Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас.
Екклезиаст 1, 9-10
Часть первая: Георгий Победоносец
1318 год
Заговорщики
Балахна утопает в снегу. Солнце только взошло за Волгой и тускло краснеет сквозь морозную дымку. На дне узеньких тропинок прячутся густые рассветные тени. Холодно. В застывшем воздухе далеко разносятся редкий лай собак, скрип снега, переливы детского смеха. Ребят впервые после метели выпустили из теплых изб, и они стайками копошатся на заметённой улице, где сугробы по обеим сторонам выше пояса и пока расчищен только узкий проход, двоим конным еле разминуться. А уж на санях и соваться нечего - не разъедешься.
С юга к городу приближается всадник. Едва выбравшись из занесенных снегом полей на утоптанную дорогу, человек пускает коня во весь опор. Все утро потеряно на тропёжку, и теперь надо спешить - его ждали ещё затемно. Сразу у крайних домишек собаки яростно облаивают скачущего по улице чужака, но ни одна не решается броситься следом - хорошо известно, что конный может огреть поперёк спины плёткой, а то и отмахнуть острой, разящей наповал саблей.
Огромный сугроб нависает над маленьким Прошей. Очень хочется потрогать, да старшая сестра не велит, не дает снять рукавицу. Улучив, когда Любка заигралась с соседскими мальчишками, малыш всё-таки стаскивает рукавичку и хватает полную пригоршню снега. Девочка спохватывается и уговаривает братишку:
- Брось снег, Проша, брось, будет больно.
Но упрямый Проша сжимает снег еще сильнее, чтобы не отобрали. Ручке становится холодно и малыш, обиженно скривив губки сковородничком, заливается слезами.
Озорные мальчишки хихикают, и даже Любка прыскает в кулачёк, посматривая на рослого соседского Беляша. Но тут, откуда ни возьмись, издали, с полей стремительно нарастает стук копыт, сопровождаемый звонким собачьим лаем. Дети разом оглядываются и видят бешено мчащегося по улице верхового. Беляш хватает Любку за руку, и ребятня стремглав разбегается по боковым тропкам, как вспугнутые мальки на мелководье. Посреди улицы остается один Проша. Бегает он по малолетству еще плохо, а когда слезы застилают глаза, так и вовсе растерялся - сидит на снегу и плачет. Вороной конь всё ближе, косматая грива развевается, из ноздрей пар, копыта выбивают снежную пыль. Страшно.
Любка опомнилась лишь у крыльца. Оглянулась вокруг, - ах, Проня там остался - и бросилась назад. Подбежала к малышу, хотела унести, но нет. Верховой уже тут, рядом, сейчас собьёт! Тогда девочка падает на колени и закрывает Прошу собой.
Всадник, не сбавляя хода, жестко направляет коня и легко перемахивает через детей. Галопом уносится дальше по улице, а Любка, только глянув ему вослед, тут же постыднейшим образом сама задаёт рёва, как маленькая. От пережитого страха рыдания сами рвутся наружу, и ничего с этим поделать невозможно. Конечно, Проша в ответ плачет ещё пуще. Так и сидят брат с сестрой на снегу посреди улицы, оба ревмя ревут. Чуть успокоившись, всхлипывающая Любашка прижимает к себе братишку и целует в раскрасневшиеся, мокрые от слёз щёчки.
Утренняя стража у бревенчатого терема только сменилась, но стужа уже начинает пробираться под овчинные тулупы. Главное, чтобы не замёрзли руки - их греют в огромных меховых рукавицах, пришитых за верёвочки к рукавам.
Одинокого всадника заметили издалека. Стражники изготовились, и, как только подъехал поближе, дружно вскинули луки, выцелили седока. Удостоверившись, что действительно тот, кого ждут, луки убрали и быстрее надели рукавицы - уж очень зябнут пальцы на холоде. А верховой тем временем подскочил, спешился, разгоряченного коня передал дворовым холопам - чтобы скорее накрыли попоной и увели в тепло.
Кутерьма помаленьку прошла, улеглась; даже хозяйские кобели, обнюхав прибывшего, унялись. Чужак потянулся всем телом, поправил саблю и, перепрыгивая через ступени, взбежал на крыльцо терема.
В полутёмных сенях внутренняя стража с обнаженными клинками. Спереди один перегораживает дорогу, сзади заступают двое. Приезжий снимает косматую шапку на волчьем меху и оказывается синеглазым молодым человеком лет двадцати пяти. Небольшая рыжеватая бородка не может скрыть резко очерченный подбородок, черты лица скорее тонкие, взгляд открытый, располагающий, русые волосы подстрижены "под горшок". Солнечный луч сквозь узенькое слюдяное окошко освещает старый шрам на правой щеке. Преграждавший путь стражник одобрительно кивает и распахивает дверь во внутренние покои.
В палате гораздо светлее, со всех сторон окутывает непривычное с мороза тепло - того и гляди разморит, под потолком колышется дымная пелена. За накрытым столом сидят трое мужчин в накинутых на плечи тяжелых медвежьих шубах. Со скрипом отодвигаются лавки, все трое выходят навстречу гостю.
- Здорово, князь Георгий Донилович. Проходи, садись. Спасибо, что уважил, приехал! - заметно "окая", приветствует вошедшего дородный бородач в синей вышитой косоворотке, тёплых простеганных портах и высоких сафьяновых сапогах с меховыми отворотами.
- Здорово и вам! - Георгий цепко всех оглядывает, по очереди пожимая руки. Подходит к столу, скидывает на лавку овчинный полушубок: - Жарко тут, не привык я.
Под полушубком вылинявшая перестиранная рубаха, когда-то бывшая красной. Рубаха заправлена в широкие чёрные порты-шаровары грубого сукна. Понизу шаровары забраны в низкие сильно истёртые сапоги сыромятной кожи.
Гость бережно кладёт волчью шапку на потемневший от времени стол. А там, чего только нет! Сразу бросается в глаза широкое глиняное блюдо с сочащимися жиром кусками печёного мяса. Рядом на чистой тряпице разложен нарезанный толстыми ломтями хлеб, в здоровенном горшке соблазнительно дымятся щи, а посерёдке стола в деревянной плошке насыпана горкой желтоватая соль.
- Ну, Георгий Донилович, жар костей не ломит, - усмехается высокий сутулый дядька с узким лицом и реденькой, начинающей седеть бородкой. Берёт кусок мяса, подставляя под капающий жир хлеб. - А где же твои люди, охрана? Времена-то нынче беспокойные.
- А я, Пантелей, как родился, так всё время беспокойно - привык. Одному ездить быстрее, - сообщает Георгий, садясь за стол и выуживая из сапожного голенища ложку.
- Но так нельзя, Георгий Донилович, - воздев указательный палец, важно произносит обладатель сафьяновых сапог. - Не забывай, ты потомок древнего царского рода и должен себя блюсти.
- Да я уж давно забыл, Боровик, когда меня последний раз по отчеству звали, сейчас всё больше Юриком кличут, - с ударением на слове "давно" отвечает Георгий, запуская ложку в горшок. - Какая мне польза от древности рода?
- Глупость ты болтаешь! - уже с раздражением спорит Боровик. - Вот среди нас никого по отчеству не величают, а ты сам, по дурости, от своего первородства отказываешься.
- Как же ты честь отцовского имени хранишь? - вторит сутулый Пантелей.
- А когда мы с братом голодали, траву ели, когда нашу семью все бросили - кому мои честь и первородство были нужны? - откликается, прищурившись, Георгий и откладывает ложку. - А сейчас вспомнили, запричитали. Где ж вы раньше-то были, пустобрёхи?
- Ты нас не срами! Мы тоже не последние люди и не тебе, мальчишке, нам выговаривать! - негодует раскрасневшийся как варёный рак Боровик.
- Да тебя за такие слова проучить надо! - шипит Пантелей.
- Говорю, что думаю, ничьего разрешения не спрашиваю!
Боровик с Пантелеем вскакивают из-за стола, с грохотом опрокидывается на пол лавка, вот-вот бросятся с кулаками. Георгий тоже мгновенно оказывается на ногах, словно из лука выстрелили.
Тут в разговор вмешивается третий из ожидавших - седой, кряжистый. Под накинутой шубой видна потёртая безрукавка из толстой дубленой кожи и широкий боевой пояс.
- Да вы что, остервенели? Ишь, распетушились. Опомнитесь, олухи! Забыли, что ли, зачем собрались?
Мужчины грозно сопят. Наконец Боровик примирительно разводит руками:
- Извини нас, князь. Прав воевода - из-за ерунды раскричались. Но и ты пойми, для нас важно, что ты не первый встречный-поперечный, а сын своего отца, потомок правителей Цареградских.
- Ладно, чего там, - садится Георгий, - давай о деле говорить; и поесть не мешает.
Пантелей поднимает свою лавку и так же усаживается за стол, но Боровик садиться не спешит, прикладывает палец к губам и выходит в сени.
- Отойдите от двери! - приказывает стражникам. - И что бы ни одна муха не пролетела!
- Какие зимой мухи? - удивляется старший стражник.
- Ужо я вас!!! - рявкает Боровик так, что смешки застревают у караульщиков в горле. Откричавшись, плотно притворяет дверь и возвращается за стол.
Пока хозяин туда-сюда ходит, Георгий подвигает к себе горшок со щами и опять запускает туда ложку. Боровик усаживается поудобней, оглаживает бороду и начинает разговор:
- Как ты, Георгий Донилович, знаешь, дядя твой двоюродный, Великий князь Михаил Ярославович, нас не жалует. Низовые князья для него, что холопья. Спасибо, собаками не травит. Нам ни любви, ни ласки от него и не надо, да только вот торговля у нас совсем захирела. По Волге уже никакие товары не везут, вся торговля теперь по Днепру идёт. Ихние купцы все солеварницы на полуночи прибрали, и пушные промыслы, и соколиные. А раз нет купцов с товарами, так нет и пошлин торговых, и прибытков от постоя купеческого, и доходов от охраны. Да ничего нет! Раньше моя дружина купцов охраняла, как сыр в масле катались. А что сейчас, когда сберегать некого? Я сам своих людей даже накормить не могу досыта, а весной и вовсе запасы кончатся.
Георгий жуёт и помалкивает. Боровик, яростно поскребя бороду и хрустнув пальцами, продолжает:
- От Михаила милостей мы не дождемся. Но ты, Георгий Донилович, имеешь законное право на великокняжеский престол. Если бы не смерть твоего отца, Дониила Олександровича, был бы он, а не твой дядя Великим князем Ростовским.
- Держава разваливается, всюду лихие людишки промышляют. Михаил думает лишь о том, как бы мошну набить, золото нахапать. Великое княжение ему только для собственной наживы и нужно, - подхватывает Пантелей. - А ты порядок наведёшь, торговлю наладишь. И мы тебе пособим, чем сможем.
- Верни себе Великое княжение! Свергни Мишку! Мы с дружинами под твоё знамя придём. И десятину будем платить, и пошлины с торговых доходов, какие скажешь! - Боровик даже привстаёт с лавки.
- Было бы, с чего платить! - добавляет разумный Пантелей.
- Железа дадим, брони с кольчугами... - перечисляет Боровик.
- Сколько? - живо оборачивается к нему Георгий.
- Ну... - Боровик так с открытым ртом и замолкает, переглядывается с Пантелеем, воеводой: - Десятка два дадим, пожалуй...
Гость криво усмехается и неспешно вытирает ложку хлебным мякишем. Хозяева снова переглядываются, и воевода обещает:
- Восемь десятков будет, если с себя снимем.
- А железа?
- Пять пудов, всё, что у самих есть, - сразу отвечает Боровик.
Тут на середину комнаты, поближе к ножке стола, выбегает мышь.
- Надо его накормить, нашим будет, - Георгий рукавом смахивает со стола хлебные крошки. Мышь стремительно кидается под стол, но мгновение спустя, осмелев, начинает перебегать от крошки к крошке.
Над столом повисает тишина, хозяева ждут, что скажет гость. Георгий убирает ложку обратно в сапог, отряхивает руки, вытирает рот и усы. Лишь затем отвечает:
- Михаил устье Шексны держит. И ему без разницы - по Волге купцы идут иль с днепровских волоков. Всё равно дальше на полночь через него. Тут уж своего не упустит. А ниже вас по Волге купцов сторожить некому, и на волоке в Дон с них три шкуры спустят. Там в голой степи без защиты - подходи и бери, кто посмелей. Какая тут может быть торговля? У Мишки руки коротки на полудне порядок навести. Ну и, конечно, киевляне стараются. Куда ж без них. Но с торговлей, с киевлянами, да смолянами будем после разбираться. Сначала дядю скинем.
- А как же наши доходы торговые? - озабоченно вопрошает Пантелей.
- Мы ещё избу не срубили, а ты уже лавки расставляешь, - язвит Георгий. - С торговлей решим по уму, что бы и купцам было выгодно и нам вольготно. Сколько у вас конных, Вешняк?
- Две сотни наберём, но далеко идти не сможем, заводных коней мало, - отзывается воевода.
- Далеко и не надо, в Ополье, думаю, сшибёмся... - прикидывает Георгий. - Но вы должны беспрекословно подчиняться мне в бою. Что скажу, сразу делать, без споров.
- Так ты, Георгий Донилович, согласен? - едва сдерживая нетерпение, осведомляется Боровик.
- Я-то согласен, но ещё надо козаков уговорить. У нас, в козачьей Орде, не так, как у вас. Вы тут всё сами решили, и ваши люди повинуются, идут, куда прикажете - воевать иль торговать - всё одно. А у нас, как большинство скажет, так и будет. Я козаками в бою повелеваю, а идти в бой или нет - они сами решают.
- Но ты ж ихний отоман вроде? - Боровик недоумённо вскидывает брови.
- Ну и что с того? - пожимает плечами Георгий. - Меня на козачьем Круге отоманом выбрали, потому, как люб. Разонравлюсь - могут и назад переизбрать. Князь я там или не князь, какого рода-племени, для козаков без разницы. Не в знатности суть, а в том, что в бою верховодить умею и порядок навёл.
- Да уж, про твоё отоманство мы наслышаны, - улыбается Боровик. - Кем были твои козаки раньше? Ворами да разбойниками. А теперича ты всех в узде держишь, закон написал. Когда это было, чтобы козаки писаному закону подчинялись? И что в бою твоей Орде равных нет - все говорят. Про то даже былины сказывают...
- А правда ль, Георгий Донилович, что с тобой козаки не проиграли ни одного сражения, и тебя за то ещё Победоносцем кличут? - Вешняк от любопытства весь подаётся вперёд, как мальчишка.
- Правда. Я в бою головой думаю, не брюхом. А главное - до сшибки прикидываю, что к чему, тут много ума не надо... - неожиданно смущается Георгий, прикрывая ладонями в миг покрасневшие, как у девицы, уши. - Ладно, буду собираться, мне назад до ночи скакать. Своих я постараюсь уговорить и на третий день пришлю сотню с санями за бронями и железом. С ними же пришлю грамоту, как дальше быть. Откладывать ничего нельзя, Михаил всё равно прознает... Да вы хоть грамотны? - вдруг спрашивает отоман, заметив, как замялись от чего-то собеседники.
- Присылай, присылай, найдётся, кому прочесть, - опустив глаза, отвечает Боровик. - Но ты дай слово, что не выдашь нас дяде.
- Хорошо, даю. А вы обещайте беспрекословно повиноваться мне в бою. До того и после будем решать всё полюбовно, договором. А в бою - нет. В бою только один господарь, остальные - холопья.
Георгий встаёт и простирает над столом руку. Боровик, Пантелей и Вешняк, помедлив, так же поднимаются. Опять, скрипя, отодвигаются лавки, заговорщики пожимают руки и произносят почти хором:
- Даю слово.
Друзья
Утро выдалось чистое, тихое, с лёгким морозцем. После ездки в Балахну и обратно Юрик проснулся поздно, солнце давно взошло. Решил для бодрости купнуться. Ещё в начале зимы козаки устроили прорубь на запруде. От берега протоптана дорожка, возле проруби уложены брёвна рядком, что бы одежду не в снег кидать, а опрятно на брёвна складывать. Со льда в воду опущена лесенка из жердей. Правда, вода немного тухлыми яйцами отдаёт, но отец говорил, что зимой так и должно. Вроде листья там гниют. Ну и ладно. Раз отец сказал, значит, так тому и быть. Заповедано.
С утра кто-то уже купался. Тонкий ночной ледок взломан, выловлен и лежит в кучках рядом.Вода в проруби совершенно чёрная. Юрик прислонил саблю к брёвнышкам, быстро разделся и слез в воду. Голову мочить не стал, поплавал туда-сюда и, хватаясь за обледенелые жерди, выскочил наверх. Отец учил, что тут как раз нельзя сразу вытираться, надо чуть вытерпеть, обождать, пока вода на морозе сама испарится с горячего тела. И с этого главная польза. Юрик промокнул лицо рубахой, постоял на солнышке, обсох и не спеша оделся. По телу побежали горячие токи, накатил жизнерадостный щенячий восторг. Отоман подхватил саблю и, на ходу прилаживая, побежал собирать козачий Круг, решать войну с Михаилом.
По дороге Юрка догнал идущего лёгкой пританцовывающей походкой статного козака - бёдра узки, плечи широки. Такой особенно опасен в рубке. Плечи и руки не устают саблей махать, а в пояснице гибок, как лоза - от любого удара извернётся.
- Зря не пошел, водичка сегодня хороша! - отоман уверенно зашагал рядом.
- Да воняет она, тухлятиной какой-то... - отвечает козак, Юркин ровесник, с правильными, ещё чуть детскими чертами лица, длинными красивыми ресницами и ямочками на щеках.
- Так и должна пахнуть зимой. От меня же теперь не воняет?
Пригожий козак нарочито обнюхивает лицо отомана и притворно кривится.
- Врёшь, гад! Не пахнет! - вопит Юрка и пытается в отместку сорвать с козака шапку. Тот уворачивается, подхватывает горсть снега и швыряет Георгию в лицо.
- По мордасам ему, Лёха, по мордасам! - кричит один из идущих навстречу козаков: угрюмого вида детина, худощавое лицо всё в чёрной щетине, густые брови срослись, маленькие глазки сидят глубоко и смотрят злобно. Второй на голову выше и в два раза шире в плечах, шагает вразвалку - вылитый медведь на задних лапах, только взгляд какой-то ребяческий, наивный.
Отоман разом обрывает озорство и требовательно спрашивает у кричавшего детины:
- Димик, ты всем сотникам сказал?
- Сказал, собираются уже.
- Вов?
- Ну... все знают... вроде... - отвечает медвежьего вида козак.
- Ну... и мы значит... идём... - передразнивает Юрик, и вся четвёрка продолжает путь.
Между заснеженным прудом и насквозь продуваемой ветрами берёзовой рощицей стоят вразнобой избы, навесы, шатры. Посерёдке свободное место с утоптанным снегом и кучками свежего лошадиного помёта. Сюда со всех сторон сходятся козаки. Толпятся, гомонят, посмеиваются. Одеты кто во что горазд, некоторые - в сермяге, другие, побогаче, в овчине. На головах у большинства остроконечные колпаки из меха или сукна с одним швом и загнутым краем. Все вооружены - копья, топоры, кистени, дубинки; у редких - сабли. Собирается общим числом шесть - семь сотен.
Завидев Юрика с друзьями, козаки расступаются, пропускают в середину. Сюда же проходит ещё несколько человек. Сразу из толпы получается широкий круг со свободным местом посерёдке. Все оборачиваются лицом туда. Прошедшие внутрь козаки по одежде от других не отличаются, однако все с саблями.
Отоман обращается к стоящим внутри круга:
- Ну что, сотники, все собрались?
Те кивают, и Юрик поднимает правую руку. Гул голосов стихает.
- Козаки! Слушайте! Низовые князья предложили мне, как потомку кесарей, свергнуть Михаила и занять Ростовский престол. Что скажите?
В ответ - крики: "Любо!", "А нам зачем?", "Гнать Мишку!", "Не хотим!".
Юрик снова поднимает руку, останавливая галдеж, и предлагает:
- Пусть сотники скажут.
- Ужель им так важна родовитость, ведь могли бы сами за престол побороться? - подает голос Лёшка.
- Побороться-то они могли бы, да трусоваты...
По рядам звучат смешки. Юрик продолжает:
- А родовитость... Только у вас, у козаков, я с малым братом и смог найти приют. Кто обо мне тогда помнил? А теперь, как же, князь! Низовым то важно, что я с вами, есть, кому с Михайловыми бронниками драться!
- Я никаким князьям не верю! - заявляет Володька. - Воры они все.
- Володь, значит и я вор?
- Ну, ты... Ты не настоящий князь, ты козак!
Козачины опять потешаются, скалят зубы. Юрик стоит, уперев руки в боки, и поглядывает вокруг.
- Ведь до сих пор мы уживались с Великим князем, может, и сейчас миром решим? - предлагает Алёшка.
- Мишка только ждёт удобного случая, чтобы наверняка расправиться с нами. Рано или поздно всё равно драться придётся. Значит, надо бить сейчас, зимой, пока мы в силе, вместе с низовыми князьями.
- Я не верю обещаниям низовых князей, - вступает Димка, - и вояки они никакие, в конном строю драться не умеют, каждый сам по себе, кто в лес, кто по дрова.
- Мне князья дали слово. И обещали помочь железом, вы сами жалуетесь на костяные наконечники стрел. И брони у них возьмём. А что княжеские дружинники в строю воевать не обучены, так мы обучим, а пока в бою поставим сзади, чтобы под ногами не путались.
- Мы за князей будем кровь проливать, а потом они с нас, с мертвых, эти брони назад и снимут! - вопит облезлый козак с длинной худой шеей.
- Ты не каркай, ворона! - грозно одёргивает Димка. - Отоман в бою не подведёт.
Козаки одобрительно кивают.
- Ладно, пора решать. Кто за то, чтобы идти войной на Великого князя? - отоман первый поднимает саблю.
Другие козаки тянут вверх топоры, дубинки, копья - у кого что есть. Поднимают сабли Димка, Володька, остальные сотники. Помедлив, поднимает саблю и Алёшка. Солнце тем временем подошло к полудню и бьёт в глаза, но всё-таки видно, что "за" подавляющее большинство.
- Посчитаем? - закрываясь от солнца, Димка из-под руки высматривает, сколько козаков воздели оружие.
- Не, Дим, и так понятно, - тихо произносит Георгий и кричитуже в голос: - Всё, решили! Идём войной на Великого князя!
Сабли убираются в ножны, козаки расходятся с Круга. Юрик щурится и бросает окружающим сотникам:
- Пошли думать.
Под вечер поднялся ветер, небо заволокло. В просторной, грубо срубленной избе малюсенькие окошки затянуты рыбьими пузырями; по углам, потрескивая, горят лучины. Всю избу занимает большой стол, за ним на лавках сидят сотники, Димка, Юрик. Вроде бы и тепло, - козаки сидят без шапок, все подстрижены, как и Юрик, "под горшок" - но нет уютных домашних запахов: маминых наваристых щей, свежего, только из печи, хлеба, скисающего молока, на котором бабушка с утра приготовит вкуснейшие блинчики. Напротив, пахнет сохнущими портянками, пылью по углам и едким мужским потом.
- Всё-таки... вот эдак, ни за что, ни про что, войну начинать... - чешет голову Лёшка. - Не по правде оно, как-то...
- А Лёшка прав. Не по чести... И потом, у Великого князя много "верных слуг", не сегодня-завтра он и так всё узнает. Да тут и думать нечего. Последыш приезжал к низовым князьям. Зачем? Ясное дело - снюхались.
Тут глаза отомана загораются, от задумчивости и следа нет:
- Опередим Мишку! Всей Ордой нагрянем и потребуем поделиться. Застанем врасплох! Сразу решиться - или мир, или война.
- А низовые князья, помощнички хреновы? - напоминает Димка.
- Мы к ним Володьку пошлём, - откликается Юрик. - Ты, Володь, возьми все наши сани и завтра пораньше со своей сотней отправляйся в Балахну, чтобы поспеть к послезавтрому. Где-нибудь в лесу переночуете. Мне Боровик с Вешняком обещали пять пудов железа и восемь десятков кольчуг. Ну, восемь десятков не дадут, где им, но хотя бы четыре десятка возьми. Прям с самих снимай! - направив указательный палец на Володьку, наставляет отоман. - Нам в тех кольчугах лоб в лоб на Михайловых бронников идти, так что не стесняйся. Понял?
Володька слушает чуть приоткрыв рот и кивает с усердием, отчего в светцах дрожат лучины, красноватые отсветы перебегают по лицам козаков. Откинувшись спиной на избяные брёвна, Юрик продолжает:
- Я сейчас грамоту напишу, а на словах им передай, чтоб готовы были. Гонца пришлём, - оглядывает остальных с хитрым прищуром: - Ну, а мы завтра с утречка к Михаилу и навостримся.
Ирка
Дорога вьётся через перелесок. Обидно, что солнышка нет и снег не блестит. Ещё вчера такой день был ясный, даже лицо загорело. Нет, не собрались! А сегодня всё в тучах и ветер дует, а вдруг опять метель? Ирка сидит с дедушкой в санях и дуется. Подпёрла щёку кулачком, ни на кого не глядит. Рядом едут на конях трое братьев. Ну, старшим-то такие поездки не в диковинку, а младшего, тринадцатилетнего Любима, в первый раз взяли за взрослого, доверили Ирку с дедушкой охранять. Вот и гарцует на коне перед сестрой, то с одного бока саней заедет, то с другого. Потеребит тетиву лука, схватится за рукоять ножа на поясе. Выделывается.
Слева густой ельник начинается, а справа за редкими деревьями поле поднимается взгорком. И тут белочка. Спрыгнула с дерева и метнулась через дорогу в ельник. Прямо перед санями. Такая серенькая, пушистенькая, хвостик на конце чёрненький. А Любим, дурачок, решил удаль молодецкую показать. Выхватил лук и давай белку выцеливать. Ирка левой рукой схватила его за стремя, да как дёрнет. Стрела, конечно, мимо ушла, снег на дороге взмела.
Любим заорал дурным голосом - Ирка подумала: вот, сейчас ударит! - и стал на левый бок заваливаться. Старшие закружились на месте, руками замахали и враз рухнули с коней. Дедушка тоже закричал и привстал с вожжами в руках, но тут же вожжи бросил и за шею схватился. И только тут Ирка увидела, что на шее у дедушки - аркан!
Сани, накренившись, резко останавливаются. А из-под мохнатых заснеженных ёлок на дорогу выскакивают человек десять. С луками, арканами, дубинками. Разбойники! Двое Ирку из санок выволакивают, за руки держат. Остальные ловят лошадей, вяжут дедушку и братьев. У младшего в левом бедре стрела торчит. И никто не замечает, что на вершине взгорка появляется сначала один всадник, потом ещё двое. Коротко смотрят на потасовку и скрываются за перегибом.
- Хороша, а? Себе возьмём или продадим? - рыжий разбойник левую руку удерживает и Ирку липким взглядом оглаживает.
Другой разбойник, щербатый, правую Иркину руку отпустил и дедушку ногой пнул. Ах ты, гад подлючий! Но в правом же сапоге о ногу трется рукоять ножа, дедушкин подарок. Только бы достать. Сейчас я тебе, гад, покажу!
Щербатый посмеивается и рукой своей поганой тянется схватить за подбородок. Ирка отворачивается, закрываясь левым плечом и опуская правую руку вдоль ноги. Внезапно выхватывает длинный узкий засапожный нож и, что есть силы, бьёт рябому гаду в живот. Почти уж достала, но щербатый исхитрился, руку с ножом перехватил и вывернул так больно, что нож выпал. А второй, рыжий, сейчас же левую руку вверх дёрнул, чуть плечо не выломал и подсёк обе ноги. Ирка падает лицом вниз, с головы летит шапка и на истоптанный снег вываливается тяжёлая тёмно-русая коса.
- Ах ты, стерва! - вскрикивает щербатый неожиданно высоким, петушиным голоском, выхватывает плеть и давай Ирку по спине стегать.
- Смотри, девку нам раньше времени испортишь, - хохочет баском рыжий.
Орда походным порядком движется через поле - по трое козаков в ряд. Впереди головной дозор - десяток, сзади замыкающие. По бокам так же дозоры, по три козака. В первой сотне, где отоман, строй нарушен. Рядом с Георгием рысят Димка, Алёшка и ещё четверо матёрых седоусых козаков.
- Стало быть, насчёт Великого князя договорились, - наставляет Юрик. - И, главное, у Михаила в палатах не пропустите мои слова: "Я сказал, ты слышал". Значит всё, разговаривать больше не о чем, сейчас будет драка.
Слева подскакивает старшина бокового дозора:
- На дороге за пригорком разбойники, девять человек. Напали на четверых мужчин и женщину. Мужчин скрутили арканами.
Алёшка качает головой:
- Вот кулёмы. Надо бы помочь. Везде разбой - ни пройти, ни проехать.
- Не к тёще на блины собрались. Здесь поможем, там пособим, сям постоим - вот уже и ехать незачем, - ворчит Димка.
Отоман несколько мгновений раздумывает и приказывает тысяцкому:
- Поможем. Быстро. Поворачивай сотни.
Предающийся приятным мечтаниям о том, как лучше употребить пленницу, рыжий быстро собирает вывалившиеся из саней пожитки. Случайно разбойник поднимает взгляд наверх, в сторону взгорка. Тут выражение его лица и направление мыслей резко меняются. Из-за перегиба появляется один всадник, два, десять. Весь перелесок, как из-под земли, полнится сотнями до зубов вооруженных конных. О сопротивлении и думать нечего - вмиг утыкают стрелами, как ежа. С искажённым от ужаса лицом, не отводя расширенных глаз от приближающихся козаков, рыжий судорожно дёргает своего дружка.
Щербатый разбойник, не замечая ничего кругом, продолжает бешено нахлестывать лежащую в снегу девку. Наконец и он оборачивается. Прямо на щербатого наезжает молодец со шрамом. Разбойник от страха приседает, пятится задом и, натыкаясь на девчонку, опрокидывается.
Ирка лежит, уткнувшись лицом в снег. Толстая шуба хорошо защищает от ударов плети, но от обиды и досады - Дура! Дура! Даже ножом ударить не смогла! - слёзы льются и перехватывает горло. Но вокруг что-то изменилось. Вроде и гад всё бьёт, и не кричит никто, но появился скрип. И справа, и слева, и впереди скрипит снег. Как под копытами лошадей. Невесть откуда, всё окрест заполнилось лошадьми.
Гад бить перестал, потоптался, потоптался и кувыркнулся через Ирку. Повсюду грохнули смехом, засвистели, заулюлюкали. Очень много голосов, ражих, незнакомых. Ирка решилась и подняла голову посмотреть - над кем, уж не над ней ли, все смеются?
Прямо возле лица лошадиное копыто. Выше, само собой, нога, потом круп. Ровно над Иркой возвышается конь. На нём весёлый парень при сабле, в волчьей шапке, со шрамом на правой щеке. И подмигивает Ирке.
Сани вот-вот снова заскользят по дороге, но теперь в обратную сторону. Надо скорее отвезти раненого Любима домой, в тепло. Нога перевязана чистыми узкими тряпицами, сыскавшимися у козаков в седельных сумках. А сам братец лежит в саночках ужасно гордый своей раной и уверяет Ирку, что стрелял он вовсе не в белку, а в разбойников. И если бы глупая сестра его не дёрнула, одного бы точно достал. Ирка рассеяно кивает брату - порозовел, приободрился и то хорошо. А больше всего её сейчас занимает беседа дедушки с весёлым парнем, оказавшимся главным среди козаков - вдруг о ней заговорят?
- Ну, пошла, пошла! - дедушка трогает запряжённую в сани кобылку. - А что с душегубцами делать?
- С этими... - парень оглядывается на разбойников, привязанных по двое на длинной верёвке сзади к саням. Козаки, освобождая братьев и дедушку, верёвок резать не стали, не поленились - распутали. Ими же скрутили разбойников. И рыжий со щербатым тоже там. - Да забирай их себе и делай что угодно.
Ирку с дедушкой и братьями до дома будет провождать десяток козаков, им весёлый парень приказал. И сам почему-то за санями увязался.
- А я, Георгий Донилович, подумал сперва, что твои козачки озорничают. Уж прости.
- Были б наши, я бы тебе не отдал. Сами бы порешили. У нас для своих особый закон, - строго отвечает парень и откровенно разглядывает Иринку: - А кем тебе эта славная девица приходится, внучкой, дочкой?
Ирка вся аж обмерла.
- Внучкой, - с достоинством сообщает дед.
- И она пыталась разбойника ножом пырнуть?
Дедушка, через плечо поглядывая на пылающие внучкины щёки, кивает. Настойчивый парень дальше выспрашивает:
- А как зовут?
Ирке бы в самый раз ответить парню, но дух перехватило, нет сил губы разжать. Дедушка выручает:
- Иркой кличут.
- Ну, Ирка, ты молодец, смелая. А меня Юриком зовут.
Сани догоняет злой чернявый козак.
- Кончай лясы точить, опоздаем! Все уже готовы!
- Да Димик, сейчас, - Юрик напоследок улыбается Ирке: - Ладно, ещё увидимся.
Великий князь
Великокняжеский терем вознёсся на три сруба вверх: с глубокими кладовыми, полными самолучшего добра; с высокими палатами, уставленными дубовыми столами да резными лавками; с нарядными светёлками, озаренными солнцем через забранные тончайшей прозрачной слюдой окна. В терем ведёт широкое крыльцо, за ним просторные, светлые сени.
В сенях стоят Юрик, Димка и Лёшка. Дальше их не пустили - и славно. Прежде чем зайти в терем, подумай, как из него выйти. А отсюда выходить проще - сразу за дверью, на крыльце, четверо козаков и во дворе ещё. Дверь-то у терема крепкая, но если в сенях погромче крикнуть, то на крыльце слышно. Главное - знать, что слушать. У Великого князя во дворе и на крыльце стражников много, на одного козака двое будет, но они в бронях все, тяжёлые, а тут быстрота нужна. Ну, и удаль, конечно. И удача не помешает.
В сенях вдоль стен стражников с десяток, но это уж всё равно, хоть сотня. Козаки рядом с наружной дверью встали. Впереди Юрка, по бокам Димка и Алёшка. Ждут. И вот растворяются внутренние двери, из палат выходит Михаил Ярославич, с ним бояре и девица.
У бояр шубы песцовые и соболиные, под ними яркие вышитые рубахи, широкие дорогие пояса. Все при саблях. И сабли не простые - клинки длинные, тяжёлые, с елманью. Стоят такие сабли непомерно дорого, но длинный утяжелённый клинок силу удара множит, можно сказать - сам рубит. Козачьи сабельки рядом поставить - смех один. Правда, вытаскивать из ножен сабли с елманью долго, но кто ж о том в княжеских хоромах думает?
На Великом князе и девице шубы горностаевые, как у цареградских кесарей. Под шубами одежды жемчугом вышиты, на холёных пальцах перстни с самоцветными каменьями. Михаил Ярославич - раздобревший мужчина, в соку, но не чрезмерно. Широкое лицо с тяжёлым подбородком, чёрная окладистая борода с редким седым волосом, глаза карие, проницательные. Одной рукой держит резной костяной посох, а вторая лежит на рукояти сабли, также украшенной костью.
Девица же необычайно хороша собой. Белая кожа, черные брови, алые губы. Носик словно точёный. Глаза, как и у Михаила, карие, взгляд строгий, даже надменный, но к тонкому стану и гордой осанке очень идёт.
- Кто такая? - шепчет Лёшка.
- Дочь Михаила, Елена, - почти не поворачивая головы отвечает Георгий.
- Сестра твоя?
- Ну да. Сест-рён-ка... - сквозь зубы цедит отоман.
Елена становится напротив Лёшки, и они откровенно друг друга разглядывают. В великокняжеских хоромах, рядом с Михаилом и боярами, козаки представляют собой жалкое зрелище. Все трое в старых овчинах, шаровары грязные, сапоги стоптанные, на сыромятных поясах висят коротенькие сабли в потёртых ножнах. У Алёшки и Димки сзади луки приторочены и маленькие колчанчики, словно детские.
Явно довольный собственным превосходством и ничтожным видом козаков, Михаил прерывает молчание:
- Ну, племянничек, зачем пожаловал?
- Мы пришли по поручению козачьей Орды и низовых князей. Мы требуем, чтобы ты, дядя, отказался от Великого княжения в мою пользу.
Шум невообразимый, бояре вне себя, каждый хочет погромче своё возмущение выразить. Елена молчит, но так сверкает очами на Георгия, словно сейчас спалит. Одному Михаилу весело, смеётся и на Юрика пальцем указывает:
- Великий князь, а? Ха-ха-ха. Голодранец! Ты что ж думал? Явишься сюда со своими разбойниками, я тебя испугаюсь и царство тебе отдам? Стратег!
Георгий молча ждет, пока все успокоятся. Михаил, отсмеявшись, предлагает:
- Так и быть, иди со своими козаками ко мне на службу, назначу вам жалование, золотом буду платить. Хоть одежду себе купите и брони, перестанете лохмотья носить. А с низовыми я сам разберусь.
- Мы не продаёмся и доверившихся не предаём. И козаки всегда платят сами.
- Чем же вы платите? Откуда у вас золото, оборванцы?
Отоман презрительно говорит через губу:
- Золото? Нет. Мы всегда и за всё даём настоящую цену. Мы платим кровью. Своей и вашей. Соглашайся по-хорошему, не то будет по-плохому.
Тут один из бояр, толстый и важный, не выдерживает и чуть не набрасывается на Георгия с кулаками:
- Ах ты сопливый мальчишка! Сейчас же повинись и упади в ноги старшему в роду, либо убирайся вон из владений Великого князя!
Георгий в ответ:
- А ты, старый боров, помолчи, не с тобой разговаривают.
Боярин от возмущения теряет дар речи, у него густо пунцовеют лицо и шея, рука тянется к сабле. С трудом выдавливает из себя:
- Что ты сказал, щенок?
Георгий очень громко и отчетливо произносит:
- Я сказал, ты слышал!
За дверью на крыльце небольшой шум, возня, и всё стихает. Димка и Лёшка освобождают руки и разминают пальцы. Елена чувствует неладное и с беспокойством оборачивается к отцу. Но уже поздно. Боярин первым обнажает саблю. Но отоман моложе, проворней и сабля у него короче. Одним махом отрубает боярину голову. На лица и одежду Михаила и Елены летят алые брызги. Сначала вниз со стуком падает отрубленная голова, затем как сноп валится тело, боярская кровь заливает пол.
Димка и Алёшка мгновенно натягивают луки, стрелы нацелены в грудь Великого князя. А вот стражники и бояре сообразить не успели, оружие к бою не изготовили. Немая сцена, все застыли кто как был, на полудвижении. Лёшка оказывается лицом к лицу с Еленой, натыкается на её обжигающий взгляд и сразу отводит глаза. Проходят бесконечные, растянувшиеся словно смола, мгновения. Наконец Михаил делано улыбается и говорит нарочито спокойно:
- Уж больно ты горяч, отоман.
Георгий коротко стучит в дверь. С крыльца её тут же распахивает козак, стражников не видно. Держа на прицеле Михаила и прикрывая друг друга, козаки по одному выходят. В дверях Юрик бросает:
- Встретимся в поле.
Ванька
На пригорке под большим навесом у козаков устроена кузница. Юрик в прожжённом кожаном переднике, весь перепачканный сажей вместе с худым жилистым козаком бойко орудуют молотами - куют наконечники для стрел. Из-под молотов сыплются искры и с шипением гаснут в грязно-сером, а местами и вовсе чёрном, замусоренном углём и окалиной снегу. Одна искра попадает на штанину Володьке, только что зашедшему в кузню. Сквозь стук и звон слышится громогласная Володькина брань. Юрик оглядывается и кивает стоящему рядом пожилому козаку. Тот занимает Юркино место, а отоман накидывает полушубок и выходит вместе с сотником из кузни:
- Там нельзя говорить, в ушах звон стоит. А железо хорошее, молодец. И брони я смотрел, подходящие. Пять десятков почти. Что, действительно с самих снимал?
- Ну... кого-то тряхнул чуток, он из кольчуги и выпал. А другие уж сами снимали. Мелкие они там... Лёшка говорил, ты у Михаила саблей махал?
- Да, снес там одному башку, и Мишкиных стражников наши слегка помяли. А так всё хорошо получилось, по-честному. Сшибёмся теперь. Я разведчиков оставил, доглядеть, сколько бронников Михаил соберёт и куда двинет. Отбери троих ребят пошустрее, пусть готовы будут к низовым гнать.
- Хорошо, - Володька чешет затылок и вдруг улыбается: - Да, забыл совсем. Купцы к тебе пришли, защиты просят.
- Вот те на! Уже вынюхали. Верно Пантелей, леший, сболтнул. Вовремя мы к Мишке съездили, а то теперь каждая собака о нашем сговоре знает. Ладно, давай их сюда.
Володька вразвалку топает с пригорка вниз, а Юрик опять скрывается в кузне. По прошествии времени, достаточного, чтобы дойти до караулки и обратно, сотник возвращается с двумя степенными гостями. Первый, в лисьей шубе, вышагивает впереди с пустыми руками. Другой, помладше, в волчьем малахае, несёт небольшой свёрток из рогожи. Видно, что завёрнуто что-то тяжёлое - купец двумя руками прижимает рогожку к телу, а всё равно на бок перекашивается.
Подойдя к кузне, Володька косится на прожженную штанину. Дырка малюсенькая, но штаны новые, обидно. Тогда сотник подбирает на снегу бревно и со всего маху колотит им по столбу. Вся кузня ощутимо трясётся. На стук из-под навеса выходит чумазый отоман в своём дырявом переднике и накинутом на плечи овчинном полушубке. У купцов от изумления брови ползут вверх, но гости стараются виду не показывать, ломают дорогие бобровые шапки, и тот, что в лисьей шубе, начинает заготовленную речь. По "акающему" говору чувствуется смолянин:
- Атаман, честной князь, Георгий Данилович. Обращаемся к тебе с нижайшей просьбой. Возьми под свою опеку места торжищ и волоки, огради нас от разбоя и мздоимства. А пока вот, наперёд, прими от нас подарок малый.
Обладатель волчьего малахая разворачивает рогожку и достаёт здоровенный кусок синеватого сыродутного железа - крицу. Юрик принимает из рук гостя увесистый гостинец, вытаскивает засапожный нож и несколько раз с силой тыкает в крицу. Удовлетворённо хмыкнув, бормочет:
- Да, подходяще... - и пристально, с ног до головы оглядывает купцов. - А какая мне с вашей охраны будет польза, уважаемые? У меня сейчас каждый козак на счету.
Старший купец качает головой:
- Как же ты, Георгий Данилович, своей выгоды не понимаешь? Ведь если козаки обезопасят торговые пути в твоих владениях и будешь ты брать за сберегание купцов твердую, заранее оговоренную разумную пошлину, то всякий торговец тебе заплатит и ещё придёт. Войско твоё от торговых доходов только укрепится и умножится.
- Володь! - едва дослушав купца, распоряжается отоман. - Позови Ваньку. И пусть принесёт лавку из караульни. Здесь и посидеть не на чем, а там целых две стоят.
- Ну... так на ней же козаки сидят?
- Ничего, в сёдлах насидятся.
Когда Вовка отходит достаточно, чтобы не слышать разговора, младший купец обращается к отоману:
- Ты не гневайся, Георгий Данилович, но вот и лавок у тебя не хватает, и в кузне ты сам работаешь, а другие государи торговлю привечают, так у них и слуг полон двор, и добра не счесть, и от торговли казна каждый день прибавляется.