Архитектор Крылова прилетела в Симферополь из Внуково. Как только взлетел самолёт, она задремала, а когда открыла глаза, он уже шел на посадку. На автобусе подъехала к зданию аэропорта. Прилетевших встречали толпы людей. Крылову тоже должна была встречать некая тётя Маня, но она видела её только на фотографии десятилетней давности. Так получилось, что в отпуск Крылова смогла пойти только в конце августа. Год выдался для неё непростой, и она мечтала только об одном - побыть у моря, чтобы насладиться покоем. Но ехать в незнакомое место дикарём она опасалась. Поэтому стала расспрашивать в своей проектной мастерской, нет ли у кого знакомых в Крыму. Одна из её коллег предложила поехать в Судак к двоюродной сестре её матери, тёте Мане.
- Она с тебя и денег-то не возьмёт, - сказала она, отрываясь от кульмана, - мать недавно разговаривала с ней по телефону, тётя Маня настойчиво приглашала нас или наших друзей. Обещала принять как родных.
- Нет. Бесплатно я жить не буду, что ты, с какой стати. Я в состоянии заплатить, - возразила Крылова, - просто мне спокойнее ехать туда, где меня уже ждут, а лучше, если ещё и встретят.
- Слушай, - воскликнула приятельница, - у неё дочка, ей лет сорок уже, просила отправить им с проводником косметику и духи "Быть может" из магазина "Ванда", розовое масло и духи "Сигнатюр" из "Софии" и антистатика штуки три. У них подобные вещи в ходу. Купи побольше ей этого добра, они за тобой на машине в Симферополь приедут. Лидка счастлива будет. Она за это не только денег с тебя не возьмёт, но ещё и кормить будет. А если ещё конфеты наши привезёшь, да кофе растворимый, они на руках тебя будут носить.
Так Крылова оказалась с "подарками" в аэропорту Симферополя. Она намеренно приотстала, чтобы толпы прибывших и встречающих рассеялись. Вскоре её окликнули. Это была тетя Маня. Она видела Крылову только на любительской фотографии со своей племянницей, но сразу узнала. Крылова помахала ей рукой и увидела за ней, в стороне, стоящую одиноко совершенно невообразимую женщину, одетую более чем странно. Никто не носил уже в это время фильдеперсовых чулок на круглых резинках. Где она их только нашла?! Пёстрая юбка в мелкую красно-сине-черную клетку, от которой рябило в глазах, задралась, и свернулась комом на резинках чулок. На розовую с крупными цветами яркую кофту с длинными рукавами был напялен какой-то грубый зелёный жилет, как будто его не связали, а сваляли, как войлок. Голова была повязана легкой зелёной косынкой, свернутой обручем, с блестящими розочками. Сзади торчали клочья волос плохо покрашенных хной, так что тусклая рыжина их отдавала зеленью. В мочках ушей болтались несуразные серёжки, слишком большие для такой маленькой худой фигуры. Позвякивали цепочки и бусы на шее, браслеты и кольца на руках. Не хватало только кольца в носу. Крылову это даже повеселило - кольцо в носу смотрелось бы очень органично. Увидев, что Крылова машет приветливо тётке, эта экзотическая красавица заулыбалась, обнажив впереди два золотых зуба. А когда тоже стала махать рукой, то браслеты и цепочки зазвенели на ней как колокольчики. У Крыловой в голове мелькнула мысль, что эта живописная дама тоже кого-то встречает, и посочувствовала этому неизвестному человеку. Когда же Крылова подошла к тёте Мане, и поздоровалась, та обняла её, и, обернувшись, произнесла:
- Это Лида, дочка моя, и Коля муж её, они меня на машине привезли тебя встретить.
Вместо правой ноги у Коли был протез, поэтому "запорожец" его был с ручным управлением. Коля сдержанно поприветствовал Крылову, взял квитанцию и пошёл получать багаж. И в этот момент на шею Крыловой запрыгнула эта чуднАя Лида, причитая:
- Ой, господи боже ж ты мой, да что ж ты такая бледненькая, страшненькая, несчастная, замученная москвичка! Ничего, ничего у нас отдохнёшь, загоришь, поправишься, станешь на человека похожей.
В машине всю дорогу Лида, захлёбываясь и перебивая саму себя, без умолку тарахтела:
- Ты знаешь, дочка-то наша с мужем в Симферополе живёт, в квартире, в хорошем месте, со всеми удобствами. У них все стены в коврах, а хрусталя-то, хрусталя! Муж-то её, зятёк мой, сын подполковника! - Она подняла глаза вверх, и зажмурилась от восторга. - Мы тоже ничего себе живём! Увидишь! Дочка-то с мужем ходят слушать симфоническую музыку! - При этом она затрясла головой и замахала руками от чего браслеты и цепи её снова зазвенели. - А симфоническая-то музыка это же прелесть-то какая! Это ж надо понимать!
Высокий голос Лидии, перезвон её украшений не затихали ни на минуту.
Это просто бубенчик, железная погремушка какая-то взбалмошная, подумала Крылова, мечтая поскорее добраться до места и прийти в себя от гула самолёта, непрерывного звона Лиды, которую она мысленно назвала Бубенчиком. Чтобы как-то отстранится от назойливых звуков её малоприятного голоса, Крылова стала всматриваться в дорожные пейзажи. Звон как бы отдалился, и она мысленно перенеслась в степь, которая словно море плавно покачивалась от ветра. Прежде она не была в восточном Крыму. Всё было для неё ново. Необыкновенно глубокое небо с плавно двигающимися облаками, которые играли в прятки с солнцем, здесь было совсем иное, нежели в Москве. Казалось, что это землю накрыли голубой сферой. Крылова вглядывалась в старые невысокие горы, покрытые сиреневатой дымкой, смотрела на рыжую, выжженную полосу травы перед ними, и постепенно успокаивалась. Она приоткрыла окно, надеясь услышать стрекотанье каких-нибудь кузнечиков и сверчков, но тарахтенье мотора "запорожца" перекрывало всё, кроме голоса Бубенчика. В какой-то момент ей захотелось выскочить из машины на волю, где над поблекшей травой, запах которой щекочет ноздри, носятся вольные птицы, почувствовать себя тоже вольной и счастливой, забыть все свои горести и не слышать звона Бубенчика. Ничего, говорила она сама себе, ведь я же к морю еду, а не к этому звенящему чуду. Тётя Маня и Коля всю дорогу ехали молча, никак не реагируя на болтовню Бубенчика, которая перескакивала с одной темы на другую. Молчать она просто не умела, и не заботилась о том, слушает ли её кто-нибудь.
- Ладно, как-нибудь всё устроится, - думала Крылова, прикладывая тонкий указательный палец к подбородку, - я же все дни буду проводить у моря, какое мне дело до хозяев.
Высоко в небе парил ястреб, почти не взмахивая широкими крыльями. Крылова наблюдала за ним. Вдруг ястреб замер, возможно, присматривая добычу, сложил крылья и стремительно понесся вниз. У Крыловой даже дыхание перехватило от этого молниеносного падения, как будто это она рванула с такой скоростью вниз. Через какое-то время ровное шоссе, казавшееся от ясного неба синим, запетляло, машина въехала в посёлок, и остановилась у дома из белого кирпича с ядовито розовыми оконными рамами и ставнями.
- Видишь, какой у меня дом нарядный, второго такого нет. Нас все знают! - важно начала Бубенчик. - Ни у кого таких домов нет, а всё Коля. Он и силикатный кирпич достал, и каменщика нашёл. У нас всё сделано, как положено, не то, что у других! Живут, господи ж ты боже мой, в каких-то шалашах, сараях, бараках, ой люди, люди...
Далее её голос превратился в сплошные динь-динь-динь...
Под непрекращающийся звон Бубенчика Крылова, тётя Маня и Коля через увитую виноградом беседку вошли в прихожую и поставили вещи. Крылова уже предвкушала, как она останется одна в тишине в своей комнате, переоденется и пойдет к морю. Тётя Маня ушла к себе в комнату. Но тут Коля подмигнул Крыловой и позвал на кухню.
- Махнём-ка с дороги вина нашего, домашнего.
Тут он выдвинул из-под стола плетеную бутыль и налил в кружки молодого вина.
- С дороги-то полезно! Ты не обращай на жену внимания, - сказал он и покрутил ладонью у виска. - Она хорошая, только вот это самое - говорит всю дорогу. Она вообще-то добрая, а болтовня её, - он махнул безнадёжно рукой и продолжил, - болтовня и есть. Я уже привык, говорит себе и говорит. Ну, давай ещё маленечко, - он ещё налил в кружки мутноватого вина, - за отдых, чтобы он удался!
Крылова выпила прохладного вина и через минуту стала улыбаться. Коля тоже махнул полкружки, и тыльной стороной широкой ладони утёр подбородок. А из открытой двери со двора продолжал литься звон Бубенчика. Стоит одна и рассказывает что-то кому-то, размахивая руками. Крылова осторожно выглянула и увидела уморительную картину. Бубенчик громко с выражением что-то рассказывала и постоянно меняла выражение лица - от строгого до насмешливого. Возле неё остановился упитанный гусь, повернул голову, замер и одним глазом слушал речь - динь-динь-динь...
Еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, Крылова вернулась в прихожую. Тут появилась тётя Маня, которая провела её в уютную комнату, окно которой было увито виноградом. Диван, этажерка, маленький столик, два стула, оранжевый абажур. "Завтра встану рано и к морю, каждый день рано утром к морю", - подумала Крылова. Тут появилась Бубенчик, которой не терпелось посмотреть, что привезла московская гостья. Крылова распаковала большую сумку с "сувенирами", и выложила их прямо на пол. Бубенчик была в восторге от всего, что ей привезли, стала обнимать гостью, хлопать по плечу, и нахваливать:
- Сразу видно, что ты женщина понимающая! Я прямо сразу почувствовала, что ты мне прямо как родная! - захлёбываясь словами, она одновременно рассматривала косметику, считала флакончики с духами и поглаживала баночки растворимого кофе. - Господи боже ж ты мой, да тут целое богатство! - восклицала Бубенчик.
В общем, опять динь-динь-динь...
Тётя Маня позвала всех к столу, накрытому на террасе. Гроздья синего, розового и зелёного винограда живописно висели над головами. Стол пестрел салатами и фруктами. Домашнее вино в кувшинах, зелень, золотистая картошечка и обязательная курица, зажаренная до румяной корочки и, конечно, пироги!
Солнце уже зашло, взошла луна и рассыпала по синему бархату неба золотые огоньки. Вечер был волшебный. Ветерок принёс морскую прохладу и запах моря. Воздух был вкусным. Крыловой казалось, что она попала на другую планету, суета и напряжение столичной жизни отдалялись всё дальше.
Коля оживился и постоянно предлагал попробовать на вкус очередной шедевр домашнего вина:
- Попробуй, попробуй, это - розовое вино из "Лидии". Чувствуешь, какой букет?! - восклицал он, - а это из "Изабеллы". Смотри, цвет какой! Не бойся, пробуй, вино-то слабенькое, столовое.
Звон Бубенчика не прекращался, он звенел просто как шумовое сопровождение застолья:
- Что у вас там, в Москве, про тарелки и инопланетян слышно? - с полным ртом задала вопрос Бубенчик, и тут же начала сама отвечать. - Они ведь людей забирают к себе! Ужас! А сами маленькие такие все, господи ты боже ж мой, страшненькие, вместо носа - две дырочки, волос нет совсем. Ой, они совсем зелёные, но на двух ногах, а одеты прямо в сверкающие одежды, от них прямо глаза слепнут... динь-динь-динь...
Застолье постепенно стихло, Крылова ушла к себе и легла.
Она даже не заметила, как взлетела над синеватым лугом, укутанным лёгкой дымкой, и жадно хватала ртом воздух, пропитанный ароматом цветов и трав. У неё даже дух перехватило от скорости полёта. Линия горизонта была неестественно синей, и притягивала, манила к себе. "Там - море!", - с надеждой думала она, и ей захотелось поскорей увидеть море. В ушах раздавался свист ветра, который постепенно нарастал и перешёл в навязчивое жужжание. Вздрогнув, Крылова открыла глаза, и увидела зелёную с фиолетовым отливом муху, которая уверенно ходила по её лицу, словно по стеклу. Крылова поморщилась и смахнула муху. Ей хотелось вернуться в полёт и узнать, что там за горизонтом. Но муха не отставала, она кружилась и возмущённо жужжала ещё громче прежнего. Вот она вертится у потолка, потом совершает большой вираж и нацеливается на Крылову. Причем в этот момент голова её превратилась в голову Бубенчика, повязанную зеленой свернутой косынкой. Муха, возмущённо жужжа, закружилась над лицом Крыловой. Вот интересно, что её так тревожит, подумала Крылова, внимательно наблюдая за мухой. Та, как будто прочитав её мысли, села рядом на большую подушку и стала умываться. Крылова внимательно рассматривала её. Прозрачные с кружевным узором крылышки, такие лёгкие, воздушные, очаровали Крылову, и она подумала, как только они такую большую муху носят?! Больше всего поражали глаза мухи, которые расположились как бы на висках, были непропорционально большими, переливались одновременно синим, зелёным, желтым и белым цветами с чёрным зрачком. Глаза мухи непрерывно вращались, давая возможность полностью контролировать обстановку. Крылова показалось, что муха переливается вся и жужжит как Бубенчик. А лапки оказывается у неё с бахромой, на реснички похожи. Вдруг Крылова догадалась, что это Бубенчик превратилась в муху, и прилетела к ней в комнату. Летает и рассказывает одну историю за другой: динь-динь-динь... Летает себе Бубенчик с крылышками, волнуется о чём-то о своём, ну прямо мушиный ангел!
Через какое-то время муха приняла свой прежний вид и переключила внимание на столик. Она стала суетиться там, тщательно его исследуя. Из прихожей стал отчётливо слышен звон Бубенчика. Она, захлёбываясь словами, словно за ней кто-то гонится, заглянула в комнату Крыловой. Та накрылась с головой и претворилась спящей. Бубенчик, увидев, что гостья ещё спит, прикрыла дверь, не замолкая ни на минуту. В доме наступила тишина. Крылова крадучись пошла умываться во двор, и столкнулась с тётей Маней.
- Пойдем, я тебе сад покажу, - предложила тётя Маня.
- А где ваша дочка? - осторожно поинтересовалась Крылова.
- Ушла с косметикой твоей к девчонкам в магазин хвалиться, придёт теперь не скоро, - успокоила тётя Маня.
Они разговорились. Тётя Маня рассказала Крыловой, что дочку они с мужем ждали почти двадцать лет, поэтому её рождение было для них равносильно чуду. Бубенчик с младенчества изумляла своим упрямством и неспособностью слышать и слушать кого бы то ни было. Родители же любили её слепой родительской любовью и выполняли все капризы и желания. Первыми словами Бубенчика были - "дай!" и "хочу". От счастья, что ребёнок заговорил, они даже прослезились, потому что дочка долго молчала, почти до двух лет. Это случилось на Новый год, при виде наряженной, светящейся огнями ёлки. Бубенчик протянула ручки к сверкающим игрушкам и чётко сказала: "Дай!". А когда отец попытался объяснить ей, что гирлянду трогать опасно, она капризным голосом заявила: "Хочу!" Эти первые слова на протяжении всей жизни Бубенчика остались самыми любимыми. Школу Бубенчик воспринимала как необходимость, которую никак не обойти, следует закончить. Но о продолжении учебы она и слышать не желала. Кроме непрерывной болтовни, Бубенчик с безудержной страстью приобретала всё, что попадало на глаза. Дом был забит всевозможными вещами и предметами, которые бросались в глаза из всех углов. Тётя Маня вздохнула и сказала:
- Но дочка-то она хорошая, заботливая. Ты не переживай, что она всё время говорит. Поворачивайся молча, и иди по своим делам. Она не заметит, - посоветовала она Крыловой.
Карповичи, так по фамилии их называли соседи и отдыхающие, принимали Крылову, действительно, как дорогого гостя. Голос Бубенчика, звон её украшений, любимое её причитание "господи боже ж ты мой", которое она произносила в одно слово, вызывали у Крыловой смиренную улыбку. Она единственная из постояльцев Карповичей жила в доме, а не сараях и клетушках во дворе, могла брать ключ в любое время, и ходить в душ во дворе. С водой у Карповичей было хорошо, что в то время для Судака было редкостью. Каждую пятницу все мылись в бане. Баней называли дощатый сарай с предбанником. Внутри сарая стояли: большая бочка с холодной водой, две лавки, два тазика, на стене висел душ. На крыше сарая был огромный бак, в который наливали воду из крана. Нагревало воду в баке солнце. В холодную погоду в бочку опускали большой кипятильник. Вот и вся баня. Первыми мылись хозяева - Лида и Коля, за ними - тётя Маня, следом за ней Крылова как почётный гость, а потом уже мылись отдыхающие, в порядке, установленном хозяйкой.
Большую комнату Бубенчик называла залой. Это было что-то вроде музея. Дверь в залу была всегда закрыта. Крыловой позволили заглянуть туда, чтобы полюбоваться богатством только с порога. Шторы, скатерть на столе в ней были из бордового плюша, а стены и пол украшены коврами. Перед входом в залу Бубенчик разувалась, надевала носки, которые специально для этого лежали в комнате за дверью. Без особой надобности в залу не входили. Очень уж бережно в этом доме хозяева относились к "добру".
Хозяева каждый день радушно приглашали Крылову к столу, но она, стараясь уединиться, убегала как можно раньше к морю, пока Бубенчик не проснулась. Бродила по берегу, любовалась камешками, искрящимся и переливающимся в лучах восходящего солнца, всегда неожиданным и прекрасным. Лучи солнца скользили по волнам, и, преломляясь, освещая их всеми цветами радуги. Шум морского прибоя действовал на Крылову успокаивающе.
Завтракала она в кафе на берегу, а обедать ходила в ресторан "Волна", там были комплексные обеды. Заканчивался август, отдыхающих было гораздо меньше.
Бубенчик всячески пыталась опекать гостью. Она на следующий же день после приезда повела Крылову в Генуэзскую крепость, несмотря на все её попытки не злоупотреблять временем и вниманием хозяйки. Бубенчик всю дорогу тарахтела и звенела, её рассказам не было конца. Крылова была как в тумане.
Отдыхающие в поселке жили в глиняных клетках в виде пещер высотой меньше двух метров, в которых помещались два топчана, тумбочка между ними и один стул. Вход в них завешивался занавеской.
Как-то утром, дня через четыре Крылова проснулась от громких, восторженных причитаний и звона Бубенчика:
- Господи боже ж ты мой, счастье-то какое, Коля, тётя Маня, скорей идите сюда! Встречайте! Зятев же ж брат приехал! Та где ж вы ходите!?
Она прямо захлёбывалась от восторга. Когда Крылова попыталась проскользнуть к умывальнику во дворе, Бубенчик, увидев её, радостно повторила чудесную новость о приезде зятева брата:
- Радость-то, радость какая, господи ж ты боже мой. Ты посмотри, какой видный мужчина, загляденье! Сейчас стол накроем. Посидим по-людски.
Позвали к столу, накрытому по случаю такого важного события в виноградной беседке перед домом. Надо сказать, что принимали дорого гостя радушно. Стол изобиловал богатством домашней снеди. По случаю такого важного гостя зарезали петуха, чтобы приготовить настоящий украинский борщ. Зятев брат, коренастый, с чёрными, как смоль волосами, оказался жизнерадостным, общительным молодым человеком. Тосты сыпались направо и налево. Раскрасневшийся полноватый Коля только успевал наполнять стаканы благоуханным солнечным домашним вином. Не обращая никакого внимания на Бубенчика, которая, по своему обыкновению, говорила без остановки, зятев брат громко от души запел:
Над полями, да над чистыми
Месяц птицею летит,
И серебряными искрами
Поле ровное блестит.
Ну, дружней, звончей, бубенчики,
Заливные голоса,
Эх, ты, удаль молодецкая,
Эх, ты, девичья краса...
Коля подхватил тут же. Песня звенела и расширялась под аккомпанемент Бубенчика - динь-динь-динь...
Крылова тоже невольно стала подпевать, уж очень заводно пели мужчины.
Вскоре к хору присоединились и петух с курами, и гуси, а Шарик вышел из будки, в которой он прятался от солнца и стал подвывать. Надо сказать, у него это получалось очень музыкально.
- Хороша народная песня! - воскликнул Коля.
- У каждой народной песни есть свой автор, - сказала тихо Крылова и добавила: - Эти стихи написал давным-давно Александр Рославлев.
- Не может быть! - воскликнул Коля. - А музыку-то всё равно народ придумал! - с видом победителя добавил он.
Крылова добродушно сказала:
- И у музыки этой песни "народной", - она проакцентировала это расхожее словечко, - есть автор - Елизавета Фёдоровна Горина...
На другой день всё своё внимание и энергию Бубенчик переключила на зятева брата, который собирался погостить три дня.
За это время Крылова ходила уже одна в Генуэзскую крепость. Насладилась её средневековой строгостью. Временами Крылова чувствовала себя Офелией.
Бубенчик с каждым днём не переставала поражать воображение окружающих немыслимой яркостью своих нарядов. Фантазия её не знала границ. Всё что у неё было звенящего, сверкающего, переливающегося она напяливала на себя. О её приближении не только дома, но и во всём посёлке издалека было слышно по звону.
Бубенчик пыталась советовать Крыловой, как нужно правильно одеваться, чтобы привлечь внимание мужчин:
- Что ты так скучно одеваешься, господи боже ж ты мой! Кто ж на тебя обратит внимание?! Ты посмотри на меня. Нужно быть яркой, нарядной, праздничной всегда, тогда тебя заметят. Когда я иду по улице меня всем и видно и слышно. Учись! Бери пример! Будешь меня слушать, одна не останешься! - наставляла она, без тени иронии, которая ей была неведома.
А Крылова одна несла своё горе: два месяца назад у неё погиб муж в автокатастрофе.
Звон Бубенчика еще долго эхом звучал в её голове в Москве. Со временем Крылова стала вспоминать её с улыбкой.