В продуктовом магазинчике между деревней и воинской частью случилась неприятность: кто-то разукрасил железную дверь неприличными надписями. Хозяин магазина Жора - нервный мужичок лет сорока, боящийся всего на свете, - обвинил в происшествии продавщиц Катю и Надю.
- Вы обидели кого-то! - кричал он, вытирая пот с лица лиловой тряпкой и бегая, как ящерка, по маленькой подсобке. - Вы виноваты! Хамите! Я с людьми в мире живу, договариваюсь как человек, а вы грубите! У меня недругов нет, вы наживаете! Кого обидели? Чьи враги?
Дородная деревенская жительница Катя рассмеялась:
- Что ты, Жора? Какие враги? С нашей зарплатой? Плакальщики у нас, а не враги.
Но Жора не верил и настаивал:
- Кто дверь разрисовал? Злобитесь, тетки... как змеи, а торговля страдает! Вам что? Вам плевать...
Катя что-то вспомнила, облокотилась на руку и мечтательно заулыбалась.
- Эх, Жора... - проговорила она. - Прошло время, когда враги-то у меня были.
- Ага! - воскликнул Жора. - Были!
- В школе, - продолжала Катя. - Я с мальчиком из Берлина переписывалась, модно было. Дружба народов, и все такое. Открытки присылал - красивые. Я на стенку вешала, в школу приносила, - она усмехнулась. - Девчонки бесились. Они завидущие... терпеть меня не могли.
Жора нахмурился. Видимо, представлял расстояние между корреспондентами.
Жена отставного майора Надя, поправив ситцевое платье, негромко вставила слово.
- Чего ж они? Писали б тоже.
Катя улыбнулась снисходительно.
- Попробуй, напиши наугад. На деревню дедушке, что ли? Я не говорила, кому. Это пионерские организации делали на высоком уровне... а у нас-то... колхоз колхозом.
Жора недоверчиво хмыкнул.
- Как же ты нашла?
- Сестра двоюродная из Воронежа навела. У них в школе было принято, и она попросила: пускай твой друг моей сестре письмо пошлет. Написал, и поехало. Ну, так - он полтора слова, и я ему полтора. В Германии русский зубрили... типа, твоя моя не понимай. Как в школе научат? А я по-немецки ему - что знаю.
- Не делилась?
- Вредная была, - сказала Катя довольно. - Не хотела. Зачем делиться? Чтоб у меня одной, ни у кого больше.
Видно было, что давняя вредность из картинок детства улучшает настроение - или воспоминания радовали сердце. Жора суетливо взмахнул руками.
- Правильно тебя не любили, - резюмировал он. - В армии таких не любят. Кто жлобится. И в тюрьме.
Катя громко вздохнула.
- Я, слава богу, не в армии и не в тюрьме жила. А в Советском Союзе. Разницу чуешь?
Надю интересовало другое.
- Как звали его? Что с ним стало?
Катя покопалась в памяти.
- Гюнтер. Гюнтер Шмидт, - она пожала полными плечами. - Откуда я знаю, что стало. Лет-то сколько прошло... сказать страшно. Столько не живут.
- Может, стуканулась бы, - съязвил Жора. - Глядишь, вспомнилась бы старая любовь. На "мерседесе" бы каталась.
Катя взмахнула обесцвеченными волосами.
- Какая любовь... Дети. Не вспомнит, и адреса нету. Я, как замуж выходила, выбросила. Юрка ж ревнивый был как черт... - она помолчала и добавила, пригорюнившись: - Что интересно. Как мальчик из Берлина был - все ненавидели. А как за пьяницу и шпану замуж выскочила - никто не полюбил... Не посочувствовал...
- Так и надо, - высказался Жора. - Люди злопамятные. Все помнят.
- Злые у нас люди, - поправила Катя с неприязнью.
Сутулая тихая Надя задумчиво оглядела полки с пыльными консервами и сказала себе:
- А у меня недруги далеко.
Жора вздрогнул, а Катя не поверила:
- Они у тебя есть?
Надя серьезно кивнула.
- Еще какие. Дома... в Калиново.
Катя весело отмахнулась.
- Брешешь, Надька, не поверю. Что такое надо было сделать, чтобы на тебя до сих пор зло держали. Сама говорила - ты оттуда уже лет двадцать.
- И что, что двадцать, - сказала Надя уныло. - Бывает, век не уходит. Парень со мной на мопеде разбился. Родня не забыла...
Катя участливо скривилась, Жора остановил передвижения, и в магазине стало тихо и слышно, как гудели мухи.
- Насмерть?
- Насмерть...
- Как же случилось?
Надя опустила печальные глаза.
- Не помню. Давно. Как обычно, по молодости - сели на мопед и поехали. Мало, что ли, молодежи билось? Я в больнице лежала два месяца, у меня трещина была... - она указала на затылок. - В голове.
- Так не ты ж его угробила. За рулем-то кто был?
- А родня решила: выжила, значит, виновата. Мало ли... может, схватилась не так... не за то... сказала чего по дороге... я бы тоже подумала. Помню, мать его на свадьбу прийти пыталась, пьяная, - не пустили... Меня брат защищал, как из армии пришел... - Она понизила голос и пробормотала с ужасом: - Я знаю, она меня в поминание живой записывает.
Катя сочувственно покивала:
- Да... плохо.
- Наш батюшка знает, отказывается - она в город ходит. В городе всех батюшек не предупредишь. Мне сестра писала...
Катя посмотрела на Жору и сообщила:
- Плохо, очень плохо. На здоровье сказывается.
Надя вздохнула.
- Что сделаешь? В суд не подашь.
- Да... - Катя хлопнула ладонью по коробке с пряниками. - Раньше было хорошо - никто про такие вещи не знал, и жили - горя не знали. Да, Жор? Научное мировоззрение. Дурили нас атеисты, скрывали правду-то... А ты на могиле у него давно была?
Надя испуганно поежилась.
- Никогда не была, - призналась она.
- Чего?
- Не знаю. Не могла.
- Надо сходить, - уверенно посоветовала Катя. - Поговорить. Покаяться.
- В чем?
- Мало ли в чем. Что жива осталась. Может, правда виновата. Говоришь же, не помнишь. Перед покойником повиниться не мешает.
- Для этого ехать за тридевять земель? - спросила Надя жалобно.
Недалеко прогудел по дороге грузовик, и Жора, который, пока разговор скатывался в мрачную тему, страдальчески морщился все сильнее, встрепенулся и опять забегал.
- Вы песни поете, а мимо люди ездят. На штраф нарвемся. Думаете, не впаяют штраф? С расчудесным удовольствием, дай повод. А мне платить. В общем, ничего не знаю, дверь отмывайте как хотите, - он изучил своих подчиненных, словно пытался взвесить, чьи грехи по совокупности тяжелее, и ткнул в Надю: - Ты отмывай. У тебя... вина серьезнее... и враги сильнее будут.
За подругу вступилась даже Катя, хотя заступничество было чревато аналогичным со стороны Жоры выбором в ее пользу.
- Сбесился? Что ж, с родины ее потащатся дверь краской рисовать? - Подумав, она доверительно добавила: - Это Мишка наверняка. Мы ему третьего дня водку не продали.
Надя сделала вид, что согласна. Алкогольной лицензии у магазина не было, спиртным торговали из-под полы, местные жители хорошо знали пароли и явки, но Жора все же призывал персонал к бдительности, так как никто не гарантировал от приезда какой-нибудь комиссии или от доноса недоброжелателей.
- Почему не продали? - возмутился Жора, едва не плача по упущенной прибыли.
- Сам виноват, - заговорила Катя в оправдание. - Народу куча, какие-то мужики подозрительные - не наши - ходят, прилавок нюхают... вдруг проверка? Они в пиджаках, в галстуках. Может, месячник трезвости, в претензии будешь, если штраф. А он орать на всю деревню: всегда была, а тут нету... в подсобке пошарьте! Мы его за дверь. Не соображает если, Жора!
Жоре совершенно не хотелось связываться с главным буяном и скандалистом округи.
- Мишка... - пробормотал он недоверчиво. - У Мишки спрошу.
Однако он понимал, что с Мишки, если тот виноват, взятки гладки, к созидательному труду он не способен, а надписи надо как-то ликвидировать. Поэтому он топнул на Надю ногой.
- А ты отмывай! - прикрикнул он грозно. - Я слова не меняю! Отмывай, я сказал!
У Нади заметно испортилось настроение - она помрачнела, не смотрела на покупателей, на товары и деньги считала рассеянно. К вечеру торговля затихла, образовался перерыв, и, когда ушли дети, купившие творожные сырки, Надя покорно сказала подруге:
- Пойду правда отмою. Неловко.
- Зачем? - возразила Катя спокойно. - Пускай сам. Не наша дверь, не мы рисовали. Пускай сторожа на ночь наймет, чтобы караулил.
- Нет, правда... потрудиться... - она покраснела, будто сознавалась в чем-то стыдном. - Потрудишься - на душе полегчает. Я так иногда... а то накатило что-то.
Катя от удивления широко раскрыла глаза:
- Спятила, мать? Зачем? Легче будет, если ты Жоркину дверь отмоешь?
- Не знаю, - проговорила Надя убежденно. - Я слышала, надо, полезно.
- Не психуй, - посоветовала легкомысленная подруга и с присвистом повертела пальцем у виска. - Тебя без мужа-то, смотрю, клинит.
В воинской части делать было нечего, и Надин муж, Алексей, работал в Петербурге, а единственный сын служил в армии, и Надя часто жаловалась на одиночество.
- Вспомнилось, - посетовала она, прижав ладонью грудь. - Нехорошо на душе стало. Давно про Петю не думала. Из головы не пойдет.
Катя отмахнулась.
- Ну, если ты от скуки лечишься... Я бы свечку поставила.
Надя согласилась.
- Можно свечку. А можно потрудиться..
- Бред. Сумасшедшая. Чем мыть-то? Краска масляная, ацетоном надо или растворителем... завоняет, от головной боли на стенку полезем. А водой мой не мой - толку не будет. Только грязь разведешь. Зря ты все, Надежда, затеваешь. Помяни мое слово - зря.
Надя, не слушая возражений, взяла ведро, налила воды и, выйдя на крыльцо, принялась ожесточенно скрести ржавую дверь ветхой тряпкой из обрывка сахарного мешка. Катя была права, надпись не поддавалась, а делалась ярче на фоне посвежевшей двери. Было тихо. Темнело, и чуть пахло дымом - в стороне, за сараями, кто-то палил костер. Пронзительно звенели комары. Потом вспыхнули фары, скрипнули тормоза, и рядом с магазином остановилась немытая "Нива". Хлопнула дверь, вылез незнакомый мужчина средних лет и окликнул издалека:
- Женщины! Работает магазин?
Надя выпрямилась и отодвинула ногой ведро.
- Работает... заходите.
Мужчина, одетый в замызганную камуфляжную форму, подошел, пригляделся и провел рукой по лысине.
- Эк вас обидели... Хулиганье.
Надя открыла перед ним дверь.
- Я бы таких ловил и мордой об железо, - сообщил лысый. - Чтобы нос в лепешку. А лучше - ток через дверь пропустить, удерживающий можно. Знаете физику? Хорошо действует. Прилип бы как миленький и вас дожидался. Правда... - он задумался. - Если кистью работал, то кисть - изолятор. Вылезай! - он махнул кому-то рукой.
Из "Нивы" вылез молодой рыжеволосый парень в ярко-красной майке и легкомысленных зеленых шортах, с воспаленными пятнами на незагорелом лице. Лысый прошел в магазин.
- Паста зубная есть у вас? - спросил он у поднявшейся навстречу Кати. - А таблетки от комаров? - Он оглядел полки. - И дайте, что ли, баранок - мы с отцом Павлом чаю с медом попьем. - Он достал кошелек, раскрыл и пояснил: - Мы рой отцу Павлу везем.
- Рой? - весело переспросила Катя.
- Да, в сарай залетел и зацепился. Его вон, - он кивнул на спутника, - искусали. Шкура нежная, деликатная. Это мне, старому бегемоту, ничего не сделается... Нам не нужен, а у отца Павла пасека. А дверь мыть бесполезно, не отмоете. Надо закрасить погуще, чтобы не проступало. - Он снова погладил лысину, подумал и велел рыжему спутнику: - Ступай принеси из багажника... как это... автоспрей. Краску принеси.
Рыжий разразился длинной фразой на непонятном языке.
- Спрей, спрей, - лысый показал руками, будто пшикал. - Для авто. Оставалось, помнишь?
Рыжий кивнул и пошел к машине.
- Турист, что ли? - спросила Катя.
- Зять, - сказал лысый с гордостью, будто иноязычный зять был его заслугой. - По-русски ни бум-бум. Понимать стал понемногу. Но говорить не говорит. Что сделаешь? Человек не попугай - слова твердить, соображать нужно. Я к ним приезжаю - через три дня балакать начинаю. А у нас забываю, - он вздохнул. - Выветривается. Легкомысленный язык.
- Какой? - поинтересовалась Катя. - Что за язык-то?
Лысый степенно расплачивался.
- Английский. Не узнаете?
Катя покачала головой.
- Татарский слыхали, дагестанцы приезжали, а англичан не бывало.
Рыжий вернулся и подал тестю баллончик с краской.
- Держите, - сказал тот великодушно. - Немного... может, половина будет, хватит. Буквы замарайте, и все.
Он собрал с прилавка копейки и вышел. На улице хлопнула дверь, и "Нива" тронулась.
Катя брезгливо понюхала баллончик.
- Говорю, воняет... Хотя... дареному коню...
Она погрустнела.
- Вот ведь, - сказала она Наде. - Я с берлинцем по глупости, по детству, дурью маялась. А нормальные люди гляди, пользуются. Кто-нибудь умный как сыр в масле катается. Кто бы нам в детстве ума-то подкинул...
Надя неопределенно согласилась, а в магазине с беззубой улыбкой возникла, ковыляя, старушка из соседней деревни. Катя всплеснула руками.
- Баб Зин! Куда вы за шесть километров пешком! На ночь глядя! Сосед богатый что ж хлеба не привезет? Он заходил, мимо проезжал. Я б знала... Хоть какой-то толк бы с него, бугая дурного.
Старушка сняла с плеча кошелку.
- Иначе сдохну, Катюша, - пропела она приветливо и подмигнула. - Сосед сгодится. Праздник будет - мы с ним наливочки сладкой выпьем, угостит... На ночь я вслепую дорогу найду. Кто меня тронет?
- И сдохнете, - пообещала Катя бесцеремонно, выкладывая буханки на прилавок. - В дороге ноги и протянете, если себя не пожалеете.
Надя, утомившаяся от похоронной тематики, пошла выполнять урок.
- Дверь закрой, - бросила вдогонку Катя.
Когда дверь вместо паскудных надписей украсилась зеленоватым пятном, наступил поздний вечер, и пора было закрывать магазин. Надя, опустошив баллончик, вернулась внутрь, а Катя устало пересчитывала деньги.
- Счастливая ты, Надька, - проговорила она тоскливо. - И квартира, и сын в порядке, и муж из Питера деньги присылает. Даже с краской повезло. Бог мужика с зятем послал... не мучиться, руки не бить.
У Нади, повидавшей мир, было другое представление о счастье.
- Квартира... что? Квартира есть, а работы нет. Загнали сюда на старости лет, помрем в брошенной дыре. Может, хоть Витька выберется, не осядет здесь, глупости не сделает. Еще свет-воду поотключают... Разгонят армию - кто вспомнит, кому мы нужны? Сколько по частям мотались. Хоть бы в городе дали. Вот в Саратове... - она блаженно заулыбалась. - Я б в Саратове с удовольствием осталась. Хороший город... Волга... занятия какие хочешь. У меня ж диплом, я цветовод-озеленитель. А здесь делать нечего.
Катя пренебрежительно задрала нос.
- В Саратове в какой год с голоду помрешь. А на земле прожить можно. Лес, поле... Денег не будет - на подножном корму.
- Ох, - протянула Надя. - Не знаю...
Послышался знакомый рев битых Жориных "Жигулей". Отворилась дверь, и хозяин, хватая горстью комаров, сунул нос в магазин. Он успел заметить изменения на фасаде владений, поэтому был возбужден и доволен.
- Жора, - сказала Катя с чувством. - С тебя причитается. Тебе вовек с нами не расплатиться, где ты сокровище, как мы, найдешь? В любой беде спасаем, а ты не ценишь.
- Что, справились? - сказал Жора с облегчением, что подчиненные оказались ответственны. Потому что, забастуй они, не оставалось бы ничего, как, роняя авторитет, решать проблему самому. - Правильно. Вот так. Я к Мишке ходил - жена говорит, нет его третий день, в городе он, на вахте. Так что не Мишкины это дела. Ваши.
Надя устало шла домой, думая, как придет в пустую квартиру, которой позавидовала подруга. Саднили неприятные воспоминания. Она раньше считала, что трагический эпизод юности погребен под гнетом поздних событий, но оказалось, рана не зажила. Она смотрела на себя со стороны и удивлялась, что ни разу не была на Петиной могиле, что ей не приходило в голову, и она не знала, что там делать. Топтаться без толку у покосившегося креста представлялось лишенным смысла. Она попыталась восстановить подробности, предшествовавшие роковой поездке, но в очередной раз обнаружила, что не помнит абсолютно ничего. Это был обыкновенный эпизод, обыкновенное лето, когда много катались, много плавали в речке у запруды, много лазили через забор - на свалку цветмета по соседству. Никто не думал, чем закончится рядовая поездка. А может, виной ее беспамятства было позднейшее пребывание в больнице, где она лежала без сознания.
Ближе к части, на обочине дороги, она увидела полусъехавшую в канаву машину с распахнутой дверцей, и кто-то, стоя рядом, громко перекликался с пассажирами и водителем. Надя услышала несколько раз слово "трасса" - вероятно, машина приехала оттуда, с федеральной трассы, в десятке километров. Вблизи стало ясно, что это деревенские парни, а разговаривает с ними Аня - невысокая девушка, которая считалась невестой сына Вити, чему Надя противилась изо всех сил. Она недолюбливала Аню за то, что та жила не в городе, а в бесперспективной для нормального человека глуши, что она недостаточно предана Вите и что у нее неприятная мать - хитрая побирушка-инвалид, которая по ворохам всевозможных справок числилась чуть ли не при смерти, но с утра до ночи пахала в огороде как каторжная или ездила по инстанциям, выпрашивая всевозможные пособия. Анина внешность Надю тоже не устраивала: на Ане в любую жару было надето как минимум четыре вещи - накидки, какие-то двойные юбки, кофты - но все равно были чересчур открыты грудь и ноги. Надя прошла мимо, сделав вид, что не узнала Аню в темноте, но та оставила приятелей и догнала Надю.
- Здрасте, теть Надь, - она засеменила рядом, подстраивая шаг.
- Ты чего с ними? - спросила Надя недовольно и предостерегла: - Не садись...
Аня очень удивилась.
- Чего это я с ними сяду? Они пьяные, а я трезвая.
Наде была непонятна логика, напрашивался вывод: выпила бы - и села в машину к разудалым парням? Но Надя промолчала, только укоризненно добавила:
- Тем более. Они же разобьются.
Аня, кивнув, охотно согласилась, вызвав у Нади неприязненную дрожь.
- Разобьются обязательно. Как дачные - в прошлом году. Ночью за добавкой поехали на станцию, все в овраге, - она хлопнула в ладоши, - и остались. Автогеном крышу пилили. Срезали - головы в лепешку...
Надю покоробил бодрый тон.
- Не надо... - попросила она, подумав, что ничего в мире не меняется, и добавила: - Раньше на мопедах... на мотоциклах бились, теперь на машинах.
- На мотоциклах и сейчас бьются, - откликнулась потенциальная невестка с оптимизмом.
- Как мама? - спросила Надя, прервав разговор на злободневную тему.
- Не знаю, - бросила Аня.
Надя даже остановилась.
- Как это "не знаю"? Ты чего, дома не живешь?
Аня подозрительно замялась.
- Живу, просто она как-то... Все где-то ходит.
Надя побрезговала разузнавать, где обретается Анина мать. Вместо этого она придирчиво спросила:
- Чего ты про трассу? Потянуло?
- Да вот... - отозвалась Аня неопределенно. - Думаю, пирожки возить... водителям, чтобы покупали.
Надя недоверчиво покачала головой. В ее понимании молодые девушки были востребованы на трассе только в одном отношении, а снабжение водителей давно было установлено, поделено и взято в железные руки.
- Ой ли, пирожки... Станут водители пирожками питаться! Баловство, не еда. Забегаловка есть, ассортимент расписан.
Аня возражать по существу вопроса не стала.
- Между прочим, - лукаво заметила она, срывая придорожную травинку. - Соседа вашего сверху, Андрюху, там видели - сидел капитально, пил. Косорыловки набрался, грозил жену пристрелить, так что ходите осторожно. Как бы не зацепил. По дурости.
- Что за бред. За что? Из чего?
- За что? - Аня рассмеялась. - Вам виднее, вы рядом бываете.
- Я, Аня, дома почти не бываю, - с горечью призналась Надя. - Пусто дома.
Аня озорно подсказала:
- А вы у Сереги спросите.
Серега был богатым - по местным меркам - соседом бабы Зины, фермером, предпринимателем, трудягой, авантюристом и отчаянным любителем женского пола. Надя огорчилась.
- Что болтаешь. Сплетни разносишь. Сплетни не люблю...
Аня похлестала себя травинкой по ноге.
- Не знаю. Только Андрюха в оружейную комнату бегал. Знаете? Не пустили, повязали, капитан ваш приходил - лекцию читал на тему семьи и брака. И противодействия экстремизму. Пригрозил, закатит пожизненно, если что, по статье за терроризм, - она ухмыльнулась. - На Андрюху разве подействует? Если завелся... Он взрывчатку в лесу искал, но ее, говорят, лох с нуля не найдет. Приметы надо знать, либо миноискатель нужен. Так он, говорят, у ребят каких-то, у пацанов дачных, самострел отобрал - пристрелю, говорит, и точка. Застану, мол, - положу обоих.
- Из самострела не пристрелит.
Аня возразила со знанием дела:
- Не говорите. Если в глаз, то насмерть легко. Пулькой металлической. Какой самострел. Те пацаны из него двух собак застрелили.
- Собак? Из самострела?
- Ну да. В ухо стреляли. Один собаку держит, другой самострел подносит. Не видели? Две собаки там, в лесу, лежали, потом Николай на тракторе ехал - землей их присыпал...
- Не знаю, - сухо сказала Надя. - По лесам не хожу. Ерунда. Давно он вышел? Опять за решетку захотел? Не насиделся в клетке?
- Не знаю, не знаю, - повторила Аня. Они дошли до развилки, где начиналась дорожка к Надиному дому.
- Маме кланяйся, - приказала Надя и оставила Аню без церемоний. Она прошла заросшую детскую площадку, принюхалась к дыму, который смешивался в темноте с запахами луговой травы, и оглянулась в тревоге, не горит ли какой сарай. Дым поднимался из-за кипрейных зарослей, и Надя, подойдя ближе, увидела, что не сарай горит, а у кого-то костер в бочке, а из нее поднимается едкий дым, как от паленой резины.
Она пригляделась. Ей показалось, что она узнала темную фигуру, сидящую за бочкой и выставившую к свету острые коленки.
Мишка выскочил из-за бочки, сгорбился и, не оглядываясь, припустил прочь, придерживая спадающие штаны. Надя попыталась преследовать убегающего преступника.
- Мишка, что же ты, гад, делаешь? - говорила она, скользя по мокрой траве. - Совести в тебе нет. Думаешь, мы просто так не продали? Пойми, не можем мы при посторонних. Жора не велит. Закроют нас - думаешь, лучше станет? А Зойка твоя? Что врет? На вахте он! Так и поверили - на вахте! Я Жоре скажу, учти, все скажу!..
Ей хотелось пригрозить, что Жора заставит безобразника отмывать дверь, но она вспомнила, что отмывать уже нечего, она выполнила работу за негодного Мишку, приняла несправедливый выговор от Жоры и вспомнила чувствительные моменты из жизни, которые предпочла бы оставить в глубине памяти нетронутыми. Мишка тем временем сделал пару больших скачков и исчез в кустах, оставив Надю с чувством обиды.
Обида еще точила Надю, когда она пришла домой. Она долго бродила из кухни в комнату, и ничего не хотелось: ни есть, ни пить, ни смотреть телевизор. Томила мысль, что, должно быть, Петина мать снова записала ее в поминание, и вот навалились напасти: разрисованная дверь, Жорина несправедливость, одиночество, тяжелые мысли, тоска по мужу и по сыну. Подумалось, что, не случись страшной аварии, ее жизнь могла сложиться по-другому, без постоянной нужды, вечных шатаний по нищим гарнизонам, разлуки с мужем, который день за днем, помимо службы, бился, зарабатывая деньги, и которого она от этого почти не видела - как не видит сейчас. Не было бы глухой чужой деревни... продуктовой лавки, где летом жарко, а зимой Надя простудила почки, беспокойства за сына, который в армии, а после вернется в полузабытую часть.
Беспокойство было таким сильным, что она не выдержала, отыскала телефонную карточку и позвонила в Калиново - сестре.
Подошел сестрин свекор, бестолковый и глухой на оба уха, и долго не мог понять, кого надо и кто звонит. Потом минут пять искали сестру.
- Ой, Надька! - прокричала та, прибежав к трубке. - Как у вас, в порядке? А у нас-то! Светка меня в бабушки записала, может, к ноябрьским родит, такие дела! Доигралась, дура! Говорила я ей... Никаких сил, Надька, не хватает!
- Отец-то кто? - спросила удивленная Надя, которой чудилось, что племянница недавно пошла в школу.
- Уф, отец... Мужик взрослый, за тридцать. Дурища.
- Кто, я знаю?
- Не знаешь. Он лет пять у нас появился, после зоны осел. Ни кола ни двора, идти некуда.
- Не отказывается? - вздрогнула Надя.
- Нет... чего отказываться. Расписываться хоть завтра. Тем более - мальчишку ждем. Ему лестно - наследник. Наследовать вот нечего... Беда, Надька, да и только.
- Может, к врачу? - подсказала Надя робко.
- Поздно к врачу. Срок большой. Ума-то у кобылы нету! Хорошо, вообще обнаружила. Так бы и родила, идиотка, не заметив. У меня-то и на дух ничего, и дел много, Надька, если честно. Бегаешь-бегаешь, пашешь как лошадь... А свекровь говорит: чего она бледная, отекшая, и вены на руках будто вспухли. Глаз - алмаз... Убила бы дуру... Мужик он, конечно, ничего. Хороший мужик. Руки золотые. За все берется, что хочешь сделает.
- Может, и ладно? - подсказала Надя. - Что страшного?
- Что страшного? Жизнь у него страшная. Душа злая, мертвая. Глаза зальет - в драку. И дерется больно. Ей разве такое нужно? Она девчонка, ей бы парня молоденького, нежного, чтобы поласкал хоть годик, поберег... А в нем умерло все. Ему бы тетю Мотю какую-нибудь, лет за сорок - жизнью битую.
Надя расспрашивала автоматически, ей было жаль сестру, но полузнакомая племянница ее не волновала.
- А вообще? - говорила она. - Что нового?
Сестра что-то вяло рассказывала, но ее интересовала только дочь.
- Как Лида, Вера? - спросила Надя между прочим. - Как Ефимовы?
- Да Пети! С которым я в аварию когда-то попала - помнишь? Вспоминала чего-то...
- Ой, Надька, - сестра вздохнула. - Сообразила через сто лет. Сгорели.
- Как сгорели? - ужаснулась Надя.
- Весной. Все сгорели - она, невестка... сын был на работе, а внук у другой бабки гостил. Пьяные были, наверное. Она ж пила сильно, и невестка прикладывалась.
- Ох, - только и сказала Надя.
- Не говори. А ты не знала? Пожарные приехали - одни головешки черные остались. Еще рвануло - видно, баллоны с газом были в кухоньке. Да, да, - она поняла, почему Надю занимает эта тема. - Видишь, не рой другому яму. Нехорошо так говорить, но ее, может, бог наказал - за тебя, за то, что зла желала.
Положив трубку, Надя поежилась. Ей не стало спокойнее от вести, что главной ненавистницы нет в живых и некому заказывать ее поминание в заупокойных службах. Потому что полоса невезения не прерывалась, и, стало быть, причина была в другом. Ей захотелось позвонить мужу, она набрала номер его мобильного и похолодела, услышав сквозь треск помех незнакомый голос. В голове вспыхнули видения страшных догадок.
- Алло... - пробормотала она. - Леша... Леша? Кто это?
- Леши нет, - ответили лениво. - Кто спрашивает?
- Жена спрашивает! Где он?
- Надь, ты? Это Саша, привет... Леша на смене, Надь.
- На смене? - проговорила Надя подозрительно. - Почему телефон у тебя? Почему не с ним? Чего ты трубку берешь?
Далеко зашумело, потом голос пропал и опять возник.
- ... а зачем? У него рация. Чего ходить с двадцатью приборами? Не знаешь, кому отвечать, за какой хвататься. Передать что, Надь? У него все в порядке, не волнуйся. Супер! Погода только - дожди идут. Климат... у меня приступ был, астматический, - душно и влажность. А Леша ничего... Как у вас?..
- Рация... - Наде представились усталые гаишники на трассе и штраф, который они когда-то заплатили за пересечение сплошной, - пока они стояли, на другом километре впереди перевернулся автобус...
- Скажи, хорошо, - сказала она Лешиному соседу по общежитию. - Пока, время...
Смирившись с тем, что муж недоступен даже для телефонного разговора, Надя легла спать, но ей не спалось. Сначала заболела голова, собранная когда-то районными хирургами и время от времени дающая о себе знать. Надя встала, выковыряла из облатки таблетку анальгина, подумала и добавила еще. Таблетка попала на язык, и Надю передернуло от мерзкого вкуса. Боль начала отступать, но Наде почудилось, будто в квартире что-то не так. Она легла, накрылась одеялом до глаз, и ее заколотило от страха. В комнате ощущалось чье-то присутствие - скрипнула половица, потом еще. Колыхнулась занавеска. В окне, выходящем в поле, было черно. Внезапно мелькнул белый призрачный свет, легла тень на занавеску, и Надя увидела, как в окне мелькнул светлый ангел, приземлился на балкон и сложил серебряные крылья. Что-то звякнуло, разбилось со стеклянным звуком, ангел снова махнул крыльями и исчез. Надя была ни жива ни мертва. Она с бьющимся сердцем гадала, что это могло значить. Что с сыном? Что с мужем? Или Петя являлся к старой знакомой? Потом боль ушла, и измученная Надя провалилась в сон.
Ей снился тяжелый, бессвязный бред, голова была тяжелая, и под утро ее разбудил громкий, как раскат грома, звонок в дверь. Надя подскочила и с ужасом, что проспала, кинулась к часам. Была половина пятого, и голые пятки охватил утренний холод. Звонок повторился. Накинув халат, трясущимися руками, с чувством ужаса от вероятных дурных новостей, Надя отворила дверь. На лестничной клетке стоял всклокоченный фермер-капиталист собственной персоной во всей красе - майка, испачканная машинным маслом, корявая, дочерна загорелая физиономия, уши-пропеллеры и кривые ноги в спортивных штанах. Вид у Сереги был смирный и виноватый. Не выдержав, Надя сказала в сердцах:
- Чтоб тебе провалиться!
Серега воровато оглянулся и попер в квартиру.
- Ты куда? - возмутилась Надя. - Чего надо?
- Слышь, Васильевна, - сообщил Серега приглушенно. - Только шума не поднимай...
Он юркнул в Надин коридор и прикрыл за собой дверь.
- Что тебе надо ни свет ни заря? Куда ломишься? С ума сошел?
- Слышь, Васильевна, - повторил Серега. - Ты того... я там банку с компотом на балконе раздавил. И цветок какой-то. Ну, торопился в темноте... у тебя черт ногу сломит. Молчи, будь человеком. Я банку возмещу.
- Банку... - пробормотала Надя. - Какую банку?
- Не знаю, тебе виднее, что там у тебя. Я взамен одной две куплю. Ситуация - кто знал, что Андрюха ейный вернется... И вообще - чего банки на балкон ставишь. Воров приманивать. Захотят закусить, заберутся...
- Господи! - Надя чуть не заплакала и обнаружила, что руки у нее еще трясутся. Серега почесал затылок.
- И цветы принесу. У Митьки возьму. Митька дачи сторожит - каких угодно цветов добудет. Хоть астры, хоть георгины. На дачах такие растут - на свете нет, оранжереи отдыхают. Цветники, альпийские горки... что хочешь.
- Чтоб ты пропал, - повторила Надя. - Бабник проклятый...
У нее бессильно подломились ноги, и она опустилась на ящик в прихожей.
Серегу обескуражили ее дрожащие губы, слезы на глазах и побелевшее от ужаса лицо. Он задумчиво поворочал скулами и решительно добавил:
- Я еще денег за молчание дам, - он зашарил по карманам.
- Уйди ты с деньгами, - вяло возмутилась Надя. - Обалдел? Не возьму.
- Нет-нет, - воодушевился Серега, доставая мятую тысячную. - Смотри: у нас договор будет. Деловое соглашение. Ты - молчишь. Я - оплачиваю. Без денег у тебя обязанностей нет, а с деньгами - есть. Правильно? Есть товар - он денег стоит, есть услуга - тоже... Товар дорогой. Смотри - много даю. Ты за тысячу эту на своего жмота сколько вкалываешь? Неделю? Две? Но уж и ты постарайся, рот на замок...
- Сдурел со своими деньгами, сдвинулся на них... - Надя попыталась оттолкнуть незадачливого ловеласа, но натренированная рука уверенно скользнула по ее бедру прямо в карман халата. Надя испуганно отпрянула, и тысячная бумажка осталась в том месте, куда ее положил опытный взяточник.
- Смотри, Васильевна, - довольно осклабился местный бизнесмен. - Условились.
Он шустро, на цыпочках, исчез. Оставшись одна, Надя попыталась прийти в себя. Она разгладила на колене мятую купюру. Тысяча рублей была для нее огромной, нереальной суммой, только Сереге по силам было швыряться деньгами.
Пока она унимала дрожь в пальцах и нюхала тысячную бумажку, снова раздался звонок в дверь. Вздохнув с разочарованием, Надя подумала, что Серега, конечно же, пошутил, а сейчас передумал и вернулся забирать деньги.
Она открыла. За дверью переминался Жора, морщась от аромата гнилой капусты из подвала и дергая острым носиком.
- Тебе чего? - спросила Надя, пряча деньги за спину - чтобы работодатель не решил, что платит слишком много.