- Жареная курица кусками, лук зелёный, огурцы и помидоры, тушёнка в банке, печень трески, водка, коньяк молдавский, шпроты, пара лимонов, хлеб, сыр, ещё чего-то...
- Жратвы хватит, я тоже взял пару сумок, - включил Султан, верховный правитель и машины, и жизни на двоих, - двигатель машины и зарулил на главную улицу областной столицы. - Ладно, помчали, отвезу тебя на наш родной Балхаш.
За городом жизнь раздвинулась шириной бесконечности, показав себя бескрайней степью казахстанской, древней, любимо пахнущей горькостью полыни и остальными природными жёсткими травами. Мягко вкатывался под машину асфальт, потрескивающий под колёсами.
- Гаишники нам не опасны?
- Пускай останавливают, у меня несколько удостоверений. Ветерана службы безопасности, восемнадцать лет отпахал главным редактором областной газеты - документ не для ворон, как думаешь? Заслуженный, почётный и остальные бумаги, плюс телефоны начальника всех гаишников. Мы трезвые? Трезвые. Не нарушаем правила? С нас мзду не содрать, старик, не переживай.
- Меня в девятнадцать лет впервые назвали стариком, сказали - стихи первые напечатали, старик, свой, значит.
- В нашей балхашской газете напечатали, - с удовольствием подтвердил брат.
Вчера подписывал ему свою новую книгу. Пиши - старшему брату, сказал Султан, верховный правитель. У меня есть старший брат, ответил, и подписал - самому старшему брату, а дальше имя и нужные слова.
- Сейчас бы оттолкнуться от степи, полететь над сопками, над речками, беркутов обгонять... И копчиков...
- Ты предупреди, а то дверку откроешь, и я не успею машину остановить, - повернулся правитель улыбчивым лицом, а дорога, прямая, сама наскакивала под автомобиль, одинокий на шоссе.
- Сурок свистел под близкой сопкой...
- Хорошей дороги пожелал нам и предупредил, гаишники за сопкой прячутся.
Точно, стояли возле своей раскрашенной машины. Махнули остановиться. Правитель поздоровался и протянул один из документов. Лейтенант вытянулся, козырнул, извинился за проверку.
Перед районным селом заехали на заправку. Молодой казах, тридцатилетний, заливал шлангом бензин.
- Куда едете, уважаемые?
- Мы - на озеро Балхаш.
- Отлично! Я там был! Красота! Любите землю! Целуйте её! Обнимайте её!
- Удивительные слова, - сказал друг другу и старшему брату.
- Если у нас заправщиками работают такие умные, - улыбнулся правитель Султан, раздвинув губы едва не до краёв щёк, - не пропадём, среди тупых не исчезнем.
- Целуйте её... Обнимайте её, - повторил писатель в машине, теперь за районным посёлком.
- Простой заправщик, и сказал великие слова... Распутин написал ерунду с единственной примитивной мыслью, не надо затапливать ради плотины деревни, и выпросил себе в Москве высшую награду, мешки денег набрал за раздувание ерунды. Тут простой заправщик, ничего не выпрашивающий взамен замечательной мысли...
- Ты подозреваешь, кто сделал гадость тебе? - осторожно, без боли глупого постороннего сказал правитель.
- Знаю.
- По нашим обычаям мы бы вывезли его в степь и на хер следствие. Мы задали бы один вопрос: тебя живым закопать или мёртвым?
- Надо живым.
- Да, зачем убивать? И помучается под землёй подольше, сам себя проклиная. Так - честнее.
- Сволочь. Тварь поганая. Я бы сам стоял рядом, пока над ним земля шевелиться не перестала.
Замолчали.
Ехали.
Не трогая словами самое опасное.
2
- Как наш с тобою Балхаш - у вас в России озера нет. Балхаш наше старинной море, два века назад он доставал до границы с Китаем, где со временем от Балхаша отделилось большущее озеро, сейчас называется Алаколь. Я был на Байкале, сильно холодная вода. А Балхаш и в начале сентября для нас всегда тёплый. Ты уезжал из России, что там, у тебя, за погода?
- Каждый день мелкий и долгий дождь. Оплакивает каждый день, природа.
- Не надо, - мягко попросил Султан, повелитель, - на этом месте замолчи.
- Да, вокруг меня сплошное минное поле, на любом слове может сорвать. Холодно, свитер натяну.
- Да ты что? В степи тридцать два, с утра!
- Такое состояние.
- Понял. Передай мне бутылку с водой, попьём. В это раз ты приехал совсем другим, я понимаю.
- Знаешь, Султан, чего бы у меня не случилось... Поэты, писатели, актёры, художники никогда не должны быть твёрдыми штакетниками. Диапазон работы творческого человека - от нежности и беспомощности, от наивности и ожидания чуда, происходящего из добра, до умения самой жёсткой защиты своих утверждений и генеральской уверенности "я их послал на смерть и - прав".
Один мой друг, ваш казахский великий поэт, ты его знаешь, в Алма-Ате как-то вышел из "Волги", надвинул шапку на лицо, чтобы его лишний раз не узнали прохожие, и ударом без предупреждения вырубил хама, приставшего к сотруднице Союза писателей, к женщине. В самом центре столицы. А писал в те времена - нежнейшие стихи... И дружил с Юрием Гагариным, вместе с ним ездил в делегациях по стране и за границы бороться за мир.
- Правильно сделал, настоящий наш, карагандинский, хотя знаю, родился он в Алма-Ате. Я с ним в Ленинграде познакомился, когда сам учился в питерском университете. В Питере бывают тоскливые дождливые дни, жить не тянет, по настроению. Иду в своей общаге, девушка стоит в коридоре, венгерка, глаза жуткие, показывает - сдохну сейчас от дикой погоды. Выпить вина хочешь, спрашиваю, помогает депрессию прогнать. Хочу. К себе позвала, жила одна в комнате. Мы выпили, заперлись и трое суток не выходили, такой балдёжник в постели устроили, такой... Она потом к себе звала, с собой уехать. Мне как? В Советском Союзе было - чёрта с два выпустят. Письма мне писала, замуж вышла в своей стране - мне писала...
- Остановись!
- Зачем? - резко обернулся Султан, правитель. Остановился.
Рвало. В стороне от машины.
Из глухоты появился Султан. С бутылкой воды в руке.
- На, пей. Ты с похмелья, что ли?
Пил. Воду.
- Я не с похмелья. Нервы. Не выдерживаю. От меня оторвало половину. Тем, что случилось. Оторвало половину убийством моего сына.
Сидели. На песке. В стороне от шоссе.
Молчали.
- Поедем? - осторожно попросил Султан. - Мы двести промахнули, осталось двести пятьдесят километров.
- Да, давай. - cел, твёрдо. На своё место, рядом.
Проклял, молча. Сволочь преступную. На своей земле детства. В родной, своей Степи.
3
Сволочи. Вы, сволочи, ты, сволочь поганая, изгнивающая омерзительными остатками бывшей души, - ........., ....... ...... .................... ................ ......., ..................... .................., ............., ..................., ............ ................... ................... Проклинаемая казахстанской степью и казахстанским чистым небом, ..........................., ................ .................... И, суки поганые, ................. ............. ....................... .................. сдохни к чёртовой матери! Сдохни проклинанием, сдохни в своей паскудности, и да будут прокляты на века вперёд породившие тебя твои родители!
А дети твои, твоё потомство - само собой!
Прокляты на веки веков!
Будьте вы прокляты! - отозвалось и небо.
Казахстанское.
На пути к чистому, веками, Балхашу...
- Я вас, сволочей, всех разыщу, привезу сюда и живыми закопаю. Буду стоять и смотреть, как вы пытаетесь шевелиться и вырваться.
Из-под земли.
Хрен она вам позволит. Земля - праведная. Землю - не подкупить.
Здесь.
4
Галковская.
Молчал. Смотрел на сопки по сторонам асфальта.
Сухой, прокалённый солнечной раздутость ветрами воздух степи трещал о лобовое стекло, о железный перед машины, разрываемый настойчивым движением накатывающего асфальта без встречных и догоночных других машин.
Чтобы не разорваться в клочья, ото всех мыслей темы ужаса заставил себя перетащиться, продраться на совсем иное, на любое отвлекающее...
- Султан, Галковскую помнишь?
- Ту, строившую себя недотрогой? Привлекательная девушка была тогда, лет тридцать назад. Я бы её ноги в потолок задрал.
- Нет.
- Почему нет? Другим задирал, до неё времени не хватило. Я тогда в Ленинград уехал, в университет.
- Девушка Галковская не позволяла задирать ноги. Девушка сильно сжимала ноги, разрешив стащить с них мягкие трусы. И сжимала ноги руками с двух сторон.
- Не дала тебе засадить?
- Шептала, я не такая, как все, я исключительная. Брала мою руку и гладила моими пальцами живот, мягкие волосики внизу. Прижимала к бугру под ними, дальше хватала за пальцы и дотронуться никак. Неожиданно засыпала, раздвигала ноги, я врывался во что-то сырое, горячее, шпилил посапывающую, неожиданно открывала глаза и извещала: мне приснилось, я кому-то неизвестному мне случайно отдалась, какой неповторимый сон, какие сонные сладкие ощущения... Почему-то ей при этом сладком сне нравилось шептать просьбу, - прихвати, приподними меня за задницу.
- Раздвоенная желанием и опасностью переменить о себе мнение на улицах города? Или недоделанная?
- Чёрт её знает. Такой был возраст, нам хотелось узнать девушек, девушкам узнать ребят, а она изображала - "мне приснилось, во мне побывал мужской, запрещённый к названию, и во сне я кончила, как называется, оргазмом". Увидел её в интернете - без подписи не узнал бы.
- Её, видимо, под пятьдесят?
- Ну, да... Располнела, бёдра выше колен стали толстые, причёска короткая, похожая на парик, волосы из бывших льняных сделались - смотри, суслик справа, нас не боится, - коричневые, а лицо злое. Беседует с мэром города, видеозапись, а лицо злое.
- Ты уехал на долгие года, давать стало некому, сделалась злой...
- Ага... Видно по её поведению, мужа и детей нет. Под пятьдесят, и одевается как на выданье, завлекательно. Одна осталась, тоска... Мне до сих пор противно её сопротивление натуральным проявлениям жизни, тянет - так давай, а то начинается не понять чего, тупик.
- Правильно драл ты её, я таких лживых скромниц в те времена не пропускал мимо, по ночам кустарники выручали. Видел Верку в прошлогодний приезд сюда, задница стала широкой - ого-го! - такой кобыле впереть до предела - кайф!
- По интернету пробовал с ней связаться, через её работу на телевидении, сказали - она запретила давать телефоны и адрес почты, она у нас - звезда!
- Пошла она на хер, звезда в малоизвестном городе. Будет перед нами выпендриваться? Ставить на четыре точки задницей кверху и заелдырить, в такую звезду. До самых ах-ох, в возрасте большом многие из них мечтают, сказать стесняются. Так, четыреста двадцать мы отмахали. Нам осталось немного, километров... сейчас гляну, - сорок четыре... Видишь, впереди коунрадские отвалы шлака? Рудник до сих пор используется, яма в глубину больше, чем триста метров...
- Когда-то я там был...
5
Город и асфальт остались в стороне, по сухой пыльной степной дороге подъехали к казахскому кладбищу.
Стояли мазары - выше человеческого роста саманные и кирпичные ограды могил. Прошли, к нужному захоронению. На кирпичной стене висели три литые металлические доски с казахскими надписями, - о матери, об отце, о старшем брате. Перед ними возвышался природный плоский камень, тоже с надписями о них.
- Маму твою я всегда помню. Отец умер после войны, не успел его узнать. С Шахмуратом что случилось?
- Инсульт, он жил тогда в Алма-Ате. Я привёз его оттуда похоронить на Родине, рядом с родителями.
Стояли, молчали. По казахскому обычаю провели ладонями по лицам, сверху вниз, с поминальным словом амин.
С высокого камня заглянули за ограждение. Три высоко насыпанных могилы тишели во времени, навечные рядом...
- Ничего, что к моим сюда заехали? - спросил правитель.
- Обязательно надо было сделать так. Разве мы - не люди?
- Поехали, город тут рядом.
Тусклый город рванулся, набегая домами. Ветер придавливал его, весь, дымами из семи высоких труб металлургического комбината, на улицах пахло кислым газом.
В ближайшем магазине взяли местную газету, Султан набрал номер и договорился, им согласились сдать дачу на двое суток в стороне от города, на самом берегу озера. Где возле каменистых сопок осталась кирпичная труба, там до революции англичане выплавляли медь.
Хозяйка вышла к дороге, встретила. На казахском рассказа Султану, где газ, холодильник, показала душевую, туалет, две комнаты с кроватями и постелями, получила деньги и пообещала вернуться через две ночи, в полдень. Уехала в своей машине.
И сели на песок, на длинной в обе стороны полосе берега Балхаша. Седого, под тусклым предвечерним небом.
Вечного.
Начавшегося среди начала всего живого на земле.
6
Громадная живая вода. Всё шевелится. Всё шевелится. Взбугривается из-под низа, надвигается, проваливается, обрушивается, вылетает широко на берег, шевелится.
Балхаш.
Любимое. Султан у начала воды оглядывается, развернувшись верхом тела, растягивается губами до чуть-чуть и до ушей тоже улыбнутся, упирается кулаками в бока, - ну что, старик, пошли в воду?
Ты для него старик с девятнадцати лет. Сразу после первого стихотворения, полусозревшего для поэзии, напечатанного в тогдашней местной газете.
Сегодня ты напечатан книгами, книгами бумажными и электронными, и не считаешь их...
- Пойдём, наш Балхаш смоет с тебя всё трудное, горькое, вот увидишь. Вот почувствуешь. Я тебе сказал? Слушай старших, я старше тебя на полтора года! Иди, заходим вместе.
Внутри души тоже вспучивается, обрывается, проваливается, крутит в горькое от мысли - сын погибший не видит Балхаша... сын, увиденный обгоняющим Султана, любящий плавать, плававший в разных реках России и в Волге, невидимый Султану...
Как в клочья до сих пор не разорвало? Прямо сейчас, на берегу?
Молчать. Орать на самого себя, молча, внутри, заставляя встать с песка, идти к воде...
Заставляя хотеть жить...
Зашёл в воду. По колено.
- Ныряй! - требовал правитель, - ныряй! - начал брызгать водой. - Ты всегда хорошо плавал!
- Мне нельзя. Могу утонуть, а кто вместо меня всё разыщет? Я самый основной источник информации.
- В воду! Балхаш смоет с тебя самое тяжёлое.
Пробрёл, по пояс. Присел. Балхаш обнял, обнял, обнял со всех сторон до самого подбородка...
- Любите землю! Обнимайте её! Целуйте её! Султан, для Балхаша нашего самые нужные слова...
- Знал тот человек, каким горючим нас заправить, конечно... - проплыл Султан вокруг. - Ты не вылезай, сиди в воде, сиди в Балхаше! Приказываю. В конце концов, ты помнишь, я полковник?
- Исполняю, друг мой полковник...
Вышел на берег, оглянулся и увидел сына, выходящего из воды.
Улыбающегося.
В машине, когда мчались сюда, чувствовал, сын сидит на заднем сиденье и дышит в затылок.
Достал и проглотил таблетку, чтобы не остановилось сердце.
Султан молча протянул бутылку с водой, видя и понимая.
Слева люди из новенького стенами дома отдыха пинали мяч, забегали в воду и плавали, хохотали. Пожелал им, молча, так бы и жили всегда...
7
Дача - стол под широкими ветвями яблони, лавка, два кресла, близко помост из досок, закрытый паласом, спать на нём можно, человек пять уместится. Рукомойник на стене дачи, виноградник за домом, грядки, дорожки, никого из чужих и хорошо. Что - никого из чужих.
Принесли пакеты, расставили тарелки с огурцами, жареной курятиной, жареным сазаном, сыром, помидорами, луком, хлебом и горчицей, шпротами, лимонами, водкой, коньяком.
- Давай выпьем и от пуза наедимся, - разлил по стопкам Султан, правитель.
- Мне пить нельзя.
- Да отдыхай, пей, чего ты? Настроение переменится.
- Я таблетки глотаю, то от нервов, то от сердца, с алкоголем перепутаются - плохо может стать до больницы, а мне позвонить могут следователи в любой момент.
- Так сиди, жри, в обед мы плохо поели. А я выпью, хорошо тут.
- Чингизу Айтматову памятник во Фрунзе поставили.
- Да ты что? Я не знал. Когда?
- Недавно. Случайно увидел по интернету. Он стоит на невысоком постаменте в европейском костюме, в галстуке, как в Москве всегда ходил, пиджак перебросил через плечо и лицо умное.
- Чингиз отличный писатель, его ранние рассказы люблю.
- А "Белый пароход"? С этим мерзавцем, злым, и мальчиком, уплывшим от жестокой жизни? Как в Советском Союзе цензура пропустила? Удивляюсь до сих пор. Отличный писатель.
- Да, у киргизов остальные писатели остались слабыми, неизвестными, он за всю свою страну отработал. Молодец, я хочу выпить в память о нём, в благодарность ему за его книги.
Выпил, взял кружок лимона и кусок курицы.
- А ты, писатель хренов? Пишешь, пишешь. Кому твои романы нужны?
- Султан, меня в Москве не такие пробовали уничтожить, у них не получилось. Почему-то меня читают больше, чем в ста странах, в интернете электронная статистика не врёт, её не подделать. Сам не знаю, почему читают.
- Не обижайся, старик, я не туда заехал. Давай чокнемся, и ты хотя бы пригуби, пока мы сидим вместе. Когда ещё с тобой выпью? Не мужики мы, что ли, брат?
- Он в Париже, представителем от культуры Казахстана работает. Я Олжаса очень люблю. Он мне помог в Москве, с моим первым романом. Попросил его найти человека, умеющего прочитать и объяснить мне, какой роман я написал, что получилось, ерунда или нет. Он нашёл. Роман сейчас читают в разных странах. А Олжас сначала подумал, буду просить помочь опубликовать, нахмурился, и услышал - нет, не так, светлым лицом ко мне обернулся. Дорог он мне.
- Старик, я знаю его с Ленинграда, когда в университете на журналистике учился. Я ему помогал вечер поэзии организовать у нас на факультете, вместе там были, я его для собравшихся представлял. Когда было? Восемнадцать лет я отработал редактором областной газеты, при разных властях, а начинал простым журналюгой. И в КГБ наработался, сам знаешь. Давно, давно наша дружба началась.
- И - удержалась.
- За неё добавлю обязательно! И правильно мы уехали из этого городка, ты видел соседей по даче? Когда договаривались помидоры с их грядок купить? Я спросил, сколько им лет. Хозяину пятьдесят восемь, ей сорок семь. Ты видел, еле двигаются? Лица серые? Сами слабые? Где работали, я спросил. На медеплавильном комбинате. От лёгких ничего не осталось. Вот и нас такая жизнь ожидала, а мы рванули отсюда наверх, правильно поступили.
- Для наших занятий, Султан, здесь был и есть тупик полнейший. Где для тебя областная газета? Где для меня московское сообщество писателей? Газ с комбината вместо всего, не жизнь.
- Кто у тебя там занимается следствием?
- Создана группа, МВД и Следственный комитет.
- Суки они все! Сделают всё, чтобы получить по звёздочке и повышения в зарплатах, а свалят на погибшего! Тебе больно, я знаю, да нечего сопли размазывать, нам надо придумывать, как им не дать напортачить, налгать!
- Да работают они, зачем плохо о них думать?
- Ты с полковником КГБ в отставке говоришь, а я работал, я знаю, какие суки там встречаются! Ради погон любое вывернут хрен знает куда!
- Давай подождём, люди работают.
- Суки! Пусть попробуют обмануть тебя, мы - придумаем! Ты домой уедешь, звони мне, понял? Свет включи, темно стало.
- Конечно, третий час ночи.
- Да? - спросил правитель телефон и послушал. Передал ему.
- Вам чего от меня надо? - со злостью спросила Галковская, без приветствия.
- А вам от меня?
- Ничего.
Молча отключил телефон.
- Откуда она твой номер узнала?
- Я ещё недавно главным редактором областной газеты был, они, с телевидения, все мои номера знали. У меня в газете подрабатывали статьями. Правильно сказал, пошла на хрен!
- Куда ж ей ещё, среди ночи.
- А я шарахну стопарь перед сном, хорошо поспать получится. Ты не против?
- Давай, только мне нельзя.
Вдруг опять увидев улыбающееся лицо сына...
Перетерпев возвращённую рвущую боль...
"Он ничего, ничего здесь не увидит."
" Нет. Он - со мной."
Начался дождь, тихий.
"И здесь природа, Балхаш, всё понявший, заплакал по тебе..."
Спали. Приснился следователь, сидящий в кабинете.
- Я вам верил. До минуты - за ней вы получили задание от начальника, приплывшее со стороны губернатора: оболгать. Вам пообещали звание и зарплату выше, деньги заплатили сразу. Честь, совесть, сердце и разум вы потеряли. Что вы сделали? Вы сделали - подлейшее. И не простительное.
Следователь глянул глазами тёмного страха. Поднялся, достал из сейфа пистолет.
Перестав быть человеком, исчез из живой жизни. Немного мозга вылетело на стену.
8
Балхаш начался бирюзовым, спокойным, ровным по всей бухте. Утренние отдыхающие из дома отдыха плавали, и Султан сразу нырнул, поплыл к деревянному широкому помосту, наклонно устроенному в воде для ныряний. Белые, белые широкие облака приостановились над бирюзой, не закрывая солнца. Спокойное, лёгкое для души место...
Зашёл в воду и поплавал. Впервые, лет через тридцать, когда на городском пляже весь город собирался после летней работы на комбинате, пыльном и загазованном. Менять настроение.
- Ну вот, видишь, как с утра хорошо на нашем Балхаше? Говорил я тебе, сюда нам надо уехать? - присел рядом мокрый Султан, правитель. Зачем ты собрал камешки?
- Я их в воде собирал, они веками отшлифованы. Помогут мне, дома. Подержу в руке - помогут, силой Балхаша.
От отдыхающих по берегу шли два молодых офицера с портфелем, пристёгнутым металлическим браслетом к руке одного из них. Присматривались, ко всем.
- Извините, вы писатель - назвали фамилию.
- Да.
- Фельдпочта. Примите от нас пакет из администрации нашего президента, вы должны расписаться, по инструкции.
Расписался. Вручили пакет размером с портфель, тонкий.
- Извините, вы на самом деле писатель? Я наивно спрашиваю, - заулыбался молодой офицер, - впервые в жизни вижу настоящего писателя из России, - как-то подтянулся и едва не отдал честь.
- Такое у меня занятие, писатель... А вот друг мой, Султан Махмудович, известнейший журналист Казахстана, человек из вашей энциклопедии.
- Полковник в отставке, - добавил друг.
- Мы рады вас узнать, извините, не знаем, как честь отдать вам, отдыхающим...
- Я в трусах, не в форме, как отдать? Спасибо вам за добрые слова, товарищи молодые офицеры. Приятной службы. А как вы нас тут нашли?
- В век электроники...
- А, да, мелочи спрашиваю...
- Приятного отдыха, уважаемые писатель и журналист! До свидания!
- Старик, чего там, в пакете?
Прочитали, вместе.
- Так... Приглашение на встречу с нашим наиглавнейшим. Понял. Там у них конференция по евразийской культуре готовится, встретишь Олжаса - большой привет от меня передай, и от всей моей семьи.
- В Москве сидел в госдуме, с одним известнейшим политиком разговаривал о проблемах евразийства, в два ряда сидят журналисты с глазами не понимающими, о чём мы...
- Да ладно, не выпендривайся... Журналюги соображают.
- Ой, Султан, здесь я хочу только красоту озера в себя забирать, ею напитываться, только красотой...
- Я же говорил, вылечит тебя Балхаш, вернёт в тебя и бодрость, и силу. Таблетки свои забудешь.
9
Опять на трассе в полупустыне встречалось мало машин, опять с треском разрывался, улетал на стороны тугой воздух степи.
- Видишь, в стороне высокая, ровная сопка? Красивая? Там, по преданию, трое суток на верху её у родника сидел Чингиз хан, когда со своим войском проходил тут в поход. Сидел и думал. Потом завоевал сам знаешь сколько пространства.
- Я туда хочу.
Свернули. Возле сопки, внизу, переехали узкую речку. Поднялись, на самый верх, коронованный крупными коричневыми камнями.
Сидели.
Внизу, со всех сторон, начался шум. Из давних веков со всех сторон степи скрипели арбы, скакали всадники с колчанами стрел, саблями, пиками. Спешивались, разжигали костры. Кони толпились, пили из речки.
Появился Чингиз хан, молча глянул на них. Вокруг его расставилась охрана с копьями, саблями, вынутых из ножен.
Сидели, молчали.
Чингиз хан вспомнил о них, глянул, спокойным состоянием души, показанным через взор.
Молчал.
Воины внизу расположились до других сопок, их собралось - не сосчитать.
Тихо, не мешая Чингиз хану думать, поднялись, пошли вниз. На ровном поле воины по команде начальника, посланного с ними Чингиз ханом, расступались, отводили коней в стороны, устраивая коридор и пропуская к необычному коню, необычной арбе, железной, на четырёх колёсах.
Включился мотор.
Сидя рядом с Султаном, правителем, молча понимал: теперь сильным едет на войну.