Да пропади пропадом такая счастливая жизнь! Я верчусь одна, родители в другом городе. Пробовала поступить в мединститут - мимо. Одна моя работа - мою полы в больничных палатах. Вторая - подрабатываю на скорой помощи. Третья - я поступать всё равно буду, и учебники, учебники, учебники... На ту зарплату не одеться и не прокормиться, на эту - то же самое, а мне девятнадцать, и нужно - всё, всё нужно! Но когда нормальное платье стоит полторы сотни и выше, и за грань нищеты вниз перелететь не хочется - один черт, - спасибо, судьба, пропадай пропадом такая счастливая жизнь! Тут и практику пришлось пройти медицинскую на себя самой, узнать своим телом. Попробовала хоть какую-то радость узнать, звонила, обожала, обалдевала, и разговор, и щенком в ледяной воде закрутилась, и в гинекологии поорать пришлось, когда живое из меня, живой, частями вырывали. Кобели кругом и мерзавцы, смотрят, чего от любой юбки урвать. Тьма гнусности вместо обожания сильной личности противоположного пола...
Почти нищета, почти полупридушенность работой, работой, работой за копейки, почти оплеванность представлений счастливых...
И всё-таки я влюбилась!!!
Мы вошли - он сидел на кровати, голый по пояс, с отлипшими от груди двумя горчичниками и почему-то смеялся. Я в медицине не спец, Елисеев Борис Палч, врач, с кем ношусь на вызовы, меня правильно презирает. Ну и что? В городе не хватает медсестер, меня и взяли. Я не лезу в его дело, а только ношу за ними по квартирам специальный чемоданчик со всякими медицинскими инструментами, и не могу запомнить даже название проклятого чемоданчика. Еще и за это Елисеев презирает меня. Пускай, я понимаю Елисеева. Его самого тоже можно презирать, он ничего не понимает в поэзии.
А мой, в кого я влюбилась... Мы дом никак найти не могли, у старушек в пригороде спрашивали по всей улице. Подъехали - фиу - хибара какая, завтра утром упадет напрочь! Дощатые стены кривые, двери косые, оконца - раму и я кулаком вышибу, и с другого угла стена распадается по бревнам. Нищета страшнее чем у меня с койкой в общаге. А вошли - большая шкура какого-то зверя раскинута на весь пол, красивая, наступать жалко. Из трех оструганных досок стол сколочен, старые табуретки, и он сидит на кровати, без постели, просто спальный мешок под ним. Нас во дворе встретила молодая девушка, вся нервная, переживает, нас в дом повела. Сразу таблетки стала показывать и спрашивать, можно ему их принимать или нет, а он хохочет. На меня посмотрел, спальным мешком прикрылся. А что стесняться? Нагляделась я всякого-разного, всё-таки в белом халате чемоданчик ношу за Елисеевым,
На стенах карты какие-то висят, специальные, со стрелами и знаками, графики, на куске миллиметровки крупно написано: "Великий Устюг - Мурманск - Архангельск". Набиты чем-то рюкзаки, штормовки разбросаны, меховые спальные мешки. И крупный бинокль. Девушку я просто не увидела. Нет ее, и всё. И кто она - сестра, жена, подруга на ночь - знать не хочу. Он - другое. Я прогнала бы с удовольствием всех, и с ним разговаривала долго-долго, прямо сейчас. Пели бы песни Визбора, "милая моя, солнышко лесное". Разве заболевшие могут хохотать? Они скулят и жалуются, за восьмой месяц в "скорой" сколько я выслушала повестей о запорах, насморках, "вот здесь давит", "в спину ступило", и прочее. За полгода последние мы всего-то раз в больницу человека забрали, с предынфарктным состоянием, так тот болел!..
- Ну, - сердито спросил Елисеев, - что с вами?
Уух, как я на него разозлилась за сердитый голос! Так и треснула бы по башке чемоданом!!!
- Не знаю, - улыбнулся мой, сразу извиняясь голосом за чепуховый разговор. - Дел полно, и почему-то температура. В голове чехарда и морозит.
- Да, - довольно сказал Елисеев, - при температуре обычно морозит. Знобит, - поправился, вынимая из кармана халата стетоскоп. - Послушаем легкие, повернитесь ко мне спиной... Дышите...
Странно, я застеснялась. Не глядела на моего, видела одни просвечиваемые солнцем уши Бориса Палча, оранжевые. Старалась думать, почему никто на "скорой" не произносит его отчество полностью, - Павлович.
- Проверим давление? Ну-ка, - протянул он руку ко мне за прибором, не оглядываясь, как хирург на операции. "Лечи-лечи, - подумала я, - хорошо лечи и быстро. У него дел невпроворот".
- У меня всегда нормальное давление, - сказал мой.
Проверим на всякий случай, - подладился теперь под него Борис Палч. "Вот так, - обрадовалась я, - не пенсионер тебе какой-нибудь. Не жалуется, и в твоих делах понимает. А ты всегда начинаешь понимать любого, понимающего в медицине хотя бы чуть-чуть".
Я встряхнула головой, чтобы он из-за Елисеева мог увидеть, какие густые и золотистые у меня волосы. И повернулась немного, пусть разглядывает меня в профиль. В профиль я выигрышнее, знаю по фотографиям. Догадалась и прошла мимо кровати, принесла стакан воды. Елисеев точно назначит таблетки, вода пригодится, а мне сделать что-то для моего...
И опять едва не оформилось словами желание, так захотелось спросить у моего: - Я вправду красивая, или мне лгут сексуально встряхнутые?
- Поставим градусник, - решил врач.
- Ставь и делай все что можно, - молча подстегнула я шефа.
- Будет тридцать семь с половиной, - смешно, словно соглашаясь с чепухой, пообещал мой.
- Суставы должно немного крутить, - доверчиво то ли объяснил, то ли спросил мой шеф. - Живот не болит? Аппендикс вам вырезали?
"Ааах, как нравится тебе болтать о болячках! Да здоров мой, услышишь сейчас!" - усмехнулась я.
- Я ничем не болею. Температура, - сказал он о случайном недоразумении, как извинился. - Мы в экспедиции сами лечим друг друга, курсы проходили...
"Услышал? Вот и не лезь больше. Ой, он сказал - в экспедиции? Может быть скажет, где его экспедиция и я напишу письмо? Сейчас фамилию узнаю, и имя.
- Дааа... Тридцать восемь у вас температура, повышается к вечеру, обычно. Назовите свою фамилию, имя, год рождения, я выпишу вам лекарство. Вообще вам нужно явиться на прием в поликлинику завтра, а если температура не спадет, вызвать врача на дом, - разъяснил Борис Палч.
Я аккуратненько записала фамилию и имя в личной записной книжке и обрадовалась следующей минуте потому, что он услышит мое имя. Сейчас.
- Татьяна, - обернулся ко мне шеф, - найдите ацетилсалициловую... Таак, - посмотрел минуты три на стену и в окно, почесал себя под глазом. - Кальцекс... - "думай-думай, - поторопила я, - самые лучшие лекарства назначь!" - Сульфадимизин? Пенталгин? Нет, не стоит. На ночь горячее молоко с медом. У вас есть мед?
Чуть не крикнула - я принесу!!!
- У нас мед есть, - сказала молодая девушка.
"Ха, - глянула я в сторону, где стояла она. - С рынка? Разбавленный сахарным сиропом? Я принесу хороший. А ты? Ты мне просто не нужна".
- Постарайтесь не вставать, режим постельный, отдохните, - завел Елисеев любимую свою тему.
"А он... Если бы он увидел меня в выходной на речке... Ездили мы на природу коллективом. Пермяков, шофер другой бригады, сидит на веслах, грести не умеет, таращит бараньи глаза, извздыхался весь, разглядывая мой купальник бикини, сшитый из шелковых пионерских галстуков, а к берегу пристали - попробовал помочь выскочить на берег. Говорит про меня - могу первое место взять на городском конкурсе красоты, да на что мне сиять полуголой перед разными дураками? С моим... Мы прыгнули бы с лодки посреди реки и поплыли бы, куда глаза глядят, он ведь тоже здорово плавает!? А когда мы устанем, под нами сам по себе всплывет плот, мгновенно украсится белыми-белыми парусами, - мы в такую даль рванем ото всякой бодяги!!!
Живу в городе, и в субботу, воскресенье, ни одного человека на улицах, ни зимой, ни летом... Летом на дачах грядки пропалывают, но зимой-то где? От тоски вместо "скорой" взвоешь...
"Борис Палч, не Борис Палч, - зателепатировала я на шефа, - поговори с ним еще, разве не видишь? Он разбирается в медицине, он тебе интересно расскажет, откуда шкура красивая... Он так много знает, разве вам не интересно, Борис Палч?
Наш бело-красный "Рафик" за полураспавшимся забором показался мне страшным, ненужным совсем. Вот и всё, я влюбилась. Ведь я ничего плохого не сделала? А уже наказание, уже увозят от него... Увозят. Противный Федя заруливает одной рукой, другой держит вонючую сигарету. Елисеев что-то бубни в телефонную трубку, и противно, противно подталкивает на колдобинах, и жить - куда дальше?
Я примчалась на другой день. Дом еще не рухнул. Черные трухлявые бревна стен, сгнившие доски тротуарчика к крылечку позвали, позвали идти торопливее... Господи, а осень что выделывает! Береза против окна - светится, трепещет и переливается блеском листьев, алые и теплые, красные листья какого-то дерева шевелятся у забора во дворе, и трепетное, чистое небо...
- Добрый вечер, - говорю я, но становится холодно. Изба пустая. Стол, табуретки, обрывки газет, и никого. Разве он мог так уехать?
А я целые сутки рассказывала ему про себя... И как была в гостях, и мне понадобилась соль...
- Николай Антонович, подайте соль?
- Марья Павловна, будьте добры!
- Галина, подай-ка соль?
- Семен Петрович, передвиньте солонку.
- Григорий Валентинович, дайте соль?
- Семен Петрович, возьмите соль.
- Галина, будь добра.
- Марья Павловна, передайте соль Тане.
- Николай Антонович, отдайте соль дальше.
- Танечка, ты просила соль?
...Я хотела рассказать ему, на какую ерунду приходится тратить молодую, единственную свою жизнь... И как Борис Палч изобрел, что воду надо пить, только насыщенную кислородом. Патент получить желает. Что ли мне изобрести пару велосипедов?
Ну где мой? Серело, серело над головой, всё лед, лед, и пятном более светлым прорубь, кислорода глоток, солнце, и сереет, сереет...