Панченко Юрий Васильевич
Оглянись через плечо

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Панченко Юрий Васильевич (panproza5@mail.ru)
  • Размещен: 19/01/2017, изменен: 19/01/2017. 207k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Размыслительная литература
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Новейший роман о многом...


  • Юрий Панченко

      
       ОГЛЯНИСЬ ЧЕРЕЗ ПЛЕЧО
      
       Роман
      
      
       Распахни мои крылья, свобода!
       Автор.
      
       ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      
       1
       Грустноватый, как всегда, постоянно умными глазами смотрящий и другими не умеющий, глаза не переменить выражением... на самом деле, приостановись, оглянись через плечо? Что было? Зачем было? Почему было так?
       Ты чего хотел, подростком, не со лбом высоким - с лобиком, от бровей до волос два пальца едва умещались, ты помнишь? Ты знал тогда, чего хотел впереди, в пространстве, обозначаемым словом - жизнь?
       Знал. Хотел настоящего.
       А что настоящее?
       Настоящее там, где правда...
       Чего тогда - правда?
       То самое, происходившее на самом деле. Не как требовал кто-то, не как диктовал кто-то с жёстким обозначением "можно - нельзя", не с желанием кому-то угодить, лишь бы не злость в ответ, лишь бы не ругань - стой в стороне, смотри, запоминай единственное, правду. Может, для того каждое утро просыпаешься?
       Утреннее солнце - правда. Накрапывающий дождь - правда. Ночь - правда.
       Почему же среди людей она - редкость?
       Ты идёшь под низкой серостью ватного неба - весь мир им закрыт и придавлен, что ли? - по серому российскому городу. Скучному содержанием и прилаженному к душе, общей надёжностью, - в нём встречаются остатки страны девятнадцатого века. Дощатые тротуары, заборы из посеревшего штакетника, дома в два этажа из красного кирпича с белыми прокладками извести между ними, сто пятьдесят лет назад используемой вместо серого цемента, говорят, для крепости с добавленными вёдрами в раствор настоящими сырыми куриными яйцами. Дома построили купцы, крепчайшие и с признаками классической европейской архитектуры, - окнами, прямоугольными на первых этажах, с овальными наверху окнами вторых этажей, и по классической архитектуре немного вытянутыми повыше, над нижними, чтобы издалека смотрелись одинаково, гармонично с ними, и с кирпичными карнизами, с резными толстыми дверями... кто же хотел жить в доме красивом? И почему нынешние думают, люди прежние были не умнее? Не культурнее? Не понимающими красоты как потребности ежедневной?
       Скучный город не домами, не улицами, заросшими зеленью лип, клёнов, тополей, сиреней, шиповников, скучный город - а как здесь встретить Гёте и побеседовать с ним? Твардовского? Льва Николаевича Толстого? Композитора Евгения Догу? Художника Левитана? Модильяни?
       Побеседовать со своими о своём...
       "Ротонды" нет, вся осталась в воспоминаниях Ильи Эренбурга, и век другой с людьми иными...
       И у Гёте наконец-то спросить, - а вы в самом деле верите в чёрта как в мощность организующую? При том, когда он полностью выдуман и в реальности не бывает?
       Город, немного подсказывающий - надо вырваться из него, на чуть-чуть. Переменить замыленность восприятия на свежесть. Потому что одни и те же улицы каждый день, а за ними - поля и леса. С противоположной особой жизнью. Птиц, комаров, кабанов, лосей, волков, медведей. Людей всегда опасающихся.
       Наверно - правильно, и учиться надо у них, людей опасаться? Люди запросто лишают жизни. Сбивают автомобилями на асфальтовых дорогах, стреляют из ружей, загоняют в капканы и перерезают горло, подставляя банку под горячую кровь, выхлёстывающую из тела животного жизнь.
       Людей опасаться...
       Жесточее животных...
       Разыскать всё как есть, сущее называя точно... без намасливания пристраивания лжи, и полулжи, и желания как-то сказать - не понимая её, сущности, видя и не понимая...
       Или не видя, и не понимая разумом, провидчеством...
       Никто не знает, можно ли было, получится ли родиться где-то в космической необозримости, на другой планете.
       Планету невозможно выбирать.
       Как и желание собственного рождения, в общем-то случайного.
       Некого спрашивать, некого...
       Может быть, нас всех послали жить здесь, временно, чтобы знали на будущее отличие плохого от хорошего?
       С секретом, спрятанным в русских народных сказках: - "Облили его мёртвой водой, затем облили его живой водой"...
       Пока - обливают не живой...
      
      
       2
       Взрослый мужчина сидел на азиатской сопке. Разглядывал зеленовато-тусклый бурьян перед собой. Протянутые в обе бескрайности полосы рельсов железной дороги. Деревянные столбы с проводами рядом с ней. Буроватую степь за ними и самое нужное, голубые мягкие горы.
       Горы начинались подъемом степи за железной дорогой и за буроватым цветом травы сразу делались голубыми, мягкими, со светловатыми отдельности новых гряд за ними, самыми первыми и новыми, новыми всегда, сколько не смотрел на них. Тут как облака присели на землю, прижались к земле, выделенные мягкими голубыми и светлыми переливами, и в мягкость свою притягивали, когда разумом понималась их навечная крепчайшая окаменелость. Сгущенный воздух делал выступы гор и ущелья голубоватыми, своими, теми самыми, из детства.
       И тогда, и сейчас тянуло пройти сквозь них, не по ним - сквозь них. Закутаться в них, в горы. Набросить на себя, как куртку.
       Самому сделаться горой...
       Природа, здесь, не переменилась за полвека. Свои голубые горы как проводили давно, так и встретили, теми же оставшись.
       Голубые горы показывали остановленное время. Становилось понятно, почему сколько не иди - черепаху не обгонишь.
       Медленная черепаха истиннее любого поезда, любого автомобиля...
       До половины тихого неба горы, горы нежные, без жёсткости ледников на самых вершинах...
       Вот я и возвратился, без слов сказал сам себе мужчина. Несколько разных стран позади, и все они оказались не достижением, все они стали приложением с этому месту, родному...
       Зачем я там был, в других географиях и погодах? В заасфальтированных торопливых городах с цивилизациями - от них отвернуться хотелось в иное, вот сюда вернуться...
       Да, я здесь никогда не смог бы сделать, чего добился там.
       То ли делал? Тем ли занимался? Разве там было настоящие достижения?
       Были. Были, настоящие.
       Вместе с обломами пониманий прежних, с переходами в состояния, в знания новые, вместе с тоскливым пониманием отказа от прежнего...
       Вроде школьных переводов из класса в класс.
       Грустно-то почему?
       Надо подумать. Выверить с безмолвием голубых, мягких, своих с детства гор...
       Тишина. Тишина постепенно убирает лишнее, намусоренное в душе и памяти...
       Тишина нужнейшая.
       Ни человека рядом. Ни суслика. Ни птиц.
       Взрослый человек поднялся, раскрыл широко руки, пошёл через рельсы к горам, с потребностью обнять, с потребностью к ним, сразу всем, прижаться полностью телом...
       Обновляясь...
       Пронзаясь запахами степи детства...
      
      
       3
       Мужчина Аркадов медленно наблюдал белый азиатский город, бывший для него тем самым, местом юности. Здесь само солнце за четыре тысячи километров от российского присеверного места жительства переменилось с жёлтого на белое, географией азиатский город протянулся ближе к экватору.
       На торцах пятиэтажных домов от крыш до асфальта тянулись живописные портреты каких-то азиатских стариков с одинаковыми серыми бородками клинышками, в меховых малахаях, национальных шапках, и в чапанах, расшитых орнаментами. В сквериках, на площадях высились бронзовые бюсты таких же, некоторые сидели на конях с вынутыми взмахами саблями. Позади бюстов зачем-то стояли настоящие, из коричневатой кошмы, круглые юрты. Попадались настоящие танки на постаментах и реактивные истребители шестидесятых годов, тогда секретные. Почему - как-то не понималось, в городе на заводах никогда их не делали.
       Город остался тем же, почти без новых домов, со школами, переделанными в многоэтажные магазины, и магазинчиками сплошь и рядом. Два общежития для рабочих и молодых специалистов, весёлыми бывшие и для него в юности, пятиэтажные, длинные, стояли как после войны, страшными: ни одной двери и дверной коробки, ни одной рамы в пустых окнах. Тоскливенькие, как любое, показывающие конец человеческой уютной жизни.
       Под белым солнцем, расположившимся всюду, сделавшим город без теней, на центральной площади грохотал настоящий духовой оркестр, выдувая военные марши. Аркадов пришёл сюда, на подтягивающие к себе грохотания басов и барабанов.
       На длинном высоком крыльце Дома культуры со скульптурными рабочими и колхозниками над фронтоном и по сторонам колон греческой классической архитектуры, передёрнутой сюда, перед микрофоном говорил азиатский лицом генерал в золотых погонах, золотыми лавровыми ветками на козырьке и околыше фуражки, с орденами и медалями невиданными, национальными, наверное, с золотыми витыми аксельбантами с правого плеча, строгий и торжественный. Перед крыльцом строем по четверо старались прошагивать юноши и девушки, одетые полувоенно, без погон. Выкрикивая приветствия генералу и ряду чиновников за ним, и на жаре одетых в чёрные английские костюмы. На длинных лавках по сторонам площади тесно сидели местные жители, мамы и папы, по их лицам. Горожане стояли и за ними.
       Пригляделся. Правее, в стороне от торжественных чиновников, с двумя такими же, застёгнутыми на все пуговицы, отпружинив икры сдвинутых ног назад, сложив согнутые руки под грудями, в белых тесных брюках и лёгкой фиолетовой майке с рукавчиками, на крыльце для начальствующих, стояла...
       Стояла Ксения Андреевна Воронцова, соседняя бывшая девчонка из дома, где после надоевшего общежития получилось снять комнату в коммуналке.
       То ли задержавшийся взгляд своей физикой сработал, то ли...
       Один из чиновников протянул указательный палец, точно в сторону Аркадова. Немного повернув голову, Воронцова пригляделась, помахала длинными пальцами поднятой ладони. Переговорила с двумя чиновниками, кивающими ей головами, задвигала ладонью к себе, зазывая взойти.
       Перед крыльцом сложили на асфальт автоматы не военные молодые пацаны, кланялись друг другу как японцы, изображали рукопашные короткие сражения, кланяясь почему-то и на прощанье. Бежали подбирать автоматы.
       - Боже, боже, глазам сразу не поверила... Ты откуда взялся? Вы откуда взялись?
       - С соседней улицы. Музыку захотел послушать.
       - Уважаемые коллеги, - повернулась Воронцова к чиновникам, - перед вами сам знаменитый Аркадов, бывший наш горожанин, ставший известным в России...
       - Ай, пошему не прислали телеграмму? Такой шеловек, такой шеловек, гордость нашего любимого города! Мы мог организовать торжественный встреча на вокзале, с цветами и оркестром, наш аким...
       - Так называется мэр города, - пояснила загордившаяся Воронцова.
       - Ай, наш аким сказал вам на вокзале речь! Уважаемая Ксения Андреевна, наша звезда, наша министр радио и телекоммуникация, написала бы подчиняемым снять кинорепортажа! - добавил второй, успевая прислушиваться к словам генерала, объявляющего праздник законченным. - Знаменитый шеловек, вы с нашим министром Ксенией Андреевной вместе учился в школе?
       - Мы жили в одном доме, на улице Фрунзе. Где послевоенные пятиэтажки сталинской архитектуры.
       - Известный всему миру наш земляк! На Байконуре летал на космический пространства! - подвёл чиновник к акиму, стоявшему в центре чиновников за генералом.
       Улыбающийся аким указал чиновнику справа, пускай немедленно позвонит кому знает и оформит на гостя города трёхкомнатный номер в гостинице для почётных гостей. Добавил, завтра состоится дружеский ужин в банкетном зале той же гостиницы, он сам утром просмотрит составленное меню.
       - Исполнить. Меня извините, обязан ехать на второе мероприятие. Жалею, не отменить, должен и обязан, будут снимать хронику для показа нашему главе государства. Помощник, передайте нашему министру Воронцовой, проводит гостя по городу, называется экскурсия. Достижения на прогулке рассказывает, скажите ей.
       - Спасибо, - ответил на все заботы, им не попрошенные, Аркадов.
       Подошедший генерал отдал честь, - радуюсь насчёт приезда нашего знаменитого земляка, ошен, ошен довольный, - пожал протянутую руку сразу двумя своими.
       Аркадов вспомнил, местные часто говорят звук ш на месте нужного ч.
       - Всего вам доброго, - пожелал генералу, уважающему, на самом деле, мягкими чёрными глазами.
       - Известный-разъизвестный, - поджалась боком Воронцова, дождавшись возвращения к ней, не ушедшей с крыльца. - Пойдём на экскурсию, передали мне указание акима, расскажу насчёт достижений города. Всем известно, как горожане любят свои родные улицы, скверы, парки. Совсем недавно наш любимый город украсился ещё одним достижением, строителями построен...
       - Ксюша, здравствуй, - возвратил её на нужное сближение. - Я тебе не чиновник из президентской компании, пошли к нашему дому, давно его не видел. Скажи, для чего громадные портреты бабаев развесили на домах и в виде памятников расставили?
       - Андрей Владимирович...
       - Полагаю, я тебе Андрей?
       - Согласна, Андрей. Наше государство молодое, после отделения от СССР понадобилось возрождение культуры. Бабаи наши поэты семнадцатого и восемнадцатого века, как и скульптурные изображения.
       - Подожди. В те века не было фотографии, не было здесь национальных художников. Так откуда взялись изображения лиц?
       - Будем считать, они условные, типичные для местной коренной национальности. Надо им выходить из положения неизвестности?
       - Стихи их остались? Опубликованы собрания сочинений?
       - Стихов и поэм нет, пока разыскиваются специалистами.
       - Понятно, напишет кто-нибудь заново и им припишут.
       - И для чего мы настолько строгие?
       - Да враньё всякое надоело. Понимаешь, мы живём во времена, когда нам всем пытаются головы повернуть спереди назад, вместе с мозгами. Тут бабаи, в России вместо точных наук в школы настойчиво заталкивают мракобесие поповщины. Мне придурком притворяться не требуется, меня интересует только не лживое. И - точное. Без подсовывания специально придуманных заменителей, для изображения "вроде так было". Подтверждаемое либо фактами, либо формулами, либо законами физики. Наука всегда правильно стояла против мракобесия. И будет стоять. Фактическим объяснением устройства мира раздавить любое враньё, приспособленное для запихивания человека в рабство.
       - Строгий какой, строгий... Купим мороженное? Обычное, сливочное в вафельных стаканчиках, как раньше покупали?
       - Когда ты пришла под Новый год на телестудию, там твоя мама редактором работала, и я там сидел у друга, молодого художника, ты ходила по коридору, по кабинетам - белый свитерок, грудочки кругленькие, юбочка позади колышется, очерченность коленок и ног ниже под ними не отцепляла взгляд никак, по динамикам везде, в коридорах и кабинетах крутилась песня "Снег летит надеждой новой", ленинградский ансамбль пел, почему-то от тебя во все стороны разлеталось напоминание, счастье будет скоро, и разлетались волосы густые, длинные, почти до зада, а я молча думал, неужели какой-то мальчик дотрагивается до тебя, обнимая?
       - Встал бы со стула и обнял.
       - Я понимал, где не для меня. Куда делись твои длинные волосы?
       - Верь, не верь, месяца два назад придумала переменить, как выгляжу. Обрезала их, попросила подстричь коротко, а тебе как? Смотреть не хочешь?
       - Смотрю. Когда молодая женщина обрезает волосы, - незримо переходит в следующее значение, прощай юность - началось взрослое. Та, бродившая в восьмидесяти годах по телестудии, накладываешься на себя такую. Потом ты быстро вышла замуж. Наверное, девушки перед замужеством пахнут, как собаки перед кобелиной свадьбой, привлекая запахом?
       - Дурак ты, Андрей, как сейчас врежу по рёбрам!
       - Извини, бурлит внутри...
       - Живот заболел, разве?
       - Повыше. Где душа невидима. Нет мягкого сочетания того и сегодняшнего. Как ехали, ехали, не в ту сторону приехали. Тогда я был никому не интересен и тебе тоже.
       - Хочешь чего-нибудь переправить во времени прошлом?
       - Не знаю, может - получится...
       - Ты не обедал, угадала точно? Пойдём ко мне, в тот самый дом, где выскакивал по утрам из соседнего подъезда. Почему ты сюда вернулся?
       - Есть город, где в детстве я плыл и тонул, и на берег выбрался к счастью...
       - Песня "У Чёрного моря"? У нас только речка.
       - Море с названием жизнь. Здесь я раз задумался, неужели всю жизнь буду приезжать на ремонтный завод и каждый день вытачивать болты, гайки? В тупом уголке замусоренного цеха?
       Прошли перекрёсток.
       - Да, есть море, в котором я плыл и тонул... Море безвыходности...
      
      
       4
       Их улица Фрунзе, переназванная после исчезновения прежней страны СССР фамилией "художника пятнадцатого века", подсказала Воронцова, и рукой махнула на слова - у них первый живописец появился в 1928 году, - осталась тенистой тополями. В городе близко к поверхности земли выходили солончаковые слои, сжигающие корни деревьев лет за десять. Тополя выстояли, хотя и не выросшие высокими.
       Красивая улица затенялась листвой, с пятиэтажными домами с лепными орнаментами, утопленными в стены полуколоннами, классическими фронтонами, с жёлто-золотистыми стенами, недавно покрашенными.
       Тот же дом, и квартира Воронцовой та самая.
       - Ты одна живёшь? А где твои родители?
       - Как знаешь, мой отец работал начальником ремзавода. Началась приватизация, завод стал нашей собственностью. Папе подошёл пенсионный возраст, продал недвижимый завод, купил квартиру в нашей республиканской столице, пятикомнатную. Там живут. Я осталась одна в трёхкомнатной. И оттого, что наследственно являюсь правнучкой польского дворянина по матери, мне нравится жить не стеснительно. Видишь, одну комнату рабочие мне соединили с кухней, во время ремонта, убрали стену. Стало такое модным, простор нравится. Да, звонили мне, для тебя номер в гостинице для исключительных гостей готов, тоже трёхкомнатный.
       - С прослушками и видеокамерами?
       - Честное слово, не знаю.
       - Знаю я. Не хочу чувствовать себя зверушкой в клетке зоопарка, под наблюдением.
       - Ну, раз мы пообедали в ресторанчике, - обернулась навстречу, - сварю кофе и будем болтать? - включила бесшумный вентилятор, - жарко сегодня. Тебе что нравится в жизни?
       - Думать. Привычка появилась. Отсюда уезжал - школьное образование, никаких учёных в городе, а потянуло непонятно во что, но направлением наверх. Попозже институт, прибавкой академия, очнулся и оглянулся - куда занесло... Привычка появилась самостоятельно мыслить. Сама по себе появилась, - прошёлся от окна, прежнего, к дивану напротив кухонной газовой плиты, сел, прислонившись к спинке. Раскинув руки по верху. Воронцова насыпала кофе, залила водой и поставила на огонь.
       - Расскажи дальше?
       - Не знаешь, где сейчас та девушка, в восьмидесятых она закончила школу и сразу поехала в Москву, поступила в театральное училище имени Щукина? Вернулась после экзаменов счастливая, мне рассказывала, какие известные всей стране у неё экзамены принимали. Почему-то она не стала известной по театрам, по кино. Я ей желал сниматься в кино, переживал за неё, пусть бы у неё получилось...
       - Таня Соловьёва. Сюда не приезжала больше, не знаю.
       - Так была взбаламучена поступлением, так торопливо рассказывала... Нам тогда не хватало, что увидел попозже. Смотрю фотографии американцев, старые, первых поселенцев одного из штатов. Стоят возле конусной брезентовой палатки, примитивной, в пустой долине, ни города ни села рядом, но мужчины в белых рубашках под мятыми пиджаками и при галстуках бабочках. Почему? Малейший признак культуры, а есть. На фотографии их печка-буржуйка. Дверка печки - литьё, полностью в декоративном орнаменте.
       Смотрю хронику кино, танцы в Америке, начало семидесятых годов. Твист. Молодые девчонки в плотных брючках, показывающих фигуры, разного возраста женщины в выразительных платьях, мужчины в костюмах как с выставки, бабочки обязательно, и семидесятилетние оглядываются на танцующих и начинают пробовать танцевать, и толстячок выдаёт весёлые крутиловки, не запыхался.
       Тогда нам вбивали в головы - твист танец капиталистический, танцевать под запретом, кто на танцах пробовал - фотографировали и на большие листы фото в витрины центрального гастронома, со значением они - враги народа и всего нашего общества. Одну молодую учительницу помещали туда раз за разом, на фото, не знаю, может и в школе запретили преподавать. Почему нам запрещали в жару ходить по городу в шортах? Помнишь, тогда понавезли, продавали по всему городу венгерские комплекты, рубашки навыпуск и к ним шорты той же расцветки? Узкие брюки нельзя, мини юбки нельзя, с утра до вечера думай насчёт единственно разрешённого - о повышении производительности труда. Зачем из нас настойчиво мастерили уродов? Стадом проще управлять, но ведь и та учительница, и я с желанием научиться танцевать твист, люди сами по себе, со своей природной сущностью, со своими желаниями личными?
       - Закончилось с СССР, Андрей...
       - Так писать стихи нельзя, так писать картины нельзя, такие оперы не нужны народу, нельзя, - и для некоторых заканчивалось или сваливанием в пьянство, или лечением в психушке. Людей ведь изуродовали? Переменюсь. Перейду на кофе и кулинарию, чтобы тебя в тоску не передвигать. Примерно показал, о чём и как привык думать, понятнее выглядеть для тебя. Пенку с кофе не снимать, получится вкуснее. И добавь крошечку соли. Закончилось с СССР, не закончилось с превращением людей в уродов.
       - Соль в кофе? Не слышала, до тебя. Попробую, как сказал. Насчёт уродов... Отсюда многие вынуждены были переехать в Россию, после объявленной самостоятельности нового государства. Поэтому бывшие общежития для молодых специалистов, бывшие жилые дома стоят без окон и дверей, разгромленными. Уезжающим так и говорили, вы никто, мы здесь новые хозяева. Чем ты на жизнь зарабатывал?
       - Преподаванием в университете. Гонорарами, у меня появлялись книги, научные. Тащили в депутаты Госдумы - отказался, когда бы я там занимался наукой? Сидеть и каждый день слушать бестолковые речи? Вместо выборов в неё слетал в Космос, понадобилось меня отправить по некоторой теме. Приглашали на международные научные конференции, с полным обеспечением проезда, проживания, с гонорарами за мои выступления.
       - Андрей, ты стал элитой?
       - Мне такое определение не нравится, тщеславием не заразился. Я сделался сохранившимся человеком. Сохранившимся от разрушения человека в человеческой личности. И уединился в сторону от власти, от стадности.
       - Пей кофе, сохранившийся человек. Я сейчас присоединюсь.
       Отошла к окну, резко глянула на сторону, глазами тревожными, глазами боящимися - помешают, отпряньте, - как передала кому-то посланием подальше, потянула с бёдер белые тесные брюки, появлением на просмотр тонкого пояска светловатых трусиков с плоскими волнистыми узорчиками, нашитыми на поясок, стянула, сложила и повесила не спинку стула, появился и лифчик с плоскими узорчиками на бретельках и внизу чашечек, - позволения твоего не прошу, климат приучил дома так ходить.
       Ксюша и осталась как раньше, умеющей поразить неожиданностью. Твёрдо сделать нужное ей. Было, после выворота из случайного замужества, - схватила самое нужное, взорвала за несколько неожиданных, резких движений...
       Присела напротив, за столик с печеньями и чашечками, глянув на печенье другими глазами.
       - Забыла сделать, чего хотела.
       Поднялась и включила вентилятор.
       Тонко запахло понятным желанием...
       - Интересно в тебе сохранилась та, восьмидесятых годов девчонка, наверное потому, что ты осталась с не раздавшейся фигурой, худощавым, слегка выпуклым вдоль животиком... Немного укрупнилась, а так... Вертикальная впадинка в середине живота, не рожавшей... Изогнутая движением... И по впадинке с двух сторон, ближе к торсу...
       - Поподлизывайся, поподлизывайся, - без зеркала поправила обеими ладонями короткую причёску.
       - Совмещаю. Прошлую и сейчас.
       - И у тебя совмещение пока плавает в непонятности или как-то... как-то схождение намечается выводами?
       Протянул руку к руке тонкой, - Воронцова поднялась сразу, включенная перекинутым электричеством. Вздрогнув, от мысли своей, от чувства? Совсем закрыла глаза, совсем притянулась полушажком и губами втянулась в губы, соглашаясь с поцелуйностью, растекаясь поцелуйностью...
       Пролетев выгнутую упором спину, руки съехали ниже, на бугры...
       Нарвавшись на шары зада...
       Крепче прижав тело к телу за шары зада...
       - Жопа у тебя тугая, не широкая и крепкая, бархата... гладенького... из ума выкручивает...
       - У Маньки-развалюхи её ищи! У меня не жопа, у меня попочка! Точно тугая? Неожиданнейшая похвальба мужчины! В первый раз.
       И Ксения нервно, вырванная из всех своих накопившихся, намусоренных ограничений, всех стеснений и нельзя, захохотала и хохотала, переходя по кухне к плите и к окну, и к столику назад, вытеснено появившись в новой для себя и сущности, и разрешённости, и непривычности...
       Сбросив жёсткую шкуру осторожности, боязни ошибки...
       Притрагиваясь пальцами к губам, пробуя, не вспухли ли?
       Соглашаясь со сдвигом тонкой ткани ниже плотной густоты волос, открывшей собранное тепло и тревогу, накопленное направление желания точного, сейчас...
       Запаха согласия разливчатого...
       - В дальней комнате кровать, - вышепнула, утопая, качнувшись...
       Пошатнувшись на порожке комнаты дальней, с хохотком нервным согласившись со стягиванием остатка одетого уже co ступней ног, согнув их в сторонах над собой, поймав секунду жёсткого вторжения, прислушиваясь с чмоканьям, всхлипчикам себя там, под курчавостью волос, приподнимая лицо и пробуя разглядеть, обязательно убедиться и помутневшими, убеждающимися глазами...
       - Сбылось. Без надежды - через года сбылось.
       - Уточни тему, Ксения Андреевна?
       - Когда я по глупости вышла замуж после школы, ответила тебе на твою обиду: станешь моим любовником. Сбылось.
       - Муж, любовник, все эти юридические уточнения... Мне нравится человеческое. Как писали в старых романах, между ними появилась близость.
       - Ближе некуда. Слезай с меня. Нет, нет, - прижала и руками, и ногами, накинув на спину. - Лежи, я тебя чувствую...
      
      
       5
       В синеватых в крупный белый горошек плавках и таком же лифчике Ксения Воронцова лежала животом вниз рядом на берегу их степной речки.
       Солнце прожаривало новыми силами тела, белой накалённостью.
       Плоская речка извивалась среди травы и песков, мелкая по всей не широкости, самой большой глубиной выше пояса. И всё равно её вода, тёплая, забирала в себя жару из тел. Получалось плавать, задевая ногами донный песок.
       - Андрей, ты в Космос лететь боялся?
       - На старте некогда бояться. Разумом понимаешь, сколько бы не стартовали - по всякому бывает. Взорваться можно запросто. Сидишь, ждёшь, рёв ракеты, прощальное "счастливого полёта" в наушниках, ответное гагаринское "поехали", пока ответишь - чёрте куда вознесло, мчим дальше. За бортом ничего не видишь, пока на нужной высоте обтекатели не сбросятся. Главное - не захотеть выйти на ходу, скорость слишком большая, ветерком снесёт.
       - Я видела старты по телевизору, конечно, их попозже у нас показывают, когда ничего не случилось, их плохого. Тебе чего там было интересно?
       - Как ты выглядишь рядом со мной на речке.
       - Придумщик. А по правде?
       - Как ты выглядишь без купальника.
       - Врёшь и врёшь. Вчера не видел, как выгляжу? Почему ты мог думать обо мне?
       - Сам не понял. Въехало, с мыслями о тебе. Видел твои телерепортажи по Интернету, останавливал ролики, где ты лицом в кадре, а не твоя рука с микрофоном, разглядывал тебя. Думал о тебе, куда деваться от личного желания?
       - Где твоя жена?
       - Живу один. Пробовал, не получилось.
       - У тебя, у самого Аркадова - не получилось?
       - Ты думаешь, приехал, тебя случайно встретил, немедленно изменил жене? Не пошло как надо, сама не знаешь?
       - Не знаю. Я вычеркнула не получившееся из своей прошлой жизни. Как в компьютере. Нажала команду удалить, выбросила и забыла.
       Посмотрел внимательно и прижал пальцем на щеку Ксюши, как на нужную кнопку.
       - Комарика придавил?
       - Поблагодарил, за открытое мне простое решение. Почему здесь снова замуж не вышла?
       - Я не бытовое приложение, что мне...
       - Хватит. Наспрашивали вроде и ненужное. Поплаваем?
       - Да, скоро идти в город нужно, собираться на банкет начальника нашего города в честь тебя.
       - Ксюша, мне нравится жить в стороне от власти, вести себя неприметно.
       - Пригласили? В известные вылетел, так сейчас чего? Люди ждать будут.
       - Сходим, не взвинчивайся.
       - Я спокойная. - Села и грызанула сорванную травку. - Я спокойная, вроде рыбы в речке.
       Плавали на самой середине речки неторопливой.
       Облака медленные, твёрдые губы под пальцами, вроде краёв влажной ракушки, залезшей в плавки...
       - Боги, боги, сам Аркадов трогает меня, где всем запрещено...
       ..Из спальни Ксения вышла облитой длинным, до ковра, розовом бальном платье. Воланчики по сторонам выреза под шеей...
       - Правильно, на тебе должен быть галстук бабочка, когда он для тебя высший признак культуры. Где моя белая сумочка? Туфли надеваю и уходим. Дай-ка я тебя причешу, немножко поправлю?
       - Красивая, - подошёл, напомнил и поцеловал.
       Возле носика показались слезинки.
      
      
       6
       После не задумчивого детства Ксюша Воронцова начала чувствовать что-то непонятное в себе, начала прислушиваться к поселившемуся, ведущему себя тихо, незаметно, а вдруг и бунтующего, требующего немедленного внимания почти одурачиванием, возникающей мутности привычной ясности.
       Ксюша смотрела на старшеклассников в школе, отчего с ужасом отдаляясь от них, совсем других по поведению, громкому, разливающемуся по все направления бесцеремонностью, и - грубому.
       Зверёк страсти, незаметно поселившийся в ней, и она назвала его для себя женская душа, а позже, допоняв, переназвала зверьком страсти, толкал к ним, взрослым мальчикам, и отрывал от них, взрослых мальчиков, предостережением опасности, придуманных для изменений самой привычной жизни.
       "Я выйду замуж, начну готовить еду, считать заработанные мною и мужем деньги, ходить по магазинам, покупать вещи и предметы, стирать, рожать ребёнка, спать не одна, а с мужем, и делать с ним, чего делают взрослые по ночам, и так - всю жизнь? Как в стойле, отделённом изгородкой?"
       Зверёк затаивался и ждал, как она ответит.
       "Но я ведь не могу убрать из самой себя страсть, называемую грубо и пошло, половым влечением, я не могу переменить свою природу и не хочу. Так что же женщину делает женщиной правильной? Умеющей разное, бытовое и скрытое, свести в удобное, соразмерное и нормальное для взрослой жизни?"
       Ксения Андреевна, как начали называть её студенткой в институте вежливые преподаватели, и после института поняла, никуда зверёк страсти не делся, никуда не денется, и как не запутаться? Он требовал знать на себе взгляды оглядывающихся на улицах мужчин, понимая их - нравлюсь, нравлюсь, - он требовал мальчиков, приглашаюсь смущённо на свидания, пробующих целоваться, щупать груди, лезть везде где нельзя... почему нельзя? Почему? Зверёк требует, он часть меня, он требует?
       Зверёк выкрикивает покажи себя голой своему мальчику, голой, ужас и стыдно. И тащит показать...
       Требует перед сном достать спрятанную чёрно-белую фотокарточку, на ней молодой человек улыбается, девушка с вниманием разглядывает его твёрдый, горизонтально поднявшийся, и разглядывать долго, а в постели представлять, воображать его рядом, отгоняя и стараясь заснуть...
       Такие зверьки жили и в маминой кошке, начинающей орать ужасно, и в папином пёсике, исчезающим из дома в дни собачьих свадеб, прибегающим успокоенным...
       Природа, страсть, неизлечимо врачами...
       Зверёк дурманит голову и не разрешает готовиться к экзаменам вдумчиво и с осознанием прочитанного.
       Заставляет настораживаться в кино, когда женщина внимательно смотрит на мужчину, мужчина смотрит на неё, они сближают лица и целуются. Чего они дальше сделают, почему закончилось музыкой и высокими деревьями с облаками? Показали бы до конца?
       Ксения разговаривала с подругой, краснея щеками, подруга рассказывала то же самое, как ей нужно, чтобы на свидании мальчик "зажал и пощупал"?
       Зверёк пропадал от общей занятости, непонятно как выскочил в самом фиг знает откуда взявшемся дне состоянием муторности, и от боязни забеременеть, родить со стыдом без отца пришлось выйти замуж, успокаивая зверька и себя. Разобралась - мальчик, оказавшийся мужем, стал чужим через несколько недель, - вышвырнула.
       Повзрослела, занималась работой.
       А потом она неожиданно догадалась, без зверька страсти ничего хорошего ни для себя, ни для человека лучшего среди остальных ничего не сделаешь.
       Даже жаренную картошку - вкусной...
       Продолжением зверька открылось и любопытство, - а как им управлять по своему желанию? А как его настраивать?
       Зверёк требовал своего, а своё для него общей жизнью не находилось... кроме него совесть, настроение...
       Получался единственный ответ, - самостоятельно управляется, руля не бывает и педалей...
      
      
      
       7
       Оглянись, сзади что-то осталось, удерживающее в хорошем...
       На слова "не думал, девушка"?
       Тогда, после нескольких дней окончания школы, наложили в рюкзаки продукты, воду, спальные мешки и зубные щётки, на попутных машинах поехали с ночёвкой в урочище Бек-ата, где среди бурой степи вдруг несколько высоких каменных гор, настоящих, здоровенными зубцами когда-то вылезшие из почвы на высоту повыше полукилометра, ущелья, родники, - возле самого большого остановились лагерем. От родника вода бурлила ручьём в пруд с каменными берегами, от каменных плит вода делалась тёплой, днём.
       Саша Корольков руководил, турист настоящий, с одной спички костёр разжигал.
       На краю урочища жили местные чабаны и бродили их коровы с баранами.
       После попутных машин добирались пешком, от поворота. Замучились, на белом жарящем солнце. В летнем закате и быстрой в горах темноте укрепили палатки, накидав под них нарубленные ветки мягкой арчи, ползущих по камням напоминаниями настоящих сосен. Расстелили в палатках спальные мешки, пили чай, у костра.
       - Как мы будем спать? - посчитала в уме Нина, - у нас всего пять спальников, а нас десять.
       - Всегда берёт по одному на пару, мальчик и девочка.
       Рыжая Нина сидела на камне в коротких шортиках, кисточкой перед зеркальцем поправляла брови, костёр оранжево освещал её дугами прогнутые снизу, под коленками, выразительно насыщенные ноги.
       - В одежде летом в спальнике жарко, - протяжно известила, настраиваясь на услышанное...
       Вчерашняя школьница Ксения внимательно посмотрела на Аркадова.
       - Кто хочет венгерский вермут, настоянный на травах?
       - Завтра, устали сегодня...
       - Мне мои предки выдали банку импортного растворимого кофе, кто хочет попробовать?
       - Вероника, доставай, не видели такое.
       Саша рассказывал, как по узкой тропе мальчик и девочка полезли в горы, сидели на краю плиты и мальчик сорвался в пропасть. Настаивал, никому самостоятельно в горы не лезть.
       На жаре Андрей с тяжёлым рюкзаком замотался, тянуло спать. В палатке влез в спальник, отвернувшись к правому борту, поправив под рёбрами неровный лапник. Позже полусном мутно почувствовал, в спальник втискивается прохладными ногами, прохладной узкой спиной Ксения, вечно злящаяся на него, осторожной мышкой затихшая, сжавшись, невольно прикоснувшаяся к нему круглотой попки и почувствовав смущение, переданное короткой дрожью ему...
       Опасается, понял в туманном полусне.
       Вернулся в полусон, неожиданно почувствовал, юная девушка лежит прижатой передом к нему и рука её настойчиво захватила твёрдое, упирающееся и в трусы, и в полотно спальника...
       Помечтал? Показалось?
       Тонкие пальцы, размазывающие вдруг выскочившее из твёрдого...
       - Беспокойно ты спишь, - насмешливо сказала утром, умытая, с мокрым лицом дочищая над ручьём зубы...
       - Спальник тесный.
       - Как же, как же, - подсмеялась сквозь зубную пасту на губах.
       Загорали на прогретых камнях, на спальниках, брошенных на траву. Белое солнце вливало в тело прибавление силы, бодрое напряжение, как в аккумулятор электричество.
       Рядом с ними сидела Ольга в коричневом лифчике и трусах, расширенными ногами встречая солнечность.
       Прищурено Андрей разглядывал тонкую, белейшую кожу с внутренних сторон её ног возле самых краёв коричневых трусов, стараясь не думать, что под ними. Один изогнутый коричневый волосок высунулся поперёк трусов, шевелился ветерком, Ольга не замечала. Притягивала, белейшая тонкая кожа, загоревшая на остальном теле. Желанием отодвинуть коричневый край тонкой материи и увидеть остальное, между ног.
       Ксения провела глазами за его взглядом, молча и больно ущипнула за бок.
       - Ослепнуть не боишься? - шевельнулась тонким телом вчерашней школьницы, глазами показывая взрослого зверька, требующего внимания только к себе. - Принеси мне попить? - показала, что она командуем. Им.
       Ближе к вечеру пляжно раздетые девчонки и ребята сидели, болтали, много и нервно смеялись любой чепухе, пробовали венгерский горьковатый вермут, золотистый, пробовали целоваться на спор, кто лучше, жарили сосиски над огнём, принесли мяч и играли, подпрыгивали тонкотелыми стрекозами, разделившись по кругу, проворонивших сажая на середину и попаданием в них освобождая. Ксения била мячом по штрафнику в круге резко и точно, попадая. Нинка Соловьёва, не глядя назад, оступилась, поскользнулась и шлёпнулась, громко заорав. Получилось, под её задом, жёлтыми плавками попалась застывшая поверх вчерашняя коровья лепёшка.
       - Вам смешно, а я в чём буду ходить? Вторые трусы не захватила!
       - Самое то! Без трусов самое то!
       - Ну и нате! - сняла, присела над ручьём, отмывая в проточной воде. Вероника принесла мыло. Выжали, расстелили на горячем. Начала ходить, обернувшись полотенцем, а мальчики поддёргивали его с неё, шутили.
       - У тебя и на лифчик навоз ляпнулся, снимай, стирай!
       Поверила, повертела, обернувшись на мальчишек, пальцем у виска, показывая - вы свихнутые.
       Андрей почему-то, как подтолкнуло изнутри, обнял Ксению за гладкую тонкую талию. Глянула на него, удивлённо. Руку, с себя, не убрала. Гладящая рука соскользнула на мягкость полосатых плавок...
       - Мэрилин Монро, покажи себя, какою родилась?
       - Да надоели, глядите сколько хотите и завидуйте! - отбросила Нинка полотенце, гордо пройдясь, оранжево высвечивая рыжим треугольником волос, рвущихся густотой на самый живот.
       - Да хватит скрывать! Нинка, молодец! Признаемся откровенно! Все думают об одном и том же! Вот сейчас выясню. Мальчики, вы хотите видеть девчонок голыми?
       - Да!!!
       - Девчонки, вы хотите видеть наши достоинства?
       - Хотииииим! У вас бугры в плавках, а у нас холмики! Чего там прячете? Знаем-знаем, показывайте!
       - Вы хотите, чтобы вас щупали и обнимали? Чтобы мальчиков трогали где пожелаете? Чтобы наши и ваши достоинства объединились?
       - Да!!! - прокричали почти все девчонки.
       - Ксюша, Воронцова, сними лифчик?
       - Да запросто!
       - Начинаем, - протянул руку весёлый Димка высокого роста и отстегнул лифчик на Веронике, ахнувшей вслед за защитной улыбкой, на Ольге... Другие, остальные, и сами расстёгивали, стягивали с ребят плавки, и впервые откровенно, при подругах рядом с торопливостью и любопытством рассматривали скрытое от них, к чему подталкивало их самой природой, "я видела в журнале французскую любовь, делают так", присела одна перед Димкой, забирая обнажённое губами, чего Андрей никогда не видел и взвинтился остротой сразу, обернувшись на Ксению, а она оказалась почти дрожащей, пружинно взведённой, приопустила веки и придвинулась лицом, телом с желанным целованием, наложив на его рот влажные губы...
       Показавшиеся очень широкими...
       - Меня поцелуйте?
       - И меня!
       - Ты юбку снимай? И трусы?
       Завертелось, как захотели. Рядом голая Вероника прилегла к Люде, не снявшей плавки, гладила Люду по животу и по плавкам, заводя ладонь низко между ног, Люда сжималась и раздвигала солнечные ноги, не открывая глаза, гладя руку Веронике, устойчиво запахло девической сутью, душистостью, не сдавленной сдвинутыми их ногами, там целовались стоя, тут лёжа и рядом, Нина раскрыла пальцами сиреневую влажность между ног, прижала к ней за затылок голову выбранного мальчика, вставшая на колени выставила расширенный зад своему мальчику и целовала грудь сидевшей перед ней, рядом на белейший зад незагорелый Ольги, без коричневых трусов, начал нахлопывать передами ног Валера, протискивая в неё и из неё свой, ставший мокрым, - "уйдём в сторону, - успел отделиться, - вон за тот здоровенный камень", - и Ксения, за валуном сама быстро заголив светлейшее тонкое тело, торопливо торча нежными грудками, обрывисто легла рядом, неожиданно приставила пойманный, настойчиво вытвердила, перетянула телом на себя, - тыкался, не попадая в разыскиваемое, сел на колени среди раздвинутых ног, развернул тёмную густоту волос, в них неожиданно наткнувшись на влажную горячую провальность, поводил, отыскивая, вдавил, вдавил сильнее в непускающее чем-то в начатой глубине, удивляясь сжатым зубам, искорёженному лицу Ксении, терпящей что-то, прорвался через не пускающее, двигал, двигал туда-сюда, подняв ноги её коленями кверху, видя белые зубы, распахнутый рот как будто мучаемой, боль принуждаемой терпеть и терпящей, видя зажмуренные сильнейше веки глаз, пальцы, сжимающую маленькую грудь, прижал жёстко вторую - вдруг распахнула глаза и спросила честнейше, - Ты не думал, девушка? Не думал, я девственница?
       На выскакиваемом и вдвигаемом из её тела алела кровь.
       Спросила, не осуждая, не обижаясь, не требуя, не набрасывая на него ответственность за сделанное вместе.
       Гордо и тихо, чего других не касалось.
       Закрывая девчоночью свежесть грудочек согнутыми пальцами, стыдом вернувшимся защищаясь...
       Надеясь на особенное уважение навсегда.
       Запомнил бы подарок неожиданный...
       - Ты не думал, девушка? - Снова спросила Ксения Андреевна на берегу степной речки. Быстрым голосом, почти тем же.
       Оглянувшись через года.
       - Молчишь? Забыл? А как больно было, знаешь? Стерпела, ради тебя. Больно и в тот момент перехода из девчонки в женщину, и как из города внезапно уехал, и мне пришлось замуж пристраиваться, случайно, по глупости, потому что для всех так положено.
       - Переживал потом, а в тот день когда думать? От неожиданности, от обалдения? Ты для меня стала первой, тоже.
       - Я рассчитывала, позволю тебе сорвать замочек с моего зверька, в ней всегда живущего, ты запомнишь, тем и привяжу тебя наглухо, а ты резко уехал. Ни с того, ни с сего.
       - Перестань мне говорить - замужем была.
       - Обижаю?
       - Да.
       - Три недели разве жизнь замужем? Промыла тело, освободила душу - одна. Как в сказке, жила и думала, прилетит ко мне на серебристой ракете...
       - Ксения, тут ракета не нужна, тут важно... как в душе, что в отношении к тебе...
       - Знаю. Чувствую, - притянула рукой за шею и над светлой степной речкой наложила влажные губы, вталкивая короткий язык, втискивая себя шевелениями, шевелениями...
       - Андрей, смешно? Тогда я ночью едва не взорвалась. Сильно захотела. В палатке рядом девушка застонала сексуально, я проснулась, обалдела от непонятного и тайного восторга, лежала тихо. Прислушивалась, как они в палатке своей. Твой нашла, гладила, давила, давила жаркий, из него вылилось горячее мне на ладонь, лежу и нюхаю, и обалдеваю. Глупая была, да?
       - Своя. Ею и осталась.
       - Повторить можешь? - раззолотилась глазами и улыбкой.
      
      
       8
       Собравшиеся на торжественный ужин приятно, с желанием здоровались, объяснили, в их республике сейчас идёт праздник на все четыре дня, и сюда приглашены руководители города, полностью.
       - А если ушытывать, ай, наш города подшиняйся областной руководства, областной камандыр за семьсот километров едыт, мы самостоятэлный, мы привикли быть почти автономными, государств на государстве. Так што вы видит, уважаемый известная наш горожанин, наш земляк Аркадов Андрей Владимировиш, наш касманапт-земляк, наш мал-мал политбюро полностью, как при Брежневе писали на газетах. Правылна моя сказал, увашаемая наш министра Ксеня Андрэвна?
       - Да-да, да...
       - Сколко вы, Ксеня Андрэвна, карасывый сегодни...
       - Спасибо, спасибо, вы тоже замечательно выглядите и в приятном настроении...
       - Ты как в Москве, любые слова заливаешь поверх кремом лживой лести, - произнёс только для неё.
       - Не осуждай, близкий мне, я должна исполнять протокол...
       - Да, я не то ляпнул... забудь.
       - Вы очаровываете меня, Андрей Владимирович!
       - Фуфыр-расфуфыр... Меня в этом городе, в юности, не всюду пускали. Управление города я обходил за квартал. Говорили, за входными дверями пост милиции и нужны спецпропуска.
       - Ты вернулся - сам знаешь, кем, спокойнее, - дотронулась пальчиками до пальцев.
       Прежнее время неожиданно оказалось остановленным звоном цикад под раскрытыми окнами, в начинающихся сумерках. Годами их слышал лето насквозь, ни разу не видел в тёмных кустах. Ноты они, свои навсегда, не переменили.
       На длинном столе по самому центру, где усадили напротив акима, начальника города, протянулся на специальном подносе запеченный осётр, разукрашенный веточками петрушки и белыми завитушками лука, в стороны от него лежали судаки, среди салатов в салатницах, фруктов, бутылок, фужеров и рюмок.
       Аким поднялся, все встали и слушали речь в честь праздника и приезда "нашего уважаемого земляка". Похлопали, выпили кто чего хотел и налил. Аркадов отпил глоточёк шампанского, поставил фужер. Ксюша посмотрела и повторила его.
       Появились официанты, один переносил поднос, второй раскладывал осетрину и свежую варёную картошку к ней, вместе с дольками лимона и зеленью. Добавили под него, заговорили громче, бурливее, любой по очереди со своим тостом.
       - Вас пригласили, - сказал почти в ухо человек в штатском, - вместе с министром Ксенией Андреевной.
       - Ай, мал-мал поговорим отдельно, - встретил аким, начальник всего города, в соседней комнате, приглашая к столику с шампанским, коньяком, шоколадом, пирожными. - Народ мал-мал без нас посидит, для укреплений щастлывый знакомст мужчинам пырадлагаю коньяк, Ксения Андреевна шампанский.
       Разговор начался тот же самый, привычный, на тему "образование связей с Москвой", с благодарностями "уважаемый Ксения Андреевна, наш министр, за замечательный знакомств, ты на меня зывани, моя на тебя зываню любой времь", и за недолгое время закончили рюмочками "за крэпкий дружба", вернулись к столу.
       Появились три местных артиста в цветных азиатских расшитых орнаментами халатах, с домбрами, и запели на родном языке, один подхватывая предыдущего и продолжая. Отдельные слова Аркадов понимал, вспомнив с юности, остальные ему переводили, и получалось, новое яркое солнце взошло над любимым городом потому что мудрый аким и все мудрые министры гордятся гостем и надеются на его помощь, если она понадобится в соседней стране, "на Москванын". Певцы убедили всех, Аркадов летал в Космосе, увидел все города мира и знает, тут город самый красивый в мире.
       - За что и выпьем, за краткий перевод, - сказал Аркадов в ответной короткой речи. - Я всегда постараюсь помочь вам всем, чем могу, обращайтесь.
       Положил в карманчик пиджака визитку начальника города, ему передав свою. Со всеми телефонами и электронной почтой.
       Начались застольные длинные разговоры и песни.
       Шли по цикадному своему городу домой, сильно тёплому и ночью, отказавшись от машины.
       - Хорошие люди. У них есть доброта, Ксения. Мне стало нравиться смотреть кино семидесятых, восьмидесятых годов. Итальянские, американские, советские. В них видна доброта, в них люди с желанием целуются. Мир переместился в худшую сторону, стало слишком много жестокости. Бегают в кино мужики с громадными пушками, женщины вытаскивают из-за спин мечи, отрубают головы, надоело. Мир отравился жестокостью.
       - Мир стошнит от жестокости, я верю. Варварство людям надоест.
       - Только бы не на наши головы...
       - Да само собой... Акацией густо пахнет. Я хочу спросить у тебя тайное-тайное... Наше, интимное, как раньше говорили.
       - И - что?
       - Мы будем сегодня куролесить? Как в старых романах, ты рассказывал, писали, между нами образуется близость?
       - Куда потянет, туда и двинемся.
       Прижалась, боком, на минутку остановившись. Не продолжая словами.
       Дома стянула длинное платье, расправила на плечиках, возле шкафа. Начала варить кофе, стоя у плиты задом к нему в прозрачных розоватых трусиках с полосками коричневых кружевных ленточек по низу, косовато и плотно обогнувших по низу. Что-то сказала, полуобернувшись, и показавшаяся круглой твёрдостью, груди без лифчика горизонталились, торчали, не отвисая.
       Вся выгнутая верхней отчёркнутостью прогиба.
       - Подожди. Кофе сбежит, - пожаловалась и своей нетерпеливостью, уловив сдвиг низа трусиков с крулоты попочки и под ней в сторону, щупанье твёрдой мужской руки, отыскивающей и раскрывающей...
       Переступила в сторону, расширив ноги, успев выключить газ и прихватить руку ищущую, помогая найти, опершись на буфет, пригнувшись, оттопыривая зад и ища двиганиями на стороны, и стягивание трусиков видя без оборачивания, скольжением по коже ног, быстро покрывшихся пупырышками волнений всех сразу...
       Ахнула, тихо заскулив...
       Встречая...
       Напихиваясь до упора телом в тело, влажностью на потолстевшее, крепкое...
       - Втиснул... порвёшь в глубине, внутри...
       - Не пугайся...
       - Пугаться некогда, так неожиданно втиснул...
       Прижал, обеими руками обхватив короткую черноту волос головы...
       - Сейчас спереди, умоляю, спереди...
       Вывернулась и легла прямо тут, прямо на голый пол, требовательно протянув руки.
       Приподнимала голову, смотрела вниз живота, зажмуривалась, уплывая в улавливания всех коротких биений, вколачиваний, акая навстречу...
       Лежала, закрыв глаза. Прижимая тело налёгшее, целуя, целуя благодарно...
       Распахнулась глазами и спросила самое неожиданное.
       - Два раза взрыв во мне, вспышка бывает? Я успела, два раза. Спасибо, что выбрал меня. Ты можешь любую сделать своей, но выбрал - меня.
      
      
       9
       Ксения расцвела, развёрнутая новыми лепестками, улыбаясь сразу после просыпания в постели.
       - Мне приснилось, хочешь уйти, я схватила тебя за твой настырный, и остальное, чего под ним, не пущу, не пущу...
       - Да живи спокойно, - погладил измятые подушкой волосы, и по щеке зарозовевшей.
       - Пугалась, во сне. Сделаю на завтрак яичницу с ветчиной, ты мужчина, тебя потребно серьёзно кормить. Можно, я голой похожу? Привыкла, в одиночестве, под утренний душ и без ничего по квартире...
       - Как выберешь.
       - Достижение! Разрешил! Да, хочу, да, хочу вертеться перед тобой, чтобы смотрел, разглядывал меня! И ты не одевайся? Да, хочу тебя разглядывать и оставаться счастливой женщиной! Я поняла, во сне, чем женщина счастливой делается, - выставилась на фоне окна, облитая сзади солнцем. - Умывайся, я за тобой! Мужчина всегда должен быть впереди, правильно я знаю?
       - Может быть... Я перед просыпанием в полусне обдумывал всякое и понял, а ведь борьба правды и лжи постоянна, как сама природа. И, видимо, не отменима из-за слабости человека как сущности, принужденного лгать для своего выживания.
       - Ничего себе, в полусне... Сейчас запишу. Помню по институту, над похожим думали ещё греческие философы. Тебе для чего заезды в философию?
       - Делаю одну книгу, тема закручивает меня.
       - Тем более надо отлично и красиво позавтракать, иди под душ. Насколько приятно, оказывается, умному указывать? По-женски указывать, в мужское руководящее не впадая, - осторожно произнесла, и внимательно... - Во мне рядом с тобой борьбы правды и лжи нет, вместо борьбы противоположности - полная доверчивость...
       - Знаю, чувством знаю.
       На сковороде потрескивало и начинало пахнуть. Вертелась, переходила к буфету, к тарелкам, доставала вилки, поворачиваясь и показывая себя исполнением пожелания и торчанием сосков.
       - Взглядами подстёгиваешь, подстёгиваешь... Сейчас приплясывать начну, - напротив, села на стул за низким столиком перед диваном с Андреем. - Чуть остынет, положу нам на тарелки.
       - Густая нижняя причёска распушилась... Выразительная густая пушистость со странным содержанием, не отпускает взглядов от себя. Тайная тогда, где ты ходила по коридорам телестудии, в тонком свитерке и юбочке. Мне до сих пор нравятся женщины того времени, они были настоящими, без раскрасок на лицах и какими их природа родила, не лысыми под мышками и внизу. Сегодняшние похожи на резиновые куклы.
       Посмотрела, под свой ровный живот, встала, принесла щётку, распушила попышнее, облачнее...
       - После вчерашнего сделалась с тобой собою и дальше, чего в себе не открывала, останавливаясь перед... не перед стеснением, нет, но перед ненужность. Где горьковато, для женщины горьковато, не нужной себя знать.
       - Сейчас будет завтрак с запахами поджаренной ветчины, яичницы, с запахами скрытой под пушистостью нижних волос...
       - Себя не забудь прибавить, с запахом твоего воевателя в воротах моей крепости...
       - Им пахнет? Мы ведь после душа?
       - А ну и чего? Желаниями пахнет, не понимаешь нисколько, мудрый-размудрый философ! Кушай, кушай, приятного тебе аппетита.
       - А ему приятного аппетита?
       - Доболтаешься шуточками, голодными останемся, - тортово улыбнулась в ответ.
       - Он беспокоится.
       - А как тихим оставаться? Я его взглядом заставляю подниматься столбиком и покачиваться, как факир кобру. Вот сейчас, начинаю.
       Остановилась внимательнейшим, сгущенным взором на чём пожелала.
       Шевельнулся. Шевельнулся. Задвигался, наполняясь толщиной.
       Поджал нижнюю губу, удивляясь без слов.
       - Он ловит от меня страсть, он воспринимает моё желание... Молчи, перебьёшь...
       Приподнялся, как разыскивая...
       Подошла, присела. Погладила.
       - Весь хочу рассмотреть, узнать весь, никому не достанется... Ты думаешь, годами, годами жить без мужчины, не мучение? Ещё какое! Только и думать, у других есть мужчины, другие живут как хотят с ними, ты дави в себе тоску, дави... За такие дни и ночи с тобой...
       Втянулась глазами в глаза и продолжение из себя в него переложила ими. Точное, откровенное.
       - Лягу на него щекой и весь буду таять. Мой, мною пахнет. Отдалённо-отдалённо пахнет, вроде вчерашних духов.
       - Она чтобы никого не подпускала, - сдавил сильно, накрыв между ног вздрогнувшей, захватив всё.
       - Переговоры прошли в полном взаимопонимании, пишут в официальных репортажах. Боги, боги, сам Аркадов мне подарил счастливые слова...
       - Нас приглашали на праздник...
       - Успеем, - взяла за руку и потянула в спальню. - Жить весь день без второго утреннего завтрака разве спокойно?
      
      
       10
       - Удивительно. Во времена Советского Союза здесь я не видел праздничную демонстрацию с верблюдами впереди. На них всадники в национальный ярких халатах. Чапанами халаты называются?
       - Да.
       - Нам похожие после полёта на память вручали, всему экипажу. И плётки с рукоятками из ножек косуль. За верблюдами всадники с луками, стрелами в колчанах, с саблями, замечательный маскарад. Любопытное время сейчас. Для бывших национальных республик запреты из Москвы прекратились, делайте чего хотите. И мы увидели молодых девушек и ребят в национальных костюмах на параде, наверное, так правильно, давать возможность проявлять людям национальное уважение к себе. Через костюмы, через верблюдов и коней на параде, песни на родном языке, портретами пускай и придуманных лиц предков.
       - В музее, когда подошли к твоему цветному фото в скафандре, тоже удивился? С описанием кто ты, пониже фото?
       - Оно должно быть само по себе, если хотят. Спасибо, не забыли.
       - Почему ты уехал из города?
       - Почему, почему. Не было здесь возможности получить нужное образование, заниматься теми делами, во что получилось попасть. И наукой, и космонавтикой. Ты тоже уезжала, училась в институте в областном городе, только тебе сюда вернуться - школы есть, а ты педагог, по институту. Байконура здесь нет, и центра подготовки к полётам. Для сенокосилки свои условия применения, поле травы и достаточно, для океанского плавания она не годится. Как ты всегда жила здесь, на одном месте?
       - Ничего не достигнув, хочешь обидно сказать?
       - Я не обижаю. Я не понимаю, после прорыва от нуля до настоящего моего в России, после разных стран не понимаю сидения на одном месте. Нет, ты здесь достигла, от учительницы до местного министра, и всё равно, одни улицы столько лет, одна квартира от детства в ней...
       - Сам знаешь, у всех свои судьбы Меня тянуло быть женщиной, женщиной с женской жизнью, насчёт стать министром и не думала. Мне здесь хорошо. Принесу пепельницу? Покурим здесь, в постели? Так захотелось.
       - Неси. Я сам себе запрещал, то нельзя, то, и курить, терпел до самого полёта. Теперь - без запретов и ограничений. Как в анекдоте. Пить нельзя, курить нельзя, с женщинами нельзя. Отдашь за родину жизнь? Отдам, зачем она мне такая?
       Ксения принесла сигареты и пепельницу, села на простыне по-азиатски, выставив приподнятые колени разведёнными в стороны, перекрестив лодыжки ближе к заду.
       - Тебе какие женщины нравятся?
       - Ты здесь одна.
       - Нет, ну так скажу, вообще?
       - Умеющие так, что умеешь ты. Со значением - не заменимо. Значит, остальные мне не интересны.
       Помолчала. Улыбнулась и продолжила.
       - Выставка в музее показалась мне не напрасной. Наш местный художник. Ездил по Монголии, писал с натуры их монастыри, пейзажи. Не поняла, зачем ездил? Степи на наши сильно похожи.
       - Ксения Андреевна, зато он написал картину. Картины сейчас редко пишут, не умеют. Пейзаж городской, пейзаж лесной, проще сфотографировать. Смысла в пейзажах нет, одни настроения. У него картина. Настоящая, с содержанием.
       - Та, где голубоватый, зеленоватый, синий текучий фон, настраивающий на музыку?
       - И молодые женщины танцуют над невидимой, оставшейся внизу землёй. Она видится пониманием, земля внизу, дополняем от себя. Женщины тонки, изогнутые, с хвостами взлетевших красных волос, ниточками глаз, у одной открыты раскосо. Складки оранжевых, золотистых, красных платьев диктуют ритмы танца, на треугольные грудки светятся разогретой тканью платьев, расставленные в стороны вскинутые поднятые колени, удлинённые выгибы стоп, длинные тонкие шеи - женщины ищут, на что резко насадиться.
       - Все они понравились, все они твои.
       - Художника. Написать их - сначала надо увидеть в себе, зарождёнными образами, расположить на плоскости холста...
       - И как сотворяется живопись, знаешь?
       - Читал, сам думал...
       - Женщины ищут, - глянула настойчиво, - как им от мира скучного взлететь в необыкновенное.
       - Правильнее сказала, чем я. Узнаваемое в жизни заставляет искать другое. Находил. Голубые горы детства. Чистыми, привлекающими были в юности. Чистыми, привлекающими увиделись теперь. Музыка бывает одинаково нужной в разные года. И они. При виде сзади на тебя изгибчики сразу под коленками привлекали тогда. Остались привлекающими, и что-то к тебе притискивает, не распознаваемое. У-e-e? - трудновато выдохнул, а в середину атома лучше не лазить, по глупости сломать можно... Есть закрытые для всего человечества участки в поведении человека, в восприятии человека человеком, и настройки засекречены навсегда. Для сбережения всего человечества.
       - Я натыкалась, на закрытые. Живу-живу спокойно, и начинает во мне буянить кое-чего. Успокаивайся, не успокаивайся, требует поселённое в теле, кошачье, остаётся на стену лезть. У соседей кошка начинает в такие дни орать, до того жутким голосом, озверевшим, неделю замолчать не способна. Природа, я понимаю. Фильм эротический посмотрю, да почему у других и по два мужчины, и по три, а я и выгляжу не страшно и ни единого? Но живёт и другое, рядом со зверем, останавливает, ты ведь не помойная яма, подсказывает, удерживай себя достойной. Достойной чего? "Вчера с божьей помощью ы-ы-ы-ы Анну Керн", написал великий поэт. Впервые когда прочитала - не поверила, как можно? Великий, светоч, и так открыто в дневнике написать? Живой человек, догадалась, врать ему? Захотел - сказал как есть. И вот это, ы-ы-ы-ы, для тебя как для мужчины достижение? Покорение женщины? Забава? Утверждение её своей?
       - Не знаю. Отстоятся должно, что ли... Утверждение своего желания есть, достижение... не без него, со стороны тщеславия, покорение... Не туда мы полезли. Нам надо - мы вытворяем. Чувства, желания, Ксения, разумом не промерить, с сантиметровой линейкой.
       - Можно, нельзя, стыдно, прекрасно, держи себя одинокой в стороне, распутничай, поняла одно: да, я хочу время от времени быть с мужчиной, да, я хочу ы-ы-ы-ы, единственного правильного удовлетворения сильнейшего желания, и мне безразличны любые остальные мнения. А их и не бывает. Прислушиваться к своим желаниям и желать, и делать, неожиданно наталкиваться на чего-то неизвестное вчера и делать, чего-нибудь узнать...
       - Ксения Андреевна, выступаете на митинге перед демонстрацией верблюдов?
       - Да, разнесло в исповедальное... Ты понял мною недосказанное?
       - Не понял, почему сейчас изволите в лифчике и трусиках быть?
       - Понравилось, когда не сама с себя снимаю, а ты, мужчина... рывками требовательными...
       - Крутились, блуждали, приехали на нужный перекрёсток, - привстал, заводя руки за её узкую спину.
      
      
       11
       - Добрый день, вы секретарша? Приёмная Ксении Андреевны? Я правильно позвонил, девушка?
       - Правильно, однако, она сильно занята.
       - Соедините, у неё кран сорвало и вроде квартиру топит.
       - Да? - спросил голос Ксении. - Как топит?
       - Ксения Андреевна, мне потребовалось соединиться с вами.
       - Андрей, чего случилось?
       - Увидишь.
       - Сейчас приеду.
       Ехать - там сесть в служебную машину, один поворот и через семь домов выйти.
       Вошла. Обняла. Поцеловала, протяжно, обняв полусогнутой ногой его обе ноги.
       - Пахнет вкусно, ещё за дверью. Сухо, где затопило?
       - Спокойно, не затопило. Придумал, как тебя выдернуть на обед со временем на подольше. Пусть секретарша говорит, твою квартиру затопило. Я приготовил рыбный пирог.
       - Ой, пугаешь... А где ты взял рыбу?
       - В магазине.
       - А тесто?
       - Сам приготовил. Нашёл у тебя в холодильнике яйца, молоко, муку в шкафчике, лук разыскал.
       Села на диванчик и растерялась.
       - Верно? Верно сам? Двести лет для меня обед не готовили.
       - В двести первом появился я. Подумал, такой пирог тебе понравится. Много судака и много лука.
       - Двести лет для меня обед не готовили, - повторила и прошла к плите. - Мужчина, чтобы, - никогда.
       Лежал остывающий противень с пирогом от края до края, закрытым поверх чистым полотенцем.
       - Андрей, почему полотенцем закрыто?
       - В России домохозяйки говорят, под ним пирог должен расстояться. Чисто русское выражение, расстояться.
       - Чай вскипятил, садись к столу, Ксюша, пообедаем.
       Аркадов глядел на покачивания головы напротив, из сторону в сторону, слушал всякие "ой-ой" нахваливания, тоже ел, ему тоже пирог с рыбой нравился.
       - Ксения, ты сегодня началась другой.
       - Что ты? И чего во мне изменилось?
       - От тебя перестало пахнуть одиночеством.
       - А одиночество пахнет?
       - Да. Скучно, как не проветренная квартира. Одиночество пахнет унылым цветом, тусклым, одежды и подозрительными, постоянно, глазами. Человек с такими глазами ждёт, его вот-вот обманут. Ты как-то расширилась, в настроении.
       - Честное слово сама чувствую, залетала. И на работе дела летят сами по себе, без боли в голове, прежней.
       - Не торопись ехать на работу, звякни, кран переменить надо, воду не останавливает.
       - Звание героя имеешь, а чему учишь? Почему ты не носишь Золотую звезду героя?
       - Да, так бы шёл по улице, на меня оглядывались бы... Я среди людей хочу оставаться не выделяющимся.
       - Правильно, бабы на тебя заглядываться меньше будут, их имён спросить не успеешь - в очередь на тебя выстроятся. Никакую не подпущу, не надейся.
       - Каких возможностей лишила! Плакать мне сейчас?
       - Не, попозже. - провела тыльной стороной ладони, не пачкая пальцами в жирочке от пирога, по его волосам, как учительница по детской голове, - давай чай пить, после рыбы на него тянет. Руки сполосну, с мылом...
       И призналась.
       - Пироги готовить не представляю как. Научишь меня, надеюсь.
       Уверенно обнадеилась.
       И врезала с женской прямой бездумностью последствий, - с полу... с требованием моментальной правды.
       - Как ты стал, кем стал?
       - Когда стоял за токарным станком, решил - я буду. Я буду самым необыкновенным, о чём вокруг меня и подумать не могут.
       - Назло всем?
       - Для прорыва. Для протаскивания за собой всех остальных.
       - Сколько их, остальных?
       - Человечество.
       Замолчала.
       Тихо помыла руки, вытерла руки, посмотрела долго, внимательно...
       - Человечество?
       Вздохнула и пошла на работу.
       Не испугалась, - пронеслась мысль вдогонку.
      
      
       12
       Взрослые мужчина и женщина медленно шли по буроватой степи, оставив позади машину. Поднимались на высокую сопку.
       Просторность бескрайности, без города, оставшегося далековато, без посёлков и отар баранов, без единого мешающего и человека, и звука растягивала настроение шире и шире, с высоты, меняющейся при подъёме наверх, открывая и то, что за горизонтами во всех сторонах, и то, что на душе лежало затурканным подальше, становившееся свободным, как и вся природа вокруг.
       Насвистывали сурки.
       Внизу, за сопкой, открывалась узкая, петляющая голубизной степной чистоты речка, поросшая по берегам низкими кустами и травой, возле неё зелёной, не сдавленной солнцем до бурости. Стояла их машина.
       Одетая в выходной в светлую майку и лёгкую красно-цветастую юбку, длинноватую внизу, не министр здесь, в степи, Ксения оглянулась на стороны, убеждаясь, нет никого, стянула майку.
       - Тишина, - как самое нужное разыскав, сказал её мужчина.
       Ксения приобернулась улыбкой, специально тишину не трогая. Голосом.
       На верху, на самой сопке села на землю, развернув ноги коленями на стороны, сдвинув подол юбки на верха бёдер, лицом на солнце, развела руки, положив запястьями на колени, сделав ладони открытыми для просимого, молчала, молчала, шептала...
       Вздохнула, глубоко и сильно.
       - Шаманишь? - подошёл, обождав.
       - Побеседовала с матерью-природой. Может быть, моим прошениям не откажет?
       - Чего ты попросила?
       - Тебя, чего же ещё? Остального мне хватает, ты понадобился, - произнесла как тайное и облизнула язычком верхнюю губу. Как желание подтверждая. - Внизу так много простора, может, и моей просьбе место найдётся тёплым ветерком ответа...
       Груди весомо золотились на солнце, сильнее краснея выставлениями сосков. Теперь поддерживаемые снизу, её ладонями. Подпёртые мужскими. Как прислушиваясь к новым нашёптываниям.
       - Ну всё, резко поднялась, - заулыбавшись его молчаливому терпению, - мне прилетел ответ, не скажу какой. Пошли вниз, искупаемся, жара ведь! Вниз надо идти осторожно. Видишь, физика земли, как ты говоришь. Идём вниз, и тянет побежать. Я раз побежала, девчонкой, споткнулась о камень и кубарем вертелась, не сразу подняться сумела. Скажи, космический мужчина, а в Космосе может зачаться ребёнок?
       - Не пробовал.
       - Ещё бы ты пробовал. Я бы не простила.
       - По-моему не может. Невесомость помешает. И вся физика пространства, противоположного нормальной жизни.
       - А чего? Трудно что ли закрепить женщину, чтобы не уплыла в невесомости, и - вперёд!
       - Да-да, вперёд. Взрослых мужчин отбирают с крепким здоровьем, а там физика не земли, физика иная. Чужеродная среда. Кальций из костей начинает исчезать, нагрузки на мышцы иные, работают на угнетение, на разрушение, и на сердце плохо действуют тоже, ухудшая общее состояние. Полностью античеловеческая среда. У нас полетел экипаж - три космонавта. Один через некоторое время вернулся на землю, двое летают, передают ему приветы. Им не говорят, а его уже похоронили. Сердечнососудистая система отказала, после возвращения. Я летал недолго, сильно не почувствовал, но - быстро понял. Не зря долго летавших мужиков после приземления на руках выносят, самостоятельно им идти запрещено. Подозреваю, зачатие там с первой секунды станет ущербным. Родится после такого эксперимента урод неполноценный, с мучениями на каждый день. Для чего?
       - Я не подумала, наверное, ты прав. То ли дело на своей природе, от солнца только больше энергии прибавляется, как вливается и вливается, постоянно и незаметно, - вдруг растянула на стороны руки, сильно изогнувшись телом на ходу.
       Умещая прибавление в себя...
       Вода в речке текла не жёлтой, не коричневой, - прозрачной, показывая широкий камень на близком том берегу, из-под воды почти доставший до верха перелива струй. И между кустами к ней светлел песком проход.
       Мужчина забрал из машины покрывало, расстелил на траве. Поставил пакет с едой и бутылки с квасом.
       Оглянувшись на стороны, Ксения шевелениями столкнула с бёдер юбку и, пригнувшись, сняла с пяток голубоватую тонкость трусиков.
       - Будем свободны, будем сами для себя, - предложила, - на нашей природе мы одни.
       - Как обидно, ни одна другая женщина меня не увидит?
       - Пусть попробует, я ей... - прихлопнула комара на выгнутом бедре, упала на воду, сразу поплыв, нырнув, - я до дна достала, достала, глубже, чем в той речке, близкой от города...
       С внимательным настроением ожидания разглядывая самое притягивающее подходящего к краю берега, приоткрыв рот, как в первый раз увидев...
       И согнуто нырнула, блеснув белой мокрой попой. Не загоревшей.
       Передавая воде накопивший на теле жар степной дороги.
       Красивилась, выйдя на траву и стряхивая пальцами с себя капли. Поправляя мокрые волосы, капли сдвигая с бровей...
       Проглаживая виолончельный развал бёдер, зауженный книзу...
       Жарились, рядом.
       Переместилась, прижавшись щекой к животу, разглядывая и трогая, и захватывая резко...
       - Можно продолжать по своему чувству, как я чувствую и во что тянет, чего сама хочу?
       Погладил по волосам, передавая согласие.
       Поцеловала протяжно, протяжно, вталкивая язык, разыскивая ответные притягивания губ, сразу развернулась, зажав расставленными коленями, надвинулась губами поперечными в раздвинутых колечках на только что поцелованное, заизгибалась плечиками, перебивая дыхание, трогая языком самое начало, перевернулась наоборот, показав малиновое расщелье под раздвинутой охраной волос, присела раздвоенными губами на потребное, на умеющее умучивать зверька невидимого, выкрикивая свободнее, чем в городской квартире, выкрикивая без затеснения, без...
       - Нет, сейчас со стороны обратной, - встала на колени, перевернувшись, низко опустив плечи и задрав роскошь зада - началось, согнула ногу, ею прижимая его к себе, входящего и входящего, входящего и входящего, взвывать заставляющего наслаждением, возвращающимся взвыванием коротким и торопливым, пожаления не просящим, продолжения требующим и надеющимся, и уверенным в продолжении...
       - Он меня любит, он на все сто мой, - шепнула губами в губы, пойманное ветерком...
       - Ведь он не говорит...
       - Орёт, только не словами. И как чего-то раскрывает во мне, после сильнее жить хочется, лететь во все стороны сразу...
       - Из меня тоже какая-то тяжесть исчезает.
       - Первый раз не считается, - встала над ним, перекрещиваясь ногами, сдвинутыми над спрятанной между ними, подрагивая от остатков желания не достанного, не вывернутого из ней напрочь...
       - Снова требуется?
       - Ещё как! Ничего, что попочку мне облил, не считается, - вздрагивала не вырвавшейся из её тела накалённости страсти, - попробовали, так и сильнее хочу, - расставилась ногами, раздвинула путь к зверьку покрасневший и натиснулась на самое ласковое, самое доставаемое до отлётности от постороннейшего всего, всего... выкрикивать начиная отрывочно, звуки какие-то...
       Свалилась, рядом. Распахнула глаза. Небо оказалось перед ними. Повернулась, погладила пальцами по мужской груди, по подбородку, вокруг рта...
       Белое солнце сильнее накрывало желанием сильно жить.
       Удерживая в руке дающее начало жизни.
       - Видела на пастбище в степи, молодая аборигенка подоила корову с большим выменем. Наливает на руку и обмывает лицо. Разделась до пояса, обливает грудочки свежим молоком и на лице удовольствие. Почему так делаете, спросила. У меня быстрее станут большими и дети родятся, много молока для них будет, объяснила. Предки так делали, говорит. Ты заметил, твою сперму по себе размазываю? Чтобы все твои спермики ко мне одной стремились, ко мне единственной дорожку запомнили...
       Улыбнулся и поцеловал. И погладил по щеке, легчайше.
       - Спасибо, что вчера передумал уезжать. Что выбрал меня вместо поезда.
       - Куда мне... от хорошего...
       - Спасибо, спасибо, я знаю... Как-нибудь сделай, чтобы себя оставить мне и чтобы тебе уехать.
       - Не бывает...
       - Знаю, ты придумать сумеешь. Я тебя буду гладить, я тебя буду целовать, я тебя буду втискивать в мою тесную, намученную, а ты придумывай? Я проваливаюсь во что-то, когда твой начинает шаром втискиваться в ней и думаю, ты весь в меня вмещаешься, всем своим ростом в такую узкую, и я проваливаюсь, на всё согласная, и я тону в провале, согласная, вмещайся весь, весь...
       - Почему ты зашептала?
       - Пусть никто не узнает. Только ты.
       - Нет никого.
       - Пусть. Только ты такое узнавай, от меня.
       Мужская рука прикрыла грудь, придавила, придавила вторую, потянувшись и дальше к разыскиваемому...
       На мужские глаза глядело покрасневшее среди раздвоенности и валиковых губ, и кругляшек сырых волос по сторонам их, требующее стать заполненным, затискиваемой страстностью... быть полной сытостью, сытое, не сытое...
       - Я уеду, мне нужно.
       - А ему не нужно уезжать, он меня понимает, - присела, раздвоив себя снизу, вздрогнув от доставшего глубину полностью, пошевелив бёдрами и всем телом принимая, отыскивая до последнего уголочка...
      
      
       13
       Перед самым вечерним городом Ксения резко нажала на тормоза и остановила машину.
       - Куда я тебя везу? Зачем? Сама тебя везу? Чтобы ты переночевал, позавтракал, сел на поезд и исчез? Мне остаться дома и мучиться воспоминаниями?
       - Ксения, давай походим. В стороне от дороги.
       Хлобыстнула дверью, железной.
       - Я тебе нужен?
       - Сам не видишь?
       - Ты мне нужна. Потому что такая, нужная мне. Ты можешь запереть свою квартиру и уехать со мной.
       - Не получится. Так быстро я решать не умею. Живу вечно в одном городе, страшно...
       - Не бойся. Тебе и тот город подойдёт, привыкнешь. Там и Москва - ближе некуда. Другой вариант - да, завтра уеду, да, завтра узнаю, напрасно уехал, напрасно без тебя остался - я вернусь. Сделаю некоторые дела у себя и вернусь. За тобой. А ты, пугливая, пока найдёшь, кому тут временно сдать квартиру, или просто запри и поставь на охрану, сигнализацией.
       - Ну зачем ты настолько разумный? Какая квартира перед тем, что...
       - Я тебе оставлю свой адрес и буду встречать на вокзале своего города дней через десять, когда здесь быстро решишь бытовые дела и приедешь ко мне.
       - Взорвал ты меня, всю. Всю-всю. Дома напиши мне адрес. Нет, прямо сейчас, в машине бумага есть, - пошла, оглянулась глазами яростными...
       Злющими, разломанными и не проклинающими...
      
      
       14
       Из городка поезд отчаливал коротким, четыре вагона и тепловоз, и утром самым начинающимся, чтобы в областном городе люди успели на московские, питерские самолётные отлёты и на поезда другие, настоящие, через двое суток добегающие до Казани, до Москвы...
       Пожав руки начальнику города, приехавшим с ним чиновникам, выстроившимся в ряд, поблагодарив за всё, Аркадов прошёл в единственный купейный вагон, став одиноким в купе.
       Запомнив тоскливое, жёсткое до злости - министр Воронцова Ксения Андреевна среди чиновников отсутствовала.
       Обидное придумала сделать?
       Ей нестерпимо?
       Поезд медленно катился по старой, не современной дороге. Минут через пятнадцать взрослый мужчина Аркадов увидел за окном человека. Нажал в тамбуре рычаг, короткий поезд затрещал и остановился.
       Вышел.
       Освещаемая сзади и немного со стороны начинающимся сквозь тонкие утренние тучи золотистыми плоскими полосами Солнца, с чемоданом семидесятых годов в руке, босоножками по камням, по земле степной дороги, в просвечиваемом простом зеленоватом платье шла изящная Воронцова, - лицом настойчивым, при случайной причёске, немного пыля уставшими светлыми, привлекательными изгибами ногами и надеясь на что-то глазами приговорённой, немного надеясь...
       Платье, продутое солнечными плоскими лучами сзади, стало просветным и показывало мягкие обрисования лёгкого тела, противоположные дуги бёдер, просвет между самым верхом ног, длинный и поуже над коленками, - показывало открытое явью, появившееся неожиданностью, проявленное без всякого рентгена, и проявленным оказалась спокойная загадочность, даже и не утверждаемая глазами, спокойное признание, - такая, я такая на самом деле, без скрытия и обёрток материями одежды, принудительного поведения...
       Тогда и явилось впервые - оглянись через плечо, запомни самое тревожное, наливающее в тебя мелодию настроения души...
       Возможную звучать года и в любую минуту, добрую...
       Со всеми заворотами и переборами заворачивая на лепестки надежд открывающихся, - не повторениями, новыми хотя бы чуть-чуть...
       Тогда и не догадался, увиденное секундное разумом снялось, запомнилось в цвете и с запахами и осталось неисчезаемым, как собственное лицо...
       - Ксения, ты куда?
       - За своей судьбой.
       - Знаешь, где она?
       - Вижу. Она передо мной.
       Андрей взял за руку, перехватив чемодан, подсадил на железные ступеньки вагона.
       - Зачем тебе чемодан?
       - Побросала самое нужное и пошла. Ты иначе не понимаешь...
       - Замёрзла? Дрожишь, - обернул её одеялом.
       - Не от холода. Забери меня к себе в жизнь, навсегда? - прошептала провально.
       Поезд поехал, с перестуками.
       - А я что сделал? Уже забрал, успокойся, успокойся. Дальше будет так. Ты начала каждый день жить со мной, женой, соглашаешься?
       Кивнула, пробуя не заплакать.
       - Сюда будем приезжать в отпуск, как захочется отдохнуть от российских свистоплясок. Мэру твоего городка позвоню, попрошу его устроить охрану твоей квартиры и гаража, в любой приезд сюда я оплачу. Ты квартиру от воды отключила?
       - Какая мне разница?
       - Да, мелочи, я устрою. Паспорт с собой взяла?
       - Вот он, - достала из чемодана.
       Андрей позвонил начальнику областного аэропорта, представился полным званием. Попросил оставить билет для своей жены и продиктовал паспортные данные.
       - Сразу приходите в мой кабинет, буду рад познакомиться с вами, уважаемый космонавт, с вашей женой и лично провожу вас на рейс, - ответил на просьбу начальник.
       - Под утро будем в Москве, дальше электричкой в мой город. В наш город, - поправил неточность.
       - Скажи, Аркадов, бывает, как сейчас? Как у нас?
       - Так получилось. Ложись в мою постель и спи, ты измученная. Я боялся забирать тебя в свою жизнь. За тебя боялся, чтобы трудное не рухнуло на тебя. Я легко не живу.
       - Как получится... Догадалась, можно моим родителям позвонить, приедут в городок, за квартирой присмотрят.
       - Брось говорить о бытовом, спи, спи.
       ..За свадебным столом сидели: деревенский друг Аркадова с женой, доктор технических наук, конструктор космической техники с женой, генерал-лейтенант авиации и космонавтики с женой, замечательный врач со взрослой дочерью, художник-живописец с женой, лётчик-космонавт с внучкой, сосед с женой, военный подполковник.
       - Ну вот, - сказал деревенский друг, подаривший полное эмалированное ведро домашних куриных яиц, для употребления сырыми годных, и домашнее сало, - теперь и Андрей у нас окольцованный. Предлагаю выпить за то, чтобы - навсегда.
       Выпили, поддерживая предложенное.
       Так и начали они жить-поживать, и ничего не воровать.
      
       Конец первой части
       11.12.2014 год. Вятка
      
       ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      
      
       15
       Так было, позади, куда оглянуться иногда почему-то требовалось, для выравнивания самого себя в цели и пространстве.
       Для различения тёмного и солнечного, с закруткой на Солнце?
       Наверное...
       Вылетаешь в Космос, сразу нужна закрутка на Солнце. Чтобы мощь, энергия на борту на прекратилась и полёт не оборвался. Специальными короткими включениями двигателей корабль ставится в положение, когда его панели, превращающие солнечную энергию в электрическую, в энергию жизни, улавливали лучи с самой полной возможностью.
       Солнце и ослепляет, и напитывает жизнью.
       Как на него смотреть...
       Аркадов и Ксения Андреевна, здесь окончательно избавившаяся от прилипшего в родном городке Ксюша, жили в городе, построенном близко от Москвы для космонавтов. Здесь кандидаты готовились к полётам, отсюда у автобуса провожали на аэродром с самолётом, ждущим отлёта далее, на космодром.
       Здесь же и хоронили прежних космонавтов, переставших жить.
       Сегодня пошли прощаться, с хорошим человеком и настоящим в деле полёта космонавтом.
       - С ним что произошло, отчего умер? - перепугано спросила Ксения. - Радиация? Сердце?
       - На космической станции в полёте начал ремонтировать систему подачи воды. Отвинтил трубку, хотел её продуть и вдохнул в себя. В желудок попали неизвестные на нашей планете микробы, врачи лечили, от неизвестных... Неизвестное не вылечивается, оказалось.
       Прощальные три залпа в воздух, три горсти русской земли в могилу, и всё. Человек, отсутствующий в жизни навсегда, остался только в памяти родных, соратников и в истории космонавтики.
       Мимо коротким строем прошагали солдаты с автоматами на плечах, с командиром, лейтенантом.
       Не как во всей России, а слишком казённо, в стороне от переживаний под временным пологом с длинным столом под ним официанты из какого-то ресторана начали разливать поминальную водку, выставлять блины и пироги, солёные огурцы, торопливым разговором искать забытый в их автобусе "чёрный хлеб с маслом, чёрной икрой и испанские маслины". Космонавты отдельно, родственники, остальные хоронившие потянулись под полог.
       Аркадов смотрел жёсткими настроениями глаз.
       - Ксения, не пойдём мы с ними. И в ресторан на поминки не поедем, мне противно не человеческое. Зашарят отлетавшие водки и начнут опять звенеть медалями, хвалиться золотыми звёздами на пиджаках и мундирах, торопливо рассказывать наперегонки, кто из них героичнее. Не хочу знать мутное. Мы сейчас заедем домой, кое-чего загружу в машину и направимся в Привольное.
       - Ты не устал? - Поправила жена воротник его рубашки. - Ты в нормальном состоянии?
       - Да. Тихо уходим в сторону и испаряемся. Помянём в Привольном, на селе честнее дышится.
       - И - яснее?
       Подтвердил, внимательными глазами.
      
      
       16
       Муж подсказывал повороты, от асфальтной трассы укатили через лес сосновый, через поляны и речки, деревни, леса другие - проехали по травянистой краями дороге деревни нужной, - никаких моторов машин не расслышалось. Ласточки стрекотали, овца проблеяла, невидимая за сараем.
       Бывшая деревня, ставшая селом в несколько улиц...
       Дом столетний, дореволюционный, из брёвен просушенных настойчиво, без торопливости, стоял похожим на все, снаружи серовато-тёмного, давнего цвета ветров и дождей, метелей зимних, а сбоку выделялся широкой, длинною во весь дом верандой, остеклённой, и на краю её высилась в три этажа тоже бревенчатая башня со стёклами и скатной крышей, как на теремах, сделанной луковкой.
       Пахло деревьями близкого леса, травой, высоко зеленеющей везде. Во дворе стояла будка летнего душа с большой бочкой на крыше.
       По зарастающим доскам прохода, по крыльцу Ксения вошла за мужем. Кухня, три комнаты, двуспальная ковать с металлическими спинками, давнишнего времени., шкафчики на стенах, столы, мутноватые зеркала другого, другого времена, настоящие... Открывали окна, проветривали. Аркадов подключил электрический самоварчик, посидели с булочками, сыром, колбасой на столе...
       Сдвоенная электроплита работала, включили и холодильник.
       - То родители приезжают сюда, теперь мы...
       - Муж, спать можно и на веранде?
       - Запросто, если вечером окна не открывать, тогда комары налетают. Увидишь, на ней помост в одной стороне деревянный от стены до стены, стели и ложись, сделано специально. Пойду траву во дворе скошу, заросло. Да, сначала воды из колодца натаскаю, полы помоешь? Свежее станет.
       - Запросто, только сначала пыль везде уберу и всю посуду, кастрюли перемою.
       - Где-то швабра должна быть, половая тряпка...
       - Найду сама, разве не я у себя, у нас - хозяйка?
       Пощёлкала клавишами. Радиола "Латвия", пятидесятых годов, забормотала, началась мелодия. Переменившись одеждой с городской на простую, в просторной майке и без юбки Ксения шваркнула воду из ведра по всей самой большой комнате и на коленях начала отмывать широкие крашенные доски как захотелось, по-настоящему. Дом гуркал и подбуркивал, напоминая живущих в нём, отмываемых после банной парилки. И пыль с мебели, с углов, с разного собирала мокрой тряпкой, не отпуская на чистые половицы.
       Под окнами шуршала высокая трава, отправляемая в полосы валков подсвистами косы.
       Сдвинув занавески, Ксения раскрыла окно, высунулась наружу. Тишина, тишина по всей зелёной деревенской улице...
       - Муж, а чего это я полы мою, а дом будто разговаривает, гуркает?
       - С нами здоровается, одиночество ему надоело.
       - Ты точно знаешь? Может, меня сейчас домовой поймает?
       - Успею отобрать у домового, не бойся.
       - Я не боюсь, я, наоборот, домового увидеть желаю.
       - Желай, желай, явится. В бане задержись после двенадцати ночи - занедовольничает, защекотит.
       - Запомнила. Попробую стать испытательницей деревенских чудес. Мне два ведра воды ещё принеси? Кухню отмыть осталось и ту комнату.
       Намотавшись по комнатам, понимая, дом становится своим, если сделала в нём хорошее, отжала тряпки, вынесла, развесила на ограде.
       - В душ пойдёшь?
       - Ты говорил, речка есть, хочу пахнуть её водой. Она где?
       - За калиткой направо, до соседского дома и за него, там всегда тропка. Я догоню, бочку для полива наполню...
       Густо обросшая по обеим берегам деревьями, наклоненными к воде и стволами, выросшими вплотную к краю, и низко нависающими ветками ив, речка, не широкая, теплилась водой, шевеля стеблями жёлтых лилий, растущих от тропки и слева, и справа, показывающих, речка чистая. Яркая трава, никем не посаженные природные цветы тишели тут же, на берегах, затягивая упасть на них как на ковёр и смотреть в небо.
       Бросила майку на кусты.
       Лежала, смотрела, прищуриваясь от солнца.
       Солнечный облив наглаживал растекание, в траву, в землю утягивалась усталость, давно столько полов не мыла... одна веранда - треть дома...
       Втягиваясь в тело, Солнце начинало приподнимать, подтягивать к серединам деревьев... может, и показалось... просто почувствовалось...
       Стояла в воде, зайдя по бёдра, наступая мимо лилий, зашевелившихся. Плескала на тело, водой убирая нагретое, выравниваясь с прохладой влаги. Нырнула вдоль верха воды, не зная глубины, поплыла против чувствуемого речного течения.
       Пробежав по берегу, шумно прыгнул в речку свой мужчина.
       Донырнул. Поплыли рядом, против неспешному течению, улавливая лёгкие шевеления густой речной воды, колыхающей донную длину тонких трав...
       Не ощутимое сразу, уплывало назад, оставалось за поворотами ивами заросших берегов тяжелейшее, бывшее в начале дня...
      
      
       17
       Настоящий петух утром прокричал где-то за верандой. Не по радио. Настоящий. Квохкали курицы, на них покрикивала ворона.
       Спать получилось, на веранде с открытым окном, с перетеканием в гладчайшее спокойствие, в деревенской тишине и запахе скошенного разнотравья...
       И оглянулась, Ксения Андреевна Воронцова, в бывшее детство, увидев деревянные мостки на речке пионерского лагеря, умывания с них, утекающую по течению беловатую зубную пасту и умывание речной водой.
       Муж досыпал. Ксения натянула тугие, узкие на сторонах бёдер плавки, подхватила полотенце, дошла до речки и вместо умывания просто легла на воду, начиная плавать, отодвигая водой в сторону жёлтые лилии...
       Как не начинала утро двести лет...
       Подплыла к берегу, где тропинка наверх вытягивалась коричневатым песком и песок виделся в воде, высветленный. Лежала, разглядывая мир здешний, ставший миром вообще. На твёрдом стебле камыша вертикально висела, потряхивая прозрачными крыльями, стрекоза. Животом вниз Ксения лежала в воде тихо, к ней подплывали и стрельчато мчались по мелкой воде дальше серебристые мальки рыб. Другие мальки тыкались в руки, отскакивали назад, в стайку. На береговых цветах и в траве густой гудели, потрескивали жуки. Муууу, длинно передала кому-то что-то корова за деревьями.
       Ладонь ветра, короткого, промчала рябью по воде.
       Здешнее переставляло мысли и душу на островатое желание стать природной, быть самой собой без последа подчинений, и сначала найти дорожку туда, в непонятное, найти дорожку невидимую, в противоположность миру, принимаемого до утренней речки ушами и зрением...
       Душою тоже...
       Настоящее задвигало за все леса и речки асфальты тротуаров, бетонные широкие столбища домов, поезда, автомобили, ревущие самолёты и остальное разное скопившееся, не нужное, не своё, слишком постороннее.
       Чужое.
       Шевелениями ветвей ив, течением воды струйной...
       Пришла, в доме переменив одежду.
       На завтрак пили помытые куриные яйца, сырые, купленные у соседки Никитинишны сразу полной корзинкой, вечером. Зная, заболеть от них невозможно, без городского магазинного обмана.
       По травянистой зелёной, с деревьями и кустами шиповника деревенской улице пошли в магазин.
       Примчались бараны, штук десять, закрыли дорогу впереди, плотно сдвинувшись почти квадратом. Вперёд, в середине, выступил на шаг черномордый вожак.
       - Строгие... будут на нас наступать? Кинутся в атаку?
       - Шутят, Ксения, они безрогие. Играют.
       Вожак отступил в правую сторону, куча развернулась, помчалась за ним вокруг широкого стволом тополя.
       Встали, закрыв путь.
       - Бяша, бяша, - позвал Андрей.
       Квадрат настойчивых хозяев улицы вытянулся в очередь за вожаком, рванулись бегом за угол изгороди дома, обежали кругом дом, промчались вперёд, резко остановились, собравшись в квадрат.
       - Да дайте нам пройти?
       Бараны, понимая людской язык, отошли в тень дерева, легли на тугие бока, круглые. Сложив под себя передние ножки.
       - Ждите, попозже поиграем снова, - попросила Ксения.
       Одинокая продавщица вгляделась, поправила белый халат и волосы под платочком, сказала обрадовано.
       - Доброе утро, товарищ космонавт. С приездом вас и спутницу, сильно рады, второй год приезжаете.
       - Здравствуйте, начальница всех товаров... В прошлом году подхожу к вашему магазину - мужик ждёт. Поздоровался, знаете, говорит, что такое похмелье? Знаю, дальше что? Честно скажу - двадцать пять рублей не хватает. На честно сказанное, отвечаю, честный ответ: берите сто рублей, без возврата. Раз пять он спасибо сказал.
       - Семён Макарыч, значит, бывает с ним. С домом вашим всё в порядке? Наши присматривали, чтобы не залезал никто из чужих.
       - Да, спасибо за присмотр, в порядке.
       В магазине продавались продукты и напитки, одежда и ткани, стиральные порошки, обувь, вёдра, два детских велосипеда...
       - Хлеб свежий?
       - Вчера привезли, по правде говорю, понравится должен вам. Я сейчас расскажу, как чего. Хлеб привозной, доставка во вторник и пятницу, так что приходите знаете когда. Яйца вечером вы купили у Никитинишны, надёжно, домашние.
       - Откуда вы знаете? - удивилась Ксения.
       - Так у нас деревня, все знают, чего и как. Мясо захотите на шашлыки и просто щи варить, в морозильнике припас у меня лежит, в подсобке. С косточкой могу свешать и чистое, на котлеты. Насчёт выпить водка не знаю как, пока не отравился никто из наших мужиков, а надежды полной нет, палёная попадается, мужики жалуются на трескотню в голове с утра. Ильич у нас, в пятом доме отсюда, хороший самогон гонит, надёжный на полную, люди хвалят. Аппарат современный из города привёз. Лимон проткнёт, положит на полную бутылку вместо пробки, через десять дней получается самогон лимонный. На мяте-траве тоже настаивает, москвичи дома у нас под дачи понакупали - хвалят, не мутный самогон, с собой в столицу увозили и на Новый год заказывали Ильичу выгнать свежий. Колбасу вчера привезли, сосиски кончились, а огурцы с грядки у Степана на краю сильно хорошие, есть у него и засола с осени. В бочках засаливает, опускает бочки на зиму в пруд, весной достаёт, из ресторана к нему едут, в город бочками покупают. Молоко свежее можете у нас дома покупать, совсем не дорого по сравнению с городом и настоящее, сметану сбиваем тоже сами. Квас домашний на окрошку даром принесу, в подарок, и редиску с грядок, наросла сильно. Ток-то вроде полностью рассказала... забыла, клубника начала поспевать, обеспечим вас вдоволь, для своих не дорого.
       - Спасибо, спасибо, подключили нас на довольствие. Сетки есть? Окна от комаров закрыть? Хлеб тоже купим и солёное сало.
       - Сейчас. Ширина метровая. Сколько вам намерить?
       Бараны, с вожаком черноносым, выступившим вперёд, ждали квадратом напротив крыльца магазина, готовые проводить до дома. Сбоку от них, близко, сидела золотистая дворняга, приоткрыв сиреневую пасть улыбкой.
       Изломали и побросали им всю чёрную булку. Собранную с травы до крошечки.
       Дворнягой - тоже.
       Из проезжающего колёсного трактора с тележкой зелёного сена кто-то махнул рукой и что-то крикнул.
       Пошли в свою сторону, вместе с баранами и нужными покупками. Пахло близкими, синеющими со всех сторон сосновыми лесами.
       Дворняга, впереди, показывала дорогу.
      
      
       18
       Чего-то необязательное пробуркивала хрущёвских времён радиола "Латвия", - депутаты приняли во втором чтении, депутаты высказались за...
       - Ха-ха-ха! - вспомнил муж. - Ксения, я в городе иду, у входа в подъезд на хлебных кусочках топчется голубь. Наелся, клевать уже не может, но и людей не боится, не улетает. Охраняет хлеб от других голубей.
       - Это депутат, говорит сосед. - Пока всё не сожрёт - никуда не улетит.
       Удивительно в точку говорят некоторые...
       Ксения кивнула, улыбаясь и работая.
       Надо же, старинная, середины девятнадцатого века швейная машинка, немецкая "Зингер", сострачивала пробные полоски ткани. Задумавшись, женщина внимательно рисовала выкройки на бумаге, просила мужа обмерить в груди, в талии, в бёдрах, смеялась от щекоток и вскрикивала:
       - Чего ты меня щупаешь? Я попросила обмерить меня, а ты - щупаешь! Перепуталось понимание слов, что ли?
       - Сбой в системе, не та команда без дублирования прошла.
       - Дублирование... В другой позе и в другом месте происходит, перепутал?
       - Покажи, в котором месте?
       - Сейчас, с печки спрыгнул... Сейчас, сбой... Остынь пока, мне шить надо!
       - Выть?
       - Шить, - хохотнула, - шить, - и покраснела от мысли наскочившей...
       От смысла понятого...
       Выкручивалась из-под рук, опускалась на колени, вырезала на белой материи, раскиданной по ковру, намётывала, разыскала в сундуке на старом платье и срезала подходящие мелкие крючки, шила и шила...
       Надела, вышла из другой комнаты.
       - Смотрите, Андрей Владимирович, дозволяю... Теперь - дозволяю.
       Белое, плотное в лифе, тугое по плечам, с воротничком стоячим, обтяжно закрывшим шею, с воланчиками волновыми вертикально от воротничка, кружевами на краях рукавов, широких над ладонями, и низ подола до пола, сзади длинной шуршащий по половицам, пояс широкий, в две ладони, и длиннющий, позади двумя широкими лентами краями до низа...
       - Восемнадцатый век?
       - Вот! Вот! Я сама придумала! Я видела похожее на выпускницах Смольного института, бал у них на фото в интернете, немного переменила как придумала... Я в нём начну чувствовать себя выпускницей Смольного, девятнадцатого века?
       - На речку будем ходить?
       - Не уж, на речку обернусь полотенцем и хватит. Гостей в таком начнём принимать... Так потянуло в одежде иной почувствовать себя во времени давнем, давнем... Сколько здесь желаний и ощущений новых, Андрей. Утром босиком после речки походила по стерне, где ты скосил траву, ступни, терпела я, накололо, подкалывает до сих пор, желанием чего- то делать, делать... Ты видел, я и на башенке нашей полы отмыла? Вместе с лестницей.
       - Хорошая хозяйка, я тоже электронасос поправил, из колодца начнём воду качать. Как мне нравится тишина в деревне, тишина в природе. Мы спали на широком помосте, на веранде, просторном, человек пять уместится, и перед просыпанием в полусне думаю: так, я к чему пристегнулся сегодня, где сплю, на тесной орбитальной станции? На полу? На потолке? Почему-то решил - сбоку, где приборы. И во сне начал считать, сколько суток до посадки осталось.
       - Да, ты бормотал, переворачивался...
       - Пройдёт. Постепенно. И здесь пройдёт быстрее, чем в городе.
       - Пускай лучше тебе голые женщины снились бы...
       - Во вторую ночь приснятся?
       - Да, и все - с моим лицом. И с моим телом. Вот перед ночью долго пощупаешь...
       - Попалась, обещание запомнил. Можно, рыжая приснится?
       - Сейчас срочно перекрашусь. Вот в деревне дома приезжие буржуи настроили из красного кирпича, с заборами железными, настоящие деревенские в один этаж, а почему в нашем доме и комната большая вторым этажом, с балконом, и башня?
       - Прежний хозяин сказал - Россию видеть хочу. Во все стороны. Есть ведь люди своеобразные, настойчивые... На своём - настоять. Ты захотела старинного покроя платье, настояла?
       С башни и речка блестит, и синие леса сразу за ней, далеко они в той стороне, видела. Хлеб в магазин привезли, сейчас за свежим схожу. Прямо в этом платье. Нормально?
       - Да как хочешь, живи свободно... Друзьям нашим, баранам, самый чёрный хлеб купи?
       - Всенепременно выполню ваше мудрое распоряжение...
       - Ксения, ты тоже выбираешь себе время жизни?
       Обернулась, медленно и раздумчиво.
       - Да... Мне - нельзя?
       - И какое тебе приходится по нраву?
       - По одежде и манерам - институт благородных девиц, девицы из Смольного... Для настроения. А для настроения другого - семидесятые годы двадцатого века. Я поступаю не так?
       - Делай, ты - свободная... Я для тебя с запретами не выступаю с высокой, глупой трибуны жестокости...
      
      
      
      
       19
       Над летним мирным украинским городом взревел реактивными двигателями самолёт и выстрелил из-под крыльев ракетами, по самой центральной площади.
       Женщина рухнула на асфальт. Одна нога вывернулась пяткой к пояснице, разорванная в бедре, удерживаемая клочком кожи. Из поясницы потекла алая кровь. Женщина достала из сумочки телефон, сказала "дочь, меня убивают". Подбежали прохожие.
       Женщина умерла. Рядом валялись помидоры и пучок укропа.
       Государственные артиллерийские орудия начали стрелять по государственному городу, не имевшему войск противника. Многоэтажные дома и жители, целыми семьями, превращались в отсутствие поверх земли.
       - Суки! Что вы вытворяете!?! - кричал на улице старик.
       Приотставая, двумя ручками мальчик держится за пальцы мамочки, идущей по дороге. Мальчику года четыре, он на всю жизнь запомнит плачущую маму, молодую, родную. Запомнит коричневый дым позади и впереди, дома, в дыму за дорогой едва видимые, видимые горением, пламенем, - мальчик пока и спросить не может у мамочки, - кто расстрелял город реактивными снарядами? За что убили в городе людей, лежащих на улицах, когда шли мимо? Почему мне в детстве вместо игрушек - война?
       Пока не вырос.
       Спросит...
       Серо-синий вечер Родины. Серо-синие дымы пожарищ Родины погибающей...
       Мальчик спотыкается, вцепляется в мамину одежду обеими ручками...
       Спросит, спросит.
       Убийцу, называющего себя торжественно, - главнокомандующим армией государства. Когда опустится, под стеной сарая, убийца на колени после точного выстрела под колено.
       Первого, в расстреле. Второй - в голову.
       Дети спали одетыми, в подвале, с собаками, их охраняющими, с кошками, знающих с ними защиту. Прижимали к себе младших сестрёнок и братишек.
       На своей родной земле...
       За что убили молодую мать и младенца, прижатого ею к лицу?
       - Тварь поганая, выбрал же тебя народ главнокомандующим...
       Человеку опротивело и нажал кнопку, выключив компьютер.
       Невозможно. Все новости - не для нормальных людей. Невозможно.
       В другую сторону жить. В другую.
      
      
       20
       ..И вот эта российская речка, жадно разглядываемая, вдыхаемая влажностью переливчатой снова, не широкая, с нависшими кругами ветвей деревьев над водой, с высокими всякими травами по обеим берегам, пахнущим мелкими сиреневыми и белыми цветами, протянутым к воде, с мелкими обломанными веточками и оборванными листьями на коричневой земле, вот такая после речек в полупустыне, пустыми берегами, без деревьев, - где смешно работала министром, не воспринимая серьёзно тщеславия, - речка, текущая бесконечно из века в следующий настоящей...
       Глубокая к тому близкому берегу...
       Сидеть в ней на мелкоте с водой выше плеч, поплавав, шевелить приподнятыми ногами наверху воды, как в ванной, длинной-длинной и с водой, постоянно протекающей по телу и мимо...
       Ксения вышла на берег, присела, оставаясь в мыслях о речке, колеблющейся протяжно и близко.
       Не испугавшись её выхода, слева на изгибе берега из камышей вышла настоящая дикая уточка, заколебалась на воде, оглядываясь на пятерых утяток, начинающих плавать рядом с ней и поворачивающих к берегу. Ксения догадалась, не надо шуметь, пугая их, пускай учатся маминым урокам.
       На берег пришла Галина Соболева, жена композитора Юренева, тоже москвичка. Спросила, чистая ли сегодня вода, сразу стянула с себя тонкий длинный халат, плоско метнулась в воду, от берега. Поплавала.
       - Повторю тебе, Ксения, что ваш сосед, мой композитор замечательно сказал. Времена, говорит, насколько перевернулись. У Чехова в пьесе три девицы в сельской местности страдали, в Москву, требовали, в Москву, а мы наоборот - в тишину из суеты московской уехали. И тут мне, и ему, лучше. Гуляет он, музыку для очередного сериала дурацкого кино пишет. Он пишет серьёзно, мало ли, в какое кино вставят? Получится удачно - на концертах начнут исполнять. Ой, погоди, - увидела утку, утят, достала дорогой фотоаппарат "Кодак", легла животом на берег и отсняла через травинки, заранее увидав для себя композицию.
       - Твой музыку пишет, мой чего-то просчитывает на компьютере, мы в природе растворяемся, и мне очень спокойно становится...
       - Самое лучшее, для молодых, красивых женщин. Отдыхать - обязательно, чтобы подольше видными оставаться.
       - Галина, ты всегда фотоаппарат с собой носишь?
       - Да, привыкла. В Москве портреты делаю, музыкантов снимаю во время концертов, дирижёров. Мне очень нравится улавливать настроения людей, особенно выразительных, творческих. У меня и папка с собой, электронная, интересно тебе - могу показать коллекцию моих портретов.
       Включили. Пересели в тень, где электронная папка не отблескивала, перелистывали.
       - Некоторые специально перевожу в чёрно-белый вариант, характер чётче, проявленнее получается.
       Твёрдые стоячие воротники белых рубашек, чёрная чёткость галстуков-бабочек, нездешние, все в музыке лица дирижёров, скрипачей, пианистов...
       Совсем иных людей, не как на городских улицах...
       Здешние поляны, лесные опушки...
       Любопытно-скромные глаза молодой женщины, в коротенькой маечке, с узкими бёдрами над изящным верхом ног, переживающей за свою нижнюю наготу, показывающую сжатость, плотную, двух вертикальных половинок, начисто выбритых...
       - Случайно сделала, подруга моя одна, попросила её позировать. Сказала она, хорошая мне память будет, когда в старости сама на себя посмотрю. Сейчас двое будут, я их на реке снимала, не на этой. Запечатлела, как есть в жизни.
       Удерживая молодого парня за твёрдое, самое главное для женщины, что сразу притягивая взгляд именно сюда, немного плосковатому поверх, своя для своего молодая женщина целовала губы в губы, с настроением благодарности, разлитым на лице. Прижимая круглое окончание к своему коричневому лобку. Взявшись за руки, на втором снимке выходили рядом на берег, и женщина смотрела на твёрдость горизонтальную с ожиданием своего, ожиданием продолжения. Улыбчатая...
       - Не стесняются...
       - Влюблённым стеснение нечто лишнее. В Италии была на пляже, сняла тоже случайно, шла прямо на меня женщина высокая, с охранником позади. Смотри, лицо хохочущее, без лифчика не опадают груди крупные, сосками в стороны, на первом фото она в ярких зелёных плавках, второе - без них, - бёдра крупные, мощные, и выгибы есть и прогибы, лёгкие, а талия на месте, и плечи поуже бёдер, красота настоящая. Была бы скульптором, я, с неё новую Афродиту в мраморе вырезала бы.
       - Мы, Галина, не хуже? - утвердила без каприза, и без напрасности не понравиться.
       - Ксения, ты меня сними? Покажу тебе, на какую кнопку нажимать, на аппарате. Снимай знаешь как? Я разденусь и начну заходить в воду, ты снимай раз за разом, в воде дойду до колен и повернусь, ты снимай и снимай, у меня никогда нет таких фотографий, я потом отберу лучшие снимки и оставлю. У тебя попа выразительная и вся лёгким телом сама - да-а-а-а, - ты согласишься - я тебя отщёлкаю.
       - Свои мужу будешь показывать?
       - Да, ему, для настроения. Сейчас время смешное, певицы без трусов на сцены выходят, чтобы на концерт публику набрать и деньги с них получить, любая ноги раздвинет голой и себя щёлкает, да у них ерунда получается, кому нужно просто голое тело? Настроение надо уловить, редкое настроение. Давай, начинаем, - поднялась уже без ничего, ладонями отряхивая прилипшие травинки, с зада.
       Трык, трык, трык, трык, щёлкал и щёлкал аппарат, иногда подрагивающий от волнения и рук... ловя уходящую от берега в воду медленно, поворачивающуюся медленно, вставшую в воде.
       Соболева вышла на траву и песок, проверила в аппарате, как получилось, и задовольничала, лицом.
       Радуясь золотистым солнечным телом...
       - Мужу покажу, для соответствующего настроения, и побегу от него, пусть во мне женщину добывает, а не крем с пирожного. Сиди так, сделаю твой портрет, крупным планом, освещение солнечное как раз... Ты смотри то на дальний берег, то в объектив, я уловлю, чего ищу...
       Утка крякала, плыла, за ней и возле торопились утята.
       - Ксения, над твоими белыми узкими плавочками выразительно выглянули отдельные закрутками тёмные волоски, заманивают, стой так, сейчас сниму, замечательно выразительные заманки... Тики - тики, готово. Раздевайся, и походи по воде, как я? Серию снимков сделаю, начиная с твоего выразительнейшего зада.
       - Потом мне сесть и раздвинуть ноги? - не захотела такого продолжения.
       - Потом, потом... Я примитивное, тысячи раз бывшее пропускаю мимо себя, раздвигать ноги не надо, пошлое - не для нас. От красивого до пошлого, знаешь, тропинка самая узкая, оступиться - да запросто...
       Неся платья в руках, медленно шли к деревне, высыхая купальниками на солнечном обливе.
       - Галина, почему женщины фотографируются обнажёнными намного чаще, чем мужчины?
       - А что женщина прежде остального? Прежде образования, времени на скучной работе? Тело красивое - всё, из чего женщина и состоит, в самом главном. Женщина присутствует красотой в жизни, разве сама не ощущаешь?
       - Я? Я хочу себе нравиться, я должна нравиться себе, ибо наоборот - как?
       - Чем нравиться? Общим видом своего тела, лицом, причёсками?
       - Конечно, другого нет...
       - Есть и другое. Скрытое, обычно. Скажу тебе, в каком состоянии женщина становится, на короткое время, вдруг вся вспыхнувшей новой, очень краткой красотой.
       - Почему? Когда?
       - В тот самый краткий момент, когда извергает из себя накопленную страсть, перед самым окончанием взаимообладания, взаимодействия с мужчиной. Сильнейшее на секунды вспыхивает в глазах, на щеках, на губах, искривленных криками страсти, вырвавшейся из тела её, женщины. Я себя записала на видео, пересматривала и удивлялась, моё лицо или не я выкрикиваю, себя не помня, что-то бессловесное...
       - Меня бы записала, на видео?
       - Нужно согласие и третьего, кто тебя до иглы взрыва доведёт... Тогда красота тела вмиг перескакивает в красоту внутреннего склада женщины... Надо - предложи своему мужчине, под его настроение... Камеры появились - многие начали себя записывать и делать фильмы про себя, сколько можно на других любоваться, нам посторонних...
       Легко перешагивали по сколькой траве, коротко...
       - Ой, разговор у нас...
       - А чего, Ксения? Обычный женский разговор, на двоих. О самом лучшем женском удовольствии. Редком. На грядке с лопатой такого не достигнешь, - обернулась почти прямоугольно раздвинутым улыбкой ртом, раскрасневшаяся тонкими щеками. - Так что желаю нам женского счастья, таинственного...
       - Во сне бы привиделось...
       - И знаешь, где я хочу тебя сфотографировать, Ксения? У вас в деревенском доме. Тёмные, коричневые деревенские стены, грубоватые, из толстых брёвен, оструганные как топором, старинные, и ты бело-тёплым телом, обнажённая, разная на их фоне. Только не позирующая специально, но как-то... стоишь, ходишь на коричневом грубом фоне, сидишь, задумчиво, и обязательно с выражением не куклы, с выражением своим на лице. Смысл видится, да? Тёмное, вечное, старинное, и ты - светлая, молодая изгибчивая женщина сегодняшнего дня... тут вогнуто, тут выгнуто, высокий полуовал бедра и сразу дуга обратная, низкой талии кадром сзади... Рисую тебя пока словами, а надо кадрами, кадрами...
       - Не знаю, разрешит ли мой, мне...
       - Да уговорим его... Я - художница, по фото? Поймёт, куда денется, - блеснула на обороте зеленовато-серыми глазами.
       - Тебе бы утором меня запечатлеть, мне нравится по утрам ходить по избе голой, жить как чувствую, по желанию, в коротком фартучке собирать завтрак, и мужчине моему нравлюсь такою...
       - Ксения, ты можешь открыться для меня полностью? - остановила Соболева, дотронувшись до плеча.
       - Я? Я - и так, легко улыбнулась повторно, сиянием...
       - Ты не поняла...
       - Позже догадаюсь, уловлю... наши недосказанности...
       - Убрать в себе запреты, заворачивать, во что потянет? Знаешь, эти гасящие запреты, гасящие наставления в романсах, - не возбуждай моих желаний, моих...
       - Нет-нет, возбуждай, напротив, возбуждай, у меня потребность быть желанной, влетать в милые женские насладительные шалости и глупости... От нашего разговора у меня, как мужики говорят грубо и точно, встаёт на дыбы, чему вставать положено природой... Как бабы грубо и точно говорят - дала бы и кончила, от заводящего разговора...
       - Да я - насчёт речки, насчёт пейзажа, влияющего... - не оканчивая, воркотнула Соболева.
       - И - я...
      
      
       21
       - Женщина должна быть желаема и потребна, - интимно, тихо-тихо, доверчиво объясняла в одной из тех ночей, там, куда сейчас оглянулся назад, в её городе, до поезда, до идущей ранним утром с чемоданом вдоль железной дороги. - Предположим, я не нужна? Зачем я тогда? Чувствительная кукла на временные забавы? Нет-нет, так нельзя, так не надо...
       - Ещё бы я играл в куклы... Желанная - моя, не желанная - посторонняя...
       - Мы всё время уходим хоть во что, лишь бы не жить реальностью. Реальность слишком не для людей, придавливанием и унижением, уничтожением человеческого в человеке.
       - Догадалась?
       - Чувствую и догадалась. И догадавшись, хочу единственного, отыскать и знать хорошее, чего нравится мне, главное - нам... В любое уйти от реальности, в любое... То жизнь находилась в тёмной кладовке, в тупике без смысла, работа ради денег и квартира, пустая одиночеством, то - развернулась там не узнанным, новейшим, с тобой. И я догоняю. И я догоняю, отыскиваю пропущенное годами пустоты. Да, опасаюсь, подумаешь обо мне - безудержная, под тобой и на тебе всегда хочу быть? Да, жадная до наших ночей, и мне такая жадность - нужнее остального. Жадная до денег мне смешно, жадная до жизни - обязательно...
       - Ксения, мы потеряли свою прежнюю страну, мы прошли через уничтожение и страны, и людей на нескольких войнах, и уничтожение доброты в людях. Нам, поэтому, больше не требуются никакие запреты, ни от кого. И постоянно тянет в сторону от власти, в сторону от всякого подчинения начальникам, самым первым ворам и разрушителям людей. Ладно, свернём на другое, слишком то опасное, для человеческого настроения на ожидание хорошего.
       Там, позади, она встала из постели, принесла папку и начала показывать свои фотографии, с предупреждением, они секретные, мне нужны на память, какой должна себя удерживать.
       Светлая, полубоком стоит у шторы окна, тонкая в пояснице, туговатая ниже попой, вогнутая линия подходит сверху к самому соску груди, изподниза прогнутой, тяжеловатой... Полноватенькие губы приоткрыты на втором снимке, глаза выпукло запахнуты стеснением, и лицо отвёрнуто в сторону плечика, грудь одна прикрыта локтем руки, дотронувшейся до ключицы не разрешением приближаться, густота чёрных волос, зажатых сдавленными ногами... То же, немножко с поворотом...
       - Я не хочу брить внизу и под мышками, получается как женщина с лысой головой, не природная. Мне настоящее нравится, как есть. Может, тебе не подходит такое?
       - Сказал бы сразу. Мне нравится смотреть семидесятые годы, в тех коротких видео женщины целуются с мужчинами и очень много улыбаются, настоящие, не бритые под девочек, ведут себя не так, будто противное для себя отрабатывают. Делают что хотят для радости жизни, на них смотришь - да, есть в жизни хорошее, кроме должен и обязан. И не в сексе дело, - в семидесятые люди были намного добрее...
       - Ну, смотри.
       - Не побритое или остальные фото?
       - Остальные, их мало.
       - Какой мужик тебе фотографировал?
       - Забоялась я, сразу голос резкий... Подруга фотографировала, не ревнуй. Без фото как можно увидеть себя со стороны? Такой, когда мне не сто лет?
       Закинула голову назад и закрыла глаза, обеими руками прижимая к горизонтальным тугим грудкам пальцы другой женщины, смотрящей на грудки сверху и нежно. Она же, другая, смотрящая глаза в глаза улыбчиво, положив пальцы на плечико.
       Узковатая круглота плеч, пухло-вертикальные груди, лицо с осторожным взглядом над вторым лицом, внизу приподнятым вытянутой над грудками шеей, лицом, осторожно пробующем узнать, спрашивающим, какая же ты на самом деле? Не лицом к лицу, не грудками к грудкам, на расстоянии по косой полосе картины сверху вниз... Другая, любопытная снизу...
       И она же, осторожно проглаживающая по вогнутой талии и смотрящая с у чистым удивлением на два туго приподнявшихся шара не широкой попы...
       - Дальше что там было?
       - Да ничего, оделись и болтали, наши, бабские разговоры. На тему, какие мужики бывают. Я её тоже фоткала, и Машу, она аппарат принесла, всем на память, какие мы молодые и красивые. Да вот Маша, лобок весь бритый. Ну и чего? Две впадинки и гребень чуть выступает из них сверху, ничего красивого, нету женского, настоящего. Глаза у ней честные, смотри? Ты не заостряйся, никто меня не вылизывал внизу и пластиковой ерундой кончить не принуждал. Я же говорила, признаю одно настоящее.
       Там, в запутанной светлотой и темнотой ночи, во сне почувствовал перелив зазывов из прижатых тугостей попы, как-то, в полусне, проверил готовность нужного, в таком же не просыпании раздвинул кольца жёстких волос с резким провалом в горячую зажатость, в бурчание полупросыпающейся и сгибании тела для точного придавливания к самому началу волосатыми губами, раздвинувшимися, притихшими под затыканием и отпусканием, тугостью, тугостью, скользкостью поплывшего наружу и выскользке потерявшего наполненность...
       Получилось спать дальше, со счастливым выяснением утром, было что-то или причудилось, во сне?
       - Ну да, причудилось... И тебе, и мне сразу? А почему я тобою пахну, твоей засохшей кончалочкой? Волосы вокруг на лобке слиплись, в душ первой пойду... Ты читал письма Чехова о поездке на Сахалин, как он с японку в постели познал? Чехов говорит, японские женщины всё называют своими словами, без стеснения, а у нас затхлость, говорить нельзя, клитор есть, а словом называть нельзя. Передуреть можно от наших запретов.
       ..В любую сторону уходить. В любое. Во всякое, что не отвратно для человеческой жизни.
       Над притихшей в безветрии большой деревней прозрачным маслом растянулась жара, затихли и птицы.
       Сосед Иван Викторович дал ключи от своей деревянной лодки, и вёсла.
       Ксения надела чёрные плавки, белую майку ниже них обрезом, босиком пошла на речку, с корзиной хлеба, огурцов и помидоров.
       Поплыли, против течения, ближе к другому берегу, где поглубже. С ветками, листвой нависшими с деревьев на самом крае берега.
       - Иван Викторович сказал, в той стороне мост построили, дно чистили, плавать хорошо, - грёб против течения Андрей, разнеся ноги на стороны и уперевшись в поперечины.
       - Желаемый мой и потребный, есть редкая песня, "Вьюн над водой", в Москве пустые голосами хрипуши на сценах её не поют. Я петь не умею, словами расскажу.
       Вьюн над водой, вьюн над водой, вьюн над водой расстилается, - медленно так поётся. Я не знаю, какой вьюн, туман такой или вьюн из огорода, или рыба такая, вьюн - рыба есть. А жених у ворот ждёт, дожидается. Ещё поют, ждёт у ворот, убивается. Горюет, значит, понял?
       - Ага, второй класс школы закончил, понял...
       - Слушай дальше, не обижайся. Ему коня хотели отдать, отказывается, не моё, говорит. Дайте мне моё, говорит, чужое не хочу.
       - Настойчивый мужик.
       - А вот чего чужое захапывать? Стошнит, когда совесть на месте. Вынесли ему сундуки с серебром разным. Это не моё, говорит, дайте мне моё. Стоит, не уходит, дожидается. Вывели ему Свет-Настасьюшку. Вот это моё, говорит, вот это моё, радуется. Мы песню разучим, будем петь при гостях за столом. Только ты пой - Свет мой Ксенюшку, запомнил?
       - Слова и музыка народные?
       - Сколько искала, найти никак, авторов. Значит - народные.
       Аркадов привязал цепью лодку к берегу надёжно, обмотав вокруг ствола дерева. Ксения оглянулась - никого вокруг? - стянула майку, груди вертикально воспрянули, освобождённые. Нырнула. Плыла рядом, Андрей старался не торопиться.
       - Ну, ты, за три маха вперёд вылетаешь... мне бы успеть...
       - Нас специально учили плавать...
       - А меня не учили, - нырнула и вынырнула с плавками в руке, и начала нырять с задержками голой попой над водой, двумя тугими шарами со стекающими остатками влаги...
       Сидели, в тени деревьев, над густо растущей осокой. Ксения набросила на плечи майку, от комаров и мошек. И на мужа, не застёгнутую рубашку.
       Пошла, любопытная.
       За деревьями расширилась поляна. Ксения нагибалась, срывала полевые цветы, насобирала, перекрутила в венок, надетый на волосы. Нашла землянику, позвала Андрея, собирать.
       - Дайте мне моё, - развернул женщину за плечи лицом к себе, женщину, подгибающую ноги в коленях... застенчиво призакрывшую прямой, доверивший взгляд... В густоту травы поместилась, медленно начав, помогая, дозволяя с себя стянут не высохшие плавки... показывая небу, деревьям, облакам и своему мужчине его ряженое, его суженое, - в бледность сиренево-розоватую под влажной чернотой вошло забирающее на себя суженое, ряженое, заторопилось настойчивее внимательным шевелениям бёдер, поправляющим соединение в одно навстречно, прижастее, потребнее на всю отдачу до погашения яркости дня вокруг и сверху...
       Запираемая замком запористым, притиристым, ни капелька воздешности не проскочит...
       - А? А? Мой, мой, людей нет, орать буду?
       - Ори, свинчивайся с ясности в отпад...
       Лежали на травяной и цветочной громадности природы.
       - Я чувствовала тебя преображённого. Удивившего взрывом.
       - Природа возвращает к самому себе...
       Погладила, поцеловала... Благом, разлитым до мизинчиков, даря.
       - Сейчас плюхнемся в лодку, оттолкнёмся от берега, понесёт нас по течению до самого дома...
      
      
       22
       - Андрей Владимирович, зачем ты летал в Космос?
       - Я искал другую планету.
       - Для чего?
       - Жить хочу по-человечески. Переселиться на неё. Жить радостно и понимая, для чего живу. И чтобы время жизни не было обрезано сроком.
       - Здесь для тебя - не то?
       - Не то. И - много веков не то. Сибирь, Ермак и обычные крестьяне. Ледовитый океан, его берега. Землепроходцы, обычные крестьяне. Южные направления России, в старину. Почему обычные люди, обычные крестьяне кое-чего понимали без академий и бежали во все стороны? От чего бежали? От издевательского к ним отношения? От не свободы? От невозможности жить по своему, по личному желанию? Я человек, а не скотина понимая первее всего остального? Веками искали. Я полетел, продолжил, поискать хотел в другой стороне.
       Профессор, историк, промолчал в ответ на все вопросы, складываемые в один вопрос, - свобода вообще есть? Для человека?
       Промолчал, остановленный думаньем.
       - Вы как камень в речку бухнули, достало до берегов.
       - Да, за пять минут не обговорить...
       Шли дальше, вдоль речки, по мягкой траве.
       - Андрей Владимирович, а чего бы захотели? Вот, поймалась сказочная Золотая рыбка, любую просьбу исполнит...
       - Переместиться во времени и в пространстве, неразрывно. Мы рождаемся случайно, попадаем в жизнь - нас не спрашивают, а какую вы выбираете? Я бы выбрал несколько перемещений. Пожить вместе с хиппи. Среди них много было людей из богатых семей - бросили богатства и ушли. За свободой. Я бы выбрал наших староверов - ушли в Сибирь, жили как хотели, по своим древним правилам. Я бы выбрал конец девятнадцатого века, жил бы не ремесленником, не крестьянином, а исключительно творческим человеком: художником, писателем, архитектором, скульптором. Кем-нибудь из них. Только не политиком и не военным, не царским генералом в лентах, орденах, с длинной бородой и плюс не понять, как же эти старики могли командовать армиями? Престарелые, еле двигающиеся, что же у них в головах оставалось? Я бы перемещался во времени и пространстве, свободно, вот что попросил бы Золотую рыбку.
       - Вы не согласны, вам не нравится история нашей страны?
       - Не нравится. Когда в ней людям было жить хорошо? Я читал много, думал много, и что должно нравиться? Убийства людей миллионами из-за чьих-то политических придумок? Позже многие придумки объявлялись ошибочными, а миллионы людей - где? Убиты, загублены. Так продолжалось от Ленина до Ельцина, протянулось и дальше. Чем же мне радоваться? Бессмысленностью, поливаемой кровью и кровью? Зачем? Почему человеческое общество без угнетения самого человека не возможно?
       - Смотрите, в траве ручей...
       - Да ничего, перепрыгнем.
       - У вас такая награда, высшая в государстве...
       - Награда наградой, а разум разумом. Возможность размышления не отключаема. Я не додумаюсь - другой додумается, недаром в истории нашей страны с давнего времени шла и шла разумная работа по освобождению народа от угнетения и создания достойной человеческой жизни. Меняется форма рабства, форма крепостного права, а содержание, изменённое, сохраняется. И гибели людей тоже. Вчера сбили вертолёт, погибло пять офицеров. Скажите, их отцам, матерям, родственникам нужна гибель за какие-то чужие, какие-то политические интересы, без конкретного ответчика за гибель? Их детям - нужна гибель отцов?
       - Но присутствуют государственные интересы, они...
       - Они не выбираемы. Самим человеком. Приказали - полетёл. Сбили - уничтожена жизнь. И где же свобода выбора? Где же деятельность созидательная? Направленная на развитие цивилизации? На обеспечение развития самого человеческого общества? Осмысленного, не приказного? Свободного для самого человека, любого? Отсутствует. Но постоянно присутствует уничтожение жизни на земле, полностью. В любые сутки. Атомным оружием.
       Получается, конечная цель деятельности человека как единицы природы, вместо "живите и размножайтесь", указание из древней рукописи? Мне поэтому творчество нравится, уважаемый мною историк, творчество объясняет человека и развивает человека... В творчестве невозможно пристраиваться в хвост кому бы то ни было и становиться зависимым, в творчестве нужна только самостоятельная работа, только самостоятельный автор, открывающий новое. Вот ещё и художественная литература для меня - объяснение содержания человека, его настоящей сущности.
       - Да, я согласен, согласен с вами... Я тоже не могу соглашаться с уничтожением страны, начатом далеко до горбачёвщины, а в горбачёвщину проявленную ускоренно...
       - Я вот как думаю... Уничтожение страны - её экономической, культурной, бытовой устроенности, начатое с горбачёвщины...
       - Ускоренно, настаиваю на уточнении...
       - Да, ускоренно, не есть дело, приветствуемое с исторической точки зрения, не есть дело, приветствуемое и понимаемое народом как справедливое и великое дело, оно противоположно психологии русского народа, созидателя и охранителя своего государства. Уничтожение страны, творимое десятки лет, поразительно для истории России, на что и показывает как раз противоположная прежняя история, направленная всеми руководителями страны на собирание земель и сохранение как их, так и народа.
       Никто в прежней истории России из царей, генсеков до горбачёвщины так не гадил, так не ненавидел страну и народ, так не соглашался с предстоящим личным для себя проклятием на века вперёд. За предательство на своей государственной должности.
       И потому уничтожение страны народом подспудно, глубинно не принимается, как и уничтожение самого народа через все направления одновременно, - образование, медицина, возможности заработка на семью, систематическое мракобесие телевидения, отсутствие принятого, понятого народом пути развития - не принимается так же, как животным не принимается ведение себя на бойню, на зарезание, ведь жизнь сама, по сути, есть созидание и развитие, есть достижение целей хороших, с различением лживых. На примере России весь мир увидел поразительнейшее, когда сами руководители год за годом уничтожали страну. И бесконечно сомнение, - да неужели народ, их "выбирая", - кто же из народа выбирал? - выбрал для себя путь самоуничтожения? Неужели народ перестал отличать лопату, используемую для посадки будущего урожая, отличать от петли удушающей?
       - Да, власти, власти...
       - Тут даже не проблема власти как системы управления, тут проблема жизни человека вообще и конкретно... Разумного существа, живущего не впустую, а созиданием, направленным в развитие будущего...
       В Космосе свободы ещё меньше. Куда хочешь не свернуть, накручиваешь в капсуле круг за кругом, всё по придуманной и заданной не самостоятельно трассе без гаишников... Жить там невозможно, среда смертельна для человека.
      
      
       23
       Стол накрыли во дворе, под толстенной, широкой ветвями сосной, делающей прохладу тенью.
       Аркадов заранее прокипятил самовар с сухими ягодами шиповника, очищая от накипи изнутри антикварный, никелированный тульский, сделанный в тридцать втором году. Заранее наставил на него трубу и разжёг щепками, для начала. Ксения слепила пирожки с луком и яйцами, поставила в духовку, резала редиску, огурцы, перья лука на салаты, поставила греться воду для пельменей, хороших, их лепила дома на заказ продавщица магазина.
       Встречать приглашённых гостей...
       Пришли профессор, историк Чугуев с Марией Павловной, женой, композитор Юренев с женой Галиной в тёмной до пола юбке, привлекательно разрезанной над левой ногой наверх, Ира, ближняя соседка, - все москвичи, - здешний Иван Викторович, дающий лодку поплавать, принесли коньяк, розоватое вино, из Москвы привезённое, как сказали, ликёр, а Иван Викторович поставил на стол самогон личной выгонки, надёжный. И сало, своего засола. Зелёный лук, петрушку, укроп с грядок, редька настоящая...
       Серостью неба показывая - надолго, закапал мелкий, густоватый дождик. Стол перенесли на широкую, с открытыми окнами, крытую веранду.
       - Дом ваш изнутри мне нравится, стены тёмные, коричневые, струганные по брёвнам, и потолок такой же, коричневый, старинный, - вернулась из комнат с тарелками и вилками Галина, - а у нас новый дом, кирпичный, будто в городе находимся.
       - Мужу нравится только настоящее, особенно после, как говорит, проводов по всем сторонам и подсветок экранов, насмотрелся на них в полёте.
       - Башенка у вашего дома для чего?
       - Природой любоваться.
       - Потом покажешь? Хочу сидеть на башенке и сигарету курить.
       - Поднимемся, попозже...
       Иван Викторович помог перенести сюда крепкие, давнишние венские стулья, с изогнутыми полукружьями спинками и круглыми сиденьями, слегка вогнутыми.
       Расселись.
       Деревенский сосед уверенно подсказал:
       - Перед дождём долгим выпить - как гвоздём доску на место прибить, в голове твердее станет. Налил себе рюмку своего самогона и внимательно посмотрел на мужиков остальных, станут ли они московскую водку пить или надёжную, его домашней выделки.
       - Наливай надёжное, без магазинной отравы, - согласились остальные, для женщин открывая рябину на коньяке.
       - Я прошу мне налить самогон, хочу народный напиток попробовать, - отодвинула стакан от рябины на коньяке Галина.
       - Исполняем... Иван Викторович, тост первым говори, по старшинству.
       - Больше, чем от хороших людей, сил не набраться.
       - Чего-чего? Громче повторите?
       - Больше, чем от хороших людей, сил не набраться, говорю. За что и предлагаю выпить. Я, как полковник в отставке, прослуживший в семи гарнизонах, купил тут дом и не нарадуюсь, и вам - радости каждый день.
       - Здесь хорошо, подтвердила Ксения. - Чехов в пьесе тоскливо призывал - в Москву, в Москву, а мы наоборот, по желаниям своим подальше от городского, всего.
       - В воинских гарнизонах каждые сутки, годами люди вокруг, всегда, годами острое напряжение, так устал - тишины потребовалось ну резко, срочно. На лодке отплыву, с удочками растаиваю в тишине ох, хорошо.
       - Новости в районе какие?
       - Чиновник умер, в администрации.
       - От чего он умер?
       - Да наорали на него, он и умер. Приезжие наорали, областные нахалы. Посадим, орали, посадим. Не успели.
       - А хорошие новости?
       - Сошлись мы у вас - лучшая новость. Приятно, тут. Может, как вам было в космической пустоте.
       - Там - не для человека. Взлетаешь - внутри тебя все внутренности взлетают под самое горло, кажется, и сердце передвинулось под самое горло. Там ты не человек. Ходить не получается, невесомым плаваешь и не рыба - думать должен, и что-то на психику давит. Тишины нет никогда, приборы шумят и попискивают весь полёт. Не выйти на улицу, не поваляться на речном песке. Не та среда, не для человека. Знаете, как я понял, что вернулся к себе? Дома шлёпнулся днём поваляться на диване, задремал, и что такое знакомое? Кот, любит он рядом лежать, сунул мне хвост под руку, подкручивает и в подмышке щекотит. И что-то переключилось в психике, дома я, дома, понял. Электронный будильник не пищит, сирена тревоги не орёт, с земли пробуждение, срочное, не включают. Всё, котик пощекотал. Дома. За что и предлагаю выпить по рюмке.
       - А следом за человеческое достоинство, - добавил композитор Юренев.
       - Вы его как понимаете? - спросил Аркадов, успев закусить свежим помидором.
       - Натурально, достоинство. По проявлению. Мне сегодня перед самым просыпанием было показано кино, чёрно-белое. Важно - перед самым просыпанием, чтобы я смог запомнить. Как кто-то сигнал открыл для понимания мира, людей, точных направлений жизни и проявлений через поступки...
       - Выпьем, и расскажите?
       - Да-да, малосольный огурец передайте, Ирина? Вы их принесли, сами солили? Укропом отдают, вкусные, спасибо. Друзья, мне совсем неожиданно приснилось обалденное действие. Чёрно-белое кино. Франция, война, фашисты ловят и убивают евреев. Француженка следит за парой и доносит фашистам. Еврей в возрасте влюбился в еврейку. Люди среднего возраста. Гуляют по улицам, разговаривают. Француженка - я вас сдам немцам. Пара уходит на берег осеннего моря, женщина сразу заходит в серое море, поворачивается лицом к берегу. Мужчина заходит за ней, море холодное, плащ его мокрый до пояса, закрывает собой женщину. Оглядывается на берег, на сволочь с выражением своего лица - я её тебе не отдам. Заходят дальше в воду, длинные волосы мужчины становятся чёрными от воды, скрываются в воде. Полностью. Конец видения.
       Молчали.
       - Вам мелодии снятся?
       - Да, но приснился фильм, в мире не существующий...
       - Удивительно, - поднялась Ирина. - Встанем все и - за человеческое достоинство?
       24
       - Мы все временны в жизни, от рождения до края. Временны, и потому свободны: или вырывайся к самому себе, живи как свободная личность, или всю жизнь будешь подчинённым холопом, - протянул руку Андрей Аркадов над столом и ткнул очищенную белую крепкую луковицу, утром жившую на грядке, в солонку с солью. - Мы были младенцами, девочками и мальчиками, жили в начальной взрослости, всё по периодам, переходя в них постепенно. Но - но. Едва мы рождались - над нами уже находились, над мамами и папами, диктовщики, указывающие как нам жить, вроде бы знающие точный, верный путь, требующие исполнения, чего ими разрешено и что запрещено, распоряжающиеся нашими жизнями вплоть до расстрела. Ну да, в стране то отменяли расстрелы за политику, то возвращали к исполнению... не в них суть, а в том, что ни у кого из нас не было основного: мы все были очень во многом лишены права выбора.
       Вообразите, мы родились, а у нас - право выбора. Нас спрашивают, - вы в какой стране хотите жить? В каком веке, по времени? При каком политическом строе? В которой климатической зоне и части света?
       - Как роскошно, - оторопело перебила Галина, извиняясь глазами.
       - Да, роскошно изначальным присутствием свободы, а мы вырастали - дальше давиловка, через систему управления местом рождения. Тут над нами политический строй и политическое руководство, всегда обязательно мудрое, тут над нами не нами придуманное экономическое устройство, как и система отношений между самими людьми, тут над нами какие-то религиозники без спрашивания нас протискивают свою систему управления людьми, - оглянешься назад, да ужас какой-то в сплошной принудиловке, - мама, зачем ты меня родила? Мы все рождены случайно, нас, до рождения, тоже не спрашивали, мы рожаться хотим? Мы вставлены в чужое, не нами придуманное, не нами намеченное, не нами устроенное. Вдобавок какой-то мешок с жиром и тремя подбородками, свинячьими пустыми глазками придумывает в парламенте мне и вам запреты. Мы его просили? Мы его выбирали, пустоту безмозглую?
       Еду со стола мы можем выбирать, а самое главное - жизнь, никак. Что-то, немного можем переменить, учимся, хотим стать тем, с той профессией, основное - свободу выбора места и времени жизни, только чуть-чуть, только частично. Мне, например, очень нравится два периода жизни, конец девятнадцатого века в России и семидесятые годы в Советском Союзе, их я могу устроить только частично, хотя природа вокруг нас та же самая. Немного деревья подросли, остальное - то же самое. Мы сидим в доме - настоящий крестьянский русский дом, без всякого мусорного, чужеродного, - выбрать можно. Моя Ксения сама сшила платье по модели конца девятнадцатого века, в таких приходили на выпускной бал в Питере выпускницы Смольного института благородных девиц, - выбрали сами. Мне нравится, извините за нежные интимные подробности, видеть женщину в чулках, с узким поясом и длинными резинками к чулкам, лифчики поддерживающие с грудями навылет наверх, нравятся не прилипшие к ногам, - расклешенные брюки на женщинах, с обтянутым задом, нравятся мини-юбки над красивыми женскими ногами, - сделать можем, а как переместиться во времени в желаемый век? В желаемое иное общественное устройство? Только не соглашаться через гибель?
       - Ну, тебя рвануло пошибче русской тройки, - тихо произнесла Ксения.
       - Можно, я скажу? - как школьник, приподнял руку историк Чугуев. - Мне не доводилось работать настолько прямо над высказанными вами проблемами, а не соглашаться через гибель - тема мне известная. На вятской земле есть старинный Афанасьевский район, места в нём заболоченные, лесные, трудные для чужих. Не известно, какие народности жили там во времена до семнадцатого года. Места глухие специально выбрали, ото всякой власти подальше, и жили сами, как хотели. Так вот, они остались в истории истинными не соглашенцами. Появляется рядом с ними царская местная власть со своими требованиями - не соглашаются. Появляются попы с церковными звонами - не принимаются. И когда их пробовали задавить и подчинить, люди того племени начинали рыть подземные коридоры. Ставили у входа крепи, из спиленных деревьев, рыли дальше и дальше. В один из дней заходили под землю с жёнами, стариками, старухами, детьми, обрушивали крепи и погибали всем своим обществом. Напрочь. Не бунтовали, не выходили на сражения. Таким способом не соглашались, погибали, свободные от любой зависимости.
       - Они были русскими?
       - Точно не известно. Жили на старинной территории России, а кем были на самом деле? Может, русские, может, племя какое, на сегодня исчезнувшее...
       - Правильно действовали, как в сражении, - подвинулся на своём стуле полковник Иван Викторович, - погибать погибай, а своё не уступай. Стоять до конца, на своём. Надо же, и без воинской присяги они то же самое знали и исполняли.
       - Ой, да куда такая жизнь, ставшая почти от начала сражением? - возмутилась Ирина. - Гладиаторы сплошные, что мужики, что мы, бабы!
       - Да, приходим в жизнь, а она и изуродована, местами, и не так устроена, местами, и чужая мыслям личным, душе, сердцу... а как-то выправлять надо, если выбор запрещён. Не я первый такой, веками, прежними, понимающие не соглашались с петлёй, незаметно наброшенной на шею, - сказал остатное и напряжённо помолчал Андрей. Улыбнулся прилетевшей на веранду птице, предложил:
       - Друзья, вы кушать не забывайте?
       Ксения взяла общую ложку и начала раздвигать пельмени на блюде, чтобы не слипались. Подкладывая на тарелки желающим.
      
      
       25
       Космонавт, слушая композитора Юренева, говорившего о удивлении, что в творческих сообществах, оказывается, за хорошие сочинения не хвалят, а сразу начинают унижать и уничтожать любыми вариантами, наткнулся на мысль.
       Простую.
       Неужели кроме творчества существует иное высшее смысловое достижение? Быть не может. Через творчество люди и живут со смыслом, и идут правильно, вперёд, развиваясь через красивое.
       Неожиданно отодвинулись все. Сильно, резко потянуло - чтобы сейчас начинал падать самый первый снег, в серой хмурости дня пахнущий разрезанными арбузами, и через снег начиналось непонятное обновление, и чтобы вечером в постели оказалось толстое одеяло в мягком пододеяльнике, и перед засыпанием чувствовать всем пахом прижатый высокий зад своей женщины, лежавшей на боку вплотную и с ставшую своею совсем прижатостью, как половиной самого себя...
       Свечение нового первого снега, тишина и ласковость...
       Чтобы наступила, сразу, сейчас...
       Заблеяли притопавшие в гости бараны. Ксения взяла хлеб, попробовала встать, отнести им, угостить.
       - Подожди немного, - попросил Андрей Аркадов, привязавшись - глаза в глаза, - Ксения вложенное поняла... мягко приподняв края губ полуулыбкой смутительной радости...
       - Иди. И вилок капусты им отнеси, раздели на куски... Может, капуста баранчикам понравится?
       - Я готов отдать все свои способности, музыкальные, композиторские, тем, кто лучше меня сможет создавать, пусть бы только они создавали и создали бы, мне же в ответ с их стороны - не стану произносить за столом, что.
       - Нищета они как композиторы, творческие импотенты, - презрение подала на закуску жена его. - Накинулись, как только мой Юренев написал сразу ставшее популярным, зазвучавшим на всю страну и по всей Европе. Сворой накинулись, нищета.
       - Зависть - болезнь психическая. Герман Титов открыто говорил, завидует Юрию Гагарину, ставшего в Космосе первым, и зависть в себе остановить не мог. "Полёт Гагарина стал моим чёрным днём", - не постеснялся другим космонавтом на юбилейном заседании сказать с трибуны. Вот так и заявил.
       - Один дурак спросил по телефону, обижено добавила Галина, - кто вам разрешил написать эту мелодию? Идиот, не смог ответить, у кого спрашивать созидателю разрешения. Заявление в ООН писать, что ли?
       - Завтра в ООН напишу, узнаю, можно ли мне стирку устроить, - заявила Ирина.
       - У нас, - заговорил историк Чугуев, - с древних времён одна и та же система управления страной, и моё мнение - надо менять. Надо менять, друзья. Обросший всеми мхами треугольник. Крестьяне, в старину, широким основанием внизу, над ними бояре, выше - царь. Царь решает всё, за всех. И ни за что не отвечает. Ближе к нам - крестьяне и рабочие широким основание треугольника внизу, политбюро, генсек, решает за всех и всем диктует, как жить, с несогласными - лагеря и тюрьма с расстрелами. Как не называется - царь, председатель совета народных комиссаров, генеральный секретарь руководящей партии, президент, схема одна и та же. Графически - треугольник. С безответственностью того, кто один и на самом верху. И не растянуть его в прямоугольник горизонтальными вариантами свободы, не перевернуть, что за ерунда, в системе управления? Века меняются, человек - в кабале. У нас как тракторные рычаги стоят на месте, где должны быть электронные кнопки. Что делать, друзья? Что делать? Вся история страны - история угнетения человеческой личности. Государственная твёрдость, тут же хлябь общей системы, и хлябь на каждый день. Так наша страна и обрушиться может, по причине дряхлости и не современности системы управления и всего устройства общества.
       Что делать? Вечный русский вопрос, упирающийся в организацию нормального управления? В разумность вместо металлических рычагов?
       - Пока, для ясности, нальём по небольшой рюмочке, - улыбнулся Аркадов.
       - Вы, мужчины, говорите о своей, нам не очень интересной политике, мы с Ксенией сходим ко мне домой за сигаретами, их позабыла, - взмахнула светлой полосой в разрезе высоком Галина, резко вставая из кресла в стороне.
       - И мне захвати? - напомнил её муж.
       - Да, мы вам и кофе приготовим, и принесём, а дождик остановился...
      
      
       26
       Соболева Галина, тоже молодая, кипучая женщина, тоже босиком неторопливо идя по влажной траве, рассказывая и оборачиваясь длинными полукружьями глаз, напоминающих полукольца долек золотисто-жёлтых лимонов, привела в свой соседний дом. Закурила сигарету, предложив и Ксении, поставила турку кофе, настоящего, доводить до кипения, говорила о странных людях и спросила, почему-то: - Ксения, ты ненавидящих мужчин молодых женщин встречала?
       Подперев локоть руки с сигаретой, выдула прямую струю дыма, лёгкой сигареты.
       - В городе, где я прежде жила, у меня помощницей работала нелепая молодая женщина. В двадцать вышла замуж, быстро, через месяцы разошлась, начала считать себя местной звездой - её фото раз напечатали в местной газетке, и о мужчинах говорила всегда с отвращением, повторяя нечто тупиковое и грубое, - чтобы я ещё раз кому-нибудь из мужчин дала войти в моё тело звезды... А лицо - всегда злое. Я попросила её прекратить при мне тупые повторения. На работе.
       - Вероятно, никто и не просил. Сбрасывала бы бабское напряжение, чтобы не отражалось на психике, стала бы весёлой, вместо злой, всегда имеющей аппетит, - сняла резко поднявшийся над краями турки кофе и, помешав, разложив по чашечкам гущу, разлила в них. - Пей, - предложила, тоже присев на толстый подлокотник кресла, напротив.
       Белея всей выпуклой выше колена ногой из разреза...
       - Мне, Галина, тоже нравится сигарета и кофе. Я по утрам в том городе голой приходила на кухню, варила кофе, закуривала сигарету, совсем свободной себя чувствовала... На лоджии специально шторы развесила, с улицы пускай не видят...
       - А мне нравится здесь, в деревне, совсем забывать, где трусы, хожу всегда без них. Ксения, а сейчас? А сейчас разденемся, почувствуем? Как остро, как поразительно, до дрожи остро, мы тут, совсем рядом мужчины... и голоса их отдалённо слышны, и можно представить их с нами...
       Развернула на себе длинную юбку и отбросила на близкий стол. И белую майку. Встала, роскошная пшеничными кольцами волос на ключицах, встряхнув ладонями груди.
       ..Даже внизу живота кольнуло...
       Ксения почувствовала резкий холодок перевода в неожиданное, - не откажись, и дозволено? Пытаясь отстраниться от невероятности. Пробуя и затягивание, желая заступить в холодок перевода в новое...
       - Галина, так не запретно? Я ведь замужем?
       - Без рамы для картины красивая... И откуда с желаниями нужности женщине красота резко прибавляется? И я замужем, не запретно.
       - Будет сделанное - хорошо? Я не изменяю мужу?
       - Со мной - нет, чего ты растревожилась? - подошла, прогладив по щеке, помогая стянуть блузочку... - Время вокруг нас откровенное, настоящая действительность сейчас такая пошла, всё - откровенно, а чего стесняться? - Отстегнула плотный лифчик. - Что нам через десять, пятнадцать лет становиться другими, с угасающими всеми желаниями? - Мы все временны, и потому свободны, правильно сказал твой муж. И если сегодня день оставить пустым... не попробовать новое, иное...
       Притихла, прикоснулась щекой к щеке, тонкой щекой к щеке... Медленно наложила губы на губы и поцеловала, втолкнув сильно язык...
       - Дарю печатью дружбы и доверия...
       Отошла к окну, вернулась, зарумяненная щеками и взглядами поострее.
       - Ксения, - удивлённо обрадовалась, - ты не сбриваешь волосы внизу? Густота, особенно сильно - в самой серединочке?
       - Моему мужу так нравится, и под мышками запретил.
       - На лето я сбриваю. Пронзительно как, до дрожи... Голоса мужские слышны... кофе с сигаретами на фоне их... Сидели с ними, чувствовала, я твоему мужу без слов отдать себя хочу, не обиделась?
       - Мы откровенно говорим, чего уж... Одну я от него прогнала... Лезут к нему бабы со стороны.
       - Не переживай, я не насчёт у тебя его забрать, вы пара надёжная. Когда бы я ещё с вами третьей оказалась, на всю ночь, рядом, спросишь у него? Заранее соглашаюсь, в тайне от своего.
       - Не знаю, сразу так быстро... не знаю...
       - Потом я покажу тебе свои фотографии без одежды... Тебя сниму обязательно, у тебя - провела придавлено, груди не пустые, торчат, и зад твёрдый, высокий. Хочешь кофе с прибавлением себя? Сюда сядь?
       - Какое? Галина, я не поняла... - растерянно посмотрела на раздвигание своих ног, на присевшую среди раздвинутых и потянувшуюся лицом с тайному, всем не показываемому...
       - Какая она у тебя, спрятанная в густых волосах кучерявых... Наверху полукруглый толстенький венчик, на стороны раскинулись выступающие наружу крылышки губ упругих... Завидую, кто здесь дотрагивался... Дай руку...
       Провела её пальцем между крылышками внизу, ввела его в скользкое, глубокое, встала, сделала так же...
       - Глоточек кофе и оближи влажный палец, - показала, улыбаясь довольно, пахнущая горьковатой сиренью влажности крылышек, - я сама придумала... Снова сделаем, вместе, красивая моя? Да? Сильнее, потребнее мужчина? Голоса, голоса мужские слышны, остро, сильнее возбуждая... Они здесь, рядом, сейчас войдут и обнажатся. Ничего не принимаю красивее женского тела и мужского возбуждённого... Хочешь добраться до конца?
       - Да, я не из камня, меня крутит, как на бурунах реки...
       Отлетела комната, деревня, леса и речки, в секунду... рассуждения с пониманиями оборвались... немедленностью конца...
       А все обрывки звуков, вылетающих из удивлений...
       И во что дальше провалилось, придавив лицо накрывшими бёдрами с пухлыми краями раздвинутой глубокости, и как начала дрожать и заставлять дёргаться всем телом глубокость своя, как свой рот чувствуя на тайной себе и ртом своим чувствуемое возвращая, начиная коротко выбрасывать из себя бунтующее, дрожать заставляющее до пальцев на ногах раскинутых под подругой, до дрожи в пятка, угоняющей накаление тела...
       Сильно запахло вырвавшемся из двух тел окончанием женской раскалённости.
       Побыли, в оторопелости. Целовались, медленно, в тишине.
       Сполоснулись и засобирались. На крыльце под навесом Галина приостановила, тихо, медленно поцеловала. Губами в губы. Глазами в глаза, открывшиеся после поцелуя.
       -Да! Да! Нужны, обязательно нужны горизонтальные связи, как способы управления! - закричали с веранды, где мужчины.
       - Слышала, полюбившаяся мне? Наши мужья правы. Пойдём, принесём им кофе. Попьём кофе с ними и поднимемся на вашу башенку курить сигареты... Ты мне стала своя, как хорошая сестра.
      
      
       27
       Композитор Юренев почету-то спал в кресле, в стороне от стола, а Андрей Аркадов совсем трезво рассказывал:
       - Под самое утро приснился сон, такое называется - вещий сон. У меня много накопилось тяжёлого, мутного. Снится наша квартира, та, в городе. Я стою возле кровати по грудь в какой-то бурой, грязнющей воде, и ты рядом, Ксения. Подожди, говорю тебе, подожди, сейчас... Приседаю, по самое горло, нашариваю в полу затычку, вырываю, и бурая вода быстро начинает опускаться вниз, исчезает. А на мебели, на полу мягкая грязь толщиной со среднюю кастрюлю. Сейчас, говорю тебе, принесу шланг и всё струёй сброшу, утечёт в отверстие в полу. Утекает, утекает. Не знаю, что исчезнет из моих дней так же - посмотрим...
       Галина вздохнула, кивнув:
       - Непременно исчезнет, не напрасно приснилось. Космический разум тебе подсказал. Андрей, что за причина? Извините, гости, почему мой гений спит в кресле?
       - Он поспорил с полковником Иваном Викторовичем и на спор выпил полный стакан самогона, прилёг щекой на стол, мы его в кресло переправили. Говорил, самогон его с ног не свалит.
       - О, осмелел? Дома больше трёх рюмок выпить не может, с чего спорить понесло? Иван Викторович, проспорил мой - так проспорил, я дам вам ключ от нашего дома, рядом, вы с историком сможете увести его на кровать, в наш дом? Мы вам кофе оставим, не беспокойтесь.
       - Насчёт кофе посмотрим по обстановке, - встал полковник, - доставим. Согласны, товарищ Юренев? Не слышите? Бывает, вы не расстраивайтесь. Сильно сердито речь говорил, насчёт быдла пояснял нам, говорил, ради быдла жизнь тратить не стоит.
       Подняли с двух сторон на вялые ноги, повели, побуркивающего упрашивая не сопротивляться.
       На веранде свежело, перед ночью, и, забрав кофе, перешли в сам дом. Постучал полковник, отдал ключи и попрощался, - ночь начинается, пойду тоже.
       ..Оглянись через плечо, ты там увидишь никому не нужного себя, восемнадцатилетнего, уже понимающего свою ненужность никому в мире, живущего в рабочем общежитии и имеющего койку и тумбочку, работающего на заводе и знающего, нет никакой возможности поступить в институт, выучиться, и, как люди говорили в селе детства, стать человеком...
       Там, где весь мир летел каждым утром навстречу не совсем понятным чудищем, нажимающим не приветливость, а отторжением и разрушением, а ты старался не попасть под его зубастые, широченные гусеницы устройства рычащего...
       Чего там могло быть хорошим?
       Небо, показывающее свою всегдащность, означенную от начала планеты. Ярко-зелёные листочки клёнов и тополей, тонкие, нового мая, и оранжевые - осени.
       Природа удерживала, природа подсказывала - вперёд, надо вперёд, как-то переменится, ты действуй. И - судьба, заложенная всеми предыдущими родными людьми в веках, минутами пролетевших прежде...
       Там думать оказывалось самым опасным, до точки - "жить не захочешь", и самым необходимым, до разлива широчайшего "я - человек"...
       Оглянись, так было, а что было - не заканчивается в тебе и мире никогда, с твоим отсутствием физическим - не заканчивается тоже, передаваясь в размыслительные течения, плывущие невидимо по космической бездонности...
       Аркадов привык к наплывающим неожиданно размышлениям, подсказкам, и не боялся их точной честности...
       Женщины переносили посуду с веранды на кухню.
       Аркадов вспомнил и, высказывая настроение, начал громко читать стихи Саши Чёрного.
      
       Над крышей гудят провода телефона...
    Довольно, бессмысленный шум!
    Сегодня опять не пришла моя донна,
    Другой не завел я - ворона, ворона!
    Сижу, одинок и угрюм.
       А так соблазнительно в теплые лапки
    Уткнуться губами, дрожа,
    И слушать, как шелково-мягкие тряпки
    Шуршат, словно листьев осенних охапки
    Под мягкою рысью ежа.
       Одна ли, другая - не все ли равно ли?
    В ладонях утонут зрачки -
    Нет Гали, ни Нелли, ни Милы, ни Оли,
    Лишь теплые лапки, и ласковость боли,
    И сердца глухие толчки...
      
       - Интересно и хорошо, - приостановилась Галина с последними тарелками. - Не то, что о вечных суровых проблемах говорить... Ошибка, в конце. И милая есть, и я не в отсутствии... И ласковость боли может обнаружиться... Мы покурим на улице?
       Теплела ночь.
       - Андрей сможет быть сегодня с двумя?
       Ксения опять почувствовала, как резко похолодело во всём животе, перед желанием шагнуть в неизвестное: то ли прежнее оборвётся, пустотой, за окончанием чувств, то ли нужным откроется, наполнением новым?
       - Я, и соглашаюсь на измену? - Попробовала запретить себя переменой.
       - По общей договорённости? Ну, какая может быть измена? Собрались взрослые люди, устроили развлечение, острое новым, чего захотелось, не мы первые...
       - Мне сказал раз, когда после такого вдвоём запредельно доверчиво говорили, хотел бы, откровенно сказал, попробовать... Но чтобы у него появилось расположение ко второй, желание чувствует. Ты никому не проболтайся?
       - Дрожишь вся, - погладила по руке подруга, - не переживай, я с ним пошептаться успела, согласился. Такое наше время, никто ничего не скрывает.
       - Говорил, поставить две женщины на край кровати задами к нему и то в одну, сразу во вторую... Я всё думаю о той своей знакомой, что ни с кем не соглашалась и мужчин ненавидела. Может, она права?
       - Жить надо тем, во что тянет, хватит думать да думать о чепухе, - отчекрыжила Галина. Окончательно.
       - Ты иди, начнёшь первой, - послала Ксения, мягко отбежав в темноту.
       Ждала, заостревшая глазами охотница.
       Свет комнаты прищурил глаза.
       - Как красиво, - протянула, и голосом оторопев...
       Оттопыренная, сильно расширенная виолончель зада, зауженная поясницей, опускалась на потребное, сразу подкидываясь наверх, над бёдрами мужчины. Почему-то сейчас почувствованным просто мужчиной. Как сильно нужно, успела подумать, тронув за плечо подругу, оглянувшуюся, сошедшую на пол, а сама второй скользко присев на требуемый и привернувшись растяжными бёдрами плотнее...
       Мужчина протянул руку ко второй, притягивая ближе и устраивая рядом. Приподнявшуюся на локоть, наблюдающую с улыбкой и довольно помогающей попасть нужному в нужное...
       - Одна в пояске с резинками и чулках, мечта из восьмидесятых, вторая была в тонких трусиках, современная, одна бритая по выгнутым надутым губам, у другой в путанице волос вход разыскать... груди её, груди твои... целования от губ разных... вздрагивая на глубине разные...
       - Засосы мне не оставь, милый наш, муж взбесится...
       - Как красиво... - отдалась в обратное глубоким голосом, глядя сбоку. - Впервые вижу, ты туго вдвигаешь круглый в женщину рядом, из неё течёт... до рычания сильнее мне хочется, без обрыва криками... В неё, а как в меня, поразительно...
       Распались, возвращаясь в соображающую сторону.
       - Я пропала, - сообщила голосом радостным, - я влюбилась и люблю вас двоих. Андрей, я люблю, я люблю тебя и Ксению, Ксению и тебя, я пропала, - сообщила с улыбкой счастливейшей, как найдя, неожиданно, мечтаемое, ожидаемое, отыскиваемое давно и без толку, прежде...
       - Да уж, слово моё твердо... Тут не слово, тут дело твоё твердо, - подсказала через появившееся успокоение, повернулась к Галине лицом и телом.
       - Не пропала. Когда мне, мужику, был край хоть стреляйся, я приходил в себя только через такое, сильнейшее. Мы будем встречаться и в Москве? Влюбление, страсть ничего на свете по силе не перебьёт.
       Ответилась, улыбкой, добрыми уголками губ, мягко приподнятых кверху.
       - Чувство не пропадёт - будем, а как без любви? Что машина без колёс, что женщина без любви, волоком по жизни... - присела развёрнуто на край широкой деревянной лавки напротив, разглядывая на постели своих... - С вами лучше, - свалилась улыбчато и мягко, посередине...
       Обняв своё, обеих.
      
      
       ...Ксения стояла среди лёгкого тумана. Утренняя вода в реке, заросшей по берегам густой высокой травой, опять текла чистой...
       Удивлялась...
      
       Конец второй части.
       13.10.2016 год.
      
       ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      
      
       28
       Человек думал.
       Вообще-то вся жизнь состоит из секунд замечательных, замечаемых, и остального - прилагаемого, постороннего...
       И постороннего больше, основной массой...
       Но - секунды замечаемые... основами нужности...
       ...И вот эта деревня, пустая на улицах в стороне от главной дороги, в пять улиц с магазином, запертом Доме культуры. И шесть улиц поперёк, вся крайняя - построены особняки в два, три этажа наворовавших обособленцев городских, - у них и гаражи утеплённые, и бассейны за забором, - ну кому нужна похожая на холодильник на жидких ногах, плюхающаяся в воде, накаченной из речки близкой, - зато свой бассейн. И я - уважаемая, неизвестно кем, - и вот эта деревня со старинными домами девятнадцатого века, кирпичными, настоящими...
       Деревня настоящая, старинная, с домами до семнадцатого года, и с особняками за высоченными заборами наворовавших... всё показывающая, настоящее...
       Другой головой понимать?
       Другой головы - нет.
       Деревня - картина к современной истории России. Тут живут настоящие деревенские, тут наследники, приезжающие на лето из городов, тут наворовавшие в городах миллионами, настойчиво показывающие социальную не справедливость. Результаты личного участия в грабеже государственного.
       Спасибо, родная страна?
       Спасибо - не будет.
       ...Как надоела страна, где какие-то вонючие неучи с блатными жестами и глупыми высказываниями пробуют диктовать условия, правила жизни... Какие-то не женщины, не мужчины, какие-то не умные, не совсем умалишённые, какие-то не понимающие пути вперёд и объясняющие путь...
       Думать, что, больше не требуется? Со всякой придурью, лезущей в разъяснители?
       Как много тех, с кем можно лечь в постель,
       Как мало тех, с кем хочется проснуться.
       Вдобавок и с постели навернуться,
       И вспомнить, что закончился апрель,
       Где было так забавно обмануться...
      
       Жизнь единственна, и неужели она такая, как написано, показано в статьях и мусорном интернете всем перечнем информации?
       А они не переменились, - они не переставали быть зверьем. Посмотрите на наших соотечественников в магазинах трпья, в гостиницах и на пляжах заграничных, на спекталке в театре болтающих и жующих - многих из них даже со скотиной сравнивать не хочется, потому что животные так себя не ведут.
       9 января проблема из проблем, как и декабристы на Сенатской площади. Русские стреляли в русских. Национальная принадлежность не гарантирует защиту. Вспомните революцию, 37 год, любые бытовые убийства - вместе выпили, скандал с убийством. Вспомните современных матерей, выбрасывающих младенцев в мусорные баки. Вспомните попов, без денег ничего не делающих для верующих. Проблема не в национальности, проблема в нравственном содержании человека. Или вспомните массу тупых, злых высказываний пишущих свои "мысли", показывающие полнейшее паскудство их авторов. Или русских чиновников, русских "предпринимателей", только и ищущих, как ограбить любого из нас.
       Власть - угнетение, и власть - свобода действия. Свободное дерево живёт по своему природному движению и достижению высоты, ширины, раскидости веток, не набирая в себя чужое...
       Неужели кроме творчества существует иное божество?
       Быть не может.
       Через творчество люди и живут, и идут правильно, вперёд. В развитие.
       Уничтожение страны - её экономической, культурной, бытовой устроенности, начатое с горбачёвщины, не есть дело, приветствуемое с исторической точки зрения, не есть дело, приветствуемое и понимаемое народом как справедливое и великое дело, оно противоположно психологии русского народа, созидателя и охранителя своего государства. Уничтожение страны, творимое 20 лет, поразительно для истории России, на что и показывает как раз противоположная прежняя история, направленная всеми руководителями страны на собирание земель и сохранение как их, так и народа.
       Никто в прежней истории России из царей, генсеков до горбачёвщины так не гадил, так не ненавидел страну и народ, так не соглашался с предстоящим личным для себя проклятием на века вперёд.
       И потому уничтожение страны народом подспудно, глубинно не принимается, как и уничтожение самого народа через все направления одновременно, - образование, медицина, возможности заработка на семью, систематическое мракобесие телевидения, отсутствие принятого, понятого народом пути развития - не принимается так же, как животным не принимается ведение себя на бойню, на зарезание, ведь жизнь сама, по сути, есть созидание и развитие, есть достижение целей хороших, с различением лживых. На примере России весь мир увидел поразительнейшее, когда сами руководители все 20 лет уничтожали страну. И бесконечно сомнение, - да неужели народ, их "выбирая", выбрал для себя путь самоуничтожения? Неужели народ перестал отличать лопату, используемую для посадки будущего урожая, отличать от петли удушающей?
       Кстати, а почему населяющих московский кремль невозможно процитировать, пересказав умное? Почему цитирование оборвалось после Сталина, при всех его репрессиях и думающего, и писавшего книги самостоятельно? Почему и сегодня читается отличным историческим фактом его речь в честь русского народа - 1945 год, и почему после умного, содержательного, вежливого по форме вдруг "мочить в сортире"? Или преглупое "отлить в граните", чего в природе не бывает?
       А народ, вероятно, надеется на большие умы, думая, какими должны быть руководители...
      
       Сколько валится на наши головы, -
       Нам бы головы иметь из олова,
       Нам мы головы - из чугуна,
       Чтоб послать всё поганое на...
      
       Можно ходить на чистой природе и думать... Вспомнить одну, названную неожиданно, - бнутая...
       Бнутая (бнутый, бнутые) - хорошее слово. Не матерное. Пишется в одном варианте, понимается иначе. Удивителен русский язык! Два смысла в одном написании!
       Хорошо так вот, утром, ходить одному... по зелёной, густой траве...
       Больше, чем от хороших людей, сил не набраться.
       Ну, прочитал вчера - приезжий в областной город лжец приложился к мощам святого.
       Что было на самом деле? Мощи - кости. Их не достать из коробочки, к ним не дотронуться, - в "приложился" опять враньё. Поцеловал стекло, под которым лежит цветная тряпка. Кто святой? По паспорту? По его родителям? По его стране? По его делам, не известным никому? Неизвестный, придуманный - он появился неизвестно откуда и затаскивал людей верить в вымысел, ради отдавания ему их денег... Собирание денег на лжи.
       Как редко женщина встречается,
    Как часто блеет здесь овца...
    И умное - не начинается,
    А глупости - да нет конца.
       Как здешняя затхлая вонь общего хода жизни напоминает дома уничтоженных русских деревень!
       Зайдёт в такое общество, в такой дом погибающий думающий человек, вскинет свет мысли яркой - сразу тараканы шур-шур, шур-шур, - да ты зачем? (хамы обращения на "вы" не знают) - да нам хорошо, под ящиком со старьём тепло, крошек подкинуто много, да не нужен здесь ни свет, ни мысль твоя, шур-шур, мыр-мыр, барин хороший, мы холопы верные, с колен подниматься нам к чему? Шур-шур, шур-шур... И самое страшное - ведь М.Булгаков сто лет назад о тараканах написал, а до них и "Ревизор" Гоголя - шур-шур, да тёмные мы и не хотим света, не надо света, и думать нельзя, морщины на лбу появятся...
       Нищие, вам никакая электроника не поможет. В голове нет - из задницы в компьютер добавить получится, да только для личного самоупотребления. Остальными навоз презирается, как негодный для развития цивилизации.
       Кто-нибудь из вас, шуршащих тараканов "удачи", возмутился тем, что на прошлой неделе в хлеб для людей решили-постановили добавлять фуражный корм, предназначенный для скота? Что тем самым людей приравняли к скоту рогатому и свиньям, к курам, умеющим выбирать зёрнышки среди мусора фуража?
       Кто-нибудь возмущается тем, что "самая культурная" страна ваша, не моя, орущая насчёт "уважающего" места в Европе, не платит ни рубля гонорара композиторам, писателям в течении 25 лет?
       Сидите под вонючими лавками далее и шипите на любое слово правды, пожирая фураж тоннами. Вот ваша участь, вот ваша доля.
       Раз и навсегда. Вне зависимости от ваших холодильников шириной в шифоньеры.
       Отставшие от цивилизации на полвека победителями не бывают.
       С вашим полуобразованием, не дающим понять, свобода - это свобода, а порядок - это порядок, а пианино - это пианино, а телега - это телега, и так далее, без смешивания капусты и вермишели, простыней и валенок в единое, - с вашим полуобразованием "констатировать" - вы когда-нибудь разве догадывались о совершенно иных уровнях размыслительной деятельности? И что, корове спрашивать у ведра, откуда берётся молоко?
       Примитивное никогда не работает на созидание там, где требуется размышление.
       На месте обыкновенного трёпа.
       С законами математики, физики встречались? Работающими постоянно?
       А ваши запросы на самом деле обнаружатся, когда после фуражного зерна для скота, добавляемого в хлеб для людей, начнётся переход на жмых.
       Болото надоело. Болото. С провалами в ямы без дна.
       ...В творчестве невозможно пристраиваться в хвост кому бы то ни было и становиться зависимым, в творчестве нужен только самостоятельный автор.
       В развитии жизни основным и единственным направлением - основным стеблем, - то же самое.
      
       Космос - не определённое место во вселенной. - сама жизнь любого человека со всей его личной и общей предыдущей историей. Отражением Космоса верхнего в человеке. Космос - само время, отведённой человеку судьбой и наполнением его жизни.
       Время. Минута, час, день, месяцы, года.
       Настроения и состояния души.
       Дела не его и сделанные им, человеком.
       Временное время: человек есть и человек прекратился.
      
       ...Платье, продутое солнечными плоскими лучами сзади, стало просветным и показывало мягкие обрисования лёгкого тела, противоположные дуги бёдер, просвет между самым верхом ног, длинный и поуже над коленками, - показывало открытое явью, появившееся неожиданностью, проявленное без всякого рентгена, и проявленным оказалась спокойная загадочность, даже и не утверждаемая глазами, спокойное признание, - такая, я такая на самом деле, без скрытия и обёрток материями одежды, принудительного поведения...
       Тогда и явилось - оглянись через плечо, запомни самое тревожное, наливающее в тебя мелодию настроения души...
       Возможную звучать года и в любую минуту, добрую...
       Тогда и не догадался, увиденное секундное разумом снялось, запомнилось в цвете и с запахами и осталось неисчезаемым, как собственное лицо...
       Со всеми заворотами и переборами заворачивая на лепестки надежд открывающихся, - не повторениями, новыми хотя бы чуть-чуть...
      
       ...И, как написала нужнейшая, своя женщина - не половинка, а поселившаяся в душе...
       Полгода я наблюдала за женщиной, вроде красивой. Она снялась в очередной лабуде - смотреть на экране можно минут по пять, в них только убитые и следствие, - с названием сериал, изображала следовательницу с жестокими глазами. То в морге рядом с убитым нос марлей зажимает, то на тротуаре измеряет расстояния вокруг убитого, то сама стреляет в живого человека. Змеиной злости глаза, волосы плотно обтянуты вокруг головы, наводя на мысли о её маленьком черепе, и фашистские злые глаза, ищущие, как уничтожить следующего человека живого, выстрелив в него. Или сбив машиной.
       И я думаю: - вот образ: возиться во всякой мертвячине, стрелять в живых людей. Ворону ещё напоминает, копающуюся на свалке отходов быта. А у неё есть груди? Покажите мне? А у ней есть откуда рожать? Сообщите? Она как женщина, не как убийца, себя в жизни проявила? Она смогла ли остаться женщиной на живописной картине, женщиной такою, чтобы и через сто сорок лет останавливались бы посетители картинной галереи перед нею живописной и желали бы быть с такою рядом и всегда, и тосковали бы по ней, тосковали... И не обязательно ей лежать на полотне, как Махе, прикрытой газовой тканью, можно и в шляпе с перьями, но - подобно графине Орловой, - и в шляпе сидит и глянешь - весь характер, всё скрытое содержание тела, души, мыслей проявлено... Женское, настоящее в глазах и лице, и волосах, ниспадающих из-под шляпы широкой...
       О чём она рассказывает людям больше полугода? О мертвечине?
       Сама - мёртвая...
       Я давно догадалась, занимающиеся пакостным - изображающие собой убийц, натягивают на себя беду, как широкая река - грозовые тучи. И обязательно они встретятся с расплатой, без возможности отворота. Нельзя актёрствовать, зарабатывая показом себя убийцей. Не поминай лихо, не зазывай на судьбу свою...
       И какая-то сидит в телеэкране, рекламирует себя, изображая единственной дочерью известного мерзавца, умершего и оставшегося для истории страны проклинаемым многими. Сидящая не обращает внимания, у того осталось четверо сыновей от двух жён, лжёт и лжёт, что она - единственная, времена такие, удобнейшие для лжи и мрази. На самом деле она то, что в России всегда в народе называлось и называется выблядком, на самом деле рождена от случайной посторонней случки, и пробует утвердиться достижением правильности, честности, примером, достойного для почитания и повторения. При том, что слишком известно - в двадцать пять лет она постоянно вынуждена ложиться в больницу, очищать отравленные алкоголем и наркотиками организм, не то запросто отравится изнутри и умрёт. Убившая своим автомобилем двух детей на переходе через улицу и, имея наворованные миллионы, сидящая не в тюремной камере, а на телевидении...
       Ну времена, просторные для бесовщины, ну и приехали...
       А зачем? В сторону такую?
       Сменяя её, повисает крупным планом чвырло примитивнейшее, без проявления на том, что у нормальных называется лицом, следа даже двухклассного образования, начинает обрывчатыми, неточными словами учить, как жить?
       Что они говорят?
       Что могу сказать я?
       Всегда понимала и понимаю, "Божественная комедия" Данте Алигьери не должна называться комедией, так названа ошибочно. Она - трагедия, она - драма. Она ужас и ужас.
       И мне ходить по тем, рассказанным Алигьери кругам с новым спутником, спутником современным по кругам, по винтообразным опусканием в самую жуть тоже современным?
       Я не хочу жить среди вас.
       Я не хочу честное заменять на лживое, светлое на черноту, красивое на поганое, правду на ложь, хорошее на пакость.
       Я случайно родилась среди вас, как все рождаются случайно.
       И когда я начала распознавать и понимать следом, что вокруг...
       Воруйте. Спивайтесь. Сгнивайте живьём от наркоты. Живите обманами. Не ищите нового в жизни, ясного светлостью. И свою тошноту держите при себе, людям непотребную.
       Животные, притворяющиеся достигнувшими замечательного и вообще людьми...
       В стороне от меня.
       Меня среди вас не будет.
       Хотеть хорошего - основа жизни и движитель жизни...
       В старых советских кино пятидесятых годов я заметила одно и то же, самые мудрые люди не учёные, не мыслители, а старики сельские. Они ходят плохо одетыми, бедно, бедно, в старых куртках и мятых подобиях пальто, одного актёра в роли старика из кино в кино снимали в белых кальсонах и белой нательной рубахе, и вот такие, с лицами не умными, обязательно закручивают махорку в газету, обязательно курят, полусогнувшись на скамейке, и "мудрость думают". А говорят ну что ни на есть бытовую ерунду, как ножку стола отпавшую приколотить. И как жизнь может развиваться в сторону правильную без учёных, только с помощью выкуриваемой махорки? Ну - улыбнуться остаётся...
       Их и заменили тётки с шипами на месте женских ласковых глаз и убийцы с лысыми кругляками голов. Видишь лысого - понятно, кто, если не депутат не думающего скопища, голосующего за законы для нас.
       Фу...
       Да, тут уже полное, полнейшее фу...
       Тут уже и самая точка, за ней - отстранение.
       От сообщества, где барахло, обыкновенное барахло виде квартир, вещей, бытового железа, кубометров денег в банках считается высшей мерой для жизни, высшей целью. И достижением.
       Самое ложное - достижением...
       Не нужно в эту сторону.
       Нам.
       Потому что настоящее начинается с разумности самого человека, с устройства его психики и устройства ума. С желания найти как и сделать новый шаг для всего человечества, для яркости жизни человечества и радости всеобщей.
       А остальное...
       Оно и есть, - остальное. Похожее на кучу мусора высотой с девятиэтажный дом, годами, годами вывозимую за город. Но город химическими процессами разложения отравляющую.
       Отстраниться и переменить тему...
       Закрыть левую чернильницу и снять бронзовую крышечку со второй...
       Мой второй взлёт в Космос, - спокойно понял человек. - Находящийся не над Землёй, - среди нас, в душах человеческих.
       Летая которые сутки по душам...
      
      
       29
       Взлетели. Что будем делать дальше? - подумал человек Андрей Аркадов спокойно...
       Заходя в свой деревенский дом...
       - Что за свинья? Пополам с коровой? - спросил Ксению, вместе с подругой Галиной лепившей сырники с обмакиванием их в муку. - В телевизоре, имею ввиду.
       Там крупным планом висело лицо, подходящее под название харя, толстая, широкая, с выпученными глазами, месячной небритой щетиной на щеках и вокруг кривого рта. Лгущая, как все иностранные компании бегут к нему с вложением своих денег в финансирование области.
       - Губернатор области.
       - И зачем он вам?
       - Сидим, смотрим передачу, его сегодня арестовали в столице при получении взятки, сейчас показывали, как в наручниках вели по коридорам в суд, и оттуда отвезли в тюрягу. С автоматчиками по бокам.
       - Да, такое смотреть надо, для ориентации, среди какой сволочи мы вынуждены жить. Поганое время. Где, Галина, твой муж?
       - А ты по нему соскучился? Где, где... Поехал в столицу на несколько дней, на новый международный конкурс сдавать своё произведение.
       - Ну и отлично, пускай делом занимается. Так, где мой карманный телефончик? Тоже мне нужен один начальничек, в столице.
       - Первую порцию сырников дожариваем, будешь?
       - Обязательно. И поговорю, одновременно. Товарищ генерал-полковник? Добрый день, это я. Через два дня с нового космодрома запускается первый аппарат, на орбиту.
       - И - что? Для меня не новость, сегодня вылетаю туда, завтра высшее руководство страны там буду встречать, вместе с руководством запуска.
       - Говорю вам, как начальнику нашего Центра. Я за несколько дней с повторами проверил систему управления аппарата, космического корабля без экипажа, он не взлетит.
       - Ты самый умный, опять?
       - Система управления сбросит режим взлёта за двенадцать секунд до старта, двигатели не включатся.
       - Да ты что? Высшее руководство страны, конструкторы... Центральное телевидение с прямым репортажем...
       - Давайте так договоримся. Как вырубится старт - звоните мне, не смотря на разницу во времени. У вас там начнёт высшее руководство рвать и молотить, требовать немедленно исправить ошибку и стартануть - я вам подскажу, какой блок втюрили вместо нужного. Команда через него споткнётся, старт сбросит на ноль.
       - Ты - трезвый?
       - Как всегда. Звоните.
       Положил телефончик на деревенский подоконник.
       - Шутил ты с ним? - обернулась Ксения.
       - Посмотрите в прямом репортаже. Интересно, успеют ли в прямом эфире заглушить пятиэтажный мат, после самоотключения старта...
       Телефончик зазвонил.
       - Аркадов, ошибся - уволен.
       - Да пожалуйста, - и телефончик положил. На подоконник.
       - На какие шиши жить будем, Андрей?
       - На три рубля. Дальше придумаем.
       - Я бы тебе на месте того генерала каждый день по миллиону платила, - серьёзно заявила Галина.
       - Не та страна... Не то время. Сегодня генерал-полковник, завтра - наручники, украл под миллиард долларов, рубли наши презирая. Нет, я в своём товарище не сомневаюсь, пока... Но - но, но, такие времена. Услышим, через месяц после не получившегося старта, какие миллионы разворованы на строительстве космодрома. Давайте говорить про сырники, мы - на отдыхе.
       - Андрей, а ты правда генерал?
       - Да, Галина, генерал-майор. Хотя не знаю, зачем космонавту звание.
       - Вот я бы стала генералом! Я бы пошила форму бирюзового цвета мундир и юбку.
       - Такого цвета в армии нет.
       - Мне без разницы, я бы пошила. С муаровой лентой через плечо, как было при царях. Вот куда лампасы пришивать, не пойму. На юбку? На колготки?
       - Галина, поэтому тебя генералом не назначат, я тебя назначаю. Генерал-квартирмейстером по сырникам.
       - Спасибо, я ещё умею пельмени лепить.
       - И по пельменям, в бирюзовом мундире.
       - Спасибо, сейчас поедим - шить сяду, мундир.
       - Мы тебе пуговицы сделаем, с гербами. И пойдём грибы собирать.
       - Люди, я в грибах ничего не понимаю, нарву отраву, мухоморы всякие и поганки.
       - Мы, когда вернёмся, соседу грибы покажем, он разбирается, выбросит ненужные, - успокоила Ксения. - Где мы раньше с Андреем школьниками жили, никакие грибы не растут, пустыня и пустыня.
      
      
       30
       - Я не знаю, как жить. Ксения, я не знаю, на чём лететь.
       - Андрей, самые крупные грибы вырастают на опушках, мне говорили...
       - Да какие на хрен грибы!
       - Самые крепкие - на опушках... Надо внимательно приглядываться, они бывают спрятанными в траве... Ты - не взрывайся?
       Остановился и посмотрел на женщину, внимательно.
       По-шёл...
       - Я не знаю, на каком керосине лететь. Страна разваливается, новый шестнадцатый год, и как жить, без смысла? Слишком понимаю - некуда. Такое время. А лететь надо.
       Поправила платочек, сдвинув со щеки.
       - Ксения, давай спокойно, спокойно поищем грибы... Может, природа подскажет? Как жить? Чем жить? Не нервный срыв. Тупик, надо успокоиться и подумать.
       - Смысла нет у тебя, так какие грибы?
       - Да? - остановился и замолчал, далее... - Молодец, такое сказать... Давай искать грибы, может, природное смысл обозначит? Галинааааа, - закричал, ты гдеееее?
       - Людииии... Тут я, тут, - крикнула за низкими сосенками, широкими.
       Вышла к ним и известила с уверенными глазами:
       - Историк мне говорил, лучше не в лесу грибы искать, нет их в тёмной чаще. Надо ходить по краям опушек и грибы должны стоять на солнечных местах, всякие подберёзовики и белые. Так попробуем, люди?
       ...И вот эти, все разные-разные, травы в перелесках, в лесу и на полянах, все ягоды, самые разные деревья всегда тут, распускающиеся листьями, семенами, исчезающие из живой жизни под снегом и морозами, появляющиеся заново в новом, обновлённом вырастании, - они вечные, и вечно небо, вода в лесной речке, вечен воздух, а мы, люди, живём точно так же, появлением в жизни, вырастанием, своей возрастной осенью, своим исчезанием из жизни, кто оставив продолжение рода своего, кто не оставив, - мы, в отличии от природы окружаемой, в отличии от травы, от лесов не повторяемся, мы живём только свой срок, не вечный, совсем не вечный...
       Трава, деревья повторениями, мы всего один раз...
       Вечно только дело, сделанное нами. Если оно - сделано. А когда сел человек утром в автомобиль с самым важным уважением к себе - я в авто, смотрите все на меня, - ненужным, помчался, разбился в аварии, не успев понять - меня уже нет в жизни, не успев узнать - ничего я не сделал, кроме зарабатывания денег на покупку квартиры, на этот автомобиль, на ерунду, в общем-то...
       На значение вечного не имеющееся...
       Зачем я был?
       ...Не имеющий права, возможности решать - холоп навсегда, не отличающийся от песка на дороге...
       Мысли, природа размыслительная...
       ...Неужели предки мучились и погибали для того, чтобы мы вот так жили, мучения их и новые продолжая? Ежедневно. Ежегодно.
       ... В столице вора очередного арестовали. Чиновник, он же вор и спекулянт финансовый, много лет добывавший и добывавший деньги с любой стороны, рассылавший деньги по банкам, прятавший в других странах, с арестом в одну секунду вдруг сам превратился в источник денег для многих, превратился в продаваемый товар.
       На нём как на товаре начали зарабатывать охранники, следователи, судьи, адвокаты, называющие себя журналистами и экспертами - на самом деле пишущие ерунду, никого не защитившие защитники прав и любые психически не спокойные, требующие для себя ну капельки известности в интернете.
       Кто кусок, кто свою крошку.
       Так бывает. Суслик грызёт, грызёт зерна, запас на зиму собирает, а секунда - у беркута в лапах и клюв терзающий распахнут.
       Слетаются птенцы.
       Добыча становится продуктом питания.
       С выбросом переработанного через природное отверстие.
       Итог по линии.
       На входе животное, много лет бездумно наедающее сотни килограммов мяса, далее превращаемое в мясо, затем поедающий мясо человек разумный, имеющий способность мыслить и рождающий мысль.
       Да, к открытиям способен не всякий человек.
       К съеданию продукта, дающего жить, каждый.
       Бестолковая переработка продукта в природе отсутствует, как видно по лесным местам...
       Появляющейся, иногда, мысли как конечного, хорошего результата.
       Воруйте. Жрите. Беситесь.
       Напрасно...
       Там - тьма.
       Жизнь всё равно предназначена для мыслящих.
       Тут свет.
       Постоянно присутствующий в веках.
       ... Любите родные места...
       Так, и что? Любить тот город, где живёшь, это обязанность? Если бы я остался в том городе юности, так и работал бы токарем на заводе?
       Что же делать с теми, кто переезжает в другие города? В другие страны? Кто не холоп и крепостного права в таком виде не признаёт? Кому свобода - не плевок под ногами, а нормальное состояние души и ума?
       Хорошо быть кораблём:
       Левым бортом шизданём,
       Правым чуточку добавим,
       И чего-то на фиг сплавим.
      
       А всё настоящее из минут, из минут...
       Недавно, в городе, шедшая впереди девушка в джинсах, обтянувших плотно выразительные ноги и тугой зад, стрелочно циркающий на каждом шаге направо, налево, оглянулась глазами с животной охранительностью и сразу перешла через узкую улицу на второй тротуар.
       - Она твой взгляд даже задницей чувствует, - повеселела Ксения, - как у тебя получается взглядом быть проницательным?
       ...И насколько бестолкова на фоне природы жизнь человеков, болтающихся в напрасности...
       Для чего же мы? Все?
       Радующего солнечность, тёплого, ласкового всегда так мало... в возрасте любом...
       Что я дёргаюсь? Что я дёргаюсь, и дёргание не даёт сосредоточиться? Природа, тихо и красиво, надо успокоиться, тогда включится размышление...
       ...Всю историю страны какое-то странное управление обществом. В любой век находится один председатель колхоза, называемый как получится, - князь, царь, председатель, генсек, президент, - и все - холопы, крепостные, исполнители курса руководящей партии, - остальные обязаны подчиняться. Почему в обыкновенной семье не бывает председателя колхоза, вместо него обыкновенные семейные разговоры и семейные общие решения? Надо бы подумать о совершенно новой системе управления, делающей человека свободным, и именно свобода сможет дать человеку самое широкое развитие жизни, самую нужную жизнь для него, вместо оглобельной, навязанной человеку от рождения без его желания и согласия...
       - Людиии, смотрите, оранжевые грибы! - расставила руки в стороны Галина. - Их здесь много, светятся, как фонарики!
       - Не оранжевые, жёлтые. Называются лисички. Собираем все, они точно полезные, и мы не отравимся.
       31
       Ксения лепила и обваливала в муке котлеты, Андрей их жарил, часто переворачивая, для сохранения сочности.
       Довольные бараны жевали перед крыльцом разломанные на куски две буханки чёрного хлеба, посыпанного солью. Между ними скакала ворона и подбирала крошки.
       На пол полетела тарелка и разбилась.
       Ксения оглянулась, мягкими краешками губ улыбнулась и приметила: - на счастье?
       - Да, на счастье, чувствуешь, какой заманчивый, вкусный запах от пожаренных котлет?
       Затренькал телефончик.
       - Андрей, это я, Суропкин. Ты правильно сказал, запуск вырубился за двенадцать секунд. Чего здесь творится говорить некогда, приказано повторить старт завтра и в успешном режиме. Все тут роют копытами в темпе, ищут. У тебя какие данные, по причине сбоя? Называй, в списке на ордена первым поставлю.
       - Товарищ генерал-полковник, да зачем мне эти блестящие железки? Я их не коллекционирую, я живу в иную сторону.
       - Причина в чём?
       - Правильно получилось, логику в электронике не отменить. И не обмануть.
       - Причину назови?
       - Товарищ генерал-полковник, сначала мне на счёт - номер назову, - перечислите срочно пять миллионов. В рублях. Премией.
       - Не жирно? Вторым полётом в Космос больше не полетишь.
       - Мне и не нужно, посмотрел - родственников и друзей там не обнаружилось. Я не придумывал все мерзости дикого капитализма. Наркоманка, спортсменка, получила отстранение от олимпиады, разрыдалась в Кремле и получила компенсацией четыре миллиона, нечем ей дом в Испании оплатить. Позорище, за наркоту ей деньги из бюджета. Сопли её миллионы стоят, а у меня дело - престиж страны. Вы скажите тем, кто миллиарды украл, пусть перечислят. Здесь детдом полунищий, куплю мальчикам и девочкам одежду, игрушки, велосипеды, ящики конфет. Нас ведь учили заботиться о будущем нашей Родины? Дети - будущее.
       - Много просишь.
       - Тогда десять, на капитальный ремонт их школы хватит. Мне лично на деньги плевать. Не хотите - ваши на космодроме неделю копаться будут, а взлёт - завтра. Не взлетит завтра - уволят всю верхушку. Тебя - тоже, ты сам знаешь. А мне за мои отличные от дураков знания нужно платить очень серьёзно. Это вам не поповские брызганья водой на ракету, их бормотаниям аппарат с современной электронной системой управления не воспринимает. Я жду час, перезвоните.
       Перезвонил, с космодрома.
       - Да, проверил, деньги пришли. Записывайте. Блок ГПС-10-А-7 снять, заменить на блок ЕДР-ЦВ. Вторая причина. На блоке МПД контакты поменять, минус на плюс, плюс на минус, переставить во входах. Всё. Взлетит.
       - Гарантия?
       - Не взлетит - деньги перевожу все назад и меня разжаловать до рядового.
       - Серьёзно отвечаешь...
       - Мелочиться мне для чего? Спокойного, надёжного старта.
       Через четыре часа тридцать три минута космический корабль взлетел, сообщили с нового космодрома.
      
      
       32
       - Галина, по фамилии Соболева, ты кем зарабатывала на жизнь в Москве?
       - Старшим администратором в концертном зале.
       - Отлично. Твой муж когда приедет продолжать отпуск?
       - Дня через два.
       - Мы с Ксенией сегодня уезжаем на неделю, примерно. Ты за неделю с мужем подготовишь его концерт для детей здешнего детдома, я вам оплачиваю. Дальше. Ты быстро регистрируешь документы, делаешь благотворительный фонд. С любым названием. Назначь себе зарплату заместителя. Директором будет Ксения, она бывший министр, тоже в бумагах соображает, расчёты по счетам будет утверждать. В областном городе - в Москве слишком высокие цены, - ты отбираешь одежду для каждого мальчика и девочки детдома, от нижнего белья по три комплекта до платьев, рубашек, брюк, обуви - всё по три штуки, обувь летняя и зимняя, осенние куртки, зимние пальто, шапки, куртки. Обговариваешь с директором детдома ремонт помещений и составляете список работ, материалов, нужных рабочих. Мы возвращаемся - я оплачиваю ваш концерт, все покупки одежды для детей - конфеты не забудь, печенье, яблоки, игрушки и игры для разных возрастов, и оплачиваю покупку материалов для ремонта, затем и весь ремонт, как сделают. Здешних мужиков ремонтировать в бригаду набирай, они надёжные, честно работу сделают.
       - Будет исполнено, товарищ генерал! - вытянулась ровно и приложила руку к виску. - Андрей, ты на самом деле победил?
       - Да какая победа... так, небольшое наведение порядка...
       - А мне бирюзовый мундир с погонами маршала и лентой через плечо - когда? Как приду в нём на ремонтные работы глянуть, - мужики, смирно!
       - Да на фиг он тебе? Без него видная, породистая...
      
       33
       Где ты был, человек с именем Андрей Аркадов? Оглянись через плечо, где ты был?
       В чужой жизни? В жизни чуждой?
       Мир позади трещал автоматными очередями на войнах, грохотал взрывами бомб и ракет, дома городов разрывались землетрясениями и исчезали грудами мусора, друзья погибали, исчезая с поверхности земли, сами превращаясь в землю...
       И тут помолчать о них...
       ..Человек сидел на бурой азиатской траве, одиноко, тихо-тихо, разглядывая свои, родные свои голубые горы... Видя их, мягкие всегда, переливчатые за слоями чистого воздуха, человек не знал, как освободиться от всего тяжкого и войти сквозь воздух, сквозь голубизну в сами горы, самим собою стать, - горой...
       Понимая, почему некоторые люди никогда от гор не уходят, и строят храмы хозяевам гор, невидимым...
       "Наша реальность омерзительна и страшна, это да, - написала по электронке писатель из Литвы Илона, - Не сдавайтесь, да! Сволочизм - он цветёт везде буйно, как будто так и надо."
       Я не хочу жить среди людей, знал человек. Я не хочу рассказывать о всей пакости, о всём сволочизме, узнанном мною, но и жить среди бестолковости сволочизма не хочу.
       Главное в человеке - содержание. Как в книге. Обложка может быть любой завлекательности, содержание возвышает или обрушивает в пустоту, в ненужность. Что книгу, что человека.
       Мне нужен мир добрый, честный, счастливый. Улыбающийся мир. Я имеющееся, я узнанное, почему-то называемое настоящей жизнью, переделать не могу. Потому что сами люди, многие, не хотят желаемого мной.
       Я хочу в секунду нужную раствориться, сделаться совсем мягким, прозрачным, и войти в голубые горы. А там, внутри их, отвердеть и остаться. И излучаться вот этим, что вижу, - красотой.
       Горы? Заберите меня в себя?
       Не идущим по ущелью среди вас, а - в себя? Раздвиньтесь и заберите?
       Я узнал жизнь от маленького посёлочка до столицы, от речки в посёлочке до космической бездонности, я тут, в плохом, быть не хочу.
       Заберите меня, молчаливые?
       Почему в самое паршивое время свой я прихожу к вам и молчу, вас почитая? Вы - вечное? Вы - чистейшее, за прозрачным воздухом?
       Мне не вечность нужна.
       Другое, чего в жизни - нет...
       И словами не знаю, назвать как. Мне нужно... стать остановленным во времени.
       - Замолчи, - неслышно прилетело по воздуху, - и душой своей замолчи. Ты - остановленный во времени. Ты постоишь, оглядишься, ты увидишь будущее. Для всех.
       ...Голубое, не каменное, легчайшее, пушинчистое начало обволакивать, обволакивать, забирать, затягивать в себя... не горячее и не холодное... не влажное и не сухое... заворачивать в себя, обволакивать, укрывая одеяльцем детства...
       Одеяльцем чистейшего детства...
       Наплывающим внутри гор голубых, мягких светом и изнутри...
       Долго-долго...
       Сам делаясь одной из горных крепостей...
       Меняя мир на настоящий, меняя жизнь ненужную на настоящую.
       Голубеньким одеялом детства...
       Меняя мир на настоящий, меняя жизнь на настоящую.
       Протекающую в любом веке по выбору, в любом году по желанию, и среди общества любого, без реальности омерзительной и страшной, без нескончаемой борьбы ни за что.
       Да, ни за что, просто борьбы, бесконечной драки, на что и деревья не способны.
      
       ...Что-то шелохнулось, в воздухе.
       - А как будет завтра? - спросила женщина, подошедшая. - Всё будет хорошо? Можно надеяться?
       - Всё будет - как будет, - вслух подумал человек и добавил: - Это самая точная формула. Чем морочить лживым обманом...
       ...Небо нависало чернотой. Голубые горы всё равно сияли внутренней, вечной светлостью.
       Собравшейся, здесь, за миллионы, миллионы лет...
      
      
       Конец.
       15.11.2016 год. Вятка.
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
       1
      
      
      
      

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Панченко Юрий Васильевич (panproza5@mail.ru)
  • Обновлено: 19/01/2017. 207k. Статистика.
  • Роман: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.