Валентина Ивановна после инсульта мучилась дурным настроением и часто плакала по любому поводу. Когда она принималась сетовать, ее невестка отмахивалась, но сын Юрий поневоле выслушивал больную мать: Валентина Ивановна вспоминала детство, семью и тосковала по родственникам, которых разбросало по стране. Особенно она томилась по старшему брату, который звонил ей несколько лет назад, и с тех пор не выходил на связь.
- Повидаться бы с Лешенькой перед смертью, - причитала она. - Сегодня как наяву видела: крысу с ребятами притащили и сварить хотели, мама не дала: отобрала... классе в третьем. А я маленькой так крыс боялась! И карбидом баловались... как сейчас помню: грохнет, стекла дрожат, а я под стол прячусь.
Она вытаскивала из прошлого такие нелепые картины, что даже Юрий, который хорошо помнил дядю Алексея Ивановича - веселого, пропахшего табаком и соляркой трудягу - уже не понимал, как Валентина Ивановна прожила двадцать лет бок о бок с таким опасным человеком, и почему ее по-прежнему тянет к нему.
- Мама, смотри в будущее, - постанывал он, когда Валентина Ивановна впадала в особенно изнурительный транс. - Что ты о смерти... думай, как лечиться... опять таблетки не выпила?
Ему казалось, что Валентина Ивановна мысленно обращалась к Алексею Ивановичу, потому что остальные родственники были понятны и доступны в любой момент - тогда как Алексей Иванович, который и в молодости не был прилежным семьянином, выдав замуж дочь и похоронив жену, счел обязанности перед социумом выполненными, и зажил в свое удовольствие. Он то уходил в лес с охотниками, то прибивался к геологической партии, то подвизался на лосиной ферме, где выполнял диковинные, адекватные его чудному характеру обязанности. Одно время он проявлялся, но редкие контакты прекратились два года назад - все попытки дозвониться до него натыкались на металлический голос автоответчика. Дочь Алексея Ивановича, Шура, не жаловала благополучную московскую родню и рявкала в трубку, что знать ничего не хочет, а других подходов к брату Валентина Ивановна, давно потерявшая в родном городе все знакомства, не знала. Казалось, что ситуация безвыходная: оставалось ждать и надеяться, что Алексей Иванович рано или поздно соскучится и вылезет из подполья. Но Валентина Ивановна была настойчива, и лишенный покоя Юрий оказался меж двух огней - между громогласно страдающей матерью и женой, чье тихое бешенство грозило в любой момент превратить семейную жизнь в ад. Каждая сторона неумолимо, как асфальтовый каток, требовала: "сделай же что-нибудь", и в результате доведенный до белого каления Юрий, с трудом взяв отпуск в своей консалтинговой фирме, засобирался на историческую родину - хотя бы для того, чтобы отдохнуть от домашних сцен. Скучно-добропорядочный, красно-серый поезд доставил его в городок, который когда-то покинула Валентина Ивановна, и только тут, озираясь на станционные пакгаузы и на неторопливых железнодорожников, он всерьез задумался, с чего ему начать поиски.
Первым делом он заселился в гостиницу, которую подсказал ему таксист. В чистом, пахнущим стиральным порошком номере, сидя на покрывале, под пастелью с луговыми ромашками, он думал, что делать дальше. Он опасался звонить завистливой Шуре, предвидя, что та придумает какую-нибудь издевательскую отмазку, чтобы избежать встречи и отправить двоюродного братца, несолоно хлебавши. И все-таки визит к ней был необходим, хотя для Юрия это было приятно, как посещение зубного врача. Вздохнув, он дождался, когда начало темнеть, собрал волю в кулак и отправился искать Шурин дом, который смутно держался в его гостевой памяти.
В окнах третьего этажа кирпичной "хрущевки" горел свет, олицетворяя мещанский уют. Шура узнала двоюродного брата - тот мог бы поклясться, что первый же взгляд ненавидящих глаз вычислил и разгадал его - но долго прикидывалась забывчивой, и только ленивое вмешательство из комнаты ее супруга, который так и не поднялся с дивана, заставило ее процедить более или менее внятные слова: папаня, на которого она бы век не глядела, где-то скитается. Где - не знает; возможно, бывшие соседи в курсе. Пока она ходила за клочком бумаги, чтобы записать адрес, двое незнакомых племянников, в растянутых колготках, вышли из комнаты и с интересом уставились на двоюродного дядю. Пахло жареной мойвой и кошачьим лотком. С облегчением выскочив из подъезда, Юрий спросил дорогу у старушек на лавочке и, трясясь в набитой маршрутке, всю дорогу гадал, отчего достойная женщина, которая вкалывала, как лошадь, на хлебозаводе - в отличие от лодыря-мужа, пинавшего балду где-то в охране - и окружившая заботой семью, с такой ревностью изучает каждую копейку в чужих карманах. Пока общественный транспорт вилял по переулкам, проездной билет почти растворился в мокром кулаке горе-родственника. С невеселыми мыслями тот выскочил из маршрутки на старинной, с деревянными избами, зеленой улочке и оторопело, подозревая Шуру во всех смертных грехах, уставился в записку с адресом: там значился трехзначный квартирный номер, которого физически не могло быть в одноэтажном пятистенке за дощатым забором. Казалось, все было понятно, но раздраженный, все еще не верящий в Шурино коварство Юрий так расстроился, что пожилой мужчина в кепке, изучив его, полюбопытствовал:
- Что-нибудь ищете?
Оказалось, что Шура была не виновата: в городке, наряду с новой, мало известной жителям улицей Димитрова, существовала древняя Дмитриевская улица, которая была у всех на слуху, и которую любой абориген автоматически определял, как единственно правильный адрес.
- А кого вам надо? - спросил просвещенный краевед, и Юрий, глядя на его морщинистое, лопоухое лицо с носиком-пуговкой, хотя обычно не любил делиться с незнакомцами, поведал:
- Дядю ищу, Поликарпова Алексея Ивановича.
- Алексея Ива-а-ановича? - краевед, взмахнув иссохшими ручками, засветился от радости. - Ох, как вовремя-то!
Еле разбирая бормотания "Я-то уже собирался... мне посылочку передать... он просил кое-что... вот оказия..." Юрий, отдавая себе отчет, что обязан радоваться неожиданной удаче, впал в тоску от того, что теперь отговорки бесполезны, и что блудного дядю придется разыскивать, не взирая на препятствия.
- Дядя Леша далеко? - спросил он и получил нерадостный ответ:
- В бункере - на ракетной шахте, в лесу. Есть у нас такая - заброшка, секретный объект... там воинская часть была.
Краевед убежал за посылочкой, а приунывший Юрий подыскивал аргументы, чтобы отказаться от экспедиции. Он оглядел свои приличные брюки и городские ботинки; ему не улыбалось лезть, по обрывкам колючей проволоки, в чащобу, где когда-то резвились военные со своими опасными приборами.
- Я же его, наверное, не найду... - возразил он, когда вернувшийся краевед с энтузиазмом сунул ему в руки передачу для Алексея Ивановича. Но отбиться от дядиного приятеля оказалось не просто:
- Найдешь тютелька в тютельку, координаты скажу. Есть навигатор? С точностью до минут и секунд - техника! - и он объяснил пойманной жертве, как выстраивать маршрут, и перечислил, чем племянник обязан был побаловать оторванного от цивилизации дядю:
- Тушенку он просит, хлеба побольше, и пару бутылок захвати. Как хорошо! Я-то уже тащиться собирался - а ты молодой, здоровый...
Снабженный дядиными координатами, подавленный Юрий вернулся в гостиницу, держа под мышкой увесистую коробку из-под зефира в шоколаде. Посылка пахла сердечными каплями, и внутри что-то позвякивало. В номере он снял с коробки бухгалтерскую резинку и открыл крышку - картонка была заполнена одинаковыми рогатыми детальками. Невежественному в технических вопросах Юрию содержимое коробки показалось чем-то вроде запасных частей к ламповому телевизору. Он покрутил в пальцах одну детальку, взвесил ее в ладони, потрогал точащие из нее штырьки, но так и не понял, зачем это нужно. На всякий случай еще набрал дядин номер, но приговор оператора, персонифицированный в холодный женский голос, был неумолим: абонент в доступе не значился.
Мучимый подозрениями, что дядя на старости лет включился в шпионскую игру - на остатках разбитого ракетного щита - Юрий промаялся полночи без сна, и утром, встав с головной болью, повлекся в армейский магазин за углом, где нашлась полевая униформа, которая отдавала плесенью. Чувствуя себя клоуном в шутовских одежах, он, взвалив на плечи пудовый рюкзак и рисуясь перед собой, что приносит жертву ради спокойствия матери, сел в обшарпанную электричку. Нанятый на конечной станции полупьяный шофер на дребезжащем автомобильном антиквариате, едва не утонув в разбитой тракторами грязи, довез туриста края леса и сопроводил вдохновляющим наставлением:
- К ракетной шахте не подходи - провалишься: там колодцы открытые - метров на сто...
Подобрав палку и со страхом - перед змеями, колодцами, неразорвавшимися боеприпасами - тыкая ею в каждую кочку, Юрий углубился в еловую, с густым подлеском и жуткими лишайниками, чащу. Сперва его вела рыжеватая просека, но потом навигатор отклонил его в сторону. Воздух был такой густой, что его можно было резать ножом, и Юрию мерещилось, что этой влаге соответствует такой же переизбыток неприятностей, которые ждут его за поворотом. Ступая по гнилым шишками и проседающему под ногой мху, огибая поваленные стволы, слушая эхо от хруста сучьев и от шороха вспугнутых птиц, он каждую минуту ждал скверного сюрприза. Он настойчиво вызывал дядин номер, но телефон не оживал. Лес немного посветлел; былое человеческое присутствие обозначилось вкраплениями молодых берез. В назначенной точке Юрий обернулся по сторонам и с упавшим сердцем, проклиная свое легковерие, опомнился, что не записал телефонный номер дядиного приятеля. Ему хотелось швырнуть рюкзак на усыпанную хвоей кочку, но он справился с нервами и закружил по рощице, постепенно увеличивая периметр осмотра - и скоро обнаружил за холмиком бетонный, нахлобученный толстым слоем мха, дот с признаками жизни: сбоку, огороженные жердинами, тянулись грядки, росла какая-то столовая зелень, а перед облезлой чугунной дверью чернело свежее кострище. По-прежнему орудуя палкой, стараясь не ступать на железки, Юрий заглянул внутрь. За скрипящей на несмазанных петлях циклопической гермодверью оказалась сухая, немилосердно ободранная бетонная комната с грязным лежбищем. Пахло металлом, промышленной пылью и гнилыми тряпками; разглядывая предметы на обрывке клеенки - битую алюминиевую посуду, пригоревшие кастрюли и миски, погнутые ложки, осколок зеркальца с отслоившейся амальгамой, мыло, к которому прилипли песчинки - Юрий попытался угадать, кому принадлежит эта утварь, но вещи были безликими. Не веря уже ни во что, он в очередной раз набрал дядин номер и, вздрогнув, услышал гудки.
Спокойный дядин голос, который зарокотал в трубке, казалось, вовсе не удивился, что полузабытый московский племянник, без спроса доставивший посылку, находится в его жилище.
- Подожди, через полчаса подойду, - проговорил он бодро и добавил: - Только ты на улицу выйди, слышишь... радиация все-таки.
Услышав про радиацию, Юрий хотел пулей выскочить из бетонного укрытия, но произошла странная вещь: измученный дорогой, он спустил на пол рюкзак и, повинуясь минутной слабости в усталых ногах, которые не привыкли к марш-броскам, присел на дядино ложе. Он не понимал, как получилось, что в следующую минуту его уже сморил сон. Он осознал себя внутри адского сновидения, которое сопровождалось ясным и реалистическим чувством, будто чья-то нетерпеливая рука стремительно, словно карточки в картотеке, перебирает содержимое его головы, смакуя вслух выборочные эпизоды.
"Очень хорошо! - восклицал бесцеремонный захватчик, исследуя Юрьеву биографию. - Жена - Галина... блондинка с серыми глазами... хорошо! Любовница - Светлана... прокуренный голос... розовое шампанское... прекрасно! С одноклассниками... в плацкарте... в Питер... браво! Храм Христа Спасителя... в Москве? С ума сойти!.."
"Меня зовут Борис. Будем знакомы. Так вот - скажи-ка, Юра..."
- ...Юра, Юра! - Юрий выплыл из кошмарного сна и обнаружил, что заросший бородой, воняющий потом и дегтем детина в драном камуфляже трясет его за плечо. Убедившись, что племянник проснулся, Алексей Иванович покачал головой. - Пойдем-ка на воздух, дорогой.
На воздухе, рядом с кострищем Алексей Иванович усадил племянника на колоду, служившую стулом.
- Ну, подарок... хорошо, позвонил - я бы мог для начала по башке огреть. Мало кто шляется.
Юрий, разглядывая постаревшего Алексея Ивановича - косматую голову, загорелое кирпичное лицо, хитрые янтарные глаза, богатырские плечи, распирающие ситцевый камуфляж - приходил в себя и рассказывал, что принес дяде гостинцы и посылку от неизвестного доброжелателя, что видел Шуру, что чуть не напоролся на ржавую арматуру, что натер мозоли в грубых ботинках, и самое главное - что им необходимо ехать в Москву, к еще слабой после болезни Валентине Ивановне, которая молила брата о свидании.
Слушая Юриев рассказ и отмахиваясь огромной пятерней от комаров, Алексей Иванович приветливо кивал головой, но, стоило разговору зайти о поездке в Москву, он нахмурился.
- Не могу никуда ехать, - проговорил он, указывая на бункер. - Я же не один - с Борей...
Заметив, как вытянулось лицо Юрия, который сопоставил действительность с муторным сном, Алексей Иванович усмехнулся.
- Что, он уже за тебя взялся? Говорил же: иди на улицу! Любит со свежим человеком поговорить - хлебом не корми...
После паузы, в которой Юрий сочинял для Валентины Ивановны отчет о братнином безумии, Алексей Иванович решился на что-то и проговорил:
- Ладно, сейчас поедим, картошки испечем... объясню.
- Я радиации боюсь, - возразил Юрий, косясь на уродливый бетонный вырост.
- Да нет здесь радиации! И не было никогда. Это я тебя пугал... я всех пугаю, чтобы народ не ходил. Иначе же гранатами не отобьешься... цветмет уже весь порезали, украли, а все равно лезут.
Он неторопливо разобрал рюкзак.
- Хлеб, тушенка... вот спасибо. А водку зря принес, не пью - Боря не любит. Мысли от нее дурные: путаются. Спирту бы - для дезинфекции.
Он притащил из-под замаскированного еловым лапником навеса охапку дров и разжег костер. Скоро дядя и племянник смотрели на пламя, палочкой выбирали из угольев картошку, общепитовскими ложками ели тушенку из консервных банок, пили заваренный в котелке чай, и Алексей Иванович, не торопясь, рассказывал.
По его словам, выходило, что на полуразрушенном, ободранном мародерами секретном объекте из нескольких глубинных шахт, никогда не было ракет - это научный полигон, который сотворило другое ведомство, и в котором после испытаний оказалась заключенной сущность по имени Борис. Когда распалась страна, высоколобая братия бросила это непонятное нечто на произвол судьбы - забытым и обреченным на одиночество и угасание.
- Почему - Борис? - спросил Юрий, удивляясь дядиной прихоти, одушевившей человеческим именем странный конструкт.
- Потому что по паспорту. Борис Сергеевич. Он из Старого Оскола, Московский Университет закончил. Может, врет, конечно - я не проверял.
Его рассказ о жизни неизвестного уроженца Старого Оскола среди леса звучал дико. Юный Борис, влюбленный в науку и с азартной яростью грызущий учебник за учебником, не замечал студенческого голода и общежитской неустроенности: получив красный диплом и быстро став кандидатом наук, он добился допуска в окруженную тайной лабораторию, которая занималась любопытнейшим проектом - моделированием мозговых функций. Это дерзание, призванное осчастливить хрупкое, несправедливо ограниченное - кратким веком белковых клеток - человечество, казалось подлинной магией! Одержимый, охваченный маниакальным увлечением, возбужденный близостью успеха Борис не знал ни отдыха, ни сна. Когда для коллектива наступило время проверить теорию практикой, в недосягаемом медвежьем углу, среди лесов и болот, был построен гигантский объект, который якобы повторял конфигурацию человеческого мозга.
- Не знаю, что там за элементная база, - пожимал плечами Алексей Иванович. - Боря пытается вдолбить и так, и эдак, но куда мне - с моим профтехучилищем номер два. Я только на побегушках - подай, принеси.
Насколько понял Алексей Иванович, ученые должны были запустить искусственный мозг и добиться, чтобы тот функционировал автономно. Для этого требовалось - в виде начальных условий, чтобы не мудрствовать лукаво на ровном месте - скопировать мозг любого взрослого человека. Ни минуты не раздумывая, Борис предложил в качестве жертвы эксперимента себя - его не волновало возникновение собственного двойника, синтезированного из проводов и ячеек, не беспокоило, что содержимое его памяти, со всеми мелкими грехами и сокровенными помыслами, окажется перед общим обозрением, как под микроскопом. Он не задумывался о смертельном риске - Алексей Иванович не разобрался, где именно таился источник опасности, но во время опыта что-то пошло не так, и Борис Сергеевич, из плоти и крови, погиб, в то время как снесенный на машинные носители и заключенный в глубинные шахты Борис Сергеевич продолжал спорный процесс существования, который с большой натяжкой можно было назвать жизнью. Он был лишен органов чувств, и скудную пищу для ума мог получать лишь контактируя с другими людьми - в мысли которых он научился забираться с изощренным и головоломным коварством.
Некоторое время на полигоне еще шла деятельность, но потом, с развалом страны, объект перестали финансировать, ученые исследователи уехали, обитатели соседних деревень выдрали с мясом все железки, до которых смогли дотянуться, и фантом Бориса Сергеевича остался один - обреченный на страшную, сиротливую вечность.
Юрий, грея руки у костра, выглядывал отражения огненных язычков, которые прыгали в дядиных глазах, и пытался уловить в них юродивый блеск или другой сигнал о старческом безумии. Но Алексей Иванович, которому очень шла ровная, благообразная борода, выглядел совершенно нормальным, а его невозмутимый голос звучал достоверно, как никогда. Юрий, который помнил, что дядина немудреная фантазия не заходила дальше рыбацкого вранья об улове или дворовых хулиганских шуточек, вроде супа из крысы, понимал, что самостоятельно такую сказку пенсионер-железнодорожник никогда бы не выдумал. Он мог предположить, что Алексей Иванович, не выдержав праздности и вольного образа жизни, поддался теориям псевдоученых приятелей или начитался шарлатанских брошюрок - но Юриев мозг еще хранил мерзкий отпечаток чужого прикосновения, подобно тому, как кожа какой-то срок сберегает память от касания скользкой твари - и он поневоле верил дядиному рассказу.
- А питание? - ему пришло на ум сравнение с компьютером. - Ведь если тока нет, то все? Или он на аккумуляторах?
Алексей Иванович, дуя на горячую картофелину, перебрасывал ее из ладони в ладонь.
- Хитрая система, - сказал он. - Я не знаю, как электричество проведено. Может, этого вообще никто не знает. Боря не колется... но он и не строитель. Может, где-то на него до сих пор электростанция работает, и не подозревает, что на него. Ты не представляешь, что тут вбухано... город под землей. Тюбинги, как в метро - за горизонт уходят.
- Неужели не ломается? - не поверил Юрий.
Но оказалось, что устройство искусственного мозга было продумано до мелочей, с тройным или даже четверным запасом прочности: ранняя диагностика отслеживала возможную порчу элементов.
- Я же человек темный, - Алексей Иванович прихлебывал крепкий чай. - Боря начитал схему железяки, а я словами записал, и к Константину Тимофеевичу - он главным инженером тридцать лет на заводе проработал. Железяки там незатейливые - специально, чтобы любой умелец, что случись, кувалдой починил. Константин Тимофеевич запчасти штампует, передает... а Боря объясняет, куда запчасть ставить - номер шахты, этаж, ряд, гнездо. Я бумажку в зубы, и в шахту - Боря крышку отстегнет, и я туда... а если Боря не захочет, то внутрь никто не попадет: это я говорю "крышка" - а там лючина величиной со стадион...
- Захотят - украдут и такую крышку, - глубокомысленно возразил Юрий, не сомневаясь в могуществе народного гения.
- Кто украдет? Местные уверены, что внутри ракета с атомным зарядом, и радиация, как в Чернобыле. За километр боятся подходить... а военных это не колышет: они-то знают, что ракет никаких нет.
Юрия, еще не решившего, верить ли дядиной истории, так поразил художественный образ рукотворной нежити, что он покосился в сторону бетонного строения под лирическими березами и тихо спросил:
- Так он что - вечный?..
Алексей Иванович вздохнул.
- Можно и так считать. При соблюдении определенных условий. В расширяющейся вселенной вечного нет, - он, сознавая, что наукообразные сентенции идут ему, как корове седло, пояснил: - Боря так говорит.
Приближался вечер, начинало темнеть, но Юрий не допускал, что он останется у дяди на ночь, распахнув себя перед воплощенным в бетонных катакомбах уродцем. Он соглашался идти по лесной чащобе, к дороге - через ночную равнину, где можно было встретиться с лихими, без креста, хтоническими хлебопашцами, или по железнодорожным шпалам, скрытым в кромешной тьме. Но ночевку под крылом зловещего Бори Юрий исключал напрочь. Ему осталось лишь добиться того, ради чего был затеяна экспедиция, и он перебил дядю встречным рассказом. Он заговорил про Валентину Ивановну - каким ударом был для нее, всегда здоровой и крепкой, переход к немощи, как томительно ей было лежать в больнице, с каким трудом она возвращается к полноценному образу жизни, и с какой тоской мечтает о свидании с братом. По мере того, как продолжался рассказ, Алексей Иванович мрачнел, и его обветренное лицо становилось бурым.
- Ладно, - наконец согласился он, отворачиваясь и пряча глаза. - Позвоню ей... как-нибудь.
Шокированный дядиной жестокостью Юрий представил плачущую днями напролет мать и, не выбирая выражений, взорвался:
- Ты сдурел, дядь Леш? Там живой человек мучается - сестра твоя родная! Между прочим - не вечная ни разу... тьфу-тьфу-тьфу, не дай бог.
Алексей Иванович постучал палкой по углям костра, сбивая огонь.
- У нее полон дом родни. Ты, Галя, внуки... подруг пол-Москвы. Руки-ноги есть, глаза. А тут одна душа... на вечные страдания обреченная.
- Дядь Леш, - Юрий утомился вести абсурдную беседу. - Может, прекратить его страдания? Раскопать этот чертов кабель... рубануть топором...
Алексей Иванович, ничуть не травмированный кощунственным вопросом, который, видимо, ставился уже неоднократно, покачал головой.
- Все равно хочет жить, - проговорил он. - Мается, пытку принимает, а жить хочет. Лучше это - чем ничего...
Дальнейший диалог был бесполезен. Юрий засобирался в обратную дорогу, и Алексей Иванович вызвался проводить племянника по лесу до места, где того могла бы встретить машина, вызванная из города. Шагая за дядей по тропинке, Юрий оглянулся назад, бросив прощальный взгляд на пустые глазницы сырого, в лишайных потеках, строения, которое медленно поглощала земля, на светлые березы, на жалкий дядин огородец, и у него защемило сердцу при мысли о пытливом мальчишке из черноземного города, необъяснимой волей судьбы оказавшегося в бессрочном заключении. Его жалость распространялась и на дядю, променявшего прекрасных, крупных, с чистыми глазенками внуков, которых можно было любить, баловать и получать в ответ милую преданность - на холодный безлюдный лес, бетонную коробку и на порочную лояльность мертвой субстанции, принудительно длящей бесполезные дни. Но мгновенное чувство быстро прошло, и он, провожаемый совиной перекличкой, побежал догонять Алексея Ивановича.