Она часами неподвижно стояла у окна, тупо пересчитывая прохожих за окном. Бесконечно рассматривала в альбоме карточки, которых было не так много, поскольку отец считал, что сниматься в фотографии - это напрасная трата денег.
Только когда в доме естественным образом заканчивались даже крупы, Илле неохотно выходила в ближайший магазин, покупала всё, что нужно и спешила домой к своему одиночеству, от которого хотелось выть, но как избавиться от него, Илле не представляла.
Так монотонно продолжалось до тех пор, пока однажды не раздался звонок в дверь. Илле притаилась. Звонок раздался вновь, уже более длительный, тогда она с тревогой подошла к двери и спросила:
- Кто там?
- Да это я... Марта... Соседка с четвёртого этажа. Откройте, пожалуйста...
Илле, помедлив, открыла дверь.
- Что-то случилось? - спросила она тихо, глядя сначала на джинсы, затем на толстый свитер, а потом уж на встревоженное лицо Марты.
- Извините, что я вас побеспокоила, - перехватив взгляд Илле, сказала Марта.
Илле плотнее запахнула халат.
- Не извиняйтесь, Марта... Я вас слушаю...
Чувствовалось, что Марта смущалась говорить о своих проблемах.
- Тут, понимаете, такое дело... но я подумала, что вы поможете...
- Чем я могу помочь? - с едва уловимым испугом спросила Илле.
- Да, если будете так любезны...
- Так говорите же! - сказала Илле, едва сдерживаясь.
Марта замялась на некоторое время, затем произнесла:
- Мне тоже было одиноко, когда я осталась одна...
- И что же...
Запах любимого лимонного печенья разбудил Илле, и она, потягиваясь, подумала о том, какое это трогательное счастье, когда дома так вкусно пахнет, а это значит, что сегодня выходной, семья в сборе и мама готовит воскресный завтрак. Илле накинула халат, надела тапочки и распахнула дверь комнаты. Запах печенья бесследно исчез. Тревожная тишина вернула её в действительность.
Печальные события последних дней нахлынули на Илле.
Она вновь вспомнила тот злосчастный день, когда они с отцом пытались перейти Нарвское шоссе. Слева в их сторону двигалась машина, совсем не так уж быстро, но Илле всё же остановилась, чтобы её пропустить, отец же, неожиданно ускорив шаг, торопливо пошёл через улицу, но пройдя несколько шагов, опомнился, растерялся и метнулся назад, к тротуару. Илле, заметив его судорожные движения, кинулась поддержать его. Следующие действия их и водителя были вызваны скорее шестым чувством, и шестые чувства обоих пошли параллельно, отличаясь друг от друга лишь долей секунды: сначала движение шофера, а потом - движения Илле и её отца.
Получалось так, будто бы водитель убегал от пешехода, который старался во что бы то ни стало попасть под него, и машина, уже сбавившая скорость, несильно ударила отца. Он упал. Илле, вскрикнув, склонилась над отцом. Водитель выскочил из машины, подбежал к ним. Казалось, что машина слегка коснулась отца Илле, и всё закончилось благополучно, но шок, который испытал восьмидесятилетний отец, стал причиной инсульта. Через две недели отец умер. Илле осталась одна.
- У меня Руна... собачка... маленькая... той-терьер... американская... ощенилась недавно. Двоих я отдала, а третий, мальчик, остался... Чудесный мальчик... Кольм... - Марта посмотрела на Илле, пытаясь понять её реакцию, но лицо Илле было безучастно. - А я вынуждена лечь в больницу на несколько дней...
Илле до конца не могла включиться в то, что ей говорила Марта, явившаяся, казалось, из другого мира.
Илле родилась, росла и жила в Таллине. Её отец работал сварщиком на судоремонтном заводе. Мать - в заводской столовой на раздаче. Внешне крупная и плотная Илле с тонкой ниточкой губ,
светлыми бровями и ресницами и широким плотным носом производила впечатление женщины уверенной, с твёрдым характером, но в действительности ей были свойственны сомнения и нерешительность.
Что это за женщина стоит перед нею и что-то говорит? Илле никак не могла выскочить из своего одиночества.
Характер у Илле был противоречивый: с одной стороны, отзывчивая, добрая и послушная с родителями, она, в то же время была упряма и замкнута с остальными, пустые разговоры не любила, а слушать других не умела, да и не хотела.
Отец же был для Илле непререкаемой высшей инстанцией.
Он не знал, что такое сомнения, в его высказываниях так и сквозила безапелляционность. Ни мать, ни Илле никогда даже в мыслях не позволяли себе подвергать сомнениям его правоту.
Илле как губка впитывала каждое слово отца, доверяя ему абсолютно во всём. Она даже не понимала, что значит принимать решения самостоятельно. В редких случаях, когда оставалась сама с собой, у неё возникали некоторые сомнения, но она в смятении испуганно подавляла их и спешила к отцу, присутствия которого было достаточно, чтобы они рассеялись.
Марта ожидала ответа.
Илле очнулась и сказала:
- Ой, я об этом никогда не думала...
Марта сказала:
- Присмотреть за собаками...
Илле словно не понимала, что говорит Марта.
- Я?.. За вашими собаками?..
Марта сдержанно кивнула, произнеся:
- Выручите меня... Они такие ласковые, весёлые...
С момента потери отца воспоминания, скомканные в клубок противоречий, не давали ни на минуту Илле покоя. Она с детской наивностью недоумевала по поводу того, как и куда исчезла жизнь. Казалось, буквально вчера отец вёл её за руку в первый класс, а когда она вся в слезах вернулась домой и просила родителей не посылать её больше в школу, отец довольно убедительно объяснял ей, что ей, как и другим воспитанным детям, придётся ходить туда каждый день в течение десяти лет. Илле даже представить себе не могла, что это за срок такой - десять лет! Он казался ей невообразимым. Тогда время для неё как будто остановилось. А вот после последнего звонка время стало неумолимо ускоряться. Годы пролетали незаметно один за другим. Илле же сидела на одном месте в бюро пропусков Судоремонтного завода, куда её после школы привёл отец, проработавший там до семидесяти лет. Там же, в столовой трудилась её мать.
Отец уже после сорока лет выглядел старше - глубокие морщины на щеках, тонкие губы, длинный нос, шишковатый, узкий лоб.
Вообще лицо его производило впечатление человека жесткого, напряженного. Он и был замкнутым, необщительным, но подчёркнуто вежливым со всеми, кто его окружал. Только с дочерью, Илле, он вёл длительные беседы, считая необходимым воспитать её в соответствие со своими жизненными принципами, будучи абсолютно уверенным в их исключительной правильности.
Илле нравилось всё, что делает её отец, как и что он говорит. Она так им гордилась и постоянно повторяла матери: "Какое нам выпало счастье быть рядом с таким невероятно разносторонним и умным человеком!"
Такое восторженное отношение к отцу, создавало серьёзные трудности в отношениях с окружающими. Мужчин она всегда сравнивала с отцом, и сравнения эти неизменно разочаровывали её.
В отличие от своих сверстниц Илле не мечтала о встрече с прекрасным принцем, и даже думать не хотела о том, что будет жить отдельно от родителей. Любое внимание со стороны мужчин она категорически отвергала, что беспокоило только мать. Отец такое поведение дочери одобрял.
Он успокаивал жену словами:
- Не о том ты переживаешь! Главное, чтобы дочка не связалась не известно с кем. Посмотри, что это за тип пытается втереться в нашу семью. Он уже одну жену бросил, ни кола, ни двора не имеет, не мужик, а перекати поле. Никому не позволю обидеть дочь, пока я жив!
Мать же, опустив глаза тихо отвечала:
- Тебе видней, поступай, как знаешь. Да только все уже её одногодки замужем давно.
- Нам все не указ! - отрезал отец.
Илле в подобных разговорах, поддерживая отца, говорила:
- А мне, кроме вас никто не нужен. Я даже представить себе не могу в нашем доме чужого мужика.
Отец на это одобрительно похлопывал дочку по плечу, приговаривая:
- Моя кровь!
Мать всё больше молчала, двигалась по дому бесшумно, как её собственная тень, и на все вопросы и просьбы дочери неизменно отвечала: "Спроси отца. Как он скажет, так и будет".
К тридцати годам Илле была вынуждена признать, что такой мужчина, как отец, в её жизни не появиться ни мысленно, ни физически, никак. "Этого не понять тем, кто не знал, что это такое, когда в твоей жизни есть такой отец, - думала она. - Это счастье, о котором многие женщины даже не мечтают, а я в нём живу. И если у меня оно есть, то я буду его беречь, и никто мне больше не нужен".
Когда мать скоропостижно скончалась на работе от сердечной недостаточности за несколько месяцев до пенсии, Илле делала всё возможное и невозможное, чтобы в доме ничего не изменилось, сохраняя прежний порядок во всём.
Отец представлялся Илле центром вселенной, и она всячески избегала малейших сомнений, пытавшихся хоть в малой степени подорвать её уверенность.
Илле любила не только говорить с отцом обо всём на свете, но и молчать, что она особенно ценила. Илле удивляло, как люди не умеют молчать друг с другом, а у них в семье молчание было наполнено взаимным уважением. Если каждый молча занимался своим делом - это не значило, что он не хочет разговаривать, они всё равно вместе, у них шёл внутренний диалог между собой.
Таллин был родным городом Илле, и она воспринимала его как естественную среду обитания, не замечая его особенной красоты и прелести.
Свеченье мысли, лёгкое такое, ведёт всё время Илле в облака, которых в небе много, но все они молчат.
Семья их жила очень замкнуто. Сами в гости, практически, не ходили, к себе никого не приглашали. У каждого были свои обязанности, которые исполнялись неукоснительно. В доме был идеальный порядок, для каждой вещи было своё место. К вещам относились бережно, ничего не выбрасывали, если же что-то ломалось или изнашивалось, то этому пытались найти другое применение, но, если ничего придумать не могли, то аккуратно убирали в коробку на всякий случай, поэтому квартира за многие десятилетия превратилась в склад, но склад этот содержался в идеальном порядке, а вопрос, зачем это хранить, даже не возникал. Слова отца о том, что жизнь долгая, мало ли что может случиться, звучали исчерпывающе.
В праздничные дни Илле с родителями гуляла по улицам Старого города, а в дни рождения с ними же ходила в кафе, наведывалась в лавку близ Старого рынка, где продавались сувениры, пряности, луковое варенье в круглых берестяных сосудах и терпко пахнущее чёрное мыло.
Илле очень нравилось просто ходить с отцом по улочкам, вдыхать запах орешков, жаренных в ароматных специях, которые продавали на улицах девушки и парни. Они сами их жарят, тут же расфасовывают по пакетикам и любезно предлагают прохожим. Изредка отец покупал ей такой пакетик, и она грызла орешки очень медленно, смакую каждый как можно дольше, внимательно наблюдая при этом, как по черепице крыши важно ступает мудрая ворона, держа в клюве сушку, а балтийский ветер развевает флаги.
На Ратушной площади Илле всегда с восторгом поднимала голову, чтобы весело поприветствовать Старого Томаса, который был сильным и справедливым героем её красочных фантазий, только с ним Илле с детских лет делилась своими страхами, обидами и рассказывала о ссорах с приятелями, и жаловалась на строгость родителей.
А вот родителям о страхах своих Илле говорить не решалась, потому что вполне уверенно считала, что у хороших девочек никаких страхов отродясь нет, и она очень старалась быть хорошей. Поэтому свой пугающий мрачностью многократно повторяющийся сон, в котором она с незнакомыми людьми в звериных шкурах плыла на плату, пытаясь спастись от свирепых диких аборигенов, стреляющих в них горящими стрелами, она рассказывала только Старому Томасу в надежде, что он избавит её от этого ужаса. Томас помог, потому, что пугающие сны эти прекратились.
Бывая на Ратушной площади, Илле с неизменным удовольствием заходила, как в музей, в старейшую в Европе аптеку, что находится напротив городской ратуши в доме Љ 11, там она, замерев на мгновение и закрыв глаза, вдыхала знакомую с детства невероятную смесь запахов, поскольку в старину здесь продавали помимо лекарств, пряности и сладости, чернила, сургуч, красители, свечи, факелы, бумагу и порох.
Прибалтийская погода, как капризная дама, что захочет, то и устроит. Совершенно обычное явление, когда внезапно набегают облака, темнеет небо, а через два часа оно становится синим и светит ослепительное солнце.
В хорошую погоду отец водил Илле в городской парк Кадриорг. Больше всего Илле любила окрестности Лебединого пруда, украшенные цветочными клумбами, в музеях парка Илле была только в школьные годы с классом. Но, как это ни покажется странным, в музеях Илле скучала.
Отец учил её вести себя вне зависимости от обстоятельств вежливо и почтительно, особенно избегать общения с людьми грубыми и лживыми, при столкновениях с которыми просто молча уходить.
Марта что-то говорила.
Илле что-то отвечала.
Картина была без звука.
Илле старалась быть послушной и смиренной, но всё же в душе её порой вспыхивали бури, хотелось кричать и возражать, топать ногами, убегать далеко-далеко со Старым Томасом, в заброшенный замок, но она научилась усмирять такие бури.
Со временем Илле укротила себя, научилась сохранять внешнее спокойствие в любых ситуациях, не делать замечаний, молчать, не мешать другим.
Рано или поздно почти каждый человек задаёт себе вопрос о тайне рождения и смерти. Илле серьёзно задумалась об этом после смерти матери. До этого, она даже не думала о смерти, чтобы не привлекать её в дом. Когда матери не стало, она испугалась. Ужас был настолько силён, что она не могла ни спать, ни есть. По ночам Илле стерегла сон отца, чтобы убедиться, что он жив. Это продолжалось до тех пор, пока отец не заметил, что она сидит во время обеда перед пустой тарелкой бледная и осунувшаяся.
- Ты что, худеть удумала? - нахмурив густые брови, спросил он.
- Нет, что ты! Что-то мне есть не хочется...- робко ответила Илле.
Объяснить причину она не посмела, чтобы не расстраивать его.
- Болит что? - спросил, смягчаясь, отец.
Чтобы успокоить отца, Илле тут же выпалила:
- Нет, что ты!
- Не выдумывай, ешь! Не хватало мне расстройств... - Он некоторое время смотрел на дочь, не отрывая взгляда.
Илле послушно налила себе суп и съела его. После обеда они пошли на прогулку, чтобы, по словам отца, нагулять аппетит и жизнь вошла в привычную колею.
Илле привела в порядок вещи матери и перенесла в свой шкаф, чтобы они не напоминали отцу об их горе.
Илле старалась быть незаметной, и бесшумной, как мать. Занималась хозяйством, ухаживала за стареющим отцом, который становился всё более упрямым и капризным. Иногда она представляла, что отец - её маленький капризный ребенок и это придавало ей силы, терпеть его капризы и упрёки.
Около полугода после смерти отца Илле почти не выходила из дому, она никак не могла смириться с потерей главного человека в её жизни.
Она доставала из шкафа его костюм, гладила даже носки, чего прежде не делала, ежедневно перебирала бритвенные принадлежности и очки, подолгу сидела в комнате отца, разговаривая с ним, а затем, рыдая, всё повторяла: "Нет, не может быть! Это - ошибка!" Вновь и вновь вспоминала их беседы. Печаль воспоминаний не оставляла её.
Оставалось одной бродить по улочкам. Илле каждый день открывала совершенно новый для себя Таллин. Город стал её надёжным другом, который в минуты огорчений и печалей успокаивал и придавал сил. Она ежедневно выходила на прогулки, а свежий воздух и движение, как говорили врачи, лучшее лекарство, вдыхала запах моря, смешанный с дымом печных труб, и удивлялась, почему она прежде ничего этого не замечала, то есть вроде всё видела, но не чувствовала запах, который витает на улицах Старого Таллина. Она стала внимательно рассматривать старинные дома, по возможности заглядывать во дворики, обращать внимание на детали - уникальные средневековые вывески, флюгеры и ковки, оригинальные двери, лепнину и старинные лестницы. "Где были мои глаза? - думала она. - Почему же я раньше ничего этого не видела?"
Илле ходила по Старому городу, поднималась на Вышгород. Город лежал перед ней как на ладони с его завязанными узлами улочками, с крепящимися к стенам фонарями и черепичными крышами средневековых башен, тонкими белыми островерхими домами в полтысячи лет, башни городской стены.
В Верхнем городе, как и везде в Старом Таллине, всегда можно найти место, где можно просто посидеть в тишине и выпить чашечку кофе на скромных, "непарадных" улочках. Почти все они вымощены булыжником, узкие, плотно застроенные двух-трёхэтажными домами разных эпох, с характерной средневековой кривизной. Удобно расположившись за круглым маленьким столиком, заказав кофе и пирог с лосятиной Илле размышляла о смысле жизни.
Постепенно наступал вечер. Это то время суток, когда город окутывала плохо заметная синева, толпы людей еще не вышли на прогулку, и на Ратушной площади было тихо. Высоко, высоко на Ратуше виднелась фигурка старого Томаса, Илле улыбнулась ему и помахала рукой. Она не сомневалась в том, что Томас знает, что она справится со страхами и неуверенностью и у неё появятся друзья.
Илле с облака воспоминаний увидела Марту и проговорила:
- Но я не могу... Не знаю даже как... Собаки в доме... Я не умею с ними обходиться...
Марта посмотрела снизу вверх на заоблачную Илле и сказала:
- Нет, не волнуйтесь, они будут жить дома. Руну только нужно покормить три раза в день, и погулять хотя бы утром и вечером, на поводке, она очень спокойная. Ну и за Кольмом прибрать... Я буду вам бесконечно благодарна...
Илле молча стояла в нерешительности. Она не знала, как объяснить Марте, что не умеет и даже боится брать на себя такую ответственность. Но отказать тоже не решалась.
Марта предложила:
- Прошу вас, давайте поднимемся ко мне, я вас познакомлю...
Илле в смущении ответила:
- Но я не представляю, как...
Марта чуть слышно рассмеялась и объяснила:
- Нужно только покормить, еда у меня есть, я всё приготовила, и вывести Руну погулять, хотя бы утром и вечером, пожалуйста...
Илле испуганно спросила:
- А вдруг с ней что-нибудь случится?
Марта улыбнулась одними глазами и сказала:
- Всё будет нормально. Я уверена в этом. Она самостоятельная девочка...
Илле с Мартой переглянулись в сдержанной улыбке.
- Ну, если только несколько дней... - нерешительно произнесла Илле.
Марта обрадовалась:
- Мне сказали, что дней 5-6...
И после этого вздохнула с надеждой.
- Хорошо, пойдёмте. - Илле закрыла дверь на ключ.
Здесь уже Марта вздохнула облегчённо.
- Благодарю...
Они поднялись к Марте. В прихожей Илле в буквальном смысле слова оторопела от вида малюсенькой трехцветной собачки, на которой преобладал белый цвет с коричневыми и черными заплатками, как на игрушечной, с торчащими ушками. Собачка тревожно посмотрела на хозяйку, которая прижала палец к губам, и промолчала.
Марта пригласила Илле в комнату. Илле стояла в нерешительности в прихожей.
- Проходите, прошу вас! Я всё хотела познакомиться с вами, - сказала Марта и, подумав, тихо спросила: - Вы недавно отца похоронили?
Илле в подтверждение склонила голову, и вдруг увидела в широкой плоской корзине, похожей на блюдо, очаровательный комочек...
Кольм во все глаза смотрел на Илле, и глаза эти как будто говорили: "Возьмёте меня, я хороший!".
Неожиданно для самой себя Илле зарыдала. Слёзы крупными градинами хлынули из глаз. Она закрыла лицо руками, пытаясь поймать их, но они ручьем бежали по шее и за ворот платья. Марта протянула полотенце, обняла Илле и усадила в кресло.
- Поплачьте, милая, легче станет.
Илле сквозь слёзы пыталась извиниться, но никак не могла произнести ничего вразумительного. Наплакавшись всласть, она почувствовала такое облегчение, как будто сбросила с груди огромный камень, который давил и мешал дышать.
- Я выполню, Марта, вашу просьбе... Погуляю... Приберу... А сейчас я пойду, извините меня...
- Нет, Илле, я вас так не отпущу. Мы будем чай пить!
Марта сказала это так ласково, в комнате её было так уютно, что Илле захотелось здесь остаться. Разговор за чаем с маленькими горячими пирожками продлился до вечерней прогулки Руны. Илле спустилась к себе, оделась и вышла на улицу вместе с ними. Никогда в жизни Илле так много и искренне ни с кем не разговаривала, и никогда прежде никто не слушал её так внимательно, как Марта.
Ежедневные прогулки с очаровательной Руной так понравились Илле, что она гуляла с ней по полтора часа три раза в день. Но особо ей стал мил Кольм. Он уже выбирался из корзинки, вставал на лапки, и покачиваясь из стороны в сторону, как при морской качке, бродил по ковру. Илле в умилении брала кроху на руки и вместе с Руной стала приводить их к себе и даже не обращала внимания на то, что Руна прыгала на диван прямо с улицы. Чтобы Руна ни делала, Илле только улыбалась. Через шесть дней вернулась Марта, и Илле попросила подарить ей Кольма.