Анатолия ждали домой, в среднерусский городок, пятнадцать лет, смирились с отлучкой и привыкли к радости от лаконичных вестей, когда незнакомые люди передавали привет проездом или случалось короткое письмо без объяснений и прогнозов. В угасающих воспоминаниях он залетел куда-то далеко и превратился в часть недостижимого мира, о котором все знают, что он есть, но твердо не убеждены, поскольку ни потрогать, ни испытать не в состоянии. О нем думали все реже, и во время, когда совершенно отвлеклись и давняя заноза не волновала родных - перед свадьбой сестры Наташи - он нежданно явился домой. Сестра не видела его с детства и не узнала потрепанного морщинистого дядьку, но приняла брата со щенячьим восторгом и сочла долгожданное событие добрым предзнаменованием. В любую свободную минуту она висла на Анатолии, щебетала, рассказывала о делах и делилась планами. Мать Инна Михайловна поразилась, что узнала сына отстраненно, как дальнего родственника, умом понимая и признавая тождественность черт, а впечатление от Толечки, с которым она когда-то рассталась, не восстановилось. По ночам она вставала, вопросительно смотрела в лицо спящему, убеждалась, что это сын, искала в душе отклик и не находила. Отец Григорий Николаевич тоже чувствовал неладное. Он косился издали на молчащего, словно замороженного сына и ходил, тихонько твердя:
- Не пойму... Свой он? Или не свой?
- Ты что? - махала на него руками Инна Михайловна, заступаясь за сына. - Не узнаешь? Наш он... Наш.
- Наш-то наш... Думаешь, не вижу? А свой... Не свой? - Григорий Николаевич старался объяснить замеченное им несоответствие, но получались примитивные аргументы: - Сидит, не делает ничего. Помог бы рамы переделывать...
Инна Михайловна морщилась.
- Лишь бы запрячь... Сын-то нужен как работник. Вон какой - постаревший... Измученный... Пусть отдохнет. Человек в родной дом вернулся, а ты куском попрекаешь.
Григорий Николаевич взрывался:
- Что ж я, сына голодного не накормлю? Сыну кусок найдется... Пока у самого руки-ноги целы, - и он опять твердил: - Не пойму - свой или чужой? С нами он или против?
Инна Михайловна не понимала.
- Как на войне. Позывной тебе, что ли, пароль нужен?
- У нас повсюду война, а как же, - вздыхал Григорий Николаевич. - Сейчас каждый сам за себя. Враг в семье не нужен...
- Вот-вот, - издевалась Инна Михайловна. - У Федуловых дед тоже взбесился, с ружьем принимал встречного-поперечного. Довстречался!
- Что ж... - вздыхал Григорий Николаевич, решая сложную головоломку. - Дед Федулов прав по-своему...
Наташа не помнила Анатолия, поэтому не испытывала дискомфортных ощущений. Она тискала брата, словно маленького, хлопала по плечам, трепала за руки и приговаривала:
- Где ты раньше был? Где, где? Дождался, что замуж выходить... И явился, как назло.
Анатолий принимал сестринскую ласку терпеливо и без эмоций. В голубых, подернутых желтизной, как постаревшая бумага, глазах было ровно, и ни один мускул на жестком теле не выдавал отношения к бесцеремонной тряске.
Анатолий усмехался и смотрел куда-то сквозь сестру:
- И все? Веская причина.
- Не только... - Наташин мечтательный голос излучал тепло, и она произносила по складам, словно боялась произнести или не находила правильной интонации. - Люб-лю я его...
Анатолий пожимал плечами, а Наташа, склонив голову к его крепкому бицепсу, продолжала грезить:
- Хоть из дома не уходи. Жалко, мы с Генкой здесь не можем... Он мать оставить боится. Где ты пропадал? Где?
Инна Михайловна, прислушиваясь издалека, напряженно сводила брови. Ей самой хотелось, чтобы дочка с будущим зятем пожили с ними. Она страшилась оставаться с сыном без порхающей Наташи, когда очевидно стало бы неловкое отчуждение. С другой стороны, различая что-то угрожающее в молчаливой фигуре, в жестах сына, она опасалась, что молодой муж на общей территории не сойдется характером с шурином- примеров подобных конфликтов с далеко идущими последствиями она знала множество.
- Что ж... - невозмутимо бросал тем временем Анатолий. - Нужен был, что ли?
- А как же! - воскликнула Наташа, всплескивая руками. - Другое дело - когда старший брат! Девчонки бы завидовали... Вон у Тоньки брат старший, так к ней с уважением... И от ребят защищал бы.
- Приставали?
- Приставали - не приставали... Все равно защитник нужен, - серьезно рассудила Наташа. - Вон Витальке бы, гаду, показал, что почем.
Она запальчиво погрозила кулачком неведомому провинившемуся Витальке.
- Обижал? - коротко поинтересовался Анатолий.
Наташа вздохнула в задумчивости:
- Обижал, не обижал...
Она не могла внятно ответить на вопрос. Брат предложил бесцветно:
- Ну, хочешь, я твоему Витальке голову скручу?
Было что-то в его ровном тихом голосе такое, что Наташа испуганно возразила:
- Н-нет... Не надо.
Она слегка оторопела. Представилось, что лелеемое в горячих фантазиях отмщение с громоподобным торжеством, с публичным раскаянием виновника, фонтанами слез, прилюдным унижением и муками бессрочного отчаяния обернется тоскливой уголовной жутью. Больше она старалась не навлекать братнин вялый гнев на недругов.
Прошла молва, потянулись в гости родственники и старые Анатолиевы знакомцы. Как-то зашла, любопытствуя, его бывшая девушка Юля. Юля была давно замужем, имела пятилетнего мальчика и ждала второго ребенка. Она тяжело разместилась на табуретке посреди комнаты, а ее бойкий отпрыск зашустрил по углам под неодобрительные взгляды домочадцев. Юлю не жаловали в семье, Инна Михайловна считала, что та явилась исключительно, чтобы свысока продемонстрировать благополучие, и переживала за сына. Юля рассказывала, как им хорошо живется и что ей при поздней беременности проблемно ездить с мужем на развлечения - в ночные клубы, дискотеки. Но Анатолий удивил присутствующих женщин тем, что уделял гостье внимание между делом, ронял слова неохотно и на лице у него читалась скука, смешанная с отстраненной гадливостью, как будто перед ним была змея или лягушка. Потом Юлин сынок подобрался к бутылочным ящикам, приготовленным для свадьбы, Наташа шуганула его, он закричал, и визит оказался скомканным. Когда Юля ушла, Инна Михайловна вопросительно рассматривала Анатолия, пытаясь выявить проснувшиеся чувства, но тот лишь исказил лицо в брезгливой гримасе.
- Фу... - проговорил он. - Пахнет она...
- В смысле? - не поняла Инна Михайловна.
- В смысле, что беременная... Бабой пахнет сильно.
Инна Михайловна не ощутила запаха, перебитого пронзительными Юлиными духами, но Григорий Николаевич вполголоса подтвердил:
- Это точно. Ее чуть собаки не затоптали. Как на улицу ни выйдет, за ней стая бежит. Нет бы дома сидеть дурище... От греха.
- Собаки - ерунда, отобьется... - Анатолий выдержал длительную паузу и проронил, давая понять, что внимание его к пикантной детали не праздное: - Когда так пахнет, убить могут.
- За что? - пролепетала Инна Михайловна.
- За запах. Нельзя вызывающе вести себя. Для кого-то, может, все равно что голая она бы вышла. Раздражает людей.
- Где же это, Толя? - Инна Михайловна испугалась, а Григорий Николаевич замолчал.
- Есть места.
Анатолий проговорил эти слова тихо, а Инну Михайловну резануло по сердцу, что сын явился из страшных краев.
За два дня до свадьбы приехал из рейса Гена, и оказалось, что между делом что-то нашептали ему радетели о чужом счастье. К вечеру он явился во двор совершенно пьяный, голося во все горло:
- Славка! Славка, я знаю, что ты здесь! Выходи!
Беспокойно выглянула Инна Михайловна и увидела будущего зятя во всем великолепии - красного, нелепого, растрепанного, в расстегнутой рубахе, и ахнула от неприятного сюрприза.
- Гена, милый, побойся бога, - она сделала попытку загасить зятев бунт в зародыше. - Что ж при людях, разве можно? Какой Славка? Ноги его год уже не было. Иди домой...
Но у Гены в голове замкнулась от алкоголя схема, и он зациклился на одном и том же.
- Славка! Выходи! У вас Славка... В доме... прячется... Я знаю! Пусть выйдет!
Выскочила Наташа, подтянулись соседи, довольные бесплатным зрелищем, но урезонить Гену не удавалось. То казалось, он готов сдаться и позволить увести себя куда-нибудь проспаться, но потом начинал снова. Вышел Григорий Николаевич, обругал Гену в сердцах, но не подействовало. Пока вокруг происходила суета, незаметно появился Анатолий, взглянул на буяна из-под бровей пугающей блеклой голубизной и негромко сказал:
- Уйди.
Сразу почему-то сделалась тишина, и Гена замолчал. Анатолий отошел и присел на крыльцо. Наташа застегивала незадачливому ревнивцу рубашку, Инна Михайловна отряхивала его от прилипшего сора, а Григорий Николаевич свирепо выговаривал за дурное поведение. На лице Анатолия снова промелькнуло брезгливое выражение, он поднялся, оказался рядом с Геной и с глумливым, даже довольным видом сделал неуловимое движение, и Гена полетел в поленницу, руша на себя штабеля дров.
- Мразь, - проговорил он.
Возмущенная Наташа закричала на брата и затопала ногами, но тот прервал ее тихим тоскливым вопросом:
- И нужно тебе за дурака такого?
Повернулся и ушел в дом, оставив семью улаживать инцидент. Несуразный Гена был спроважен домой, его мать получила подробный инструктаж на различные случаи жизни, а Наташа дулась на Анатолия целый час, но потом простила и снова, мурлыкая, висла на братниных плечах, как на вешалке.
Накануне свадьбы, когда Инне Михайловне стало ясно, что все дела не объять, остается довольствоваться тем, что уже совершено, она прикрикнула на домашних, отняла у Наташи утюг и бигуди и прекратила кипение деятельности. Она заварила чаю, вынесла во двор посуду, и семья уселась вокруг стола. Был пряный вечер, погода стояла изумительная: ветер стих, небо прояснилось и стало светло-золотистым, как топленые сливки или липовый мед. В нереальной высоте почудилось перышко облака, грозящее непогодой, но, приглядевшись, Инна Михайловна поняла, что это реактивный след. По округе, по городу разлита была благодатная тишина. Ни один лист не шевелился. Спали птицы, затихли мухи, и только иногда далекий автомобильный шум казался мирным и уютным.
- Да... - согласилась она несмело, словно в глубине души не верилось, что все так замечательно.
Мать с дочерью, обнявшись, долго сидели на крыльце, гладили друг друга по волосам и перешептывались. Начало темнеть, и тогда Григорий Николаевич согнал их с насиженного места. Но у Инны Михайловны было еще дело. Она отозвала в кухню Анатолия, прикрыла дверь и тихонько проговорила:
- Сынок, вот что... Мы подарки дарим, но лучше, если ты Наташе свой преподнесешь. Она тебе, конечно, рада и слова не скажет... Но лучше будет... Покупок не надо, денежку в бумажку заверни и подари молодым... Она обрадуется... Вот.
Она достала из кармана две свернутые купюры из неприкосновенных запасов и попыталась засунуть в каменную сыновнюю пятерню, но Анатолий недовольно отстранился.
- Что ты, мать! - буркнул он. - Не нищий, есть. Смогу Наташке подарок поднести. Не бойся, справлюсь.
Он отвернулся и ушел в комнату, считая вопрос исчерпанным.
День свадьбы тоже удался, но действующие лица уже не замечали погоды, им было недосуг. Анатолий, примерив костюм, который повис на его осунувшейся фигуре мешком, отказался идти в загс, но обещал появиться в кафе, когда в толпе подвыпивших людей незаметны огрехи в одежде. Инна Михайловна в синтетическом синем платье, в туфлях, больно сжимающих отвыкшие ноги, волновалась, как выдержит нервную процедуру подверженный влияниям зять, но все прошло удачно. В кафе поначалу празднество тоже разворачивалось правильно. Тамада был в ударе, трепетная невеста светилась от восторга, зять, дергая пиджачными ватными плечами, держался солидно и от водки воздерживался - даже шампанское едва пригубил. Инна Михайловна строго следила за родственниками, склонными к излишествам, и за молодыми гостями. Один раз ей почудилось промелькнувшее в пляшущей толпе лицо сватьи, искаженное страхом, она пригляделась, ища источник зла, но все находились в рамках приличий, и Инна Михайловна успокоилась. Потом она обнаружила, что ей в толпе давно не попадался на глаза Григорий Николаевич. Она искала его глазами, но убедилась: среди гостей мужа не было. Насторожившись странным явлением, она задала тем, кто был рядом, несколько вопросов, но в ответ ей только весело трясли головами, обсыпанными конфетти. Прошло минут двадцать, произнесли несколько тостов, прочитали шуточные стихи, но Григорий Николаевич не появился. Сватья прятала глаза - во всяком случае, она ни разу не встретила ищущий взгляд невестиной матери. Нахмурившись, Инна Михайловна встала и вышла из душного зала на улицу. Никого не было, даже курящих, только на кафельных ступеньках сидела пьяная родственница жениха и вытирала заплаканные глаза концом газового шарфа. Инна Михайловна, вздохнувшая, что алкогольные эксцессы начинаются слишком рано, обратилась к женщине с сочувствием:
- Вам нехорошо? Может, воды, капель?
Та затряслась:
- Нет, не надо. Сейчас успокоюсь, - она шмыгнула раскисшим носом и пожаловалась: - Пойду умоюсь, чтобы молодым не показывать, нельзя. Ужас-то какой... Ох... И на свадьбе еще...
- Что случилось? - спросила Инна Михайловна упавшим голосом.
Родственница оглянулась и произнесла громким шепотом:
- Брат невестин повесился. Говорят, одного оставили, он и...
У Инны Михайловны подломились ноги, и она села, цепляясь за перила.