Аннотация: Эссе, в котором я разбираю гениальное стихотворение нашего гениального поэта, Сергея Александровича Есенина, написанное им еще в юности.
ЕСЕНИН И ЛИСИЦА
Есенин от рождения был наделен великим даром, невероятной силы талантом - сочинять стихи, однако к тридцати годам успел исписаться и спиться. Все эти "плюйся ветер охапками листьев, я такой же как ты хулиган" и Анны Снегины - не более чем агония промотанного дара.
Но было ему дано, было. Хочу процитировать полностью его стихотворение "Лисица", написанное, когда автору шел 21-й год! Поглядите, на что способен истинный поэт, посмотрите, какие великолепные образы он находит и с легкостью нанизывает один на другой! Вероятно, в Петербурге в те времена была мода не только на имажинизм, но и на "нестеровскую" народность, диалектность литературного языка отсюда и свернулася-колыхалася, отсюда "бластился", "желна", "ощур" (соответственно мерещился, черный дятел, оскал), но они не мешают.
Итак, стихотворение, а потом еще несколько слов о довольно тонких поэтических материях.
ЛИСИЦА
На раздробленной ноге приковыляла,
У норы свернулася в кольцо.
Тонкой прошвой кровь отмежевала
На снегу дремучее лицо.
Ей все бластился в колючем дыме выстрел,
Колыхалася в глазах лесная топь.
Из кустов косматый ветер взбыстрил
И рассыпал звонистую дробь.
Как желна, над нею мгла металась,
Мокрый вечер липок был и ал.
Голова тревожно подымалась,
И язык на ране застывал.
Желтый хвост упал в метель пожаром,
На губах - как прелая морковь...
Пахло инеем и глиняным угаром,
А в ощур сочилась тихо кровь.
1916
Каково!? В двадцать лет!
И все-таки было в стихотворении место, которое мне казалось... недоработанным, неубедительным, недостойным остальных великолепных строк.
Я не понимал, что такое запах глиняного угара возле норы: лисы огонь не разводят, а подстрелили ее где-то далеко, стало быть, почва не могла пахнуть ружейным выстрелом. Кроме того, в одном коротком четверостишии таилась тавтология, излишество строк, описывающих окровавленную пасть: "на губах как прелая морковь", "а в ощур сочилась тихо кровь".
Я - туда-сюда - побегал по литературоведческим описаниям, но ничего, кроме бездумных восхищенных камланий не нашел, ну ничегошеньки! Запах инея и глиняного угара всюду подавались как предсмертные лисицины(!) впечатления.
И вдруг сам додумался! Это я был недалек разумом, а у поэта все в порядке и с глиной, и с тавтологиями: начальные две строки этого четверостишия описывают последние мгновения несчастной лисицы глазами охотника, а третья и четвертая последнего четверостишия - добычу, в дом принесенную с мороза.