Уже много лет я занимаюсь изучением истории Важского края. Не раз писал на страницах прессы о событиях, происходивших на этой древней земле, в том числе об известном Шенкурском восстании и его руководителе Максиме Ракитине. И я не раз радовался своим новым находкам. Недавно я обнаружил приказ генерала Е. Миллера от 26 августа 1919 года о награждении Ракитина. Вот выдержка из этого документа "Наградить орденом св. Великомученика и Победоносца Георгия прапорщика Максима Николаевича Ракитина за то, что с 28 марта 1919 года в течение двух месяцев с 4 крестьянами, находясь в тылу вражеских войск, собирал сведения о расположении сил противника и эти важные сведения во время поставлял своему начальству сам, в дальнейшем оставаясь в тылу и постоянно подвергаясь чрезвычайной опасности, организовал местные силы для борьбы с большевиками".
Все эти годы я искал более значимый документ - фотоснимок Ракитина. Подключение к этим поискам музейных и архивных работников, даже поездка в Верхопаденьгу - родину Максима Николаевича - не дали результатов. Удача настигла меня совершенно неожиданно. Один из читателей моих книг Николай Фокин сообщил по телефону о том, что у него есть фотография второго выпуска Архангельской учительской семинарии.
...Удивительный снимок большого формата (30х50 см) выполнен 28 мая 1912 года. Фамилии всех 32 студентов и педагогов подписаны внизу снимка типографским способом. Николай Зосимович оказался внучатым племянником Якова Фокина, сокурсника Максима Ракитина. Активный участник установления советской власти в Холмогорском уезде, заведующий отделом просвещения исполкома Фокин был расстрелян белогвардейцами в 1919 году. А в одном ряду с ним (второй слева) стоит - 19-летний выпускник семинарии Максим Ракитин, которого постигла иная судьба...
В связи со своими поисками уместно напомнить читателям о некоторых фактах минувшего, связанных с краткой жизнью Максима Ракитина...
* * *
Жарким летом 1918 г. в Шенкурске произошло событие, получившее всероссийский резонанс. Молодые крестьяне, в основном бывшие солдаты и офицеры, срочно стянутые в уездный центр, отказались идти в Красную Армию, арестовали комиссаров губисполкома М. Новова, П. Олунина, А. Вялова, председателя уездного исполкома Георгия Иванова. Четыре дня они вели осаду каменного здания, в котором укрылись работники Шенкурского исполкома, военкомата и группа красноармейцев. Вскоре после ареста вышедших из осажденного здания советских активистов восставшие захватили на складе военкомата 2 пулемета, 73 винтовки, 84 револьвера, много патронов и разошлись по домам.
История этого выступления Шенкурских крестьян не раз освещалась в исторической литературе. В свое время Иван, Боговой издал небольшую брошюру "Шенкурское восстание", которая на долгие годы была упрятана в спецхран. Будучи участником противостояния крестьян с властями, Боговой описал это событие крайне односторонне, замалчивая часть фактов. А позднее возможности раскрытия темы оказались еще более суженными.
Сейчас приоткрывшие свои тайны архивы позволяют сказать о самом событии и его активных участниках значительно больше, чем было известно ранее. Воглаве восстания мобилизованных стоял 25-летний сельский учитель из деревни Лосевской Верхопаденьгской волости Максим Николаевич Ракитин.
Арест. 13 ноября 1919 года Шенкурская газета "На борьбу" поместила короткую информацию с выразительным эмоциональным заголовком: "Попался, голубчик!" Языком военного времени она поведала своим читателям: "В Н-ской волости захвачен Максим Ракитин с четырьмя сотрудниками. М. Ракитин хорошо известен Шенкурскому уезду. Это бывший комендант города и уезда, организатор восстания мобилизованных летом 1918 года".
Теперь, спустя десятки лет, об этом можно рассказать подробнее. Случилось это не в Н-ской, а в Шахановской волости.
Их было пятеро. Уставшие от изнурительного перехода по бездорожью, от ночевок в лесных избушках путники расположились на ночлег в просторной крестьянской избе. В углу, слева от входа, стояли пять винтовок, на лавке были разложены гранаты, тут же в куче лежали армейские рюкзаки.
На исходе ночи, около пяти часов утра, в избу тайком вошли двое вооруженных людей, затем еще двое, несколько человек остались на улице.
- Ваши документы, товарищи, - произнес привычную фразу сотрудник особогоотдела б-й армии Панкрат Курочкин.
- Документы следуют со старшим, - раздалось в ответ.
- А мы идем от белых, и у нас их нет, - дополнил явно не в лад первому молодой паренек.
После короткого опроса все пятеро были задержаны. Это произошло 8 ноября 1919 г. В руках красноармейцев оказались житель села Черевково, в прошлом военный моряк Александр Скрипов, крестьянин деревни Сидоровской Верхосуландской волости Марк Малахов, 17-летний юноша из Власьевской волости Дмитрий Рудный, 23-летний Савватий Копылов из Великониколаевской волости и Максим Ракитин.
Уже в 8 утра в Шенкурск ушла срочная телеграмма. "При получении сего, - гласил ее текст, - немедленно вышлите отряд для конвоя... Здесь задержана белогвардейская разведка, в числе задержанных Ракитин..." 17 вооруженных людей отправились в Шахановку для выполнения этой миссии.
Малозаметное, на первый взгляд, событие в далекой Шахановке имело широкий отклик. Депеши о нем ушли в Вологду, во ВЦИК и ЦК РКПб). Сообщение о задержании знаменитого Максима Ракитина появилось также в центральной прессе.
Тревоги и решения властей. Максим Ракитин был в то время заметной фигурой. Губернским и уездным властям, располагавшимся в Шенкурске, он представлялся наиболее влиятельным контрреволюционным деятелем. Ракитина хорошо знали не только в уезде, но и вовсей губернии, в стане белогвардейских войск, где он командовал Шенкурским отдельным батальоном.
Зачем же этот человек появился в далеком советском тылу? Этот вопрос не давал покоя военным и гражданским властям. Тем и другим хотелось как можно быстрее начать следствие.
Но на пути к нему неожиданно встали острые межведомственные страсти. Губернская чрезвычайная комиссия взяла дело в свои руки. Это вызвало гневный протест особистов 6-й армии. В своих донесениях в Вологду в Особый отдел они докладывали, что губчека "хочет загребать жар чужими руками", что она "хочет, должно быть, славы, а не работы", и просили срочно разрешить спор. После горячей перепалки стороны, в конце концов, пошли на мировую. Особый отдел сообщил в Шенкурск: "Приносим пролетарскую благодарность за проявленную вами энергию по поимке злейшего врага Архангельской губернии. Ввиду того, что вынесение приговора над Ракитиным имеет огромное значение, совместное ведение следствия... безусловно, согласен. Воробьев".
"Мир" был достигнут, но на короткий срок. В спор вмешались высокие властные структуры. Руководители губернии получили жесткое предписание за подписью командующего 6-й армией А. Самойло и членов Военного Совета К. Ветошкина и А. Орехова. "РВС Шестой армии, - говорилось в нем, - категорически приказывает вам немедленно препроводить в Вологду... под строгим конвоем белогвардейца Ракитина..."
Но местные власти не сдавались. Сразу же после получения телеграммы от Самойло состоялось объединенное заседание Архангельского губернского и Шенкурского уездного комитетов РКП(б). Кого только не было среди 12 человек, обсуждавших один вопрос "О Максиме Ракитине"! Среди них члены губкома С. Попов, Я. Тимме, А. Цыкарев, И. Булатов, работники уездного исполкома С. Болотов, Ф. Гашев, Прищемихин, Балакирев, сотрудники губчека воглаве с Линдеманом и другие.
Собравшиеся единогласно решили Ракитина в Вологду не отправлять, "...а оставить в Шенкурске до окончания его дела". В решении заседания отмечено, что "расследование его дела связано тесно с целым рядом других дел и лиц, находящихся на территории Шенкурского уезда, так что расследование вести органам, находящимся на другой территории, на громадном расстоянии от нынешнего местопребывания Ракитина - теряет всякую целесообразность".
Обосновывая свой подход к расследованию, заседание отметило также, что отправка Ракитина в Вологду связана с большим риском, возможностью его побега. Оставление Ракитина в Шенкурске обосновывалось и тем, что, мол, настроение части населения уезда такое, что требуют расследования здесь, на месте "работы" Максима Ракитина".
Это решение не повлияло на исход дела: возмутитель спокойствия 4 декабря был доставлен в Вологду. Но первые встречи задержанных белогвардейцев со следователями состоялись в Шенкурске.
Первые допросы. Ракитин не запирался. Он давал следователям четкие ответы на все вопросы. Вся биография ещё совсем молодого человека уложилась в несколько кратких ответов. Родился 28 апреля 1893 года. В 1912 году окончил архангельскую учительскую семинарию. До призыва в армию учительствовал в Воскресенском и Верхосуландском училищах Шенкурского уезда, а после возвращения с военной службы вновь возвратился к учительскому труду.
В политических партиях не состоял, убеждения "социал-демократического, тяготел больше к левым".
Ракитин не скрывал того, что он в июле 1918 года принимал активное участие в восстании мобилизованных крестьян Шенкурского уезда и был избран руководителем комитета. После окончания восстания Ракитин приезжал в родную деревню, в некоторые волости уезда. А после падения советской власти сразу же появился в уездном центре.
"Заведующий военным отделом Верховного Управления Северной области С. Маслов, - показал Максим Николаевич, - назначил меня комендантом уезда, несмотря на мое нежелание". В этой должности Ракитин формально значился и во время нахождения в белогвардейском стане.
Столь же откровенно Ракитин рассказал об отступлении из Шенкурска 24 января 1919 г., о сформировании им по личному приказу генерала Миллера добровольческого отряда из военнопленных Северодвинского фронта.
Максим Николаевич признался в том, что в начале апреля 1919 г. он с разведывательными целями посетил свою родину, а также Благовещенскую волость, побывал в Верхней и Нижней Суланде. "В течение двух месяцев, - заявил он - я пытался выявить настроение крестьян и пришел к выводу о необходимости борьбы с Советской властью".
Отмечу, что за проведение этой операции приказом генерала Е. Миллера от 26 августа 1919 года Ракитин был награждён "орденом св. Великомученика и Победоносца Георгия". В приказе говорилось о том, что прапорщик Максим Николаевич Ракитин награждается за то, что с 28 марта 1919 года в течение двух месяцев с 4 крестьянами, находясь в тылу вражеских войск, собирал сведения о расположении сил противника и эти важные сведения во время поставлял своему начальству сам, в дальнейшем оставаясь в тылу и постоянно подвергаясь чрезвычайной опасности, организовал местные силы для борьбы с большевиками".
...Ответы Ракитина не удовлетворили следователя, т.к. тот отвечал очень скупо, по сути дела, говорил о том, что уже было известно советским властям.
На главный вопрос о целях своей разведки Ракитин давать показания наотрез отказался, считая "пока нецелесообразным".
Между тем сподвижники Максима Николаевича оказались более словоохотливыми. Особенно детальным был рассказ Александра Скрипова.
"Накануне отправки в разведку, - заявил он, - я присутствовал на встрече Ракитина с командующим Северодвинским фронтом генералом Даниловым и начальником штаба полковником Гробовским". Последние поставили задачу "устроить в советском тылу подобие мамонтовщины", т.е. попытаться поднять на борьбу с советской властью недовольных крестьян, в особенности дезертиров Красной Армии.
Генерал Данилов заверил Ракитина в том, что вскоре после начала разведки белое командование начнет наступление войск по железной дороге и на Двине. Более того, белые войска будут двинуты на штурм Шенкурска.
Следователям становилось ясно, что ракитинская разведка шла в советский тыл с серьезными намерениями. О широте замысла свидетельствовало наличие у Ракитина большого количества карт. Вслед за Максимом в разведку собирался его брат Петр, записку которого об этом его намерении обнаружили во время обыска Максима.
У ракитинцев было отобрано солидное вооружение: пять винтовок, один кольт, 11 гранат, 380 патронов.
После ареста Ракитин вел себя активно: по пути в Шенкурск из Шахановки он совершил "криминальный" проступок. Во время ночевки арестованных и конвоя в деревне Рогово, в 17 верстах от Шенкурска, он ночью пытался совершить побег. Во время оправки Ракитин бросился бежать вдоль деревни. Раздались выстрелы, беглец получил легкие ранения в ногу и в голову.
Острота ситуации обострялась близостью фронта, где шли непрерывные вооруженные стычки.
Семья, родина. Пытаясь понять причины поведения Ракитина, его антисоветской деятельности, я стремился найти документы о его семье, учебе и работе.
Материалы первой Всероссийской переписи 1897 г. поведали о том, что в то время семья 37-летнего сельского писаря Николая Федотовича Ракитина состояла из его 63-летнего отца Федота Максимовича, 40-летней жены Матрены Петровны и пятерых сыновей: Александра -18 , Ильи - 9, Петра - 6, Максима - 3 лет и семимесячного Федора.
Семья Ракитиных имела по деревенским меркам той поры основательный достаток. Глава ее длительное время исполнял обязанности волостного писаря. Он получал приличное денежное вознаграждение.
Опись имущества семейства Ракитиных, составленная в период репрессивных действий органов советской власти против нее в конце 1918 г., включала два дома, гумно, баню, амбар, 2 коровы, 2 нетели, 5 овец, телеги, сани, домашние вещи 128 наименований, в числе которых два ящика книг - свидетельство грамотности семьи.
После февральских и октябрьских событий 1917 г. все члены семьи активно участвовали в общественной жизни деревни. Николай Ракитин, несмотря на свои 65 лет, избирался секретарем волостного Совета и членом земельного комитета. Петр входил в состав исполкома волостного совета. Все братья, включая младшего Федора, были непременными участниками деревенских и волостных собраний крестьян. Максим избирался от волости делегатом трех уездных съездов Советов. А летом 1918 г. участвовал в работе 2-го губернского съезда Советов.
Скупые архивные сведения позволяют сделать вывод о том, что до лета 1918 г. семья Ракитиных не имела никаких антисоветских позиций. Уверен в том, что рядовой сельский учитель, каким былМаксим Ракитин, не мог превратиться в контрреволюционера-корниловца, как его стали именовать с лета 1918 г.
Отречение. Создается впечатление, что в первый период после заключения в тюрьму Ракитин не понимал всей сложности своего положения: Но спустя короткое время, узнав о показаниях своих товарищей, он понял масштаб нависшей над ним опасности.
А следователи, вооруженные свидетельствами остальных членов группы, усиливали нажим на Максима. Они понимали, что в обстановке начавшегося разложения белой армии огромное значение имело бы публичное раскаяние бывшего командира белого отряда, призыв его к своим соратникам, находившимся по ту сторону фронта, переходить на сторону Красной Армии.
Максим Николаевич сразу же получил от представителей губчека заверения в том, что в случае "публичного отречения от своих взглядов" ему будет даровано право на жизнь и полное освобождение из-под стражи после взятия Красной. Армией Архангельска.
Ракитин согласился с этими условиями. В отличие от первого, протокол второго допроса поражает своей откровенностью, подробностями обо всех лицах, которые интересовали чекистов.
Ракитин отметил, что первоначально предполагалось направить в разведку сорок человек, но в последний момент командование ограничилось пятеркой. "Цель разведки была та же, что и первая, -заявил Ракитин, - обследование положения и в зависимости от него завязывание связи с дезертирами на предмет перехода к нам, т. е. к белым. Район, который я намеревался охватить, следующий: Борок - Тойма - Кодемское - Бестужевское - Вельск - Верховажье - Коноша..."
Раздумья Максима Ракитина над своей судьбой, давление следователей возымели действие. 29 ноября, т.е. спустя три недели после задержания, газета "На борьбу", которая издавалась в Шенкурске, опубликовала пространное письмо Ракитина в редакцию.
"Довожу до всеобщего сведения, - говорилось в нем, - о том, что с этого момента отказываюсь вести, какую бы то ни было борьбу с советской властью как единственной властью, являющейся защитницей интересов трудящихся, того класса, к какому принадлежу и я по своему положению. Мое прежнее положение в белогвардейском стане, считаю роковой и горькой ошибкой, в которой теперь искренне раскаиваюсь.
Вместе с этим выражаю полную уверенность, что все мои сторонники и единомышленники, оставшиеся до сих пор в белогвардейском лагере, последуют моему примеру, пока не поздно, сознают преступность своего поведения и займут свое место в рядах борцов за народную власть, несущую мир и свободу всем угнетенным и неизбежность гибели царству капитала. М. Ракитин".
Руководитель шенкурских коммунистов Иван Булатов снабдил письмо Ракитина ироническим комментарием. В нем говорилось:
"Письмо позволяет думать, что доля искренности у Ракитина Максима безусловно осталась" и что "белый цвет вчерашних врагов сегодня принимает алую окраску. Чем скорей эти грешники раскаются, тем лучше для них. Лучше поздно, чем никогда".
Нам никогда не удастся узнать о том, насколько был искренним в своем письме Максим Николаевич. Являлся ли этот любопытный документ вынужденной капитуляцией перед жестокими обстоятельствами? Отражало ли оно действительное признание ошибочности своих действий? Или же в нем преобладал личностный фактор, желание любой ценой сохранить свою жизнь?
Трудно дать сейчас какой-то однозначный ответ. Можно лишь высказать гипотезу о том, что Максим Ракитин, будучи, безусловно, честным и искренним человеком, оказался втянутым в водоворот событий в известной мере стихийно. Выдвижение его на пост председателя комитета мобилизованных, т.е. фактического руководителя Шенкурского восстания, было, на мой взгляд, обусловлено определенной известностью Ракитина. Его хорошо знали молодые люди Воскресенской и Благовещенской волостей, Верхосуланды, где он учительствовал, своей родной многолюдной Верхопаденьги. Поскольку Ракитин был участником нескольких уездных съездов Советов, его хорошо знали и активисты других волостей. И мог ли учитель, офицер - человек чести, не взять на себя тяжкий груз ответственности быть руководителем восставших?
А после ликвидации восстания у Максима Ракитина, как и его друзей, не оставалось выбора: он следовал по пути, на котором оказался благодаря стечению обстоятельств. К тому же в это время появились новые причины, подогревшие антисоветские настроения, в общем-то, еще очень молодого, горячего человека. Пытаясь объяснить свое поведение в тот переломный момент, Ракитин говорил следователю о том, что на путь борьбы с советской властью его толкали "многие неурядицы", несправедливость по отношению к крестьянам, расстрел старшего брата Александра лишь за то, что тот был родственником руководителя восстания, и других земляков. Он верил в то, что "социализма можно достичь эволюционным путем".
Вести с родины. Почти семь месяцев томился Максим Николаевич в Шенкурской, а затем в Вологодской тюрьмах. В Вологде его свалила тяжелая болезнь - тиф-сыпняк. Это, видимо, несколько продлило ему жизнь.
Горечь тюремной жизни, мучительные душевные переживания, нелегкие размышления скрасили несколько коротких писем от родных и близких людей арестанта.
В "Деле Максима Ракитина" сохранилось шесть писем с одинаковым адресом: "Город Вологда, Архангельская улица, бывшая каторжная тюрьма. Заключенному Максиму Николаевичу Ракитину". На каждом штамп "Проверено военным следователем Революционного трибунала при РВС 6-й армии".
Четыре письма написаны отцом Николаем Федотовичем.
Нетрудно представить себе, какие чувства испытывали родители, оставшиеся на склоне лет вдвоем в своем ограбленном советской властью, ещё недавно многолюдном, а теперь осиротевшем доме. К весне 1920 г., когда старики сочиняли свои письма, старший их сын Александр был уже полтора года тому назад расстрелян невдалеке от своей родины. Совершенно неведома им была судьба двух других сыновей - Петра и Ильи. По злой иронии судьбы в то время младшие сыновья Максим и Федор томились вместе в Вологодской тюрьме. Поэтому родительские письма адресовались обоим: Максиму и Федору. В немудреных словах стариковских посланий отразилась вся глубина родительских страданий. Вот выдержки из некоторых писем:
"21 апреля. Христос Воскрес! Любезные дети Максим и Федор Николаевичи! Привет вам от родителей отца и матери и родительское благословение. Все родные и знакомые кланяются вам.
Уведомляем вас, что мы живем, все живы и здоровы. От Ильи и Петра нет ничего. А мы что? Ведь дома живем, хоть и небогато да дома. Только вот лошади нет, так плохо. А лошадь каждый день нужна. Ну что будешь делать? Только об вас беспокоимся: как вы живете, ведь, поди, и хлеба дают мало. Но что делать, потерпите.
Мы бы и рады помочь, да не можем. Хлебца, сухариков мы и послали бы, да никак невозможно. Писать больше нечего. До свидания. Пишите письма, если возможно, почаще. Дай бог вам здоровья и терпения".
Почти точно такими же были по содержанию и остальные письма.
В них боль за сыновей, желание здоровья. Не могу удержаться, чтобы не привести еще одну выдержку.
"...Письмо твое, Федор Николаевич, мы получили в субботу, в канун Пасхи. Как были рады получить от вас весточку. Скорбим и жалеем вас, но что будешь делать судьба такая сыграна... Пишите чаще. Мы тоже будем писать каждую почту. Может, бог даст, увидимся. До свидания, дорогие наши дети".
А вот еще деталь, примета того жестокого голодного времени: "...Посылаем две маленькие посылочки сухариков... Скоро еще пришлем немного. Извините, посылаем только одних сухариков. Масла нет. Колобов или калачиков печь не на чем. Потому что корова одна. Купить масла негде".
Среди шести писем есть одно, отравитель которого неизвестен. В конце письма лишь краткая подпись "Твоя Н.". Оно написано, судя по содержанию, девушкой, жившей с Максимом в одной деревне. Молодых людей связывали чувства взаимной привязанности и надежды на будущее.
"Дорогой Макся! Поздравляю тебя с праздником Пасхи и желаю тебе всего хорошего. Наконец-то получила от тебя письмо. Ты не можешь себе представить, как я ему была рада. Теперь только, увидав этот знакомый почерк, я убедилась, что ты жив и здоров. Мое самочувствие сразу изменилось, конечно, в лучшую сторону. А то часто нападала хандра, и все потому, что не знала о тебе ничего определенного, хотя и часто справлялась у твоих домашних. Живу в общем хорошо, занимаюсь по силам. Сегодня отпустила ребят на Пасху и перекочевала в Шенкурск на две недели.
Прошу тебя, Макся, если найдешь возможным, то давай мне знать о себе почаще, а тем более, если произойдет малейшее изменение в твоей жизни. Пока. Всего наилучшего. Твоя Н.".
Это крошечное письмо, подшитое в "деле" вместе с конвертом, волнует и сейчас. В нем ушедшая в небытие великая тайна отношений двух любящих друг друга молодых людей.
Не дал бог супругам Ракитиным счастья увидеть своих сыновей. В те дни, когда они сочиняли письма младшим, в Архангельске от пуль чекистов погиб старший из них Петр. Только на краткий миг завернул в родную Верхопаденьгу летом 1920 г. оборванный и обросший Илья, сбежавший из архангельского концентрационного лагеря и чудом добравшийся пешком до родителей. А потом таким же образом, крадучись, он пешком ушел лесами к границе с Финляндией и навсегда скрылся на чужбине.
Близился последний час трагедии их любимого Максима.
Финал. Максим Ракитин дождался освобождения Архангельска. Он, видимо, был уверен в том, что чекисты сдержат свое слово - в обмен на публичное раскаяние сохранят ему жизнь. Ожидание перемены в судьбе отразили его краткие дневниковые заметки.
Запись от 9 декабря, Т.е. через пять дней после прибытия в Вологду: "Мне дали карандаш и бумагу. Теперь я могу беседовать с собой сколько угодно.
Сегодня пошел второй месяц как меня арестовали. Истекшие месяцы - это начало нового этапа в моей жизни. Это месяцы обновления, воскресения к новой жизни, трепет которой я отчетливо слышу... "
На следующий день Максим продолжал: "удивительное дело! Кажется никогда в жизни я не чувствовал себя так хорошо, так легко, как сегодня. И это потому, что, наконец, отчетливо ясно понял и осознал колоссальную ошибку, которую сделал полтора года назад и которой не сознавал до тех пор, пока не грянул гром.
И, что еще важнее, так это то, что чем дальше, тем определеннее намечаются способы исправления ошибок прошлого. Только были бы предоставлены возможности к этому! Сегодня в беседе с бывшим у меня членом особого отдела я написал первые приблизительные шаги моей работы. Но прежде чем приступить к выполнению их, мне кажется в интересах дела необходимо выяснить предварительно некоторые вопросы, чтобы я мог действовать не на ощупь, а наверняка и решительно. Вопросы эти следующие... "
Тщательно продуманные вопросы написаны не в дневнике, а на отдельном листке более старательным почерком. Вот некоторые из них: "Сохраняют ли свою силу гарантии, данные мне еще Архангельской губчека в результате моего публичного отречения от своих прежних взглядов: 1) Право на жизнь и 2) Право на полное освобождение после взятия красными войсками Архангельска?
Гарантируется ли неприкосновенность и свобода всем, в результате моей работы добровольно перешедшим на эту сторону?
...После того, как мною будут сделаны первые намеченные шаги, будет ли ослаблен режим моего заточения? Перевод меня, как активно выступающего на борьбу с врагами советской республики, на обычный красноармейский паек, предоставление права расходования личных денег, разрешение ежедневных прогулок, пользование книгами и т.п., т.к., по моему мнению, не в интересах дела истощать меня".
"На все эти вопросы, - заканчивал Максим свою дневниковую запись в тот день, - я хотел бы получить определенный ответ Особого отдела, как органа, за которым я закреплен".
Увы, Максим Николаевич не дождался вразумительного ответа. Святая простота! Особистов менее всего интересовала личная судьба арестанта. Им былинужны секреты белогвардейской разведки. С этой целью начальник следственной части Особого отдела 6-й армии некий Иванов сразу же после доставки Ракитина в Вологду трижды беседовал с ним. В архиве хранится отчет об этих встречах. В них особист зафиксировал то, что Ракитин "обходил молчанием, вернее, отделывался полным незнанием по всем вопросам, касающимся белогвардейской контрразведки... "
Во всех трех отчетах говорится о том, что Ракитин требовал гарантии лично для себя и для тех его товарищей, которые перейдут согласно его призывам на сторону советской власти. Иванов резюмировал однозначно: "гарантии ему уже были даны и что если он сочувствует советской власти, то не должен думать о том, что будут применять репрессии к тем, которые искренне раскаялись в своих прежних поступках" .
Примечателен общий вывод Иванова: из разговоров Ракитина, отметил он, "усматривается стремление выиграть время и оттянуть окончательное решение по его делу".
Армейские особисты, получив от Ракитина все, что сумели, передали подследственного снова в руки губернской чека. Казалось бы, последняя сдержит свое слово. Тем более Север был уже освобожден от интервентов и белогвардейцев. Однако не тут-то было. Началась жестокая месть советской власти по отношению к своим заблудшим сыновьям. В Архангельске и Вологде прокатилась волна расстрелов.
Судьба Максима Ракитина, несмотря на гарантии, была предопределена сразу же после того, как он попал в руки советских органов.
В архиве сохранился текст телеграммы Ивана Булатова (в ЦК РКП(б). Руководитель коммунистов Шенкурского уезда сообщил в столицу о том, что соединенное заседание губернского и уездного комитетов партии признали "совершенные Ракитиным преступления против Советской власти... достаточными для применения к нему высшей меры наказания - расстрела".
Столь же категоричным было заключение уполномоченного секретно-оперативного отдела Архангельской губчека некоего А. Блума. В этом полуграмотном документе Блум писал: "Ракитин при первом допросе цель своей разведки открыть отказался, считая это нецелесообразным. Находясь в заключении в тюрьме и боясь за свою шкуру, он стал давать показания..., но пытался ускользнуть от заслуженного наказания, дабы вновь продолжить наносить тот же непоправимый вред Советской Республике своей шпионской и провокационной деятельностью..."
Вывод Блума категоричен: "Гражданин Ракитин сознательный и злостный враг рабочему народу и может впредь вредить как таковой. А поэтому предлагаю высшую меру наказания по седьмой категории: расстрелять".
22 мая 1920 г. на заседании Архангельской губчека утвержден смертный приговор по делу Максима Николаевича Ракитина. Ему инкриминировались "сознательные активные контрреволюционные действия, шпионаж, принадлежность к партии правых эсеров, организация Шенкурского восстания, издание противосоветских приказов, участие в военных операциях против Советской власти во время чайковщины и миллеровщины".
Из "дела Ракитина" не видно, был ли на этом заседании обвиняемый. Нет сведений и о том, где оборвалась жизнь бывшего учителя. Известно лишь, что в ночь с 24 на 25 мая 1920 года приговор по делу М. Ракитина был приведен в исполнение. В это время в Архангельском лагере принудительных работ находились три брата Максима Николаевича: Илья, Петр и Федор. Все они были приговорены к 1-2 годам принудительных работ. 1 июня 1920 года Илье удалось бежать из лагеря. Это послужило предлогом для пересмотра дела Петра. В августе ему был вынесен смертный приговор, приведенный в исполнение 18 сентября.
Таким образом, к осени 1920 года семья Ракитиных была полностью разрушена. Первый удар по семье был нанесен еще осенью 1918 года, когда военными властями около села Ровдино был расстрелян Александр Николаевич, как брат руководителя контрреволюционного восстания. Затем погибли Максим и Петр. Илья после долгих мытарств оказался в Англии и закончил свою жизнь на чужбине. Младший сын Федор, тугоухий от рождения, отсидев год в лагере принудительных работ, прибыл домой. Былые "грехи" ему припомнили в 1937 году: "тройка" приговорила 44-летнего инвалида к заключению в лагерь на 10 лет. След его канул в небытие.
* * *
Короткую жизнь прожил Максим Ракитин - всего 27 лет. По меркам наших дней это был совсем молодой человек, но в условиях революционных потрясений люди такого возраста творили историю, находились в центре событий. Не случайно Ракитин был ровесником своих земляков: председателя губисполкома Степана Попова, председателя lПенкурского уездисполкома Ивана Богового, руководителя коммунистов уезда Ивана Булатова и многих других, оказавшихся по другую сторону баррикад.
В наши дни мы более основательно, чем раньше, задумываемся над судьбой Максима Ракитина. Поведение его, как и тысяч его сверстников, отражало мучительный поиск истины и столь же мучительное определение линии своего поведения. Понятно, как труден был этот выбор, сколько людских трагедий разыгралось в то жестокое время.
С высоты минувших лет люди новых поколений способны более объективно понять причины метаний людей той поры, когда жил и действовал Максим Ракитин. ктами посмертной реабилитации Родина-мать покаялась перед своими, по сути дела, невинными сыновьями. Но жестокую казнь молодого и, безусловно, незаурядного человека, каким был Максим Ракитин, отменить, к сожалению, нельзя.
* * *
Почти 20 лет я искал фотоснимок Максима Ракитина. Подключение к этим поискам музейных и архивных работников, даже поездка в Верхопаденьгу - родину Максима Николаевича - не дали результатов. Удача настигла меня совершенно неожиданно. Один из читателей моих книг Николай Фокин сообщил по телефону о том, что у него есть фотография второго выпуска Архангельской учительской семинарии.
Удивительный снимок большого формата (30х50 см) выполнен 28 мая 1912 года. Фамилии всех 32 студентов и педагогов подписаны внизу снимка типографским способом. Николай Зосимович оказался внучатым племянником Якова Фокина, сокурсника Максима Ракитина. Активный участник установления советской власти в Холмогорском уезде Фокин (на снимке 4-й справа в последнем ряду) был расстрелян белогвардейцами в 1919 году. А в одном ряду с ним (второй слева) стоит - 19-летний выпускник семинарии Максим Ракитин, которого постигла иная судьба... Этот снимок был опубликован мной в архангельских газетах, а портрет М. Ракитина в моей книге "На изломе истории" (Архангельск. 2007 год)...
"Дело Максима Ракитина" ждало своего часа долго - более семидесяти лет. В июле 1992года прокурор Архангельской области А.В. Пушкин утвердил по нему такое заключение: "На Максима Николаевича Ракитина распространяются ст. 3, 5 Закона РСФСР от 18октября 1991года "О реабилитации жертв политических репрессий". В нем также отмечалось, что М.Н. Ракитин осужден "внесудебным органом сугубо по политическим мотивам и подвергнут уголовной репрессии как человек, выступавший против Советской власти в период гражданской войны ".
* * *
Архив Регионального управления федеральной службы безопасности по Архангельской области (Архив РУФСБРФ по Архангельской области).Следственное дело М. Ракитина. АСД. 1196. Л. 11.
Там же. Л. 13-14.
Государственный архив Архангельской области (ГААО). Ф.6. Оп. 19. Д. 162. Л.103-104.