Аннотация: Студентка влюбляется в отчима и оказывается перед выбором: поддаться чувству, или сохранить себя, сохранить отношения с семьей, остаться человеком.
Журнал "Юность", ЉЉ 5, 6, 2017
Copyright Ольга Покровская 2017
Вита поняла, что любит своего отчима, Павла Сергеевича, дома, в среду, за чаем. Она подносила ко рту кружку, запивая кекс с изюмом, когда ее осенило, что человек, притулившийся к столу и мирно читающий бумаги, - ее жизнь, ее воздух, и она не может без него существовать. Вита глотнула и поставила кружку. Ничего не изменилось в их уютной маленькой квартире на Пресне - стена кухни, холодильник, сахарница с серебряной ложечкой, абажур, вечерние тени на мебели и стенах. Ошеломленная Вита несколько минут сидела, свыкаясь с открытием и недоумевая, отчего произошла перемена. Тем временем Павел Сергеевич задумчиво грыз шариковую ручку, подчеркивал в тексте, по преподавательской привычке, неудобоваримые слова и говорил Наталье Борисовне, Витиной маме:
- Нет, все-таки галстук у этого адвоката... экзотический. Человек с таким галстуком как-то, право слово, сомнителен.
- Может, у них принято, - вздохнув, пожала плечами Наталья Борисовна и еще мокрой от мытья посуды рукой - так, что блик от лампы подсветил костяшки пальцев - придвинула медовую вазочку.
- Не знаю. - Ореховые глаза отчима засмеялись. - Ни судья, ни прокурор шутовские колпаки не носят. Зачем же адвокату галстук с попугаями? Представляешь, я в институт приду? Студенты яйцами закидают... а он с милицейскими разговаривает. Какое к нему отношение у офицеров внутренних дел? Должен быть всем своим в доску...
Над семьей тяготел старинный процесс о захвате родственниками комнаты Павла Сергеевича.
Наталья Борисовна, не любившая судейской тематики, покачала головой, и уголки ее бесцветных губ уныло дрогнули вниз, как весовые стрелки.
- У них столько специфических тонкостей... это как люди с другой планеты.
Павел Сергеевич, полыхнув бумажным глянцем, перевернул лист.
Павел Сергеевич негромко рассмеялся, и Вита, очнувшись, обнаружила, что его приятный смех электрическими разрядами пробежал по позвоночнику и что ей хочется нежиться в его смехе и щуриться от удовольствия.
- Да уж... мне тут работу сдали. Каких только нет на ней отпечатков! Стаканы, рюмки, кастрюли... энциклопедия посуды отметилась.
- Значит, занимались всерьез, - усмехнулась Наталья Борисовна. - Долго и вдумчиво.
- Если только...
Вита допила чай, звякнула чашкой и встала. Надо было спрятаться, переварить открытие в одиночестве, понять, что происходит и что делать.
Наталья Борисовна была заботлива с дочерью, и Вита благодарно принимала заботу, но сейчас ее кольнуло угрызение совести: она совершила вероломство; захватившее ее наваждение сильно, необратимо и принесет маме боль... и еще, мама сегодня некрасива. Мысли были так необычны, что Вита испугалась.
- Расскажи, что на объекте, - настаивала Наталья Борисовна. - Интересно.
Вита, будущий дизайнер, подрабатывала с приятелями проектами квартир. На "объекте" в Марьиной Роще они воплощали свои идеи - с помощью бригады ремонтников.
Павел Сергеевич - в знак согласия, что ему интересно, - поднял на Виту глаза, в которых заискрился золотистый свет абажура. Вита утонула в их глубине, судорожно вынырнула и отвернулась.
- Гостиная подготовлена под отделку, - стала рассказывать она. - Бетонная коробка отшлифованная. Оказалось, красиво! Пористый бетон... лаконичный... серый... брутальный. Даже просится так оставить.
- Боюсь, клиенту вашему не понравится, - возразила Наталья Борисовна недоверчиво. - Он же из этих... из крутых? - В ее голосе прозвучала брезгливость, и Вите пришло в голову, что мама несовременна. Она сама не жаловала крутых, а от безумного клиента они успели изрядно натерпеться, но мамин тон грешил ребяческой наивностью.
- Идея появилась, - продолжала Вита. - Я на подоконник поставила стеклянную вазу. Прозрачное синее стекло, толстое. За окном фонарь, и в вазе свет преломляется, как входишь - бросается в глаза, здорово. Бетонная пустота, и синее стекло горит. А теперь думаю по стенам пустить лиловый и зеленый... цветами какими-нибудь.
- Ох, намудрите вы там, - насмешливо протянул Павел Сергеевич, снисходительно улыбнулся, а Вите почудилась нежность в его лице, и стало еще страшнее. - Клиент поселится и через год шизофрению получит.
- Не получит. У клиента нервы крепкие.
Она вышла и в коридоре остановилась у зеркальца с парфюмерными флаконами. Пригляделась к отражению и убедилась, что все свежо, красиво, соразмерно - молодое лицо, сияющие глаза, чистая футболка, аккуратная прическа... в сравнении с мамой ее внешность несомненно выигрывала, но, отогнав предательское впечатление, Вита пыталась разглядеть печать морока - хоть какие-то следы - и не находила ничего. Все казалось прежним: душистые пузырьки, щелкающая бамбуковая занавеска, хрустальное бра - и Вита сделала вывод, что нельзя верить глазам, потому что мир уже был другим.
На кухне продолжался разговор.
- Конечно, хорошо бы комнату отсудить, - проговорил мечтательно Павел Сергеевич. - Мы бы туда переехали, Викушу в квартире оставили...
Ему хотелось быть правильным отчимом, как положено у приличных людей, и предлагать падчерице лучшее, но Наталья Борисовна не оценила его великодушия.
- На старости лет в коммуналку, - возразила она жалобно. - Всю жизнь хотела: если доживу до старости, в своем углу. Она молодая, ей флаг в руки...
- Ладно, - сказал Павел Сергеевич, шурша документами. - Пока делим шкуру неубитого медведя.
- Влюбилась, говорю, не иначе. - Вита замерла, услышав мамино предположение. Отражение вздрогнуло, сморщилось и жалко поморгало мышиными глазками, а Наталья Борисовна, не видя реакции дочери, продолжала ласково: - Я, когда в молодости влюблена была, тоже, помню, лиловые цветы рисовала...
Поздним вечером, когда рассосались пробки, за Витой заехал ее молодой человек - Максим, и они поехали кататься по ночной Москве. Максим вечерами трудился в автосервисе и ездил на автомобилях, которые в данный момент доводил до ума. Сегодня он оказался на очередном монстре - черном, хищном, матово-блестящем.
- У тебя нет совести, - сказала Вита, деликатно отводя дверцу и с опаской проникая на переднее сиденье. - Если остановят, ей-богу, скажу, что незнакомы. Ты левый таксист.
Она шутила, но Максимова манера обращения с чужими машинами ее беспокоила всерьез.
- Не остановят, - сообщил Максим, улыбнулся своей неуязвимости и плавно, ювелирно маневрируя в придворовом парковочном хаосе, выехал на улицу.
- Почему? - Вита устроилась удобнее, пригрелась в мягком кресле и откинулась на подлокотник, рассыпав волосы. - Всех останавливают.
Он покачал головой.
- Не всех. Я езжу идеально... подозрений не вызываю... за что меня тормозить?
Они катились по пустынной Москве, сбрасывающей осенние листья. Максим выехал на Третье транспортное, и они понеслись мимо указателей и развязок, оставляя по сторонам искрящиеся огнями чудовищные гиганты. Наблюдая свечение усталого города, Вита покорно фиксировала в себе, словно со стороны, сосуществование разнородных тенденций: тихого восторга от обретения цели и смысла - и бьющегося в жилке на шее ужаса от преступной порочности этой цели. Два противонаправленных чувства боролись глубоко, практически не отражаясь на ее внешности и поведении. Она удивлялась, что параллельно еще может разговаривать с Максимом и даже давать ему советы.
- Как ты не боишься аварии, - озаботилась она. Она считала долгом уберегать Максима от опасностей - из-за очевидной вины перед ним.
- Не боюсь, - объяснил Максим, скользнув ладонью по рулевой обшивке. - Я просто смотрю по сторонам, глаза же есть... Если любишь машину, не попадешь в аварию. Они понимают. - Он посмотрел в зеркало заднего вида. - Отладишь, руками переберешь... она хорошие руки чувствует.
- Мистика какая-то, - пробормотала Вита. Сегодня было слишком много странного.
- Никакой мистики. Перед тем, как за руль сесть, надо с ней поговорить... спросить ее: ты на
меня не сердишься? Все в порядке? И когда трогаешься - понимаешь. Если у нее настроения нет - возвращайся на базу.
Он, отвлекаясь от дороги, повернулся к Вите и коснулся ее агатовым взглядом. Вита мысленно отстранилась, и ее кольнуло: до чего непохожи глаза близких к ней мужчин.
- А как у этого... чуда... с настроением?
- Не обижай технику, - велел Максим. - Она славная... ее сердить опасно. Один мужик у нас чинился... сядет за руль и рассказывает, как шину продаст. А машина не любит... И все из нее вынес: освежитель вынес... магнитолу демонтировал... чего ж удивляться, что потом чуть не всмятку в стоящие влетел, с управлением якобы не справился. Не надо было языком молоть.
Вита подумала, что Павел Сергеевич выигрывает в сравнении с Максимом: отчим даже не умел водить - не тратил силы на бездушные железки...
- Как-то просто получается, - возразила она. - Люби себе машину, и в аварию не попадешь.
- Сложно. Это уметь надо.
- Что - уметь?
- Ну, это. Чувствовать.
Максим покосился на Виту - ей почудился намек, но она задумчиво кивнула, соглашаясь. Фраза оказалась созвучна ее настроению: надо уметь чувствовать. Вот ей бы хотелось любить, как нужно, Максима - честного, умного, деятельного, открытого... - а она, хотя нельзя категорически, любит Павла Сергеевича и ничего не может поделать.
- Еще, конечно, управление, - продолжал Максим после паузы. - Вся лирика годится, если управлять умеешь.
Максим водил с детства, знал все тонкости, участвовал в каких-то учениях - или показательных выступлениях - по экстремальному вождению и вообще держал руку на пульсе.
- А легко пересаживаться на разные? - спросила Вита, любопытствуя. - Если я научусь водить на одной, сложно на другую переучиваться?
Ощутилась - по аналогии - невозможность перехода от человека к человеку, но Вита промолчала. Максим пожал плечами.
- Вообще-то... если ты ложкой есть научилась - что именно есть, большой роли не играет.
- Очень отличаются?
Вита сдерживалась, боясь проговориться вслух: что касается мужчин, то очень, очень...
- Бывает. Как-то лимузин пригнали. - Максим засмеялся. - Ребята ночи дождались... сели, поехали. А он специфический. Длинный, как автобус, но только гармошки у него нет. На нем лучше по прямой ездить. Короче - в поворот не вписались... хорошо еще, не снесли никого.
Вита смотрела на зеленоватое небо, на московские огни, и ей было тепло, уютно и отчего-то комфортно сознавать - а иллюминирующие уродцы подтверждали, она была уверена в их мнении, - что все-таки любить Павла Сергеевича - это прекрасно и правильно.
- Отвези меня на объект, - попросила она после того, как они долго катались по скоростным магистралям и по затененным аллеям парка около Университета и по набережной вдоль Воробьевых гор. - Люся подъехать обещала... надо посмотреть, что наши работники наворочали.
В Марьиной Роще у подъезда они долго целовались в машине - и Вита, целуясь с Максимом, испытывала не угрызения совести, а привкус странного сочетания: удовольствия от поцелуя и восторга от влюбленности. То, что слагаемые относились к разным людям, казалось несущественным. Ей нравилось, что они целуются, что пахнет сигаретами и шерстью, что машина блестит - а сердце радостно колотится, привыкая к новому чувству. Опомнившись, Вита вернулась из мира иллюзий в реальность: если она уважает себя, то надо делать выбор и не пачкаться одновременной снисходительностью - а значит, с Максимом придется расстаться. Но путаница в мыслях препятствовала каким-либо внятным объяснениям. И объяснить такое... хотя бы просто произнести вслух... Вита была пока не в состоянии. Простейшим способом показалось затеять ссору, а потом обидеться. Мало ли кто и как ссорится? Иногда люди становятся заклятыми врагами из-за ерунды, не стоящей выеденного яйца... Поэтому она заявила, что сама хочет водить машину.
- Когда я поеду? - спросила она капризно.
Она знала, что для Максима это принципиальный вопрос и что он не изменит мнения.
- Никогда, - возразил он спокойно. - Опять двадцать пять? Сказал же - получи права. Без прав на улицу не пущу. Я знаю, чем это кончается.
- Но я же аккура-а-атно... - заканючила Вита, просительным нажимом указательного пальца образуя сальные пятна на гладкой панели. - Я же спосо-обная...
- Хоть гениальная. Почему на самолет никто не рвется? А с машинами считают, само получится. Результаты вон - каждый день на дорогах видим. Не глупи, выучу на аса... только надо серьезно браться...
Наткнувшись на ожидаемое препятствие, Вита радостно кинулась в свару.
- Ты ко мне относишься как к полной дуре! Ты считаешь, что я идиотка!..
Испуганные доводы Максима игнорировались. Покричав, Вита выжала слезу и выскочила из машины, по-хамски хлопнув нежной дверью:
- Уезжай! Видеть тебя не хочу.
Как следовало ожидать, оскорбленный Максим поник, завел двигатель слегка дрожащими руками и молча уехал на ночную работу, а Вита поднялась в квартиру и открыла дверь ключом. Непроизвольно нахмурившись, вошла и защелкнула за собой замок. После ссоры у нее кошки скребли на душе. Не уходило из головы видение несчастного Максима, выражение его лица - тем более что Витины ладони еще фантомно ощущали колющую шерсть Максимова свитера. Хотелось немедленно позвонить, с горячими извинениями за мерзкую сцену, но Вита удержалась: было чересчур стыдно. Придумалось оправдание, что Максим за рулем и звонок помешает. В квартире было темно, и Вите не хотелось зажигать света. Она разделась, прошла в бетонную гостиную и застыла на пороге, впитывая отблески фонарных лучей, преломляющихся в синей вазе на окне. От своеобразной красоты пустого помещения с грубыми стенами ей стало легче. Бетонный пол внушал иллюзию нордического холода. Самым комфортным казался деревянный подоконник, Вита села рядом с вазой, склонила голову и долго смотрела на игру света, потом за окно, где начал накрапывать дождик и зеркальные лужи покрылись мелкой рябью.
Пришла подружка Люся, принесла аромат ванильных духов, зажгла свет. Даже испугалась слегка, когда обнаружила Виту.
- Господи, ты? Медитируешь? А я подумала - что за фигура... вдруг ребята кого оставили... пьяного... мало ли.
Она вошла в бетонную комнату и поставила на пол пакет с едой. Нагнулась и миниатюрной щеточкой аккуратно почистила замшевые сапожки.
- Проверила, что сделали? Стяжку в спальне? А уровень?.. А Рафик где? Ушел?
- Наверное, - ответила Вита уныло, наблюдая за Люсиным прихорашиванием и полагая ничтожной утрированную заботу о внешности.
- Слава богу. - Люся сняла плащ, бросила его на картонную коробку в прихожей и пожаловалась на бригадира: - Я не могу: он берет меня за руку и гладит. И в глаза заглядывает. Может, у них так принято... но неприятно, ей-богу.
Вита, почуяв во внешних проявлениях родственную душу, посочувствовала Рафику:
- Он в тебя влюблен, - подсказала она.
Люся нахмурилась.
- Нет уж, не надо.
- Кто же спросит, - сказала Вита со вздохом. - В таких делах...
- Что за тон трагический? Давай поедим лучше.
- Петю подождем?
Люся горестно покачала головой.
- У него сегодня драка по расписанию.
Люсин приятель Петя был болельщиком, и раз в неделю в назначенном месте ему вменялось в обязанность драться с болельщиками другой команды.
- Хоть бы нос залечил, - посоветовала Вита.
Люся всплеснула руками.
- Хоть связывай! Как это называется?.. Привычный вывих? перелом? Как новый препод приходит - вся группа Петьке: сделай, мол, носом. И Петька под фанфары делает мордой вбок, и нос у него ложится на щеку, а препод в обмороке. Женщины особенно в восторге бывают... у тебя Макс нормальный, не то что...
Они отправились в кухню - где ремонтные работы близились к завершению и можно было существовать по-человечески, - развернули на барной стойке пакеты, разложили домашние пирожки с капустой, которые пекла Люсина бабушка, разлили минеральную воду с пузырьками и принялись ужинать.
- Я придумала, какие стены в ту комнату, - сказала Вита, набивая рот. - Завтра нарисую.
- Ладно, - согласилась Люся, смахнула крошки с клетчатой юбки и, приглядевшись к подруге, спросила:
- Ты чего в миноре? С Максом поругалась?
Вита ждала этого вопроса для того, чтобы услышать собственный ответ. Потому что она не знала, как сформулировать произошедшее. Она приложила руку к холодному стакану, а потом к горящей щеке и ко лбу, чтобы немного успокоиться.
- Я, кажется, влюбилась, - проговорила она виновато. - Не знаю...
Люся заморгала перламутровыми веками. Ей казалось, как разумеющееся, что подруга давно влюблена - ведь она встречается с Максимом, значит, их отношения объясняются естественно.
- В кого?
Вита замялась.
- В Павла Сергеевича.
- В кого-кого? Из института кто-нибудь?
- Нет же! В отчима... ну, мужа маминого.
Люся поставила стакан, поправила воротничок блузки, покачала головой, взглянула на Виту и спросила, чуть заикаясь от смущения:
- Он что, к тебе приставал?
Вита даже засмеялась.
- Ты что, он? Он слов-то таких не знает.
Люсино смущение усилилось, она покраснела и, чтобы скрыть это, откусила пирог и запила водой. Она явно не знала, что говорят в таких случаях.
- Кошмар... И что делать думаешь?
- Не знаю, - созналась Вита. - И так мысли скачут весь день. - Она, видя, что Люсе разговор неприятен, да и мало что недалекая подруга подскажет ценного, переменила тему: - Я придумала, как стену...
Люся снова покачала головой и перебила.
- Покайфуешь - и забудь, как страшный сон. Это же мама... - добавила она.
- Мама... - повторила Вита машинально. Она надеялась, что Люся или поймет ее, или даст убедительный совет, но выходило по-другому.
Возникла пауза. Люся подвигала стакан по барной стойке, вытерла прилипшую краску и проговорила грустно:
- У меня знаешь как было? Бабушка раньше говорила, что мама умерла.
Вита содрогнулась.
- Зачем?
- Так. А когда я пневмонией заболела, лежала и думала: если умру, то ничего... маму увижу. Плохо было очень. Медсестры говорили: у нас эта койка смертная, на ней все... - Люся подняла кроткие глаза, и взгляд затуманили воспоминания. Эти внутренние видения были важнее Виты, Витиной влюбленности, ремонтов и квартир. Потом она вздохнула. - Умерла бы, наверное. Тетка навещала, я обмолвилась. Ее как переклинило, она аж почернела: выбрось, говорит, из головы, мать твоя жива-здорова, в Англии с мужиком... У них с бабушкой скандал был, тетка, говорят, ногами топала, кричала: уморишь, мол, девчонку по злобе своим враньем...
- И помогло?
- Наверное, помогло. Может, я от того и заболела, что хотелось к маме - подсознательно, знаешь.
Вита никогда не слыхала от Люси сокровенных признаний, но они оставили ее равнодушной: не были созвучны ее проблеме, скорее наоборот.
- Ты с ней связывалась? - спросила она для проформы.
- Адреса нету, узнавать надо. Но когда-нибудь... обязательно. Она же не старая еще и не больная. Тетка говорила - мать-то, мол, у тебя об дорогу не расшибешь, всех нас переживет...
- Н-да, - сказала Вита, чтобы хоть что-нибудь сказать.
- А ты маме гадость хочешь сделать... - Люся добавила твердо: - И не нужен тебе отчим.
- Нужен, - возразила Вита и с ужасом поняла, что говорит правду, и с ее открытия самое сложное только начинается - а все настроены против нее, и тем более неизвестно, как отнесется к ее состоянию Павел Сергеевич... и надо ли ему говорить... и как...
Прошло несколько дней - Витино настроение ухудшалось, она мрачнела с каждым днем. Радость от полноты впечатлений прошла, сгустился раздражающий туман, и стало непонятно, как быть. Павел Сергеевич ходил, улыбался, разговаривал, обедал, смакуя мамины котлеты по-киевски, спал в соседней комнате, но его присутствие уже не услаждало, вызывая лишь усиленное сердцебиение. При звуках его голоса у Виты мучительно темнело в глазах. Конечно, он ничего не замечал, и ее - до потери контроля - тянуло, соблазняло подать ему знак, хотя что делать после этого знака, она не знала. Воображала только, какой взрыв вызовет неуместное признание. Потом тягостная обстановка в квартире несколько разрядилась. Приехала в гости подруга Натальи Борисовны - Марина Львовна - и остановилась передохнуть на пути между подмосковным городком и аэропортом Шереметьево, откуда ей надлежало вылетать к командированному мужу. В аэропорт Марину Львовну должен был отвезти любовник, связь с которым тянулась так долго, что это время было соизмеримо с продолжительностью брака. Ситуация за долгие годы устаканилась до абсолютной стабильности, все близкие привыкли к положению вещей, и, кажется, муж Марины Львовны мирился со своим статусом - тем более что ведущим в этом трио была сама Марина Львовна. Она вообще была женщина боевая, и в квартире закипела бурная деятельность.
- Наташка! - летело из разных уголков попеременно. - Почему на грибы не приезжали? Опята охапками собирали... все лень беспросветная! На двери пятно - дай тряпку, помою!.. Это варенье или вино открывали? Смотрю, легкомысленному образу жизни предаетесь!.. А куда я сумку задевала? Надо косметику переложить, лосьоны-кремы в мелкие пузырьки перелить... а то отберут на регистрации... Тапочки... я тапочки не взяла, как думаешь, купить, пока не поздно? По их ковролину весь мир грязными ногами шлепал, зараза бог весть какая... Ой, я пирог знаю, давай испеку, пока минутка есть!..
Пирог она сожгла, лосьонами заляпала диван, но никто не обижался на Марину Львовну, ей прощали и избыточную энергию, и сомнительное семейное положение.
- Хорошо тебе, - вырвалось у Натальи Борисовны, охотно подчинявшейся ураганному натиску подруги - после окружающей Виту ауры недоброго уныния. - Смена обстановки - развеешься.
- Одни проблемы! - кричала Марина Львовна. - Все собрать, ничего не забыть... что с собой, что в багаж... Главное - не положить в ручную кладь маникюрные ножницы, как в прошлый раз... Не дай бог, Димка не вовремя будет... в пробку попадем...
Наталья Борисовна, услышав упоминание о любовнике, потупила глаза, но сделала вид, что все в порядке.
- Или Женька в аэропорт опоздает. Чем больше промежуточных звеньев, тем больше вероятность, что что-нибудь накроется... Слышишь, Наташк, в последний, раз, когда летела, на регистрации объявляли: кто забыл ремень для брюк, подойдите на пункт контроля. Долго объявляли! У них, наверное, и штаны забывают... Стресс. Другой, может, всю жизнь не разувался и спит в башмаках гнилых, а тут нате...
Она говорила о своих мужчинах, не скрываясь, как будто это было нормально, и окружающие невольно проникались ее убежденностью.
Приблизительно минут через десять после того, как Марина Львовна переступила порог, она постреляла по сторонам проницательными глазами, просветила домочадцев всевидящим рентгеном, моментально уяснила, что происходит, и остановила на Вите страшный взгляд. Адресат негодования отворачивалась, потом ей стало смешно, потом - от прикосновения грязных мыслей Марины Львовны - неприятно. Просматривая каталог продуктовых скидок, она сделала вид, что поглощена сравнением цен: старательно отмечала галочками позиции, достойные внимания, и демонстративно не замечала гостьи, многозначительно снующей мимо комнаты.
- Все-таки надо тапочки, - решила Марина Львовна, устав от игнорирования своей персоны. - Далеко лавка какая-нибудь?.. Пускай Виктория проводит.
Наталья Борисовна, которая ликвидировала последствия кулинарного творчества Марины Львовны, удивилась - та знала их район как собственный подмосковный город.
- В универмаге бывшем. Пятьсот лавок, и торговый центр выстроили...
- Лучшую и покажет, из пятисот. Виктория! Уважь старую тетку. Прогуляешься.
Скрытая угроза вынудила Виту согласиться - с предчувствием, что требование неспроста.
Они спустились. Светило скудное солнце, по асфальту мело последними в сезоне желтыми листьями, на ободранных до чернозема газонах валялись пузатые пакеты, набитые листвой, и Марина Львовна картинно зажмурилась:
- Благодать какая! Уезжать не хочется.
Она шла собранная, организованная, чеканя шаг, готовая к переездам, перелетам, унизительным процедурам в аэропорту, и шелковый оранжевый шарфик горел у нее на шее, как флаг. Уделив приличное время красотам погоды, она с неуклонностью прожектора переключила внимание на Виту и уставилась с мрачной миной.
- Ты чего это, дорогуша? Чего зенки-то свои бесстыжие пялишь, куда не следует?
Вите не случалось бывать предметом неудовольствия Марины Львовны, и она в полной мере обнаружила, как это неприятно. Отвернувшись, она пробормотала с досадой:
- Уж я-то, верно, знаю, что говорю - как думаешь? Глаз - алмаз, не проведешь. Сбесилась - на старого, лысого мужика пялиться? Жизнью трепаного? Ты не воротись, не воротись. Губы-то не дуй, как мышь на крупу. На близких людей грех обижаться, я по дружбе предупреждаю. Выбрось из головы. - Она понизила голос, как заправский заговорщик. - Добро бы - из-за чего? Его через десять лет на свалку списывать, а тебе еще лет сорок козой скакать. Мать-то в кои-то веки свет в окошке увидела, и тебе надо влезть, как слон в посудную лавку. Чего, молодых ухажеров не стало? Шепни, - она игриво подмигнула, покоробив Виту. - Я тебе полк приведу. Здоровых, крепких... в полной боевой готовности.
Она остановилась, достала зеркальце, проверила макияж и кое-где коснулась пуховкой - по привычке делать много дел одновременно.
- Вы о чем? - притворилась Вита.
- О том, дурочкой-то не прикидывайся. - Марина Львовна облизнулась и закрыла пудреницу. - Если я вижу, то и люди... и мать увидит. И его еще с толку сбивать.
Вита поняла, что оправдываться бесполезно, и помимо ее воли у нее вырвалась жалоба, которая давно просилась с языка - кому-нибудь, все равно кому, кто бы понимал, что с ней происходит.
- Он... - пролепетала Вита. - Меня не любит...
Марина Львовна насмешливо взмахнула белой сумкой, хлопнув себя по ноге. Она готовилась поражать воображение попутных пассажиров неотразимым щегольством, а не выслушивать нытье зарапортовавшейся девчонки.
- Кто про любовь говорит? Как же старый мужик от молоденькой откажется? Смотри, Виктория! Всем жизнь испортишь - матери, себе и ему.
Вите сделалось физически больно от цинизма бесцеремонной гостьи.
- Что вы так... ей-богу...
- Грубо? А как с вами? Слушай - я правду говорю. Жизнь - она вообще грубая. Главное, подумай глупой головой: чего добиваешься?
Вита покраснела и опустила глаза - ей казалось, что все прохожие смотрят на них и знают, о чем они говорят, а Марина Львовна погрозила кроваво-красным ногтем.
- Молчишь? Правильно. Потому что добиваться нечего. Мать стерпит... мать всегда костьми ляжет. И что в результате? Уйдете, квартиру будете снимать? На какие шиши?
Вите кощунственная определенность не приходила в голову, и она вздрогнула.
- Сядете матери на шею? - невозмутимо продолжала Марина Львовна. - За что ей такое? Тебя тянула, как могла - и вот, получай от дочки подарочек...
Она вздохнула и устремила взгляд из-под крашеных ресниц на крыши домов, словно был там нужный текст для убеждения - в далеких стенах и окнах.
- И сложится у вас, - продолжала она с горечью. - Будете втроем жить и друг друга ненавидеть. Что я, не знаю... как свинские отношения складываются? С меня-то пример не бери. Думаешь, здорово живется? Вот мы. Димка подарки на Восьмое марта искал, купил кухонные комбайны. Мне и Дашке, жене своей. Одинаковые. Все знают... Перед Пасхой звонит - объясни Даше, как блендером пользоваться. Трубку ей дает. Так и поговорили. Даша - сквозь зубы... и я - сквозь зубы. А Женька? Принесла я комбайн домой... он даже не спросил: что, откуда. Берется что-то в доме - он не спрашивает. Так лучше... на ответ не нарываться. Зимой язву нашли... живой человек, нервы не железные... Лечим. Существуем - единым человечьим общежитьем. Все привыкли...
Она взяла Виту за плечи и повернула к себе. - Хочешь так? Это в теории красиво: любовь... страсти... А на деле свинство. И будешь жить в свиной луже, брюхом ползать.
Она отпустила Виту, вспомнив про первоначальную задачу:
- Да... язва у Женьки. В аптеку еще надо - лекарства купить. Мужа лечить буду. Так-то.
- Я постараюсь... - через стыд выговорила Вита. - Вы только маме не говорите.
- Эх... о чем думать. Я-то не скажу. Да что Наташка - глаз нету? И поумнее тебя будет. Сама не догадается?
Она поднесла к Витиному носу кулак:
- Смотри. Я манерничать не буду. Если что - в бараний рог согну, не посмотрю, что деточка любимая.
Вита поплелась следом. С одной стороны, было неловко, что Марина Львовна разгадала несложную шараду, а с другой стороны - отлегло от души, потому что пугающие слова были сказаны своим для семьи человеком, почти родным, и теперь Витины чувства признали официально.
Покупательницы остановились у первого киоска, приобрели махровые тапки, пригодные больше для спальни, чем для публичной зоны вылета, и вернулись. Когда Вита открывала дверь, она услышала, что Наталья Борисовна разговаривает по телефону.
- Господи, Максим, будь умнее, - говорила она. - Должен быть кто-то умным из двух идиотов...
Услышала, что открылась дверь - осеклась и положила трубку, а Виту неприятно впечатлило, что мама разговаривает с Максимом. Тому лучше бы было исчезнуть, не напоминать, как гадко Вита с ним поступила, и тем более - не звонить Наталье Борисовне.
Остаток дня Вита провела у себя в комнате, избегая показываться Марине Львовне. Потом приехал Дима, повез Марину Львовну в Шереметьево, и Вита, воспользовавшись тем, что Наталья Борисовна завозилась в кухне, развернула постель и улеглась. Она долго ворочалась с боку на бок, путаясь в мыслях, в словах улетевшей Марины Львовны, которые возникали отчетливо, словно мимолетная гостья стола в комнате и выговаривала возмутительнице спокойствия снова и снова. Вита нафантазировала, что Марина Львовна всегда ее недолюбливала, терпела ради подруги, и через десять минут она была уже совершенно уверена в обидном предположении как в непреложном факте. Потом вдруг тихонько открылась дверь, вошла Наталья Борисовна, и Вита замерла в неудобной позе. Ей панически примерещилось, что Марина Львовна поделилась с подругой сделанным открытием.
- Ты спишь? - спросила Наталья Борисовна шепотом.
Вита, у которой сразу затекли ноги, руки и остальные части тела, не отвечала.
- Спи, спи, - согласилась Наталья Борисовна, но не ушла, а замешкалась. Встала у окна, распахнула приоткрытую форточку и закурила. Она давно бросила курить - бралась за сигареты, если сильно нервничала, - а Витино сердце ушло в пятки и заныло. Едкий дым почувствовался в комнате.
- Знаешь, - прошелестела Наталья Борисовна, и Вита не поняла, с кем она разговаривает - с Витой или с собой. - Я очень люблю Пашу. Может, не видно со стороны, но люблю...
Виту затрясло; она была уверена, что кровяная пульсация слышна Наталье Борисовне - и еще всему многоэтажному дому.
- С ним хорошо, - продолжала Наталья Борисовна, затянувшись. - Спокойно... Когда я жила с твоим отцом - все время как-то на взводе... в напряжении... Думала - наверное, так надо. Только с Пашей поняла... что можно любить и быть спокойной.
Вита обнаружила, что у нее чешется плечо и локон упал на лицо - но она закусила губу и не шевелилась.
- Он, когда первый раз в гости пришел, тебе принес игрушку... слоника резинового... Не помнишь? Я отобрала. Гордая... А потом... не хочу рассказывать. Ты не спишь? Ладно... все равно не хочу.
Вита затаила дыхание, но это не помогало: ее колотило еще сильнее.
- А когда вместе стали жить - не помнишь - ничего у нас не было поначалу... Только бабушкины щипцы для пирожного. Всего-то иногда - черствый хлеб... а я порежу... сидим чинно, берем по кусочку щипцами. Сумасшедшие!..
Она вздохнула, погасила сигарету о цветочный горшок, раскрошила бычок пальцами и ушла, осторожно прикрыв дверь.
В выходные Павел Сергеевич собрался съездить к маме в Сокольники. Алевтина Андреевна жила одна, и ей периодически требовалась помощь сильных рук: помыть, убрать, починить... Сейчас она просила разобрать антресоль, на которую уже не могла залезть. Окрыленная Вита, забыв предупреждения, напросилась с отчимом. Она шла рядом по улице и не верила счастью: наконец-то она наедине с Павлом Сергеевичем, никто не мешает, и они могут разговаривать. Было холодно, моросило, но Вита чувствовала, что много света и дышится полной грудью. Павел Сергеевич тоже шагал уверенно, шутил, смеялся, и Вита была убеждена, что его отличное настроение - от Витиного присутствия.
- Как поживает твой Максим? - спрашивал Павел Сергеевич лукаво.
Вите его вопрос казался пустым кокетством, но она охотно принимала участие в игре:
- Ничего... нормально.
- Он в немилости нынче?
Вита со смехом, без жалости к несчастному Максиму, объяснила:
- Надоел он немного... скучноват иногда бывает.
- Ну, знаешь, - объяснил Павел Сергеевич снисходительно, с высоты положения солидного мужчины, на которого смотрит с обожанием молодая девушка. - Приличные люди часто кажутся скучными. А шалопаи, бестолочи - море обаяния. Смени гнев на милость. Я сам бывал в молодости скучен... и сейчас, признаться, не клоун.
- Как с ним еще, - пожаловалась Вита, протягивая руку и ловя дождевые капельки. Она предпочла бы обнять Павла Сергеевича, но сдерживалась. - Он в технике бог. Машины чувствует, как себя. Серьезно, когда про машины говорит - слова находит, чувства появляются. А про людей - в ступор впадает, люди у него как чушки.
- Важно, чтобы ты не чушка, - проговорил Павел Сергеевич, поддразнивая ее. - Или он к тебе по-машинному?
- Не знаю, - сказала Вита.
- Он лиричный мальчик, - свысока продолжал Павел Сергеевич, потворствуя Витиной жестокости. - Брат-то его закончил? Странно, что разные братья... А Люськин охламон как существует? Он у нее, кажется, неформал?
- Не совсем, - возразила Вита. - Он болельщик.
- Это такие - безумные, с шарфами? С дудками? В шляпах?
- Нет, - объяснила Вита. - Он человек солидный.
Она смотрела на Павла Сергеевича, на зачесанные надо лбом редеющие волосы, на его старую кожаную куртку - сильно потертую, но аккуратную, подшитую мамой в нескольких местах, - и одеяние казалось достойным и выгодно отличающим отчима от пижонов, одетых с иголочки: было в этой куртке что-то от благородной старины.
- Болельщиком сейчас, - озаботился Павел Сергеевич, - быть опасно.
Вита удивилась.
- Почему?
- Смотрю... убивают их почему-то часто.
- Просто страха в них меньше. И драться привычные. Петя тоже такой - дерется. По расписанию... по четвергам.
Павел Сергеевич весело взмахнул руками:
- Национальная русская забава! С этим шутить нельзя - народ сейчас такой, покалечат...
- У них по понятиям, - возразила Вита, заглядывая ему в глаза. - А в вашем институте много неформалов?
- Вряд ли, - задумался Павел Сергеевич. - У нас люди вменяемые, скучные... пара скоморохов на институт попадется, и ладно. А вот в наших краях колледж предпринимательства - уж не знаю, что они предпринимают... но как в автобусе увидишь: либо волосы зеленые... либо пузо голое в феврале... или замок амбарный в ухе - точно, в колледж едут. А наши - вроде твоего Максима.
- Только не ты, - вырвалось у Виты.
- Не я? - Павел Сергеевич немного смутился.
- В каком смысле?
- В таком... ты не скучный.
Павел Сергеевич запнулся, справился с легкой облачностью, мелькнувшей по лицу, замял разговор, но Вите показалось, что он приосанился и выпятил грудь.
Когда приехали к Алевтине Андреевне, закипела работа в четыре руки. Павел Сергеевич, рискуя свалиться со стремянки, полез на антресоль, а Вита отскребла безнадежную ванную, вымыла раковину и стала помогать отчиму, который разгребал бездонные кладовые.
- Держи! - кричал он Вите весело, сгребая кипы грампластинок, к которым лет тридцать не прикасалась человеческая рука. - Принимай! Осторожно... тяжелые!
- Держу! - с готовностью отзывалась Вита, и гора мусора у двери росла.
- Валенки... осторожнее с валенками... в них пыли килограмм... надо было маску достать.
Алевтина Андреевна - старенькая, очень сгорбленная - придвинула скамеечку и молча наблюдала за работой, обтирая рот батистовым лоскутком. Так же бессловесно она поила их жидким чаем, поглядывая то на одного, то на другого. Павел Сергеевич набил сумку на колесах пластинками и повез на свалку. За ним закрылась дверь, а Алевтина Андреевна ушла в комнату. Появилась и протянула Вите старинную картонную коробочку.
- Возьми, - проговорила она сухо.
Вита открыла - на шелковой подушечке лежали золотые аметистовые серьги.
- Это мне? - забормотала она удивленно. - Что вы... спасибо...
Алевтина Андреевна никогда не проявляла к ней симпатии - Вита была уверена, что старушка не узнает ее в лицо. Серьги выглядели дорого и сдержанно, а коробочка пахла затхлостью, валерьянкой и лежалой бумагой - наверное, покоилась до времени на дне комода рядом с фотографическими альбомами, пожелтевшими письмами, старыми открытками и памятными предметами.
- Возьми, - повторила Алевтина Андреевна. - Покупаю... его покупаю. Оставь его в покое.
- Что? - поразилась Вита, вспыхивая. Она почувствовала себя стоящей голой на людной площади. Если чужая старушка видит Виту насквозь, значит, любой может проникнуть в тайну так же легко.
- Оставь в покое, - сообщила Алевтина Андреевна бестрепетно, и Вите стала понятнее привычная уступчивость Павла Сергеевича, выпестованная жестким воспитанием. - Это плата. Бабушкины... дорогие... соседка в антикварный носила, оценивала. Но без обмана: уговор - значит, уговор.
Вита не знала, как реагировать. Удивиться? Оскорбиться?
- Спасибо, не надо, - проговорила она, отталкивая странный подарок. Но Алевтина Андреевна сильной рукой запихнула коробочку ей в карман - Вита испугалась, не ударит ли ее старушка. Кажется, она легко могла затеять потасовку.
- Возьми, сказала! - Вита приготовилась, что ее патриархально оттаскают за волосы. - Я лучше знаю. - В скрюченной фигуре возникла монументальная величественность, не зависящая от видимых форм. - Покупаю, поняла? Умоляю! Оставь...
Мутные глаза отдавали безумием. Оторопевшая Вита молчала, и тут вернулся неуместно бодрый Павел Сергеевич.
- Знать бы, кому отдать! - сказал он, запыхавшись. - Ценители, наверное, по всей Москве ищут, а мы на помойку несем...
Алевтина Андреевна грозно сдвинула брови, но Вита не подумала ее выдавать.
Когда возвращались, она с недоумением прокручивала в памяти унизительный эпизод, и коробка с серьгами, казалось, обжигала через карман пальто. Вита неприятно угрызалась: зачем не отдала сразу? И оправдывала себя: а что прикажете - затеять скандал, разыграть оскорбленную невинность?.. Ежась при воспоминании о старушкиной повадке, она не сомневалась: такой номер бы и близко не прошел... Прибила бы хозяйка - без сомнений и ментальных препятствий... Вернуть... как же вернешь, когда она такая - ненормальная... Прийти в гости и незаметно оставить? Конечно, серьги были очень красивы. Но принять их после чудовищного условия - невозможно... Вита машинально обходила лужи, перепрыгивала под трамвайный перезвон через стыки рельсов, а Павел Сергеевич, чувствуя ее угнетенное настроение и недоумевая, отчего так произошло, спрашивал, удивляясь молчанию: