- Представляете, девчонки, сидим у окошка, а во дворе ни души! Только птички чирикают. За оградой толпы туристов снуют, а мы сидим, смотрим на барельефы доходного дома купца Забалуева, и чай пьём! Книги стоят ровными рядами, а мы с них только пыль смахиваем, да за влажностью и температурой следим! - любила повторять Синичкина в такие моменты
- Рай! - хором подхватывали девчонки.
- Да! И ворота на замок! - добавляла Синичкина.
- Хорошо бы!..
Вспомнив это, Синичкина надела своё многострадальное пальто, которое уже давно заслужило отдых где-нибудь на даче, но поскольку ничего другого у неё не было, пальто старалось её хоть как-то согреть. Зарплата заканчивалась всегда неожиданно быстро, ведь нужно было и в театр сходить и с друзьями пообщаться. Выскочив из метро, она открыла зонтик и понеслась через мост. На улицах из-за проливного дождя было малолюдно, пробегали только одинокие прохожие, прикрываясь газетами или пакетами, да влюблённые под зонтиками, которые не замечали ничего. Миновав один за другим переулки, Синичкина заскочила в гастроном, затем, вдыхая умопомрачительный аромат свежего хлеба и прижимая к груди бутылку вина "Улыбка" и пакетик развесной пастилы, проскочив через проходной двор, остановилась у приоткрытых чугунных ворот.
Контролёров не было.
"Успела", - пронеслось в голове. Сделав глубокий вдох, она вошла в ворота и скрылась в правом флигеле усадьбы.
Чай и кофе пили не менее трёх раз в день. Обед как-то само собой переходил в уютные доверительные посиделки. В подобных случаях отправлялись гонцы за более крепкими напитками, которые, случалось, продолжались после окончания рабочего дня, до тех пор, пока мужья и дети не начинали разыскивать их.
Телефонные звонки врывались в их маленький замкнутый круг и все, торопливо собрав вещи, спешили по домам. Синичкина же, как обычно, собиралась домой не спеша. Она убирала со стола, проверяла выключен ли свет, закрывала двери и шла сдавать ключи.
Она уже собралась уходить, но, услышав хлопок входной двери, остановилась. Через пару минут в полутёмный отдел вбежала заплаканная Нина, которая в этот день отпросилась по личным делам, при этом готовилась так тщательно, как будто собиралась на свидание. Нина выглядела потерянной.
- Что случилось? - спросила Синичкина.
- Ты уже уходишь? - Нина потупила взор.
- Собиралась...
- Можешь остаться?..
- Конечно!
Взглянув на потолок, Синичкина включила свет, разделась, а Нина продолжала стоять.
Минуты недоразумений здесь возникали часто. Стремящаяся всегда быть предупредительной, Синичкина работала в государственной библиотеке. Зарплаты едва хватало на транспорт и квартплату, а на еду просто не оставалось. Но это стоило пережить ради избавления от всевластия КПСС. Поэтому продолжали работать только истинные библиотекари, для которых жизнь без книг была немыслима. Но как же весело и дружно они жили, умудряясь почти каждый день устраивать себе праздник.
- Я сейчас, только воды в чайник налью. Не пугай меня, садись, - сказала Синичкина.
- Да, да... Не могу понять... - пробормотала Нина.
Когда Синичкина вернулась, Нина сидела за столом в центре отдела по-прежнему одетая, а на столе стояла бутылка смирновской водки. Синичкина молча поставила стопки и достала из холодильника всё, что нашла: апельсин, кусочек сыра и половинку бублика, который замёрз в морозильной камере. Нина расстегнула пальто, открыла бутылку и разлила водку.
Облегчение само собой подступило. Синичкина посмотрела в окно. Она любила этот двор. Вообще, надо сказать, ей нравилось узнавать всё новые сохранившиеся в центре старые дворы, где из открытых форточек слышны голоса, двери в подъезды открыты, а ворота вечером запирает дворник, оберегая покой жителей. Такие дома, как корабли, дрейфуют в городском шумном море. Сколько же разнообразных ворот в Москве! Решетки с орнаментом, чугунные, с листьями винограда. Скрипящие калитки. Прежде дворы замыкались и служили своеобразной крепостью для жителей домов, составлявших один общий двор. В послевоенные годы ворота часто только прикрывали, за исключением монолитных, глухих. Калитки же были открыты, заходи, если хочешь.
Нина как-то обречённо вздыхала, прикладывая уголок платочка к ресничкам, чтобы не потекла тушь.
- Давай, за женщин... - сказала она.
- За нас, - поддержала Синичкина.
Выпили.
Библиотека для Синичкиной стала родным домом не сразу.
Первое время она робела, когда к ней обращались на первый взгляд неприступные, элегантные дамы, которые, казалось, не ходили, а бесшумно плавали по коридорам и лестницам старинного особняка, встречая каждого читателя не просто приветливо, а с душевной теплотой, так их добросердечие и уважительное отношения к ней вскоре переросло в восхищение.
Вначале Синичкина старалась быть незаметной, обращалась к окружающим деликатно, вопросы задавала робко, но вскоре осмелела, почувствовала себя уверенно. Никаких пересудов, разговоры только о литературе, выставках, спектаклях, тонкий юмор и самоирония отличали "коренных" сотрудников библиотеки.
Только тут Нина сняла пальто, подошла к зеркалу и ужаснулась.
- Боже!.. Это я так шла... Чёрные потоки из глаз...
- Ой! Ерунда! Никто внимания не обратил... - пропела Синичкина.
Когда Синичкина пришла устраиваться на работу, ей сразу понравилась уютная усадьба главного дома с колонами, расположенная в глубине двора под сенью старых дубов и клёнов с утопающей в цветах клумбой за массивными воротами. Синичкина замерла от восторга. Дом с флигелями, двор выглядели таким уютными, как будто тут всё ещё живёт патриархальная семья девятнадцатого века, погружённая в сон, как в "Спящей красавице", ничего не зная о том, что за оградой происходят перевороты, войны, репрессии.
После небольшой паузы Синичкина спросила:
- И что же?
- Ты не понимаешь... Дело в том, что я перед ними свою слабость показала... Я сейчас, - сказала Нина и выскочила из комнаты.
Впечатлительная Синичкина сразу влюбилась в этот дом с колонами и парадным балконом, двор со старым клёном, дубом и круглой клумбой, утопающей в цветах.
Прежде она входила в библиотеку, как в храм, где живее, настоящее живут те писатели, с которыми она проводила самое лучшее и незабываемое время.
Вернулась Нина умытая и причёсанная.
Со вздохом одобрения Синичкина посмотрела на неё и сказала:
- Совсем другое дело.
- Прости...
- Не нужно извиняться, что я не человек, что ли...
Оказавшись впервые в многоярусном хранилище, Синичкина услышала голос Данте, который поведал ей о чистилище грешных, о кругах ада, предсказав ад советских концлагерей. С трепетом прочитала вполголоса строчки из стихотворения Волошина: "...Но полки книг возносятся стеной. // Тут по ночам беседуют со мной // Историки, поэты, богословы. // И здесь - их голос, // властный, как орган, // Глухую речь и самый тихий шепот // Не заглушит ни зимний ураган, // Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот...".
Между тем, Нина сказала:
- Ты же знаешь, что я не люблю откровенничать, но сегодня мне необходимо выговориться... Только, пожалуйста, никому...
- Обещаю!
- Надеюсь.
Совершенно книжная ситуация, один к одному. Может быть, Синичкина и смотрела на жизнь из книг? Ведь к книгам у Синичкиной с детства отношение было не просто трепетное, открывая новое имя писателя, она влюблялась в него, как в близкого человека, чувствуя с ним даже единую метафизическую плоть. Мысль о том, что в книгах живёт сам Бог, пришла к ней уже в зрелые годы, тогда она не думала об этом, но в том, что великие книги формируют душу прекрасного человека будущего, нисколько не сомневалась.
- Ты никому не скажешь? - почти шёпотом спросила Нина.
Для подтверждения тайны Синичкина сомкнула веки, а затем таким же шёпотом произнесла:
- Нина, ты от меня слышала хоть раз о чужих делах?
- Да, я не сомневаюсь... Просто не привыкла откровенничать... Но сегодня сил нет...
В молодости Синичкиной, как и её подружкам, так хотелось веселья, любви и приключений, что они эти приключения придумывали практически каждый день. Синичкина отличалась от подруг беспечным отношением к деньгам, тратила их с небывалой лёгкостью, поэтому то и дело обращалась к родителям за помощью. Мать качала головой и всё чаще отказывала ей в этом.
- Да, что случилось-то?! - не выдержав затянувшейся загадочности, задала она вопрос.
- Давай ещё выпьем, мне расслабиться нужно, - только и ответила Нина.
- Давай! За то, чтобы всё, что нас не убивает, делало нас сильней! - сказала Синичкина.
Оптимистичная Синичкина вместе со своими молодыми коллегами не ведала скуки. Они постоянно куда-то спешили, то на выставки, то в кино, то за "горящими" билетами в театр. Досаждали только особенно требовательные читатели, которые были вечно чем-нибудь недовольны, из-за которых то и дело приходилась отвлекаться на то, чтобы найти и выдать не просто книгу, а подобрать по списку неподъёмную пачку литературы. Вставать из-за стола и выходить на кафедру так не хотелось, поэтому любимым днём был санитарный. В этот день, расставив книги, библиотекари накрывали на стол и поднимали бокалы за то, чтобы книги в библиотеке только хранились, стоя ровными рядами на полках, в ворота были закрыты на замок, тогда будет обеспечена сохранность, никто не будет отвлекать их от упоительных разговоров.
Молча смотрела на Синичкину Нина, и так же молча Синичкина смотрела на Нину.
- Меня сегодня предали люди, которым я верила больше чем себе, причём так гадко... Исподтишка, - сказала Нина.
Сочувственно Синичкина вздохнула, едва сдерживая улыбку.
К санитарным дням под руководством Синичкиной готовились каждый раз особенно, например, летом накануне готовили крюшон: срезали у большого арбуза верхушку, удаляли ножом и ложкой мякоть, измельчаем её блендером. Клубнику, персики или киви со сливами нарезали некрупными ломтиками, выкладывали ягоды в арбуз, добавляли сахар и оставляли минут на 20. Затем выливали в арбуз по бутылке сухого шампанского и сухого белого вина, грамм 50 коньяка, добавляли арбузную массу, перемешивали и убирали до следующего дня настаиваться в холодильник. Оставшиеся ягоды клали в морозильную камеру. В санитарный день доставали арбуз с крюшоном и разливали по бокалам, кинув в каждый предварительно по несколько замороженных ягод. В таких случаях на работу приезжали даже те сотрудники, которые были в отпусках.
Сейчас Синичкина понимала отчётливо, что торопить расстроенную Нину не следует. Нужно просто выслушать её. Она почистила апельсин и, разделив его на дольки, молча протянула одну Нине. Та, кивнув в знак благодарности, проглотила его.
В библиотеке среди нескольких десятков женщин были самые невероятные экземпляры и "серые мыши", и неиссякаемые оптимистки, и любительницы страдать по поводу и без него, образцовые матери и жёны, вечные невесты, убеждённые одиночки. Блистательные представительницы старшего поколения, которые знали о жизни до переворота не из газет, а от свидетелей, ушли на пенсию. Но дух того, что жить следует настоящим, а не прошлым и будущим, сохранялся, поэтому работа для них была больше, чем праздник.
Пошмыгав носом, Нина сказала:
- Я ведь уже два года с парнем живу.
- Неужели?
- Да, и его мать - с нами. За всё это время я ей ни одного слова против не сказала. Готовлю, всё по дому делаю, обо всём с ней советуюсь... Противно!.. Понимаешь... в глаза она мне всё только... Ниночка, Ниночка... а я, наивная, верила...
Библиотекари жили здесь, как большая семья, в которой не прекращались бесконечные выяснения отношений, конфликты между поколениями, постоянно кто-то дружил против кого-то. Здесь отмечали поступления в институты и их окончание, влюблялись, отмечали свадьбы и рождение детей, переживали разводы и предательства, поддерживая друг друга.
А Нина говорила с таким трудом, как будто у неё в горле ком застрял. Синичкина, погладила её по руке.
Чего только не происходило в библиотеке - здесь не только мыли голову и красили волосы в маленькой раковине рядом со служебным туалетом, но и стриглись. Косметика в те времена состояла из туши, на которую нужно было плюнуть, прежде чем нанести на ресницы, а помада и пудра и карандаш заменяли всё остальное, но эффект от их использования был потрясающий. Серые мыши превращались в красавиц. Собирая на свидание подруг, укорачивали юбки, собирали одежду, украшения. Подруги были и визажистами, и модельерами, и психологами друг другу. Свадьбы, разводы, рождение детей - всё слышали эти метровые стены, насчитывающие около полусотни лет. В те годы служащих в обязательном порядке постоянно отправляли на овощные базы и на уборку овощей в колхозы. Не миновала чаща сия и библиотеку. На овощные базы, правда, не отправляли, так как библиотека работала с 10.00 часов до 22.00 в будние дни, а в выходные с 10.00 часов до 20.00, но в колхоз на месяц райком обязал отправить трёх человек. Посылать было почти некого, молодые всё были либо беременные, либо находились в отпуске по уходу за детьми, либо брали учебные отпуска, но оставшиеся во главе с Синичкиной нашли выход и поехали. Провожали их со слезами на глазах, но поездка оказалась весьма удачной, поскольку две подруги Синичкиной познакомились там с ребятами с завода "Орджоникидзе". Слёзы сменились восторгом и закончились весёлыми свадьбами. Жизнь шла своим чередом, и Синичкина продолжала жить, порхая, как бабочка в поле, по городу из гостей в гости. В компаниях она была в центре внимания, рассказывая очередную историю, была абсолютно уверена, что друзья, которые слушают её, конечно же, всё поймут правильно, откликнутся на шутку, улыбнутся фантазиям, разделят печаль.
Нина продолжила:
- С Гришей, парнем моим, тоже всё хорошо было... Я же не скрывала от них, что мать моя в Чудиново живёт, что я с подружкой комнату снимаю... Не просилась к ним жить... Это его мать настаивала, чтобы я у них жила, а я, как дура, думала, что нравлюсь ей, что мы с Гришей поженимся. Мы с ним в Чудиново поехали, матери моей он понравился. Она всё меня спрашивала, когда же мы поженимся... А я всё отмахивалась... А тут Гриша решился и мы сегодня в загс договорились пойти, только он меня предупредил, чтобы я его матери раньше времени не говорила ничего. Я отпросилась... Стою у загса, а его нет и нет. Звоню ему на работу, а мне отвечают, что он ушёл по личным делам. Я чуть с ума не сошла, думала с ним случилось что... Через два часа понеслась домой, а он там с матерью своей чай пьёт. Представляешь?..
Нина стала метаться по комнате.
Работа в библиотеке была хороша тем, что позволяла подобную вольность в отличие от более серьёзных учреждений, в которых в случае отсутствия на рабочем месте не то что один день, а и несколько часов необходимо предъявлять справку, больничный или оформлять отпуск за свой счёт. Вообще работа в стране развитого социализма, впрочем, как и сама жизнь, была похожа на некое соревнование человека с государством в том, кто кого переиграет. Зарплаты были символические, дефицит продуктов и промышленных товаров был чудовищный. При этом за дисциплиной следили не только руководители, отделы кадров, но и бесчисленные общественные организации - партийный и народный контроль и особо ответственные добровольцы. Особое внимание уделяли своевременному приходу и уходу с работы. За опоздание на 1-2 минуты карали сокращением премии не только сотрудника, но и всех работников отдела, по этой причине, опаздывающий на несколько минут звонил на работу и предупреждал, что ему необходимо задержаться, например, по семейным обстоятельствам на 2-3 часа, чтобы не подводить ни себя, ни других.
Перестав метаться из угла в угол, Нина резко воскликнула:
- Чай с мамой!
Жизнь в эпоху развитого социализма была настолько фантасмагорична, что возможны были совершенно невероятные события. Руководители рассказывали сказки о том, что они день и ночь думают только о том, как сделать нашу жизнь ещё лучше и краше в то время, когда результат неумолимо приближался к минусу, а население день и ночь пыталось не просто выжить, но при этом ещё и удовольствие получить вопреки неустанной заботе. Они мешали, а люди приспосабливались. Сообщив на работу, что ей необходимо один день отлежаться, чтобы не заболеть, Синичкина стала перечитывать "Записки сумасшедшего" Льва Толстого, написанные, по её мнению, явно в соревновании с Николаем Гоголем. Она открыла очередной том прямо на странице с этой неоконченной повестью. Тема сумасшествия, настолько многолика и неисчерпаема, что описана во многих произведениях классической литературы. Но, Синичкина считала, что Льву Толстому очень далеко до раскрытия этой темы, да и, собственно, до сумасшествия, потому что он слишком правилен в тексте, но абсолютно извращен в жизни. Барин, плодившийся, как крепостной крестьянин, и при этом поучавший всех и вся. Отложив Толстого, она перешла к гению сумасшествия Николаю Гоголя, в "Записках сумасшедшего" которого тонко показано, как герой сходит с ума. Вот Поприщин слышит разговор двух собачонок: "Здравствуй, Меджи!" Вот тебе на! кто это говорит? Я обсмотрелся и увидел под зонтиком шедших двух дам: одну старушку, другую молоденькую; но они уже прошли, а возле меня опять раздалось: "Грех тебе, Меджи!" Что за черт! Я увидел, что Меджи обнюхивалась с собачонкою, шедшею за дамами. "Эге! - сказал я сам себе, - да полно, не пьян ли я? Только это, кажется, со мною редко случается". - "Нет, Фидель, ты напрасно думаешь, - я видел сам, что произнесла Меджи, - я была, ав! ав! я была, ав, ав, ав! очень больна". Ах ты ж, собачонка!" Синичкина поймала себя на мысли о том, что порой и она, как и герой Гоголя, постепенно утрачивает грань между реальностью и своим миром.
На душе тревожно и странно.
- А что случилось-то? Он объяснил? - заинтригованно спросила Синичкина.
- Объяснил! Ни-че-го! Он маму встретил!.. Они работают вместе! И раскололся, что мы заявление подаём, а она ему сказала, что плохо себя чувствует, и попросила её домой проводить. Сынок проводил, а мама ему объяснила, что он погорячился! И они сели чай пить!
- А к тебе поехать и объяснить это, он не догадался? - возмущённо спросила Синичкина.
- Мама ему сказала, что я никуда не денусь, сама приеду!
- Да-а-а! - только и смогла произнести Синичкина.
- Давай напьёмся, - сказала Нина и налила по полной стопке.
Домой Синичкина добралась чудом.
После посиделок и бесконечных разговоров, Синичкина чувствовала необходимость в тишине и покое. Она, порой, хотела превратиться в маленькую девочку, которая чувствовала себя в безопасности только в своей комнате в сумерках с поэзией и чудесами.
Бледнеет восток. Рассвет уже близок. Туманно. Тихо. Ни шороха, ни звука. По границе сна проходит разделение, раздвоенность, разлад, снижение скоростей, обратное течение, абсурд, движение в неверном направлении. Синичкина ясно понимает, что спешит по неверному решению, душе не дав покоя ни на миг, что напрасно время тратит, и ей не раз еще придется пожалеть об этом. Но исправить уже ничего нельзя... "Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! Что я делаю! Что мне делать? Я ничего не имею. Голова горит моя, и всё кружится предо мною. Спасите меня!"
Синичкина взглянула на часы, стрелки которых показывали десять. Она вскочила, поспешила в ванную, стала одеваться, но никак не могла попасть в рукав.
Проспала! Случилось необыкновенное?
Голова была чугунная, во рту всё горело. "С чего это я напилась так вчера? - подумала Синичкина. - И как я оказалась дома? Ничего не помню!"
С этими мыслями она встала, пошла на кухню и стала пить прямо из чайника. В голове стало проясняться. Она вспомнила Нину и сочувственно покачала головой.
Проспала!
Нет! Признаться, с ней это случалось нередко, представив какую кислую мину состроит кадровик, который с наслаждением каждое утро в девять часов встречает опаздывающих в воротах их библиотеки с часами и блокнотом в руках, при этом укоризненно покачивая головой, ей захотелось лечь в постель и накрыться одеялом с головой.
Он уже и так ей всё чаще по утрам покачивал при встрече головой, повторяя: "Что это у вас Синичкина в голове всегда такая путаница?"
Она с виноватым видом пожимала плечами, а он настойчиво советовал просто ставить будильник на десять минут раньше и перед зеркалом крутиться меньше. Если бы всё было так просто. Какое зеркало! Не объяснять же ему, что вообще по утрам она не только в зеркало не заглядывает, но даже расчёсывается и застёгивается на ходу.
Собираясь на работу, она то и дело металась как угорелая то в поисках ключей, то необходимой части белья, которая исчезала именно в тот момент, когда она на секунду отвлекалась, собираясь её надеть, то сумки, а то и второй туфель никак найти не могла.
Вся жизнь в безумной спешке проходила. Времени катастрофически не хватало на себя.
- Что я всё несусь куда-то? - воскликнула Синичкина так громко, что сама испугалась своего голоса, замерла на мгновение и уже гораздо спокойнее сказала:
- Вообще на работу не пойду... Сегодня!.. Имею право отдохнуть от наставлений и упрёков кадровика. И так он мне уже во сне покоя не даёт! Прямо наваждение какое-то...
Повеселевшая Синичкина решительно подошла к окну и раздвинула плотные шторы, которые обычно раздвигала только по выходным, потому что уходила рано, а приходила затемно. Этот день был одним из тех, когда рассвет сливается с закатом, и трудно понять, какое время суток на дворе, то ли пять утра, то ли пять вечера. В такие дни глаза закрываются, тело окутывает серое одеяло тоски.
"Никакого уныния! - сказала Синичкина. - Объявляю сегодня праздник! Работа подождёт. Не так уж часто я позволяю себе пропустить один денёк". Она решительно набрала номер телефона и слабым голосом простонала:
- Алло... Нинуль, как ты?.. Нормально?.. Я же говорила, что нужно это дело переспать... А я никак в себя не приду... Представляешь... Скажи, что у меня зуб болит что ли... Передашь?.. Я на связи... Целую вас...
Закончив разговор, она закружилась, послала поцелуй и запела: "У любви, как у пташки, крылья, // Её нельзя никак поймать. // Тщетны были бы все усилья, // Но крыльев ей нам не связать. // Всё напрасно - мольба и слёзы, // И страстный взгляд, и томный вид, // Безответная на угрозы, // Куда ей вздумалось - летит. // Любовь! Любовь! // Любовь! Любовь!"
Развеять вползающую тоску Синичкиной помогала музыка, мягкий свет, чашечка ароматного кофе, в душе сразу наступал рассвет, который длился столько, сколько она желала. Она давно поняла, что погода, настроение, вдохновение - всё внутри человека. В любящем сердце всегда рассвет, а она была влюблена, поэтому унынию в её сердце места не было.
Досчитав про себя до двенадцати, Синичкина вскочила, подошла к зеркалу, внимательно посмотрела на себя и громко сказала своему отражению:
- Всё! С завтрашнего дня прекращаю бесконечный бег из ниоткуда в никуда! Начинаю новую жизнь. Выхожу замуж, становлюсь примерной женой и рожаю детей! А для начала кардинально изменю цвет волос.