...и что еще хорошо, что ни в коем случае не надо стесняться - как увидишь где микрофон, хватай и кричи в него весёлым голосом: - Хай, еврибади! Май-нейм-ис-соу-н-соу... Смелей кричи, понастырней. Казалось, если рассудить, кому какое дело до тебя и твоего имени, ан нет - тут же все повернутся и варежки разинут. Потому что правила игры такие.
Итак, по всем правилам, разрешите представиться. Зовут меня - Юлий Борисович Крым. Можно - Юл, как Бриннера из Великолепной Семерки. Только сам я нисколько не лысый, и фотокарточка моя, говорят, похожа больше на Гингрича - спикера палаты Конгресса. Очень кстати похожа - многие свои идеи Ньют будто из моего рта вытянул. Взглядами и я, понятное дело, республиканец. У нас так заведено автоматом, у русских - чем правее, тем лучше. Наше дело - правое.
Сегодня мой день особенный; принимаю поздравления. С утра в переполненном зале, правую руку к сердцу, прочёл присягу, оформился. В душе всё переливается и поёт: - Аме-ери-ка! Зе-бью-ти-фул...
Перед вами сейчас, господа - натурализованный гражданин Соединенных Штатов! Экзамен на гражданство щелкнул на чистом английском. Чурка черная мне лист подает: - Ваш нейм? - спрашивает. Я сейчас же расписался и с закорючкой - Юл Б. Крым. Как Юла Бриннера, - говорю. Она мне - детский вопрос про Индепенденс, я ей - тут же ответ, без задержки. Проходи, Вася. Подумать только - сколько я этих экзаменов раздавал в своей жизни. От модели - к планеру, с планера - на самолет; поступаю, все выше и выше, голова кругом идёт. Смотрите - опять поступил куда-то. В Америчку поступил!
Вам так меня хорошо видно? Гу-у-д. В честь гражданства решил себя запечатлеть, зафиксировать для потомства. Какого лешего, камера пылится, почему не использовать! Камкордер отличный, ха-фай. Пусть будет в цвете, решил, и фурнитуру мою новую сзади видать. Так хорошо видно? Едем дальше. Думаю, дай, расскажу всё, как было; пусть внуки полюбуются, как я прорывался через тернии к звездам. На бумаге писать, честное слово - терпеть не могу. Писчий спазм и сейчас же такая тоска - буковки выводить. Не в моем характере. На компьютере, куда ни шло. Любой сможет. Вроде не пишешь, а сразу читаешь. И будто бы ты не графоман позорный, а автор и собственный читатель в одном лице. Тот же Гингрич, между прочим, бросил историческую установку: - Каждому по лаптопу! Компьютер - на колени.
Помните прежние лозунги: Курицу - в каждую кастрюлю! Комсомолец - на коня! Теперь - компьютеры. У меня их два, могу себе позволить. Настольный и наколенный. Вот, господа, и обидно, что при такой технической вооруженности, Толику, моему лучшему другу, письмо не могу закончить. Начал я хорошо. Могу зачитать с экрана: - Здравствуй дорогой Толик! У нас, в Штатах, всё по-старому. Я купил себе новый компьютер. Пентиум помощней. Сижу, вот, пишу тебе письмо на компьютере. Прямо на экране пишу тебе это письмо. Сижу и пишу. Напишу, пошлю на принтер, напечатаю. Вот, такие дела, брат, Толик...
Начал вроде неплохо. Как кончить, не знаю. Жидковато немного, но, если разобраться, писать-то чего? Лучше, я сначала видео сниму и, классная идея, - на СЕКАМ переделаю для Европы, пошлю Толику видик вместо письма.
Я это кино, господа, задумал, как гимн Америке. Исповедь и признание в любви. Вот, доложу вам, где по-настоящему строится общество будущего и всяческое благоухание. Мы воображали себе, что живем в главной стране мира, в оплоте мира и социализма. Обосрамились по-страшному. Здесь гораздо главнее. Гораа-аз-до!
Без обид, подозрений, скажем, положа руку на сердце, зачем подражать вечно, облизываться на чужую жизнь, зачем наши "фирменные" понты, хиты и новинки - всегда перевод с заграничного? Часто плохой. По мне, лучше - бултых с головой! Живешь заграницей, и нету ее в помине. Это и Козьма Прутков понимал. Всегдашние пересуды наши: западники - славянофилы, кокошники - джинсы. Не надоело? Провинциальные это страдания, братцы. Пустое дело.
Что еще интересно с эмиграцией - пролетишь, не туда, в Тмутаракань попадешь или разонравится, можно исправить - в Америку махнуть. А из Америки куда? Только в турпоездку. Америка - это стоп, конечная станция. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны. (С другой стороны, между нами, отмечаю, где я не сяду - там центр мира, и луна за мной по пятам бежит, как сука прилипчивая.)
Что буду американцем, я, кажется, знал всегда. Предчувствовал и готовился. Не иначе готовился, когда стиляжничал, был такой грех. По-малому фарцевал - к обмундированию привыкал и спикал тогда, как все: - Баксы, Герла, Хау-мач-воч? К звуку слов приобщался. Беспросветная дурь, конечно. Зато без матерщины, одним словом мог всё описать: Шузня - джазовая, Погодка - джазовая. Чебуреки с Толиком в Коктебеле - джазовые, чтоб я так жил!
Толик английский сек, но не очень - вот и сидит в своем Фрязино. Я ж со словами вообще быстрый; говорить - не писать. Так что, Толик - мне друг, но, как это? - антипод. Говорить тушуется на родном даже. Зато стихи пишет - зашибец! Не печатает из принципа: - Не хочу, говорит, чтобы меня имел всякий, когда захочет, чтобы меня любая падла читала. Гордый Толик! Я его строчки насмерть запомнил. Могу дать кое-что для примера, для постановки голоса:
Три весла, как три веселых женских груди...
Это мы в Сокольниках, с телками на лодках. Или, вот, - Виолетте Ц.:
Если ты побываешь в Китае,
Привези мне мартовских котов.
И приди ко мне и будь босая.
Я тогда же буду без штанов.
Не помню, когда, по какому случаю, но Толик есть Толик - как он это насчет штанов выдал! Еще приведу вам, только одну последнюю, про Южный Берег Крыма и Черноморское Побережье Кавказа - ЮБК и ЧПК, кто не знает. Причем, ЮБК - мне специально посвященное, с личной моей монограммой, что характерно:
ЮБК и ЧПК - там цыплята-табака,
Шашлычок, люля-кебаб, пляжи полны голых баб.
Я - беспечный и босой; на губах - морская соль.
Поцелуй - рахат-лукум
Эфиопский шик Сухум,
Светлячки и звон цикад
В санатории ЦК.
Кто-то в номере стонал,
Не просохнет простыня.
Запах кофе, вялых роз...
Маневровый паровоз
Прокричит во тьме ночей
В перегоне до Сочей.
Под откосом - гальки треск,
На топчане кто-то есть,
Где бутылочный прибой,
Где слипались мы с тобой...
Без путевки отдыхал -
Шени-дэда-могыд-хан!
Эх, разобрало, лучше не вспоминать. Ослепительное время было! Все-таки - сколько хорошего было. Мы с Толиком, загорелые в дупель, шагаем по пляжу, обжигаем пятки, переступаем через тюленей. Завидим кадра - бросаем ей мячик, она, безусловно ловит, согласно рефлексу, и - человек наш!
Или, в Гурзуфе, широким неводом бредем по бордюру. Коронный номер был - девицу догнать, перегнать, запыхавшись, отвалить с облегчением, если страшнее атомной войны. Даже лучше, когда страхуила - цеплять не надо. Иногда везло - попадалась одинокая, мечтательная, интересная. Толик, как всегда, заговаривать стеснялся, а я - запросто. Подходил, спрашивал невзначай: - Как просматривается акватория порта? Как обстановка на рейде?
У меня талант просто такой - никогда наперед не знаю, что скажу, бросаюсь на жертву, текст выскакивает сам по себе. Мало, что женщина любит ушами, наша баба от заграничного слова тут же плывет и млеет. Мой Толик подтягивается с авоськой абрикосов и сушнячком. Идем к "Изабелле На Льду" или - к кадушке пива, где всегда можно было разживиться воблой и попрошайничать не возбранялось. Наколотый алкаш непременно стоял над душой, хрипел: - П-пенцы, хучь пенцы оставьте...
После обеда, в жару, если не спали, на пятачке у почты тусовка шла вялая - пока в животах наших урчали свиные фрикадельки. Курили, трепались. Среди прочих обычно присутствовал Махмуд-Оглы - умнейший чувак, кандидат каких-то наук, большой страдатель по женской части. Чуть не рыдал, Махмуд, напевал на модный тогда мотив Рио-Риты: - В-десятым-бочкам-есть-красивм-бабм...
И все шли к бочкам, к спальным палатам комсомольского лагеря Спутник.
Махмуд мне научно объяснял наколку на груди алкаша: - Нет в жизни счастья! Он говорил, что счастья, верняк, нет, но достаточно иметь две мечты: N1 - близкую и возможную и N2 - недостижимую. Я интересовался: - Какая твоя мечта N 2, если не секрет? Махмуд говорит, почти шепчет: - Всех перепилить на спутниковском пляже. - А N1? - Да мне, хоть какую чувишку зацепить!
Мучался человек, но мечты своей не бросал!
Тогда, думаю, мы были очень близки к построению коммунизма в отдельно взятом ЮБК. На отдельно взятом пятачке Гурзуфа. И, если хотите знать, все словечки наносные эти - тусовка, запредел, с понтом... котировались лет сто назад у нашенской шпаны. Кто мог бы подумать, что сегодня, это официально принято - аж в центральной печати, черным по белому - "Тусовка в российском парламенте, губернаторский запредел..." Плагиат, известно, - лучший комплимент. Мы, к твоему сведению, Толик, просматриваем иногда российские новости в Америке. Интересуемся? Врать не буду, что интерес горячий. Просто любопытно, потому что знакомое. Что нам - о Руанде-Урунде заботиться!
Пардон за лирическое отступление. Это я совсем, как Лев Толстой, не сдержался. Для нас, свеженатурализованных, сравнения - Там и Тут - хороводом ходят, как шерочка с машерочкой. Избежать невозможно! Сейчас, следите - плавно перехожу с видеокамерой на террасу, чтобы в наши кондоминиумы над Гудзоном были видны. Корты, бассейны и прочее. Скучаю я, конечно, говоря по-одесски, за Черным морем, но и в Штатах есть, где окунуться.
В Америке все получилось - точняк, как мне на Курском цыганка нагадала. Липучую шатию-братию я обычно за квартал обходил; но, когда насчет подачи на выезд задумался - решился. Позолотил ручку. Синенькую дал - пятерку, первое, что в кармане попалось. Усатая завела меня за табачный киоск и, как я тогда думал, стала на уши лапшу вешать - Дальняя дорога, Собственный дом... и тому подобное.
- Позолоти больше, голубчик, чевой-то дальше разглядеть не могу...-
Дал ей зелененький трюльник. Последний.
- Будет, - говорит, - тебе жена, большая белая. И рабёночек... Везучий ты.
Раз так - поборол я сомнения, документы в ОВИР сдал, сталь ждать, дни считать. Чтобы не терять времени, как все, доставал на продажу - гжель, панты балетные, бинокль эмигрантский...
У меня окна выходили прямо на Курский. Говорю раз Толику: - Старичок - что оптика мертвым грузом лежит? Давай распакуем бинокль, покнокаем, как Брежнев с кавказского побережья приезжает. Правительственный состав в тот день прибывал к нам, на Курский вокзал. Толик спас меня от верной смерти. Факт - повезло!
- Не смей, - закричал.
- Гебешники в штатском стреляют с колен без предупреждения, по блеску стекол!
Представил я - поднимаю бинокль к окну, и мне - хлоп! - промеж глаз. И - каюк, свалился под батарею. Зачем, подумал, вообще на знаменитых глазеть? Их рожи ретушированные и так, куда ни плюнь, не увернешься. Зачем на Брежнева в семикратные линзы смотреть - волосы в его ноздрях разглядывать?
В Америке везет мне с первого дня. Приехал зимой в лютый холод. Выхожу на Пятую авеню - наступаю на доллар. Мелочь, но легендарно. Купил с лотка трикотажную шапку - напялил на уши, согрелся. Потом посыпались находки мои - деньгами и так. Золотое кольцо с камнем в полкарата нашел! Фуражку полицейского капрала, табачный кисет, полный сабвейных жетонов, никарагуанский паспорт... Летом - живую черепаху, причем, редкой породы, лежала на шоссе как булыжник.
Мне говорят: - Юлик, как это ты все находишь? А я не ищу - само находится. Тьфу-тьфу - не сглазить, всё мне складно в Америке. Водил сначала таксомотор - рядышком на сиденье всегда открытая книжка; программирование учу, пока трафик. Вечерами бродвейские шоу, все подряд пересмотрел. Задаром. Правда, все со второго акта; не важно - у меня воображение хорошее. В антракте, на улице покуришь с театральной толпой, и - пожалуйте, в зал.
За всех и каждого не скажу, в Штатах, сплошь и рядом народ киснет, многим, чем благополучнее, тем кислей. Мне везет. Совестно иногда бывает. Судите сами.
Еще машины своей не было. Ехали мы тогда всем кагалом через Коннектикут на чей-то развалюхе юзаной. Останавливаемся ноги размять около уличной распродажи. Две очкастые леди барахло разложили перед особняком; уже сворачивали торговлю. Я быстро нашел, что мне нужно - сковородку старомодную чугунную. Люблю чугунную. Засунули её в картонку, перевязали бечевкой. Цена - один доллар.
Через несколько дней, дома, вспомнил, достаю покупку - картошку жарить. Тяну за ручку, а из коробки промасленной на стол деньги летят. Доллар, пятерка, опять доллар. Начали деньги сыпаться, как листья осенние. Весь стол завалили. Куча зелени - красота неописуемая! Я такого количества зараз в жизни не видел. Ну, думаю, пиздец, Юлик - богат ты на веки веков. С такси ухожу - обрыло; покупаю дом с лужайкой. Или, кольнуло, - тетки наторгованные деньги по картонным коробкам рассовали, надо бы возвернуть? С другой стороны - куда, кому? Машины нет. Да, я ни в коем разе ту улицу не отыщу. Штат не мой - Коннектикут! Отогнал соображения, как похвальные, но неуместные. Стал деньги считать, складывать. Бумажка к бумажке. Долго считал. И сколько же вышло?
Двести семьдесят три тугрика. Много? Мало? На чеках суммы пишешь, понятия не имеешь. Какие мешки денег получаешь в получку, какие отдаешь. Ясно, что с покупкой собственного дома дело отложилось немного, но на месячную ренту как раз хватило. Оченно кстати. Потому что мою соседку, Капу, эсесайщицу, но скрытую богатейку, как не спрошу занять до зарплаты, причитает: - Ой, мне, знаете, деньги нужны! Кому, спрашивается, не нужны? Затем и просить пришел. У Капитолины такой слог бронебойный, она святыми истинами орудует, против них не попрешь. В беседе о здоровье скажет: - Мне, Юлий Борисыч, болеть, знаете, совершенно нельзя. Что вы, что вы! Бог с ней, с Капитолиной. Я судьбой и так не обижен.
Что вы скажите про мое везенье? Будто кто-то все направляет меня, советует. Не то - как бы я сообразил в покойном Мировом Центре Торговли Нью-Йорка такой шорок устроить! Это еще до терроризма было и в печать не попало.
Мы, в ланч провожали одного старика-менеджера на пенсию. Он, человек старого закала, выбрал ресторан традиционной кухни Среднего Запада. Ели от пуза что-то крутое из варёных бобов на кайенском перце, запивали ледяной клюквенной бражкой. Вернулся я к своему компьютеру, кодировать - убей, не могу; в глазах - песок. А, надо сказать, наша компания была знаменита своей уборной; ни на одном этаже такой не было. Ах, какие там замыслили канделябры, какие мраморные чаши... Сотрудники приходили, как в Аглицкий клуб. Поправляли в зеркалах зачесы, галстуки. Красота интерьера вдохновляла на разговоры не только о службе, порой, и на высокие темы. Конечно, кто-то стоял, журчал у стены, не без этого. Но делали это исключительно деликатно.
И, вот, приношу я в себе туда кухню Среднего Запада; в туалете - не протолкнуться. Идет симпозиум о глобализации экономики. Смотрю на мое одутловатое лицо в зеркале и вижу вдали моего босса с точно такими же дурными глазами. Как я тут осмелился? Начал дикую бобовую канонаду, еще не скрывшись в кабинке. С сопровождающими осложнениями. Джентльмены не могли дышать. От неслыханного хамства, и вообще. Заговорили пушки - замолкли музы. Опустел наш сортир. И это - в часы пик, в часы самых интересных и содержательных бесед! Слышу, из соседней кабинки меня поддерживает другая зенитная батарея. Босс мой, Уилсон, сначала немного стесняясь, потом во всю тяжкую кричит мне через перегородку: - Бинс гуд фор ё харт. Ю ит энд ю фарт! Юл, хау-ю дуин, бадди?
Кто-то еще пытался, открывал дверь, тут же ретировались. Короче, наша взяла. Друзьями с боссом стали, не разлей вода. Он мне как-то сказал: - Кончай, Юл, кодировать - только зрение себе портишь. Найди пару хороших программистов, откроем тебе вакансию и личный счет.
С тех пор подался я в агенты-посредники. Их зовут здесь - охотники за головами. Как раз, что мне надо; мне вожжа под хвостом не даёт покоя - на стуле сидеть ненавижу. Теперь - лечу по хайвэю, сотовый телефон в руке, солнце, простор... Аме-е-ри-ка зе-бью-ти-фул... Так гораздо больше возможностей, не забывая о себе, делать доброе людям. Кто не пробовал, доложу вам - кайф наисладчайший, если можете себе такое позволить. Глядите - это я - ЮБК! Вослед Эмме Лазарус устраиваю обездоленных, поднимаю отчаявшихся. Новичков на верный путь направляю.
Могу поделиться, кстати, как новеньким английский свой укрепить. У меня первое время, помню, телефон перегревался. Названивал я куда попало по бесплатным справочным номерам "800". Даром, так что стесняться не нужно. Номеров этих - пудовая книга. - Повторите, - требую, - говорите по буквам, медленнее. По новой давайте... Они тут вышколенные, как скажешь - делают. Повторяют и вам же спасибо говорят. Когда мой английский стал покрепче, я шел, например, будто бы машину покупать. Автомобильных продавцов не любят, боятся за их номера и подвохи. А мне что! Мне не к спеху. Я их вопросами на моём ломаном до слез доводил. Часа два на меня дилер потратит, лощенный, самоуверенный, глядите, он уже любит меня, как родного, скидки, самые невероятные, мне предлагает, готов машину задаром отдать. Я - ни туда, ни сюда. Уверяет меня в торговом таланте, предлагает к ним на работу дилером идти. Я поднимаюсь, как только мне надоест, говорю: - Сорри, ноу-дил. Подумаю на досуге. Продавец мой - в трансе.
Чудная Америка. Для нашего брата её приемы, уловки все мимо денег. Смешные призывы: Больше тратьте - Больше сэкономите! Нам, воспитанным на советском вранье, вранье американское - легкий бриз. Наши, вообще, как мышки, их в незнакомую среду только пусти, Торонто, Сидней - не важно, они такие ходы-норки пророют, аборигенам не снилось. Вы лучше им, местным, не рассказывайте, как мы живём - одни не поймут, другим плохо станет. Когда Америку критикуют, а её и дураку приятно критиковать, чаще что склоняют - рекламу, коммерческий дух. Это потому как новенькие, хоть Солженицын, хоть кто - они, как пыльным мешком ударенные, как кроты один телевизор смотрят. Телевизор и критикуют. Оперы мыльные, политкорректную муру до тошноты смотрят. А кнопки управления, спрашивается, на что! У меня - как реклама или другой мусор - звук долой! Цветные картинки, молча, прыгают, как огонь в камельке - меня не беспокоят. Не знаю, как вы, мне то, что навязывают, даром не надо. Сильней рекламируют - сильней отвращение. Из принципа не куплю! Мне, признаться, даже удовольствие видеть - какие рекламные миллионы впустую горят. Нам бы с вами на тысячу лет хватило.
Возвращаюсь к торговле. Что я люблю - это гаражи-сейлы, домашние распродажи. На одном из которых, как помните, я чуть миллионером не стал. Американские гаражи - это чистый охуемонос, если по-гречески, то есть не знаю, как и назвать. Всего там навалом. Новенькое, фирменное, практически даром. Только называется "распродажа", на самом деле американцы не знают, как им от своего добра избавиться. Спасибо - говорят, только унесите подальше, не то придется выбрасывать на помойку (не порядок!) или самим же вести в Армию Спасения. Вообще говоря, меня самого нужно от гаражей спасать - хуже запоя.
Где ты моя фарцовая юность!Где вы мои невинныегоды!
В субботу, с утра - мы в тачку и - по Нью-Джерси, с ветерком по левитановской осени. Зеленый, золотой, багряный... как там у Бунина? Воздух - Шанель 5-ый номер продувает машинные окна насквозь. Зевота моментально проходит. В рощах особняки-самоцветы, еще в росе, просыпаются на утреннем солнце. На деревьях, на дорожных столбах подвешены объявление о продажах, стрелки - будто ты бойскаут и по следу идешь. Набеги эти мы называем - "сейлинг", что в переводе - "плавание под парусами".
В богатенькие районы люди приплывают издалека. Кого не увидишь! Мне везет на микроавтобусы из китайского посольства. Всегда битком. Китайские шпионы читают карту, спрашивают дорогу. Люди местные джоггают себе трусцой или прогуливают породистого пса, усмехаются - Вы за мусором? Второй поворот направо.
Поворачиваем и мы по стрелкам, и вот, за кустами, на лужайке - как выездная сессия арбатской комиссионки - торшеры, статуэтки, бронзовые канделябры, остап-бендеровские кресла - в глазах рябит, ноги бегом несут. Товар - его величество! Вещи, за которые в той своей жизни убивались насмерть; да и сами же американцы, когда покупали, платили немалые деньги. Теперь же... Джинсы - доллар, дубленка - пять. Интересно, наглость покупателя на халяву растет быстрее запредельного демпинга. При подобных тарифах люди еще торгуются, вроде бы шутят - А за меньше нельзя? Берите за три, сделайте милость. Джинсы - в придачу. Тут тебе и костюм тореадора в мадридской коробке с рапирой, парижский путеводитель времен Шарля де Голля, заложенный билетиком из Фолли-Берже, мейсеновские статуэтки... Горы вещей растут, столы заворачивают за угол, потом идут в дом - один этаж, другой, бейзмент-подвал... В особняках, бейзменты - как наше московское метро - зала за залой, мрамор, фарфор, бронза...
Гараж-сейл - парадокс. На Западе "мой дом - моя крепость", в чужой дом не войдешь, а тут - дверь нараспашку, проходной двор. Для нас, новеньких, это - как американский рентген или археологические раскопки. В натуре видишь, чем они жили в 50-х, 40-х. Без нас жили...
Среди книг - непременно что-нибудь из серии - Как Это Сделать? Как разбогатеть, как всех очаровать, как приготовить здоровую пищу и жить тысячу лет, про ваши финансы, про ваши эрогенные зоны... Многие книги, что называется, еще не разрезаны. Аристотель, Платон, Сенека... куплены детям по курсу колледжа и позабыты. Книги на свалку - это для нас, воспитанных на уважении, полный шок! За жалкие центы - сокровища мировой литературы. Ходишь по колено в вещах, книгах, делается дурно. Народ же еще привередничает, иные комнату, как в музее, проскакивают не глядя. Сколько барахла - говоришь себе - хватит, опротивело, ничего, кажется, не хочу! Проверено - завтра проспишься, почему-то хочется снова. Так мы устроены, гнилая наша натура. Но почему, скажите на милость, если задаром можешь иметь живописный альбом или платье, которые бы тебе в Союзе составили счастье на многие годы, почему это не работает здесь? Не потому ли, что достигнутая мечта N1 (где ты - Махмуд, мой, Оглы?) совершенно выбивает нас из игры. Не хотеть того, что легко и доступно, - это так просто.
Говорю вам - вещи тут ничего не стоят. Важнее моцион - их самому купить, инстинкт добычи - замена древней охоты. Хозяева сидят на веранде перед своим домом с колоннами, пьют кофе, беседуют. Еще вчера они, или их предки, рисковали, колесили по свету, отыскивали сувениры, набирали пакеты вещей и одежды в дорогих магазинах. Та забота была вчера, не сегодня. Теперь забота другая - избавиться от вчерашнего, дать место для новых приобретений. Гаражом-сейлом владелец покупает себе право первой ночи с вещами, а кто, как мы, не стесняется юзаного - отоваривается из вторых рук на халяву.
Америка на халяву - вот, что такое гараж-сейл, вот, что такое, господа, вся наша эмиграция. Налетай, подешевело! Толик, не понимаю, зачем сидишь в своем Фрязино пока кругом разгул демократии? Зачем люди мучаются, прозябают в Бангладаше, в Усть-Илиме, зачем не бегут в аэропорты? Пока с эмиграцией в законах туман, пока это вроде бы включено в "права человека", зачем жить, где плохо, когда можно - где хорошо? Патриотизм - это замечательно; мы к нему вернемся на сытый желудок.
Сейлы, в сущности, мелочь, но с ними беда - дурят мозги. Хотя бы и тем, что обычные цены и ценности теряют смысл. Идиотизм полный. Сосиску купить, хот-дог = джинсы ненадеванные. Поездка в сабвее = транзистор-кассетник, "толл" - раз пересечь мост Вашингтона = библиотека мировой классики. Опять же, невозможно ничем похвалиться, как следует. Мы с женой разорились на новый гарнитур - голландский, кожаный, дорогой. Гости презрительно: - Ах, это у вас с гаража-сейла? Что не покажешь - уверены - на гараже поживился, все коту под хвост! Покупать стало не интересно. Нет - кричу, - мебель по каталогу заказывали, чуть пупок с ценами не надорвали! Не верят. Не верят и наоборот. Когда говорю, что я себе жену дорогую, любимую на распродаже купил? Да, вы послушайте, говорю, - чтобы мне провалиться на этом месте!
Жену себе на базаре купил. Большую, белую. Как, если помните, мне чавела вокзальная нагадала, так и вышло. Сплошное везение. Дом купил. Вещей - пропасть. До того доходит - иногда голову ломаю: - Чего бы еще такого мне захотеть? Все есть, хоть лопни! И вот, пожалуйте - подругу дней судьба привалила, дорого яичко к обедне.
Ездил я тогда через Виржинию по делам. Кстати, кто историю подзабыл, зона - довольно рабовладельческая в прошлом. Не в таком уж далёком. Где-то под Ричмондом заправился я на бензоколонке Мобил. Аккурат напротив раскинулся гараж-сейл. Жарко, людей ни души. Взял я бутылку Перье минеральной и, прохлаждаясь, прогуливаюсь между вещей, что разложены веером на травке. Носком ноги альбомы двигаю - там и про ваши эрогенные зоны и подшивка Плейбоя и о борьбе с облысением... Как обычно. Кастрюли, чайники, канцтовары - в немалом ассортименте. Против нашего Джерси - не густо, бледный выбор. Собирался уже уходить, появляется хозяин. Говорит - Не желаете ли - у нас в доме много всякого - мебель, электроника? По-существу, съезжаем, муваемся во Флориду. Всё на продажу, называйте вашу цену.
Захожу в дом. Мебель чепуховая, но прохладно - кондишн. Разговорились.
- Ах вы - русский! - хозяин мне.
Принципиально не люблю, когда меня так бесцеремонно определяют. Английский мой вроде бы без акцента. А хозяин продолжает: - Могу попробовать и профессию отгадать...
- Но вей, Хосе! - обрываю его на полуслове, - не программист я вовсе.- Показываю визитку - ЮБК - Консультант, Агент-посредник. - Юл, - говорю, - зовут меня. Юл Крым, как Юла Бриннера. Могу тебя самого, черта лысого, на работу устроить.
Хозяин не обиделся. - Ах, это так интересно, коллега. - Приносит кофе, куки шоколадные. Приглашает вниз, в бейзмент. Там, в подвале - что-то наподобие офиса. За компьютерами сидят, сгорбившись, трое. Программируют. Два парня и девица. Русские. Бросились на меня, родимые. У девушки слезы в глазах.
- Кое-кого могу запродать, - шепчет мне хозяин, рабовладелец.
- Возьму недорого.
- Как? Что? Почему?
- Нелегалы, - поясняет. - Приехали в один конец. Даю им работу исключительно из иудео-христианского сострадания и по мягкости натуры. Здесь у меня живут. Говорят через пень-колоду, больше на Коболе. Одну штуку могу уступить, на других есть покупатель.
- За один реферал (направление для устройства), - говорит, - больше тыщи зеленых дают. Отдаю за сотню с носа. Исключительно из личного уважения к вам и по случаю гаража-сейла.
У меня наличностью - чуть больше стольника при себе. Всех хотел забрать. Только змей пластика не берет, кредитную карту не хочет. Попили еще кофе, пошеломкались с соотечественниками. Естественно, я выбрал девицу - Светлана Панферовна Кукина, родом из-под Запорожья. Посадил её в Тойоту и мы отвалили.
По дороге кормил я Свету в каждом придорожном Рой Роджерсе или в Ховарде Джонсоне - что первей попадалось. Приносили нам, например, картофель в мундире и к нему, как тут следует, - сметану. Ложка в вазоне торчком стоит. Света, моя конфета, первым делом весь ресторанный вазон сметаны уговорила. С полкило - сахарным песочком посыпала и - копать! Официантка таращилась - чуть чек с карандашом не проглотила. Света моя облизывается: - Люблю сметанку. Теперь - чаю давайте. Налила она чаю на блюдечко. Официантка тут же блюдце схватила, - чистое подсунула. Потом опять и опять.
- Пейте уж, Света, из стакана, - прошу. - Они думают, что вы чай проливаете по неловкости или по тяжелой болезни. А Света, оказывается, любит из блюдечка; горячее с детства терпеть не может. Стала подливать в чай Коку холодную. Официантку от ужаса, как ветром снесло.
Тут мы наговорились. Рассказала мне Света, что затеял всё дело некто Михеев, командированный тракторный инженер, проживавший у них в поселке на улице Энтузиастов. Михеев учил совхозную молодежь Коболу и английским словам по потрепанной книжке. Потом, за очень дорого, валютой, оплатили они будто бы турпоездку, и попали в Виржинию. Здесь, совершенно бессовестный Михеев продал их в компьютерное рабство, пообещал гринкарту, а сам - испарился.
- Вы только не беспокойтеся, - говорила мне Света. - Витёк и Колька, они фактически пристроенные. Программируют, как черти бешенные. Вам же большое спасибо, вы жизнь мне спасли.
Столько она мне рассказала в первые дни, наговориться не могла по-русски. Как она в Запорожье оставаться уже не могла, потому что сильно любила культуру.
- Я за литературу и искусство, признавалась Света, - могу всё на свете отдать. Вот, вы, скажем, артистов, только честно, собираете? У меня в училище больше всех было артистов. Правда, некоторые сильно помятые и не все цветные открытки: в Запорожье снабжение неважное. Отдельные снимки - девчонки помяли, а артиста Ануфриева Олега совсем, черти, заиграли куда-то...
Смотрю я на Свету, на её кудряшки любуюсь. - Света, - спрашиваю. - Ваше знако-лицо-мое, вы случайно в Гурзуфе не бывали?
- Как же, как же, - отвечает. - Наш образцово-показательный техникум столовую "Волна" регулярно обслуживал в купально-летний оздоровительный сезон.
И вспомнил я тогда наши завтраки в "Волне" под навесом, манную кашу-размазню, журчащие сточные воды, утренний озноб, когда кожу щиплет от вчерашнего загара, Толика своего, конечно, и ослепительную акваторию порта - синь бесконечную.
- Светлана, - пою ей тихонько, - люблю ли тебя я не знаю, но кажется мне, что люблю... Вы мне, Светлана, всё равно, что родная. Давайте поженимся.
Вот ведь судьба - сколько я женского пола в жизни своей пересмотрел, а жену мне в Америку какой-то Михеев, аферист несчастный, прислал. И какую забавную - не в сказке сказать!
Бывает, ночью не спится, всё-таки здесь чужая земля, далекая. Где-то за окном полицейские сирены лают. Жутковато. А под боком, слава Богу, спит жена - большая белая, посапывает.
- Свет, - говорю, - может, не спишь?
- Что такое, Юлик, что такое? - бормочет сквозь сон.
- Ланочка, не спи... Давай поговорим... О культуре, если хочешь. Ты такого графа-каунта Бесси слышала?
- Читала, - открывает Лана глазки. - Фамилию читала. Я, Юлик, больше королеву Марго уважала. У вас в Москве её за макулатуру давали?
И как она все знает-понимает... Поворачивается сразу ко мне, обдаёт своим жаром. А грудь и живот у неё, наоборот - прохладные, сонные, потненькие. И скольжу я по наклонной в тартарары:
- Ты и есть королева Марго, - говорю. - И вся королевская конница, и вся королевская рать... И начинаем мы ловить такое хампти-дампти, что страна пребывания делается неактуальной. Рассказывать такое я не берусь даже.
Показать - пожалуйста. Вот, тут на стеночке - наши Ширли и Джессика. Мы их с Ланочкой по американским правилам вместе рожали. Сейчас мои девочки дорогие на даче, в Касткильских горах, куда и я на викенд отбываю. Честно сказать - дождаться не могу... Минуточку, кажется - телефон. Может быть, Ланочка соскучилась?
Нет! Опять продавцы названивают: - Мистер Крым, вы выиграли океанский круиз и десять фунтов отборной говядины. Отвечаю им автоголосом: - Если звоните с тач-тон-фона - нажмите номер один, и вешаю трубку. Отрывают, сволочи, но я не сержусь. Уже нет. Бедные люди. Понимаю. Им тоже надо сделать свою копейку.
Темнеет. Пора и мне закругляться со съемкой. Не знаю, получится ли на видео сверху, с балкона - вечеряющий широкий Гудзон. Переливчатый, синее с красным, как привозной фирменный плащ моей далекой фарцовой молодости.
Завтра - в горы, в Катскилы! Так и вижу - подкатываю к террасе, там меня Лана с новым своим животом ожидает. В кресле-качалке. На живот показывает и говорит детям:
- Гёрлс, там, в животе, вам новый братишка или сестренка.
А Ширли и Джессика кричат хором: - Мамми, мамми, зачем ты скушала бейби?
Смотрю я кругом и себя же щипаю. - Боже, до чего хорошо, до чего джазовая у меня жизнь получается! Чего еще пожелать, чего бы хотел? Хотел, например, быть спикером палаты Конгресса, как мой похожец Ньют Гингрич? Может быть. Не суть важно. Я и так, лучше всякого Ньюта, чувствую себя счастливым. Как ребенок малый. Кажется мне, завтра и послезавтра - всегда, ждет меня где-то, обязательно ждет сладкий гостинец, припрятанный специально для меня!