Лето в тот год, когда москвич Фёдор появился на деревенской улице, выдалось очень жарким. Духота неподвижно стояла такая, что даже назойливые мухи и неутомимые в своей жажде крови комары не выдержали и скрылись на болотах лесной чащи.
Колодцы совсем обмелели, и так небольшой пруд теперь больше был похож на грязную лужу. Воду расходовали бережно, по капле. Бабы отложили стирку до лучших времён. Трава выгорела. Листья сморщились, истомившись от жажды.
О Фёдоре и о его удачливой судьбе в деревне ходило довольно много слухов, ведь он единственный в деревне стал москвичом. Это было всё равно, что полетел в космос. Пошёл парень в армию, попал в кремлёвский полк, а после дембеля устроился на завод по лимиту, получил койку в общежитии.
Через два года забрал мать в город, та пошла в разнорабочие, а через несколько лет они с матерью ещё и отдельные хоромы от завода получили. За всё это время Фёдор, в отличие от матери, которая отпуск всегда проводила в деревне, появился здесь впервые.
Он шёл по унылой деревенской улочке, смотрел на рыжую траву, поржавевшие от жажды листья, и его охватила неимоверная тоска, сразу захотелось закрыть глаза и очутиться на своём диване перед телевизором с кружкой холодного пива. Федя так ясно представил себе эту картинку, что сделал несколько судорожных глотков.
- Ты чей будешь-то, уважаемый?
Федя встряхнул головой и огляделся, но не увидел никого. Он остановился. Впереди скрипнула калитка, и показалась фигура сутулого мужика в кепке и в видавшей виды майке, который буквально сверлил взглядом чужака. Но Фёдор-то сразу узнал фигуру и воскликнул:
Фёдор улыбнулся во весь свой большой белозубый рот.
- Своих не узнаешь!? - сказал он. - Бабы Дуни внук.
Где-то неподалёку залаяла собака.
- Да как тебя узнать-то!? Уехал ещё пацаном, а стал мужик мужиком! - уважительно произнес Степаныч.
- Так сколько лет-то прошло! А ты что-то согнулся, болеешь? - спросил Фёдор.
- Жизнь тяжёлая, мужиков-то в деревне, считай, нет, бабы все так и норовят к своим делам пристроить, загнёшься тут.
Присели на скамью у завалинки. Тут же из-под загородки вылез золото-малиновый петух, встряхнулся, прошествовал мимо сидящих сначала одним боком, потом другим.
Хозяйство у Степаныча по деревенским меркам было самое обыкновенное: почерневшая от бесконечного времени бревенчатая изба, крытая поверх старой дранки волнистым, замшелым уже шифером, покосившийся двор с сеновалом.
Деревня располагалась в глуши, среди болот и лесов.
Людей осталось совсем немного - полтора десятка дворов, семь бабок, четыре деда, Степаныч с дочкой Людмилой, а в остальных - одинокие бабы.
Из мужиков есть ещё Ваня, которого комиссовали из армии по слабоумию, ему уже лет тридцать, а он как вернулся домой, то кузнечиков ловит, то сухую траву на полянах палит, а потом зовёт всех тушить пожар.
Единственная дорога, с глубокими колеями, в которых постоянно стояла не просыхающая даже в самую жару жижа, связывала деревню с райцентром и со всем миром. А уж в дожди дорога эта раскисала так, что пройти по ней мог лишь гусеничный трактор.
Но тракторов у жителей не было, поэтому провизией приходилось запасаться на месяц-два наперёд.
Отсутствие нормальной дороги, по мнению стариков, и привело к тому, что разъехалась молодёжь. Была б нормальная дорога, и работа бы нашлась, когда-то были птичник, телятник. А так что?!
С другой стороны, есть в районе деревни, в которые дороги есть, а беды там те же. В нескольких домах старики живут, да около десятка домов стоят заколоченные, в два-три на лето дачники приезжают.
Так может и не в дорогах дело-то?..
Фёдор помнил, что из лета в лето на односельчанах была одна и та же одежда. Пожалуй, только два-три раза в год на праздники они надевали парадные костюмы. Степаныч и нынче сидел в сереньком пиджачке без подкладки, в брюках, давно забывших, что такое стирка, да в калошах с удлиненным верхом, в кои обувалась летом практически вся деревня.
В общем-то, весьма практичная обувка: и за скотиной ухаживать, навоз топтать, и в огороде землю месить. Помыл потом - и опять как новые. А еще - в любую погоду Степаныч не снимал с головы кепки, только когда за стол садился, обнажал голову. И тогда был виден резкий контраст: вечно загорелое лицо с черной щетиной, да белая полоска на лбу, всегда закрытая от солнца козырьком.
Степаныч сухой с виду, но жилистый, иной раз такой груз на свои плечи в одиночку взваливал, с которым и не каждые два мужика справились бы.
- Ой! Кто же это нарисовался?! - певучим голоском проговорила появившаяся из избы Людмила.
- Фёдор, бабы Дуни внук, из самой Москвы прибыл, - сказал Степаныч. - Надо отметить такое событие, ты как, Фёдор?
- А чего же не отметить, - ответил Фёдор, с интересом поглядывая на раскрасневшуюся от смущения Людмилу.
- Пойдем в дом, - сказал Степаныч.
Прошли, сели за стол.
В горнице - белёная треснувшая печка, скрипучий диван с выпирающими пружинами, дубовый, обитый клеёнкой стол, черно-белый телевизор "Горизонт", завешанный вышитой салфеткой, продолговатое зеркало, да набор стеклянных рюмок и салатниц в потемневшем от возраста буфете.
Людмила стала быстро накрывать. Степаныч достал бутылку. Выпили.
- А мы уж и не думали увидеть вас! Вы, Фёдор, угощайтесь, чем Бог послал, а то ведь выпивка-то без закуски до добра не доводит! - хохотнула Людмила.
Людмила по-хозяйски поставила на стол тарелку с салом, подала хлеб, нарезала лук полукольцами, накрошила свежих огурцов, поперчила, посолила, плеснула масла подсолнечного, и со словами: "Вы ешьте, сейчас уже и картошка поспеет горяченькая!" - сама стала наливать отцу и гостю.
- Ну, давай, под картошку, - сказал Степаныч.
Степаныч прежде имел уважаемую профессию - тракторист, всегда нарасхват. Ну, в колхозе, понятное дело, куда послали, туда и поехал, не спрашивая - "почём?". А частным-то образом... Кому вспахать, кому дровишек привезти, кому еще какая надобность. Словом, не простаивал. Платили, кто чем мог - деньгами, комбикормом, но чаще - самогоном. Вот он и пристрастился с тех по, а уж когда колхоз развалился, он и вовсе с утра уже искал, чем похмелиться. Вот так квасу выпьет, закусит сигаретой да чаем запьет и топчется по хозяйству.
Бывало, на рыбалку звал Федю ещё до его армии. Рыбак из него, правда, никудышный был.
Выпили ещё.
Людмила раскраснелась.
- Ой, грибы забыла подать, - спохватилась она, и выскочила.
Людмила, сколько себя помнила, всё время была в делах и заботах. А как в деревне без них? Незаметен деревенский труд. Делает Людмила целыми днями то одно, то другое, а дела не исчезают. Откуда у Людмилы только силы берутся, всегда свежие. Интересное выражение "свежие силы". Сама любит повторять отцу:
- Со свежими силами сделаю...
- А у меня чегой-то свежих сил не находится, - говорил Степаныч и спрашивал: - Когда они приходят?
- Только после усталости, - отвечала Людмила.
И про себя догадывалась о том, что сначала нужно устать до изнеможения, чтобы вдруг ниоткуда явились свежие силы. То есть нужно хорошенько потрудиться, чтобы ощутить "свежие силы", которые можно назвать вторым дыханием. Свежие силы приходят, как награда за добрые дела, бескорыстную помощь, сострадание. Следовательно, "свежие силы" - дар свыше за труд праведный.
Когда дверь закрылась, Фёдор отметил про себя приветливую доброту Людмилы, а Степаныч, как будто прочитав мысли Фёдора, произнёс:
- Она у меня тихая...
- Это хорошо, - сказал Фёдор.
- Хозяйственная...
- Хорошо...
- Работящая...
- Ну, без этого дела нельзя...
- Вся в мать покойницу, царствие ей небесное, - заключил Степаныч.
Пока не было Людмилы, поговорили о судьбе деревни.
Древня большой не была никогда. В лучшие дни стояло здесь немногим больше двадцати дворов. Дети бегали учиться за шесть километров в село: там помимо школы и сельмаг имелся, и клуб с библиотекой, фельдшерский пункт, и баня общественная.
Нынче же из деревни в село ходить надобности нет: магазин давно закрылся, фельдшерский пункт сократили, баня сгорела, клуб на дрова разобрали. Единственная связь с внешним миром осуществляется только через водителя местного фургона, который приезжает один раз в неделю, привозит на продажу хлеб, чай, да сахар. Он и отдельные поручения выполняет аккуратно за угощение.
Когда Людмила вернулась, Фёдор, подмигнув ей, сказал:
- Хватит бегать-то...
- Всё. Сижу! Когда ещё московского гостя увидеть придётся...
- Ну, за всё хорошее! - сказал Фёдор.
Дружно подняли стопки, выпили, Людмила же, едва пригубив, церемонно поставила стопку на стол.
- Э-э, нет! Так дело не пойдёт! - сказал Фёдор. - Если хозяйка со мной выпить не хочет, значит, мне надо уходить.
- Нет уж, гость дорогой, оставайтесь! - с этими словами Людмила выпила до дна.
- Ну, а сам-то женатый? - спросил Степаныч.
- Холостой, - сказал Фёдя, запихивая в рот цельную картофелину.
- Ну-ну...
При слове "холостой" Людмила вся вздрогнула, зардевшись.
Прожевав, Фёдор сказал:
- В Москве спешить с этим делом не принято...
- Ну-ну...
- А чегой-то так? - спросила Люда.
- Да делов куча, - ответил Федя.
- Понятно, - сказал Степаныч, - там все бегут...
- А как же иначе? - сказал Фёдор.
- Иначе нельзя, - согласился Степаныч.
Неловкость исчезла, разговор пошёл сам собой обо всём и не о чём, с песнями...
А Фёдор всё колено Людмиле незаметно поглаживал, да и выше ладонь поднимал, отчего Людмила вся прямо-таки трепетала...
Через недельку на деревне запели расставание...
Люда собралась с Федей в Москву.
Трое суток в поезде, нескончаемые людские потоки, метро, где Людмила чувствовала себя стеснительно и одновременно восторженно, как в храме, и никак не решалась встать на движущуюся ленту эскалатора.
Её оглушила и очаровала какофония звуков столицы.
Люда сосредоточилась только на одной мысли: не потерять из виду Федю.
Голова гудела от обилия впечатлений: "Господи, помоги мне! Я буду хорошей женой, направь, не оставь!" - шептала она про себя.
Перед серой пятиэтажкой у линии высоковольтных передач с гаражами и складами под ней Федя поставил вещи, полез в карман за папиросами, закурил и произнёс:
- Вот три окна справа на третьем этаже, видишь?!
Люда проследила за его взглядом, хлопнула в ладошки.
- Ну надо же!
Федя положил ей руку на плечо.
- Это наши окна!
Поднялись. он важно достал ключи, открыл дверь и пропустил жену вперёд. Люда робко ступила в узкую прихожую. Федя занёс рыжий, видавший виды рюкзак и огромный перевязанный верёвками чемодан с металлическими углами. Люда сразу стала разуваться.
Вечером пришла после работы свекровь.
Двухкомнатная квартирка с проходными комнатами, маленькой кухней и совмещённым санузлом показалась ей сказочными хоромами. Особенно впечатлило Людмилу наличие горячей воды. Свекровь приняла её неприязненно:
- Чем же ты, девка, так Федьку моего зацепила!? - прямо спросила она, разглядывая невестку. - Послала сына на две недели с бабкиным домом разобраться, а он жену привёз, как будто у нас на заводе невест мало! Ну, что ж, поживём, поглядим!
Людмила настолько была обескуражена, что отделалась молчаливой улыбкой.
Мать занимала маленькую комнату, а молодые расположились в смежной. Людмила с момента встречи со свекровью стала называть её "мамой". Свекровь тут же предупредила, что это дом не Людмилы и что она в нём - не хозяйка. Людмила почтительно ответила:
- Хорошо, мама.
Первые три месяца Людмила сидела дома, занималась хозяйством: побелила потолок на кухне, обновила оконные рамы. Изо дня в день мыла, стирала, готовила, крутилась около дома, ездить "в город" одна не решалась. Вела тетрадь расходов, которую свекровь тщательно проверяла.
Молодые во всём слушались мать, которая не терпела малейших возражений. Людмила же во всём соглашалась с мужем и свекровью, всегда встречала их с работы с улыбкой, радовалась каждой малости.
Сердце свекрови смягчилось, и, наконец, наступил момент, когда она сама сказала, что пора Людмилу прописать, а затем через знакомую соседки устроила невестку нянечкой в детский сад у них в районе. Жили не хуже людей, копили деньги на "Запорожец", мечтали получить участок от завода.
Людмила родила сына, назвали Сашей в честь отца свекрови.
Она прижимала его к своей груди и ей казалось, что это она, новорожденная, на руках у своей матери.
Детство не испытывает тех проблем, которые придут потом. То, что это - счастливая пора, не осознаётся во времена детства. Потом, отдаляясь, та пора кажется всё более безоблачной и счастливой. Когда не представляешь, что жизнь состоит из разочарований, трудностей, предательств, потерь, в детстве мечтаешь как можно скорее стать взрослым, не отдавая себе отчета в том, что это означает расставание со счастливой порой. Увы, переживая самую прекрасную пору жизни, мы не понимаем этого.
Сын Саша окончил начальную школу в начале 90-х, когда на заводе начались задержки зарплаты, потом сокращение, а когда обесценились все их сбережения, свекровь не смогла пережить такого удара, скоропостижно скончалась. Спокойная, размеренная жизнь рухнула, когда Фёдор, потеряв работу, обозлился на весь мир, запил, а обиду и злость свою вымещал на Людмиле.
Она всё терпела, но, когда дошедший в злобе до ручки Фёдор стал избивать её и заодно сына, убежала уже в который раз к приятельнице в соседний подъезд.
Менялись времена года. Лето сменилось осенью.
Осень для Людмилы была совершенно особенным явлением, потому что рисунки ветвей деревьев на фоне меняющегося неба представлялись ей деревенским детством, когда она лежала в люльке, и в окно видела эти ветви, но ничего не понимала. И теперь эти рисунки волнуют Люду. Поздней осенью в её душе расцветает весна. Ведь пришла Люда в эту жизнь именно поздней осенью. Из года в год она с трепетом и волнением гадала, чем поразит её уходящая осень на этот раз. Ранними осенними сумерками Люда мечтала о новом снеге и жадно ловила редкие снежинки, всегда неожиданные. Поздняя осень любит удивить грозой, после которой на деревьях наливаются почки, появляется новая нежная трава, а птицы в недоумении пытаются понять, неужели уже весна?!
Федю затянула бездна, из которой он уже выбраться не мог, и однажды его нашли мёртвым у гаражей, где он повадился в последнее время пить.
Люда об этом узнала только через неделю. Она привыкла к тому, что Федя пропадал на несколько дней.
Жалко было его, но жизни не прикажешь, как поступать. Жизнь шла потихоньку сама по себе без лишних со стороны Люды усилий. Сын взрослел. Она старела, встречая каждый день, как прежний, улыбалась солнышку, да и на дождик со снегом не сердилась.
Осенние дни такие короткие, и каждый солнечный луч поэтому особенно дорог. Да ещё тогда, когда на золото листвы ложится снег. Он преображает самые неприглядные места, например, уродливые гаражи, сохранившиеся со времен "развитого социализма". Внутри они забиты хламом, но укрытые белым покрывалом, окруженные стволами деревьев, на ветках которых аккуратно разложены взбитые как эскимо снежинки, даже эти уродцы хорошеют до неузнаваемости. В ранние сумерки зимняя белизна продлевает свет, а свет московских окон разноцветными искрами подсвечивает землю. Город выглядит ухоженным и сказочным, а в отдельно взятых местах и безлюдным. Только нахохленные воробушки, мудрые вороны и шумные голуби нарушают тишину. Этим ребятам Людмила рада всегда и старается не забыть для них либо пшено, либо хлеб.
Гаражи сломали, линию высоковольтных передач спрятали под землю и построили огромный высоченный дом, в котором и стала работать Людмила уборщицей.
Ежедневно она отправляется убираться.
В тёплые дни её всё время хотят тормознуть у подъезда.
- Да посиди с нами, Люда, - посмеиваются соседки из её пятиэтажки, расположившиеся на скамейке. - Куда ты всё бежишь?!
- Да делов много, - отвечала с доброй улыбкой Людмила.
Да, это не для неё. Не сидела она никогда у подъезда и не сидит.
Сойдутся приятельницы эти и за глаза по косточкам разберут ближних и дальних. Обсудят все до мелочей, да так увлекутся процессом, что незаметно для себя начнут новые подробности о жизни обсуждаемых ими людей на ходу сочинять. Так часами и проводят время, забывая даже о еде и делах. Так и живут изо дня в день, заменяя собственную жизнь миражами чужих жизней. Собой заниматься времени нет, ведь столько вокруг известных, знакомых, соседей, подлежащих разору по косточкам.
А Люда опять идёт на работу.
Вне зависимости от погоды.
Вот и сейчас, осенью, идёт.
Неспешное дело - чистоту наводить среди порядочных людей, а в доме квартиры купили именно такие люди. Внизу сидит дежурная, домофоны, ковры на полах в холлах.
- Здравствуйте вам! - приветствовала Люда жильцов при встрече.
- И вам доброго здравия! - отвечали культурные жильцы.
- Вы из деревни? - спросил как-то Людмилу представительный жилец с восемнадцатого этажа, когда она в резиновых перчатках протирала совок мусоропровода, а он вышел с мусором, упакованным, как принято теперь, в целлофановый пакет, чтобы труба мусоропровода не засорялась.
В Людмиле привлекали мягкие черты лица. У каждого человека свои черты лица, да и характера тоже. Один своими грубыми чертами похож на чёрта, другой чертами младенца напоминает ангела... Но, если задуматься, можно сказать, что характер ничего общего с внешностью не имеет. С годами черты лица под влиянием характера меняются: доброта их смягчает, а зависть - искажает. Говорят ли эти черты об индивидуальности? У Людмилы индивидуальность проявляется не в чертах, а в доброте...
- Ой, давно то было, да, - улыбнулась Людмила.
- Прежде дворяне проводили лето в своих деревнях, пили чай из самовара, играли на "фортепианах", танцевали "на паркетах", а романтические девушки, читая любовные романы, мечтали о невероятной любви, прогуливаясь по полям и лесам, в ожидании и томлении, "заламывая руки". Когда пришло время "отобрать и поделить", слово "деревня" стало ассоциироваться с нищетой, голодом, беспробудным пьянством, полным бесправием. Ныне горожане сплошь и рядом проводят лето на дачах. Деревня понижает статус. Дача возвышает. Деревни всё чаще преображаются в поселения и посёлки. У нас ныне все сплошь дворяне, строят загородные дома, а дачи всё больше напоминают усадьбы.
- Как вы складно говорите! - после этого монолога обходительного жильца с чувством умиления похвалила Людмила.
- Это моя профессия, - сказал жилец.
- А вы кто? - спросила Людмила.
- Я веду передачи на радио, - сказал жилец, отправил пакет в мусоропровод, пожелал всего доброго и удалился.
Опять наступила осень со своим необыкновенным светом.
Этот свет печален, переменчив и краток. Но в нем есть такие цветовые вариации, которых не бывает в другие времена года. Лишь осенью можно наблюдать разнообразие всех оттенков серого. Только в это время года так ценишь особенную голубизну небес и яркость солнца за краткость и внезапность. Осенний свет подчёркивает геометрию чёрных линий деревьев, открывает чудесные по своей оригинальности фасады старинных домов с потрясающими архитектурными украшениями, обрамлёнными медью и золотом листвы.
В другой раз жилец из радио встретился у подъезда, и сразу выдал в своём обычном задушевном ключе монолог:
- Как важно уяснить, что жизнь идёт по кругу, а не по прямой. Луна круглая, земля круглая, солнце круглое, буква "О" круглая... Если не создать в себе другой мир, отличный от текущего, то ты постоянно будешь находиться во власти понедельников, преследующих тебя всю жизнь, которые отличаются только сменой времён года. Но ничто не создаётся на пустом месте! Осознание приходит в процессе постижения многочисленных художественных миров, созданных великими предшественниками, которые уяснили ход жизни по кругу и победили время.
- По кругу, ой, как по кругу! - безропотно согласилась Людмила.
А когда он ушёл, подумала о том, какие же умные люди живут в Москве, коих в деревне днём с огнём не сыщешь.
Людмила частенько думает о том, как быстро бежит время. Протяни руку и вот она - деревня. Но её нет. Для Людмилы нет. Да, с тех пор много воды утекло. Вода не стоит на месте. И сообразить невозможно, сколько же с тех пор воды утекло. Никак не поддается измерению вода. Как и жизни людей, которые рождались, взрослели, умирали и исчезли, как вода. На улице же людей всё больше с каждым днём, как будто они никуда не утекают, а только множатся. С тех далёких пор от первого человека люди ищут счастья, любви, успеха, ждут чуда или манны небесной. Ожидание неизбежно приводит к пониманию: как много воды утекло с тех пор.
Жизнь продолжалась.
Сын Саша оказался очень способным, после окончания института его взяли на работу в одну из нефтяных фирм.
Людмила располнела, её природная доброта раскрылась осенним золотистым светом.