Аннотация: Отрывок о переломном моменте советской истории (1987 г.) из новой книги "Эра затмения"
Из главы "Перестройка начинается с себя" (1985 - 1991)
То, о чем здесь пойдет речь, пожалуй, главный "скелет в шкафу" нашей злополучной "перестройки". Об этом старались и стараются не вспоминать все ее деятели. У них лишь иногда проскальзывают мимолетные проговорки, и тут же они испуганно смолкают.
Взять, к примеру, "идеолога перестройки, архитектора перестройки, прораба перестройки" (как его величали не в меру восторженные поклонники), секретаря ЦК КПСС в 1986 - 1990 гг., члена Президентского Совета и старшего советника Президента СССР в 1990 - 1991 гг. Александра Николаевича Яковлева. В своих объемистых мемуарах он подробно рассказывает о многих перипетиях той эпохи, тщательно избегая неприятной темы.
И лишь пару раз, словно сквозь зубы, у него прорываются то фраза о том, что председатель КГБ Владимир Крючков при встрече объяснил ему цели создания общества "Память". То - чуть более развернуто и всё равно неопределенно - о том, что с санкции Горбачева, под наблюдением и с помощью КГБ партийная номенклатура "плодила разного рода националистические и профашистские группировки... заботясь более всего о собственном благосостоянии и власти".
Разумеется, тут же возникают вопросы: если идеолог, архитектор и прораб "перестройки" Яковлев уже тогда всё понимал, то какого чёрта не пытался противодействовать? А если ничего не мог сделать, почему хотя бы просто не бежал со всех ног из гадюшника такой власти, продолжал почти до конца (точнее - до 29 июля 1991 года) служить при Горбачеве? Не знаю, задавались ли эти вопросы А.Н.Яковлеву при его жизни (он умер в 2005 году). Во всяком случае, ответов я нигде не встречал. Поэтому - продолжим.
Все недоговорки и умолчания тем более удивительны, что современникам та проблема казалась, да и была в действительности, одной из самых важных, самых губительных для страны. Стоит лишь заглянуть в газеты и журналы 1987 - 1991 гг. Они сохраняются в библиотеках, и сомневающиеся, потратив немного времени, смогут легко во всем убедиться.
Дарованная нам горбачевская "гласность" в тот период бушевала вовсю: яростные публикации обрушивались потоками с обеих сторон - демократической прессы и фашистской (будем называть эту сторону тем именем, которого она заслуживает). Бытовал даже термин "журнальная война". А верховная власть, к которой демократические издания пытались иногда апеллировать, хранила невозмутимое молчание, хотя открыто и нагло попирались основополагающие законы советского государства.
Итак, летом 1987 г. в газетах впервые появились сообщения о так называемом обществе "Память" (сами участники называли его "национал-патриотическим фронтом"). Фактически "Память" зародилась несколькими годами раньше, но до того ей не предоставляли трибуну и вообще помалкивали о ней средства массовой информации.
В действительности "памятей" было несколько, они дробились на отдельные группировки, их вожаки соперничали между собой, однако общая "идеология" у них была единообразной. И сводилась к простому, как грабли, постулату: существует всемирный сиономасонский, попросту - жидомасонский заговор против России. Это жидомасоны, еще проще - евреи, организовали сначала Октябрьскую революцию, потом коллективизацию, потом "большой террор".
В доказательство приводили еврейские фамилии многих большевистских деятелей. Тот общеизвестный факт, что евреи в начале XX века были в России довольно многочисленным народом, подвергались наибольшим по сравнению с другими притеснениям, и выходцы из еврейской среды в большом количестве вступали в самые разные партии, в том числе непримиримо противостоявшие большевикам, - от респектабельных конституционных демократов ("кадетов") до эсеров, - никакого значения не имел. Более того, уже на излете "перестройки", в 1991 году вышла "научная брошюра", в которой разъяснялось, что ВСЕ российские дореволюционные партии были "жидомасонскими", за исключением одной только погромной "черной сотни".
Одновременно в 1987 году яростная антисемитская и замешанная на ней антикоммунистическая пропаганда была, как по команде, начата и пошла по нарастающей в трех претендовавших на солидность "толстых" литературных журналах. Называть их не хочу, чтобы даже задним числом не создавать им рекламу. Люди постарше сами всё вспомнят, а молодые при желании найдут в Интернете. К тройке журналов тут же бойко присоединились начавшие плодиться, как тараканы, фашистские газеты, правда, в отличие от журналов, в основном малотиражные. Начали издаваться - вот эти уже вполне приличными тиражами - "исторические" и "научные" книги на ту же тему. [См. примечание]
Потом начались громкие, буйные уличные митинги "Памяти". Поэт Андрей Вознесенский называл их "шабашами бесовщины". У нас в Ленинграде они с весны 1988 года проходили на набережной Невы, в Румянцевском саду возле университета, и милиция бдительно охраняла митингующих. А в стране бесовские митинги забурлили повсюду, даже в некогда уважаемом новосибирском Академгородке.
Решение о запуске в нашу жизнь такого варианта гитлеровской - не только антисемитской, но и антикоммунистической, антисоветской идеологии, - разумеется, было принято на самом верху. Только тот, кто не имеет ни малейшего понятия о советских реалиях, может думать, будто в середине 1980-х создание в стране, победившей фашизм, легально действующих фашистских группировок и развязывание открытой фашистской пропаганды было возможно без высочайшей санкции на уровне самого Горбачева. Из "Памяти" явно торчали уши КГБ. И здесь с особенной остротой встает вопрос: ЗАЧЕМ властям понадобилось организовывать в СССР такую грандиозную провокацию?
Поскольку документы не опубликованы или уничтожены, а высокопоставленные участники событий молчали и молчат, попытаемся разобраться с помощью простых логических рассуждений.
Первой реакцией нормальных людей в 1987 - 1988 годах на запуск властями в жизнь страны легализованных фашистских группировок и яростной фашистской пропаганды, конечно, было ошеломление: "Такого просто не может быть!" Но это происходило у всех на глазах. Происходило в реальности. К началу 1990 года дошло уже до открытых прямых угроз массовых еврейских погромов, причем правоохранительные органы только вздыхали и разводили руками: "Ничего сделать не можем!"
Помню разговоры в среде интеллигенции того времени, которые сводились к двум естественным выводам: "Горбачев не реформатор, а примитивный интриган!" И - "Наши правители окончательно сошли с ума!"
При всей бесспорности этих выводов, чуть перефразируя известное выражение шекспировского героя, хочется сказать: "В любом безумии есть своя система". Так чего же добивалась верховная партноменклатура с помощью КГБ, впрыскивая в кровь общества чудовищный нацистский яд?
Однозначного ответа нельзя дать и сейчас, через несколько десятилетий. Есть несколько вариантов, причем каждый не отменяет другие. В реальности, видимо, все эти факторы действовали одновременно.
Итак, во-первых, о Горбачеве. На сложнейшем историческом повороте у штурвала власти оказался человек, не наделенный ни талантом, ни волей реформатора. Оказался секретарь обкома (крайкома), сделавший свою карьеру в системе единственно возможным путем - путем аппаратных интриг, и другого способа действий просто не понимавший. Он решил, что в его новой должности изменился только масштаб интриг, и стал вести их с размахом на всю страну. При этом, недалекий и слабовольный, он легко поддавался давлению со стороны различных борющихся за власть групп в высшем руководстве, шарахаясь из стороны в сторону.
Во-вторых. Успех "перестройки" был возможен только путем научно-технического рывка, то есть требовал большей свободы для интеллигенции. А правящая номенклатура интеллигенции боялась. В системе КГБ и партийных органов существовала целая армия надзирателей, ловивших и давивших каждый чересчур вольный вздох. Сюда входила и когорта борцов с "сионизмом", а попросту говоря, профессиональных антисемитов. Антисемитизм нашей бюрократии всегда был только одной из форм ненависти к интеллигенции в целом, без различия национального состава. Никакой другой профессии у этих функционеров не было, никаким другим занятием заработать себе на жизнь они были не способны. Раскрепощение интеллигенции, усиление ее позиций в обществе означали бы для всей этой братии жизненную катастрофу. Поэтому была принята программа в духе партийной диалектики: давая больше воли интеллигенции, тут же создать для нее пугало. Евреев по возможности выдавить из страны вообще, на прочих - нагнать хорошего страха. Чтобы не слишком заносились и в поисках защиты прижимались к власти.
(Здесь уместно привести слова Надежды Мандельштам. Вспоминая годы своих скитаний по России после ареста и гибели в лагере ее мужа, великого поэта Осипа Мандельштама, она писала: "Насчет юдофобства я могу по своему опыту сказать, что в народе его нет. Оно всегда идет сверху. Я никогда не скрывала, что я еврейка, а во всех этих семьях - рабочих, колхозников, мельчайших служащих - ко мне относились как к родной, и я не слышала ничего, похожего на то, чем запахло в высших учебных заведениях в послевоенный период и, кстати, пахнет и сейчас... Антиинтеллигентские настроения страшнее и шире, чем примитивное юдофобство, и они все время дают себя знать во всех переполненных людьми учреждениях, где люди так яростно отстаивают свое право на невежество".)
И в-третьих. Как уже писал в этой книге, в высших кругах давно существовала и до поры подспудно набирала силу группа номенклатурных деятелей, которые считали коммунистическую идеологию и советский строй полностью исчерпанными и больше недееспособными. Они жаждали отвергнуть последние коммунистические формальности и перестроить государство на принципах имперского фашизма. Разумеется, с сохранением власти в своих руках.
План был нехитрый: всю вину за революцию, коллективизацию, сталинский террор свалить на "евреев", а правящему партийно-гэбэшному классу удержаться у власти, опираясь на идеологию "черной сотни". Еще во время Гражданской войны Иван Бунин, чуждый любых антисемитских проявлений и презиравший обывательскую психологию, с издёвкой писал ("Окаянные дни", 1919 г.), что, когда рухнет коммунизм, активисты будут объяснять: "Это нас жиды на всё это дело подбили!" Великий писатель оказался прав: 70 лет спустя номенклатурно-гэбэшные "мыслители", загнавшие страну в тупик, ничего иного придумать не смогли.
Именно с целью не допустить чрезмерного усиления одной фашистской партии КГБ поощрял создание сразу нескольких конкурирующих друг с другом "памятей". Все они воевали не только с евреями, но и друг с другом, выискивая у конкурентов по национал-патриотизму еврейские корни. Куклы могли кривляться, вопить, отравлять атмосферу, но верховная власть должна была оставаться в руках кукловодов.
Набрать недоумков для комплектования группировок вроде "Памяти" при том, что КГБ обещал покровительство и защиту, труда не составляло. И с кадрами для "журнальной войны" тоже проблем не возникло. В нашей литературе со времен сталинской "борьбы с космополитизмом" сложилась и постоянно пополнялась плеяда тружеников пера, которых Твардовский, Паустовский и Чуковский, судя по дневникам последнего, еще в 1960-е годы в разговорах между собой попросту, без всякой политкорректности называли "черносотенцами и подонками". Этой ораве только нужно было дать команду "фас!"
(Здесь могут вспомнить, по меньшей мере, о двух крупных и до той поры уважаемых писателях, которые публично заявляли о поддержке идеологии "Памяти". Что тут скажешь? Могу лишь сообщить собственное мнение, которое никому навязывать не собираюсь. Как известно, психические заболевания заразны. Только они передаются не микробами и не вирусами, а "индуцированием". Упрощенно говоря, внушением. Вот и про этих писателей мне так и хочется сказать: ну - подцепили, бывает при собственной неустойчивой психике.)
И, начиная с открытого появления "Памяти" в 1987 году, события стали развиваться стремительно. Если еще пару лет назад тех - очень немногих, - кто пытался эмигрировать из СССР по "еврейской линии", не выпускали (их так и называли: "отказники"), клеймили как предателей, нередко судили и сажали в тюрьму, то теперь ворота на выезд распахнули широко. В нарождавшейся демократической прессе это запугивание и выдавливание из страны советских граждан еврейского происхождения путем яростной антисемитской кампании с использованием крикливых фашистских группировок, соответствующих журналов и газет, телеэфира, слухов о предстоящих погромах получило название "депортация страхом".
В результате, за 1988 - 1991 годы удалось вытолкать в эмиграцию многие сотни тысяч человек, абсолютное большинство которых до этого, несмотря на все прошлые притеснения (ограничения при приеме в ВУЗы, на работу и т. п.), и не помышляло ни о каком отъезде. Кто-то поехал в США и некоторые другие западные страны, но большинство отправлялось в Израиль.
Кстати, по моим наблюдениям, собственно евреев (в смысле - заклейменных пресловутым советским "пятым пунктом") среди них было процентов 50 - 60, не больше. Остальные - члены семей: русские, представители других национальностей бывшего СССР и дети от "смешанных" браков. Любопытно, что впоследствии, в 2016 году, когда гостил в Израиле у школьных друзей, довелось прочитать в местной русскоязычной газете статью со сведениями их министерства абсорбции (ассимиляции), где приводились примерно такие же цифры.
Вынужденная эмиграция - дело страшное и горькое для большинства эмигрантов. Но советский народ всегда реагировал на очередные маразмы власти со свойственным ему чувством едкого юмора. Так было и тогда. Появились шуточки вроде такой: "Родственник еврей - это средство передвижения". И даже стишки: "Дядя Ваня из Рязани вдруг проснулся в Мичигане. Вот какой рассеянный муж Сарры Моисеевны!" И т. п.
О том, что всё это было целенаправленной кампанией, проводимой КГБ, свидетельствуют не только проговорки А.Н.Яковлева, но и такой известный мне случай. Я уже писал, что почти 18 лет проработал на "Краснознаменце". А "Краснознаменец", как многие советские организации того времени, был для долго работавших на нем чем-то вроде большой семьи. Не в смысле всеобщей дружбы (тут как везде: кто-то с кем-то дружил, кто-то кого-то терпеть не мог). А в том смысле, что все друг друга знали и всё или почти всё друг про друга знали. Так вот, работала у нас супружеская пара, оба евреи, Гера и Ева Ф. Ева трудилась в отделе стандартизации, а Гера - в одном из так называемых "основных" отделов. Разработанные им изделия широко применялись и, думаю, применяются до сих пор в системах пироавтоматики ракетных комплексов.
И был у нас заместителем директора по кадрам и режиму Владимир К., которого на "Краснознаменце" между собой все называли просто Володькой. Почему? А потому что Володька вначале работал инженером, быстро показал свою бездарность в технике и, как многие в таких случаях, принялся делать карьеру по партийной линии. Стал секретарем парткома, а впоследствии занял кресло замдиректора по кадрам и режиму. Эту должность не следует путать с параллельно существовавшим начальником отдела кадров. Замдиректора по кадрам и режиму - представитель КГБ на оборонном предприятии. Ничем особенным, ни хорошим, ни плохим, Володька себя и здесь не проявил. И всё бы ничего, если б не его пагубная страсть: он пил по-черному. Дошло до того, что однажды в запое прогулял несколько дней. Скандал! Как говорится, пожар на каланче! Генеральный директор был в ярости: "Пусть пишет объяснительную!". Но что ты сделаешь "оку государеву"? Ничего. И генеральный утерся.
А в начале 1990-го я случайно встретил на улице Еву Ф. Она обрадовалась: "О, привет! Ты же с "Краснознаменца" ушел? Где сейчас работаешь?" - "В котельной. А у вас с Герой как дела?" - "А мы уезжаем, в Израиль. Так что, прощай!" И рассказала мне свою историю.
После появления "Памяти" и открытия эмиграции она наседала на мужа: "Давай уедем! Досидимся тут до нового Гитлера! Смотри, некоторые наши родственники уже собираются!" Гера поначалу категорически отказывался: "Как это я уеду из Союза, со своей родины, в чужую страну?!" Ева не отставала. Тогда Гера приводил такой довод: "Кто же нас выпустит? У меня вторая форма допуска, совсекретная!" Тогда Ева предложила решение: "Возьми бутылку и поезжай домой к Володьке, вы же друг друга столько лет знаете. Там прямо у него и спросишь: выпустят или нет?"
Гера с трудом достал бутылку сверхдефицитного в ту пору коньяка и отправился в гости к Володьке. Когда бутылку распили, задал свой вопрос. И Володька, очумевший и побагровевший от коньяка, заорал: "Нам приказано вас с любой формой допуска выпускать! Чтоб только вы все поскорее отсюда уё...ывали!!!" Гера тихо поднялся, ушел, и они с Евой немедленно подали заявление на отъезд.
Как ни мерзко, и сейчас встречаются отдельные персонажи, идейные наследники "Памяти", которые радуются тому, что всё так произошло: "Хорошо, что большинство их отсюда выперли! Сейчас их совсем мало осталось, а смотри, что проделывают!" И указывают на нескольких "олигархов" с еврейскими фамилиями. "А если б их было много? Совсем бы Россию задушили!"
Спорить с такими персонажами так же бесполезно, как с упёртыми религиозными сектантами. Это вопрос их адекватности, оставим его психиатрам. Могу опять лишь высказать собственное мнение. Если какого-нибудь "олигарха" с фамилией (условно говоря) Рабинович могут заменить - и, как видим, успешно заменяют - "олигархи" с фамилиями (условно говоря) Иванов, Петров или Жамболаев, то заменить сотни тысяч уехавших (бежавших) интеллигентов среднего звена - врачей, инженеров, учителей - оказалось некем. Это была трагедия не только для выдавленных с Родины, но и для государства, учитывая нашу без того катастрофическую нехватку людей. Прекрасно помню, как в 1993 году заведующая хирургическим отделением детской больницы, в которой тогда пришлось делать операцию младшему сыну, с горечью говорила мне о бедственном состоянии своей клиники после отъезда лучших хирургов.
Главный же ущерб оказался вообще несоизмерим с потерями, вызванными бегством евреев и их родственников. Есть предположение, что в качестве образца для антисемитской кампании конца 1980-х - начала 1990-х у нас взяли пример Польши, где во второй половине 1960-х, при Гомулке, подобным же образом вытолкали в эмиграцию последние несколько десятков тысяч остававшихся там евреев - чудом уцелевших во время гитлеровского Холокоста или вернувшихся после войны. В том числе и тех, кто как Станислав Ежи Лец сражались в рядах просоветского Войска Польского. На них решили свалить всю вину за провалы со строительством социализма в Польше.
Если "мыслители" из нашей партноменклатуры и КГБ действительно брали пример с польского партийного вождя Гомулки, то они не учли самого главного. Польша 1960-х была мононациональным государством с незначительными вкраплениями нацменьшинств. А СССР был многонациональным государством, где в ряде союзных и автономных республик до поры до времени подспудно кипели собственные националистические страсти.
Даже опыт собственной дореволюционной "черной сотни" больше не годился по той же причине: изменился национальный состав государства. В начале XX века русское население преобладало в империи, оно еще не прошло свой демографический переход, было в основном крестьянским, с высокой рождаемостью, с многодетными семьями. А к моменту "перестройки" из-за низкой рождаемости в РСФСР и высокой в южных республиках, находившихся в стадии демографического взрыва, русское и нерусское население в Союзе сравнялись, причем первое продолжало уменьшаться, а второе расти. Вдобавок, по тем же причинам в южных республиках преобладала молодежь со свойственными ей энергией и импульсивностью. А в России баланс смещался в сторону среднего и старшего возраста.
Теперь скрепить многонациональное государство мог лишь единственный фактор - уверенный научно-технический прогресс с повышением уровня жизни при естественном в таком случае лидерстве России (или, если угодно, имперской русской нации). Но это требовало большей свободы для творческой инициативы инженеров и ученых. А правящая бюрократия ради своего спокойствия как раз ее и подавляла.
И открытое появление в России в 1987 году нацистских группировок, явно покровительствуемых властями, немедленно отозвалось в других республиках. Давно копившийся там местный национализм забурлил и стал неистово прорываться наружу. В результате, с появлением "Памяти" горбачевская "перестройка" окончательно превратилась в хаос, быстро сделавшийся кровавым. А конечным итогом стал полный развал великой державы, чего внешние враги не могли добиться сотнями лет. Интриги собственной обезумевшей власти оказались губительней любого иноземного нашествия.
Если кому-то всё и пошло на пользу, так только тому, кого "национал-патриоты" ненавидели сильнее всего - Израилю. То есть, поначалу неожиданная и огромная для маленькой страны "русская алия" (эмиграция) создала там массу проблем. Наши эмигранты устраивались, кто как может. Например, мой школьный друг, еврей, инженер-строитель, эмигрировавший с семьей в 1990-м, долго работал на стройке простым бетонщиком. Зато его жена, русская, деловитая и энергичная женщина, быстро выучила иврит и нашла хорошую работу в офисе. А в результате "русская алия" конца 1980-х - начала 1990-х во многом преобразила Израиль. По данным 2018 года в нем проживали полтора миллиона русскоязычных граждан. Теперь, в точности по Высоцкому, "там на четверть бывший наш народ".
Конечно, современное израильское общество весьма далеко от идеального. Его раздирает нескончаемая борьба политических партий, светских граждан с религиозными ортодоксами и т. д. Но когда я гостил там у друзей, меня больше всего поразило иное: громадное присутствие русского языка и русской культуры.
Нет, известная шутка 1990-х о том, что "Израиль переименуют в Малороссию, а Тель-Авив в Нью-Васюки", разумеется, осталась шуткой. Но приезжего из России невольно поражает множество русских вывесок. Работают русскоязычные телевизионные каналы и радиостанции, выходят на русском газеты и журналы. Повсюду на улицах и в общественном транспорте слышна русская речь. И это разговаривают друг с другом не туристы вроде меня, а именно местные жители, например, молодые мамы с маленькими детьми. В любом магазине стоит обратиться к продавцу по-русски, и либо он тебе отвечает, либо тут же появляется говорящий по-русски сотрудник. О смотрительницах в залах израильских музеев и говорить нечего - все наши.
Я с удивлением читал написанные на русском объявления о приеме на работу: приглашаются электронщики, программисты, технологи, сборщики микросхем и т. д. Внизу обычно приписка: "Знание иврита не обязательно". Через четверть века после окончания массовой эмиграции!
И, разглядывая эти объявления, я вспоминал великого ученого Владимира Вернадского, который накануне Первой Мировой войны посетил США и наблюдал, как там трудятся наши эмигранты, бежавшие из России от еврейских погромов. Вернадский тогда с горечью писал: "Мы сами выдавили из России этот человеческий материал, который теперь работает на благо чужой страны, а должен был работать на благо нашей".
Да, 1987-й - год публичного появления "Памяти" - стал переломным годом "перестройки" и всей советской истории. Как ни удивительно, в тот момент кто-то еще сохранял какие-то иллюзии, надеялся на Горбачева, которого "подставляют его враги из партноменклатуры и КГБ". Вера в то, что "царь хороший, это бояре плохие", у нас неистребима.
Не хочу показаться более умным и дальновидным, чем другие, но к осени 1987-го у меня самого уже никаких иллюзий не осталось. Для меня было несомненным: Горбачев - не долгожданный реформатор, а интриган, который сам запутался в своих интригах. И впереди нас ждет не обновление, а развал.
Конечно, я тогда и представить не мог всю сокрушительность надвигавшейся катастрофы. Не мог представить безумных псевдолиберальных "реформ". Не мог представить, что в 1990-е многие мои коллеги с "Краснознаменца", которым бы еще жить и жить, будут умирать один за другим. Вроде бы от болезней, а фактически - от потери смысла жизни и безысходности. А кто-то для приработка будет по выходным продавать на станциях электрички собранные ими грибы и ягоды. Не мог представить полного распада СССР, чеченских войн, чудовищных терактов с сотнями жертв.
Но одно я понял тогда совершенно точно: продолжать работать ведущим инженером на "Краснознаменце" становится бессмысленным. Такую работу слишком трудно совмещать с литературной деятельностью, она оставляет для нее мало времени и сил.
В 1987 году разработанные моей группой материалы и технологии уже применялись в производстве многих серийных изделий. Они применяются и в XXI веке, и видимо будут применяться до тех пор, пока вообще существует производство классических боеприпасов - патронов, снарядов и т. п. Но мои главные, принципиально новые изобретения, сулившие очень большой технический и экономический эффект в нашей и в смежных отраслях, мне довести до производства никак не удавалось. Потому что это требовало какой-то внеплановой активности от наших и смежных начальников. А кому из них были нужны лишние хлопоты? Достаточно распространенная ситуация для эпохи "застоя" (потому и получился "застой").
Пожертвовать литературой, своими ненаписанными книгами, наступить, говоря словами Маяковского, "на горло собственной песне" я мог бы только в одном случае: если бы существовали реальные шансы внедрить мои главные изобретения, дать им жизнь. И в начале "перестройки" на какой-то момент показалось, что всё будет возможным. Но после явления "Памяти" стало ясно, что теперь уже не только шансов - никаких надежд на это не осталось.
А мне ведь уже исполнилось сорок лет, жизнь проходит. Значит, надо успеть хотя бы написать свое. Напечатают потом, не напечатают - дело второе. Главное, успеть написать!
Обратиться в Союз писателей? В него меня сейчас не примут. Несмотря на ряд рассказов, вышедших в коллективных сборниках, несмотря на публикацию в журнале "Нева", несмотря на первую как бы "персональную" книгу - подборку рассказов в сборнике "Причал". Для вступления в СП нужны были две напечатанные книги. Даже если, как обещали, зачтут подборку в сборнике "Причал" за первую книгу, то на вторую у меня пока даже материала нет. Ну, остались еще несколько неопубликованных рассказов. Но давно задуманный большой роман только начат, и урывками такую вещь не напишешь.
Правда, после выхода "Причала" я мог бы вступить в так называемый "комитет литераторов" при ленинградском отделении СП. Членство в этом "комитете" давало право нигде не работать, заниматься только литературой, но не приносило никаких доходов. Значит, пришлось бы крутиться вокруг влиятельных персон из правления СП, писать не то, что хочется, а то, что им понравится, и упрашивать помочь с публикацией, дабы получить гонорар. Настоящее рабство. Насмотрелся я на ребят, состоявших в "комитете", и их мытарства. Не хочу!
(Напомню: я говорю о ситуации 1987 года, когда все издательства были государственными, а Союз писателей всемогущ. Появления негосударственных, коммерческих издательств я тоже тогда не предвидел, как и того, что они в чем-то окажутся еще хуже советских. Хотя причины здесь не только в издателях-коммерсантах, но и в изменении читательской аудитории - уничтожении в ходе "либеральных реформ" класса научно-технической интеллигенции.)
А у меня же была семья, двое сыновей. В 1987 году старшему исполнилось 13 лет, младшему 8. Я не мог без стабильной зарплаты. Пусть хотя бы меньшей, чем у ведущего инженера оборонки, но гарантированной. Значит, я не мог уйти с "Краснознаменца" в никуда. Надо было найти работу, которая и кормила бы, и оставляла больше возможностей для писательства.
Выбор был невелик. Самый очевидный: пойти проторенной многими дорогой - в котельную. Там сменная работа (сутки через трое или двенадцать часов днем, сутки свободен, потом двенадцать часов в ночь и двое суток свободен). Вопрос для меня вначале заключался в том, где сколько платят. Но тут же выяснилось, что существует еще более серьезная проблема - у меня не было специального образования.
Мой диплом инженера в данном случае никакого значения не имел. Конечно, в Технологическом институте я изучал курс теплоэнергетики, устройство и работу котельных представлял. Но нужен-то был конкретный диплом оператора (попросту - кочегара). Его можно было получить, только пройдя обучение в профессионально-техническом училище, ПТУ. Без него в котельную меня могли взять лишь химиком-лаборантом, делать пробы котельной воды. А это ежедневная работа и маленькая зарплата, всего 90 - 100 рублей. На такие должности шли молодые девчонки или пожилые пенсионеры.
Выручил мой друг, поэт и бард, который сам тогда работал в котельных:
- Нашел я для тебя место, необразованный ты наш! На фабрике имени Луначарского в котельной операторов не хватает. Возьмут без диплома, сразу поставят в смену и одновременно за счет фабрики пошлют учиться в вечернее ПТУ.
- Что за фабрика такая? Никогда про нее не слышал.
- Ну как же! Музыкальные инструменты выпускает, струнные. В основном - гитары, у меня самого гитара оттуда, но и еще всякое, даже арфы. Запиши телефон их начальника энергоцеха.
Записал, позвонил, подъехал.
Начальник энергоцеха Сергей Петрович, молодой мужик, моложе меня, встретил радушно и с явным любопытством. Поинтересовался, где я сейчас работаю. Выслушав ответ, подумал и спросил:
- Вам, наверное, больше свободного времени нужно? Случайно, не кооперацией хотите заниматься?
- Хорошо, мы вас возьмем. У нас график - сутки через трое. Поставим для начала в пару с опытным оператором. И пошлем учиться в вечернее ПТУ, 150 рублей за вашу учебу им заплатим. Через полгода получите там диплом и на паровые котельные, и на водогрейные. Только у меня одно условие.
- Какое?
Сергей Петрович замялся:
- Ну, понимаете... У нас котельная паровая и старая.
- Угольная? - насторожился я.
- Нет, газовая, газовая. Уголек лопатой кидать не придется. Просто всё уже старенькое, сбои иногда случаются. В городских водогрейных котельных, конечно, легче. Там, бывает, и творческая интеллигенция работает. Я слышал, есть даже музыкальные котельные, поэтические. А наш контингент... Нет, ребята неплохие, но - алкаш на алкаше. Поэтому условие: после получения диплома вы сразу в другую котельную не уйдете, проработаете у нас еще хотя бы год. За свое обучение.
- Понятно. А сколько я буду получать?
- Рублей сто восемьдесят.
На "Краснознаменце" я тогда получал на сотню больше. И хотя уже знал, что для газовой котельной сто восемьдесят рублей - неплохая зарплата, вынужден был сказать:
- Надо с женой посоветоваться.
- Давайте, советуйтесь. Только не тяните, нам люди нужны.
Поговорил с Лидой. Она любила (царство ей небесное!) поворчать на меня из-за всяких пустяков. Но в главном проявляла понимание:
- Раз тебе так надо - иди, выдержим!
Ни я, ни Лида тогда, конечно, не знали, что в будущем, совсем близком, наша семья будет выживать именно благодаря моей работе в котельных. Там в самые лихие годы всё же как-то платили. А в 1987-м это был бросок из привычного для меня мира советских НИИ, лабораторий, кабинетов, заводских цехов, испытательных в полную неизвестность...
Примечание
О том, до какого маразма это всё доходило, свидетельствует следующий случай. В феврале 1988-го Герман Борисович Гоппе принес на очередное занятие литобъединения книгу об Отечественной войне 1812 года, недавно вышедшую к ее 175-летию. Вид у него был потрясенный. Наш учитель - выдающийся знаток истории Петербурга и российской истории вообще. Удивить его нелегко. Но тогда он просто слов не находил:
- Стал читать эту книгу, а в ней Кутузова нет! Ни словечка о нем! И большую часть знаменитых генералов тоже, как корова языком слизнула. Нету их!.. Что же получается? Что русская армия воевала сама собой? Без главнокомандующего, без значительной части генералитета?! Ну - абсурд!!!
Мы напряженно слушали.
- Поспрашивал у знакомых, - продолжал Герман Борисович, - они мне объяснили. Оказывается, книга эта написана национал-патриотическими авторами и выпущена национал-патриотическим издательством. А Кутузова и его лучших генералов из истории вычеркнули, потому что они, видите ли, в масонских ложах состояли. Масоны! Враги России!.. Хоть бы вспомнили, что Лев Толстой о русском масонстве писал, вспомнили, как в "Войне и мире" Пьер Безухов в масоны вступает. Ну, была такая игра у взрослых людей. Считалось, служит нравственному совершенству... А эти дебилы знают, что масонами были и Новиков Николай, великий русский просветитель, и Карамзин, и Грибоедов, и даже Александр Пушкин?! Или мы их всех тоже скоро лишимся?!
Он помолчал и продолжил:
- Сумасшедших у нас всегда хватало, но никогда еще не было у них такой организации, - он приподнял над столом книгу в твердом переплете, как бы взвешивая ее, - и таких возможностей! - Потом бросил книгу на стол и угрюмо добавил: - Во всяком случае, давно!
Мы поняли, что он имеет в виду, сын комбрига-танкостроителя Бориса Гоппе, расстрелянного в 1939 году за немецкую фамилию, доставшуюся от предков, немцев-ремесленников, переселившихся в Россию в XVIII веке. Он, ушедший на фронт в 17 лет, жестоко искалеченный в бою, потерявший глаз, и всё равно натерпевшийся за ту же фамилию в период послевоенной сталинской "борьбы с космополитизмом".
Никто не задал ни единого вопроса и вообще не сказал ни слова.