История древняя, как мир: Маша полюбила Сашу, её любовь длилась не один год, однако надменный юноша не обращал внимания на застенчивую девушку. Саша питал чувство к красавице Кате. И не стоило бы о том писать вовсе, есть темы куда интереснее, если бы история наша не приключилась в баптистской общине. А такая деталь, согласитесь, вносит некоторое своеобразие в тривиальный сюжет. Ведь не столь часто у нас пишут о безответной любви - что за 'неевангельская тема'! - среди юных христиан.
Впрочем, молодость - недостаток, стремительно преходящий. И когда счастливые Саша и Катя (в скором будущем - чета Васнецовых) с сияющими лицами раздали всей церкви пригласительные на свадьбу, Маше Симоновой исполнилось двадцать пять. При живых родителях она чувствовала себя одинокой. Вчерашние подруги все более или менее удачно вышли замуж. Во время коротких встреч в церкви они с упоением рассказывали о своих необыкновенных детях, часто бестактно задавали болезненный вопрос: 'Ну, а как ты? Никого ещё нет на примете?' При этом, конечно, уверяли Машу, что будут о ней молиться, на деле же больше сплетничали о 'бедняжке' - словом, были очень добры и внимательны к ней...
Свадебный пир Васнецовых прошёл чудесно, насыщенный духовными поздравлениями, песнями, весёлыми шутками, сценками и т. д. Однако Маше тяжело далось присутствие на этом торжестве. Её думы неудержимо уносились вдаль. Она пыталась себя заставить по-христиански радоваться за молодожёнов, но это у неё выходило плохо. Маша с грустью думала о том, что годы идут, она же, к чему скрывать, не слишком красива, вдобавок, несмотря на своё высшее образование и работу в городской библиотеке, - робка и необщительна. Вполне возможно, что теперь она так и останется одинокой до конца своих дней. Развивалась депрессия. В голову то и дело лезли соблазнительные мысли о неверующем молодом человеке, который несколько месяцев назад мимоходом оказал Маше сомнительные знаки внимания на улице. Он неожиданно подошёл к ней на автобусной остановке и заговорил как со старой знакомой. Парень был довольно симпатичным и остроумным, но от него за несколько метров несло тяжёлым винным духом. Девушка, с трудом справившись с робостью, что-то пролепетала ему в ответ. Парень же лишь посмеялся, откровенно давая понять, что ему от неё было нужно... Тогда Маша в страхе села в первый попавшийся автобус, стремясь поскорее сбежать от этого циника.
В целом невеликий выбор, причём из равно неприятных возможностей, постепенно вырисовывался перед Симоновой: либо так и оставаться одинокой в своей небольшой строгой общине, которую она, впрочем, любила и в которой находилась с детства, либо... 'пасть в миру', как некоторые другие сёстры, с тем лишь, чтобы родить ребёнка, после чего неизбежно последуют отлучение и отвержение всеми, но зато через несколько лет, в заранее запланированных слезах покаяния, можно будет уже в новом качестве вернуться в церковь... О, если бы Господь указал ей какой-то иной выход! Маша много молилась о своей нужде, однако небеса её, казалось, не слышали.
Но вот вскоре после той памятной свадьбы, когда бездна отчаяния, казалось, уже поглотила несчастную девушку, однажды ночью ей приснился удивительный сон. Причём это сновидение было настолько ярким, можно сказать, осязаемым, а, главное, повторяющимся на протяжении нескольких ночей подряд, что трудно было усомниться в том, из какого благословенного источника оно исходило. Маше снилось, будто она в жаркий полдень в белом подвенечном платье стоит на огромном зелёном лугу, с любопытством оглядывается по сторонам, затем поднимает голову вверх и зачарованно смотрит, как в синем бездонном небе тихо скользят далёкие облака. И в этот момент, словно блеснувшая молния, с неба сходит прекрасный юноша-ангел с нежными чертами лица, почтительно кланяется Маше, с разрешения девушки берёт её за руку, и тут же вместе они взмывают в заоблачную высь. Маша видит проплывающие внизу моря и горы, счастливо смеётся, ничуть не пугаясь необыкновенного полёта, и затем вдруг оказывается у высокого небесного престола, на котором восседает Сам Господь Иисус. Девушка сразу узнаёт Его, низко кланяется и слёзно молит простить её, грешницу, за всё скверное и недостойное Небесного Царства, что случилось в её земной жизни. Иисус же неожиданно, вместо осуждения, подаёт ей руку и с приветливой улыбкой произносит волнующие девичье сердце слова:
- Это ты прости Меня, Машенька, что так долго испытывал тебя. Благодарность тебе великая, что сохранила верность Мне! Ведь ты - невеста Моя, Отцом Небесным от вечности данная... Вспомни, как сказано в Святом Писании: 'О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои - как стадо коз, сходящих с горы Галаадской... как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока - ланиты твои под кудрями твоими... Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих...'
И чувствуя, как щёки её заливаются румянцем и из глаз безудержно текут слёзы радости и благодарности Господу, Маша после этих слов Спасителя внезапно просыпалась. 'Благодарю, Иисус, за то, что ты любишь меня! - затем долго молилась она в ночной тиши, стоя на коленях. - Моя вера в Тебя словно воскресла из мёртвых, возродилась из тленного праха... Как я счастлива, что Ты открылся мне, возлюбленный мой Иисус!..'
Ещё через неделю девушку было не узнать: при любых обстоятельствах, в любую погоду спешила она на богослужение, не пропуская ни единого, сделалась весела, общительна и даже внешне заметно похорошела. 'У неё кто-то появился!' - перешёптывались опытные в сердечных делах сёстры, неодобрительно покачивая головами. Однако в их маленьком городке, где почти все друг друга знали, любой серьёзный грех быстро бы обнаружился. О Маше же никто не смел сказать ничего дурного. Она даже одеваться, в отличие от большинства своих сверстниц, молодых сестёр, стала ещё строже. 'Наша монашка', - прозвали её тогда злые языки, теряясь в догадках, что же с ней в самом деле происходит.
Вскоре Маша вновь удивила всех, испросив у Степана Кузьмича, пожилого пресвитера их церкви, разрешение помогать преподавателю воскресной школы. При прежнем её робком характере такое служение было бы немыслимо. Теперь же у девушки почему-то и это стало получаться. В то же время Маша имела мудрость не рассказывать другим о своих снах. Она хорошо понимала, чем это может кончиться. Тот же Степан Кузьмич первым её осудит...
'На сны и "чудесные откровения" обращают внимание лишь последователи расплодившихся ныне шумных деноминаций! - время от времени в своих по обыкновению длинных проповедях, вознося указательный палец то правой, то левой руки к потолку, поучал пастор. - Мудрый же Соломон словно для нас, баптистов, написал: 'Сновидения бывают при множестве забот... во множестве сновидений, как и во множестве слов, - много суеты...'
'Интересно, почему у нас никогда не вспоминают о вещих снах Иосифа, пострадавшего от единокровных братьев, или о ночном видении апостолу Павлу таинственного мужа-македонянина? - ни с кем не споря, в глубине сердца размышляла Маша. - Стало быть, случаются сны и от Господа...'
Степан Кузьмич происходил из того рода служителей, для которых следование традиции было превыше всего. 'До нас положено, лежи оно так вовеки веков!' - это речение бородатых старообрядцев вполне могло бы выразить и жизненное кредо Машиного пастыря. Однажды во время испытания перед крещением Степан Кузьмич задал одному пожилому человеку свой любимый вопрос: 'Что вы почувствовали в день покаяния?' Старец сначала не расслышал, ему громко повторили. С минуту он напряжённо думал, наморщив лоб, пытаясь что-то вспомнить или хотя бы сказать так, как его учили молодые и грамотные проповедники. Однако, ничего не надумав, он только развёл руками и честно признался: 'Не знаю, ничего не почувствовал...'
Степан Кузьмич нахмурился, крестить человека, неправильно отвечающего на такой вопрос, он не считал возможным. 'Подумайте ещё немного...' - дал он последний шанс пенсионеру. 'Радость! Счастье! Как на крыльях домой летел!' - начали подсказывать старцу со всех сторон сёстры. У них все правильные ответы были записаны в тетрадках... 'Как на крыльях... домой летел', - неуверенно повторил за общим хором голосов старик. Степан Кузьмич смягчился, подобие улыбки появилось на его строгом лице: 'Вот это другое дело, именно так рождённая свыше душа и должна отвечать!'
К счастью, в их общине был ещё и другой служитель, диакон Николай Харитонович, которому только и могла доверить своё сердце Маша. В советские времена Николай Харитонович служил морским офицером, многое повидал в жизни и потому, возможно, был более терпимым к неизбежному разнообразию христианского опыта и человеческих характеров.
- Что, Машенька, у тебя на сердце сегодня? - с отеческой улыбкой спросил он, когда после очередного вечернего богослужения Симонова дождалась его у дверей церкви. Все члены общины уже разошлись по домам, один лишь сторож с неразлучной метлой в руках важно прохаживался по двору.
Присели на последнюю скамью в зале, под строгой надписью 'Иди и впредь не греши!' на выкрашенной голубой краской стене.
- Вот скажите, Николай Харитонович, - лицо девушки отобразило глубокое волнение, глаза заблестели, - можем ли мы, люди, в чём-то ограничить Бога или за Него решать, как Ему следует поступать, что делать?
- Конечно, не можем, - ответил диакон, внимательно глядя на собеседницу. - Господь наш - Создатель вселенной, Горшечник, в руках Которого мы только глина, и Он лепит из нас то, что пожелает...
- Слава Богу, что вы это подтвердили! - с горячностью воскликнула Маша. - А если это так, то может ли Господь порою и евангельским верующим открываться не совсем 'по-протестантски', не только через Писание, а, скажем, даже и во сне, в видении? Он же Бог!..
- Почему ты об этом спросила? - осторожно поинтересовался Николай Харитонович. - Нечто подобное случилось с тобой?
- Да, - закивала Маша, и слёзы хлынули из её глаз.
- Что же тебя смущает? - диакон слегка коснулся плеча девушки, успокаивая её. - Ты боишься ошибиться, от Господа ли твоё видение? Боишься быть прельщённой?
- О нет, я о другом... - сказала Маша. - Вера в нашей церкви почему-то такая рассудочная и сухая... Я не могу поделиться с другими тем, что мне открыл Иисус...
- Что же Господь открыл тебе, Машенька? - мягко спросил Николай Харитонович.
- То, что Он - живой и любящий Бог, и ещё многое другое... - Девушка вытерла слёзы и умолкла, не решаясь поведать свой сон до конца.
- Рассуди сама: то, что ты сейчас сказала, хорошо известно и другим членам общины, - Николай Харитонович медленно подбирал слова, стараясь не ранить девушку.
- Да, Бог есть любовь, это знает каждый верующий... - согласилась Маша. - Вот только многие ли у нас пригласили Иисуса войти в глубину их сердца, многие ли ощутили в своей жизни, сколь безмерно Он любит нас, и ответили Ему взаимностью? Не скользит ли наше благочестие где-то по поверхности, на уровне расчётливого ума, житейской привычки, почему-то принимаемой за святость?
Николай Харитонович улыбнулся.
- Боюсь, что сказанное тобой зело премудро и не вместить простому человеку. Нельзя требовать от других в точности того, что пережил сам. Бывает, и со мной Господь говорит не вполне обычным путём, только не думаю, что нам с тобой непременно следует теперь смущать общину своими таинственными рассказами. У каждого христианина, видишь ли, накапливается отчасти неповторимый духовный опыт...
- Хорошо, - голос Симоновой задрожал от волнения, - но вы, по крайней мере, вы, Николай Харитонович, верите мне?
- Да, Машенька! - сказал диакон, его глаза светились радостью и добротой. - Я ведь не слепой и тоже вижу, как ты переменилась в последнее время. Только не оставляй Божье Слово, пусть Священное Писание будет для тебя главным в общении с Господом... А теперь давай помолимся.
Николай Харитонович произнёс короткую молитву о небесной защите и благословении Маши, и она в тех терпеливых, заботливых словах окончательно обрела сердечный покой.
Два года прошло или немногим более того. И вот однажды к ним в церковь приехал жених из большого города, из себя видный, с чёрными усами, лет тридцати. Он так неосторожно и сказал кому-то из местных братьев, что всюду ищет себе невесту... Приятным голосом пел на собрании, трогательно рассказывал о своём покаянии: дескать, всю жизнь искал Бога, все церкви прошёл, нигде не встретил истину, и вот я у вас... Нашлись добрые люди, подсказали ему: есть, мол, у нас одна красавица, засиделась в девках, ждёт своего принца.
Пришёл тот гость на занятия к Симоновой в воскресную школу. А у Маши как раз один из лучших уроков вышел - о верности Господу, какие бы злоключения ни случились в жизни... Дети в радостном возбуждении, тянут руки, хорошо отвечают. Маша сама взволнованна, мила, чудные примеры приводит из Писания и христианской истории. В общем, запала она в сердце гостя. Недолго думая, на следующий день он сделал ей предложение. Пообещал любить до гроба, если она, конечно, ответит ему своей благосклонностью...
Половину ночи провела Маша в молитве, а утром жениху отказала. Так он, разобиженный, и уехал. Вся община замерла в изумлении. Пересудам не было конца. Симонову искренне не понимали, однако уважение к ней испытали многие. Маша не была полностью равнодушной к общественному мнению, однако ничем внешне этого не проявила. В глубине сердца она хранила истинную причину произошедшего и тихо повторяла в молитве: 'О, возлюбленный мой Иисус, я навсегда останусь верной Тебе!..'
АНГЕЛ ПО ИМЕНИ НАСТЯ
1
Снежный буран начался внезапно, как это часто случается в Сибири: небо вдруг потемнело, подул сильный ветер, и тихо падавший снег закружился с бешеной скоростью. Уже через пять минут узкая просёлочная дорога, по которой беззаботно шли из школы, из соседней деревни, двенадцатилетняя Настя Зайцева и её семилетний брат Вася, стала совершенно неразличимой.
- Ой, что теперь будет? - встревоженно подумала Настя, худенькая большеглазая девочка в узком бесцветном пальтишке и тёплом мамином платке на голове, испуганно сжала руку брата, вслух, однако, уверенным голосом сказала: - Ничего не бойся, скоро придём домой!
- А я и не боюсь, - храбро отозвался маленький Вася, одетый в коротковатую цигейковую шубу и шапку-ушанку, прикрывая от колючего ветра лицо варежкой, - подумаешь - снег!
До Суворовки, где жили дети и где не было собственной школы, оставалось не более двух-трёх километров. Вот только в какую сторону идти? Настя беззвучно помолилась и дальше двинулась наугад. Лишь бы только не стоять на месте, не замёрзнуть, не испугать брата мыслью, что она сама не знает дороги... Следы, оставляемые детскими валенками на снегу, тут же безжалостно заносились позёмкой.
Классный руководитель был сегодня к Насте особенно строг. Отвечая у доски, девочка смешалась и не смогла раскрыть всех преимуществ социалистического образа жизни, вразумительно объяснить, что такое коллективизм и взаимовыручка советских людей. Клавдия Фёдоровна, учитель с большим партийным стажем, нахмурив брови, поставила Насте 'слабенькую тройку', желчно заметив при этом, что религиозные люди никогда не отличались ни особым дружелюбием, ни усердием в учёбе. Им бы только молиться... Одноклассники Насти поддержали учительницу и от души посмеялись над такой отсталостью.
Зайцевы действительно родились в верующей семье. В Суворовке издавна существовала небольшая христианская община, руководили которой сначала дед, а затем отец Насти и Васи. Местные власти однажды попытались запретить их домашние богослужения, угрожая выслать верующих из деревни. Но куда в России сошлёшь дальше Сибири? А работниками совхоза Зайцевы были, каких поискать. Потому начальство и смотрело на их веру сквозь пальцы, не тронуло даже в начале шестидесятых, когда до светлого коммунистического будущего, казалось, уже рукой подать.
Дети долго шли по заснеженному полю, всё глубже проваливаясь в рыхлые нескончаемые сугробы, не видя перед собой почти ничего.
- Настя!.. Настенька, мне холодно! - наконец захныкал Вася. - Где наш дом?
- Потерпи немножко, уже близко! - утешала его сестра, со страхом чувствуя, что сама стремительно замерзает.
Стало смеркаться. Буран не унимался. Вася уже не стеснялся слёз и плакал навзрыд. Его щёки при этом покрывались ледяной коркой, которую он с трудом отдирал рукавом шубы. Настя, освобождая ресницы от налипшего снега, всматривалась вдаль, не покажутся ли где огоньки деревни. Неожиданно прямо перед ними, словно из-под земли, вырос невысокий, но пышный, припорошенный снежной шапкой стог сена.
- Скорее, Васятка, забирайся внутрь, там мы согреемся! - обрадованно воскликнула Настя, и дети окоченевшими руками стали разгребать сено.
Кое-как устроились внутри стога, ещё пахнущего летним лугом, и тесно прижались друг к другу. Дрожа от холода, долго слушали, как снаружи завывает вьюга.
- Настя, а папа с мамой нас скоро отыщут? - убирая щекочущие травинки с лица, с надеждой в голосе спросил Вася.
- Утром они обязательно сюда придут! - утешила его сестра. - Вот только буран стихнет.
- Настя, а Бог нас сейчас видит? - Васе было немного страшно в темноте.
- Конечно, видит, - твёрдо ответила Настя, - Он же всевидящий...
- Это хорошо, - задумчиво прошептал мальчик, - значит, я не умру.
- Конечно, не умрёшь! - с горячностью поддержала его сестра, приподнявшись на своём месте. - Ты вырастешь и станешь у нас лучшим работником, таким же, как папа...
- А ты, Настя? Кем ты будешь тогда? - с необъяснимой тревогой спросил младший брат.
Настя, захваченная внезапной мыслью, ответила не сразу. Несколькими быстрыми движениями рук она проделала узкий лаз наружу и выглянула в него, как в оконце. На прояснившемся небе зажёгся яркий месяц, и вслед за ним выступили бесчисленные хороводы звёзд. Ветер утих, но теперь пришла другая напасть - мороз явно усиливался. Девочка робко выбралась из стога сена и на онемевших от холода ногах обошла его кругом, внимательно глядя по сторонам. Огней нигде не было видно. Тогда Настя, беззвучно взывая к небесам, забралась обратно к Васе и решительно сказала, расстёгиваясь:
- А ну, надевай сверху моё пальто и платок! Что-то мне жарко стало...
Мальчик недоверчиво посмотрел на сестру.
- Я тут замёрз совсем, а ты говоришь 'жарко'!
Но Настя уже нежно укрывала его своим стареньким пальто и укутывала толстым маминым платком.
- А как же ты? - Вася опять заплакал, одновременно чувствуя первые за весь бесконечный день приливы тепла.
- Ты спросил, кем я стану, когда ты вырастешь... - Настин голос зазвучал с непонятной мальчику радостью. - Хорошо, скажу: я буду ангелом...
- Настя! - закричал Вася. - Не уходи от меня, я боюсь оставаться один!
- Не бойся, я буду тут совсем близко от тебя, в двух шагах... Только мне нужно... помолиться одной.
Сказав это, девочка вновь выбралась наружу.
__________________
Утром детей нашли двое пожилых односельчан. Они не могли сдержать слёз и тут же позвали онемевших от горя родителей, которые были уже неподалёку, в соседней поисковой группе. Вася спокойно спал, согревшись под тёплой одеждой в стоге сена. Настя же, в одной тонкой кофточке и юбке, так и осталась стоять на коленях, на её бледном лице навсегда застыла поразившая всех улыбка.
2
'Зачем она это сделала, глупенькая? - с плохо скрываемой досадой говорили некоторые. - Если мальчик согрелся в сене, то не замёрзли бы и оба...' Однако в конечном итоге среди жителей Суворовки возобладало другое мнение.
'А ведь эта девочка была святая! - воскликнул однажды кто-то из посетивших село духовных лиц, внимательно выслушав историю о Насте и взволнованно вытирая слёзы. - Ведь главное - это то, что было у неё на сердце во время сурового испытания, её стремление спасти маленького брата... Кто сказал, что святые люди непременно должны быть семи пядей во лбу? Скорее наоборот: весьма многие из них в глазах современников выглядели непрактичными и даже недостаточно сообразительными, "глуповатыми". Особенно мученики, которые почему-то никак не озаботились тем, чтобы избежать смертельной опасности...'
И вот уже многие односельчане, даже самые неверующие из них, вспоминая о Насте, с некоторых пор стали повторять слова из забытого в стране Евангелия:
'Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей'...
БЕЗУМИЕ ХРИСТА РАДИ
Вот и стихли последние звуки в угрюмом длинном коридоре, небрежно выкрашенном зелёной краской. Погас тусклый дрожащий свет, пробивавшийся через щели массивной двери. Не слышно стало раздражающего позвякивания связки ключей в руках дежурного санитара. Перестали ворочаться и забылись в тревожном сне соседи по палате. Наступила глубокая ночь.
О, каким наслаждением для измученной за бесконечно долгий день души было дождаться этих счастливых минут! Теперь можно беспрепятственно вознести молитвы к Богу и укрепиться помощью свыше. Павел Степанович Скворцов, член общины христиан-баптистов, быстро постаревший и поседевший человек, хотя ему не было ещё и сорока пяти лет, бесшумно откинул одеяло и опустился на колени возле своей привинченной к полу железной кровати. Повернувшись лицом к окну, в которое через частую решётку пробивался лунный свет, он погрузился в молитву.
Вот уже второй год Павел Степанович находился в специализированной психиатрической лечебнице в крупном областном центре. Последняя запись о нём в книге лечащего врача гласила: 'Улучшения состояния не наблюдается, религиозных фантазий о "близящемся пришествии Христа" не оставил. Своими беседами дурно влияет на других больных, а также на некоторых медицинских работников'. Поэтому беспокойному пациенту приходилось часто назначать уколы сульфозина, хотя и болезненные (температура тела повышалась до сорока градусов, а мышцы ломило) и не поощряемые официальной психиатрией, зато эффективно действующие и быстро смиряющие даже самых злостных нарушителей больничного режима.
Судили Павла Степановича в 1972 году за нарушение советского законодательства о религиозных культах. И получил бы он свои положенные три года лагерей, если бы не коснулся неосторожно на суде темы библейских пророчеств о 'последнем времени'. Произошло это следующим образом.
- Почему у вас дети не пионеры? - сурово глядя из-за толстых стёкол очков, спросила подсудимого известная в городе своей нетерпимостью к сектантам судья Нинель Андреевна Никифорова.
- Потому что у них есть своя христианская организация, - спокойно ответил Павел Степанович.
- Ах, вот как! - возмутилась Никифорова. - У всех советских детей - одна организация, а у ваших, Скворцов, - другая? А вам известно, что в нашей стране запрещено распространять религиозные взгляды среди учащихся? Кто ещё из известных вам лиц занимается этой незаконной деятельностью?
- Слава Господу, есть ещё благочестивые люди...
- Преступники, Скворцов, преступники! Если хотите смягчить свою вину в глазах суда, назовите их имена, адреса собраний...
- Их знает Бог.
- Но мы их тоже хотим знать!
- Их имена записаны в одной книге...
- Вот как? - оживилась судья. - Продолжайте!
- В книге жизни.
- Что это за книга? - заволновалась Никифорова. - Покажите её, нам нужны документы...
- Боюсь, сегодня вы её не увидите. Книга жизни откроется лишь в тот день, когда Господь Иисус Христос вновь придёт в этот мир и возьмёт верующих в Него на небеса.
- И вы, Скворцов, отправитесь на небеса? - язвительно спросила судья.
- Даст Бог, и меня Господь возьмёт в небесные обители, - со всей серьёзностью ответил Павел Степанович.
- Вы что, сумасшедший? - гневно воскликнула Никифорова, впервые произнеся это, как оказалось, совсем небезобидное слово.
- 'Мы безумны Христа ради', - процитировал апостола Павла подсудимый.
- Если будете продолжать уводить суд от существа дела своими бессмысленными репликами, предупреждаю: мы направим вас на судебно-психиатрическую экспертизу.
- Спасибо за предупреждение, но без Божьей на то воли вы не сможете мне сделать ничего...
- А вот увидите, что сможем, Скворцов! У Советской власти силы на всех хватит, у нас её, этой силы, побольше, чем у вашего несуществующего Бога!
- 'Сказал безумец в сердце своём: "нет Бога"'...
- Это вы кого оскорбляете... советского судью оскорбляете? - Никифорова, вспыхнув, поднялась с места и, срываясь на крик, гневно вопросила. - Вы, вообще, гражданин СССР?!
- Я прежде всего раб Божий...
Так, разъярив судью, Павел Степанович в конце концов был направлен на обещанную ему судебно-психиатрическую экспертизу. Врачи-психиатры сочувственно отнеслись к просьбе советского суда, поручившего им 'тщательно исследовать причины явных странностей в поведении подсудимого Скворцова и его мракобесия'. Вскоре Павел Степанович, согласно неведомым ему критериям, был признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение.
В психиатрической больнице его поначалу пытались подвергнуть гипнотическому воздействию.
- Смотрите прямо на меня, - внушал ему опытный гипнотизёр с лукавыми чёрными глазами, - вы слышите только мой голос...
Но Павел Степанович, мысленно молившийся в тот момент, спокойно ответил:
- Извините, но я всегда слышу голос своего Пастыря Иисуса Христа!
- Ничего, мы вам поможем, мы вас вылечим, - уверенно обещал гипнотизёр.
Однако, столкнувшись с твёрдой верой и реальной силой молитвы, он день ото дня становился всё менее уверенным и вскоре был вынужден констатировать 'полную невосприимчивость больного Скворцова к психотерапевтическим методам лечения'.
После этого, ссылаясь на какой-то новый, прогрессивный опыт, Павла Степановича несколько раз морили голодом по две недели. Телесно он сильно ослабевал, к тому же ему регулярно ставили неизвестные уколы, после которых страшно болела голова, однако вожделенного 'исцеления' всё равно не наступало. 'А я и мой дом будем служить Господу', - тихо шептал Скворцов своим истязателям в белых халатах.
Затем кормить стали регулярно, но перестали выключать по ночам свет, грубо будили и не давали спать по двое суток. И при этом постоянно вели беседы, длинные 'задушевные' беседы в кабинете главного врача.
- Вы понимаете, что тяжело больны?
- Я совершенно здоров, доктор, и вы это хорошо знаете.
- Почему же тогда вы здесь, в нашей больнице?
- Думаю, что из-за вашего неуёмного атеизма.
- Ошибаетесь, Павел Степанович. У нас за веру или неверие никого не наказывают. Это у них там, на Западе, несправедливое общество. А у нас - справедливое. Но больные люди должны быть изолированы, чтобы не мешать здоровым, да и чтобы самим поскорее вылечиться...
- Что же у меня за болезнь такая?
- А вот скажите нам, Павел Степанович, скоро ли "конец света" наступит?
- Скоро, доктор.
- И гореть тогда всем небаптистам в геенне огненной?
- Я такого не говорил, я говорил: "неверующим".
- А верующие отправятся на небеса?
- Да, так написано в Библии.
- А как вы, интересно, это себе на практике представляете? Как полетите туда, если у вас, скажем, нет крыльев?
- Бог всё усмотрит. Если будут нужны крылья, Он даст и крылья. Может быть, духовные. Есть ли что невозможное для Бога?
- Я тут с вами сам сумасшедшим стану! - не выдерживал очередной врач. - Спрыгните с крыши высотного дома - и разобьётесь, и никакие 'духовные крылья' не помогут. Так или не так?
- Сегодня это так, но когда придёт Христос, будет иначе.
- Павел Степанович, сколько у вас классов образования? - утомлённо спрашивал врач.
- Семь.
- Вот посудите сами: у вас только семь классов, у меня - прибавим училище и институт. А ещё в нашей стране есть доктора наук и академики. И все они единодушно утверждают: никакого Бога нет. А значит, и некому будет спускаться на землю, как вы того ожидаете.
- Слышали мы такое мнение, в одной стране живём... Но вот написано в Священном Писании: 'Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых'. Если вам однажды откроется Христос, вы тоже больше не станете слушать академиков, ничего не смыслящих в духовных вопросах...
- Павел Степанович, но ведь это самообман! Вы совсем некстати внушили себе такие мысли: социализм в нашей стране победил. Может быть, вам трудно согласиться, но сделать это когда-то необходимо... В светлом будущем для религии нет места. Старикам у нас не запрещается верить, это их дело, но молодёжь, детей - не троньте! И вообще вне церкви никому не проповедуйте. Если вы с нами не согласитесь, то никогда не выйдете из этой больницы. Понятно вам - никогда! Смиритесь с поражением. Не этому ли учит и ваша Библия?
Однако Павел Степанович христианское смирение понимал иначе и при любой возможности продолжал говорить о Боге. Однажды он даже затронул религиозную тему на бутафорском 'совете больных', собранном в честь приезда какого-то начальства. Ночью проповедника избили санитары. Затем в течение месяца его переводили из палаты в палату и наконец заточили в 'камеру для неблагополучных'. Находившиеся там больные были не столько буйными, сколько - наименее поддающимися лечению. Таковых в больнице вместе со Скворцовым оказалось восемь человек.
Войдя в их палату, запираемую, по сути, тюремной дверью, Павел Степанович сначала оробел. Его беспокоила мысль, что эти больные люди, тотчас повернувшие к нему головы, в любой момент могут на него наброситься, убить, растерзать... Но затем, мысленно помолившись о каждом из обитателей палаты, он решил всегда разговаривать с ними, как со здоровыми. Ведь зачем-то он здесь оказался? Стало быть, такова Божья воля.
Семь пар глаз продолжали рассматривать новичка.
- Меня зовут Павел. Я здесь потому, что верю в Бога, Иисуса Христа. Буду рад, если мы с вами подружимся! - собравшись с духом, громко сказал Скворцов.
У шестерых из этих людей вид был, несомненно, болезненный и глаза - затуманенные, от взгляда которых становилось больно. Но один молодой человек в палате выглядел совершенно иначе. Его бледное юное лицо было одухотворено мыслью, непобеждённым разумом. Павел Степанович тут же протянул ему руку, и они познакомились.
Олегу было двадцать лет. Он отказался служить в армии из-за политических убеждений. Его тоже судили. На процессе он заявил, что коммунизм - это жестокое несправедливое общество, утопающее в крови миллионов своих жертв, и что он не желает ни участвовать в его строительстве, ни защищать с оружием в руках ещё недостроенное... Неудивительно, что он вскоре оказался в этой больнице.
Много ночей Павел Степанович и Олег провели в оживлённых духовных беседах. Крайний антикоммунизм и ненависть к окружающей их действительности, долгое время ожесточавшие сердце Олега, постепенно стали ослабевать, уступая место нежному ростку христианской веры. Заметив что-то неладное, врачи решили перевести Олега в другую палату. Так они лишили друзей возможности общаться. Но главное - чудо духовного рождения - уже совершилось. Олег напоследок крепко обнял Павла Степановича и, улыбаясь, шепнул ему на ухо заветные слова: 'Господь - Пастырь мой!' После чего ушёл из палаты 'неблагополучных' другим человеком.
Оставшись наедине с тяжелобольными людьми, часто что-то мычавшими и тревожно метавшимися между кроватями, Скворцов грустил об Олеге, которого успел полюбить, как сына. Однако Господь готовил для него в этой палате ещё одну удивительную встречу. Павел Степанович однажды почувствовал на себе горящий взор дурачка Колюни (так его здесь называли все врачи и санитары). Какая-то из ночных бесед с Олегом - не всегда тихих! - очевидно, коснулась убогого сердца этого человека.
- Дяденька, а ведь я верю в Бога! - в старой затёртой больничной пижаме, с всклокоченными волосами, босиком подбежал к нему возбуждённый Колюня, чей возраст можно было определить одновременно и в тридцать, и в сорок лет. - Ты не думай, что я совсем больной, я... я... чувствую Бога!
- Очень рад, Коля, это слышать. Не только мы с тобой, но - весь мир болен неизлечимо. Ты думаешь, наши врачи здоровы? Духовно они очень и очень больны...
Колюня залился тихим счастливым смехом, и ослепительные искры рассудка осветили его блаженное лицо.
- Ты, дяденька, скоро выйдешь на волю... Ты рад, скажи, рад?
- Откуда ты это знаешь, Коля?
- Ангелы вступились за тебя, много ангелов... И свет яркий был, а река - бежит, разливается... Широко-широко! Веришь ли?
- Спасибо, Коленька, я верую в Бога и в воинство небесное, ангелов Его. Никто не сможет им противостоять... Давай помолимся и о тебе, и обо мне!
Они взялись за руки и стоя молились, стараясь не привлекать к себе внимания. В эти минуты Колюня был тих и кроток, лишь не умел закрыть сияющих глаз, и сердце его торжественно билось, вторя словам негромко звучавшей молитвы...
Все эти воспоминания разом нахлынули на Павла Степановича, когда он стоял на коленях в ночной тиши. Мягкий лунный свет по-прежнему наполнял спящую палату. Скворцов ещё раз помолился о тех врачах и больных, с которыми ему довелось встретиться в этой больнице, затем со светлым чувством поднялся с колен и лёг на кровать. Через минуту он спокойно уснул. Павел Степанович не знал, что документы на его выписку уже готовы. Врачи проявляли недовольство, недоумённо говорили друг другу, что ещё не долечили больного, но приказ пришёл сверху, причём с такого верху, с которым немыслимо было и спорить. Множество братьев и сестёр по вере непрестанно ходатайствовали за Павла Степановича в разных инстанциях.
На улице стояла тёплая весенняя ночь. Завтра Скворцов, радостно славя Бога, будет ехать по залитой солнечным светом асфальтированной дороге вдоль широко разлившейся в половодье великой русской реки...
'ЛУЧ ПОСЛЕДНИЙ ЗА ГОРАМИ...'
Однажды, во времена достопамятной гласности и перестройки, тёплым летним вечером в южном городке N-ске прошёл рядовой молодёжный вечер, посвящённый теме христианского ненасилия. Присутствовало - как обычно в этой евангельской церкви - человек двадцать. Во время дискуссии мнения, как водится, разделились. Одни юноши и девушки цитировали слова Христа из Нагорной проповеди и приходили к мысли, что брать в руки оружие или применять силу не следует ни при каких обстоятельствах. Господь защитит и поможет, если будет на то Его воля. Другие молодые люди ссылались на разговор Иоанна Крестителя с пришедшими к нему воинами, на христианскую историю в целом и приходили к трудному заключению, что иногда силу ('святой кулак') необходимо применять, если Господь проводит нас через суровые испытания. При обсуждении этого вопроса с каждой стороны выдвинулись свои лидеры. Мнение готовых пострадать, но, подражая Христу, не противиться обидчику, в основном выражал Саша Шишкин, кроткий семнадцатилетний юноша, верующий в третьем поколении. А 'воинственную' партию представлял восемнадцатилетний Кирилл Шаховской, недавно принявший крещение и тоже имевший верующих родителей. Оба ритора были красноречивы и по-своему интересны, их рассуждения и заняли основную часть вечера. Сёстры в восхищении взирали на обоих.
В заключение встречи почему-то решили спеть 'немолодёжный' и в общем-то редко вспоминаемый в церкви гимн:
Луч последний за горами
Вспыхнул и погас.
О Господь, останься с нами
В этот поздний час!
Под покровом ночи тёмной
Зло и грех творят,
Лишь у ног Твоих спокойно
Души верных спят...
Затем помолились и стали расходиться. Начинало смеркаться, автобуса ждать уже не было смысла, и Кирилл с Сашей вызвались проводить сестёр, которые жили в наиболее отдалённой части города. Девушки инстинктивно потянулись к Кириллу, болезненно для Саши пошутив, что он 'сам нуждается в защите'.
Шишкин хотел уже пойти домой один, но тут Руфь, первая красавица среди сестёр, потянула его за руку и попросила быть с ними. Так они и пошли: Кирилл - впереди в окружении четырёх сестёр, а Руфь с Сашей - немного отставая от них.
По дороге Кирилл всячески развлекал своих спутниц, они беспрерывно смеялись и пели. А Саша и Руфь негромко беседовали. Их взгляды на жизнь и Священное Писание оказались очень близкими: нужно больше доверять Богу и Его слову, случайно не может и волос упасть с головы человека...
Шли по пустынному шоссе, машин на нём долгое время не было. Но вот вдалеке показались огни автомобиля. Вся компания отбежала на обочину. Огни приближались, и вскоре стал различим старенький заводской 'пазик'. Поравнявшись с юношами и девушками, водитель автобуса - весёлый кучерявый парень - притормозил, высунулся в окно и с улыбкой объявил, что может подвезти желающих за умеренную плату. Все радостно забрались в пустой салон. 'Обратите внимание, как чудесно нам был послан этот блуждающий в ночи музей на колёсах!' - продолжал смешить сестёр Кирилл.
Автобус тронулся, но не проехали и ста метров, как неожиданно свет фар высветил на обочине машущего рукой человека. Водитель вновь остановился и открыл переднюю дверь. В салон вошёл довольно мрачного вида тип, лет сорока, в чёрной кожаной куртке. 'И не жарко же ему!' - шёпотом обсудили внешний вид незнакомца сёстры. Тот окинул всех колючим взглядом и, хотя было много свободных мест, молча простоял несколько минут возле двери, напряжённо вглядываясь через стекло в окружающую местность. Когда автобус приблизился к нерегулируемому железнодорожному переезду, незнакомец вдруг достал из куртки пистолет, направил его на водителя и угрожающе крикнул:
- Стоп, машина!
В тускло освещённом салоне парень за рулём разглядел наведённое на него дуло и испуганно остановился. Молодёжь, которая в этот момент оживлённо обсуждала планы на следующий день, сразу умолкла.
- Деньги, быстро! - рявкнул грабитель, проводя оружием по салону и давая понять, что его требование распространяется на всех.
Водитель трясущейся рукой дал несколько мелких купюр и извиняющимся голосом пролепетал:
- Больше ничего нет, они ещё не заплатили...
- Сейчас заплатят! - ухмыльнулся преступник, блеснув золотой фиксой, и вновь направил пистолет на пассажиров. - Ну?!
Все лихорадочно принялись доставать мелочь. Грабитель обшарил карманы брюк Саши и Кирилла и забрал у них бумажники.
- Где серьги, кольца? - рассматривая сестёр, злобно закричал он. - Уже спрятали? Сейчас все будете раздеваться!
- Они не носят украшений, потому что христианки, - попытался вступиться за сестёр Саша, но тут же получил удар в лицо рукояткой пистолета.
У него из носа и разбитой губы пошла кровь, которую он стал вытирать рукавом рубашки. Руфь, сидевшая вместе с другими сёстрами, бросилась на помощь Саше.
- Стоять! - заорал преступник и, видя, что больше с пассажиров взять нечего, схватил Руфь за руку и грубо привлёк к себе. - А ты пойдёшь со мной!
- Никуда я не пойду! - в испуге вскрикнула Руфь. - Сёстры, помогите!
Бандит стоял в проходе автобуса, как раз между сидящими Кириллом и Сашей. В правой руке он по-прежнему держал пистолет, а левой, испещрённой наколками, тянул за собой отчаянно сопротивлявшуюся девушку. Вскоре преступник, однако, почувствовал, что одной рукой ему со своей жертвой не совладать, и тогда он, ещё раз злобно обведя всех дулом пистолета, сунул оружие в боковой карман куртки и уже обеими руками подхватил Руфь, намереваясь вынести её из автобуса. Испуганный водитель предусмотрительно открыл переднюю дверь. Все сёстры в один голос закричали.
В этот момент блестящая рукоять пистолета, торчавшая из кармана уголовника, оказалась прямо перед носом Кирилла. Он её отчётливо видел, но испуганно отвернулся. Тогда неожиданно для всех Саша, хотя с его места это было намного неудобнее сделать, вытянул руку в сторону, полуобняв бандита, и ловко выхватил пистолет из его куртки.
- А ну, отпусти её! - поднимаясь на ноги, проговорил Шишкин таким грозным голосом, что всем в салоне автобуса стало ещё страшнее. - Стреляю без предупреждения!
Кровь по-прежнему текла из носа Саши, но от этого он выглядел только более воинственно. Преступник неохотно ослабил хватку, и Руфь тут же вырвалась из его рук и забежала за спину юноши.
- Прыгай в дверь или стреляю! - твёрдо сказал Шишкин, направив дуло в лоб бандита.
Пистолет был, несомненно, заряжен и даже снят с предохранителя, потому что уголовник тут же выпрыгнул в открытую дверь и, отвратительно сквернословя, скрылся в ночной тьме.
- Гони! - велел Саша водителю, опуская оружие.
Тот сразу закрыл дверь, и автобус тронулся.
- Бумажники, деньги надо было у него забрать! - Кирилл возбуждённо стал выговаривать Саше, когда автобус немного отъехал от места происшествия.
Однако Шаховского никто не поддержал. Сёстры обступили Сашу, вытирали ему кровь платочками, радостно щебетали и благодарили за избавление. Руфь сидела рядом с брошенным на сидение пистолетом и, закрыв лицо руками, плакала.
- Молодец, парень! - радостно крикнул водитель, заглядывая в салон. - Куда теперь ехать, в милицию?
Все посмотрели на Сашу. Тот, хотя был тоже взволнован, рассудительно ответил:
- Нет, не надо... Никто, слава Богу, серьёзно не пострадал, так что и с милицией нам лучше лишний раз не встречаться. А пистолет выбросим в реку, когда будем переезжать через мост.
- Хорошо, как скажешь, - согласился водитель. - Только я ночью больше не подвожу, здоровее буду!
Вскоре подъехали к мосту, где с облегчением бросили пистолет в воду, договорившись оставить это неприятное происшествие в тайне. В церкви, конечно, всё равно о мужественном поступке Саши все узнали (ведь сразу несколько сестёр были свидетелями), однако до милиции дело не дошло.
Вот такой молодёжный вечер о ненасилии однажды вышел. Так уж Господь всех рассудил. Чудны дела Его и пути - непостижимы!
НА ПУТИ В МОСКВУ
- Здравствуйте, здесь пятое место?
- Да.
Худенький старичок-пастор, запыхавшись, переступил порог и снял плащ. Поезд тут же тронулся, продолжив свой путь на Москву.
- Едва успел, слава Господу!
- Бывает.
Единственный сосед в купе явно не отличался разговорчивостью.
- Вот сейчас разложу вещи и будем чай пить!
- Гм.
Пастор окинул беглым взглядом своего попутчика: относительно молод, интеллигентная внешность, читает толстый журнал.
- Темнеет как быстро! Осень - очей очарованье, однако дожди льют и льют...
- Да уж.
Пастор выложил на столик часть приготовленных в дорогу продуктов и отдельно положил Библию с большим позолоченным крестом на обложке. Сосед краем глаза увидел её и недоумённо повёл плечами.
- Не желаете чаю? - заботливо спросил пастор, открывая старенький термос. - Здесь вас таким не напоят, моя супруга заваривает его с какими-то чудесными травами...
- Нет, спасибо, - сдержанно отозвался попутчик.
Пастор, что-то мурлыча под нос, налил себе чаю, развернул бутерброды, порезал перочинным ножом овощи.
- Божьи произведения земли, - сказал он, кивая на огурцы с помидорами, и улыбнулся собственным мыслям, - милость свыше к нам, грешным!
Сосед по купе дипломатично промолчал, хотя внутри его уже зрел протест против назойливого старика.
- Я помолюсь коротко, если вы не против?
- Мне всё равно.
Пастор закрыл глаза и несколько восторженно призвал Божье благословение: на предстоящий путь, машинистов, ведущих состав, их руки, 'крепко держащие штурвал', а также поблагодарил за пищу, дарованную Господом 'на сей день'. Упомянут в молитве был и сосед по купе. Когда пастор, наконец, открыл глаза, то увидел направленный на него недружелюбный взгляд. Сосед отложил в сторону журнал, снял очки и теперь нервно теребил их в руках.
- Меня зовут Андрей Васильевич, а как ваше имя? - попытался загладить свою вину пастор.
- Руслан Калимович, - автоматически ответил попутчик и затем раздражённо добавил. - И не могли бы вы держать свои религиозные убеждения при себе?
- Да-да, конечно, - согласился Андрей Васильевич, - прошу прощения, если огорчил вас.
Руслан Калимович помедлил, взвешивая, вернуться ли ему к чтению скучноватой статьи или пуститься в заведомо безнадежную дискуссию со старцем.
- Дело не в огорчении, - наконец, не в силах совладать с собой, продолжил он, - дело в том, что у нас целая страна на глазах разрушается и разваливается на части из-за того, что народ занимается не своим делом: инженеры торгуют на рынках тряпками, аграрии забросили деревню и подались в политику, рабочие философствуют... Вот вы, например, по специальности кто?
- Бóльшую часть жизни я проработал слесарем в автопарке, - признался Андрей Васильевич, - а теперь вот - пастор протестантской общины...
- Вот видите! - разгорячился Руслан Калимович. - И вы туда же. Проповедуете о Христе, наверное. А откуда вы знаете, жил ли Он вообще когда-нибудь? Вы что, историк, специалист по Ближнему Востоку?
- Нет, - подтвердил Андрей Васильевич.
- Тогда, может быть, духовную семинарию окончили?
- В советское время для нас это было невозможно, к сожалению.
- Так как же вы осмеливаетесь судить о вещах, в которых, похоже, сами несведущи! И чему можете после этого научить других?
- С одной стороны, вы, конечно, правы... - согласился Андрей Васильевич.
- Я прав со всех сторон! - категорично оборвал его Руслан Калимович. - Каждый должен заниматься своим делом. Профессионально! Тогда и страна у нас будет богатой и процветающей.
- Хорошо, - не стал спорить Андрей Васильевич, - а можно поинтересоваться, кто вы по профессии?
- Со мной как раз всё в порядке, я физик и занимаюсь исключительно физикой, доктор наук.
- Замечательно. Хотя, конечно, тогда мне вас едва ли переубедить...
- А вы попробуйте, дорога длинная! Если вам, конечно, есть что сказать по существу.
Глаза Руслана Калимовича потеплели. Когда оппонент повержен несокрушимой логикой твоих утверждений, его становится немного жаль. Всего-то неграмотный старик сидел перед ним.
Андрей Васильевич, однако, не производил впечатления человека, готового сдать свои позиции. Он попробовал на вкус чай, с улыбкой добавил в него сахара и затем со старческим энтузиазмом продолжил беседу.
- Когда я просыпаюсь утром, дорогой друг, и открываю окно, то свежий ветер наполняет мою комнату, и тогда я всем существом чувствую, что это Господь приветствует меня! Я слышу, как во дворе на деревьях щебечут птицы, и понимаю, что они не беспричинно шумят, но так стараются изо всех сил прославить Творца своего. В небесах сияет солнце, зажжённое Богом, и обогревает всю землю... Неужели вы не видите этого? И когда я молюсь, то, смею вас уверить, взываю не в пустоту, а ощущаю и слышу явственно ответ Небесного Отца, и оттого моя душа наполняется великой радостью...