Худенькая, лёгкая, прекрасно танцующая Нина более трёх лет занималась бальными танцами в Доме культуры речного порта под руководством бывшей балерины горьковского театра оперы и балета.
Но лицо её было круглое, щёчки пухлые, с прелестными ямочками, поэтому она производила впечатление аппетитной матрёшки.
Назойливые советы о том, что Нине пора замуж выходить, звучали со всех сторон от старших сестёр, которые уже детей успели нарожать, дело-то ведь это нехитрое. А младшая, Зинка, которой не терпится расписаться со своим женихом, торопит Нину особенно настойчиво. Ведь Зинке надоело спать вместе с ней валетом в тёмном коридорчике за занавеской на двух кованых медью сундуках, в которых ожидало своего часа "богатое" приданное. Да и годы уходят, через три месяца двадцать три уже, чего ждать-то?!
Нина в косынке и в фартуке стояла у стола возле окна, старательно раскатывала скалкой тесто для пирога. Надумали с матерью его начинить капустой. Когда Нина, протерла противень гусиным пером, смоченным в растительном масле, и стала присыпать его мукой, чтобы выложить на него тонкий лист теста, прибежала закадычная подружка Сонька с криком:
- Нинка! Твой-то на Откосе с другой гуляет!
Верхне-Волжская набережная, более известная как Откос, хвалится нарядными, с архитектурными изысками, купеческими особняками, роскошным Александровским садом, уединёнными беседками, тихими аллеями, сбегающими к Волге. Да и Политехнический институт здесь не на последнем счету. Потому-то на Откосе всегда слышны студенческие голоса. С любой точки здесь открывается роскошный вид на красавицу Волгу. Потому-то на Откос бегут влюбленные пары наслаждаться закатом, страстно обниматься и целоваться, петь под гармонь: "На Волге широкой, на Стрелке далёкой...", - демонстрировать наряды, и даже устраивать свою личную жизнь.
"Да что ж они всё там, на Откосе, без меня гуляют!" - жалобно пронеслось в голове Нины, и она вся вспыхнула, сорвалась с места, даже не смахнув муку с лица, поспешно оделась, сунула ноги в мамины валенки и понеслась. Дыхания не хватало.
Наконец увидела Гвоздева с какой-то девчонкой. Подбежала к нему, вскричала в душевном порыве:
- Либо, вот, сейчас, либо, вот, никогда!
И разрыдалась. Ей показалось, что она теряет и того и другого.
А кто другой-то? Откуда он появился?!
А дело было в том, что до Гвоздева она встречалась с другим, была к нему неравнодушна, даже познакомила со своими родителями и с нетерпением ждала от него предложения. С того же курса, что и Гвоздев, молодой человек был крепкий, русоволосый с такими же, как у неё, голубыми глазами, искрящимися весельем. Познакомились они на вечере в институте накануне 1-го мая. Она пришла с Сонькой, тот заметил Нину и пригласил на первый танец, к концу вечера они уже не расставались. Он был сыном священника из села Великий Враг Кстовского района (церковь Казанской Божией Матери).
На Рождество Нина проводила его к родителям. Оставшись одна, гадала - в полночь зажгла две свечи перед зеркалом и позвала суженного-ряженного, когда в зеркале показалась мужская фигура в сером костюме, она в испуге перевернула зеркало, не разглядев лица. Но отражение никак даже не напоминало поповича.
На следующий день она осталась дома, когда подруги пошли гулять на Откос, где красота такая неоглядная, Волга, на изгибе Ока, берег падает с высоты кручей, вниз смотришь, дух захватывает, и как же ей было обидно, когда Сонька ляпнула, что попович никуда не уехал, а гуляет там с компанией. Нина не помнила, как очутилась на Откосе и всё увидела своими глазами.
В слезах бросилась домой.
Через несколько дней она случайно встретила поповича на Откосе, он, как ни в чём не бывало, подошёл к ней и поздоровался, улыбаясь. Нина от обиды даже дар речи потеряла, торопливо пошла, не ответив на его приветствие. Попович догнал её и спросил:
- Что случилось?
Она сбивчиво выказала свою обиду.
Он же, как ни в чём не бывало, сказал:
- Я тебе клятвы верности не давал, как и ты мне!
Нина хотела что-то ответить, но слов не было, рот не открывался, тело окаменело.
Она поняла, что это конец, все надежды рухнули. Дыхание родни она чувствовала постоянно. Они её просто выталкивали из дому замуж.
В этот момент она вспомнила о Гвоздеве, который был приставлен к ней в качестве партнёра на занятиях танцами, и настойчиво за ней ухаживал.
Стоит подумать. У него же и костюм серый!
Гвоздев жил в общежитии на площади Лядова, расположенном в бывшем вдовьем доме. В комнате едва втиснуты были четыре кровати. Студенты для прокорма ночами работали грузчиками в порту. Чтобы ходить на свидание с девушками, Гвоздев и соседи по комнате купили в складчину один на всех серый костюм, который надевали в торжественных случаях. Если договориться мирно не получалось об очерёдности, то тянули жребий. Гвоздев был самый старший и самый высокий в комнате, рукава пиджака были ему несколько коротковаты, но костюм на нём сидел лучше, чем на других.
Гвоздев в феврале должен был защищать диплом и уезжать по распределению. Накануне защиты дипломного проекта он сделал Нине предложение, она, горько улыбнувшись, ответила, что подумает.
Как раз в тот момент, когда Нина обдумывала предложение Гвоздева, Сонька огорошила её известием о Гвоздеве на Откосе. Мысли эти не давали ей покоя: и когда она раскатывала тесто, и когда рубила капусту, и когда разогревала духовку, в общем, когда помогала матери готовить праздничный стол на всю семью, он, оказывается, уже гуляет с какой-то другой.
Не может быть!
Отчаяние Нины было настолько стремительным, что Гвоздев даже растерялся, потом неуклюже обнял её, прижался щекой к её щеке, и прошептал на ушко:
- Милая, я готов прямо сейчас идти в загс...
В загс на Похвалинском съезде они попали в обеденный перерыв. Заняли очередь. После перерыва чем-то недовольная сотрудница сначала кому-то выписала свидетельство о рождении, потом другим - свидетельство о смерти, а когда настала очередь Нины с Гвоздевым, расписала их, не поднимая головы и не сказав ни одного доброго слова, как будто брак считала делом глупым, ненужным для нормальной жизни, ведь через полгода прибегут разводиться. Весь её облик говорил об усталости в жизни, о том, что все эти посетители ей до смерти надоели, что глаза бы их не видели, чтобы жили они в своих углах и никому не показывались!
Разве так буднично Нина представляла себе этот день! Она растерянно посмотрела на Гвоздева, который стал её мужем.
"Он ведь мне совершенно посторонний человек, зачем я это сделала?! Зачем я поеду с чужим мужиком на край света?" - потеряв ориентиры в реальности, с ужасом подумала она.
И разрыдалась.
Ей захотелось исчезнуть, раствориться, а ещё лучше проснуться.
Тем временем Гвоздев, не обращая внимания на излияния чувств, властно взял Нину за руку и спросил:
- Куда пойдём?
- К моим, вот, родителям...
Пронизывающий до костей февральский ветер с Волги бросал в их лица пригоршни дождевых льдинок.
По узкому скользкому тротуару идти было невозможно, поэтому они двинулись прямо по трамвайным путям в сторону Гребешка к родителям Нины для "раскрытия" тайны, что поженились.
Про поповича родители знали, и ждали того часа, когда она с этим поповичем распишется.
О Гвоздеве же и слыхом не слыхивали!
У Нины слёзы лились от переживаний, а у Гвоздева глаза от ветра слезились ещё сильнее, такс, что капли замерзали на щеках, и он, ничего не видя, едва не завёл подругу под трамвай, выскочивший в этот момент из-за поворота. Скрежет тормозов и тревожный перезвон оглушили их, но Гвоздев мгновенно среагировал, подхватил Нину на руки, отскочил на тротуар и, поскользнувшись, рухнул с нею на ледяной асфальт.
Трамвай проехал мимо.
Сидя на тротуаре, Гвоздев обнял её, и ласково спросил:
- Не ушиблась?
- Локоток, вот, немножко...
Она всхлипнула по-детски.
- Не плачь, родная, я сделаю тебя счастливой! Золотых гор не обещаю, а за серебреные - ручаюсь!
Сколько раз потом, спустя годы, Нина с разными интонациями и в разных ситуациях повторяла эти слова, в которых как бы была суть её счастья и горестей.
Нина глубоко вздохнула и сказала:
- Мне страшно, вот, идти домой. Я ж никому, вот, не сказала! Обидятся, ведь!
- Не волнуйся! Покажем им свидетельство о браке и помолчим...
Они шли по протоптанной в снегу дорожке мимо укутанных снегом двухэтажных домиков. Через некоторое время Нина остановилась у одного из них, указала рукой на домик, окна первого этажа которого на половину были занесены снегом. Первый этаж был кирпичный, там ютилась их семья, второй - бревенчатый, там обитала другая семья. Вход на второй этаж был с улицы, а к ним - со двора. Это был небольшой дворик, огороженный штакетником, выглядевший зимой неприютно. Тоску оживила простуженным хрипом ворона, сидящая на заборе.
Вниз к дверям вели шесть ступенек, очищенных от снега. К косяку были прислонены метла и широкая лопата. Как только они стали спускаться по ступенькам, из угла дворика раздался скрип. Они оглянулись. Из сарая вышла мать Нины, в сером ватнике и потёртом платке, с ведром и двумя поленьями.
- Дочка, да ты не одна! - удивилась мать.
Нина покраснела.
- Это Фёдор, вот, - сказала она тихо, потом, обратившись к Гвоздеву, пояснила: - А это, вот, моя мама... Дарья Ивановна.
Гвоздев тут же оказался рядом с Дарьей Ивановной, подхватил ведро и поленья со словами:
- Легко на сердце от песни весёлой!
Дарья Ивановна только улыбнулась.
В комнате родителей, которая служила одновременно гостиной и кухней, так как была просторней двух остальных, Гвоздев поставил ведро и положил поленья у печки.
Разделись.
Дарья Ивановна обратила внимание на приличный серый костюм на госте, на лацкане которого поблескивал институтский "поплавок".
Гвоздев едва взглянул на следы от поленьев на своих ладонях, как Дарья Ивановна посоветовала:
- Сполосните руки. - И кивнула на рукомойник у дверей.
Вымыв руки, Гвоздев взглянул на себя в зеркало, висевшее над рукомойником, достал расчёску, дунул на нее, смочил немного водой и зачесал назад чёрные прямые жесткие волосы, оставив на них бороздки зубчиков.
Дарье Ивановне понравились его густые широкие и такие же чёрные брови.
Возникла неловкая пауза.
Нина отошла к окну.
Гвоздев молча достал из внутреннего кармана пиджака свидетельство о браке и протянул Дарье Ивановне.
Почувствовав это спиной, Нина оглянулась и негромко, сильно смущаясь, теребя занавеску на окне, проговорила:
- Это, вот, мой муж, мама...
Тишина, казалось, длилась вечно, только был слышен стук ходиков.
Дарья Ивановна, ничем не выдав своего удивления, поскольку пришёл не попович, а другой, дрогнувшими руками надела очки, и стала изучать свидетельство.
- Так, стало быть, расписались 17 февраля 1939 года... Так... А ты теперь "Гвоздева"?! - воскликнула она.
Нина вздрогнула.
- Да, вот... - вымолвила она.
- Совет вам да любовь... - смиренно сказала мать.
- Благодарю вас... - произнёс смущенно и тихо Гвоздев.
Дарья Ивановна вернула ему свидетельство, и со вздохом сказала:
- Давайте-ка обедать... Я только что щи сварила...
Гвоздев потёр руки. Он был голоден.
Нина же облегчённо сделала вальсирующий круг у окна.
Дарья Ивановна поставила тарелки, налила из большой кастрюли наваристые щи. Гвоздев изумлённо уставился на огромный кусок мяса на мозговой кости в своей тарелке. Он за все студенческие годы не помнил, когда вообще ел мясо. Хотел что-то сказать, но промолчал, подумав при этом: "Как же его брать?". Потом, обжигая пальцы, ухватил его за край кости и, зажмурившись от удовольствия, впился зубами в мякоть.
А Дарья Ивановна всё никак не могла сесть, то подходила к пузатому буфету, открывая и закрывая ящики, то перебирала скатерти и салфетки, то гремела чашками, затем, наконец, присела на край стула, посмотрела на кусок мяса в руках Гвоздева и, всплеснув руками, воскликнула:
- Батюшки! Вилки-то забыла...
Послышался скрип половиц. На пороге возник отец. В его глазах читался немой вопрос.
От неожиданности Гвоздев уронил мясную кость в тарелку, обрызгав пиджак. Нина застыла, не донеся ложку до рта.
Дарья Ивановна вздохнула:
- Отец, у нас новость! Нинка-то... замуж вышла...
Отец шевельнул плечами, из-под лохматых бровей блеснули маленькие глаза, глухо кашлянул, потоптался на месте, потупил взор.
Он был похож на жилистого льва, познавшего жизнь, с крупной лепкой лица, обросшего седой бородой.
Гвоздев в это время сосредоточился на обрызганном пиджаке общественного костюма, который надел по случаю торжественного события, а когда поднял глаза, отца в дверях уже не было.
Дарья Ивановна протянула Нине полотенце со словами:
- Дочка, посыпь солькой-то, отойдёт...
Не прошло и получаса, как отец возник опять на пороге. В руках у него были тяжелые сумки.
На столе тут же появились стопки, рюмки, тарелки, а следом - солёные маслята, квашеная капуста, искусно нарезанное тонкими ломтиками сало...
- Нинка-то "Гвоздева" теперь, - в суете произнесла Дарья Ивановна.
Отец молча подошёл к Гвоздеву и, пожимая ему руку, сказал:
- Яков Михайлович.
- Фёдор, - представился Гвоздев.
Яков Михайлович встретил новость настороженно. Он какое-то время был излишне молчалив. Нине показалось, что молчанию его не будет конца, но тут взгляд отца потеплел, и он сказал ей:
- Гвоздева, значит!
Яков Михайлович достал бутылку водки, бутылку десертного, любительской колбасы, костромского сыра, буханку чёрного и батон, обливных пряников и в сахарном песке подушечек с повидлом.
Нина успела переодеться в светло-сиреневое креп-жоржетовое платье, которое подчёркивало её хрупкость, и бежевые туфли на высоких каблуках, а волосы заколола букетиком искусственных анютиных глазок.
- Ну, значит, с законным браком! - со строгой улыбкой произнес Яков Михайлович, предлагая первый тост.
- Благодарю вас... - проговорил Гвоздев.
"Какие хорошие родители у Нины! - подумал Гвоздев. - Какие хорошие!"
Выпили. Яков Михайлович, подцепив на вилку солёный грибок, поинтересовался:
- Откуда сам, значит, будешь, Федя?
Запихав в рот целый кружок колбасы, Гвоздев, жуя, ответил:
- Из Шатуры...
Яков Михайлович переварил информацию. Взял бутылку и, наливая по новой, спросил:
- А занимаешься-то, значит, чем?
Глаза его поблескивали веселыми искрами.
- Инженер-кораблестроитель, - коротко ответил Гвоздев, затем, подумав, добавил: - Диплом защитил на прошлой неделе... Корабли буду строить.
- Корабли нам нужны, значит, нечего и говорить, - уважительно произнес Яков Михайлович, подумав при этом, что зять попался выше всяких похвал, и поинтересовался: - Где, значит, работать собираешься?
Гвоздев не успел тестю ответить, так как в этот момент послышался сердитый женский голос:
- Опять промокли до нитки! Ну-ка быстро в сухое переодевайтесь-то, да сушить несите одежду-то к печке, сейчас.
- Старшая наша со своими ребятами пришла, Катерина.
В течение часа за столом собралась почти вся семья Нины: старшие сёстры, Катерина, Аграфена с мужьями и детьми, младшая Зина, не было только пятой, Евдокии с семьёй, поскольку до посёлка Дубёнки новость ещё не дошла.
Известие о том, что Нина вышла замуж, обрадовало всех, особенно Зину, которая тут же, напевая и пританцовывая, сообщила всем, что наконец-то они с Павлом распишутся.
В комнате стало так шумно, такая поднималась толчея, будто на корабле во время аврала. Говорили все одновременно, вопросы к Гвоздеву сыпались со всех сторон, он только головой вертел, даже не пытаясь ответить.
Яков Михайлович решительно стукнул деревянной ложкой по столу и властно сказал:
- Тихо!
Гул смолк.
- Дайте Фёдору слово сказать! Познакомиться, значит, надо, с человеком! Корабли он строить будет, инженер! Расскажи-ка, значит о себе, Федя.
Гвоздев рассказал о том, как с детских лет мечтал строить корабли, и, несмотря на то, что рядом с его деревней не то, что речки, а даже пруда не было, и корабли он видел только на картинках, добился осуществления своей мечты. Что родился он в деревне Гавриловская, которая находится всего в двух километрах от Шатуры. Что отец его уже несколько лет работает в Москве на строительстве автозавода вместе со старшим братом, который там женился и получил комнату в общежитии. Мать занимается хозяйством, живёт с двумя дочками в Шатуре, где отец купил дом. Старшая сестра работает бухгалтером на Шатурской ГРЭС, а младшая заканчивает школу.
Как только Гвоздев закончил рассказ, к нему подскочил сын Кати, Витя, с горящими от любопытства глазами, и спросил:
- А какие корабли строить будешь?
- Разные.
- Большие, такие, как до Москвы плавают?
- Ещё больше: танкеры, сухогрузы для перевозки грузов по морям и океанам, - серьёзно ответил Вите Гвоздев.
- А из чего их делают, корабли эти? - следом за братом задал вопрос сын Аграфены, Шурик.
- Из дерева, я же тебе говорил, - ответил ему Витя, прежде, чем Гвоздев успел открыть рот.
- Корпус современного корабля - металлический, - поправил Витю Гвоздев, и продолжил, - главное в корабле корпус! Корпус без машины - не корабль. От него плавучесть, от него грузоподъемность, от него скорость хода. Все от него.
- Железный... он же тяжёлый, утонуть может, - сказал Шурик.
- А вы в школе закон Архимеда проходили? - спросил Гвоздев мальчишек, улыбаясь, и продолжил: - Корабль-то внутри имеет множество пустых, наполненных воздухом помещений и средняя его плотность значительно меньше плотности воды.
Мальчишки кивнули в знак полного понимания дела.
- Какие планы у тебя, Федя? Где работать будешь, - спросил Яков Михайлович.
Родственники за столом притихли. Всех волновал вопрос о том, где молодые собираются жить, но спросить никто не решался.
- Что сказать? Я уже распределён в Хабаровск на завод имени Кирова, - сказал Гвоздев. - Через неделю мы с Ниной получаем подъёмные и - вперёд!
Новость о том, что Нина покинет их, обрадовала всех, кроме родителей. Дарья Ивановна горестно всплеснула руками, а Яков Михайлович, покачав головой, сказал:
- Далеко, значит, собрались! Нинка-то наша из дома, значит, никуда не уезжала, значит...
Через несколько дней Гвоздевых провожали в Москву, откуда им предстояло долгое путешествие на Восток, на Амур.
Слёзы, смех, страх, любопытство - всё смешалось в душе Нины.
Молодые специалисты, некоторые с жёнами, ехали в предвкушении новой жизни весело, всю дорогу выпивали, пели песни.
За окнами без начала и конца проплывала в елках, березках и осинах безжизненная бесконечная территория.
Ехали в Хабаровск на кораблестроительный завод имени Кирова.
- Здорово, земеля! ГвоздЁВ звучит краше! - и пропел: "А в Сормове нашем, нет девушки краше..." - Я ж родом из Сормова!
И его на край света завела судьба.
Получили комнатку в семейном общежитии. Длинный узкий коридор с лампочкой без абажура, кухня, три плиты. Здесь и мылись, и готовили, и стирали.
Разбирая вещи, Нина выяснила, что у мужа имеется единственный серый костюм, который ему подарили соседи по студенческому общежитию в связи с женитьбой. В этот момент она вспомнила своё гадание в ночь перед Рождеством. "Значит, это Гвоздев, вот, ко мне явился в зеркале-то", - подумала она.
Нина оказалась отменной хозяйкой. Всё за что она бралась, доводила до конца, не забывая даже о мельчайших деталях. С первого дня замужней жизни завела толстую разлинованную книгу, на картонной обложке которой каллиграфическим подчерком старательно написала: "Домовая книга", зачеркнув слово "амбарная". Записи в книге Нина делала регулярно, отмечая в ней значимые события их семьи, рецепты, доходы, расходы. "Здесь, в этой книге всё записано и всё учтено", - поглаживая книгу, после очередной записи говорила она.
Семьи молодых специалистов жили, практически, коммуной, вместе ели, ходили в парк над Амуром, танцевали, выпивали. Вечерами, иногда, на круглом столе крутили блюдце, вызывали духов, почти всегда трагически погибших писателей или поэтов.
И как-то раз дух Есенина предсказал Нине, что скоро у неё будет дочка. У Нины вырвалось: "А как, вот, мы её назовём?" Есенин промолчал, а когда Гвоздев завёл патефон, златокудрый поэт пригласил Нину на танец.
Тут за столом начался смех, разные имена: "Клеопатра! Елизавета! Дездемона! Глория!
Нина очень боялась рожать далеко от родных, и за два месяца до предполагаемых родов уехала в Горький к родителям.
В мае 1941 года рожала тяжело, почти трое суток, кричала: "Ой, мамочка!"
Врач, похожий на рыжего медведя, низким голосом покрикивал:
- Гвоздева рожай, как следует, сама! Тужься! Мама за тебя рожать не будет!
Родилась девочка, смуглая с чёрными волосиками и ресничками - вся в отца.
Муж просил назвать девочку "Зина" или "Зоя", а Нина хотела назвать "Ириной". Но врач возразил: "Какая ещё Ирина? Вы же видите, что ребёнок смуглый, черноволосый, вылитый галчонок! "Галина" она вылитая". Нина обрадовалась, что врач не предложил ничего экзотического вроде "Клеопатры". Так и назвала "Галкой".
В начале 42-го года Нина устроилась работать бухгалтером в речном порту.
Галка с двоюродными сестрёнками такими же, как и она крошками, росла у бабушки с дедушкой на Гребешке.
Гвоздев дневал и ночевал на заводе в Хабаровске, который находился на военном положении. Территорию завода без особого распоряжения покидать было запрещено. Месяцами ждали писем друг от друга.
В упадке настроения Нина часто вспоминала, что муж обещал ей "серебряные горы".
- Вот они горы-то эти - слёзы мои, - думала она.
Когда на деревьях едва раскрылись первые почки цвета нежной зелени, Нина привела дочку на высокий откос, и здесь девочка сделала первые самостоятельные шаги.
Нина, стоя на Откосе, окидывая взором бесконечные дали, вспоминала, как они с Гвоздевым гуляли тут в последний вечер перед отъездом в далёкий, незнакомый край, всматриваясь в темную воду, кружили по центру города, по безмолвному уговору выбирая путь длиннее и безлюдней. И всё говорили, говорили. Февральское небо было закутано в сырые плотные тучи. Теперь же Нина путалась в мыслях о том, как пойдет их жизнь дальше, какими путями-дорогами. Много, много, о чем надо было подумать, но что-то важное постоянно ускользало и, как ни старалась Нина, это важное ухватить ей не удавалось.