Метель, метель неслась по улицам густая, суживая пространство между домами, и зимние веси небесные плотно придавливая к земле. Город пустел. Да и время - от последних суток самый край остался до встречи Нового года, все по домам варят и жарят, пекут, себя украшают, удивляясь натуральным запахам оттаявших в квартирах ёлочек.
Канонов шёл в кулинарию купить что-нибудь к празднику. Печенья, может быть, пирог. Смотрел, пробовал остановить впечатление от течения снеговых струй по тротуарам и сугробам, запечатлеть словами. Филолог по образованию, давно он для себя понял: все мы - художники, что живописцы, что скульпторы, композиторы, литераторы. Чем творить - без разницы, а зачем и что...
И, художник состоянием, всей натурой, он легко и естественно, не попадая в размышления о делах оккультных, медитациях разных, - да, незаметно себе самому умел переходить в дни чужие и продолжать жить за человека другого, что в настоящем времени, что в былом.
Такой-то такой-то... Имя? Да любое, без необходимости, где дела тиражированные, типовые, конвейерного варианта. А? Он думает сейчас... Если думает. Пусть, пусть думает сейчас... "Почти дожитый год получился отвратительным, все двадцать восемь лет вывернуты изнанкой."
"Мне тоже двадцать восемь."
"Канонов, не мешай. Ты художник? Слушать должен и думать. Почти дожитый год вышел идиотским, канализация, фекальный отстойник вместо лесного озера. Тайно, тайно даже и для себя, если начать искать причины последствий начала бытия почти от самого детства, от чистого... Можно взять приблизительно, чтобы тайно, тайно и от себя.
Ангел, называла мамочка, и только так. Ангел, грех невообразим. Ну?.. Мамочка вместе с отцом занималась наукой, что-то по физике, и вместе с детства внушали: жизнь людей честная и праздничная, оптимистично намазанная энтузиазмом,- крем на торте "Салют",- а труд украшает человека,- любой труд, работай и всё! - а труд любимый прямиком превращает в счастливца. Приблизительное продолжать? Тогда...
Ты. Давай употреблять "ты", форму второго лица? Мне будет рассказывать легче.
Ты родился ребёнком поздним, обострённо любимым. Ходил на занятия обязательно в музыкальную школу, с родителями высиживал концерты классической музыки в филармонии, тебя учили живописи, танцам бальным и культурному поведению в группе спецнабора при Доме учёных. Больше ты читал, чем смотрел телевизор, и читал по составленной другом родителей, писателем, программе, а школу закончил с золотом и легко учился в университете лучшем, - не ожидал, умерли от старости родители: мама, за ней отец.
Как-то незаметно женился, вроде само собой вышло, и родились дети, двое, и работал в лаборатории института, не в столице теперь, а куда отправлен был распределением, - изобрёл, работая, реагент, нужный, нужный промышленникам. Доцент, руководитель кафедры, пристал с соавторством, в очередь за прибылями пробовал вписаться и заместитель директора по науке. Соглашайся, нетерпеливо подталкивала жена, ты станешь кандидатом наук, зарплата резко прибавится. И ссоры: или наше благополучие семьи, или твоя идиотская гордость. В парткоме промышленников - ведь ты свято веришь в праведность коммунистов! - сказали: а чего суётесь к нам? Покупаем реагент за рубежом на валюту, нас устраивает. Откуда вы знаете, может у нас валюты много?
Кошмар... Тогда же и напечатала всесоюзная газета эти отбойные слова промышленников, и зарубежная фирма, читающая советскую прессу, сразу подняла цену. Ещё верилось, что при таком развороте тебя, выход знающего, немедленно отыщут, свет зелёный дадут, жена мудрить перестанет, как на сто сорок семь ежемесячных рублей добытчика кормить - одевать двоих детей и пробовать купить цветной телевизор, - не разыскали. Выясняться стало позже, ещё и не такие миллионы вылетали бесприбыльно в семидесятые годы очередного "верного" пути, еще и не такого ранга коммунистам плевать было на родное государство привычно.
Тогда ты как-то незаметно остался один и без квартиры, незаметно, при потрясениях тех."
"Погоди, какой-то, мне нужно купить..." Канонов почти физически ощущал спутника, объёмно его воображал.
- Очередь чего задерживаешь? - Подтолкнула сзади здоровенная, злая, с двумя сумками и полиэтиленовым большим пакетом. - До восьми кулинария сегодня, давай-давай!
- С наступающим праздником, - обернулся к ней. - Хорошего вам здоровья в Новом году и поменьше нервных забот.
- Да что, очереди, куда ни ткнись, - посожалела женщина себе и всем.
Канонов вышел на тротуар и разглядывал, как высокостенный канал улицы толсто накрывает сизая тревожная туча, рассыпающаяся снегом сюда, вниз. Метелило. Тревогой, любопытством тянуло за собой движенье бедах вихрей. Глаза глазами, - через душу пролетали полосы снега.
"Ты" придавливало плотно, словно и вправду именно он, Денис Канонов, в детстве обучался танцам и вежливости в спецсекции при Доме учёных.
"Ты остался без никого и без квартиры. Вариация затейливая... Снимал комнату, в коммуналке. С дурацкими представлениями о жизни реальной ради получения квартиры согласился на фиктивный брак с одной, вдруг отыскавшейся. Ты обращался с ней дистанционно, на "вы", обсуждая возможности обмена её однокомнатной на двухкомнатную сразу с разделением на две однокомнатные, и виделся только для обговоров попадающихся вариантов. Как-то она объявила себя беременной, суд наградил ещё одним процентным оброком в её пользу. За что? Ничего никому не доказал, юристы прочно повисли на стороне матери, и с отвращением даже к Закону ты, имеющий полупустой чемодан личного имущества, стал выплачивать деньги ещё одному ребёнку, неизвестно чьему.
Вся эта концовка бывшей полузрячей жизни пришлась на почти дожитый прошлогодний декабрь, всё в точке собралось. И ты вздыбился. Почему твоё научное открытие при всей дураку ясной нужности стране осталось в папке? Почему у тебя нет квартиры, красивой одежды, автомобиля, замечательной радиоаппаратуры, мебели, поездок на отдых за границу? И телефона? И сауны по четвергам? Почему, вроде не дурак, в дураках подзадержался?
На самом дешёвом микрокалькуляторе просчитал различные модели благополучия. Продумал подробности. Тогда, в наступающем Новом году, осталось круто идти вверх в борьбе за новую жизненную программу, собственную, разумную по всем своим началам.
Парень закачал головой вперёд и назад, улыбаясь и ласковыми глазами приветствуя. Протянул руку. Коричневатые волосы, надо лбом раскинутые надвое, завивающиеся над плечами, распахнутая рубашка, голые ключицы, безразличные к метели. Черные брёвна стены дома прошлого века выделяли каждую снежинку.
- Не простынешь?
- А красиво. Гляжу, написать бы этюд.
Пролетая, на фоне чёрных брёвен всякая снежинка становилась светящейся, ясной изнутри.
- Лёша, где летом пропадал?
- В деревнях.
- На этюдах?
- Сено косил. Там одной знакомой старушке скосил, да старух одиноких много.
- Платили? Прирабатывал?
- А-а. Они придут, вот так смотрят, - поглядел в глаза, - и молчат. Спрошу, где косить, и иду. Придут, вот так смотрят, - как в сердце посмотрел через глаза, - и молчат.
-Так хотя кормили тебя?
- С голода на деревне не погибнешь. Ночевать когда надо, попрошусь к любой на сеновал, сплю. Вообще-то пять-шесть этюдов сделал. Старух с натуры, наших, российских.
- С наступающим, Лёша.
- И тебе жить год не в напраслину.
По деревянному расчищенному тротуарчику Канонов пошёл в старинную часть города. Кричали вороны в метели. Темнело. Сзади не торопился воображаемый такой-то.
"Ночь, та новогодняя ночь. Ожидалась сказочность, преображение всего вокруг и себя, волшебство,- мы же в России живём! Вспоминались красные и синие ёлочные шары детства, подарки, принесённые Дедом Морозом, когда ты спал, как говорили папа и мама. Ангелу, Ангелочку нашему безобиднейшему...
Ожидалась вечная будущая сказка, тогда, в детстве доверчивом, - ожидалась сказка и при согревающей обдуманностью, вариантно просчитанной на микрокалькуляторе жизненной программе. С тебя хватит глупостей молодого учёного с окладом сторожа, с мерзавцами-прилипалами, нищим бытом после дурацкого обмана и той, прежде, бестолковой женитьбы, вроде бы случайной, с детьми, появляющимися тоже не запланировано, без желания того, чтобы они были. Теперь - быстро к благам ощутимым и посмотреть оттуда с высоты, стоит ли ум свой, способности тратить за бесценок? На пользу стране, в тебе не нуждающейся?" .
Канонов остановился возле ёлки, наряженной во дворе ледяными фигурками рыб и зверушек. Никого рядом. Темно и грустновато, ведь весь год заканчивается... И пусть счастье встретят все знакомые, друзья в других городах, с кем бы сейчас...
- Ты кто? - Подошли две женщины, пожилые и подгулявшие. - Шапка татарская, что ли? Ты кто?
- Литератор.
- А! - Решила с оттопыренной пазухой пальто. - Все равно человек! Давай выпьем!
И достали стакан, большую бутылку дешёвого вина. Первому подали, с уважением. Поздравил, поблагодарил. Они выпили и запели, дурачась, "про лаванду". Денис направился к нужному подъезду, молча радуясь их нечаянной доброте и желанию веселиться.
В компании, где встретили "да мы тебя заждались!" - взбудораженность праздничная уже вертелась колесом, только иногда то сбоку, то в упор смотрел из воздуха воображаемо-реальный такой-то. Денис старался не давать ему продолжать, шутил и танцевал со всеми, ужинал, торопил стрелки к двенадцати. С курантами распахнули окно, в лёгких платьях и при скинутых пиджаках кучей нависли над улицей, крича поздравления всем незнакомым. В самом деле, Новый, верилось, какой-то неизвестно Новый, хороший год начался, самыми первыми восторженными минутами. И метель приостепенилась. По улице толкали маскарадную ладью с сидящими в ней, карнавальную печь с Емелей наверху, прыгали вокруг, суетились ряженые, кто пел, кто орал, кто выстреливал из хлопушек, там плясали, разбрасывая брызгающие искрами бенгальские огни!.. Полна, полна улица собралась людей, весёлых, галдящих громко, подпитых, всех готовых целоваться и любому обидчику простить, дав по морде, - год таким, верилось, будет и дальше! Все дома окнами светились заполночь, все кафе, - а их полно на старинной улице, - все они празднично дразнили музыкой, мотающимися без отдыха дверями, окнами, разрисованными на праздник. Найдя пальто, Канонов из компании как в реку шагнул, с крыльца. Теперь и он снизу кричал своим, бросающим людям конфеты и пирожки из окна, - "гулять! идёмте все гулять! на улицу! сюда!" На бумажной гирлянде ему опустили стаканчик, споря, уронится или нет. Подхватил, - "за всех друзей! Вниз, идемте гулять!"
Он веселился словами частушек, запоминал цвет снега под разноцветными электрическими гирляндами, запах продающейся на улице еды, коленца и пляшущего и обнимающего гармониста-мужичка, натянувшего поверх брюк юбку с нашитыми на неё колокольчиками, звякающими, звенящими беспрестанно. Уворачивался от летящих снежков, поднял из-под сосновую ветку с блестящей мишурой, поздравил, подарив её скучающему дежурному милиционеру. Из дверей кафе выскочили две славные девушки, как-то неожиданно, и об одну он запнулся. Жалея, что славная упадёт с крыльца в снег, подхватил её руками.
- Ты, б..., - в лицо обернулась она, - зае....л меня совсем на ...!
Подруги пошли, оборачиваясь, довольно, уважая себя, смеясь. Переведя услышанное с гадкой среди нежного душевного праздника матерщины на нормальный язык, Денис понял, что он, означенный ею существом расхожим, пользованным всяким желающим, небывшим половым сношением замучил эту прелесть и послан на заборные иксы-игреки. "Я ослышался..." "Ты не ври! Ты запомни, как есть!" - подскочил провожавший весь вечер такой-то.
Фотографически Денис вспомнил её вид и сопоставил с подлыми словами, довольным от гадости смехом. Опровергалось несочетаемостью. Белое русское лицо, из-под туши, голубой краски на веках и макияжа всё равно свежее, сильные желанием веселиться серебристые глаза, губы - дотронуться до таких своими и голова кругом,- а! да показалось, мат из таких губ! "Ты не ври,- настоял возникший, - один к одному смотри на жизнь, художник."
"Ругай, хвали... Да знаю, ложью не успокоиться! Сколькое порушено, а нужна красота гармонии, и тянет - воссоздать... "
В набитом народом кафе Денис что-то ел, пил горячий чай, льющийся из электросамовара толщиной с бочку, ждал свою компанию и светло предчувствовал, придумывал, предполагал, что когда-то в каком-то кафе одного его будет ждать только его человек, девушка, обязательно печальная печалью о хорошем, человечном в жизни людской, и, познавшая дрянь и гадость, насилие, мордобой, - окончательно ищущая добра. Она будет с такою причёс... Что красота? Главное - глаза. Какой страной одета и каким парикмахером причёсана - глаза главное. Всего затягивающие - забирающие, торопливо-торопливо, всего ото всех, торопливо и - недоверчиво. После попытки, позади, зачеркнуть себя самоубийством. "Ты есть? Так бывает? Бывает? Скажи, так бывает?" - Почти расслышал Канонов какой-то по звуку, но женский голос. "Хочешь, я принесу и тебе горячего чаю?" - спросил почти вслух. "Останься со мной, хороший."
Тело сделалось горячим от неожиданной любви неизвестно к кому. Сосредоточился, трудно выдохнул. Видеть полукруглую наверху дверь начал отчётливо. "Пусть придёт сюда осенью. С заляпанными голенищами. Я вымою её сапоги в первой же луже. Пусть стесняется и говорит..."
В кафе ввалилась вся компания.
2
Белый, белый, тихий зимний город. Обрывки серпантина, припорошенные снегом на улице. Первое долгое утро открывшегося года. Тишина, отсыпается народ. И тянет задёрнуть штору, бездельничать в ленивом полусумраке.
Канонов лёг. Чужая квартира. На зеркале нарисованы рожицы и в литую металлическую раму вставлены ёлочные веточки. Певица Далида на узкой цветной фотографии, ступившая прекрасной ногой в длинный разрез подола королевского платья, золотистого. Высоцкий, какой-то импортный рок-ансамбль. Спят хозяева в другой комнате, и сквозь штору, что ли, сквозь стены и потолок приходит, присаживается на край дивана воображаемо-реальный.
"Итак - идите вы к чёртовой матери!... Ах, нет. Вежливее. Давайте вместе пройдём к чёртовой, к чёртовой матери!" - Поднялся, расправил ты душу перед начальником, неслучившимся вором, "автором" твоего открытия. К чёртовой матери он не согласился, а приступить ему к высказыванию "незаслуженной" обиды и сетованиям пришлось: изобретение, согласись бы ты, идиот, на соавторство, привело бы и его к окошечку с красными и синими хрустящими. Возможно, к нераспечатанной пачке с тяжёлой трёхзначной цифрой на ленте оклейки. Сразу, а со временем - лишний козырь "открытия" шестёркой в карьере не бывает.
Через посредство мздоимцев убедившись в прямой своей ненужности интересам государства среди науки и промышленности, ты с электронным счётчиком вместо компаса пошёл проведывать и мостить другую дорогу - труда по способностям, а прибыли по умению. Начал с жёсткого вбивания свай под материальный фундамент. Узнал место, подождал в очереди и вселился в освободившуюся однокомнатную служебную квартиру. Стал дворником с окладом восемьдесят рублей. В пустую квартиру приволок выброшенный кем-то диван послевоенный, с валиками, полочкой над спинкой, наполовину отколотой, косо, с тусклым треснувшим зеркалом. Он давил тоской. Ну-ну... Потерпеть, для начала.
Ты вертелся и вертелся бобиком, жучкой, вышвырнутой из тепла каштанкой. По субботам и воскресеньям брал сумку с заточным устройством, ехал в новые, едва-едва заселённые дома, начиная с верхних этажей обзванивал все квартиры, предлагая наточить ножи кухонные, ножи к мясорубкам, ножницы, коньки. Быстро научился и вколачивал в бетонные стены гвозди под гардины, чужие ковры. По мелочи да по полтиннику в день набиралось рублей по сорок. Иногда приходилось и пустоватым возвращаться, - трояк, пятёрка, - давления перепады, может быть, на народ влияли? Со вторым вариантом пролёты в пустоту исключались. Ты устроился дворником в шести местах, везде на полные восемьдесят, и целая команда алкашей, бичей работала на тебя, довольно получая выплатой бутылку дешёвой бормотухи, рубли на пиво. Ты знал адреса потребного количества алкашей и состава запасного на момент "не могу, с похмелья", бичи всегда кучковались в договорённом месте, ожидая ключа от кладовки с лопатами, винным продуктом сразу после окончания дела, - шли, шли дела, и никто из привередливой части народонаселения не жаловался на не сшибленный на проходе лёд. Свой участок ты всегда убирал сам: для нормального физического состояния вместо китайской зарядки и ненужности тупиковых бесед со стражами закона.
Материальный фундамент твердел. Допотопный диван с валиками заменился гарнитурной мебелью чешского производства, вроде как у других, но - бич из бывших художников на всех дверках мебели отпечатал твой вензель. Золотом? Нет, под золото. Зато - как гвоздь вбитый, есть и будет намечено.
Твоё!
Тоже за невеликую натурплату жидкого состояния бич потрудился, и из рекламного буклета часть росписи дворцового потолка памятника архитектуры Югославии перёнес на твой потолок, размером поменьше, а... а теперь... И как-бы из воздуха сгустилась и заняла место по центру польская люстра, дорогая, под медные подсвечники сработанная. Появился радиоцентр, японский видео, и опять бичи, в пивнушках выудив информацию для микрокалькулятора у спившихся и попивающих в указанные дни сладили библиотеку подписных и дефицитных изданий, и не то чтобы с наценкой, - по номиналу, и при том ещё "вы учтите, я вам, вам иду навстречу, намереваясь вручить сумму наличными прямо сейчас!". Так - редко, а двести семьдесят девять книг попали на твои полки ну... процентов за шестьдесят от номинала.
В лавке, где продают всякое художники, забрал три понравившихся пейзажа, сюрный натюрморт и керамические подсвечники, литой бюст Суворова, заказал ваятелю и получил через двенадцать обещанных суток копию женского торса, авторскую, исполненную под старую зеленоватую бронзу. В обмен на несколько целых прялок, старых и редких по сработанности. А прялки с бичом, бывшим художником, насобирал в брошенных деревнях, там их бери, цены спрашивать не у кого. Оттуда привез и самовары, четырнадцать штук, все прошлого века, с медалями, профилями последнего царя. Расставил на полках, сделанных специально. Там авторских замыслов и трудов гобелен, тут стену украсил большой картой боевых действий русской армии девятьсот четырнадцатого года с нанесёнными номерами полков и дивизий. Историческое прошлое, тоже добыто из сундука там, в брошенной деревне. Отыскался ценный человек и среди портных. За наличные только, без непонятных производственных наценок выкроил, сшил, принёс прямо на дом строгий костюм для встреч официальных, разные куртки и штаны цветом и покроем по самой авангардной моде, ещё и других пару костюмов. За шоколадку с быстрым улыбчатым трёпом восемнадцатилетка в галантерее в несколько дней сумела подобрать завитринное: голландский несессер, прибалтийские шампуни и лосьоны, двухлезвиевый английский бритвенный прибор, кремы "всё их оттуда", мохнатые болгарские полотенца, кабинетную куртку "Консул" и ещё разное, нужное и просто так.
Для дистанции со всяким и разным ты отрастил, выхолил бородку, потому что бородатые обычно учёные или поэты, художники. Богемная, в общем, привилегия.
Отдыхал, не часто. То в одиночестве, то - объяснив на десятой минуте знакомства, не дальше имён, нужную тебе программу поведения партнёрши.
Поначитавшись чужого, сам попробовал автором стать.
"Я, такой-то такой-то, родился там-то, в таком-то году..." Думал-думал, как изложить повесть о себе дальше? Плюнул. Записывать начал забавное для себя в толстую тетрадь с названием "Дневник и размышления."
Отверделая материальная фундаментальность одним из решений райисполкома вдруг получила новую волну финансовую. Для новостройки понадобилось срочно снести несколько бревенчатых домов, "под ответственность домоуправа", а где у него лишняя рабсила? Дома ты оформил покупкой на дрова, недорого; тут же от цен отминусовалась оплата за разборку, и каждый дом обошёлся тебе не больше чем в тридцатку. А дальше - кирпич с печей и полы, рамы и двери строящимся дачникам, брёвна и доски похуже нуждающимся в дровах, по сорок пять рублей за тракторную тележку, а тележек с дома набиралось до восемнадцати, а домов вышло купить...
Минус доля тракториста, минус обещанное мужичку с бензопилой и ломом, а те бичам за погрузку, - да ничего! Успокаивал, затем и радовал микрокалькулятор цифрами "итого!"
Страна пятилетку в четыре года не выполняла, - тебе намеченное время удалось обогнать. И тогда стало досаждать дворничество, понадобилась уважаемая весомость. Ну и нет худа без добра! Давнишнего пенсионера-домоуправа прижало разбалансированной кислотностью, ушёл он на санаторную диету и в чистые пенсионеры, - звонок выше звонка, кому-то искомую вещь на дом, редкой марки коньяк на двоих в запертом средь дня служебном кабинете, - отличная характеристика приложилась, авторитетство высшего образования вспомнилось, - "есть мнение", и ты стал служить на месте престижном, домоуправом.
Да снова тупик! Не тот лес, не те поляны! Время не то, что ли? На личные деньги ты можешь лабораторию, филиальчик бывшего своего НИИ оборудовать, ум не пропит и жиром не оброс, норму на лыжне выкладываешь на первый разряд, - кому, кому нужен, когда и выйдет изобрести что-то опять? Да зачем в детстве слушал и верил: "Человек шагает как хозяин необъятной Родины своей?" Почему комсомольцем институтским был обнадёжен, - твой труд нужен стране? Трудиться рад. Обманываться тошно. Если Грибоедова перефразировать...
Куда - ты? Пяль глаза в телик на очередное награждение лично Леонида Ильича, кати на три великих буквы чёрт знает на что нужной великой сибирской стройки, и алкоголь и не думай, куда птица-тройка завалилась, в который теперь овраг. Один фиг нет ответа, точно Гоголь сказал.
А ты, Денис Канонов, сможешь написать поподробнее, чем я "такой-то такой-то родился там-то". Ты разыщи, куда дальше? Не один я, тысячи светлых голов по домоуправлениям сантехниками околачиваются, в сторожах сидят, в кочегарках. Когда нам время будет - выходить? И будет ли?.."
3
Тёмной, тревожной беспричинно ночью в город, где жил своими и чужими заботами Денис Канонов, мчался фирменный поезд. В третьем, уже самом фирменном вагоне, удивительно новом, мягком, ковриками украшенном ворсистыми и поверх белыми, льняными, кажется, - ступать вроде и жаль, - в купе только на двоих, без верхних полок, давящих на психику человека очень себя уважающего, в вагоне таком то ли спал, то ли бредил, - видел, в общем, пассажир. И слышал.
Виделась комната греческой классической архитектуры, с беломраморными колоннами, статуями выдающихся деятелей всех времен и наций, и в полный рост, и бюстом, и кто в тоге, в тунике, кто в штанах спортивных и полутуфлях-полутапочках на синтетической подошве, тоже изображаемой мрамором, - под высокими канелюрами, где люстры громадные висели по-государственному строги и нарядны, - говорили. Вроде и непонятно кто говорил, ведь статуи молчат?
И услышал человек, спящий, бредящий, беспокоящийся в наилучшей мягкости вагонной ограниченной среды, вещи о себе страшные. Что он умер, как ни прискорбно для всех живших, живущих и предполагающих народиться.
Путник загоревал, ай-ай, во сне, в бреду ли головой качнул, нехорошо как, не вовремя, под собственный юбилей, ну до чего не вовремя, - возьми да умри, как на родине говорят, возьми да умри... Секунды неприятные, обидные, а что дальше он в мягкости барской сном ли, бредом ли слышал-узнавал, - хорошо, хорошо - приговаривал для себя среди ночи, даже под храп левой ноздри расширяя плечи и вырастая из собственных брюк ну - сантиметров на тридцать... нет, на тридцать восемь... - а? на сорок семь.
- Ентот, - сказал скульптурный классик из писателей современных, вылепленный ехающим недавно, - ентот надысь... Даааа, эх-ма, даааа, во сыру землицу отойти сподобился, иде корни, иде самые что ни на есть истоки ентого. Слёз моих с тяжкой вести больша надрыкалась баралужина, дадим ентой вести определению и ход. Вестимо, масоны и сионисты ентого довели.
Есть мнение образовать рабочий президиум, - качнул гипсовым потфелем толстый, при космах богемных, но чинный. - Оглашаю список рекомендованных лиц, - протянул к очкам заготовленный гипсовый лист.
Забюрократили, вашу мать, - шевельнул усами деятель культуры, бюстом ранее стоявший на Красной площади, да бюстом же оказавшийся здесь. - Постановления продиктую в журналы, пленум проведу людьми Лаврентия!
Дальний, полулёжа пребывавший на софе, в тоге, отослал рабов за членами Сената.
- Увы мне, увы! - возопил клинобородый, выдумывавший и опричину, и перелицовку летописей, - ярое солнце погасло над Русью, увы мне, велми сокрушаюси!
- А какой человек был, - протянул кто-то за колонной подхалимствуя, но тоном и радостным.
"Он, гад, наверное из группировки Меленина", - в беспамятстве, но озлобился едущий. Ууу, тут и мягкий уж очень сумела тряхнуть, дёрнуть российская железная дорога, картинка смазалась как на экране телевизора, - "помехи в атмосфере, попробуем поправить", - услужливо пообещал кто-то, что-то срочно перепаивая. А голоса - голоса остались слышными.
- Хороший человек умер...
- Славный...
- Незаменимый нам ентот, дааа...
- Золотой, золотой...
- Неизбывным, я бы сказал, сиянием таланта обладавший, гранями столько лет блиставшего...
- Вместе с тем у нас ещё имеются определённые недостатки.
"Они-то при чём? - возмутился этот, в купе. - У вас имеются, ну так и имейте, ко мне не вяжитесь! И - не вяжите мне".
- Уважение, почёт, премии, любовь народа, награды государственные имел...
- Само собой, по блату ему делали свойники, - подпел не ту сторону классик-современник, смелея. - У сельмага люди говорили, известное дело.
"Гад, - во сне сказал едущий, - заткнись, темнота. Через Санеева тираж тебе на три четверти урежу."
- Ну, не все мы состоим из одних только достоинств...
- Очень верно вы заметили, очень кстати, очень, - и потише, слух в купе навострить пришлось, - меня в комиссию по похоронам включили, в списочный состав?
- Не срамных свершений усопший, деяниями премного взятие ханства Казанского меня превзошёл...
"Гляди ты! Грозный, а своим оказался?" - дёрнул во сне, в бреду ли носом, и храп левой ноздри прекратился.
- Члены Сената извещены. Урну с прахом покойного, увитую гирляндами срезанных на зоре роз...
"Меня? В пепел!? Кретины древнеримские, от свинцовых водопроводов заново все попередохните!"
- У меня есть мнение. Хотя о покойниках издревле принято плохо не говорить...
- А нам на вас широко наплевать! Пейте чай у самовара со своим мнением!
- Всегда говорилось - глубоко наплевать...
- Можем и широко, и глубоко! У нас новации!
- Хоронить нужно здесь, в Москве, на Рогожском кладбище. Оно старообрядческое, при застройке района, перепланировке не подлежит сносу. За место сегодня через нужных людей отдают по десять тысяч, отыщем и деньги, и кому их вручить. Через посредников.
- На Рогожском? Старообрядческом? Видного деятеля общественности? Ну, завернули вы! Как ума достало?
- Расколу в Московии не быти.
- В самом деле, примените свои полномочия, товарищ председатель комиссии. Кстати, вы обедали? Сегодня в меню мясо по-пражски. Сначала о деле? Понятно, принято. В самом деле, мы имеем коллективное письмо с предложением группы товарищей, предложение высказано из объективных соображений. Кроме того, мы имеем сведения, что, по просьбе трудящихся, похоронить предлагается на Новодевичьем кладбище, где-нибудь рядом с выдающимися военными.
- Лучше на месте Курской битвы!
- Да он в войну мальчишкой был, не участвовал.
- Тогда на Ваганьковском , рядом с могилой Высоцкого. Придут поклониться праху поэта и...
- Бред вы несете! К нему самому река народная не оборвётся! Вы в своём уме?
- В Архангельском соборе Кремля...
- Ха! Его - религией осрамить?
- Как осрамим? Цари там лежат!
- Всё равно, цари не цари... Давайте логичнее разбираться. Где у нас покоятся крахи выдающихся деятелей государства? В Кремлевской стене.
"Опять не в гробу",- тоскливо отметил в вагоне...
- Он был более, чем выдающийся. Наше такое решение опротестует международная общественность, газета "Унэн", "Работническо дело"... От Запада, их радиостанций хлопот не оберёшься.
- Тогда за мавзолеем, с надгробным бюстом!
- Ээээ... Мавзолеем обзор закроется...
- А мавзолей отодвинуть? Есть опыт передвижки многоэтажных зданий, а мавзолей...
- Так опять же - за мавзолеем! Поймите! За, не перед!
- Да, а перед - парады, демонстрации...
- Что же решим? Соображайте.
- На Поклонной горе похороним. Там ещё никто не лежит, не удостоился такой чести.
- Вдруг в каком-нибудь пятнадцатом веке на том месте захоронения были? А поискать за рубежом, в Гималаях, к примеру, чтобы высоко над миром? За рубежом и за могилами получше ухаживают.
- Ледники в Гималаях...
- Конечно, и доступ людей труден, а он - выдающийся из выдающихся, верный идеалам... Ага! Я понял! В космическом пространстве похороним!
- Как? - вскочили все гипсовые заседающие. Потому увидел, - вскочили, что зарябило и на миг получилось мутное изображение, - как? Такого ещё не слыхивали, не было!
- Вот и замечательно! То и ищем! Новация важна.
"Само собой",- согласился в вагоне...
- Ну, а решение вопроса практически? Технологически, вернее сказать? Его нужно сохранить для более отдалённого потомства, а в космосе, если не завысить до гелиоцентрической орбиты, перепад температур, да и на той высокой орбите точно что - сдаюсь, сознаюсь, не знаю.
- Решено. Быть исполнителем заобязуем Главкосмос. В предельно сжатые сроки по госзаказу создают нам, то есть ему оборудованный всем необходимым обустройством гроб, с терморегулировкой, - записывайте по пунктам, - сухой и влажной автоматической приборкой окружающей среды и непосредственного трупа... ах, извиняюсь... то есть - его. С орбитальным блоком для посещения правительственными делегациями и возложения венков, с запасом горючих средств с целью корректировки орбиты.
- Спутники связи в список включите! Смету расходов утвердить получится, ведь решение в наших руках. Включите спутники, с телесвязью. Нам, и всем последующим поколениям важно видеть его!
- Да, в цветном и объёмном изображении. В каждом доме.
- И благоуханиями... Святые благоухают.
- Ещё надоть такую електронику ентому к мозгам приделать, могли бы с ним вроде раздумьями советоваться, мысленно обращаться с обратным електронным ответом, за него как бы. Без ведущего вождя нам как, когда он труп? - Обалдел противник прохладительных заморских напитков и машинизированного труда, в растерянности выронив косу из рук, гипсовую.
- Указом особым ведущего вождя трупом называть запретить!
- Ведущего? Куда ж он вёл?
- Звал разве народ?
- Решить! Решить загодя!
"Кто там!? Кто там орёт? Кто сомнения позволил? - забеспокоился пассажир в поезде. -Оттёрли? Пасть заткнули? Правильно..."
Поразительно для себя самого он ярко обрадовался найденному новому, над всеми прежними великими мира сего возвышающему решению. Над землянами всех веков, исключительно всех народов! Я первый, я первый! - возликовал во сне ли, в бред, а то ли и наяву, ведь мозги-то работали? И забеспокоился прагматично: что если иностранные разведки идею выкрадут? В комитет госбезопасности прямо сейчас звонить? Что - свои, внутренние враги-завистники электронику замечательного саркофага гаечным ключом, отвёрткой подсунутой перемкнут?
Пропади они пропадом!
А! Хлопоты - позади. Небо, высокое и узкое, похожее то ли на купол христианского храма, то ли на колодец бездонный, - небо воссияло. Обеспокоился, - лукавые так призывают к себе? Нет, себя узрел среди почётнейших гостей на смотровой площадке стартового комплекса и себя же - в центре электронного устройства, готового и из-за необыкновенности своей не имеющего пока точного названия.
Ракета рванулась в купольность неба, воссиявшего радостью ещё сильней и как-бы раздавшегося в стороны. Следом тут же взлетели ещё четыре, почётным эскортом сопровождения. Все на смотровой площадке захлопали и замахали флагами многих держав, грянули гимны всех стран и бабахнули залпы артиллерийского салюта. Исключительно все страны мира вели подробные репортажи, для детей ясельного возраста дублировались упрощённые варианты, что немного сердило пассажира в вагоне. Он срочна обдумал методику быстрейшего для них взросления, срочно через телесвязь посоветовавшись с собою тем, в межпланетном пространстве.
И - испугался. К саркофагу подчаливали зеленолицые, как в газетах называли инопланетян. Облёт сделали, повторили. "Хм... Что за пень нам подбросили?" - спросил старший.
"Лягушатник чёртов, - обиделся пассажир поезда. - По инструкции от двадцатого числа сего..."
"Ему или над гениями вознестись умом удалось, - вслух подумал второй зеленолицый, - и послан сюда для передачи наиценнейшей информации, или бестолочь та, от которой не знают, как избавиться." "Выяснить остаётся, - включил какие-то системы старший. - Из саркофага в чистоту нашего пространства извлекать не будем, информацию снимем по остаточным импульсам мозга на расстоянии."
"Слава богу, пронесло", - обрадовался путешественник мягчайшего купе наилучшего вагона северо-западной российской дороги. - Фу! - Проснулся, - приснится же! И когда? Перед самым своим юбилеем? Эх, эх, спать надо попробовать по-вьетнамски, под голову жёсткую подушечку подкладывать, сделанную из морской травы. Чтобы кровеносные сосуды головы не пережимались.
И заснул, проверив, на месте ли пиджак и портмоне, пристёгнутое к внутреннему карману стальной гибкой цепочкой.
4
Пассажир поезда, Баранов Матвей Семёнович, ну всегда был зол на свою фамилию. Нет бы - Дорогомилов. И дорого, в одном слове, и мило, а звучно, звучно как... Нет бы - Аполлон Григорьевич, Георгий Константинович, Вольдемар Модестович, ну, ну... ну чтобы ярко, ярко... А? Наградили родители, досталось, когда младенцем ничего не понимал, - Баранов. Баран, дразнили в детстве во дворе и школе. Баран бараном, подтыкивали разные гады в училище и институте. Вытаращится, как на новые ворота, даром что та ещё фамилия, - доносили верные люди разговоры всяких мерзавцев после заседаний худсоветов.
Фамилию - ненавидел. Отказаться тоже не мог: слишком поздно теперь, подходящее время упустил. Пока жить стал в стороне от родителей, - они переменить вместе с именем и отчеством не позволили бы, - пока протолкался, прополз, проскользнул через зависимость рабскую от комиссий, худсоветов, рецензентов, секретарш в приёмных и секретарей за стенками приёмных, - поздно, не перейти даже на псевдоним, снова давить придётся, когда с "Баранов" проходит без задиринки. Многое... Всё.
Он сам точно не мог сказать, кем является. Для попутчиков в коридоре вагона, например. Работник идеологического фронта? Бирка вроде для чиновников. Да и с чего - работник, как у Пушкина в сказке? Повыше, повыше, не на стройке под каской дни проходят. Вот если бы чины остались и для гражданских, как в армии, тогда - генерал-лейтенант от... советник высокопрево... надворный... надлюдный советник от изобразительных искусств.
С правом законодателя и законоподтвердителя.
Кто же, точнее? Художник, потому что художественное училище заканчивал когда-то, выпустился живописцем, но и скульптор, - нуууу, институт позади, тоже давно, с дипломом скульптора. Даже скромно о себе сказать - большого общественного значения личность: член комиссий, худсоветов, комитетов, и трижды... да нет! - семь раз в разных городах принятый в почётные пионеры!
Теоретик искусства, в нескольких журналах напечатаны статьи: "Скульптура и визуальное пространство фонтана", "Значение скульптуры для современного градостроительства", "Превалирование социалистической скульптуры над буржуазным заблужденчеством", "Девальвация..." Да вспомнишь, чего? Той, разумеется, западной, может и живописи. Много, в общем, напечатано статей. Да, напечатано. Зажать всяким окололичностям не получилось.
В сорок пять лет надеялся достичь присуждения Заслуженного, а тайнее - через ступеньку сразу, - Народного художника всего громадного, от Польши до Японии Советского Союза. Либо звания деятеля искусств, тоже Народного. Хорошее название награды, в смысле... как-бы весь народ признал, обязал над собою быть.
Тогда сотни фотографий по газетам, журналам тех лет собрал, виды справа, слева и в фас, все уже готовые бюсты пятижды Героя Брежнева высмотрел на выставках, в кино, по иллюстрациям. Вылепил свой, выношенный творчески бюст Леонида Ильича. Заявил, - хочу подарить лично верному ленинцу. Жил тогда не в Москве. Областное руководство осмотрело Бюст, доложило в республиканский Дом правительства.
Глядели. Государственной мудрости лицо, и на плече широком, стеблями наискосок по груди пролёгшие, пять золотистых тугих колосьев целинной, - все головами кивали, - пшеницы. Главный из главных, походив вокруг, решил: целинные. Все и повторили, "узнали узнаваемое". И развернулось дело лучше лучшего.
Для перевозки подарка в Москву снарядили спецавиалайнер, зачем-то армейских офицеров охраной понасажали. В столице на аэродроме небольшая колонна из автобуса, крытого грузовика, чёрных легковых и военной автоинспекции встречала, подарок перегружали только полковники и майоры, не ниже. Да, и захватил с собой все три мемуарных книги Леонида Ильича, по появлению приказанных к подробному изучению во всех школах и институтах со сдачей экзамена. Автограф хотел попросить у лауреата Ленинской премии по литературе. Мемуары выдающегося, верного ленинца в Кремль пронести разрешили.
Вышел не сам лично Леонид Ильич, - любили журналисты о нём писать, что лично, лично сделал то-то и то-то, - одно из лиц, чином соответствующее решению вопроса, вышло принять подарок.
Аааах!..
И до сих пор обидно, - не автору колосков целинной пшеницы на державно широком, маршальски прямом брежневском бюстовом плече, не автору, - руководителю образованной специальным решением делегации поручили произнести "краткую, содержательную" речь, трижды прерванную аплодисментами при произношении фамилии прототипа произведения искусства. Вышедшее лицо опять глянуло на подарок, сказало "всем присутствующим спасибо", ушло. И ни автографов на трудах литературных сразу, ни почётного звания несколько позже через "имеется мнение"... А может - заговор, лично Леониду Ильичу тогда не доложили? Завистники сработали? Ягодки руководителю делегации республиканской попали? Может... Да где теперь искать? Вспомнила Дуня, что в девках бывала. В другой раз, - научился, - у руля, у самого руля важно место не уступать, драться, под дых лупануть знать кому, - вот запомнил, вот наука тогдашняя, от пяти колосков на металлическом маршальском плече! Правда, в гражданском пиджаке...
И не подхалимничал, честным оставался, изображая образ. Другие все ордена, медали, знаки лауреатств выделывали в скульптуре, выписывали в живописи, карандашных портретах.
Пожил, повидал. За сорок девять с хвостом месяцев лет. Жена, прижатая финансовой зависимостью и давным-давно помалкивающая, если на её сберкнижке не скудно. Своя свободная жизнь, у себя. Есть девушка из политехнического, честная, проституток презирающая. Живет на стипендию плюс ежемесячная меценатская помощь. Сын, медицинский заканчивает. На днях - ну, наконец - удалось убрать в сторону, вдаль, вдрызг уничтожить давнишнего врага Царевского, самому застолбить и утвердить за собой место в редколлегии одного из всесоюзных журналов.
Член редколлегии. Член редакционной коллегии... А!? И пальцем не прищёлкнул, выскочила из издательства собственная книжечка: "Методические рекомендации подросткам по изучению изобразительного искусства". С фотографией собственной, крупной, на обложке глянцевой. С раздумьями, высказанными открыто, щедро. "Я давно думаю, что у подростков должны быть образы, к которым вы, дети, можете постоянно возвращаться, черпать пример для себя. Этим я и руководствовался, создавая сначала в гипсе, позже в бронзе композицию, ныне установленную..."
Так хорошо, так замечательно катило-накручивалось! Почётный знак одной из Всесоюзных организаций на лацкан пиджака прикололи в торжественной обстановке, к попаданию в лауреаты Госпремии подводилось, - слухи пошли, что циклон сменяется антициклоном не со снегопадами и туманами, не на лесных лужайках, - будет какая-то переделка, перестройка страны. Вроде, связи, блат среди людей правящих станет ненужным и опасным, выборность едва ли не сплошь и рядом объявят, от "человека своего" зависимость "пути" совсем потеряется. Да кто точно знает? Но успеть, успеть скосить проросшее да в амбар перекладывать... Побольше работы, движений, движений почаще! Подать себя, пока перемены на словах и в проектах.
В столице древней, белокаменной и выставка персональная, и банкет, и пресса, - все кнопки для проведения юбилейных торжеств законтачены. Придавить осталось в нужный день, всколыхнуть систему, все включить. Далее - на родине, в глуховатой провинции. Улица имени Баранова - не звучит, но пусть, всё-таки улица, не пустота оврага. А то догадались: в овраге посреди города сляпали бассейн по колено пацанам и чугунную мемориальную доску отлили, "На месте бывшего оврага создан сквер имени 50-летия..." Яма - она ямой и останется, как не обзови!
Улица имени Баранова. Нужно переговорить, ещё бы и дворец пионеров, например, тоже имени... Бюсты на родине только дважды Героям ставятся. Можно подать свой, декоративно-пространственным решением окружающей среды, городского проспекта организующим акцентом, ненавязчивым. И как-то соответственно найти художественное решение, вроде и декоративное что-то, в порыве там, в мечтательных движениях, и - узнаваемо. Лицом, конечно, портретной схожестью, само собой...
Неоспоримым основанием, в дополнение ко всем достоинствам видного земляка, как в городе называют власти давно, должна стать широкая общественная деятельность. Благородная, с людской слезой. В провинции массы доброту цинизмом не заменили, хорошо. Вот сын рассказывал о гемофилии. Таких больных по стране хватает, а сейчас в моде создавать Центры. На родине вроде бы леса сохранились, реки, воздух ничего. Распутин с Байкалом всем надоедает, орден точно получит, если вперёд голову не открутят. Надо не конфликтовать с хозяевами области, надо советовать создать на родине Всесоюзный Центр... Всесоюзное добровольное... Центр помощи гемофиликам, на базе областной медицины. Руль врачам не отдавать, удерживать самому. Мало разве примеров, когда рядом профан в педагогике то ли медаль, то ли премию имени Крупской имеет, кандидат биологических наук идеологией руководит? Важно идею со своим именем связать, знают пусть те, кто исполнением займётся. Приехать, и при первой встрече с первым секретарём обкома сразу переговорить так, чтобы он себя соавтором благодатного открывающегося дела почувствовал, но не полностью. Да. И автором, но не полностью, как и не соавтором.
Пятьдесят лет через двенадцать дней... Даааа, велик путь, зримы, весомы решённые задачи... От парковой скульптуры до отображения того, кто как-бы вместо царя, дойти...
Мастерская в столице, и та как раз, где ещё провинциальным автором, пущенный хозяином временно, лепил после победы на конкурсе скульптуру в масштабе полной величины. Тогда хозяин мог подойти, по пьяной лавочке отломить глиняный нос, лопатой снести подбородок, и поучать с матом, с матом! Нынче выбивает надписи на могильных плитах в комбинате похоронных услуг, дождался? Древняя наука: выбивай бояр, царь сам свалится.
Всесоюзный Центр помощи гемофиликам имени Баранова. По основоположнику. На будущее, после смерти. А пристёгивать свою фамилию незаметно нужно уже сейчас, когда и подумать никто не догадается, куда ведёт тропинка узкая. Уже сейчас, сейчас.
Поспать? Ах, не приснились бы снова зеленомордые, гнусные, гадкие. Начало сна было интересным, а они, гады...
5
В провинциальном городке, пока независимо от прибытия пассажира мягкого уж очень вагона, не для всех по деньгам и распределению мест доступного, уже праздновался юбилей.
Ну а чего? В любом заштате есть свои видные, не далее окрестностей без шума сосцы дойной коровки почёта посасывающие, а юбилейничать при Леониде Ильиче и инерцией ещё и после - о, умели и нравилось, не на коммунистическом субботнике бесплатно ломом долбить.
Любопытный Денис Канонов стоял возле городского театра, занятого под праздник, смотрел, слушал и запоминал безвыборочно, не думая, что наперёд пригодится. Начиналась служба в единственной сохранившейся после динамитной борьбы с религией церкви. Был слух, будто звоны колокольные скоро разрешат "ввиду приблизившейся перестройки." Не верилось. Каркала вертящаяся над площадью стая воронья, на углу светился окнами музей, двухэтажный барочно-ампирный купеческий особняк. Старушки шли, худенькие, согбенные, русской согласности с судьбой в сутулости, и вообще, глаза закрыть - ну девятнадцатый век, чеховское время беспросветное. Даже реплики постового, запоминаемые Каноновым, были напрямую оттуда, из первого тома Антона Павловича.
- Товарищ, вы прибыли на "Волге"? Извиняюсь, должен попросить вашего водителя сдать вправо, проезд закрывать нельзя. Женщина, - крикнул резко, - эй ты, женщина, не слышь, что ли? Тебе говорено, слышь? Какая такая свадьба, юбилей тут, проходи. Доброго здоровья, товарищ Четверин, я вас сразу признал. Ты чего? Билет пригласительный есть? Ну, тогда проходи. Чего еще не тычь, всякому не тычь... Синие "Жигули", сдай назад! Назад, кому говорено! Сам Пал Дмитрич поедет скоро сюда, - ни с того ни с сего доверительно сказал милиционер Канонову,- по рации ребята подсказали. А у... и недолго подумал постовой, как обратиться к Канонову, оценивая быстренько его внешность. - А у вас, товарищ, билет пригласительный есть? При себе?
- Само собой.
- И чего на морозе стоите?
- Знакомых жду.
- Да, я тоже свою бабу жду, - простовато доверился постовой, со скуки, видимо, потянувшийся к разговору. - Мясные супнаборы в тридцать пятом гастрономе выбросили, в очереди баба стоит. Между нами сказать, я ей без очереди достать могу, раз жизнь пошла такая, ничего в магазине нет. Дура дурой. В милиции, говорит, сам, а установленный порядок нарушаешь. Поумнеет в очереди, в другой раз знать захочет, кто первым нарушает, кто десятым. Не из художников вы?
- Пишу,- согласился Денис.
- Художников по бородам узнаю, - улыбнулся постовой близко, как соседу. - Правей, правей "Москвича" сдай. Собака... Дырку тебе сделать? Здра жела, това... А, забыл, кто он. Как чёрная волжанка - так здра жела, - улыбнулся, прикуривая беломорину.- Тоже я, товарищ, художничать люблю. Бураки берестяные сам делаю, цветами, листьями разрисовываю. Дед научил. Ну, навроде орнамента, правильно как бы сказать. Беличьими кисточками мазок прозрачно ложится, да же?
- Легко,- согласился Канонов.- Бересте и грунтовка не нужна,- добавил, что знал из книг.
- Само собой, - с пониманием и уважительно подтвердил постовой. - Как в старину делали, ну, так и я, продолжаю традицию. Родственникам дарю, знакомым, в гости когда идём. На тот же день рождения, и деньги тратить не надо. С билетами кто, проходите, не создавать чтобы толкучку! - Досадливо сказал в мегафон. И выключил его. - Нуу зима! Нууу снега! В марте опять мне из-под полов воду вёдрами таскать. Слышь! Вот я в милиции, законов охранник, а весной водовоза нанимаю, ну, машину, он по трояку за рейс берет. С меня. Ну так, по-простому говорить. С других, может, побольше. А чего? Дому сто лет в пятницу, окна наши ниже тротуара, венцы начальные давно гнилые, под снос дом записан, да не сносят никак. С кем бы познакомиться, - улыбнулся, - в очереди на квартиру тринадцатый год стою. Кто помог бы? Вон Пал Ваныча машина, едет. Первый, сам. С ним бы... Нууу, с ним! Вот под козырёк отмахну - здра жела! Буди разглядит, остановится для разговора? Ему чего постовой, между нами? Нас по городу вон сколько, да? Ничего, меня на службе тоже в местком выбрали, кандидатом в партию стал, - порадовал себя надеждой, натягивая толстую меховую варежку.
По ступеням театра сбежал человек в наброшенной на плечи шубе. Импорт, отметил Канонов, под полиэтиленовыми чехлами в универмаге висели. "Давали" без очереди, за тысячу с лишним штука.
- Лошадь не приезжала? - спросил человек постового.
- Фамилия такая? - удивился страж. - Жена чья?
- Лошадь! Белая лошадь, в санки запряженная, не приезжала?
Канонов молча наблюдал.
- Прискакивают лошади, не приезжают. Нет, не видал.
- Я - культурой города руковожу, а ты учить станешь?
- Извините, товарищ из горисполкома. Мне сказать не можете, дом на Водоспускной, номер семнадцатый, по ветхости когда снесут?
Сановитый "товарищ" плотнее влез в шубу, подтянув оба меховых отворота к горлу.
- Жилкомиссия, приём в райисполкоме по месту жительства по вторникам и четвергам, с десяти до часу дня. Туда обращайся.
- У нас, товарищ заведующий культурой города, у нас в доме жизнь некультурная. Сверху течь, каждый год крышу толью, досками подлатывают, золотой крыша стала, если так рассудить, но жизни. Дешевле новый дом поставить. В газете читал, доминанту на месте нашего дома выстроят двенадцатиэтажную, плевалировать она станет над всей улицей, слово я запомнил, так когда?
- В жилкомиссию иди с доминантой своей. Слушай, дежурный! Ты для чего здесь поставлен? Хватит разговоры разговаривать! Прискачет лошадь с санками, пускай ждут. После окончания торжественной части посадим в санки поэта-юбиляра,- воодушевился планом, наверное собственным, - как Пушкин ездил, чтобы. На запятки встанут из художественной самодеятельности в чёрных цилиндрах, с факелами. Скажешь кучеру, ждёт пускай. Поедет впереди, - чиновник оглянулся на Канонова, незнакомого ему, - ага, впереди поедет приглашённых на дальнейшее продолжение вечера в ресторан "Русское поле", маршрут следования вот на листке прописан, передай кучеру для подробного ознакомления. И скажи буфетчице, - от моего имени скажи! - там актёры впереди всех в буфет лезут, нечего! Пусть стихи юбиляра сначала зачтут! В буфет котлеты привезли, колбасу, конфеты хорошие, кофе растворимый всего три банки. Скажи буфетчице от моего имени, чтобы не торговала до перерыва. Товарищи, - зыркнул в сторону неизвестного ему Канонова, - витрины осмотреть не успеют, а растащат эти, актёры да все.
- Будет исполнено, понял.
Обождал, когда сановный скрылся за высокой дверью, и засмеялся, тоже прикуривая от спички Канонова:
- Пойду в буфет греться, как начнут. Скажу, от его имени, мол, велел одну банку растворимого кофе мне продать, в магазинах где оно бывает? Они себе найдут, а я?
- Да, слышишь!? Тому, кто с кучером приедет на белой лошади, передай, чтобы при выходе присутствующих из театра не забыл по уличным громкоговорителям пустить музыку эту... ну, эту!.. ну, вальс композитора Свиридова! Я буду находиться среди членов юбилейной комиссии, скажешь.
Вороны расселись на деревьях сквера, успокаиваясь, но понемногу галдя. Милиционер отправился к буфетчице греться и добывать банку до приезда лошади. Посмотрев ещё и на всякий случай запомнив игольчатое рассеивание света фонаря на столбе сквозь заиндевелые ветви сквера, Денис тоже пошёл в тёплый зеркальный вестибюль. Юбилей начинался.
6
Стодвадцати-ламповая люстра наверху пригасла, и ярким, золотисто-тёплым глубоким пятном сразу выделилась сцена. Вроде проводили-отговорили того вождя, лично что скончался, вроде "ввиду приблизившейся перестройки" какие-то неформальные объединения собирать предполагалось да чего-то ещё, и сама перестройка, неясная пока без инструкций, где-то тут, у порога или до гардероба добралась, - уже местные верхи не в кабинете директора стали от шуб освобождаться, единство показывая с трудящимися у станков, - нет, висит на заднике портрет Брежнева во всю высь и изречение его объясняет: "Экономика должна быть экономной." Сбоку годы жизни и лавровая ветвь из фанеры. По общему виду сцены она как бы верному ленинцу, что пять Звёзд золотых утверждает, принадлежит, - да ведь годы жизни не его?
- Хорошо живём, - горько отметил Канонов. - Не сотню рублей стоит аренда Дворца на вечер, да вот иным как своё, бесплатно...
Первые ряды захлопали. С обеих сторон из-за кулис вышли многие с поздравительными речами-адресами, подарками, члены "рабочего" президиума, обозначено расселись по чинам. Перо не забыли вынести для юбиляра, под гусиное слаженное, но классических размеров, в нормальной квартире к стене приставить получится только наклонно. После романа Ильфа и Петрова.
Ничего. На сцене счастливо улыбались, победителями.
Впереди "рабочего" президиума стоял столик, с гнутыми резными ножками, что и во Владимирском зале Кремля, и два кресла барских, с резьбой, в каких нравится фотографироваться столичным актёрам для больших настенных календарей. На два шага выступил из-за кулис трубач, прозвучало что-то фанфарное, по теме, похожее на команду "Парад! Слушаааааай..." Две упругие девушки в белых древнегреческих длинных одеждах вынесли блистающий лавровый венок, как бы золотой, на голову как раз размером. Актрисы, подумал Канонов. Из группы аэробики, знали они. Ещё две, одетые так же, в белое, приглашающими жестами рук сопроводили к особым резным креслам юбиляра и его может жену, может секретаршу, - красную папку несла. Переглянувшись, согласовав так команду, все четыре псевдогречанки присели перед подсвечниками на авансцене и воспламенили стеариновые свечи. По восемь копеек за штуку, смешновато обрадовался памятливости наблюдательный гость. Подсуетились, снимая начало, фотографы и кинооператоры местного, давно личного для празднующих телевидения. Наверное потому, что в передачу телевидения для всех, центрального, в последние времена замелькали на конференциях, симпозиумах священники русской церкви, среди "рабочего" президиума тоже был представитель общности, отделённой от государства; а может, дела вспомнились тех лет, года до семнадцатого? А может, актёр сидел переодетый? Перестройка "ввиду", что поймёшь сразу? Точно неведомо, но не он, из заднего ряда, а из первого да по центру начал торжище извещением о цели собрания, закончив пролог странновато-непривычным советскому зрителю:
- И как говорится, многая, многая лета! Многая, многая, многая лета, разрешите повторить мне, - хотя кто когда ему не разрешал? - повторить с особым удовольствием!
- Живите, сколько мы будем жить на свете! - Подсказали справа от него.
- Дольше, дольше! - Шутя, обрадовался ещё кто-то оттуда, со сцены.
- Поэту положено, и живите в веках! - почти приказал невидимый со второго ряда "работающих", и впору, подумал Канонов, с колокольни вовсю занаяривать.
А? Включили, минут на пять, записанные на пластинку ростовские звоны, радостно, радостно переливчатые. Денис хохотнул. Сзади толкнули в плечо. Гость обернулся и увидел почти злые глаза молодой женщины. Злыми глазами, без слов, из-за отгораживающих лицо очков с изогнутыми модными дужками вдалбливалось: не сметь хохотать! не сметь нарушать! не один здесь! И не пропала её масленность от ожидаемого наслаждения...
Секретарша стукнула ногтем по микрофону, противно, на весь зал.
- Уважаемые товарищи!
Почему-то осеклась.
- Да... Гм... Уважаемые товарищи! И все пришедшие. Позвольте мне... Думаю, что выражу общее мнение, объявив начатым вечер чествования нашего дорогого, всеми любимого юбиляра, широко известного всем нам и в нашем городе, то бишь нашем крае поэта Городовойникова Савла Антоновича, автора двадцати двух книг, лауреата премии краевого комсомола, почётного члена звена хлеборобов колхоза "Светлый путь", и, к тому же, бригады передовых монтажников завода имени Ворошилова. Шестьдесят лет! Много это или мало? Задаю вопрос. И это не случайно, не однозначно, я бы сказала. Отвечать предстоит всем нам, вместе.
На сцене захлопали, направляя в русло. Первым, торопливо, ловящий мимику лица Пал Ваныча руководящий культурой, постоянно держащий ладони двумя ковшиками, наготове. Он хлопал и очень торопливо оглядывался на всех рядом, приглашая поддержать. В зале тоже захлопали, радуясь помещенческой близости к такому земляку. Секретарша пододвинула микрофон ближе к себе, он снова хрустнул, шаркнув по столику.
- Порядка сорока лет вы, наш дорогой, всеми горячо любимый юбиляр Савл Антонович, должна сказать, - изменила голос секретарша на "проникновенный", - я не боюсь повторить имя, являющееся блистательным украшением культуры, поэзии, организационно-идеологической и патриотической работы в нашем городе, области, - да чего там, - всего региона Руси!
Тот, сейчас без импортной шубы, но явно в ненашем костюме с не отглаженными брюками, - ну, неделю назад глаженными, - тот завертел головой и застукал ладонями. Взглядом его придержал сидящий по центру. Голову пришлось пригнуть.
- Да! Юбиляр! Вами пройдено порядка сорока лет творческой Работы и шестьдесят общей жизни, а сложить - выйдет сто! Присутствующие, надеюсь, не против? Сто, будем считать, сто лет жар вашей неуёмной души отдавался неимоверно тяжкой работе в области поэзии, как свет очей ваших, - по сердцу говорит, - шепнули позади Дениса, шмыгнув носом в платок, -и огонь таланта, искры юмора, другие достоинства присущи вам, ведь вы - осуществление самых передовых идеалов! Вы явились примером для нас из близкого будущего, светлого близкого будущего, примером личной гармонической... гармонической и всесторонней развитости! - стараясь воскликнуть, едва не захрипела секретарша, - простыла, подумал Денис, - но тут же посмотрела в бумажку, хлебнув воды и провела пальцем по строчкам до нужного места. - А, вот... Сегодня ваши посильные старания оценены по высшей мере, - да никак расстреляют! - хохотнул, - вы награждены орденом, за труд и в связи с юбилеем!
Кинооператоры отсняли аплодисменты зала, планом общим и приблизив объективы к чьим-то рукам.
- Итак, мы установили, что вы воплощаете в себе, воплотили, то есть, лучшие черты советского человека, являетесь образцом скромности - нахапав кучу денег за неизвестные в стране книжки? - поразился гость, - всего нашего города, области, и, я бы повторила, всего региона Руси! Вместе с тем, надо сказать... Обычно у нас после таких слов принято говорить о имеющихся пока недостатках, - не огорчайтесь шутке! Да, да, радостно подтвердили сзади. Обернулся. Глаза, отгороженные очками, как бы толкнули его в переносицу, стараясь отвернуть обратно. Вместе с тем, что необходимо отметить, вы являетесь прекрасным, заботливым отцом! Ваш сын всеми уважаем, и на трудном руководящем посту в поте лица своего претворяет решения в жизнь! Дочь с успехом заканчивает учёбу, неуклонно повышая институтские знания в аспирантуре и на юбилей ваш последующий приедет, разрешите мне помечтать, работницей... членом посольства из Африки или из Парижа, а ваш внук успешно выиграл литературную викторину для школьников начальных классов всего города!
Похлопали активно устроенным потомкам и умненькому внуку. Канонов вспомнил, что если милиционеру удалось "от имени" выкупить банку кофе, неплохо бы сейчас, первым, уйти в буфет. Есть хотелось, не поужинал. И послушать бы надо юбиляра, руководящего литературой - ею и руководить можно? - в "регионе Руси". Только ни кофе, ни колбасы, в городе продаваемой по карточкам, названным словоблудию "заказами", - нет, не останется...
Шипели, бурчали, а он прошел по ряду к дверям. Тем более, что голос юбиляра из зала передавался по радио. Пока вручались подарки, пока обещалось написание арифметическим автором новых книг.
За столиком кто-то уже посидел, остались пустая чашка, стакан и не доеденное пирожное. А вообще буфет пустовал, но столик с табуретами вокруг, мягкими, был один. Подошла пожилая, почти старая женщина в фартуке с синими вышитыми красивыми цветами и листьями. Составила посуду на один край, обмахнула столик тряпкой и, поглядев на Канонова, вздохнув, присела.
- Не знаете, все тут городское начальство?
- Да, наверное...
- А вы не начальник, не из горисполкома?
- Никогда не был.
- Ааа... Я на фабрике раньше работала, на пенсии сейчас. Сюда позвали, прирабатываю. Не тяжело, четыре вечера в неделю. С начальником горисполкомовским надо поговорить здесь, к ним в кабинет как попадёшь? Дрова, - доверительно положила старая женщина ладонь на рукав Дениса, - в гортопе выписала, два месяца ждала, привезут когда, да привезли в конце ноября мокрые, из реки, видать, поднятые. Вот и думаю: где они, начальники, слуги народные? Дрова мокрые, зима, разве просушишь? Ни одного верхнего не видела, чтобы они с дровами мучились. Выстроили себе домину с лоджиями, чугунным красивеньким забором огородились посреди города, и не стыдно. Милицию рядом поставили. Дворянским гнездом домину люди назвали, знаете?
Я мимо на работу хожу.
И где они, как до дела коснёшься, слуги народные советской власти? Зубей-то у меня нету, повыпадали, одни наставленные, а без зубей-то как в гортопе дрова выдеру? Берёзовые, сухие чтобы? В зиму с мокрыми остались, ну и как мне? От той зимы есть полсарайки, на месяц, на полтора растяну, да и как? Торфу бы выпросить у начальства горисполкомовского сегодня. Празднуют, поди раздобрятся?
- Не знаю, - усмехнулся Канонов, потому что подумал: если ещё разговаривать захотят. Чего таиться? - подумал вслед и сказал:
- Если ещё разговаривать с вами станут.
- Да-да-да. Да-да-да. Им забота какая, повышенной благости квартиры у них, туалеты в тепле. А у меня на фабрике повышенные нормы выработки были, для пенсии хорошей повышенные брала, не знала, как до неё и дотянуться. На заливочной машине я работала, да, щиты для шифоньеров, шкафов разных полировала лаком. Не обиделись вы на меня?
- С чего? - улыбнулся Денис.
- Да бывает... Ну, ладно, пошла. Фартук здесь выдали красивый. Дождусь перерыва, может, выйдет уломать начальника. Зубей-то у меня нету, без них вырвешь чего? Я и в газету письмо отправляла, дак молчат.
По радио в пустом фойе отчаянной звонкостью подлетевшего выше фибр души голоса юбиляр искренничал:
- Кто я, сегодня могут спросить? Кто, ну кто я, а?
"Болтают в городе, или на самом деле он отрёкся от родной сестры-алкоголички?" - мелькнуло в голове Дениса.