Узкая улочка в центре Иерусалима, зажатая, словно ущелье, с обоих сторон зданиями из потемневшего от времени камня, извивается серо-желтой лентой... Здесь, по камням древнего города пролегал когда-то путь к распятию... Виа Долороза - "Путь Cкорби" дословно с латинского... Путь боли и страданий... Путь прощания и прощения... Впереди Голгофа... Впереди воскрешение... Впереди Храм...
- Господи! - обратился к богу человек. - Я никогда не просил у Тебя богатства, не просил у Тебя власти над другими людьми, я просил у Тебя только любви к ближнему своему, но Ты не дал её мне. Я просил у Тебя силу духа, но тоже её не получил. Я не ропщу, Господи, может я менее достоин, может не оправдал Твоих надежд, не сделал того, что должен был сделать... Я грешен, Господи, я знаю. Но ведь я всего лишь человек, прости меня... Я уже не прошу у Тебя сегодня ни о любви, ни о силе, прошу только о понимании... Господи, смилуйся надо мной, открой мне правду, дай мне опору, ту точку отсчёта, от которой я бы мог идти к дому твоему...
- Какую правду хочешь ты знать, человек? - спросил Господь. - Истина мира тебе не доступна, так как не знаешь ты мира, и не открыт он тебе в многообразии своём. Зачем тебе истина, человек, которую ты не можешь понять?
- Хорошо, Господи, да будет воля Твоя, - ответил человек. - Не надо мне всеобщей правды, открой мне только истину человеческую...
- Чью истину ты хочешь знать? - спросил Господь. - Каждый выбирает свою истину, но не всё то правда, что показываю я тебе, потому что привел я тебя в этот мир, что бы ты сам нашёл дорогу ко мне...
- Господи, не прошу я у тебя чужой истины, приоткрой мне истину вещей мира человеческого, - просил человек. - И тогда сам я найду дорогу к тебе...
- Ты слаб, человек, - ответил Господь. - И не сможешь принять правду, ибо испугаешься и отвергнешь её. Ведь только сильный может принять истину, как бы горька ни была она.
- Я смогу, Господи, я не испугаюсь, - взмолился человек. - Только приоткрой её мне...
- Хорошо... - ответил Господь и облака скрыли лучезарный поток, струящийся с небес. Тяжелая грозовая туча медленно наползла на небосвод, вытеснив голубизну чистого неба, готовясь обрушиться на землю плотными струями воды.
Несколько событий произошли в этот день на Земле...
Где-то над просторами последней великой империи, в самом центре её, вырвавшись из цепких объятий облаков, начал снижение самолет с красным флагом на изогнутом хвосте. Ещё через несколько часов молодая женщина, американская подданная с русским именем Наташа спустилась в лабиринт московской подземки. А вскоре на противоположной стороне планеты, в стране, живущей под звездно-полосатым флагом, заместитель начальника департамента Стивен Крамер отправился по длинным коридорам на закрытое совещание.
Все эти события, разделенные тысячами километров, невидимыми границами часовых поясов и тяжелыми, словно свинцовыми волнами Атлантики, были тем не менее сплетены в единый, удивительный узор той неумолимой, иногда непредсказуемой логикой явлений, которая и определяют ход истории на этой планете.
Серебристый лайнер, гася выпущенными закрылками скорость, коснулся промерзшего бетона аэродрома, пробежался по посадочной полосе и замер перед зданием аэровокзала Красноярска. По подкатившему трапу бодрым, уверенным шагом спустился высокий, плотный человек в норковой шапке - вновь избранный президент России Владимир Бельцин. С большим мясистым носом, седой шевелюрой и манерой говорить решительно и прямолинейно, несколько растягивая слова, как будто был немного "под шафе", он чем-то неуловимо напоминал большого бурого медведя, - хотя, ради справедливости, надо отметить, именно эта неуклюжесть и нравились в нем людям, потому как делала его ещё более понятным и доступным простому мужику, уставшему от откормленных и высокомерных лиц партийных бонз.
Когда Бельцин вступил на ковровую дорожку, раскатанную перед трапом, от группы встречающих отделилась девушка, одетая, не смотря на мороз, в длиннополый красный сарафан и русский кокошник. Подойдя к президенту, она по старому русскому обычаю поклонилась и протянула ему на вышитом рушнике хлеб и соль. Бельцин посмотрел на каравай, который слегка парил на морозе, отломил сверху хрустящую корочку и с удовольствием отправил её себе в рот.
--
Не замерзла? - вскинул он бровь.
--
Да, нет, Владимир Николаевич, мы ж сибирячки привычные, - ответила девушка, выплескивая изо рта облачка горячего пара.
--
Откуда ж такая красивая? - Бельцин озорно стрельнул глазами на зарумянившуюся молодку.
--
Из местной филармонии, Владимир Николаевич, - слегка смутившись, ответила та.
--
Из филармонии? Ну, молодец! Ладно беги давай, а то замерзнешь!
Бельцин обошел девушку, слегка хлопнул ее по фигуристому заду и направился к спешившему ему на встречу секретарю крайкома Егорову.
--
Привет, Степан Алексеевич!
Бельцин крепко, по-медвежьи слапал осторожно протянутую ему руку.
--
Как тут моё наследство поживает? Справляешься?
--
Стараемся, Владимир Николаевич, - ответил Егоров и тут же суетливым жестом выдернул руку из каменной ладони президента.
Цокая жесткими каблуками по стылому бетону, они направились к стоящим у аэровокзала машинам. Кругленький Егоров уселся на место в автомобиле рядом с водителем, а Бельцин неторопливо, солидно разместился на просторном кожаном сиденье позади. Расстегнув теплое пальто, он свободно распустил на шее мохеровый шарф, бросил рядом с собой меховую шапку и посмотрел в окно.
Машины тронулись. За окном в млечных сумерках замаячил плотный частокол из сибирских кедров. От этого, давно знакомого вида в груди у Бельцина вдруг окатило чем-то очень теплым и родным, мягкой и густой волной прошло по всему большому и сильному телу... Дома! Вобрав полной грудью воздух, Бельцин, не спеша, с растяжкой выдохнул. Ему вдруг вспомнилась старая байка об этих кедрах, точнее о сибирских соснах, которые застыли ровным строем вдоль дороги. По царской воле человеческая молва прилепила этим таежным великанам чужое название. Случилось это вроде как при Петре I, который развернул и поставил на крепкую ногу корабельное дело в России и даже начал продавать корабли за границу. Строились те корабли из этой самой сибирской сосны, потому как уж очень подходила её смолистая стать для корабельного дела. Да и, к слову сказать, были те корабли ничем не хуже заморских, вот только была тут одна закавыка, портившая всё дело. Привередливые иноземцы требовали строить корабли непременно из кедра, который в Сибири-то отродясь не рос, а произрастал все больше на средиземноморском побережье Палестины... Такая незадача... Ну, да не сворачивать же из-за пустякового недоразумения прибыльное дело. Вот тогда-то якобы и вышел царский Указ считать сибирскую сосну кедром и называть соответственно. Так ли оно было на самом деле, теперь определить уже было трудно, но точно то, что деликатесные сибирские сосновые орешки давно уже стали называться кедровыми, в то время, как настоящие кедровые орехи никогда, на самом деле, съедобными не были...
Бельцин отвлекся от давно знакомого пейзажа за окном и обернулся к сидящему на переднем сиденье Егорову.
--
Слушай, Степан Алексеевич, а какая сейчас в крае средняя зарплата? - вдруг спросил он.
--
Да под тысячу, Владимир Николаевич, - невесело отозвался Егоров. - Да, толку-то... В магазинах один только минтай в собственном соку остался...
--
Что? С завозом плохо? - Бельцин насупился (он-то знал, что край практически всю зиму живет на северном завозе, - что по осени успеют корабли завести по Северному пути, по Енисею, на том и живут до весны).
--
Плохо, - честно признался Егоров. - Раньше все по разнарядке из центра получали, а теперь все искать, да выбивать приходится...
Бельцин посмурнел, провел мускулистой пятерней по густым волосам и, откинув назад плотный седой чуб, спросил:
--
Ну, а на рынках? Продукты есть?
--
На рынках-то есть... То, что из магазинов скупили... Но цены такие, что никакой зарплаты не хватит...
Тогда Бельцин упрямо мотнул головой и взгляд его темно-серых глаз стал жестким и неприятным, как будто налился упругой, каленой сталью.
--
Неправильно это! Надо дать мужику свободу, тогда и в магазинах всё появится! - он звонко хлопнул широкой ладонью по мягкой, пружинистой коже сиденья, так что лежащая рядом норковая шапка испуганно подпрыгнула. Потом хмуро добавил. - Вот об этом я и буду сегодня поговорить людям на митинге... Кстати, Степан Алексеевич, когда он начнется?
Егоров задрал рукав на запястье, поднес часы к самому лицу.
--
Уже все готово, Владимир Николаевич... Но только может сначала перекусить с дороги? Потом уж на митинг?
--
Перекусывать потом будем, - резко ответил на это Бельцин. Егоров быстро кивнул, затем взял в руки микрофон с пластмассовой подставки на торпеде и произнес:
--
Едем на алюминиевый завод...
Выехав на развилку кортеж свернул к заводу. Вскоре вдали стали видны высокие дымы от его длинных, тонких труб, а потом показались приземистые прямоугольные заводские корпуса.
Когда вереница автомобилей подъехала к заводской проходной, Бельцин заметил, что перед въездом на заводской двор стоит большая толпа с плакатами. Люди переминались с ноги на ногу, часто стучали застывшими ботинками друг о дружку. Увидев подъезжающие машины толпа заволновалась - плакаты вскинулись, заколыхались, - на больших склеенных листах от руки было неровно надписано - "Бельцин ум, честь и совесть эпохи", "Владимир Николаевич, сибиряки с тобой!". Бельцин взглянул на эти атрибуты народного признания и почувствовал приятный укол тщеславия в груди.
Кортеж медленно въехал на территорию огромного завода и остановился перед квадратным административным зданием. Егоров выбрался из автомобиля и поспешно распахнул перед Бельциным дверь. Бельцин неуклюже вылез из длинной черной машины и направился к встречающему его директору завода Лукашину. Когда-то, больше двадцати лет назад, они с Лукашинвм были мастерами на этом заводе, но потом Бельцин пошел по партийной линии, а Лукашин остался на заводе, дорос до директора. Они не виделись почти пять лет, с того самого момента, когда Бельцина перевели в Москву.
--
Здравствуй, Леонид! - деловито поздоровался со старым товарищем Бельцин. - Ну, докладывай, как тут у тебя дела?
Бельцин недовольно сморщился, словно от зубной боли.
--
Да, что вы все заладили - "работаем, стараемся"... - процедил он раздраженно. - Ладно! Давай... Показывай свое хозяйство... Пошли сначала к ваннам...
И без приглашения, сам направился к воротам электролизного цеха. Сопровождающие суетливо поспешили за ним.
Бельцин шел ходко, гулко топал по бетонному полу цеховых коридоров, оглядывал хозяйским взглядом темные заводские станы и тяжелые, массивные транспортеры. Рядом широким шагом спешил Лукашин. Бельцин решил возобновить прерванный разговор.
--
Очередь на жильё большая? - спросил он строго.
--
Около тысячи семисот человек, Владимир Николаевич...
--
А на заводе сейчас сколько?
--
Почти пятнадцать тысяч... Сейчас три дома строим... К концу года четверть из очередников обеспечим... В среднем молодая семья у нас получает квартиру через пять лет и это ещё хорошо... Мы самый богатый завод в крае - можем и сами строить. А ведь в крае есть и те, которые по 15-20 лет в очереди стоят... Так, что у нас ещё ничего... В этом году, например, почти 400 семей обеспечим... Люди выедут из коммуналок, от родителей, перестанут снимать углы - получат собственные квартиры, где никто не будет прислушиваться, что творится у них за стенкой. А это что значит? Значит, скоро жди прибавления в семье... Опять же ясли, детские сады понадобятся... Надо строить... И школам надо ещё помогать: построить стадион, дать инвентарь - мы ж шефы... К тому же, сами знаете, Владимир Николаевич, Красноярск - край не жаркий, а людям отдыхать надо... Год назад построили санаторий под Гаграми на полторы тысячи мест... А еще и оборудование обновлять нужно... Сейчас пятый цех будем на капиталку закрывать... И везде деньги нужны...
Они подошли к ряду темных, высоких, пышущих жаром высокотемпературным ваннам - электролизерам. Внутри искрился расплавленный глинозем. После уличного мороза заводской смог спирал дыхание, заставлял дышать резко и часто, с тугим придыханием. На сумрачных стенах цеха плясали оранжевые, горячие блики. Лицо Бельцина раскраснелось, глаза задумчиво уставились на раскаленное нутро электролизера. Когда-то, больше тридцати лет назад пришел он в такой же цех молодым специалистом. На должность начальника сразу не пошел, решил поначалу рабочие специальности освоить, почувствовать, посмотреть на всю эту огнедышащую кухню изнутри. Поработал сперва анодчиком, потом электролизником. Лишь через год, освоив рабочие специальности, согласился стать мастером. Вот оттого и авторитет у него на заводе всегда был непререкаемым - признавали его работяги, уважали. Знали, - не по блату в начальники вылез...
Бельцин задумчиво смотрел на давно уже не виденную им картину и вспомнилась ему его молодость, прошедшая у этих самых раскаленных до бледно-матового цвета печей. Не поворачивая головы к Лукашину, спросил:
--
Кто из старых на заводе остался, Иваныч?
--
Мартынов, Буданов, Черных, да многие! Это молодежь уходит. Квартиры получили - теперь можно и в кооперативы - овощами, фруктами торговать... А старые за места держатся...
--
Пойдем с Мартынову... Поздоровкаемся...
И они направились в соседний цех.
Ещё издали Бельцин заметил сутулую фигуру старого мастера. Тот привычно стоял у высокого ряда электролизников, смотрел на сверкающий расплав. На голове у него была нахлобучена новенькая оранжевая каска, а из-под синей спецовки выглядывала клетчатая рубашка, неуклюже подхваченная под воротник темным галстуком. Бельцин вспомнил, что раньше на работу старик галстук не надевал, по всей видимости сегодня нацепил по торжественному случаю, - ждал, видно, надеялся, что не забудет его бывший ученик. Бельцин подошел к старому мастеру и поздоровался - тепло, с душевностью.
--
Здорово, Антон Палыч! - он осторожно привлек старика к груди, похлопал его по сутулой спине. Потом отстранился, разглядывая.
--
Здоров, Владимир Николаевич, - степенно отозвался старый мастер, смущенно переступая с ноги на ногу. Бельцин снисходительно дернул тонким ртом.
--
Ну ты чего стушевался? Помню, помню я, как ты меня, молодого специалиста натаскивал... Ну? Как здоровье? Как семья, как дети?
Старый мастер расплылся в довольной улыбке, - глубокие морщины веером разбежались по темному, тронутого сильной оспиной, лицу. Ответил с достоинством:
--
Все хорошо, Владимир Николаевич... Три внука уже у меня... Скоро правнуки появятся...
У Бельцина удивленно вскинулись вверх редкие брови, а серые глаза возбужденно блеснули.
--
Да ну? Ну, твой мужик, дает! - хохотнул он беззаботно. - Целую династию настругал! Где он у тебя?
--
В литейном... Начальником...
--
Значит, еще до директора дорастет! Нам рабочие династии нужны... Вон Лукашин ему свою должность передаст. А, Леонид Иваныч? Передашь?
И Бельцин, хитро сощурившись, покосился на стоящего рядом директора.
--
Пускай сначала подрастет немножко, - сердито ответил Лукашин, сохраняя на лице напускное равнодушие. Окружающие, пряча улыбки, поспешили отвести глаза в сторону и только Егоров, торопясь сгладить возникшую неловкость, спросил:
--
Владимир Николаевич, когда митинг начинать будем?
--
Сейчас и будем... Леонид Иваныч! - Бельцин снова оглянулся на Лукашина, но теперь уже прямо, не пряча глаз. - Собирай народ! И чтоб присутствовали все! И заводчане, и те, что собрались перед заводом!
- Так все ж не войдут, Владимир Николаевич! - растерянно попробовал возразить директор. - Никаких мест не хватит... Ни сидячих, ни стоячих...
--
Уместятся! - жестко отрезал Бельцин и лицо у него вдруг стало непреклонным и властным.
Когда Бельцин взошел на трибуну, он увидел, что к нему обращены сотни лиц из забитого под самую завязку огромного заводского конференц-зала. Люди стояли в проходах, толпились у дверей, задирали головы и напряженно вытягивали шеи, стараясь получше разглядеть и услышать своего именитого земляка...
--
Уважаемые красноярцы! - начал Бельцин, потом сделал длинную паузу. - Сибиряки! - бухнул он веско, как молотом по наковальне. Огромный зал разом выдохнул словно гигантский живой организм. - Вы меня давно знаете! Десять лет я был руководителем этого края и все ваши проблемы знаю не понаслышке... Многие из тех, кто находится сейчас в этом зале, помнят меня лично, с некоторыми из них я начинал здесь вместе работать. Поэтому и этот завод, и этот край для меня особенно дороги. Здесь, на этой земле, я сделал свои первые шаги, тут родились наши дети, внуки, здесь лежат наши предки. Здесь наша Родина, за которую мы все вместе с вами в ответе...
Бельцин обвел глазами напряженно внимающий ему зал и громко, уверенно продолжил, - его сильный голос громким эхом заполнял огромное помещение и, казалось, резонировали не только стены, пол, потолок, но и души, и сердца всех, кто сейчас находился в зале:
--
Пять лет назад в нашей стране начались реформы... Мы поняли, что многое в нашей жизни надо менять. Поняли, что нельзя слышать только то, что хочется... Нельзя затыкать рот тем, кто видит недостатки, кто хочет изменить страну к лучшему... Нельзя постоянно давить на людей, отбивать им руки - это путь в никуда! Появились новые слова - "гласность" и "перестройка"! И мы поверили, что можем что-то изменить! Поверили тем, кто начал эти преобразования... Но сейчас реформы забуксовали! Забуксовали потому, что ограничились полумерами и консервативные силы снова перешли в наступление. Оказалось, что огромному административно-бюрократическому аппарату, той самой номенклатуре, которая привыкла сидеть на шее у советского труженика, не нужны перемены! Я сейчас приведу лишь несколько примеров и вы сами все поймете... Два года назад нам сказали, что ликвидированы 40 тысяч партийных спецпайков... Вроде бы хорошо! Но это не правда... Продукты, как распределялись в обкомах, так и продолжают распределяться - через буфеты, через столовые, в виде заказов и так далее! Партийным функционерам по-прежнему не надо искать мясо и молоко для своих детей, для них как прежде нет дефицита и цены в их буфетах гораздо ниже, чем в магазинах, тем более, чем у вас здесь на рынке... А значит опять обман! Для номенклатуры - одно, а для народа - другое! Или ещё один пример... Помните, совсем недавно нам обещали обеспечить каждую семью квартирой? Теперь нам говорят, что квартир нет, потому что на их строительство не хватает денег! Это снова обман! Деньги всегда есть на строительство жилья для той же номенклатуры, для их спецполиклиник и спецсанаториев, а страна тем временем продолжает тратить огромные средства на оборону, на глобальные космические проекты, осуществляемые только ради престижа... А в это в то время десятки миллионов людей живут ниже черты бедности! Людям иногда приходиться ждать жилья по 15-20 лет, а когда очередь подходит, оказывается, что лучшие годы уже прошли... Время, когда надо было радоваться жизни, заводить детей, ушло! Снова торжествует двойная мораль, двойной стандарт, - на словах одно, на деле другое! Сейчас нам снова говорят - делайте то, что можете, занимайтесь тем, чем хотите, "разрешено все, что не запрещено!" Но при этом не дают людям ни земли, ни орудий производства! Заявляют, что у нас свобода слова... И при этом расстреливают демонстрацию в Тбилиси! Обещают свободу выбора... И вводят войска в Литву! Нас опять стараются загнать в состояние страха! В извечный приказ "не рассуждать, а выполнять"! Так не должно больше продолжаться! Если каждый из нас не поймет, что все зависит только от нас - ничего не изменится! Поэтому я призываю всех - не ждите, пока за вас решит кто-то другой, действуйте! Центральная власть сейчас бессильна - она фактически сама себя загнала в состояние паралича. Берите власть! Берите здесь, на местах, берите столько, сколько сможете ее заглотить! Нам всем нужна другая, новая Россия! Свободная от рабской покорности и унижения! Вместе мы - огромная сила! Вместе нас не сломать, не усыпить демагогией, не испугать угрозами! Вместе мы победим!
Бельцин пружинисто выбросил вверх руку, сжатую в крепкий кулак, и громко, отскандировал:
- МЫ! ПОБЕДИМ!!!
И огромный зал, захваченный единым порывом, дружно подхватил:
- Мы победим! Мы победим!
А Бельцин, - высокий и сильный, - стоял на трибуне и, сжимая над головой кулак, продолжал скандировать вместе со всеми.
После митинга Егоров подошел к президенту России.
- Владимир Николаевич, теперь бы в баньку? В "Сосны"?... Там попаримся, поужинаем... Отдохнете с дороги...
- Давай! - воодушевлено согласился Бельцин, посверкивая блестящими от возбуждения глазами. Надев норковую шапку, добавил довольно. - Теперь можно и поужинать!
Кортеж черных машин выехал из заводского двора и направился к санаторию красноярского крайкома, расположенного на берегу скованного льдом, застывшего в зимней спячке Енисея. Проехав с десяток километров, машины въехали через охраняемые милиционером витые чугунные ворота и остановились около нескольких обшитых лиственницей двухэтажных коттеджей. Это и были "Сосны" - крайкомовский санаторий. Бельцин не слишком любил отдыхать здесь, даже будучи руководителем края. Тут он обычно принимал важных московских гостей, а отдыхающим его чаще можно было видеть в родном Бутково - селе неподалеку от Красноярска. Там он, как все, таскал ведра от колодца, рубил дрова, правил, если надо, покосившийся забор. "Надо жить так, как живет простой человек, - любил частенько говорить будущий президент. - Только так можно понять нужды людей. А если в обществе чего-то не хватает, то не хватать должно всем поровну!" И люди видели, что у "их секретаря" слова не расходятся с делом...
Теперь оглядывая почти не изменившуюся территорию санатория, Бельцин обернул лицо к Егорову:
- То, что порядок поддерживаешь - молодец! А это что ещё такое? - он кивнул на незнакомое ангароподобное строение в глубине территории. Егоров смутился - ответил невпопад:
- Да вот... Зал для боуллинга соорудил... Миникегельбан... Хорошо руку развивает, глазомер... Стресс опять же помогает снять.
- Ты б лучше крытый корт построил, - проворчал Бельцин. - Чтобы, понимаешь, можно было в теннис или в волейбол поиграть!
Егоров втянул голову в плечи и постарался сменить тему:
- Владимир Николаевич, может сначала слегка перекусим, а потом в баню?
Бельцин скосил на него взгляд и у Егорова от этого взгляда пробежал неприятный холодок по спине.
- Кто ж в баню на сытый желудок ходит? Ты что, Степан Алексеевич? Нет, сначала в баню, потом за стол!
И они направились по расчищенной от снега асфальтовой дорожке, обильно уставленной по бокам фонарями, к одноэтажному зданию, стоящему на самом берегу Енисея. Баня была большая, - с длинным, мраморным бассейном, с застекленными матовым импортным стеклом душевыми и с блестящим хромом и кожей баром... Бельцин быстро разделся и вошел в помещение парилки. Зайдя, плеснул на раскаленные камни из стоящей в углу резного ковша раствором эвкалипта и с удовольствием забрался на широкий полок. По парилке волнами пошел густой ароматный чад.
Следом в парилку зашёл Егоров, посмотрел на градусник - термометр показывал 105 градусов (это при паре-то!), - но ничего не сказал, уселся рядом с Бельциным, поджал под себя бледные волосатые ноги. За Егоровым потянулись остальные сопровождающие, согласно иерархии... Через несколько минут на голых телах парящихся появились крупные капли пота, кожа раскраснелась и стала темно-розового цвета.
Бельцин спустился с полка, подошел к распаренным в пиве сосновым веникам и, выбрав себе попушистее, начал охаживать им себя по бокам и по спине...
- Давайте, Владимир Николаевич, я вас, как в старые времена пропарю, - предложил ему Егоров.
- Давай, Алексеич!
Бельцин опять забрался на полок и растянулся во весь свой статный, почти двухметровый рост. Егоров взял веник и начал шлепать Бельцина по спине, ногам и ягодицам. Бельцин после каждого удара удовлетворенно кряхтел, - веник оставлял на его теле густые бурые пятна.
- Ну все! - наконец обессилено выдохнул Егоров, вытирая рукой обильно струящийся со лба пот. - То, что надо!
Бельцин тяжело поднялся, вышел через боковую дверь бани и оказался на берегу Енисея. У кромки берега во льду зияла недавно прорубленная широкая, черная полынья. За президентом из бани тут же появился начальник президентской охраны Кожухов. Разбрызгивая сильным, рослым телом фонтаны брызг, Бельцин нырнул в обжигающе холодную воду и мощно поплыл брассом, делая широкие гребки. Следом в студеную воду спустился Кожухов, поплыл осторожно. Прошло несколько секунд, а Бельцин все плавал и было не похоже, чтобы он собирался возвращаться в теплую негу парилки. Видя, что шеф и дальше готов продолжать купание, к нему подплыл Кожухов и прерывистым от холода голосом выдохнул:
- Владимир Николаевич! Поплыли обратно... Вам-то уж наверное все равно... А я ещё хочу детей иметь...
Бельцин ожег его рассерженным, выпученным глазом, недовольно фыркнул, но повернул к берегу. Выйдя из воды, зачерпнул большую пригоршню снега, обстоятельно растер себе грудь, живот, плечи, и только затем вернулся в баню.
Когда они с Кожуховым ввалились в парилку, - оба красные, ошпаренные едким морозцем, Егоров завистливо посмотрел на рослую фигуру Бельцина.
"Медведь! - подумал он. - Черт его знает, что будет с Михайловым, а этот... Этот прет как танк! Энергия из него фонтаном, сил немерянно, подомнет, кого хочешь. Надо будет его держаться... В случае чего припомнит, что мы с ним пуд соли съели... Ну, а если Михась его сковырнёт - ну, тут ж, извините ... Все-таки не простой бывший начальник приезжал, - президент России... Всенародно избранный... Так, что - черт не выдаст, свинья не съест! А там посмотрим..."
Наташа сидела в ярко освещенном вагоне подземного поезда, который нес её по горьковско-замоскворецкой линии. На карте метрополитена, висевшей над ней, эта линия была отмечена ярко-зеленой прямой. Вокруг Наташи стоял, сидел столичный люд, читая газеты, рассматривая отпечатанные на плохой бумаге свежие гороскопы, о чем-то оживленно споря, стараясь при этом перекричать шум громыхающей подземки.
После десяти лет отсутствия, Москва показалась Наташе какой-то взъерошенной, растрепанной и суетливой. Причем это было не похоже на деловую, упорядоченную суету, скажем, того же Нью-Йорка, - это было совсем другое, броуновское движение, порожденное не совсем понятным внутренними силами. Чувствовалось, что с людьми что-то происходит и это что-то захватывает их своей непредсказуемой новизной, ломает привычный ход вещей, и в тоже время несколько пугает надвигающейся неизвестностью. Но даже при всех этих зримых и буквально ощущаемых кожей переменах Наташе все ещё представлялось невероятным, что она, Наташа Крамер, в девичестве Наталья Ростова, снова находится в своей родной Москве. Десять лет назад, когда её отец, высокопоставленный дипломат, попросил политическое убежище в США, казалось, что этот путь для неё будет заказан навсегда, но вот теперь она, гражданка США, более того - сотрудница "Голоса Америки", может совершенно спокойно приехать сюда и ходить по улицам, узнавая с детства знакомые московские проулки, смотреть из своего номера гостиницы "Националь" на кремлевские звезды и темно-малиновый фасад исторического музея. "Перестройка", это новое русское слово, которое во всем мире теперь знали также хорошо, как и другие известные русские слова - "спутник" и "калашников", эта перестройка оказалась тем самым заветным ключиком, который открыл ей двери на родину. И вот теперь вагон московского метро нес её к тому месту, где ей очень хотелось побывать.
Голубая электричка выскочила из темной норы тоннеля и плавно затормозила у перрона подземной станции. Наташа вышла из вагона и направилась к эскалатору, который понес её уже наверх, к выходу в город. Наташа чувствовала, что она волнуется в преддверии того, что должна увидеть. Пройдя через длинные турникеты, через стеклянные двери с надписью "ВЫХОД", она прошлась по подземному переходу и оказалась на улице. В глаза сразу бросилась до боли знакомая вывеска "Наташа". Как и десять лет назад здесь, на первом этаже старого сталинского дома располагался магазин женской одежды с таким же названием, как ее имя. Это был их бывший дом. Фасад дома выходит на площадь, где рядом с замерзшим фонтаном застыл в задумчивости бронзовый памятник знаменитому поэту. Наташа подняла голову - вон четвертый этаж, вот их окна, там горит свет. В этой квартире прошло ее, Наташкино детство, а совсем недавно там ещё жила бабушка - бабушка Лида, папина мама. Если пройти под арку, то окажешься во дворе, куда бабушка выводила её гулять, и где наверное осталась ещё старая песочница, в которой она, маленькая девочка лепила свои куличики. А вот в том киоске, который стоит сейчас на углу, Наташа покупала эскимо в серебристой обертке по одиннадцать копеек, - самое любимое из её детских лакомств. Наташе подошла к киоску поближе. Киоск-мороженое был закрыт. Немного постояв у киоска, словно стараясь уловить флюиды из давно ушедшего детства, Наташа развернулась и пошла к арке, темнеющей в фасаде дома черным провалом. Пройдя в арку она очутилась во дворе. Сразу стало заметно, что деревьев тут стало меньше и от этого двор стал казаться чужим и неуютным. Старой песочницы было не видно, - она скрылась под запорошившим ее снегом. Исчезла также и лавочка, когда-то стоявшая рядом с подъездом, зато на входной двери подъезда появился домофон с кодовым замком. "Не зайти..." - с грустью подумала Наташа, хотя ей очень хотелось подняться по знакомой лестнице к их двери. "Хотя, какой в этом смысл, если в квартире теперь живут совершенно чужие, посторонние люди?"
Тяжело вздохнув и загребая короткими, сжатыми в гармошку сапожками мокрый снег, она двинулась обратно к проему арки. Выйдя из-под изогнутой каменной дуги на освещенную фонарями улицу, Наташа остановилась. "Ну и что делать дальше?" - тоскливо подумала она. Из-за угла, со стороны кафе с поэтическим названием "Лира" до нее долетала задорная музыка. Девичьи голоса с провинциальным оканием лихо распевали про каких-то три засохших кусочка колбаски. Неподалеку от арки у театрального киоска толпилась небольшая очередь. Двое, - парень с девушкой, похоже, решали туже задачу, что теперь была и у Наташи - куда пойти сегодня вечером.
- Данил, а давай в во Дворец молодежи сходим? Вон смотри, там галла-концерт сегодня! - девушка показывала парню на плакатик, висевший на боковой стенке киоска. - Пойдем, а?
- Да ну его на фиг, - флегматично ответил парень. - Давай лучше в кафе зайдем...
- Ну, вот... Опять в кафе, - обиженно надулась спутница. - Надоело это кафе... Опять цедить противное гляссе? А там, смотри, "Панто-мимы" будут выступать, Зазорнов, "Корвет", Игорь Таликов... Пойдем, а?
- Какой ещё такой Таликов? - недовольно пробурчал парень. - Мутота какая-нибудь...
К заспорившей паре оглянулся стоящий впереди в очереди парень.
- Таликов - мутота? - спросил он удивленно. - Ну, вы вообще! У него же все песни - во! - и решительно выторчил вверх большой палец. - Берите, берите билеты, - не пожалеете! - сказал он убежденно.
Девчушка приободрилась.
- Вон, Данил, слышишь! - принялась она уговаривать кавалера. - Хороший будет концерт... Давай пойдем, пока билеты не расхватали! Ну, давай, а?...
- Ладно... Пойдем, - согласился парень. - Но, только, если это будет туфта какая-нибудь, я там долго сидеть не буду...
--
Наташа посмотрела на стеклянную витринку киоска, на которой висел разноцветный плакатик с анонсом концерта и ей в голову пришла неожиданная мысль. "А может и мне сходить в какой-нибудь театр? - подумала она, - А почему бы и нет? Все лучше, чем сидеть перед телевизором в гостиничном номере..." Сама удивляясь своему столь неожиданному решению Наташа подошла к киоску и встала в коротенькую очередь. Стоять пришлось недолго - очередь двигалась быстро.
- Простите, на сегодня куда билеты есть? - Наташа наклонилась и заглянула в узкое окошко.
--
На сегодня остались только во Дворец молодежи... Два билета по девять рублей... Двенадцатый ряд, третье и четвертое места...
--
Но мне нужен один...
--
Девушка, что я буду с одним билетом делать? - сердито спросила продавщица билетов из своего стеклянного домика.
--
А я? - резонно возразила ей Наташа.
--
Знаете что? - вдруг сменила тон на ласковый киоскерша. - Я вам советую, возьмите оба! Билеты хорошие, перед началом концерта наверняка ведь будут билеты спрашивать... Уж один-то обязательно кому-нибудь продадите...
Тут неожиданно перед Наташей вылезла девица в кожаной куртке с густо подведенными веками.
--
Женщина, если не берете, так отходите! - заявила она капризным тоном. - Мне, как раз два билета нужно...
--
Подождите, - отстранила нахальную девицу Наташа. - Я беру оба! - уверенно сказала она и протянула в окошко две десятки из тех денег, которые были обменены на доллары на таможне в аэропорту. Киоскерша просунула ей два билета и отсчитала сдачу. Наташа взяла билеты, сгребла в ладонь две монеты с профилем Ленина, решив, что оставит их себе на память, и отошла от киоска. Посмотрела на часы. Было без пяти минут шесть - в принципе уже можно было ехать на концерт. Наташа ещё раз окинула взглядом светящиеся окна на четвертом этаже и направилась к метро.
Перед Московским дворцом молодежи было людно. Молодежь по одиночке, парами и целыми группами торопилась ко входу в облицованное широкой мраморной плиткой здание.
- Простите, вам не нужен билетик? - подошел к Наташе прыщавый паренек, сжимая в руке продаваемый билет.
- Нет, спасибо... У меня у самой лишний, - ответила Наташа.
Паренек изобразил на своем лице уныние и отошел. Наташа принялась оглядывать площадь перед входом. На ступеньках, - то тут, то там стояли молодые люди, по-видимому, в ожидании своих задерживающихся где-то визави.
-Вам билет не нужен? - снова услышала Наташа откуда-то сбоку. Она оглянулась. Рядом с стоял очередной продавец билетиков, - парень в дутой красной куртке и черной вязанной шапочке.
- Почем? - решила прицениться Наташа, - перед тем, как заняться продажей лишнего билета ей показалось, что бы было полезно провести маленький маркетинг...
- Двадцать пять, - последовал короткий, но непреклонный ответ. Твердый голос парня давал однозначно понять, что торга не будет.
- Ого! Ничего себе! - изумилась Наташа. - Я только что за восемнадцать два купила...
- Ну, и чего тогда тут стоишь, дура! - огрызнулся парень и прежде чем она успела что-либо ответить, скрылся из вида. Наташа несколько секунд стояла, оглушенная незаслуженным оскорблением, а затем удивленно подумала: "Ну ни чего себе свобода предпринимательства!" И трезво оценив, что при такой жесткой конкуренции, ей вряд ли удастся что-то сбыть, направилась ко входу во дворец. Пройдя внутрь здания и сдав в гардероб одежду, она вошла в зрительный зал, но здесь, как оказалось, что ее поджидал ещё один неприятный сюрприз - на её вполне законно купленных местах уже комфортно разместилась молодая парочка.
- Извините, молодые люди, но это мои места! - протиснувшись вдоль ряда кресел, как можно тверже сказала Наташа и показала им свои билеты.
- Да? - произнес парень, оставаясь невозмутимо сидеть на месте. - А у нас тоже эти места... Смотрите!
И вытащив из кармана свои билеты, протянул их Наташе. Наташа растерянно взяла протянутые ей билеты и посмотрела на дату и места, проставленные в них. Действительно и места и дата на и ее билетах и на билетах молодых людей совпадали.
- Так что придется вам искать администратора, раз уж мы пришли раньше, - безапелляционно заявил парень, забирая свои билеты обратно. Наташа в ответ лишь обреченно вздохнула - по-видимому, ничего другого ей не оставалось. "Только не волноваться, сейчас все уладится!" - подумала она оптимистично и быстро зашагала к выходу из зала.
На входе никого из работников дворца культуры не оказалось и Наташа обратилась к гардеробщице, равнодушно застывшей перед стойкой гардероба:
- Простите, где можно найти администратора?
- Там! - неопределенно махнула гардеробщица рукой в сторону лестницы. - На втором этаже должны быть...
Следуя ее совету, Наташа поднялась на второй этаж и, пройдя по извилистым коридорам, увидела стоящих в коридоре двух молодых людей. В одном, - в том, что был в очках и строгом представительном костюме она узнала известного телеведущего новой, самой популярной в Союзе телевикторины, один к одному скопированной с её зарубежного аналога, - Наташа иногда смотрела точно такую же передачу у себя в Америке. Очкарик-телеведущий в наставлял второго - парня лет тридцати, худощавого, бородатого, с длинными волосами, одетого в белую рубашку апаш:
- Игорь, значит, так! Выходишь, исполняешь только одну песню... "Чистопрудный бульвар"... И все! Только одну... Понял?
Парень, к которому, обращался очкарик неуютно отводил глаза в сторону - похоже, этот разговор ему не очень-то нравился, к тому же он заметил Наташу, а присутствие чужих ушей, кажется, не доставило ему большей радости. Наташа несколько замялась, чувствуя неловкость и несвоевременность собственного появления, но осознав, что больше обращаться ей не к кому, все же направилась к молодым людям.
- Извините! - остановилась она перед тем, что был в очках. - Я ищу администратора. Вы не подскажите, где его найти?
- А вам зачем? - деловито поинтересовался очкарик, окинув ее быстрым, но равнодушным взглядом.
- У меня проблема с билетами... Две пары билетов проданы на одни и те же места...
- А! Вам туда... - очкарик ткнул пальцем на дверь дальше по коридору.
Наташа уже приготовилась отойти, как вдруг почувствовала, что второй, - тот, что был в белой рубашке апаш, внимательно её разглядывает. Наташа на секунду замешкалась и встретилась с парнем взглядом. Она вдруг почувствовала незнакомую и сильную энергетику, - взгляд у парня не был равнодушным, в нем было нечто большее, чем просто секундный интерес... Этот взгляд был открытым, даже слишком открытым... Такие взгляды бывают у мужчин, когда их что-то задевает в женщине и тогда они смотрят на женщину совершенно по-иному. Любая женщина чувствует такие взгляды, даже, если этот взгляд устремлен на нее откуда-нибудь со стороны или через толстое оконное стекло. Более того, женщина ждет этих взглядов, они ей нравятся, но нравятся от близких и любимых и одновременно настораживают, заставляют хмурится, если это взгляды чужих и незнакомых людей. Наташа поторопилась отвести глаза в сторону и побыстрее отойти, услышав только, как за спиной очкарик-телеведущий напоследок говорит тому, что был в рубашке апаш:
--
Ну что, Игорек, договорились?
--
Договорились, договорились! - ответил второй, но Наташе почему-то показалось, что в голосе бородатого певца прозвучала насмешка.
Отойдя от молодых людей, Наташа быстрым шагом дошла до двери, на которую ей указал очкарик, и дернула за пластмассовую ручку. Дверь открылась. В узком кабинете за большим столом сидела внушительных размеров дама, которая самозабвенно играла на компьютере в "кольюмс". Разноцветные загогулины падали вниз прямоугольного стакана, постепенно заполняя его неровными слоями, - коротенькие пальцы дамы суетливо стучали по клавишам, стараясь успеть за падающими на экране фигурами. Заметив вошедшую Наташу, дама прекратила играть и нажала на кнопку паузы.
--
Что вам? - недовольно спросила она, явно не обрадованная тем, что её отрывают от любимого занятия.
--
Простите, - Наташа постаралась говорить как можно вежливее. - Мои места в зале заняты. Там у людей такие же билеты...
--
Где ваш билет?
Наташа, подойдя к столу, протянула даме билеты. Та взглянула на них, повертела в руках, а затем вернула обратно Наташе.
--
Вечно они все напутают, - пробурчала она недовольно себе под нос и с видимым усилием оторвала свое грузное тело от стула. - Ладно, пойдемте... Придется посадить вас в ложу...
Наташе показалось, что толстухе просто захотелось побыстрее от неё отделаться и вернуться к своей любимой игре. Они вышли из кабинета и направились через ближайшее фойе к двери занавешенной тяжелой бархатной портьерой. Открыв ключом дверь, дама-администратор кивнула Наташе на велюровые кресла.
--
Располагайтесь... Только тихо... Это представительская ложа...
Когда дама-администратор удалилась, Наташа, поняла, что она находится на балконе, который нависает почти над самой сценой. Концерт только-только начался. Чернявый конферансье в блестящем сером пиджаке объявил первое выступление и, вихляя узкими бедрами, прошествовал за кулисы. Под свист зала и оглушительную трескотню мотора на сцену въехал сверкающий никелем Харлей-Девидсон, на котором восседали двое парней, затянутых в кожаные черные куртки. Парни бодро спрыгнули с мотоцикла и на сцену обрушился водопад лучей от юпитеров, укрепленных под самым потолком. Из мощных динамиков, установленных на сцене, в зал хлынула ритмичная музыка.
- Лондон, гуд бай! - под пульсирующий звон ударных в унисон, слаженно запели парни, выделывая при этом сложные выкрутасы руками и ногами. Зал, как растревоженный улей, одобрительно загудел и принялся нестройно подпевать. Исполнив таким образом пару заводных, тонизирующих хитов, парни, под все тот же надсадный треск мотора и восторженный свист зала, укатили на своем супер-мотоцикле за кулисы.
Возвратившийся на сцену конферансье бодро объявил молодого композитора и певца Игоря Таликова. Вслед за этим на сцену вышел тот самый длинноволосый бородатый парень в рубашке апаш, чей взгляд заставил Наташу побыстрее укрыться в кабинете у толстухи-администратора. Парень подошел к микрофону и тряхнул своей длинной шевелюрой.
--
Песня про "Чистопрудный бульвар", - начал он громко и замолчал, то ли раздумывая, что сказать дальше, то ли выискивая взглядом кого-то в зале. - Песня про "Чистопрудный бульвар" сегодня исполняться не будет, - неожиданно закончил он. - Сегодня я спою другую песню... Она называется "Россия"!
Он обернулся к стоящим за ним музыкантам и чуть заметно кивнул. Из высоких концертных колонок по залу поплыл протяжный, гулкий перезвон колоколов.
Читая строчки дневника
расстрелянного адмирала...
--
негромко, в такт тяжелому набату начал речитативом длинноволосый. Голос его постепенно нарастал, сливаясь с тревожным колокольным гулом:
Я вдруг увидел сквозь года.
Как Русь святая умирала.
В тех стертых строчках до меня
Через года, через забвенье,
Вставала истина скорбя
И трудной правды откровенье...
Зал настороженно замер, внимая. И мотив, и содержание песни совсем не вязались с бодрыми попрыгушками только что укативших со сцены рокеров. Тягучий звон колоколов дополнял странные слова. Загипнотизированный почти ритуальным пением зал замер. Наташа впилась глазами в сцену, где по среди сцены стоял длинноволосый певец, с микрофоном в руке, как с пасхальной свечой, но тут бархатная портьера позади нее распахнулась и в ложу стремительно впорхнула пышнотелая дама-администратор.
--
Девушка! Надо срочненько освободить эти места, - наклонившись к самому Наташиному уху, требовательно зашептала она.
--
Зачем? - машинально спросила Наташа, стараясь не отвлекаться от заворожившего её действия на сцене.
--
Ошибочка вышла... Только что приехала комиссия из министерства культуры, так эти места для них были забронированы... Вставайте, пожалуйста... Вставайте! Слышите меня?
Наташа наконец поняла, что ее сгоняют с места и подняла на нависшую над ней даму недоуменный взгляд.
--
Я никуда отсюда не пойду! - сказала она негромко, но твердо.
--
Как это не пойдете? - дама-администратор возмущенно заколыхалась над ней своим грузным телом. - Мне, что, для вас милицию вызывать?
--
Вызывайте! - Наташа сердито свела на переносице тонкие брови. - Не забудьте им только сказать, что я гражданка США и журналистка радиостанции "Голос Америки"!
Для убедительности она вытащила свою журналистскую карточку и сунула её прямо под нос администраторше. Как ни странно этот маленький ламинированный кусочек картона с цветной фотографией Наташи подействовал на даму-администратора самым удивительным образом. Дама испуганно заморгала, а потом вдруг стала жалобно канючить:
--
Девушка... Ну, миленькая... Ну, я вас очень прошу... Ну, пожалуйста... Давайте я вас пересажу, а? А то ведь у меня неприятности будут, могут с работы выгнать. А я вас прямо в партер посажу, прямо сейчас... На первый ряд, - продолжала жалостливо клянчить она. - Там у нас есть одно место... Ну, пожалуйста, хорошая моя...
Наташе вдруг стало жалко толстуху, к тому же захватившее её выступление уже закончилось и на смену парню в рубашке апаш на сцену опять появился вертлявый конферансье. Наташа грустно вздохнула, встала и пошла вслед за семенящей впереди администраторшей. Они шли по коридору, в то время как дама-администратор продолжала радостно щебетать:
--
Спасибо вам... Спасибо... В партере всегда одно место есть... У нас на такие случаи всегда бронь остается... Вот увидите, вам там будет хорошо, будет не хуже чем здесь...
Они пересекали фойе, когда из коридора до них донеслись чьи-то возмущенные, почти истеричные крики. Наташа с толстухой свернули за угол и наткнулись на молодых людей, которых Наташа уже видела сегодня перед дверью администратора.
--
Игорь, блин! Что ты наделал? - перед длинноволосым певцом стоял красный, как рак, взъерошенный очкарик, от импозантности которого не осталось и следа, и смешно размахивал руками, не зная, что за спиной у него появились неожиданные свидетели.
--
А что я такого наделал? - спокойно спросил его длинноволосый певец, только что покинувший сцену.
--
Ты же все обосрал, понимаешь! - продолжал истошно вопить очкарик. - Здесь же комиссия из министерства культуры! А я ж тебя, как человека, просил... Я ж тебя предупреждал!
--
А я что? Спел песню... Про Россию... У нас как? Ещё гласность, или уже так, наполовину? - упорно не сдавался певец.
--
Да хватит дурака-то валять! - снова отчаянно взвился очкарик. - Я ведь хотел тебя на большую сцену вывести, на телевидение пригласить... А ты! Ой, дурак, ну дурак! Ну теперь все! О телевидении можешь забыть! И о концертах в Москве тоже! Продолжай сидеть в своем дерьме и по подвалам выступать!
Длинноволосый едко усмехнулся и, как показалось Наташе, скосив взгляд, заговорщески ей подмигнул. Тут дама-администратор нетерпеливо затеребила Наташу за рукав.
--
Пойдемте девушка, пойдемте! - сердито затараторила она. - Не обращайте вы на них внимание... У этих артистов всегда так... Их хлебом не корми, дай поскандалить!
Остаток концерта Наташа действительно просидела в партере. Хоть и не в центре, а сбоку, перед массивными колонками, но на первом ряду. Гала-концерт промелькнул цветастым калейдоскопом. После Таликова выступал популярный юморист, очень похожий на большого общипанного попугая. Он прочитал свой фельетон про поездку в Америку. Удивительным было то, что в Америке, как оказалось, ему больше всего понравились супермаркеты, точнее, огромное количество сортов кефира и сыра на тамошних прилавках, которые ему почему-то сразу непременно захотелось купить и попробовать. Народ весело смеялся и одобрительно аплодировал, но Наташе юморист почему-то напомнил мальчишку, который первый раз зашел в кондитерский отдел и, обнаружил, что кроме дешевой карамели, которую мать иногда приносила ему после получки в тощем кулечке, существуют ещё много других конфет. Таких, как "Вечерний звон" с фундуком внутри, "Чародейка" с мармеладом и много других, которых он никогда не видел и не пробовал. Это нераспробованное им шоколадное изобилие настолько, видимо, потрясло его неокрепшую психику, так остро заставило почувствовать собственную детскую обделенность, что он воспылал праведным, ярым негодованием ко всей несправедливости этого мира и к собственной матери в частности. Наташе от всего от этого стало грустно, но видно, такова была естественная плата за то, что перестройка, помимо предоставленной ей свободой слова почему-то здорово обчистила магазинные прилавки.
Следом за юмористом выступали переодетые под уборщиц забавные мимы. Они исполнили зажигательный танец верхом на швабрах. Потом выступал кто-то ещё, но из всего концерта Наташу по-настоящему понравилась только песня "Россия". Когда концерт закончился, она вышла из зала и, забрав из гардероба одежду, заметила в фойе, рядом с гардеробом небольшую очередь. Подойдя поближе, она обнаружила, что там стоит раскладной стол, на котором выложены ряды прозрачных аудиокассет. За неказистым прилавком стоял парень в турецком свитере из искусственной шерсти, за спиной у которого висел плакат, рекламирующий его товар. "Лучшие записи современной эстрады. Советские и зарубежные исполнители. Экслюзив!" - было написано от руки красной краской на белом ватманском листе. Наташа протиснулась сквозь обступивших лоток покупателей и, стараясь перекрыть стоящий вокруг гомон, спросила:
--
Скажите, записи Таликова у вас есть?
--
Есть...
Наметанным взглядом продавец оглядел разложенный перед ним товар и выудил из длинного ряда футляр с аудиокассетой.
--
Пятнадцать рублей. Будете брать? - взглянул он на Наташу.
--
Буду, - Наташа полезла за кошельком.
Забрав кассету, она отошла от очереди и стала внимательно рассматривать свое приобретение. Внутрь прозрачного футляра кассеты "BASF", какие обычно продаются в магазинах, был засунут узкий листочек, вырезанный из простой писчей бумаги, на котором угловатым принтерным шрифтом было напечатано - ИГОРЬ ТАЛИКОВ. СБОРНИК.
"Самопал", - поняла Наташа. Она грустно усмехнулась, сунула кассету в карман куртки и вышла из здания Дворца молодежи на промозглый московский вечер.
А на другом конце планеты в это время стационарная видеокамера, установленная на подвесном, блочном потолке, бесстрастно зафиксировала, как Стивен Крамер, молодой заместитель начальника аналитического департамента ЦРУ, подошел к двери-шлюзу и вставил свой пропуск в считывающее устройство. Охранник, стоящий под видекамерой, безучастно посмотрел, как массивная металлическая дверь бесшумно ушла в сторону, пропуская Крамера в отдельное крыло здания. В этом крыле, расположенном в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли, проводились совещания руководящего состава Управления, - сюда допускались только сотрудники, имеющие специальные пропуска. Сейчас Крамер шёл, как раз на такое совещание. За одиннадцать лет работы в ЦРУ он сделал головокружительную карьеру, дослужившись до заместителя начальника департамента. На сегодняшнем совещании он представлял свое подразделение, которое возглавлял на время, пока его шеф находился в двухнедельном отпуске.
Пройдя по коридору, Стивен Крамер подошёл к небольшому залу заседаний, куда уже подтягивались руководители других служб. В это время к нему подошел невысокий, плотный заместитель директора Управления Роберт Мотс, под началом которого Крамер когда-то начинал свою карьеру. По старой привычке, заведенной им ещё с той поры, когда Крамер работал в его непосредственном подчинении, Мотс обратился к нему по имени.
- Привет, Стивен! - сказал он. - Догадываешься о чем пойдет речь?
- Думаю, что о России, - ответил Стивен. Он давно привык не обращать внимание на несколько снисходительный тон Мотса. И дело тут было не только в возрасте, хотя Мотс действительно годился Крамеру в отцы, - просто Стивен хорошо помнил насколько многим он обязан Мотсу в своей карьере. Ведь когда-то Роберт Мотс был не только его первым начальником здесь, в ЦРУ, но и первым наставником в непростой премудрости разведчика. И надо отдать ему должное, наставником очень неплохим... Конечно же, у Крамера, как и у большинства других сотрудников Управления, была до этого серьезная подготовка в Форте Пири, но только там он проходил теорию, а под началом Мотса он осваивал практику... К тому же, его и Мотса давно уже связывали неслужебные отношения, - они хорошо знали семьи друг друга и пять лет назад Роберт Мотс был свидетелем на свадьбе у Крамера.
Они вошли в небольшой кабинет и стали занимать места у большого овального стола. Директор Управления, - высокий, сухопарый Уильям Сотсби, дождавшись пока подчиненные рассядутся по своим местам, обвел взглядом присутствующих и сказал:
- Добрый день, господа! Я собрал вас сегодня для того, чтобы довести до вас новую концепцию работы в Советском Союзы...
Он выдержал паузу, чтобы донести до присутствующих важность сегодняшнего совещания, и убедившись, что пять пар глаз наблюдают за ним с пристальным вниманием, продолжил:
- Нашими аналитиками, господа, был подготовлен доклад, подробно анализирующий положение, сложившееся за последнее время в Советском Союзе... Надо констатировать, что вывод довольно неутешительный... В нем обосновывается бесперспективность проводимой в Советском Союзе перестройки...
Сотсби вновь остановился, давая присутствующим усвоить услышанное. Некоторые из сидящих за столом недоуменно переглянулись, а Сотсби, удовлетворенный произведенным эффектом, принялся излагать дальше:
--
Этот доклад был представлен около месяца назад президенту Соединенных Штатов, а на прошлой неделе он был рассмотрен на закрытом совещании в Конгрессе... Как показывают последние события в России, наши самые пессимистические прогнозы, начинают сбываться... В Советском Союзе наметились крайне негативные тенденции по свертыванию реформ, начатых в свое время советским лидером Михайловым... Я сейчас лишь кратко остановлюсь на причинах этого... Причины следующие... Сейчас в Советском Союзе происходит усиленный отток капитала во вновь создаваемые коммерческие структуры, а так же осуществляются масштабные нелегальные поставки с государственных предприятий сырья и материалов... Все это приводит к параличу промышленности и без того находившуюся в сложном положении... Кроме того, бесконтрольность за движением финансов порождает массовую коррупцию среди чиновников. Понимая опасность этих процессов, Михайлов по имеющимся у нас сведениям, собирается начать централизованно душить легализованное при нем предпринимательство административными методами... Существует вполне обоснованная опасность, что речь идет о свертывании в целом в России экономических преобразований и попытке восстановления тоталитарного режима... Более подробно, я думаю, нам сможет рассказать об этом мистер Крамер, поскольку доклад готовился при его непосредственном участии... Пожалуйста, Мистер Крамер...
Уступив таким образом слово Стивену Крамеру Уильям Сотсби уселся на свое высокое председательское кресло, а Стивен поднялся и, оглядев присутствующих, произнес:
--
Господа... По нашим прогнозам ситуация в Союзе сейчас находится в таком состоянии, когда ее невозможно изменить одними только административными мерами... Парадокс ее заключается в том, что самым слабым звеном у русских оказалось как раз то, которое они сами привыкли считать у себя самым сильным... Это их коммунистическая партия! На самом же деле в партии все зациклено на одном человеке - на Генеральном секретаре... И стоит этому человеку вдохновиться или, простите, заразиться идеями западной демократии, он развалит партию... Это парадокс, но это так... Но это ещё не все... Распад компартии - это не просто поражение какой-то одной политической силы... Это крах государственной идеи, крах госаппарата, а значит и распад всего СССР! Так уж устроен у русских этот механизм... И тут надо отметить, что до недавнего времени все шло именно по этому сценарию. Политические реформы начатые Михайловым уже расшатали КПСС, могущество компартии было существенно подорвано. Но теперь Михайлов, похоже понял, чем грозят Советскому Союзу демократические перемены и готов вернуться к жесткому централизованному правлению. Скорее всего, он постарается разрешить ситуацию силовыми методами, как это уже было в Литве и Грузии... Менее полугода назад в Литве, как вы помните, было создано мнимое правительство народного доверия, которое попыталось ввести в республике чрезвычайное положение. В республике была введена политическая цензура, а против митингующих были брошены войска... В результате среди мирного населения были жертвы ... Принимая во внимание, что нечто подобное пытались сделать и в Грузии, у нас есть все основания думать, что эти события далеко не случайны, и что в дальнейшем Михайлов попробует разыграть сценарий введения чрезвычайного положения уже по всей стране... Учитывая сложившиеся обстоятельства, естественным было бы противопоставить такому сценарию свою логику развития событий... Другими словами, необходимо, на мой взгляд, осуществить такие контрмеры, которые бы явились естественным противовесом действиям Михайлова...
--
Спасибо, мистер Крамер! - остановил его Уильям Сотсби, упреждающе подняв вверх руку, а затем, угловатым движением поднялся со своего места, став мгновенно похожим на длинный хромированный циркуль - узкий и нескладный, и снова взял ход совещания в свои руки.