Ясенева жила не в Ясенево, а в Отрадном, и стала она после выхода на пенсию немножко, как это говорится частенько, не от мира сего. Она и сама ощущала, что вступила в какую-то незнакомую полосу жизни, когда уже бояться нечего, кроме смерти. Эта мысль время от времени подбиралась к ней, но она всяческими уловками приглушала её, как это делают, по всей видимости, все люди, отдаваясь постоянно мелькающим дням жизни, и даже полагая при этом, что смерть их не касается, что они есть вершина жизни, и вся история приготовлялась только для них. Такая она уходящая, вся в себе, как Старопанский переулок, о существовании которого она знать не знала, прожив в Москве всю жизнь, хотя на пенсии почти каждый день на метро приезжала в центр, устраивая сама себе необыкновенные экскурсии. Её привлекала не конкретика, она не интересовалась названиями переулков, только самые известные западали в память надолго, вроде Столешникова или Леонтьевского, а так она с ликом восторженной посетительницы Третьяковской галереи по выставочным переулкам центра бродила и не могла налюбоваться этой открытой для всех красоты. Где это? Что за переулок?
А он сказал:
- Встретимся в Старопанском переулке... Там есть церковка... Вот у неё...
Заинтриговал.
И сразу стал загадочным, манящим. В её-то лета! Господи, прости.
И если бы таилось только то, что век назад и более волновало людей, строивших эти прекрасные с барельефами, пилястрами, карнизами дома, плотно пригнанные друг к другу, словно это один дом, уходящий в перспективу переулка, людей живших здесь, служивших в банках и конторах, провести прямую линию, как прямо простреливает путь от одной улицы до другой переулок, сквозь парадный вид проявляется новое чувство, подобное тому состоянию, когда входишь под своды древнего собора, где купол держится на небе, в колоннах вечности блуждая, так здесь ты кажешься пылинкой. Ну, ничего себе, улыбнулась Ясенева, и сама же с собой согласилась, потому что это она с недавних пор сама создавала себе свой мир, отгораживалась от схематичности современности, отбирая для себя только прекрасное, волновавшее её.
О, скоротечность времени! Куда, зачем несёт Ясеневу оно? Неужели и она умрёт?! С годами незаметно поблекли яркие краски упоительной молодости, а вера в то, что всё ещё впереди, успокаивала с завидным постоянством, незаметно сменяясь на ощущение упущенных возможностей. Перёд оказывается сзади в прошлом, как в этих старомосковских переулках, и не просто старомосковских, а в Китай-городе, в самом сердце столицы.
Предстоящая встреча очередного Нового года уже не радовала Ясеневу, а печалила, и она уже в который раз пыталась вернуть прежние желания и жажду жизни, которые испытывала на протяжении предыдущих лет, последнее время она постоянно вела с собой бесконечный диалог:
- Тебе уже за шестьдесят, а выглядишь ты на тридцать, но осторожничаешь, как будто тебе - за восемьдесят! Хватит хандрить! Просто ты сама себя загоняешь в сети нерешительности, лукавишь! Признайся, наконец, что ты никак не можешь решиться на новые отношения с совершенно незнакомым человеком, который тебя не просто волнует, ты испытываешь при одной мысли о нём страстное желание, но боишься обжечь крылышки, осторожничаешь! Чего ты ждёшь? Одинокого угасания?
- Да! Осторожничаю! Что в этом плохого, пора лёгких влюблённостей давным-давно миновала, - возражала та Ясенева, которая постоянно спорила с Ясеневой первой, - видишь ли, не хочется покупать подарки, готовиться к встрече Нового года, какое горе! Бедняжка! Нашла повод для грусти! Глупость это, мадам, как и то, что ты разучилась флиртовать и веселиться. Ты пытаешься себя убедить в этом, потому что чувствуешь, что вот-вот от страстного желания у тебя снесёт крышу, и ты потеряешь контроль над собой.
- Дело не в этом! - возразила Ясенева первая, - Я пытаюсь уберечь себя от необдуманных поступков...
Она замедлила шаг, посмотрела вверх, но кроме безоблачного неба, ничего не увидела.
Зимний день порадовал солнцем и теплом, что редко случается в Москве в это время года. Ясенева наслаждалась чудесным с небольшим снежком солнечным днём.
Свободного времени до назначенной встречи с новым знакомым было вполне достаточно, не только на то, чтобы не спеша прогуляться по центру, но и примирить желания со страхами, и решить, наконец, как себя вести на этой встрече. Стоит ли окунаться в страсть, или проявить благоразумие? Ведь она ничего не знала о новом человеке, но с момента случайного знакомства на выставке Нестерова почувствовала не только жгучий интерес к нему, но и незримую душевную связь с ним. Подобные чувства она испытывала буквально два-три раза в жизни, и внутренний голос настойчиво шептал ей, что эта встреча не случайна.
Тогда он стоял у "Видения отроку Варфоломею", пристально вглядываясь в то место на картине, где над русой головой мальчика прорисовывается старинная, видимо, деревянная церквушка, два голубых купола которой напоминают синие цветочки цикория.
Ясенева решила перестоять его, но терпение у неё было на исходе, а он, с чёрной бородкой, с сильными залысинами, всё смотрел и смотрел в одну точку.
Ясенева нетерпеливо поглядывала то на него, то на картину, наконец, не выдержала и спросила:
- Вам что-то особенное открылось в картине?
- О, да! - густым негромким басом ответил он.
Голос как орган.
- И что же? - спросила она.
- Каждый мазок художника вызывает во мне целый поток ассоциаций. Вот, к примеру, здесь... на этой церквушке у меня вдруг возник образ нашего Страстного монастыря, и я вижу его на месте невнятного концертного зала на площади восстановленный Страстной монастырь...
- Вы знаете, и я довольно часто думала об этом, - с некоторым волнением сказала она.
Он посмотрел на неё с таким проникновенным выражением больших чёрных поблескивающих глаз, что Ясенева внутренне вздрогнула, ощутив токи какого-то неизведанного влияния на неё, идущие прямо в сердце. Ей стало так хорошо от этого взгляда, как будто она давно знала этого человека.
А он продолжил:
- Я вижу Пушкина на прежнем месте, в начале Тверского бульвара, по которому он прогуливается. Ошибки следует исправлять. Десятилетиями взрывали, разрушали, передвигали, потому что не имели представления об истинном творчестве, поскольку весь народ в едином порыве ни памятника не создаст, ни книгу не напишет, поэтому долгие годы у нас в части были заказные критики и представители так называемой "советской интеллигенции", а точнее чиновники при должности. Вот откуда разгул безвкусицы и заместителей искусства, которые в едином порыве за достатком объясняют, "что такое хорошо и что такое плохо". Вот какие мысли нахлынули на меня у этого "Видения..."
Ясенева не могла оторвать взгляда от его одухотворённого лица, так оно светилось. Ясенева сначала хотела возразить ему, но сдержалась.
Ведь она ходила по выставке Нестерова в несколько ином настроении. Конечно, красивые полутона, даже лапти и сарафаны красивы. Всё красиво. Михаил Нестеров создает сказку о нежной Руси. Храмы среди ёлочек. Да, он далёк от страстей. Это осознанный выбор художника, он показывает "...человека, живущего внутренней духовной жизнью в объятиях нашей матушки-природы". На выставке впервые были показаны эскизы для росписи храмов. Перед взором Ясеневой проплывала целая галерея портретов знаменитых современников художника, членов его семьи, автопортретов. Известный портрет его дочери, Ольги, в амазонке и красной шапочке. Красный цвет на трех работах - распятии, двух портретах дочери - как бы сигналит о драмах, без которых нет искусства, но о которых молчит художник. Он созидает святую Русь без изъянов. Русь бесконфликтную. Много воздуха и цвета. Французский импрессионизм не давал спать спокойно...
Ясенева прожила с мужем около двадцати лет вполне счастливо, но они последние годы настолько отдалились друг от друга, что развод, после совершеннолетия сына произошёл по взаимному согласию, мирно, и они с мужем поддерживали дружеские отношения.
Сын после школы по настоянию отца пошёл в армию, затем получил специальность программиста и жил отдельно в квартире, которую ему подарил отец.
Ясенева шла по почти пустынному сказочному переулку, вспоминая ту выставку на Крымском валу, и автоматически обходила редких пешеходов. Так она обошла невысокую женщину в красной куртке с отороченным крашенным в красный же цвет капюшоном, с двумя объёмными
пакетами в руках. "Вот ведь надо было ей меня обогнать, чтобы перегородить собой тротуар, - с досадой подумала она, и свернула налево в пустынный переулок и даже замерла на мгновенье, очарованная его такой привычной старомосковской дугой и сплошной линией домов, спасающих пешеходов от ветра в ненастную погоду.
Левая сторона переулка, по которой шла Ясенева, находилась в тени, а фасады домов на противоположной стороне его, в солнечных лучах были так хороши, что Ясенева остановилась, любуясь ими. "Дом под номером пять, конечно, - Шехтель, - беззвучно произнесла Ясенева, даже в узком переулке он выделяется воздушностью, стремительностью и изысканностью форм. Я ведь не раз восхищалась им, встречая фотографии в альбомах, и никак не связывала с этим переулком.
Она повернулась, чтобы продолжить путь, тут её окликнули:
- Ясенева! Ты, что ли!?
Из-за спины в этот момент выскочила та самая женщина в красной куртке, которую она буквально несколько минут назад обошла.
- А я смотрю, идёт такая вся из себя стройная, как девочка, пальто просто шикарное, шарф развевается, прямо модель! Правда ботиночки тебе бы на каблуках больше пошли бы. А походка всё та же, только волосы уложены вместо хвоста, - выпалила женщина, пристально разглядывая стильное пальто Ясеневой, необычного оттенка голубого цвета, и развивающийся оригинальный шёлковый шарф с геометрическим рисунком чёрных фигур на сером фоне.
Вглядываясь в лицо шумной женщины, Ясенева неуверенно спросила:
- Волкова?..
- Была "Волкова", да вся вышла. "Долгова" - я давно! Уже скоро серебряная свадьба, хотели гостей собрать, да жизнь дорожает не по дням, а по часам.
Не сказала, а выпалила Долгова и, не дав возможности Ясеневой что-либо ответить, продолжила:
- Как только ты меня обогнала, мне показалось что-то знакомое в твоей высокой фигуре, но узнала только тогда, когда увидела твой нос! По носу твоему тебя узнала, аристократка ты наша! Ты как тут?
У Ясеневой был длинный и тонкий нос, из-за которого в подростковом возрасте она сильно переживала. Она росла в обстановке нежной семейной привязанности всех друг к другу, готовности каждого пожертвовать собой ради интересов ближних. Родители её проявляли трепетный интерес не только друг к другу, но и ко всем окружающим людям и к миру, в котором они жили. Они нашли нужные слова и объяснили ей, что в жизни важно, и она постепенно не просто смирилась, но и полюбила свой нос.
- По делам, - только и успела сказать она.
- Ну-ну... А я тут за углом работаю, - кивнула она в сторону, откуда она шла.
- И пенсию получаешь? - спросила Ясенева, лишь бы спросить.
- А как же!
Ясенева не пыталась поддержать разговор, её внимание привлекла маленькая церковь в два окна, украшенная белой лепниной, напоминающей узор из крема на пряничном домике. Сердце её забилось. Вот оно, место свидания...
Тогда на выставке Нестерова Ясеневой в душе вдруг заработал какой-то моторчик и она, глядя то на отрока, то на бородатого собеседника почти без остановки, как это часто случается у женщин, желающих выговориться, причём, говоря быстро и почти без запинки, выпалила:
- Человек родился, но каждому ли дано понять, кто он такой - песчинка в космосе или центр мира? Зачем родился, для какой цели? Ждали его или он случайно родился и никому на этом свете не нужен? Страшно, вот и кричит младенец беспомощный от ужаса перед неведомым миром... Жизнь есть вечный поиск для многих... Людей, которые с детства стремятся к ясной цели, рождается меньшинство... Счастлив тот, кто занимается любимым делом. Для этого ещё и характер нужен, чтобы состояться. Большинство же следуют стереотипу обеспеченной жизни, достатка, да ещё хорошо бы добра накопить, как можно больше, чтобы детям оставить на безбедную жизнь. Вот и живут жизнью песчинки. Уверенность в том, что у них всё получится, не покидает их...
Он со вниманием, изредка почёсывая бороду, выслушал её, и только она кончила, как подхватил:
- У ребёнка час равняется месяцу, у подростка час равняется неделе, у взрослого час равняется дню, у старика час равняется минуте, исходя из этого можно сделать вывод, что времени вообще не существует, потому что всё видимое смывается вечность, кольцом, колесом бесконечности, кроме Слова, которое и крутит это колесо для интеллектуальной загрузки бесконечно
появляющихся на свет копий оригинала, который известен каждому, но все почему-то, говоря о Всевышнем, смотрят в небо, пребывая в неведении, где слепые есть поводыри слепых.
Ясенева буквально застыла от новизны взгляда на жизнь.
- Вы хотите сказать, что все мы одинаковые?
- Тела наши абсолютно одинаковые, только анатомическое устройство...
- А как же быть с женщинами и мужчинами?
- Одно и то же, только с небольшими перекомпоновками... Господь постарался создать такой совершенный самосознающий биокомпьютер, что просто диву даешься...
- А если Господа нет в небе, так где же он, - совершенно сбитая с толку, спросила Ясенева.
Он указал на маковку церквушки над головой отрока и сказал:
- Вот он... Размноженный на непостижимое количество во всех временах и пространствах, и око его из кажущегося каждому телу индивидуальным видит всё и везде... По образу и подобию... Бог есть собирательное слово и звучит, и пишется оно как Христос...
- Ну, это-то я знаю, - промолвила Ясенева.
- Не думаю, что до конца... Потому что Христос - это Херос Теос, то есть Херос Бог...
Ясенева даже покраснела от этих впервые слышимых в жизни определений.
- Не может быть! - прижала она ладошки к щекам, вдруг ясно представив себе мужской ху...
- Но это так... И от этого, как вы сказали, ху... и созданы все слова мира, в каждом из которых замаскирован Херос-Христос. Как люди ходят в одеждах, так и Ху... постоянно скрыт, поэтому и говорится, чтобы не поминали имя Господа всуе...
Для Ясеневой это был сокрушительный удар. Как так, "Ху..." - Бог. Это что-то чудовищное, ужасное, не поддающееся никакому здравому смыслу... Вот жила себе и жила, а тут её лицом об стол!
Взглянув на часики, она поняла, что пришла на пятнадцать минут раньше.
Не обращая внимания на молчание одноклассницы, Долгова продолжала:
- А я часто вспоминала тебя... Слышала, что вы с Ильёй Орловым поженились вскоре после выпускного, правда?
Ясенева поняла, что пора прервать молчание, чтобы не обидеть одноклассницу и ответила:
- Нет, я поступила в "Мориса Тореза", а он - в "Губкина", и мы как-то само собой расстались...
- А мы с девчонками были уверены, что...
- Извини, что разочаровала. Лучше расскажи о себе.
- А я, что!? У меня всё то пусто, то густо. Замуж вышла вроде удачно, дочка родилась. Жили в достатке, а тут деньги обесценились, мы просто чуть концы не отдали... Ужас!.. Что творится! Деньги постоянно дешевеют! Я уже голову сломала, куда их вкладывать. Вроде в валюту, но вдруг её у нас запретят. Ты об этом ничего не слышала?
Ясенева с грустью смотрела на Долгову, как бы не понимая, о чём она говорит, потому что вспомнила себя прежнюю, когда жизнь её была наполнена лирическими взлетами надежд и мечтаний, которые постепенно с приобретением личного опыта, совершения ошибок и потерь существенно изменили её отношение к жизни. Тогда её интересовали, как, впрочем, и всех "общечеловеческие проблемы", поэзия, музыка, отвлеченные вопросы духовной жизни. Она мечтала о любви, причём не на короткое время, а надолго, быть может, навсегда, о том, что любимый человек распахнёт перед ней свой мир, и вместе они обретут смысл жизни. Молодость - наивна!
Ясенева посмотрела в один конец переулка, потом в другой, как бы не понимая, где она находится, поскольку архитектура старого узкого переулка вполне могла находится в любой европейской столице, не говоря уж об узких улочках Риги...
И вдруг эта Волкова, ставшая Долговой, некстати выскочила.
- Извини, я отвлеклась, что ты спросила? - сказала Ясенева, скрывая смущение оттого, что за нею как будто подглядывают.
- Как спасти сбережения от инфляции? - с недоумённым выражением на полнощёком лице спросила Долгова.
Ясенева так и знала, что эта Долгова будет тянуть её из чудесного романтического состояния в гнетущую бытовуху. Стало так неприятно, что хотелось от неё поскорее отвязаться. Но прямо же не скажешь Долговой об этом! Приходится смиряться, вести себя нейтрально, поэтому Ясенева, пожав плечами, сказала:
- Я в этом ничего не понимаю...
- Богато живёшь?! - усмехнулась Долгова, полагая, что все вокруг должны сразу врубаться в её интересы.
- Нормально живу... - сказала как можно равнодушнее Ясенева.
Долгова продолжала на той же обывательской ноте:
- Муж хорошо зарабатывает?
Ясенева хотела было ответить, что они с мужем расстались, но неожиданно для себя произнесла, стараясь избежать лишних вопросов:
- Нормально, вполне...
Но этот ответ явно не удовлетворил Долгову:
- Вполне, это сколько?
Ясенева опять пожала плечами
- Не хочешь, не говори, - опередила её Долгова, - деньги любят тишину. Мой вроде прилично зарабатывает, мы тоже шикарный ремонт сделали в квартире, которая мне от бабушки досталась, обставили её, оформили на имя дочки перед свадьбой, мало ли что. Потом такую свадьбу ей устроили, но сваты нас, конечно, подставили, представляешь, прямо в день свадьбы детей заявили, что у них деньги кончились!.. Но мы сдержались, промолчали, чего только не проглотишь ради любимой дочечки...
Долгова говорила без остановки.
Они дошли до конца переулка, перпендикулярного другому. Вот так переулочек, подумала Ясенева, соединяет не улицы, а два других переулка. Переулок в переулках, переулками укрытый. Точно так и человек весь состоит из переулков, укрывающихся от чужого взгляда. А чужие так и лезут, так и хотят всё выведать. Из любопытства соткан человек.
Старопанский, какие-то паны, Лжедмитрии, смутное время, смутная страна, кто принимал роды, кто убивал, ищут в архивах, на которые нет, практически, никакой надежды, потому что они составлялись должностными лицами, как это было угодно правителям, рвавшимися к власти любыми путями, актёрствуя и лицемеря, окружавшие себя гвардиями и спецслужбами, как это делали и паны, имевшими основания это делать, потому что в смуте наверх может выскочить кто угодно, была бы должность, а человек найдется...
- Ну я пошла, - вдруг сказала Долгова.
Ясенева даже едва заметно облегчённо вздохнула, мысленно поздравив себя с окончанием этой ненужной встречи, и ответила, что у неё назначена деловая встреча здесь, рядом.
- Деловая...
- Да.
- Но мы толком и не поговорили!
Ясенева взглянула на часы. Было без семи минут.
- У меня совсем мало времени, извини, - сказала она.
- А дети-то у тебя есть? - замедлила уход Долгова.
Ну какое ей дело, что у меня и кто есть, мелькнуло в голове у Ясеневой, но всё же кратко ответила:
- Сын...
А Долгова опять вопрос:
- Сколько ему, чем занимается?
Едва сдерживая себя, чтобы не послать Долгову куда подальше, Ясенева бросила:
- Двадцать четыре, работает...
А та опять вопрос:
- Женат?
Тебе-то какое дело, чуть не вскрикнула Ясенева, но спокойно сказала:
- Пока нет...
Но Долгову голыми руками взять было невозможно.
- Невеста уже есть, конечно! - воскликнула она.
Это уже походило на допрос в тайной канцелярии.
- Пока ни с кем не знакомил, - сказала Ясенева.
Долгова никак не желала униматься, с возмущением произнеся:
- Они теперь всё сами решают! Вот увидишь, познакомит, когда женится.
И зачем Долгова это говорит, и почему вообще люди разговаривают? Ясенева, в этот момент, понять никак не могла.
- Это ему решать, - как можно спокойнее сказала Ясенева и, опять взглянув на часы, добавила: - Прости, мне нужно идти. Терпеть не могу опаздывать...
- Нет, ну это же надо, где встретились, своим расскажу, удивятся! - усмехнулась Долгова.
- Всего тебе хорошего, - сказала Ясенева, и поспешила назад к церкви, где уже стоял тот, который ей здесь назначил свидание.
- До свидания, - вдогонку сказала Долгова. - Скажите на милость, какие мы деловые! Встретились в кои-то веки...
Она проследила из любопытства за удаляющейся Ясеневой, и когда та подошла к солидному бородатому мужчине в чёрном у церкви, с ухмылкой вздохнула: