Ох, так и хочется воскликнуть с чувством знаменитое: "За мной, читатель!", - чтобы постараться без разрешения проникнуть в кибержидкостное, экое словечко я изобрела (!), сознание моей трансцендентной, право слово, чего только не встретишь в столице, героини!
Надо сразу сказать, и не просто заметить, а подчеркнуть, что после того, как Мария Ивановна Разумовская абсолютно перестала ощущать свой возраст, и даже думать о нём, то, честно говоря, при виде её даже мысль о её возрасте в голову никому не приходила, столь изящна и женственная она была, да и она сама не считала нужным распространяться на эту тему, для подавляющего большинства женщин табуированную, косметика поможет перед зеркалом изобразить любой, по вкусу и ситуации, возраст, а есть ещё такая женская категория, которая и вовсе хочет навсегда (похвальное желание) остановиться в молодом виде, смело ложатся под нож пластических хирургов, и ходят в свои древние годы юными прелестницами, но это случается крайне редко, вот, к примеру, знаю одну женщину из известной семьи, так у неё после попытки подобного превращения лицо перекосилось так, что вернуться в первоначальное состояние не было никакой возможности, конечно, некоторые и на этом не останавливаются, идут в суд и отсуживают значительные суммы у хирурга, забыв о переправке лица, но в этот момент появляются подружки-советчицы, которые знают такого артистичного пластика, который делает из лица пострадавшей нечто среднее меду Нонной Мордюковой и Мерлин Монро, так что унывать, девочки, не стоит, всё нужно доводить до конца.
Однако в нашем случае ничего подобного не случалось, поскольку Разумовская сама по себе, как говорится, природно, генетически, как хотите, так и понимайте, выглядела, максимум, на сорок. Это уникальный случай, иначе он не стал бы предметом моего рассказа, потому что, как автор, я иногда сталкиваюсь с такими невообразимыми явлениями в женской психологии, попадая в неведомые мне доселе почти по-довлатовски "ипостаси", что с небывалым азартом стараюсь размотать этот клубок, заведомо при этом и с некоторым разочарованием зная, что вряд ли найду здесь какие-нибудь концы и начала.
Это в обычной жизни видят концы и начала между двумя точками: родился - умер. Тут же случай особенный, мол, была жидкостью и осталась жидкостью, правда, с приставкой кибер. А уж если пошёл этот кибер, то он не одну Разумовскую с ума сведёт, перелицует, заменит, омолодит, сделает константой. Кибер - мозг вне человека. Не путать с умом, потому что у кибера ума нет.
Машенька с увлечением, присущим детям, поглядывает по сторонам, направляясь в школу, из Сверчкова переулка через Девяткин. И всё-то девочке интересно, она про себя считает до ста, потому что очень любит арифметику, сколько тайн хранят цифры, вот только дедушка сбивает её с толку, он совершенно серьёзно внушает Машеньке, что счёт идёт только до семи, а дальше стоит свёрнутая баранка, или как уже знает, когда велосипед передним колесом с горки врезается в столб, то и получается точно такая же восьмёрка, вот дедушка и направляет Машеньку в эту загадку, потому что, говорит, что после знака бесконечности, то есть этой самой восьмёрки, по-настоящему начинается истинная математика, которая убегает от людей в облака, потому что научное и любое другое творчество бесконечно, ибо без этой восьмёрки, не было бы никакого углубленного развития науки, которая, как лошадь телегу, или как двигатель внутреннего сгорания, тянут вперёд, вот в чём дело. Ведь, по словам дедушки, люди из глубины веков шествуют неведомо куда по бесконечной восьмёрке.
Да, именно тогда в Разумовской проснулся истинный учёный, стоявший у истоков теоретической науки кибержидкости.
Да и во всём она была, скажу совершенно откровенно, исключительна, обладая редкой утончённостью, это отмечали все обитатели привилегированного коттеджного поселка, восхищённо глядя ей в след, когда в жаркий день Мария Ивановна шла к реке в прелестной шляпке из натуральной соломки, в брючках, небесный цвет которых идеально сочетался с солнечным цветом её волос и голубых глаз, в свободной блузке из неотбеленного полотна, цвет которой практически повторяли светлые удобные кроссовки, облегающие маленькую ножку. Она привлекала внимание врождённым изяществом, свойственным балеринам, которое было присуще женщинам их рода по материнской линии, все они отличались изящной осанкой, сдержанностью, умением слушать и слышать. Манеры Разумовской были естественны и доброжелательно серьёзны, что невольно обращали восхищённое внимание окружающих. По утрам Разумовская ходила на ежедневную прогулку к Москве-реке в любую погоду, в одно и то же время, по ней можно было сверять часы. Она всегда была приветлива, немногословна, одета по погоде, при этом элегантна.
Мария Ивановна при этом не тратила много времени на свою внешность, но постоянный маникюр и педикюр были для неё так же естественны, как чистка зубов. Косметикой она пользовалась столь умело, акцентируя глаза и губы, что она практически не была заметна.
Для окружающих оставалось загадкой, как Разумовская умудряется в любой ситуации выглядеть подтянутой и свежей, а секретов у Марии Ивановны не было, поскольку, просыпаясь, она не вскакивала с кровати, а обязательно делала несколько упражнений - для дыхания, для ног, для глаз, затем выпивала два стакана тёплой воды, одевалась по погоде и шла на прогулку, во время которой ей часто приходили невероятные мысли, а то и озарения, их она обязательно фиксировала в маленьком блокноте, чтобы не забыть. Вернувшись с прогулки, она делала привычные водные процедуры, слушая классическую музыку, съедала лёгкий завтрак с непременной чашечкой свежемолотого крепкого кофе...
Этот тип женщин для меня абсолютно загадочен, но я, как автор, стараюсь понять его и проследить мыслительные процессы, происходящие в их уме, потому что женский ум рассматривали многие писатели несколько однобоко, как скажем, Достоевский, который в "Идиоте" пишет, например, следующее: "- Дура с сердцем и без ума такая же несчастная дура, как и дура с умом без сердца". И я безо всякого смущения возражаю Фёдору Михайловичу образом моей героини этого рассказа: нет, она прежде всего такое же создание Господа, как и мужчина.
С Латинским Разумовская встречалась чуть ли не ежедневно для интеллектуального и сексуального наслаждения, но жили они врозь. Разумовская всю жизнь жила отдельно, сначала, после института отец купил ей однокомнатную квартиру в пятиэтажке на Второй Песчаной улице, а позже, когда Разумовская заняла солидное место в науке кибержидкости, ей дали большую квартиру в центре. Латинский жил тоже всю жизнь одиноко, познакомился с Разумовской на студенческой скамье, и так они составили киберидеальный интеллектуально-сексуальный дуэт.
Белые пышные хризантемы в высокой вазе стояли на балконе целую вечность, и становились всё свежее и величественнее, с тех самых пор, как Латинский преподнёс Разумовской этот букет в 1952 году.
В ту пору студенческой беззаботности они могли часами, взявшись за руки, гулять по бульварам, причем, много раз проходили их из конца в конец, стартуя, скажем, от набережной Москвы-реки, по Гоголевскому, постоянно останавливаясь, выслушивая монологи друг друга, продолжая путь через Арбатскую площадь, мимо "Художественного" по Суворовскому бульвару...
Безлюден и тих Тверской бульвар летними ночами, когда его почитатели разъезжаются по дачам и курортам заморским, вот такими почти белыми ночами, можно встретить на нём Разумовскую с Латинским. Он бережно ведёт её за руку по узкой боковой дорожке, по гладким плитам, она следует за ним, чуть-чуть приотстав, а он то и дело останавливается и с заботливой нежностью беспокоится о том, не попал ли камешек в туфельку любимой, поскольку вся центральная аллея посыпана каменной крошкой, которая часто попадает на плиты и отскакивает в открытые туфельки, мешая идти, покалывая ступню и раздражая, а ветви деревьев едва уловимым тихим шёпотом приветствуют Разумовскую с Латинским, как добрых знакомых, много влюблённых пар они повидали на своём веку, но такое слияние двух душ наблюдают впервые.
И далее, далее. А на Трубной делал круг трамвай "Аннушка", но они в горку по Рождественскому бульвару буквально взлетали, останавливаясь на мгновение только для того, чтобы слиться жадно в поцелуе.
- Смотри, саврасовское небо! - восклицала Разумовская, не отводя глаз от темных, контрастно контровым солнцем подсвеченных облаков, в разрывы которых врывалась голубизна неба.
- "Грачи прилетели"! - ликующе восклицал Латинский, обхватывая Разумовскую за тонкую талию и привлекая к себе для нового поцелуя.
Тогда Москва была ещё маленькая, а все в последствии новые районы были деревеньками вроде Отрадного или Выхино, да и Сокольники были окраиной, изредка на улицах встречались знакомые, с которыми приходилось обмениваться взглядами, а то и теплыми рукопожатиями с ничего не значащими улыбками, подобными водяным знакам, или кругам на воде.
Ум Разумовской быстро включился в потоки водных знаков. Вода всегда в воде, вода всегда водила и выводила ввысь, и утекала вдаль, на водной стороне вода осеменила, из воздуха вода пространство соткала, на акварельный лист лёг водянистый образ, вода смывает лик, чтоб заново создать, а до воды был знак, диктующий частицам, соединяться так, чтоб появился свет, без света нет воды, нет образа и смысла, но знак сияет всем, кого на свете нет, а сохранятся те, кто знаком на странице раскинет сеть души от мрака до звезды.
Поздним вечером яркие прожектора высвечивали белые рифмы колонн парадного здания на бульваре, и казалось, что Разумовская с Латинским шли по сцене жизни из правой кулисы в левую, а сцена была столь огромна, больше Театра Красной Армии, да куда там театра, то была сцена самой жизни, величественное поле, которое невозможно перейти.
Разве могли они предвидеть своё будущее, а если бы им сказали, что через шестьдесят лет они будут ходить по обновленным бульварам за ручку, то они бы просто от этого сошли с ума, разумеется, образно выражаясь, ведь "Горе от ума" было написано давным-давно, а у Разумовской с Латинским было постоянно такое возвышенное состояние, как будто они писали "Счастье от ума", или "Киберсчастье от киберлюбви".
Вдруг на углу Армянского переулка, они частенько сворачивали с Покровки к центру и доходили до этого угла, где любимая Покровка встречалась Маросейкой, так вот, на этом самом углу подул легкий тёплый ветерок, но его дуновения было достаточно для того, чтобы подхватить нашу пару и вознести над старомосковскими переулками, над Армянским, Сверчковым, Архангельским, со знаменитой изукрашенной резьбой и скрученным вазообразным куполом башней Меншикова, перелететь Харитонием, и оказаться на застеклённой террасе нового в стиле хайтек здания. Это удивительно, но именно в этом доме жил Латинский.
- Невероятно, - сказала с широко открытыми, даже округлёнными большими голубыми глазами Разумовская.
Усмехнувшись, такой же голубоглазый Латинский, парировал:
- Киберпространство скручивается под действием стыка действий киберассоциативно, а не линейно, ибо линейное мышление, если хотите, сюжетное, убивает всякую прелесть любви, сиюминутное присутствие в которой ускоряет ритм воображения, которое работает по принципу художественного мышления, отсекая всё, что может помешать строфике и ритмике... - он прервался, задумался, а Разумовская закончила:
- Сердцу ума!
- Машенька, любовь моя, ты невыносимо гениальна!
- А кто мой режиссёр? Ты, ты, любимый! Вот я и прорвалась, благодаря тебе, любимый, в киберпространство, в этот бесконечный мир любви и творчества... Ах, я чувствую себя птицей, у меня за спиной выросли крылья, и я сама превратилась в кибер - в это сладкое эротичное от "Х" до "У" виртуально-интеллектуальное пространство вне тела человека... Мы два знака, неразрывные в любви!
Латинский от смущения расстегнул пиджак, неспешно поднялся из кресла, не сводя глаз с Разумовской, она ему улыбнулась, и едва прикрыла веки, подошел к буфету, открыл резную застеклённую створку и взял с верхней полки квадратную увесистую бутылку ирландского виски, затем из нижнего отделения буфета достал хрустальный аппетитный графинчик, и принялся очень медленно из бутылки переливать в него цвета мёда жидкость, затем, убрав бутылку на место, вернулся в кресло у маленького круглого столика, и налил в две рюмки под приветливым и одобряющим взглядом Разумовской ровно по пятьдесят грамм, полагаясь не только на свой удивительно точный глазомер, но и на риски по хрустальным стенкам рюмок.
Они счастливо чокнулись, со смаком любовного действа выпили, и в этот самый момент оказались в огромном зале в стиле начала двадцатого века в духе Шехтеля, с высоченными застеклёнными потолками, со стенами, расписанными Врубелем.
Латинский берет руку Разумовской, подносит к губам, и с томительной нежностью целует каждый с алым маникюром пальчик. Их пять. Пять на два не делится. Без остатка. Значит, главные цифры до восьмёрки - 1, 3, 5 и 7. Что в сумме дают 16. А 16 делится на 2. Получаем 8. При делении на 2 - получаем 4. Четвёрку делим на 2. Получаем 2. Двойку делим на 2. Получаем то, от чего стартовали - 1. Один. Образ и подобие в одном. Бог. А теперь - на Яузский бульвар, где красуется восьмёрка в небе, после чего можно, перескочив через 8, где шестёрка притворится девяткой, и двигаться далее, делить всё на всё, извлекать, умножать, строить таблицу Менделеева, расщеплять атом, возводить иксы с дельтами даже в шпиль высотного здания на Котельнической набережной, бегать от альфы до омеги, в итоге знак бесконечности укажет прямо на Разумовскую, потому что она - бесконечна...
Официант весь в белом, с чёрной бабочкой, провальсировав между пустыми столиками, посетителей, кроме них, не было, с огромным серебряным подносом, водрузил на бело-крахмальную скатерть блюдо с шипящей, с густым запахом индейкой, следом за которой последовали тарелки с закусками, окорок, севрюга, сельдерей, грибочки, ох, откуда и куда, не спрашивай, читатель, я и сама не могу понять, куда я попала, только успеваю записывать увиденное и услышанное, всё перемешалось под взлётом пламени в камине, хотелось выбраться на воздух, и они оказались там, где зеленые лозы дикого винограда, словно огромный занавес сцену, закрыла всю южную стену дачного коттеджа.
Киберповторение в постоянном старении к новому воспроизведению после восьмерки, когда случайные цифры управляются отлаженным механизмом повторения цифр от нуля до семи, собственно, в которых заложена сложная простота фразы, о которой говорил Чехов, используя те же цифры, содержащиеся в алфавите, ограниченного минимальным количеством знаков, поддающихся правилам кодирования смыслов в киберминимуме печатной платы мозга.
- Таким образом, выражение невыразимого и составляет основную функцию бесконечности, выраженную знаком восемь, - в кресле в полутьме гостиной шевельнулись влажные губы Латинского, руководителя лаборатории скручивания знаков. Он до этого пригубил тонкий стакан с простой водой, запив кусочек песочного лимонного пирога. Тень от его седой головы приходилась как раз на стекле книжной полки, за которым просматривались корешки его собрания сочинений "Латинский Х.Х."
Ответ Разумовской последовал не сразу, поскольку восьмерка предполагала некую медлительность в переливе жидкости мысли из консистенции знаков одного порядка в то положение, когда текучесть киберволны сообщала прохождение элементов нового импульса преображения известного в новое, точно так же, как переходит преображение одного кибертела в другое в определенный момент вращения времени вокруг оси мироздания, после чего Разумовская сказала:
- Бесконечность, взятая в протекании жидкостных знаков, предполагает конечность создания нового тела, отличного от предыдущего, путем кибержидкости, сотканной из минимального количества знаков, которое мы называем любовью с приставкой "С", и приставка эта управляется знаком "восемь", что в упрощенном виде мы называем кибержидкостью.
Латинский едва заметно кивнул, но седая прядь длинных волос в этот миг успела упасть на глаза, и он не стал её поправлять рукой, проговорив:
- Знаковая система абсолютно и всегда представляет собой жидкость, в этом вы, Мария Ивановна, правы. Я лишь бы добавил о роли рифмы в создании нового тела, поскольку всякая случайная комбинация знаков подчиняется закону сохранения оригинала в копии, которая, в свою очередь, тоже становится оригиналом...
В совершенстве воспитанная, Разумовская могла управлять своими действиями, избегая всякой негативной оценки коллег и друзей, впрочем, как и позитивной, стараясь вести себя повествовательно, а не вопросительно или "отвечательно", вот то состояние людей, когда они постоянно держат друг друга на цепи напряжения вопросами и ответами, хороший термин "отвечательно", как будто человек заранее всеми осужден и всю жизнь обязан всем и всюду отвечать, но суть функционирования кибертела заключена в одном единственном правиле: никому не задавать вопросов и никогда и никому не давать ответов на них, таким образом, "отвечательность" Разумовской полностью исключалась.