Вечерело, над городком спустились сумерки, а усталый майор Андрей Никитович Т. пришел с работы домой и тихо открыл дверь, опасаясь потревожить спящую дочь, но обнаружил, что семья бодрствует, вкусным не пахнет и в квартире неприятное напряжение. Девятилетняя Ксюша вышла растрепанная, блуждающей походкой, без тапочек, а появившаяся следом жена морщила лоб и кусала губы. Андрей Никитович пригляделся к ее испуганному лицу и понял, что отдых после рабочего дня пропал.
- Как дела? - буркнул он недовольно. - Ксюша, почему не спишь? Я думал - она подушку давит, а она красноглазая, как кролик, по дому шатается! - Он предполагал, какое событие вызвало семейное расстройство. - Что в школе? Сдала экзамен?
Супруга, Ирина Михайловна, уныло вздохнула.
- Списки повесили, отлично... - Она видом вызывала вопрос, не случилось ли катастрофического, но любящий отец не заметил намека и подмигнул надувшей губки Ксюше.
- Не зря манжеты гладили? Блузку кружевную крахмалили? - Он снизошел до жены и поинтересовался сурово: - А в чем дело? Чего лица кривые?
Ирина Михайловна только и ждала вопроса. Она всплеснула руками и возмущенно пожаловалась:
- В чем дело? А знаешь, кто на следующий год их принимает? Кто классный руководитель?
Андрею Никитовичу не хотелось после долгого рабочего дня разгадывать шарады. Он пожал плечами.
- Откуда мне знать - скажите.
Ирина Михайловна сделала паузу и воспаленно проговорила новость, выходящую из ряда вон:
- Алина Георгиевна.
Андрей Никитович сделал из сообщения вывод и помрачнел. Приказал жене:
- Корми. Ксюша - спать немедленно...
Пока он располагался за столом, пока в серьезной думе шевелил челюстями и звенел вилкой, Ирина Михайловна суматошно бегала по кухне и говорила:
- Вот так. И куда нам деваться с этими экзаменами? То ли записываться, то ли переходить с полдороги? Тут кружок по бальным танцам и гимнастика... Зал отремонтировали любо-дорого, пол не проваливается. Все родители ахнули, как узнали. В ступоре - голова не варит... Может, в пятую школу стукнуться?
- Хм... - сказал Андрей Никитович, двигая сосиску по тарелке. Старательно собрал горчицу, задвигал челюстями.
- Я скорее в пятую ее отведу, чем к Алине, - добавила жена.
Андрей Никитович поднял глаза и размеренно постучал пальцем по лбу.
- Что говоришь - соображаешь? Очухайся.
В заречном районе, где жили супруги, работали две школы: одиннадцатая, недавно ставшая гимназией, для чистой публики, и пятая, в гуще заводской застройки, которая и в старые времена славилась шпаной, а в последнее время превзошла себя по отрицательным показателям. Считалось по умолчанию, что к пятой школе по дорожкам, усыпанным окурками и пивными банками, хорошему ребенку и подойти зазорно. Другие городские школы находились на другом берегу, далеко, через неудобный мост.
Жена истерически всхлипнула.
- Тогда уедем. Давай уедем. Я тебя прошу. - Она заломила руки со стиснутым кухонным полотенцем. - Умоляю. Куда угодно. Я Ксюшу в Алинкин класс не отдам, ни за что не отдам.
Андрей Никитович не любил, когда ему портили аппетит глупостями, и он напомнил жене, что ее слова не стоят рассмотрения.
- Куда? Куда уехать? Чего мы жрать-то будем, уехамши? - Лицо перекосило тяжелой насмешкой, и он напомнил: - У тебя дочь еще в Москве, вон, найти себя никак не может, а рот-то разевает... шире плеч. Дармоеды... Нас родина кормит, забыли? Губы в трубочку закатайте и помалкивайте. Я не твой братец-бездельник, который в любое время свинтит куда хочет. Только он потом за деньгами-то ко мне, между прочим, является, как на паперть! А мне деваться не к кому! Сколько хочешь руку протягивай - на бедность не подадут. У меня дело... должность... У меня богатых родственников, которых доить можно беспрепятственно, нету!
Он задумался, а Ирине Михайловне почудилась в словах мужа протянутая соломинка.
- А может, к Лене, в Москву? - встрепенулась она.
- Куда в Москву? - взревел Андрей Никитович. - В Ленкину комнатку съемную? А жить чем? Аппетиты умерим? Так нет же, только растут аппетиты у нас!
Он звякнул вилкой о стол. Мысль о поездке к дочери в Москву была неприятна, Ленино пребывание в Москве сидело в его сознании занозой - он помнил, даже когда хвастался дочерью перед теми, кто готов был завидовать, - что боится думать о Лене. О том, что она делает в столице. Инспекционный визит был исключен - Андрей Никитович сильно страшился того неизвестного, с чем застанет дочь.
- А если с Ксюшей что-нибудь случится... - запричитала жена.
Андрей Никитович пристально посмотрел ей в глаза, и она осеклась на полуслове.
- У тебя головы нету, - резюмировал он.
Ирина Михайловна поняла, что капризы не проходят и, покорно замолчав, опустилась на табуретку. Потом убрала за мужем, налила чай и поднесла баранки. Андрей Никитович захрустел, а она робко ждала его мужского решения. Трогательные усилия по омоложению были забыты, она казалась старой, усталой и смирившейся.
- Я и не знал, что Алинка до сих пор учит, - произнес Андрей Никитович в пустоту. - Больно слава у ней...
Ирина Михайловна поспешно доложила:
- Очередной класс выпустила. Смертники. А куда ее денешь? Она диссертацию защитила - без отрыва от производства. Из музея краеведческого не вылезает, ложки какие-то в земле отрыла, крючки-гвозди ржавые... Статьи в журнале публикует. С ней мэр за ручку, в президиум тянет... Попробуй тронь ее. А родителям несчастным горе.
Андрей Никитович рассудил:
- Все от руководителя зависит. Умный руководитель придумает... чтобы волки были сыты и овцы целы. Выход найдет. Значит, глупый директор у них.
Ирина Михайловна помолчала и неожиданно заплакала.
- Да не голоси! - раздраженно приказал супруг.
- Ой, а что-нибудь с ней сделать? - Ирина Михайловна вытаращила глаза и зашептала: - По твоим каналам?
Андрей Никитович поперхнулся чаем.
- По каким таким "моим каналам"? Что языком молотишь? - Он так растерялся, что замахнулся и застыл с поднятой рукой. - Да я тебя, дуру... я тебя... - Он застыл, рука затекла, и он поменял позицию, и оттолкнул стакан, заодно сделав вывод: - Короче, возить будешь в город.
- Что ж, весь день потерян... - забормотала Ирина Михайловна, но палец мужа уперся в нее как пистолетный ствол.
- Ничего, весь день. Будешь при дочери. А что делать?
Ирина Михайловна сделала последнюю попытку.
- Там английский, говорят, плохой, произношение не то, ребята травились в столовой...
Мужнины глаза сощурились как на злейшего врага.
- И что предлагаешь? Без дури бабской? Чтоб сгинуло с произношением дите родное?
Андрею Никитовичу требовалось обсудить свалившуюся беду, он перебрал в мыслях возможных конфидентов и обнаружил, что друзей у него нет - ни на работе, ни в округе. Не у кого спросить серьезного совета. Один у него был близкий и уважаемый человек - бывший начальник,
Леонид Игоревич, но тот тяжело болел, а Андрея Никитовича колола вина, что он редко навещал больного. Он не умел утешать, а визиты к угасающему человеку, когда нечего сказать, действовали на нервы, и он держался подальше. Иногда опасался даже звонить, съеживаясь от возможности ситуации: он - сообщат на другом конце провода - при смерти... Больной, может, о боге думает, ему дайте позитив, настроение ясное, а тут бывший подчиненный с мутными проблемами. Вот, скажет, сходит с ума, идиот... Но ни одной умной и участливой души он больше не вспомнил и решил переступить через неловкость и стыд - ради ребенка.
Во дворе встретился сосед по дому, Баранов, директор базы - плотный пузатый мужик ростом под два метра. Обыкновенно Баранов рассекал пространство двора до своего джипа горделиво, животом вперед, не разбирая дороги - газон так газон, площадка так площадка, а тут согнулся и подошел какой-то смиренной просительной рысцой, боком. Андрей Никитович отметил его искания и глумливо подумал: что-то на базе случилось.
- Никитич, - забормотал негромко Баранов, суя пятерню, - я тут хотел к тебе по делу...
- Приходи, я сегодня на месте, - разрешил Андрей Никитович с чувством собственного достоинства.
- Да я не знаю, как, удобно ли.
- А чего неудобного? Штаны неудобно надевать через голову. - Он строгим бдительным взглядом окинул соседа с головы до ног. - Или ты мне взятку готовишь?
Баранов замотал головой.
- Нет, просто дело такое, семейное... Я про детей. Мой Сашка с твоей Ксюшкой в один класс идут на тот год. А класс-то - знаешь чей...
Андрей Никитович сник и утратил гонор.
- Домой стукнись вечером, - сказал он коротко.
Обсуждать семейные вопросы на рабочем месте он не хотел.
В обед он подъехал к магазину за гостинцами, придирчиво изучил мирную обстановку вокруг, и под ноги подвернулся компаньон по рыбалке, пенсионер Семеныч - неунывающий и драный, как котяра.
- Това-арищ майор! - пропел Семеныч, широко занося руку для пожатия. - Когда на щуку двинем? Она небось уже плещет, дожидается... А что это вы невеселый такой?
Было спокойно и тихо - казалось, что так спокойно и тихо будет всегда. Невозмутимо трепетала листва, дети рвали одуванчики. Андрей Никитович подозрительно пригляделся, решил, что в голосе Семеныча нет издевки, и поведал:
- Не до щуки.
- А что стряслось? - спросил Семеныч с комическим сочувствием. В его седой копне то ли пух застрял, то ли старый рыбак потерял расческу. - Опять реорганизация? Переаттестация? Отчетность?
Андрей Никитович остановился на ступеньках магазина, сгорбился и вздохнул:
- Дочка начальную школу закончила. В среднюю надо. А там на очереди - класс Алины Георгиевны. Вот и чеши в затылке - хоть неучем оставляй. - Он помедлил и пояснил то, что Семеныч знал без него, как знал весь заречный район, от мала до велика. - У нее же, знаешь, большая часть выпускников на кладбище гниет...
Семеныч заливисто присвистнул.
- Алинка, стало быть, школьничков с рук долой? Что ж ты молчал, товарищ майор? Такую ценную информацию под спудом держишь. Мы люди от образования далекие, с нами и не поделятся...
- Тебя-то она каким боком? - проворчал недовольно Андрей Никитович.
- Как это? Примета верная. Опять чего-нибудь в стране навернется. Не в стране, так в мире. Спички-соль запасти, сухариков подсушить... - Семеныч обернулся на магазинную дверь и покачал авоськой, словно собирался немедленно приступить к делу. - Запас карман не тянет.
- Тебе примета, а мне дочку отдавать.
Семеныч засмеялся дурными глазами.
- Боишься? - сказал он довольно. - Ты не бойся, господин майор. Дураки пускай боятся. А умные - на ус мотают. Им это первое предупреждение. Ходить осторожно да оглядываться.
- Он облизал губы и наставительно поднял корявый палец. - Человек всегда сам во всех бедах виноват. А молодежь неопытная, в первую очередь и нарывается. На что ты, папаша? Бди, и все в порядке будет.
Андрей Никитович рявкнул так, что безмятежно щебечущие мамаши подхватили детей и отлетели подальше:
- Сам виноват? Это ты родителям тех ребят скажи, кого в цинковых гробах прислали - если прислали вообще. Эти ребята, что ли, войну затевали? Может, тем глупы, что в армию пошли, когда родина призвала, бегать-косить не стали? Так и твой отец, который под Воронежем убит - тоже дурак дураком?
- И я тебе про что... - махнул рукой Андрей Никитович.
С тем расстались.
Когда-то Леонид Игоревич был решительным энергичным мужчиной, но, войдя к нему в душную квартиру, Андрей Никитович обнаружил глубоко старческое существо неочевидного пола. Андрея Никитовича неприятно поразило, что черты лица бывшего начальника почти не изменились, только глаза лишились смысла и внутренне разрушились - сделались как груда битого стекла взамен целого, гордого красивой формой, предмета. И еще Леонид Игоревич похудел так сильно, что у Андрея Никитовича замер на языке вопрос:
- Как вы... себя чувствуете?
Радость Леонида Игоревича оказалась какой-то отстраненной, словно говорил он одно, а думал о другом.
- Проходи, - пригласил он гостя, коснувшись плеча горячей, шуршащей, как высохший лист, ладонью. - Ничего, по-разному. Скриплю...
Он усадил Андрея Никитовича в кресло, а сам опустился на диван со сбитым покрывалом. Указал на заваленный бумагами стол и на синеватый монитор. За сгорбленной спиной во дворе мальчишки пинали мяч - азартно, будто зверя загоняли, - и истошно перекликались, а на подвижном фоне спина была окаменевшей, неживой.
- Компьютер освоил. Взялся вот мемуары писать. - Разбитые глаза стали осмысленными, больными, и бывший начальник заговорил с собой, хотя обращался к Андрею Никитовичу: - Мне есть что сказать людям.
Андрей Никитович отметил, что бывший начальник пребывал вне текущего времени и находился мыслями где-то в середине девяностых, в яркую пору своей деятельности, когда земля горела под ногами и каждый день скромного чина - а потом и грозного местного начальника, державшего в твердой руке добрую половину города, - был незабываем и непохож на любой другой. Андрею Никитовичу показалось отчего-то, что пришел он зря: все возможные советы нельзя будет приложить к сегодняшнему моменту.
- Чтобы помнили, не забывали, - продолжал Леонид Игоревич тихо, но внятно. - Не дай бог, если забудут! - Он ушел в недолгое оцепенение. - Как эти мерзавцы родину гнобили. Как кооператоры эти, жулики, в деньгах купались, а у меня оперативные сотрудники в обморок падали от голода!
Андрей Никитович, поддакнув, согласился и выдал свою порцию воспоминаний:
- Да, точно. Мне родня из деревни полную машину тыкв подкинула, по всей квартире тыквы валялись, и мы до нового года тыквами питались, помните - я и ребятам таскал.
Леонид Игоревич ушел в себя и закачался в прострации.
- Да. А у меня люди с оружием! Как бандиты на иномарках гоняли - а у меня жигуленок обездвиженный в землю врос, запчастей нету, купить не на что - ни копейки... Как наркоту повезли - помнишь, через нас дорога накатанная, идешь - шприцы под ногами хрустят, и своя же милиция барыг охраняла. Позор! Помнишь? Такая ненависть берет к этим упырям продажным... К директору рыбзавода - помнишь, Ярошенко? - явились, дверь вышибли, пистолет навели, сказали: убирайся, власть теперь наша. Не успел дернуться, рот открыть - застрелили. И сигнал сверху: этих не беспокоить, режим благоприятствования обеспечить, наши люди. И чернота повалила. Кого тронешь - звонок... этого - звонок... на банду Вити Ленивого из Москвы отряд отправляли, местным не сообщали - информация к нему напрямую текла, из кабинетов. Помнишь? То-то. Не дай бог забыть. - Он принялся разводить в воздухе руками и делать пасы. - А ты затаился между молотом и наковальней - и изворачивайся. Плюнуть, уйти - совсем под откос пустят город... все... Себя не жалко - страну жалко. Не мы строили.
Андрей Никитович решился прервать его сеанс.
- Да... - Он деликатно кашлянул. - Я к вам по делу. Совет же дадите правильный. Дочка в среднюю школу переходит.
Леонид Игоревич вернулся к реальности и расплылся невеселой гримасой. С равнодушным изумлением, что существуют еще где-то школы, дочки и семейные хлопоты.
- Поздравляю. Как растет, папашу радует?
Андрей Никитович кивнул.
- Спасибо. Все бы хорошо, только учительница плохая.
Леонид Игоревич гневно встрепенулся.
- Плохую гнать! - скомандовал он твердым голосом, не терпящим возражения. Вернулся на мгновение на пост. - Соберитесь, бумагу оформите - и увольнять. С этим не шутят, это дети, будущее. - Он разрезал воздух. - Страшно представить, чего ребятам малолетним внушают, всеми красками такую пакость в учебнике рисуют! Раньше вообразить не могли...
Его передернуло, даже рубаха качнулась на высохшем теле. Андрей Никитович сокрушенно объяснил:
- Она не в том смысле. По учебе-то она правильная - рекордсмен. Отличник всяких боевых подготовок, и в Москву выдвигали на конкурс, и премии... Ребята у нее олимпиады выигрывают, золотые кубки в холле под стеклом - вереницей блестят. Добрая половина ее. Грамоты, дипломы... Только это для отвода глаз. Она... - Он запнулся, собрался и понизил голос: - ...испорченная.
Леонид Игоревич так удивился, что сосредоточил взгляд и перестал болеть, обернувшись грозой района - как пятнадцать лет назад, в боевом тревожном прошлом.
- Что значит, испорченная?
- В прямом. Первоначальном. Порча на ней.
Леонид Игоревич презрительно скривился.
- Ты во всякую чушь веришь, что бабки во дворе болтают?
- Поверишь поневоле. Это не выдумки... опыт горький. Не я один, все знают. - Андрей Никитович перешел на шепот. - Все ее классы после выпуска гибнут.
Леонид Игоревич напряженно щурился.
- Как это - гибнут?
- Физически. Как из рук вылетают, так, считай, покойники. Хоть сразу гроб заказывай. Первый выпуск был в девяносто втором. На троих человек только зимой девяносто пятого бумаги пришли из Чечни. Помните - скандал еще был... Мать сидит дома с похоронкой, вся черная, а к ней корреспонденты вваливаются, как псы цепные с привязи, с микрофоном под нос: "Как вы относитесь, что ваш сын стрелял в борцов за свободу и независимость?" Сестра его, Наталья, выскочила тогда с топориком для мяса, размахнулась: если, говорит, сейчас не уберетесь, камеру разобью и бошки размозжу всем. Ее за хулиганство привлекли. Я еще Афганцу ее поручил - помните? Он ей справку из дурдома добывал.
Леонид Игоревич опять отлетел сознанием.
- Да, да, да... - зашелестел он негромко. - Афганец, - поделился он задумчиво и важно, - с душой был человек.
Андрей Никитович продолжал:
- А еще полкласса мальчишек, кто уцелел, были потом как раз у Вити Ленивого. Ленивцы - они самые...
Леонид Игоревич едва шевелил губами.
- Как же... - проговорил он горестно, - они думали, безнаказанные, все можно, дождались своей судьбы... Всех покрошили.
Андрей Никитович кивнул.
- Ну да. Сергей Матвеев только жив остался, но он классом моложе был. Выпуск девяносто девятого - двое еще на второй чеченской успели головы сложить, Юрия Нестерова убило чуть ли не в последний день, чуть не на марше, когда войска выводили и начальству рапортовали об успехах. А остальные - помните, свадьба метиловым спиртом отравилась? Все летальные из этого класса рядом размещались, компанией, из одного ящика бутылки доставали и разливали в своем кругу. В чужие руки ни капли не отдали. Татьяна Лебедева выжила, ослепла - повесилась... Николая Соломатина родня калекой из дома выгнала: там пятеро младших ртов на подходе пищат, одно время у пристани побирался, рыбаки от улова подкидывали, а через пару месяцев провалился куда-то, сгинул, как в воду канул. Потом она, учительница, чужой класс подхватила на полдороге: кто-то на пенсию ушел или в декрет... В две тысячи третьем выпускался. Дружный был класс, это и сгубило, вечно собирались, хихикали, на гитаре играли. Всем классом под наркотики и попали. Как под бульдозер. Сидели как-то во дворе, бренчали - пиво, сигареты, девчонки в юбочках, как набедренные повязки - возникает мурло, лыбится: ребята, будет весело! Бесплатно! Я угощаю! А им море по колено...
- Да...
- В этом классе, - продолжал перечислять Андрей Никитович, - помните - сын Удальцова, из прокуратуры, учился. Чего тот ни делал, как ни бился, больницы, врачи дорогие, конверты с деньгами, иномарки в подарок... Бесполезно. Увез к родне, в Москву, подальше. Сынка поломало - отправился дурь искать... Город чужой, явок-паролей не знает. Добыл на свою голову у прохожего в подворотне злую или химию левую - из окна седьмого этажа выбросился. Я у них одного только знаю - Ивана Белозерова. То ли озарение, то ли совсем ему край пришел - все бросил, сбежал в чем был, только спрашивал, как в монастырь попасть. Пешком, голодный, ни копейки, выглядит как доходяга - конечно, били по дороге... Добрался на четвереньках, шатается - упал монахам в ноги, плачет: спасите, говорит, не гоните. У Ирки тетка в этом году посещала, видела его, еле узнала - загорелый, как головешка, худющий, беззубый, по виду лет на пятьдесят
тянет. Храм строил, вроде бригадира у них. Зато живой...
- И здоровый, раз работает, - вставил Леонид Игоревич завистливо.
Андрей Никитович понял, что бывший начальник только это и услышал, и в голове с сожалением прозвучало: "Зря приходил".
Баранов прибежал - не успел Андрей Никитович сесть после трудового дня за ужин, скорее всего, в окно караулил, так что Андрей Никитович сосредоточенно жевал котлету, а Баранов откупоривал дорогую коньячную бутылку, которую принес, разливал и искательно заглядывал в глаза хозяину, молил о помощи. Хозяин же глаза старательно прятал, чувствуя, что место его изменилось: сегодня он безуспешно искал правильного совета, теперь же за советом пришли к нему, и он так же точно не может сказать ничего ценного. Только и хватило, что глубокомысленно процедить:
- Я и запамятовал, что детишки наши ровесники. Значит, все-таки Алина класс берет? Думал, слухи, страшилки. А предыдущий - сдает? Бедные дети...
Баранов махнул стопку и тряхнул головой.
- Не говори, - сказал он, дохнув спиртным. - Родители сейчас уже на нервах, в истерике бьются, валерьянку глотают. У них отличник мальчик есть - Вася Григорян, олимпиаду МГУ выиграл в этом году, Алина в Москву возила, она любит провинциалам на мир глаза открывать. Берут без экзаменов, представляешь? Парень к языкам очень способный, одни спецшколы участвовали, а он победил. Так мать ни в какую, рыдает, волосы рвет - не пущу, говорит, и все. Убьют, сейчас вон чего в газетах пишут - взрывают, режут там. Мы говорим: не дури, у нас-то пристукнут вернее. А кому в армию? По осени первые ласточки полетят. Не хочешь, а мысли мучают - значит, опять в какой-нибудь конфликт ввяжемся или, не дай бог, в войну влипнем.
- Не убережешься, - убеждено подтвердил Андрей Никитович.
- Точно. И самое главное, - Баранов постучал пальцем по краю стола, - сколько бы ни проучился, все равно. У нее как-то в классе еврейчик был один, Гриша Иванов...
Андрей Никитович непонимающе поморгал.
- Еврейчик... Иванов?
- Ну да, мать когда развелась, на свою фамилию записала. А парень - как нарочно, как по заказу - черненький, кучерявый, весь в веснушках, глазищи карие огромные... Он у Алины месяц проучился - месяц всего! Мать забрала - и к родне, на Алтай. Что же ты думаешь: и там достало! Говорят, как школу окончил - на пляже с ребятами загорал, купался. Днем! Народу навалом! Пивко сосут, лимонадик, шашлыки, детишки гоняют... А он с какими-то пацанами поцапался. Один вынул ножик и зарезал парня среди бела дня. Нож оттер и растворился. Ни одного свидетеля. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Говорят, сын какого-то шишки милицейского. Ну, - Баранов развел руками и скосил глаза, - сам знаешь...
Андрей Никитович понял намек и обиделся.
- Что значит: сам знаешь? - вскипел он. - Что это еще? Думаете, у нас коррупция? Ничего подобного! - И он, сложив пальцами фигу, принялся чертить ею в воздухе, рискуя опрокинуть бутылку.
Баранов, обнаружив на пути монолога препятствие, немедленно закивал и отказался от последних слов.
- Хорошо, хорошо, - утешил он. - Ничего. Это у них... там... на Алтае... коррупция.
Андрей Никитович счел разъяснение достаточным. Он тяжело вздохнул и тоже махнул стопку. Сейчас ему казалось, что он мало сопровождал младшую дочь в ее школьной жизни и для начала плохо ориентируется в ситуации, которую более прилежный папаша считывал на лету.
- А почему все время класс один? - спросил он недоверчиво.
Баранов охотно рассказал.
- Это директор, тот еще жук. Как наладились приезжие - кавказцы, таджики, цыгане, - дирекция вступительный экзамен ввела. По русскому языку. И в гимназию переименовались. Извините, говорят, у нас программа повышенной сложности, дети не многие осилят, надо подготовку. Теперь все нацменьшинства в пятой школе, там вообще русского языка не услышишь, учителя плачут - как с учениками объясняться, не знают. И с родителями тоже... Поди пойми, менталитет чужой. Не угадаешь - то ли золотым дождем осыплют, то ли ножом пырнут. Чего ждать...
Андрею Никитовичу послышались знакомые ноты.
- Знаю я пятую школу. Инспектор ПДН оттуда не вылезает, скоро поселится.
- Вот-вот. А тут еще - Алина... - Баранов шумно вздохнул, отчего его ноздри хлопнули, как крылья. - Тебе-то хорошо, у тебя дочка.
- Дочка? - взвился Андрей Никитович. - А ты знаешь, что с девчонками из Алининых классов случалось?
Он сунул руку Баранову под нос и принялся загибать пальцы.
- Я с девяносто второго года выпуска перечислю. Анна Сухова - упорхнула за границу, говорили, в Испанию. Мать заяву подавала на розыск. Еще гадалку посещала, фотографию показывала, вещички носила.... Гадалка руками замахала, как мельница, закрылась, глаза закатила, трясется. Нету, говорит, ее в живых, а больше вы ни о чем лучше меня не спрашивайте. Сейчас признали умершей, срок вышел... Вера Козлова - сгорела, когда на рынке пожар был, из-за тюков не выбралась. Людмилу Ильинскую задушили в лесополосе, труп через месяц, прикопанный, отыскали. Как раз на ленивцев грешили, у нее с одним, Николаем Кудрявцевым...
Баранов состроил плаксивое выражение, которое неуместно смотрелось на его мужицкой физиономии, сморщился и принялся отмахиваться, словно отгоняя кошмар:
- Не надо, не надо...
- Не надо? - продолжал Андрей Никитович с издевкой. - Слушай песню. Скоро танцы будут. Иной раз до смеха сквозь слезы. Марина Куманина, на которую ведро с краской с крыши упало, тоже из этого класса была. И Жанна Хохлова, которая в больнице...
Пальцы на руке у него кончились, и он потрясал сжатым кулаком.
Громоздкий Баранов выглядел грустным сенбернаром, и майору вспомнились картинки с детской площадки: заботливый папаша, как защитный купол, нависает над проворным сыночком.
- Это когда главврач уволился? - припомнил Баранов уныло.
- Да. Еще трое - в аварии, в лепешку... Четвертый, кто в машине оказался - дедуля, старичок - обошелся ссадинами и легким испугом, потому что с Алиной дела не имел. А выпуск две тысячи третьего? Я вообще не знаю, жив кто остался или уже нет никого. Давно в сводках не попадались, раньше постоянно, россыпью, прочтешь - знакомые все лица. Мелкие кражи, притоны, жалобы общественности... Я последний раз из них видел Игоря Нелюбина, полгода назад, белье с веревки утащил. Сидит - высохший, как спичка, морда пятнами, губы синие, руки дрожат. В глазах тоска собачья. Сам понимает, что к чему, хрипит жалобно: "Нас убивают..." - и все. Я еще подумал: снова тот класс...
Баранов с жутью посмотрел сквозь бутылку, и окружающее почудилось ему кривым, растянутым и уныло-коричневым.
- Вот гадюка, - протянул он и с надеждой поднял глаза. - Как оцениваешь: можно ее посадить?
Удивился даже Андрей Никитович.
- За что? На пустом месте не посадишь.
Баранов продемонстрировал снисходительную усмешку пополам с обидой - не считают ли его, серьезного человека, здесь за дурачка, готового поверить в любые газетные лозунги и начальственный треп.
- Да ладно, Никитич. Что ты мне реверансы тут, я ж по делу.
Андрей Никитович, в свою очередь, рассердился на явный недостаток уважения.
- По делу? По какому делу? Глупые вы совсем? Закон нарушать? Иди отсюда тогда. Что за разговор? Я господь бог тебе, что ли?
Баранов поискрил глазами и молча декларировал понимание того, что якобы высказано между строк.
- Молчу, молчу.
Андрей Никитович тяжело подумал, не глядя на собеседника.
- Человека за дело-то не всегда посадишь. А лучшую учительницу в городе - за что? Это дело тонкое, - он пошевелил кистью, - организовывать надо.
- Ну... за совращение? - подсказал Баранов услужливо. - Как тебе? Сейчас модно, всех, как слышно, за совращение сажают. Хоть за сто верст обходи любого шкета... к своему-то подойти боязно.
- Сдурел? - Андрей Никитович откинулся назад на табуретке, отстраняясь от полоумного гостя. - Кто заявит? Ты заявишь? Кто свидетели? Кто экспертизу? Хай поднимется - знаешь какой...
Баранов с готовностью, довольно закивал и налил еще.
- Понял, Никитич. Ты хорошо вопросы передо мной поставил. Я с юристом посоветуюсь.
Оба выпили, и Баранов добавил, будто что-то вспомнил:
- А у меня родственник в больнице работал, когда женщина умерла. Никто не удивился. Испугались, да богу помолились, что не в их смену... Он тогда экспедитором халтурил, ночь за баранкой отмотает - утром в больницу. Голова ватная, не соображает. А санитаров, нянечек не было вообще, кто там чего мыл, кто дезинфицировал - и слыхом не слыхали. Вот тебе и Алина...
Восполняя недостаток внимания к дочкиной жизни, Андрей Никитович явился в школу и завернул к кабинету директора. Разговор с Барановым пробудил его фантазию относительно родительской самодеятельности: неизвестно, что любящим папашам и мамашам стукнет в голову, а расхлебывать ему, Андрею Никитовичу. Директор - раз руководитель - должен что-то соображать, и, стало быть, с ним можно разговаривать... Но при взгляде на директора Андрей Никитович вздрогнул. Не сталкиваясь со школьным начальством близко, он знал хорошо только завуча и нескольких учителей, а директором не интересовался и не предполагал, что драный худющий очкарик, засыпанный перхотью, с бородкой клоком, который на старом велосипеде посреди улицы за хлебом ездит, - это теперь он самый директор и есть. Андрей Никитович степенно представился, и ему показалось, что директорские скулы хмуро задвигались, а брови нахмурились и повисли над окулярами.
- Слушаю вас, - каркнул он придирчиво.
- Хотелось бы поговорить, - миролюбиво сказал Андрей Никитович и покосился на пожилую секретаршу, которая, не обращая ни на кого внимания, перебирала бумаги в углу.
Директор ухмыльнулся.
- Хорошо. Вы насчет приема? - Он величественно окликнул секретаршу, словно аристократ прислугу. - Лидия Анатольевна! Подайте список.
Секретарша послушно передала ему бумажку.
- Так... ваша дочка в списке, поздравляю. Успешно переведена в следующий класс. - Директор сделал движение, словно давал понять посетителю, что аудиенция закончена.
Андрею Никитовичу захотелось придавить задаваку движением пальца, но он сдержался.
- Я по другому поводу.
- По другому? - Очкарик выразил сомнение. - Вот как?
- Хотелось бы поговорить лично с вами. - Андрей Никитович был все еще спокоен и конструктивен.
- То есть? - Директор воинственно вскинул бороду, оборотился в сторону секретарши, но потух, сообразив, что с директором естественно разговаривать с глазу на глаз. - Ну хорошо. Пройдемте... - Он завел Андрея Никитовича в какой-то классный кабинет, где равнодушно смотрели незнакомые люди с портретов, а на парте лежала стопа растрепанных книг. - Какой вопрос у вас?
- Я об учителе на будущий год, - доверительно сказал Андрей Никитович.
Директор дернул плечами, стряхивая перхоть с пиджака, и отрезал:
- Об учителе? Еще рано. Вопрос не решен.
- А слухи ходят, - произнес Андрей Никитович мрачно и с нажимом. Ему начинало надоедать явное директорское нежелание понимать и идти навстречу.
Тот всплеснул руками.
- Что ж я могу сделать, - тявкнул он вздорным голосом. - Слухи ходят всегда. Мы еще сами не знаем, что у нас на следующий год. Лето сюрпризы приносит.
Андрей Никитович настаивал, наливая кровью глаза:
- Просто дети волнуются, а это...
Директор легко отмел заявление:
- Детям чего волноваться? У них впереди каникулы, им волноваться нечего, родители пускай волнуются.
- Знаете, дети есть дети. Прошел слух, что класс будет вести Алина Георгиевна, а у детей предубеждение...
Андрей Никитович мог бы поклясться, что очковые стекла засветились ровным издевательством.
- Почему же? Алина Георгиевна прекрасный педагог. Нам спасибо ей надо сказать, и школа ей обязана. Не дай бог она уйдет - ее-то возьмет всякий.
- Не всякий, - возразил Андрей Никитович с расстановкой. - Если учесть, какая молва за ней ходит.
Директор фыркнул.
- Вы же человек законов, юридический. Какая молва? Кто может ее обвинить - пусть обвиняет. А не может - что ж мы к клевете будем прислушиваться.
- Дети нервничают, - гнул свое Андрей Никитович и пояснил после паузы: - А есть родители, которые все сделают, чтобы дети не нервничали. Все. Что могут и что не могут. И лучше... не доводить.
- Детей успокоить? О чем мы говорим, не понимаю?
- О том, что судьба плохая у выпускников Алины Георгиевны, вот о чем. Поверье такое.
- Не знаю, что за поверье, - отрезал директор презрительно. - Дети верят в красную руку, в черную тумбочку, в глаз фараона. А не в то, что старые бабки повторяют, которые телевизора насмотрелись.
- Бабок тоже нервировать не надо.
Директор воинственно выставил бородку, словно копье.
- Пугаете? - заверещал он возмущенно, но не испуганно.
Андрей Никитович вообще убедился к тому времени, что напугать этого гуся будет сложно - на его же беду.
- Потакаете оказанию давления на педагогику со стороны невежественных слоев населения. Впрочем, это тенденция. Не удивляюсь, отвык давно... То биолокацией место под детскую площадку проверяют, то ауру учителя диагностируют. Дичь. Вы человек законов. Сами посудите: если к вам придут и скажут, что такое-то преступление совершили... ну, инопланетяне? Привидения? И давление на следствие вы как расцените? Так что давайте не будем устраивать охоту на ведьм и обвинять неповинных людей в смертных грехах. Если есть что предъявить - предъявляйте. А эти сказки... Мы же с вами взрослые люди. Я так говорю, к сведению, ничего не решено. Мы не знаем, кто будет учителем, - он повторил по складам: - Не знаем. Конечно, прислушаемся к мнению общественности. Но мнение должно быть здравым, сами понимаете. Нам учить надо, сеять разумное, доброе, вечное... по мере возможности, а не слухи разбирать. Мало ли что кому примерещится.
Он положительно дал понять, что разговор закончен, и Андрей Никитович не настаивал, видя, что взаимного понимания не получится. Он распрощался, а директор вернулся к себе, походил по кабинету и возмущенно пожаловался Лидии Анатольевне:
- А я-то думал, что в этом классе у нас никого из начальства нету. Вот оно, повылезло, мурло. Материться буду, ей-богу. Мне эти современные хозяева жизни, - он провел ладонью по горлу, - вот где. Попрошусь в пятую школу к чертовой матери.
Лидия Анатольевна молитвенно сложила руки и заголосила:
- Не надо, не покидайте, на кого мы останемся...
Получив требуемую реакцию, директор довольно усмехнулся и продолжал:
- Не обидели. Напугали. Боятся Алину Георгиевну как огня. - Он выпятил грудь и закричал, а его голос отдавался эхом в пустых школьных коридорах и под высокими потолками: - Нет, нарочно, специально ее поставлю! Она, видите, детей им портит! Он думает, кругом дураки беспамятные. Люди все видели, помнят. - Он забегал взад-вперед, словно выступая перед многочисленной аудиторией, хотя его слушала одна-единственная Лидия Анатольевна, не сводившая с начальника обожающих глаз. - Они страну разоряли, а виновата Алина Георгиевна. Да если правда, я этому мерзавцу первому бы неправильного учителя дал! Люди прятались, когда начальник его на улицу выходил! С бандитами в обнимку! В бане вместе с Витей Ленивым парились, и с тестем его, и с покровителями... Слухи ходили, что банду эту милиция завалила, выхода не было другого, потому что у них здесь все концы в воду были спрятаны, доказать ничего нельзя было. ОМОН из Москвы вызывали тайно. Рыбокомбинат крышевали, растащили, теперь лесозаготовки крышуют... пока леса в области не иссякнут. На какие деньги его начальник в Германию лечиться ездил и в Израиль? А наркотики! Сами же вокруг цыган бегали на цыпочках, чтоб никто не тронул, у особняка охранник с "калашом" стоял. - Он с досадой швырнул на стол папку. - Когда Сева Плужников умер от передоза, отец с братом старшим поймали барыгу, к дереву привязали, карманы вывернули и все наркотики, что были при нем, в глотку затолкали. Так их под суд и на зону. А Костя Поляков? Все пороги обил, когда жену в больнице до сепсиса довели - даже уголовного дела не возбудили! А главврач легким испугом отделался... Миша Колокольцев замок на двери сломал в подвале и капусту квашеную разбросал - чуть не в тюрьму тянули! Мать запугали, как будто ребенок убил кого, закоренелый, мол, преступник, статистику он им портил, видите ли... А когда Ярошенко умер, захватили на улице проходящего бомжа, а через полгода отпустили. Кто верит, что это несчастный случай? Никто не верит! - Он понизил голос и процедил сквозь зубы: - Нет бы доченьку привлечь, когда она кодлой на угнанной машине каталась! Это скрыть не смогли, а копнуть, пересказать, что о чем ее подружки в классе толковали... Вообще, в дела их лезть - волосы дыбом встанут. Бог накажет через детишек... я в бога не верю - но все равно накажет... - Он поник, но потом опять встрепенулся и крикнул фальцетом: - Нет, еще сомневался, но теперь точно, специально!
Тем временем Андрей Никитович спускался со школьного крыльца, думая с досадой: "Зря ходил с пустыми руками, надо было сразу деньги предлагать".