Снег был неумолим. Аде нравился снег, и она сама была как снежный шар в белой шубе, в белой меховой шапке, в белых модных сапожках. Она ловила крупные снежинки губами, языком, подставляла им свои круглые щеки, как будто плыла в бесконечной снежной реке, и непонятное счастье окутывало всю её неуклюжую неимоверно полную фигуру. Поволока зыбкая, снег нежный, розовый, густой, голубой, убелённые фигурки прохожих. Сердце колотится так, что страшно дальше жить, хотя очень хочется, жить и жить, парить легко, как эти снежинки, взмывать к небу и опять тихо ложиться на любимую землю. О, какое счастье быть снежинкой, невесомой, беззаботной!
Вдруг она увидела искрящуюся праздничными огоньками ёлку. Ада в каком-то оцепенении остановилась и не могла отвести взгляда от огней. Через стеклянную дверь в гостиную, где на новогоднем столе уже стоят бутылки со сладкими ликёрами, свежевыжатые ананасовый и гранатовый соки; салаты - мясной, рыбный, овощной, фруктовый; мясное ассорти на листьях салата; рыба красная и белая горячего и холодного копчения; икра такая и сякая, румяные груши, хурма и мандарины на огромном серебряном блюде выглядят как голландский натюрморт. Хрусталь, приборы, посуда с позолотой отражают разноцветные огоньки на ёлке. По всей квартире разносится аромат мамочкиных горячих деликатесов: свинина с брусничным соусом с добавлением красного вина, мёда, имбиря и корицы; кролика с маслинами и розмарином; телятины фаршированной картофелем и луком; индейки с тыквой в сливочном соусе. Ада с мамой обожали поесть вкусно, изыскано, не спеша. Вот мама зажигает свечи и они в нарядных платьях, сшитых специально для Нового года, садятся за стол вкушать кулинарные изыски и смотреть не отрываясь от экрана новогодний "Голубой огонёк"! Роза Аркадьевна чудесно умела делать великолепную, разнообразную выпечку, но, понимая, что это вредно для здоровья, последние годы вообще перестала печь.
Уже в детском саду Аду стали дразнить дети за её полноту. Слепая материнская любовь выражалась в неустанной заботе о вкусном и полезном питании, к которому относились как к священнодействию. Роза Аркадьевна так защищала своего ребёнка от голода болезней, зависти, грубости.
Я не хочу сказать, что жизнь Ады была адом. Как говорится, как назовёшь корабль, так он и поплывёт. Но когда Аде давали имя "Ада", никто не предполагал, что её жизнь может быть столь неудачной. Ада всю жизнь прожила с матерью, и была абсолютно счастлива. Им было так хорошо вдвоём, что они даже на минуту представить себе не могли другой более счастливой жизни.
После работы Ада разложила пасьянс-гадание в надежде, что выйдет четыре туза, что означает исполнение желания, но вышли четыре восьмёрки - неприятности, беда. Ада, методист районного управления культуры, была мила лицом, но излишняя полнота размывала приятные черты.
Во время снегопада толстая Ада походила на снежную бабу. Но в душе она была не такой, во всяком случае, не бабой. Она почти никогда не садилась на освободившиеся места в вагоне метро, стеснялась, что не втиснется. И когда её вдруг какой-то мужчина в дорогой дублёнке деликатно спросил: "Дама, вы выходите?", - потому что Ада своими неимоверными габаритами заслоняла двери вагона, она вся вспыхнула от этого вежливого обращения, и поняла, что она не баба, а дама.
Действительно, несмотря на огромный размер одежды, Ада умудрялась выглядеть как дама. Значительную часть свободного времени они с мамой проводили в магазинах для "толстяков". Покойный отец грамотно распорядился деньгами, обеспечив жену и дочь. Ада любила шляпы. Зимой она предпочитала головные уборы из натурального меха, например шляпы из белого каракуля, отороченные норкой. Платья она, в основном, заказывала в ателье. Украшения предпочитала покупать массивные в художественных салонах из натуральных камней. Самой большой головной болью для обеих дам была обувь. Её подобрать в магазинах было практически невозможно. Туфли и сапоги буквально через два-три дня расходились по швам. Настоящим спасителем был потомственный сапожник, у отца которого ещё отец Ады заказывал и чинил обувь.
В театре для неё всегда выносили отдельную банкетку. Полнота угнетала Аду, но она не могла справиться с весовыми излишествами. Хотя прежде заглядывала к эндокринологам, где ей прописывали диеты. Она говорит, что если не поест, у неё кружится голова, от голода трясутся руки и ноги, и она прямо в обморок падает. После рекомендаций врачей, она совершенно перестала навещать их, чтобы не нарушать свой размеренный образ жизни, привитый мамой.
С мамой они постоянно созваниваются и обсуждают меню на ужин, что вызывает ехидные улыбочки методисток. За несколько дней до того страшного дня, когда у мамы оторвался тромб, Ада в тревожной задумчивости разложила пасьянс-гадание, и у неё выпал туз пик в перевёрнутом виде, что означало плохие новости и девятка пик - болезнь или смерть. Ада никак себя простить не могла за то, что разложила карты в тот день...
Прошёл уже месяц с того дня, как Ада похоронила свою маму. Хоронила совершенно одна! Она заказала ритуальный автобус только до известного кладбища, где сорок лет назад был похоронен её отец. Когда водитель автобуса узнал, что на кладбище она будет совершенно одна, то у него дрогнуло сердце, и он сказал, что готов подождать и довезти её хотя бы до метро бесплатно. Ада отказалась, она даже не понимала, как можно оставить маму одну.
Снег шёл и не кончался, всё шёл и шёл...
Ада была единственным поздним ребёнком. Розе Аркадьевне было немногим меньше сорока лет, она уже смирилась с мыслью о том, что ей так и не суждено стать матерью, когда нечаянная радость пришла в их с мужем дом - она родила здоровую прелестную девочку, как две капли воды похожую на отца. Роза Аркадьевна во время войны была медицинской сестрой, с мужем, Алексеем Андреевичем, она познакомилась ещё в госпитале во время войны, где он лечился после ранения. Он был на пятнадцать лет старше её, очень серьёзный женатый человек, политработник. После ранения его комиссовали. Роза Аркадьевна даже представить себе не могла, что когда-то после войны они встретятся и этот солидный человек станет её мужем. Но Алексей Андреевич запомнил милую черноглазую сестричку, её добрую улыбку и ласковый взгляд. Судьба свела их вновь в Москве в мае, когда цвела сирень, через три года после войны. Он овдовел, выдал дочь замуж и жил один. Встреча с Розой Аркадьевной воскресила те нежные чувства, которые Алексей Андреевич втайне испытывал к ней прежде, не смея признаться в этом даже себе. Он воспринял встречу с Розой Аркадьевной как подарок судьбы и вскоре предложил выйти за него замуж. Роза Аркадьевна окружила мужа любовью и заботой. Муж был влиятельным чиновником в министерстве лёгкой промышленности. Супруги мечтали о ребёнке, но только в тридцать шесть лет Роза Аркадьевна родила.
Девочку назвали древним именем "Ада", что означает украшение, радость, с её появлением радость пришла в их дом. Роза Аркадьевна ушла с работы и первые четыре года Ада росла как тепличный домашний цветок в любви и ласке. Она ни в чём не знала отказа. Роза Аркадьевна уделяла особое внимание питанию, готовила много и вкусно. Ада же на радость матери ела с аппетитом и незаметно набирала вес. Отец Ады постоянно заботился о том, чтобы обеспечить безбедную жизнь жене и дочери. Внешне Ада выглядела достаточно спокойной и неприступной, но в душе была впечатлительной и ранимой. Ада всё старалась делать основательно и до конца, как на работе, так и дома. Она очень следила за собой. Прежде чем выйти из дому, подолгу сидела перед зеркалом, стараясь, используя косметику, уменьшить округлость лица. Тщательно ухаживала за руками, маникюр всегда делала себе сама. Лак обновляла ежедневно, он всегда соответствовал цвету помады.
По улицам Ада ходила погруженной в себя, отрешённой, как будто сочиняла стихи. Но стихов она никогда не писала. Только в присутствии матери или, когда та звонила ей по телефону, Ада расцветала. Им было так хорошо вдвоём, что даже представить невозможно в их доме кого-нибудь другого. Ада с мамой были счастливы, как две неразлучные подружки. Для Ады вполне достаточно было родительской любви, которой они окутывали её, защищая от внешнего грубого мира. С младых лет Ада не слишком задумывалась над тем, зачем она родилась, для неё вполне достаточно было той жизни, которой она жила, но когда она вдруг заглянула в себя, и увидела, каким болезненным, ранимым, одиноким существом она стала, то почувствовала суеверный ужас. Неужели эта пятидесятипятилетняя женщина, которая без всякой видимой причины нервно вздрагивает от малейшего звука, неужели это она, Ада? Неужели к этому привели её пять десятилетий жизни под неусыпной материнской заботой, лишь изредка омрачаемой отсутствием мужского внимания? Она уткнулась головой в подушку, прижалась к ней щекой, словно подушка обязана была дарить блаженный сон, но глаз так и не сомкнула. То ей становилось холодно, и она куталась в одеяло, то задыхалась от жары и сбрасывала его, но никак не могла укротить внутренней дрожи, охватившей её от тоски и безысходного отчаяния. Слёз не было. Хотелось выть, но ничего, кроме сдавленных хрипов выдавить ей не удавалось. Ада смотрела на свою скорбную фигуру, затерянную среди занесённых снегом могил, и повторяла потрескавшимися губами: "Я хочу проснуться, этого не может быть, мама!". Ада вглядывалась в небо, пытаясь понять, где теперь душа ее матери: здесь ли, в комнате рядом с ней, или носится там наверху, около звезд, но она была уверена, что мама думает о ней. Солнце уже легло спать и укрылось багряной золотой парчой, и длинные облака, красные и лиловые протянулись по небу, охраняя его покой. Лицо её заиндевело, она не чувствовала ни рук ни ног. Ада потом так и не могла вспомнить, как оказалась дома.
В первый свой отпуск без мамы Ада уехала на дачу сразу же после мучительного дня рождения матери, который она провела на её могиле, а так как денег оставалось не так много, а любой незнакомый человек вызывал у неё страх, она решила укрыться в обветшалом дачном доме, который остался от родителей. Ада надеялась, что на даче ей не будет смертельно страшно, по крайней мере, там она сможет убежать от самой себя, от тех нелепых припадков отчаяния, которые, как она чувствовала, будут повторяться все чаще, если он останется в Москве. Дача была старая, серая с голубой крышей, с двумя маленькими смешными коньками, с террасой на переднем плане. На даче в любое время года и в любой час пахло цветущей липой и летними сумерками. Лишь только Ада вошла в дом, на неё нахлынули воспоминания детства - сотни вечерних чаев, сотни часов, когда, сидя на мягком диване, она с отцом и матерью слушали приёмник, пили чай с ягодами и пряниками. Запах дров, сложенных под лестницей, тишина в доме - все это немного опьяняло её. Собственная женская жизнь Ады прошла без тени романтики. Ей вдруг остро захотелось взять реванш за свою прежде неосознанную неудачливость. Ведь жизнь - это как волны в море. Одна несет вверх, другая вниз. Этот дом, в котором она была так счастлива долгие годы, был ей мил по-прежнему, но утешения в нём найти она, как ни старалась, не могла. Каждое дерево, каждый куст, каждый закоулок на даче как будто говорили ей: "Прежде ты была здесь счастлива, ты была любима", - а теперь Ада бочком пробиралась по дому, словно вор. Обворованный вор - вот так каламбур! - вор обворованный, у которого украли всё, даже детство! По крайней мере, так казалось Аде, теперь в этот ранний час, когда она слушала шум дождя, барабанящего по стеклу. Ада встала, поеживаясь от утреннего холодка, вышла на террасу и там ждала восхода солнца. Спустя час она зарылась лицом в росистую траву, повернула голову вправо, влево, не спеша, вдыхая запах земли, пытаясь воскресить то блаженное ощущение счастья, которое прежде приходило само собою. Ада вдруг с ужасом поняла, что не хочет жить.
Жизнь, которая прежде была так щедра к ней, по крайней мере, она так считала, и это было одной из причин её уверенности в абсолютном счастье, вдруг исчезла, как исчезает снежная баба под жаркими лучами солнца, оставив только две пуговицы, сморщенную морковку и старую вязаную шапку в огромной луже. Увидев своё лицо, отражающееся в этой луже, Ада нервно рассмеялась коротким, горьким смешком. Но ведь действительно, думалось ей, жизнь покидала её, словно кровь, вытекающая из тайной раны. Время уже не шло, а исчезало куда-то. Сколько бы она ни твердила себе, сколько бы ни убеждала себя, что еще и сейчас у неё есть много завидного: хорошая работа, предстоящие путешествия, возможность встретить любовь, - все эти утешения казались ей пустыми и никчемными... Мертвые, мертвые слова.
Вот уже второй Новый год Ада встречала без мамы. О, как одиноко в эту новогоднюю ночь! Среди всеобщего веселья как невыносимы эти непрерывные крики радости, когда она сама не может радоваться, когда в окно смотрит месяц, тоже одинокий, которому всё равно, живы люди или мертвы, когда на душе горе, а то тяжело без людей. Если бы мать была жива! Новогодняя ночь! Всполохи разноцветных огней и грохот петард за окном. Смех! Ада понять не могла, что кто-то может смеяться сейчас, когда, как ей казалось, чёрная мгла горя накрыла землю. Она никак не могла понять, как ей пережить потерю матери. Тело её просто разрубили топором на две кровоточащие части. Зачем жить!? Как жить одной, она не представляла, а терпеть боль, которая пронзала каждую клеточку тела, сил не было.
После смерти матери Ада, пережив тяжелейшие два года, чувствовала себя так, как будто бы родилась заново. В мире происходили немыслимые события, пробуждавшие у окружающих её людей холодное чувство ужаса. Аду же волновала только жизнь собственная. Планета Земля вращалась в хаосе - у кого теперь могло возникнуть желание или нашлось бы время поинтересоваться её жалкими проблемами? Вокруг ходят люди с блестящими от возбуждения глазами, и только она одна растерянная, как заблудившаяся собака, мечется по улицам, ощущая всю никчемность и пустоту своей жизни. Она подошла к окну, из которого открывался вид на серые и голубые крыши, на царство водосточных желобов, труб, телевизионных антенн и проводов связи.
Столько лет Ада была абсолютно счастлива! Она, конечно, когда-то мечтала похудеть, но отказаться от вкусной и обильной еды, которую так искусно готовила мать, не могла. С годами в её походке и в движениях появилась неуверенность, как будто она боялась оступиться. Эти круги под печальными глазами, эти черные с проседью, поредевшие волосы, эта нервозность! Но вместе с тем Аде хотелось выговориться - непреодолимая, теплая волна подхватила её и повлекла к откровенности. Сидела на работе, посматривая на сотрудниц, и в этот момент к великому её ужасу, на глазах выступили слезы. Ей решительно надо что-то делать, но что!? Она схватила шариковую ручку и, нажимая на головку, принялась сосредоточенно выдвигать и убирать стержень.
- Что же с тобой происходит, Ада? - спросила Ковалёва. - Ты не болеешь?
- Нет, не болею. Просто мне ничего на свете не хочется, вот и все, - Ада даже попыталась улыбнуться.
- Всё будет хорошо, успокойся, - сказала Ковалёва.
Ада посмотрела в окно.
- Это лишь слова, - с усмешкой сквозь слёзы сказала она. - Мне вообще ничего не хочется. Не хочется работать, не хочется двигаться - только бы лежать в постели целыми днями одной, укрывшись с головой одеялом. Я всегда так дорожила своей работой, даже гордилась ею! Теперь же не в силах выполнять её, пусть даже плохо. Это, в конце концов, вы замечаете, и там, - кивнула она в потолок, - заметят и вытолкнут меня на пенсию! А ведь я столько лет с таким трудом завоёвывала уважительное отношение, и вдруг стану никому не нужной одинокой пенсионеркой, которой даже позвонить некому, о которой никто не вспомнит. И остаётся мне оплакивать свою судьбу и ездить каждый день на могилы родителей. Вот и всё.
Какое-то время Ада шла по Полянке. Улица была восхитительна до слез в горле своими домами и манящими огнями окнами. Полянка была все та же, прежняя, что в её детстве, и дом, в котором был дворец пионеров, где работали многие кружки и секции для молодежи (кройки и шитья, изостудии), всё тот же, только название стало другим - Дом детского творчества. Как изменилась тихая улица! Два бетонных монстра, построенные в начале семидесятых годов торчали, как два клыка. Уютные особнячки незаметно исчезли один за другим. Прежде улочка была такой родной, домашней. Прохожие никуда не спешили. Степенно раскланивались друг с другом. Но как только здесь открылись магазины "Ванда" и "София", толпы приезжих заполонили тротуар и дворы, а уж с появлением станции метро "Полянка" покой навсегда покинул эти места. Аде захотелось забиться в угол на своей кухне и побыть одной.
Так и поступила. Разогрела целую запечённую в духовке жирную курицу, с золотящейся шкуркой. Тощих маленьких кур и цыплят она не покупала, а выбирала поупитаннее, пожирнее. Ела её так жадно, что жир стекал по розовым пухлым щекам Ады, причём, ела без хлеба, это-то она уж знала, что от хлеба сильно полнеют и, закусив курицу двумя сочными грушами, от которых сок бежал по подбородкам, двойным и тройным, блаженно разлеглась на диване для просмотра телепередач. От сытости у неё в глазах светил серебряный полумесяц и было много искрящихся радостью звезд. Шли новости. Не вслушиваясь в смысл слов, а вглядывалась в жирные лоснящиеся лица: пожарников, спасателей, генералов, сотрудников ДПС, которые не вмещались в экран, и с сочувствием думала о том, что чем значительнее звание или пост занимает человек, тем внушительнее его размеры. Ада оправдывала это тем, что у них возникают нарушения обмена веществ от постоянных стрессов, которые они, как и она сама, вынуждены заедать. Проще всего в подобных случаях найти оправдание. Люди, излишний вес которых мешает им жить, вызывают у неё сочувствие только в том случае, когда их вес связан с заболеванием. Большинство же граждан достигают необъятных размеров потому, что еда становится для них смыслом жизни. Сколько подобных дам Ада наблюдает и в транспорте, и в супермаркетах, причём со стороны кассирш и покупательниц, саму себя как бы отделяя от них. Они особенно увлеченно обсуждают диеты и калорийность продуктов. Жалуются на то, что размеры одежды стали значительно меньше, чем раньше, рассказывают, что буквально в обморок падают от голода, поглощая при этом сладости в неимоверных количествах. После курицы Ада отправилась в ванную сполоснуть руки. Тут у неё из рук выскользнул новый кусок дорогого мыла. Она попробовала нагнуться, но беспредельный живот, да и всё габариты не давали ей этого сделать. Мыло лежало под ванной, розовый кусок как будто прятался там, манил её. Она ещё раз попыталась нагнуться, но безуспешно. Дыхание её участилось, голова закружилась. Ада застыла на месте от ужаса. А когда взглянула в зеркало и увидела чужую с градинами пота, красную, как надутый шар, готовый вот-вот лопнуть, физиономию, то в глубине её души вдруг проснулось какое-то отрешенное любопытство, и чувство страха исчезло. Она взяла палку для мытья полов, и после нескольких неудачных попыток, все же вытолкнула ускользающий кусок мыла. Затем Ада сделала глубокий вдох, изогнулась, схватила мыло и положила его в мыльницу. Целую минуту после этого она плескала себе в лицо холодной водой, чтобы успокоиться.
Мама всегда её ждала. Роза Аркадьевна работала фельдшером. Она обладала даром обволакивать людей искренним вниманием, теплом, заботой. Как Аде теперь не хватало мамы! Ада собрала и вымыла посуду, накинула халат, взяла программу, и устроилась на диване. Потом ей пришлось встать, чтобы взять плед в комоде, потому что замёрзли ноги; потом пришлось подниматься, чтобы отворить окно, потому что она стала задыхаться от жары; потом пришлось опять встать, чтобы закрыть окно, потому что она продрогла; потом пришлось подниматься, так как зазвонил телефон - кто-то ошибся номером; потом она поставила чайник. Сколько сил требуется! Тоска вновь охватила Аду...
Она брела по улицам, намереваясь идти домой, но не прямо, а делая один крюк за другим, потому что не могла ни остановиться, ни повернуть назад. В голове стояла какая-то гудящая пустота, ей казалось, что все на неё оглядываются, все видят, какая она толстенная, бесформенная. То ей чудилось, будто она ходит по кругу, то вдруг обнаруживала, что перешла зачем-то на противоположную сторону улицы и даже не заметила этого. Потом она оказалась перед входом в Парк культуры в пятьдесят восьмом году на коньках "снегурочках", которые подарили ей родители и привезли её на каток, чтобы научить кататься. Отец крепко держал её за руку и говорил, что у неё непременно всё получится.
У неё никогда не хватит мужества, да и нет желания покончить с собой. Даже этого у неё нет. К её отчаянию подходит любой эпитет, но только не "мужественное" или "романтическое". Она думала о своём "я" со смешанным чувством надежды и страха, словно о каком-то постороннем человеке, который мог действовать вместо неё. Но только позднее, так как сейчас в ней не было того "я", которое способно броситься вон туда, вниз, в темные воды реки или набрать полную горсть таблеток и выпить их. Нет! Ада не могла представить себе, ни как она умрёт, ни как будет жить. Сейчас она не в состоянии ничего довести до конца. Она может только дышать, существовать, мучиться.
Снова её пробрала дрожь. Ада не помнила, как оказалась в этом месте, но поняла, что это - блестящий выход, просто шагать вот так до изнеможения, чувствуя каждый нерв, ведущий от ладоней к плечам, к сердцу, к легким. Наступала третья новогодняя ночь после смерти матери. Ада по-прежнему жила в своём особенном мире, который для окружающих казался непонятным и странным. Но всё же после глубокой депрессии вдруг у Ады появился интерес к жизни. Она вновь раскладывает пасьянс.
Сверху оказалась бубновая дама. Ада отложила колоду в сторону и уставилась на даму. Что это означает? Тут на даму стали падать крупные снежинки. Дама шевельнула плечом и сказала:
- Не грусти, Адочка, я твоя доброжелательность...
Ада встряхнула головой. Видение исчезло. Она стала раскладывать карты. У неё выпадает червовый король. А это значит - свободный мужчина! Стало быть, в эту новогоднюю ночь Аду ожидает любовь?! Она затрепетала от невероятности предсказания, и от сытости сладко уснула. Еда демонстрировалась на сонном экране: свиной окорок с имбирём и запечённым чесноком; свиная вырезка в зелёной шубе; апельсиновый кролик с клюквенным соусом; кролик, запечённый с яблоками, с картошечкой, посыпанной зеленью; запеченная в пиве говяжья вырезка; жаркое с мясом и грибами в горшочках; баранина с пряными травами и винным соусом; котлеты из баранины с лимоном; баранья нога с гречкой и белыми грибами; баранина с фасолью; фаршированный гусь, запечённый в духовке с яблоками; утка в оливковом соусе; курица в лимонно-йогуртовом маринаде; курица то в горчичном соусе с гарниром из фасоли, то запечённая в духовке с яблоками и клюквой, то с мандаринами и сладкой морковью, а то с луком и сладким перцем; индейка, фаршированная яблоками, черносливом и инжиром... Потом ей снилось, что она идёт по снежному полю. Ослепительно бело всё вокруг. По небу, как сугробы, плывут снежные облака. Ада чувствует себя огромной снежной бабой, которой нужно успеть до наступления темноты туда, где небо сливается со снежным полем. Она устремляется всем своим неуклюжим телом вперед, но ноги вязнут в снегу. Постепенно Ада становится всё меньше и меньше пока не растворяется между небом и землёй.
А снег всё шёл и шёл. Елка была как будто за тюлевым занавесом. Массивная фигура Ады вся была в снегу, и со стороны походила уже на огромную снежную бабу, чем не замедлили воспользоваться какие-то подгулявшие подростки, выскочившие из-под чёрной арки двора и толкнувшие в спину Аду так сильно, что она повалилась с ног, как самая настоящая снежная баба. Некоторое время она лежала неподвижно, как мёртвая. Затем, словно очнувшись, почувствовала чью-то добрую руку на плече, оглянулась и увидела седую бородку.