Аннотация: Коротенькое эссе, где я хочу показать в нескучной форме характерный образец писательской кухни Солженицына, подлинного гения русской словесности.
АЛЕКСАНДР ИСАЕВИЧ СОЛЖЕНИЦЫН
Я не разделяю его взглядов на религию и современное общественно-политическое устройство России, но это не мешает мне считать Александра Солженицына гениальным писателем.
Более того, я бы хотел подкрепить свое мнение цитатами и аргументами, вне зависимости от размеров аудитории, готовой их читать.
Зачем?
Сам не знаю, ибо вероятность того, что слова мои дойдут до главного адресата - ничтожна, да и случись подобное чудо - что с этого ему или мне?
Но - пишу вот, полный уважения и восхищения.
"Один день Ивана Денисовича" - именно его я выбрал для цитирования и подтверждения моим словам, а в нем - небольшой эпизод, который я обозначил для себя "две правды и поясное время".
Зеки работают на зимнем строительстве Соцгородка, скоро перерыв на обед. Завязывается короткий разговор между главным героем, Шуховым Иваном Денисовичем и другим зеком, "кавторангом " (в прошлом боевым офицером флота):
" Слышали от кого-то, будто двенадцать часов уже.
- Не иначе как двенадцать, - объявил и Шухов. - Солнышко на перевале уже.
- Если на перевале, - отозвался кавторанг, - так значит не двенадцать, а час.
- Это почему ж? - поразился Шухов. - Всем дедам известно: всего выше солнце в обед стоит. - То - дедам! - отрубил кавторанг. - А с тех пор декрет был, и солнце выше всего в час стоит. - Чей же эт декрет?
- Советской власти!
Вышел кавторанг с носилками, да Шухов бы и спорить не стал. Неуж и солнце ихим декретам подчиняется? "
В этом коротком диалоге сшиблись две абсолютные правды, Шухова и кавторанга.
Образованный офицер знает историю, когда согласно ленинскому декрету все часы перевели на час вперед, стало быть, и спорить не о чем, но и Шухов так же неколебимо знает, что ни Сталину, ни Ленину не дано приказывать солнцу. И эта двуликая правда столь абсолютна и ясна каждому из них, что обоим и в голову не приходит прислушаться к собеседнику, попытаться понять резоны чужого мнения.
Разговор окончен, повесть катится дальше, а читатель задумался, благо полигон для мыслей есть и выгорожен он рукою мастера: просторен, но четок в своих границах, без тумана, свойственного опусам многих хитротворцев, полностью перекладывающих на читателя поиски смысла и истины. "Ну а кто задумался-то? - спросят меня подставные оппоненты, - ты, а еще кто? Может, других и не нашлось?"
"А хотя бы." - Отвечу я им с благодарным подмигом.
И действительно, автор не педалирует, не разжевывает, он щедро, не соразмеряя усилий и возможной прижизненной отдачи от них, пишет для того, кто найдет - пусть и через полвека - и бережно развернет авторский замысел, слой за слоем, слово за словом...
Но Солженицыну мало показалось, но Солженицын сумел усилить этот эпизод, кратчайшим штрихом, а вместе с тем круто! Судите сами.
Через несколько страниц:
". - Потеплело, - сразу определил Шухов. - Градусов восемнадцать, не больше. Хорошо будет класть. Оглянулись на шлакоблоки - уж ребята на подмости покидали многие, а какие и на перекрытие, на второй этаж. И солнце тоже Шухов проверил, сощурясь, - насчет кавторангова декрета!"
И все! Усиление - в одной фразе, дальше не будет ничего на тему солнца и декретов, ни буквы. Но столкновение двух истин из внешнего мира после "проверки кавторангова декрета" переместилось в Ивана Денисовича и никто не знает, что там случилось, в этой душе? Солженицын деликатно остановился на пороге и в чужую душу не полез... А ведь случилось! Шухов знает, что он прав, по всем законам природным и Божеским - он прав... и своими глазами видит, что прав кавторанг.
Читателю же здесь вольно думать многое и о многом, но опять же в пределах, обозначенных мастером, ибо и эти пределы - не случайный плод и не побочный эффект, но полноправная часть книги и замысла...
Вещь написана в 1959 году, окончательно поправлена в 1968 году - тлен времени ее не коснулся.