ИЗ СТИХОВ О ПАРИЖЕ 

 1 

 Мы стояли над Сенной степенной, 
 где волны озвучиваются постепенно, 
 где, словно на сцене, внезапная пена 
 вырывается, словно рабыня из плена. 
 Звезды отражались на ее глади, 
 тени деревьев расчесывали свои пряди, 
 пароходики не замедляли движенья 
 и по Сене двигались без напряженья. 
 Нам махали туристы, а мудрая Сена 
 играла Мессиана для нас вдохновенно 
 замысловатые ноты, где гаммы 
 были похожи на строчки и телеграммы. 
 Мы прочитали их быстрые строчки, 
 передавая друг другу листочки, 
 где только волны, а все запятые и точки 
 не существуют, все буквы высятся поодиночке. 
 Мы разобрали их с тобой постепенно, 
 а пароходики плыли все дальше и дальше, 
 и перед нами волны катила Сена, 
 как звуки оркестра, играющего без фальши. 
 Мы стояли над Сеной... 

 2 

 Семидневье парижской недели тебе я отдам, 
 чтобы взять твою душу и тело, забрать без остатка 
 глаз огонь, что сжигал меня по вечерам - 
 до последней строки, наспех брошенной в лоно тетрадки. 
 Это семя растет, и все вьется и вьется лоза 
 по сгоревшей неделе, в ней всего лишь 7 нот и 7 пауз, 
 где читаю глаза твои, а на них набегает слеза, 
 но ее удержать на ладонях своих я пытаюсь. 
 Семидневье парижской недели бросает меня 
 на горячий песок возле Сены, где тени прохожих 
 окликают звезду на исходе блудливого дня. 
 Ты прижалась ко мне. 
 Твое тело я чувствую кожей. 
 Богородица очи вверяет опять небесам 
 в семидневье парижской недели, промчавшейся шустро - 
 катерком по реке. Я тебя никому не отдам! 
 Я тебя зачерпну, как ладонью, из музыки Пруста. 
 Мы воскреснем средь улиц парижских и вновь наугад 
 будем долго брести, зажимая в горсти все несчастья, - 
 и туда, где закат и где звезды всю ночь простоят, 
 а потом опадут, словно листья, в рыбацкие снасти. 

 3 

 Где ангелов повисло разноличье 
 и крыльев взмах так грозен и велик, 
 смысл жизни героичен и отличен 
 от нашего, как горлицы язык. 
 Парижского пространства гость нелепый, 
 я глупо отдаюсь его ветрам, 
 чтобы души своей оставить слепок 
 тебе, мост Мирабо! Тебе, Нотр-Дам! 
 И линии судьбы замысловатой 
 я - жалкий раб, сумятица, ничто, 
 когда на мостовой полугорбатой 
 я кутаюсь в мечту, словно в пальто. 
 Приплюснут к городу я башней славной, 
 что богонравную прольет слезу, 
 где я оплавлен мукой. самой давней, 
 хоть ту тоску в тетрадь не занесу. 
 Я чувствую, как ты в ночном пространстве, 
 возликовав, возносищь два крыла, 
 мой падший ангел, погасивший страсти, 
 с душою, раскаленной добела. 

 4 

 В мастерской Канторовича Селестина 
 завернулась в холст, как в хитон древнеримский, 
 и тогда лишь приход нам внкезапный простила 
 в тот последний самый денек парижский. 
 Канторович плеснул в бокалы пива, 
 свой озвучил тост он за Селестину, 
 и на стол водрузил он несуетливо 
 колбасу из Прованса, вино и маслины. 
 Селестина, красивейшая из парижанок, 
 смесь цыганки с французом, доверчивым смехом 
 отвечала на тост, а потом убежала 
 и пропала за воображаемым снегом. 
 Только холст, в который она завернулась, 
 долго пах духами ее и телом, 
 сохраняя дразнящую дерзкую юность, 
 что с художником ссориться не захотела.