в Руси Червонной заправляла хотя, покуда власть ее была духовной. Москва после падения Царьграда, бесспорно, становилась третьим Римом. Ливонские крестовые походы на севере успеха не имели. И потому-то эмиссары генуэзцев в Орде плели свои паучьи сети, желая завладеть единолично торговлей и стравить ее с Москвою. И потому то Некомат (или Матеи) из Генуи мессир был вхож к Мамаю.
И потому-то он опального Ивана стремился, всеми силами приблизить.
Смерть Алексия стала поводом для распри Димитрия со всем епископатом. Московский князь волел собор принудить владыкою Владимирских епархий духовника коломенского ставить,
ускорив прохожденье иерархий. Понеже тот не праздновал Царьграда и ратовал всемерно за созданье отдельной Патриархии Московской. (Самонадеянность спешит, когда не время
и медлит, когда действовать приспело). Владыка Алексий, боля душою за дело своей жизни, умирая преемника, не выбрал и не прочил, но князю завещал, чтоб не Митяя. В благословенье, отказав ему тем самым. Вступив в противоборство с Киприаном, великий князь Московский и не думал, насколько изменились его мненье о том, что значит Русь для православья. Сам Киприан себе и верил и не верил. Вестимо ему было откровенье, ибо постиг он и рассудком и душою
великий замысел владыки Алексия. Непримиримый враг усопшего допрежде, он стал хранителем духовного наследья и зрил, хотя и смутно путь, ведущий сквозь тернии к державному величью. Но вдохновителем от Господа был Сергий. Он узревал не просто путь, он видел жертву. И души исцелял, внушал, готовил, ибо он ведал, что она необходима. И смерть Митяя по дороге в Византию, и Киприанова решимость, все имело значение и важность, но душою грядущего деяния был Сергий.
Едва-едва отстроились на Нижнем. Низовская столица поднималась, белея свежерубленно кострами, за год истекший накопляя силы. Затишье было как всегда недолгим. Мамай, за нахожденье на мордвинов, с наказом "без пощады жечь и грабить", послал свои тумены на отмщенье. Охотно вняли темнику кочевья, извергнув толпы воинов жестоких. Леса воздетых копий с бунчуками. Осколки солнца плещутся в хуягах ордынской знати. Те, что победнее в бехтерах и хатангу-дегеляях. Навершия дуулгов тускло блещут. Полощет ветром бармицы. Поножи, наручья-базубанды: все мерцает. Стремит поток железа, воли, плоти.
На Нижнем хаос, светопреставленье. Бросаются к реке, несутся к лесу, все мечутся в надежде на спасенье. Никто не помышляет о защите. Людской крик покрывает рев скотины.
Толкает ужас в спины, ослепляет. Удушенных, затоптанных: без счета. К груди прижала младеня безумный ("Спаси его, Заступница, помилуй") блуждает взор, потерян, полон страха, не за себя, а за кровиночку, за сына. Дощатый борт. Срывая ногти, держит. "Не я! Не о себе! Христа заради!"
Ударил, не подумав, зло, и тут же в груди заныло: "У меня такой же".
Татары выносились в клубах пыли и скорым гоном к стенам подлетали. Плеснув десяток стрел, неслись обратно. Узрев, что ни души, входили в город.
До основания сожжен уже вторично. Виднело зарево. Огни чертили небо не менее трех ден на много поприщ. Орда пограбив, схлынула обратно из ниженских лесов в родные степи, неся с собою радостные вести о новом пораженье урусов. Мамай решив, что малая победа большую непреложно предваряет, велел сниматься бекам со стоянок, по Дону кочевать к большому юрту.
Степь закурилась пылевыми облаками. Скользили тени в желтом полумраке. Рожденные ветрами проносились татарские стремительные сотни. Подобно круговерти на стремнине, кочевия сливались с главным станом. Огромным нескончаемым потоком железнорукие ордынские тумены на север вел к Москве один из опытнейших багатуров - Бегич (себя мня равным в славе Бату-хану, Мамай звал воеводу Субедеем). И именно ему Мамай доверил поставить на колени московитов.
Многострадальная Рязань познала снова все тяготы ордынского набега. Через владения Рязанского Олега лежал кратчайший путь к Москве от Дона.
Предупрежденный о нашествии татарском, князь Дмитрий вел полки через Коломну, минуя Ростиславль и Переяславль. Стал станом на притоке Оки Вожже, совсем неподалеку от Рязани, имея под своей рукой оплечье: дружину князя Пронского. Расставил широким полукружьем рать у брода. Большим полком командовал сам Дмитрий, полками справа князь Данила Пронский, а слева Андрей Полоцкий, резервом - окольничий московский Вельяминов.
Князь Дмитрий повелел рубить засеки да изгороди с частоколом ладить для упреждения таранного удара тяжелой конной рати, ибо ведом порядок боя многими валами: отряды легкоконных предваряют, выманивая ложным отступленьем, нарушить, норовя единство строя, за ними, сотрясающая землю железная лавина кешктена. А росы испокон веков стояли плечом к плечу, единою стеною, встречая лаву конных пешим строем. Лишь гонор феодалов был причиной утрат и поражений, ибо вера в единство управленья нерушима и были тысячи принесены ей в жертву, покуда князь и воин не родился в одном лице с такими пестунами, каков был Алексий и Вельяминов, и Сергий, и Боброк и брат Владимир - святители, князья и воеводы. По-своему все руку приложили к тому, чтоб стал воистину Великим Правителем Руси. И недруги у князя подобрались один в один: на Нижнем князь Василий, в Твери князь Михаил, Олег в Рязани, Мамай в Орде, в Литве Кейстут и Ольгерд. Звенигородский княжич волей судеб и промыслом Господним, не иначе храним, оберегаем, предназначен к тому, чтоб дать исход долготерпенью всерусскому и веру в свои силы. Без малого две сотни лет насилья под игом ханов да и "доброхотов", которыми нередко выступали свои же, православные, не помня какого роду племени. Исстари Орда Руси дана, как испытанье, которое как хворь: или погубит, или, напротив, сделает сильнее.
Тем временем татары прибывали. Окрест направив конные разъезды в виду урусов также стали станом. Все замерло в недобром ожиданье. К воде борзым галопом припускают, но дразнят лишь безладным перестрелом. Великий князь не трогается с места. И Бегич стоит явно различимый. Разложены огни, куда не взглянешь: где дремлют, где сидят, где кашеварят.
Стояли в бронях друг напротив друга не менее трех ден, пока не понял татарский воевода, что напрасно он ждет, что русский князь ударит первым. Они в своей земле: прокорм и люди. Обход тяжелых ратей не возможен. Стоят против единственного брода. На нем давно и прочно закрепились. Мамай его направил за победой и весть о поражении не примет. Иначе говоря, он возвратиться, посмеет, если только одолеет стоящих плотным строем московитов, готовых, несомненно, биться насмерть.
Едва рассвет вошел под своды неба, скрываясь в непроглядности тумана, татары устремились прямо к бродам с наказом: победить или погибнуть. Терялись, исчезая строй за строем. Река вскипела белым, отмечая, согласное движенье конных ратей и плеском выдавала их русинам. На левом берегу, напротив центра шеломами и бронями блистая, ровнялись, выдвигались, расширялись необозримые ряды тяжелых ратных. А перед ними гарцевали зыбким строем зачинщики и легкие дружины. Тумены за туменами вливались на узкое пространство перед станом. Князь Дмитрий не препятствовал татарам, желая только полного разгрома, дав Бегичу возможность переправить все рати и взойти на левый берег.
Взвели тетивы, луки изогнулись. С земли, дугой по небу черный ливень возносится потоком смертоносным и ударяет о щиты над головою. Тяжелый стук вонзающихся в древо каленых жал да вскрики несчастливых. Повторный залп и такоже впустую. Затем: четвертый, пятый, двудесятый. Колчан пустой, теперь пошли сулеи. Несутся дымным валом: визг и грохот. Свистящий звук. Удары. Крики, стоны. "Кому-то не свезло. Эвон, досталось". Татары вспятили, застыли, развернули. "Стоять! Ряды держать! Не поддаваться!" За полдень. Как-то стихло всюду разом. Сердца колотятся. Пот струями: "Эк, парит". По обе стороны отпущены тетивы. Мечи и копья изготовлены, сверкают. Лавина тронулась, сломалась, полетела. Неясный грозный шум с окрыльем рева. Вал накатил, затмил, вознесся и ударил! Вперед на острия, врываясь встречно! Распоротое брюхо иноходца. Стена из копий. Десять в одночасье. Пронзен, избит, отброшен и затоптан. Да не один полег, а разом вся фаланга! Рать Бегича сдавила русских в центре, и чаялось, что: "Вот она победа!" Внезапно! Громовой удар! И с ревом: "Москва! Москва!" - наехали оплечья! Единовременным ударом князья Пронский и Полоцкий вклинились, изорвали. В живом кольце стальная паутина кромсает, душит, рвет, крушит, терзает. В безладной круговерти исчезая
в кровавой мешанине сотня к сотне. Татары, не сдержав накала боя, отхлынули к реке, влетая в воду, и гибли под мечами московитов от близости победы охмелевших.
Побоище не скоро завершилось. Сам Бегич пал и с ним его тумены. Осталось много меньше половины. Князь Дмитрий захватил обоз со станом. Немало полегло и русских в сече. И не в одном теперь подворье взвоют жены. То была первая и полная победа над воинством татар в открытом поле. Москва героев встретила, ликуя.
Глава 25
Собралась Дума, ведал всяк и каждый, почто князь созывал к себе так спешно и князей порубежных и удельных и вятший цвет московского боярства. Великая беда нависла внове:
Мамай собрал невиданное войско, свел воедино все подвластные народы. Черным-черно в Орде от ратной силы. На Русь, поход неслыханный готовя, волел пройти подобно Бату-хану.
Клубилась пыль и запахи полыни мешались в дым костров походных станов. Извечные степные ароматы, которыми пропитаны кочевья. Летит табун. Пугливое движенье. Гортанный крик. Разметанные гривы. Тугой порыв сметающего ветра. Блестит живой атлас, играют мышцы.
Подобны облакам небесным овцы, блуждают в знойном мареве лениво. Темнеют купола кочевых юртов. В великой тесноте стоят случайно. Под шкурами и войлоком от зноя таятся в ожидании прохлады. Вдали сверкает Дон. Пологий берег. Там высит главный юрт Орды Мамая. Удачливого темника хоромы свидетельство достигнутой им славы.
Перед опасностью, столь явною угрозой оставлены нелюбие и ссоры. Под белокаменными сводами единство, которого допрежде Русь не знала. К Москве идут из Галича дружины, из Углича и Твери, Ярославля, из Дмитрова, Ростова, Стародуба, из Суздаля и Волока, и Рузы. Дороги, словно реки в половодье. За поднятою пылью скрылось солнце. Со всех концов земли несметной силой запружены пути сверх всякой меры. Привольно, во всю грудь, перекликаясь по колким стерням, пашням, перелескам из ясной чистоты боров сосновых, из сумрака дубрав идут бессчетно. В лещинах и оврагах лунко эхо. Ему вторят всполошенные птицы. Зверье в глухих чащобах нос не кажет: им многолюдие добра не предвещает. Тучнеют нивы, колос наливает, звенят над хмелем пчелы, полнят борти: "Приплод у телки. Мерин вон хромает. В подворье только немощный да младень". А рати дальше валят пыльным шляхом. Хозяйки в жаркий полдень на дороге. В туесах молоко, ржаные ломти. Студеная вода: "Аж зубы ломит". С поклоном принимается, все кстати. К единой цели розными путями. В речениях тревога и надежда:
"Москва, Орда", - одно только и слышно.
Полки шли мимо Кремника к Коломне в обход Москвы, она бы не вместила огромного количества всех ратных. Не стало бы ни места, ни прокорма. Ревут рога, гремят литавры, накры.
Хоругви развеваются по ветру. Все вышли: "За един, на одоленье". Разить своих врагов на поле брани. От воеводы сановитого до кметя волеют одного: "Всем быть на рати!" Десятилетия страдания и скорби взывают к совершенью благой мести. За всех замученных, невинно убиенных,
за попранное право жить свободным, за всех лишенных отчины и крова, за унижение и боль детей и женщин, за надругательства, звериную жестокость, за залитые кровью поселенья, безжалостно оборванные жизни, за все, что на Руси звалось "Ордою".
Благословленный самим Сергием, князь Дмитрий из Троицы направился в Коломну. С почтением он принял дар святого: двух иноков Ослябю с Пересветом.
В Коломне ратный стан и сонмы воев. Вирует и клокочет многогогласно. Хлеба, питье, корма и горы снеди. Со всех сторон ведут, несут и свозят. Кто потчует, чем бог послал сегодня, кто валит просто с ног и почивает, кто ищет воевод по зову князя. Блистает: бронь, кольчуги, колонтари, навершия шеломов, шестоперы.
В Оке купанье, сотни обнаженных. Гогочут, плещут, ладя переправу. Переходить решили выше у Лопасни. Князь ведал, темник снюхался с Ягайло. И дабы упредить соединенье, спешил найти татар, как можно раньше.
По трем мостам наведенным заране шли рати нескончаемым потоком. И берег заполняли, ладно строясь, вздевая брони и оборужаясь. Еще свежа у всех о Пьяне память: "И нынче допустить сего не мочно". Оружно, за червлеными щитами дружины прикрывали переправу. Уставив копья в сторону Рязани, неспешно выдвигаясь к лесу строем, полки, сойдя на берег, разливаясь в железах жидкоблещущим потоком, не сожидая докончанья перехода.
Отдельные дружины князь направил на Дон дабы приметить раньше броды и их стеречь, себя не выдавая.
Шли рати чинно, не ломая строя, оставив все ненужное в обозах. Строжея ликом, суровея больше, без песен зло-веселых, как вначале.
Переходить решили реку выше устья Непрядвы, там и отмелей побольше и берег Дона более пологий. Вода кипит: верхом плывут, мостами рать пешая грохочет по настилу. Совсем как на Оке: кто первым вышел, смыкает плотно строй и выступает.
Гадали по началу, как на Воже стоять перед собой поставив реку или, напротив, перейти, заставив пешцев сражаться, стоя насмерть и не прянуть.
Понеже были слухи, что Ягайло с литовской ратью все-таки приспеет. Мамая кочует за Красивой Мечей, степь объедает, вести сожидая. Однако дальняя сторожа доносила: на трое ден пути полков не видно. И вняв сему, решив идти за реку, Боброк и Дмитрий отдали наказы.
Полки снимались стройно с побережья, оставив за спиной донские плесы, и расходились, в темноте перекликаясь на уряженные места свои заранее. Копыта чавкали, в сгустившемся тумане
ни зги не видно, только шум и гомон. "Костры развесть поди и не дозволят. Придется в сухомять, да, что издеешь". Какой-то конный полк ушел левее, за белой пеленой не различимый. Боброк и Серпуховский уводили по Дону рати скрытно на засаду. В дубраве стали выше по теченью, позад ряснеющего строя своих ратных. Не спешиваться велено, не баять. Осталось токмо ждать: "Когда-то будет".
Меж Смолкой и Непрядвою стояли полки по замыслу Боброка не случайно. Болотной топью фланги укрывались естественной защитой от обхода. Рубили засеки, острили, забивали. Тетивы ладили на луки, чинно, строго. Чернели ямы свежевынутых прикопов. Курился ладан: рать благословляли.
Командовали русскою сторожей Иван Тарусский с Симеоном Оболенским. Дозоры подходили, отбиваясь от наседающих со всех сторон разъездов. Сторожевой полк - легконогая дружина. Лихие ратники и смелые рубаки. Завязывают бой, обманно прянут к полку Передовому, что позади. Мужи суровые, могучее зерцало Полка Большого в поле, бяше первым противу рати будь то пешей или конной. Ложатся в сече костью, но не прянут. Большой полк и оплечия се брони и наручи - вся сила русской рати. Тверяне, московиты, коломчане, дмитровцы, ростовчане, ярославцы. Большой полк возглавляет Вельяминов. Полк Правый Андрей Полоцкий, а Левый - князь Ярославский и князь Моложский, Запасный, еще один литовский князь - Димитрий.
Все поле Куликово перекрыто. Заполнено от края и до края. И небо озирает удивленно
несметное число оружных воев. А впереди уже утробно воют сурны. Колышется стена татарских ратей и в узкое для конных междуречье вливаются все новое дружины.
Туман стоял до полдня непроглядный и рати только слышали друг друга. Когда же в небе выглянуло солнце, узрели свое грозное величье.
Великий князь отбросил свою ферязь, сняв шлем и колонтарь, оборуженье он отдал Бренку схожему с ним внешне, велев ему стоять под княжим стягом. А сам воздел невидную кольчугу, шелом простой, не лепый, без прикрасы. У кметя принял меч, в седло поднялся и полетел вперед к Сторожевому. А там, на острие огромных ратей сошлись татарский витязь, русский инок.
Тимур-Мурза, названный Челубеем и Пересвет, летели друг на друга. С копьем на перевес, поводья, бросив, вперед подались, скрывшись за щитами. Копыта вырывают комья грязи. Удар! Татарин взвился, грянул оземь. Конь поволок его. Запутанное стремя. А Пересветов, повернул к своим обратно. Свободно шел, никем не понукаем. Могучий воин мертв, но удержался.
И разом взвыло, потемнело, раскололось, разверзлись небо смертными дождями. Потоки стрел навстречу устремились, подобные степному урагану. И стронули почти одновременно.
Татары зажимали русских с фланга. Десятки раз вздымаясь, опускаясь мечи, кромсали плоть без остановки. Вибрирует железо и скрежещет. Где ратил строй, мелькают поединки. Отбросили уже. По бабки в крови, скользят по трупам конские копыта. Приняв на щит сулею. Подломился. Отбил удар дугой сверкая, снизу. Мельком увидел кровь, узор поножи и как-то вдруг все разом потемнело.
Хоть полк стоял, но сильно обезлюдел. Щиты на спины вскинув, припускали назад к Передовому за подмогой. А тот, спешил навстречу самочинно. И снова грохот первого навала.
Червленые щиты, мечи, шеломы. Все издавало розно звук, соударяясь. Поверх летели крики ругань, стоны. Кипящей полосой разлита сеча. Вступает в бой не только предстоящий, второй и третий ряд, мешаясь строем, пытаются достать, ударить, срезать.
Споткнулась генуэзская пехота. И даже, было дело, отступали. Однако полк опять сдавили с флангов татарские дружины верхоконных. Плечом к плечу и натрое стояли в безладице кровавой круговерти. Мелькали руки, головы и спины. Кишело, билось, падало, сражалось.
Лег костью полк. Приливною волною вскипала рать татарская над полем, усеянном и скрытом грудой павших. Где русские, татары, вперемешку.
А встречно поднимался вал от Дона: вступить спешили в битву, застоялись. И вот сошлись. Рокочущее море. Прибой, гремящий волнами о скалы. Тьмочисленные копья, ливнем стрелы.
Теснина, духота, в железе жарит. Не стать и не уйти, лишь ждать череда. Сминает, косит целыми рядами. Ручьи, потоки, струи лужи крови. Отверсты рты, алеют очи, раны. Невыносимый вой и грохот невозможный.
Полк Правый устоял, а центр попятил, к Непрядве обескровлено сползая. Полк Левый отходил, теряя силы. Мамай спустил на них все свои лавы. Огромная толпа тяжелоконных, пронзила жидкий строй, сминая пешцев. И заворачивая строем полукружье, еще немного и вошла бы рати в спину. Внезапно громкий клич из сотен глоток: "Хур-ра-а Москва!", раздался где-то справа и тысячи комонных московитов, сорвали продолжение прорыва. Ворвались, закружились, растоптали. Татары защищались исступленно, с безумными от ужаса глазами. И обгоняя отступавших, за собою Боброк повел железную лавину. Мечом рассек строй вражеский надвое,
тем самым предрешив исход сраженья.
Полки Большой и Правый также стронув, на дрогнувших повсюду, накатили. Широкий строй татарский встал, попятил и бросился назад, подставив спины.
Мамай кричал, визжал, слюною брызгал. Хлестал нагайкой замерших нукеров. Пинал ногами беков, бесновался, но изменить что-либо был уже не в силах.
Он первым побежал, оставив войско. За ним помчались вятшие и после все вои понеслись к Красивой Мече, забыв про все, спасая свои жизни.
Погоня возвернулась только к ночи. Пошел печальный счет своим утратам. Захвачены огромные обозы и значимость победы несомненна. Все те, кто этот день сражаясь, пали себя отдали в жертву добровольно. И наша жизнь свидетельство их славы, повинна этой славы быть достойна.