Тогда я учился в университете и был самым плохим студентом-историком. Потому что мне быстро разонравилась история, как таковая, а нравилось сочинять свои истории, которые я безуспешно пытался предлагать газетам и журналам, но они никому не были нужны. Из Москвы и Питера мне приходили холодно-вежливые отказы.
Тогда я читал запоем. Книги меня вбирали целиком. Повести чередовались с поэмами, стихи с романами. Сотни закладок в книгах, которые я вынужден был сдавать в библиотеки. Расставался я с ними трудом. А еще я таскался по книжным магазинам и иногда мне попадались настоящие книги. Не так часто, как хотелось бы. И даже пару раз познакомился с поэтами. Уже давно печатающимися.
Плохо, когда сто поэтов или людей, считающих себя поэтами, собираются в одном месте и делают вид, что слушают друг друга. Сейчас я живу в Вильяэрмосе (юг Мексики) и два дня назад здесь состоялся фестиваль латиноамериканских поэтов. Их наехало больше сотни. И они были очень вежливы друг с другом, вежливы до безобразия, а мне было одному хорошо среди них, потому что я их стихотворений не читал и никому не завидовал, и меня никто из латиноамериканских поэтов не читал. Меня знакомили с ними и я обещал их всех переводить: поэта из Панамы, поэта из Чили, поэта из Уругвая. А они обещали переводить меня на один испанский язык, потому что с бразильским поэтом, пишущем на португальском, я не успел познакомиться.
Бог с ними, с поэтами и с их любовницами, потому что почти все латиноамериканские поэты приехали со своими любовницами. Просто они должны своих муз иметь рядом с собой. Под боком. И больше всего эти поэты написали эротических стихов. Не потому что они эротоманы, а потому что современная латиноамериканская поэзия без эротики невозможна. У меня, бедного, до сих пор голова болит от их стихов, так много я их наслушался. Но я пишу об этом фестивале вовсе не из-за их стихов, а потому что вместе с чилийским поэтом приехала молоденькая чешка, удивительно похожая на Зосю Марчесвскую, в которую я посмел влюбиться на первом курсе университета.
Я старался быть все время рядом с этой чешкой, а она в конце концов начала полуоткрыто со мной заигрывать. Мы пошли в маленький ресторанчик, заказали кофе и мороженое, и я выложил ей историю о себе и Зоське Марчевской, а чешка меня подбадривала своими ярко-спасательными глазами, будто обещала уйти от своего чилийца и остаться со мной в Вильяэрмосе.
Но вчера она уехала, что к лучшему, ведь она отвлекала меня от воспоминаний о реальной Зосе Марчевской, и о благостном времени, которое я провел когда-то во Владивостоке.
С Зоськой меня познакомила Таня Краюхина. С Таней я учился в школе, но она ничего не думала, когда нас познакомила - просто в ней сработала женская интуиция, а я влюбился сразу, потому что Зоська была полькой, а я тогда зачитывался Прустом, Жеромским, Сенкевичем, Броневским, Тувимом, Галчинским, Ставинским. У последнего мне особенно нравилась повесть "Влюбленный пингвин", но Зоська училась на факультете романо-германской филологии и польских писателей и поэтов не читала. Исключительно Шекспира, Донна, Барстоу, Силлитоу... Я ей на первом же нашем свидании пересказал канву "Влюбленного пингвина", а она мне сказала:
- Только надо, чтобы чувства у нас были настоящими, а не книжными.
- Я тебя понимиаю, - сказал я. - У нас с тобой мысли похожи, как у близнецов.
Я тогда умел чушь говорить уверенно. Только перед университетскими преподавателями слегка терялся. И еще перед Зоськой Марчевской, слишком она была строгой и величественной. Не терпела пустых разговоров. И сердилась, когда считала, что мы время тратим впустую.
А мне времени совсем не было жалко. Когда мы были рядом, и я мог гладить ее ладонь, уже не страшась ее сердитой вспышки. Но поцеловать я Зоську долго не решался, так долго, что она сама меня поцеловала первой и при этом сказала:
- Сегодня ты восхитительно выглядишь!
Так она сказала, чтобы оправдать свой поцелуй, а я засмущался, ушел в себя, покраснел, совсем некстати пролепетал: "Спасибо!" Она засмеялась, играючи своими колдовскими глазами, и тихо совсем произнесла:
- Какой же ты, Гарик, еще ребенок!
Когда мы расстались, я шел по Владивостоку и нес Зоськин поцелуй. От Мальцевской переправы до общаги и сторонился встречных людей, чтобы они меня не задели и чтобы мои губы не выронили Зоськино дыхание. Понятное дело, губы у меня были крепко сжаты.
Ничего эротического у нас не было. Только клятвы и поцелуи.
Я боялся, что Зоська встретит красивого молодого человека, влюбится в него и придет на последнее свидание с явным намерением бросить меня.
- Не бросай меня, Зося Марчевская!
- Какой же ты глупый!
- Это у меня получается непроизвольно. Так не бросишь?
- Кто его знает.
У меня тогда была одна зловредная болезнь - фантазирование. В моей голове кружилось не сто фантазий, а в десять раз больше. Даже перед Зосей я не мог удержаться.
Из-за моих фантазий мы в конце концов расстались. Потому что Зося не могла терпеть трепачей-фантазеров, а я был именно таким. Я бы на ее месте поступил точно также. А еще виноватым оказался мой бывший друг Генка Колосов. Он наговорил обо мне много несуразностей, но мои оправдания не помогли, ведь я тогда не знал, что женщин следует слушать и не перебивать, а я перебивал Зосю, а она злилась и было уже понятно, что я ей не нужен. И тогда она сказала зло и резко:
- У меня есть другой!
Я опешил, а она повторила:
- У меня есть другой!
И только сейчас я понимаю, что никого у нее не было. Даже меня.