Lib.ru/Современная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
25. Театр обращается к оперетте.
"... Оперетта, водевиль - хорошая школа для артистов. Старики, наши предшественники, недаром начинали с них свою карьеру, на них учились драматическому искусству, на них вырабатывали артистическую технику. Голос, дикция, жест, движения, легкий ритм, бодрый темп, искреннее веселье - необходимы в легком жанре. Мало того, - нужно изящество и шик, которые дают произведению пикантность, вроде того газа, без которого шампанское становиться кислой водицей. Преимущество этого жанра еще и в том, что он требует внешней техники и тем вырабатывая её, не перегружает и не насилует души сильными и сложными чувствами, не задает непосильных для молодых актеров внутренних творческих задач..." - так писал Станиславский, как бы опровергая установившееся в некоторых кругах ошибочное мнение, будто опереточный жанр никакое не искусство, а нечто вроде увеселительной прогулки в обстановку пошлости и театрального легкомыслия.
Многие причины заставили опытного антрепренера А.Г.Пальм обратиться к оперетте.
Зритель устал от драмы. Требовалось внести новшество в драматический репертуар, а сделать это было не так просто. Почти каждую неделю давали премьеры. Играли одни и те же актеры. Приезжавшие в Нарву гастролеры, за редким исключением, обходились старыми, давно играными пьесами.
Оперетта должна была и могла сделать погоду не только для кассы, но и вообще для всей театральной жизни Нарвы. Оперетту город не видел и не знал, а в Эстонии в это время находились проживавшие в Таллине опытные опереточные актеры Н. А. Волконская, Е. Инлой, Л.К. Нелидова, В.Н. Владимиров, Е.Н. Кузнецов, Ю.В. Юрин и другие. На русской опереточной сцене выступали эстонские актеры Р. Тобиас, А. Людиг, П. Пинна.
Пальм быстро от слов перешел к делу. К приехавшему из Таллина опереточному ядру присоединились те нарвские драматические актеры, которые могли петь и танцевать. Небольшой концертный ансамбль под руководством скрипача И.Б. Васильева включал музыкантов из нарвских кинотеатров и духового оркестра 1-й дивизии, расквартированной в Нарве. Танцевальную группу составили ученицы балетной студии Э.А. Кочневой. Сложности возникли с организацией хора, в состав которого входили церковные певчие, которым трудно было отрешиться от православного пения и переключиться на пение светское.
Режиссером был приглашен опытный опереточный деятель Владимир Николаевич Владимиров, до революции подвизавшийся с Е.В.Потопчиной на сцене петербургской оперетты.
За сравнительно короткий срок (неполный месяц) Владимиров выпустил трехактную оперетту Джонса "Гейша" в таком составе главных исполнителей: Гейша - колоратурное сопрано театра оперы "Эстонии" в Таллине Р. Тобиас, Молли - Волконская, Вун-чхи - В. Владимиров, Ферфакс - А. Круглов, маркиз Имани - А. Кусковский.
Художник Коровайков блеснул сочетанием ярких красок в декорациях, изображавших страну восходящего солнца. В нежно-розовых тонах переливалось небо. Уютно выглядели чайные домики. Помпезно вырисовывались детали дворца маркиза Имани. Нарядное впечатление производили экзотические костюмы, понравились танцы.
Хорошее впечатление от пения и игры ведущих актеров несколько портил хор и оркестр. Хористы так и не отрешились от манеры церковного пения, вдобавок чувствовали себя на сцене скованно, были малоподвижны. Оркестр грешил фальшью и расходился с певцами.
Владимиров учел ошибки при постановке "Гейши" и во время подготовки второй премьеры - оперетты "Сильва", уделил серьезное внимание пополненному опытными музыкантами оркестру, а также хористам, заниматься с которыми, как специалисту по массовым сценам, поручил А. Кусковскому.
Интерес к "Сильве" в Нарве был настолько велик, что билеты на первые три представления раскупили в течение двух дней. Русская и эстонская печать уделяла предстоящей премьере большое внимание. Так "Старый Нарвский листок" писал:
"Мы ждем с нетерпением премьеры. "Сильва" принадлежит к классическим образцам венской оперетты. В декабре 1913 года венские либреттисты Иенбах и Штейн предложили композитору Кальману сюжет оперетты под названием "Да здравствует любовь!". Потом её переименовали в "Княгиню чардаша". У нас, в России, она шла под названием "Сильва". Первое представление оперетты произошло в Вене в 1915 году."
В рождественские праздники 1927 года, в переполненном зале "Выйтлея" зазвучала чарующая музыка Кальмана.
Дружными аплодисментами приняли зрители увертюру. Большой оркестр заиграл четко и слаженно, в полную силу, с отличной нюансировкой. Неузнаваемо изменился и хор. Вчерашние церковные певчие преобразились в представителей великосветского общества. Дамы в вечерних туалетах, мужчины во фраках и смокингах на этот раз украсили массовку, как и подобает представителям подлинных гостей в варьете и на балу у князя Воляпюк.
Продуманной игрой, отличным пением очаровывали слушателей оперный певец Н. Лаврецкий (Эдвин), Н. Волконская (Сильва), Е. Кузнецов (Бони), В. Владимирский (Ферри), А. Кусковский (Воляпюк). Все участники спектакля осознали шарм венской оперетты, внесли много непринужденности, веселья, легкости исполнения.
Много раз "Сильва игралась в Нарвском русском театре. За исключением двух главных исполнителей, постоянно игравших в оперетте: Н. Волконской (Сильва) и В. Владимирского (Ферри), состав актеров менялся. Так в роли Эдвина после Н. Лаврецкого играли баритон В. Печерин и А. Эльский. Стасю играли трое - А.Жукова, Л. Нелидова, Е. Инлой. После отъезда из Нарвы Е. Кузнецова на роль Бони пригласили А. Круглова.
Нарва видела еще несколько оперетт, имевших большой успех. Это "Граф Люксембург", "Мадемуазель Нитуш", "Жрица огня", "Прекрасная Елена", "Веселая вдова", "Цыганская любовь" и, наконец, "Корневильские колокола", которые А. Кусковский назвал бенефисным спектаклем.
Вскоре примеру Нарвского русского театра последовал Нарвский эстонский театр, включивший в свой репертуар опереточные спектакли.
26. Н.А.Волконская и В.Н.Владимиров.
Эти две фамилии о многом говорят любителям опереточного искусства в Эстонии. После революции в России они начинали опереточное дело в Ревеле-Таллине. С их участием в главных ролях работала русская оперетта в кинотеатре "Гранд-Марина" и в "Пассаже". Они явились первооткрывателями этого жанра в Нарве.
Внешне Надежда Александровна Волконская походила на цыганку. Жгучие, черные как смоль, гладко приглаженные волосы контрастировали с её белым лицом и большими темно-карими глазами, выдававших в ней южанку. Это подтверждалось темпераментом характера, задором и искрометностью выступления на сцене. Сильный, приятный голос звучал ровно во всех регистрах. Пение артистки отличалось техническим совершенством Её с удовольствием можно было слушать не только в оперетте, но и на эстраде при исполнении жанровых песен, цыганских романсов. Танцевала она не хуже, чем пела, а играла заразительно весело, умело вела за собой коллектив и не раз выручала в случаях, когда хор не успевал вовремя вступить.
- Железное здоровье у вашей Волконды, - шутливо говорили про неё актеры и не без оснований.
Волконская не имела привычки жаловаться на здоровье или недомогание.
Весной в городе вспыхнула эпидемия гриппа. Актеры жаловались на головные боли, кашляли, чихали, ходили с повязанными шеями. И только одна Волконская чувствовала себя великолепно, посмеивалась и называла заболевших "неженками".
Но однажды все подумали, что и для артистки наступили черные дни. В день постановки оперетты "Нитуш" Волконская пришла в подавленном состоянии.
- У меня сегодня что-то голос не в порядке, - объяснила она, - то-ли простыла где, то-ли сквозняком прохватило.
Никто не проронил ни слова. Все ожидали, что Волконская откажется выступать.
Но ничего подобного не произошло. Она выпила пару сырых яиц, как следует отхаркалась, отчихалась и откашлялась. Как ни в чем не бывало, с легкостью бабочки, выпорхнула на сцену и запела, да так, как поют со здоровыми крепкими голосами. В тот вечер артистка была в особенном ударе. Играла и пела арии Денизы с исключительным блеском и огоньком.
В театре поражались её трудоспособности. Сыграв большую оперетту, она садилась на извозчика и ехала на благотворительный вечер, где без намека на усталость помногу раз выходила на вызова и охотно пела и пела отрывки из оперетт и цыганские романсы.
В актерских кругах не раз задавались вопросом: сколько лет Надежде Александровне? На сцене, под гримом, она всегда выглядела молоденькой, стройной, изящной, непосредственной, как подросток. В её волосах, даже под увеличительным стеклом, нельзя было обнаружить ни одного седого волоска. Лицо не знало морщин. Но, тем не менее, все знали. Что она в пределах "бальзаковского" возраста, потому, что в Эстонию она приехала как опереточная актриса со стажем.
Сама Волконская глубоко хранила дату своего рождения, игриво отвечая на бестактные вопросы: "Только что исполнилось шестнадцать!"
Актеров чаще всего постигают неудачи, когда они, переоценивая свои силы, берутся за непосильные роли. Так случилось и с Волконской.
Чарский задумал поставить Гётевского "Фауста", как драматическое произведение в сопровождении музыки Гуно и с некоторыми номерами пения, поручив роль Маргариты Н.А. Волконской. Не рассчитав своих способностей в чтении стихов Гёте, в правильной трактовке драматического образа Маргариты, артистка выглядела на сцене беспомощной, нудной и скучной. Роль звучала фальшиво и не искренно.
Немногочисленные зрители в зале, а зал был почти пуст, с недоумение вопрошали себя и друг друга, для чего понадобился столь неудачный эксперимент с классическим произведением и стоило ли выводить на посмешище хорошую опереточную певицу.
После ликвидации в Нарвском русском театре опереточных спектаклей, Н. А. Волконская осталась жить в Нарве и выступала сперва в маленьких, а позднее и в больших опереттах на сцене кинотеатра "Скэтинг". Опереточные постановки давались по окончании первого сеанса. Качественно они были конечно слабее оперетт, ставившихся в Нарвском русском театре. Это объяснялось многими причинами: малыми размерами сцены, отсутствием хорошего художника, случайными танцевальными номерами и, самое главное, актерский состав был не на высоте.
Русская оперетта в кинотеатре "Скэтинг" просуществовала недолго. Её ликвидации способствовало выступление шовинистически настроенной эстонской газеты "Пыхья коду".
"До каких пор можно терпеть, - писала эта газета, - что зрителей кинотеатра пичкают русским репертуаром и они не видят постановок на государственном языке...".
----------------------------------------------""--------------------------------------------------
В 1920 году в Нарве появился уже немолодой актер, чуть сутулый, с гладко выбритым лицом, одетый скромно, но элегантно. Зимой он носил меховую шапочку, черное драповое пальто в обтяжку с котиковым воротником. Шею перехватывало накинутое поверх пальто длинное шерстяное кашне. То был опереточный режиссер и актер Владимир Николаевич Владимиров, постоянный партнер и спутник Надежды Александровны Волконской. Как и положено актеру оперетты, его костюмом на сцене служил отличного покроя фрак, сшитый из тонкого сукна, изящные лакированные лодочки.
Как режиссер и постановщик опереточных спектаклей В.Н. Владимиров предъявлял большую требовательность к себе и всему актерскому составу. Его опытный режиссерский глаз остро подмечал мельчайшие промахи в постановочной части и в игре. Если в драме режиссеру приходилось концентрировать внимание на актерах и постановочных компонентах, то в оперетте сфера внимания расширялась за счет хора, оркестра, танцев, массовок. Его тонкий слух моментально улавливал фальшь в оркестре. Находясь на сцене рядом с хором, он успевал не только играть свою роль, но незримо задавать тон сцене и исправлять ошибки. Во всех режиссируемых им опереттах он обязательно играл роли комических персонажей, осторожно, не впадая в шарж, с глубоким пониманием авторского задания. Музыкальность помогала ему использовать свой небольшой голос, четко выполнять танцевальные номера.
Таков был Владимир Николаевич Владимиров в расцвете своих творческих сил. И как неузнаваемо он изменился, когда в силу своих житейских слабостей забросил большую сцену и перешел на подмостки кафе - шантанов, в кабаре и просто в рестораны в качестве исполнителя опереточных куплетов, скабрезных частушек и пошлых анекдотов. От его фрака остались только воспоминания. Неглаженные брюки носили следы пищи и напитков. Когда-то блестящие лакированные лодочки превратились в опорки.
В поисках заработка летом 1926 года он переехал на жительство в Тарту. Пытался устроиться в театр "Ванемуйне" в опереточную труппу, но из-за незнания эстонского языка ему было отказано. И снова он стал завсегдатаем ресторанов. Порой, оставаясь голодным, просил официантов не выбрасывать остатки пищи со столов и питался этим.
2 октября 1926 года В.Н. Владимиров сидел за столиком ресторана "Тарту" вместе с опереточной артисткой Л. К. Нелидовой. Сильно захмелевший Владимиров попросил официанта достать ему наркотик - кокаин, который в то время использовался как медицинское средство, отбивающее хмель и проясняющее мозг. Кельнер принес ему требуемый порошок. Дрожащими руками Владимиров вскрыл упаковку, засыпал её в рот и запил водой. Через несколько минут наступила развязка. Владимиров потерял сознание, свалился со стула, был отправлен в больницу и там, не приходя в сознание, скончался.
Судебно-медицинская экспертиза установила отравление, но не кокаином, как все предполагали, а сильно действующим ядом - физостигмином, ядовитым веществом, содержащимся в семенах тропических калабарских бобов.
К ответственности был привлечен официант Иваск, который на допросе показал, что этим порошком его снабдил некто Роман Швейчук в счет задолженности ресторану. Иваска освободили из предварительного заключения, Швейчука не нашли.
Хоронили Владимира Николаевича Владимирова в Таллине 6 октября 1926 года. У могилы собралась небольшая группа актеров, друзей и почитателей его таланта.
- Тяжелый жизненный путь прошел Володя Владимиров, - сказал у могилы старейший русский актер Нил Иванович Мерянский, - годы его успеха на сцене сменились горестными днями старости и одиночества. Некому было его поддержать и он ушел от нас, забытый теми, кто в свое время восхищался его игрой...
По просьбе нарвских актеров А.В. Чарский написал о покойном небольшой некролог в газете "Новый Нарвский листок":
"Он умер... Два коротких слова, - и вот итог всей жизни, порою красочной, порою бесперспективной. С ним умерла вереница ярких сценических образов, красивых талантливых постановок.
Драм и так много кругом, а смеха, радости все меньше и меньше. И этот смех, оживление, блеск своего остроумия нес незабвенный Владимир Николаевич. Вспомните все вы, видевшие и слышавшие его, как оживлялся зал при одном его появлении на сцене, как заранее расплывались в улыбки даже хмурые лица. Он был самым крупным режиссером оперетты в Эстонии. И как искренне, горячо звучали аплодисменты, приветствовавшие его..."
27. В поисках работы
Позади гимназия, впереди таинственное будущее, самостоятельная жизнь. Как уравнение со многими неизвестными надо разрешить нелегкую задачу своего дальнейшего бытия.
Дома нужда. Мама из последних сил помогала закончить гимназию, дальше работать с таким напряжением она не в состоянии. Отлично все понимая, обещаю помочь, сразу же пойти на работу. Но, оказывается, одного желания мало. Таких как я с аттестатом зрелости на руках и без всякой специальности в головах множество. Прежде всего, для поступления в любую контору требуется знание эстонского языка и протеже, солидное знакомство. Ни того, ни другого в достаточном количестве у меня не было. Поэтому приходилось искать работу на свежем воздухе, на общие работы. Но не так-то просто было устроиться и чернорабочим. На торфяные разработки, сплав леса, грузчиком на лесобиржу завода "Форест" брали только в летний период. К осени этих рабочих, как сезонных, увольняли и они присоединялись к ищущим работу безработным.
Благодаря содействию матери, дававшей уроки музыки дочери директора табачной фабрики "Регина", меня устроили на табачную фабрику вертельщиком огромного колеса приводившего в движение резавший табак нож. Директор фабрики, господин Лугенберг, предупредил, что берет на работу временно, пока есть сырье, то есть табак и к маю меня уволят. Меня устраивали такие условия. Летом открывались более заманчивые возможности лучшего заработка. Изнурительный труд вертельщика колеса оплачивался по самой маленькой ставке повременщика. А работать приходилось практически непрерывно. Коротенькая передышка случалась в момент, когда табачные листья и стебли закладывались в барабан. К вечеру, по окончании рабочего дня, пальцы рук превращались в скрюченные костяшки. Я не в состоянии был ими пошевелить. Мускулы рук уставали настолько, что по возвращению домой я не в состоянии был даже наколоть дрова для печки.
В мае меня уволили. Но долго быть в безработных мне не пришлось. Сосед по дому Н. Подмошенский предложил мне быть его напарником на рытье окопов в Сиверсгаузене. В задание входило выкопать окоп глубиной два с половиной метра в песчаном грунте, облицевать его жердями, стояками и частично досками. Работа была сдельная, от нас самих зависел заработок, трудились в поте лица, делая короткие перерывы на десять-пятнадцать минут. На обед также уходило не более пятнадцати минут. На работу выходили в 6 часов утра и возвращались после 7 часов вечера. Туда и обратно шесть километров шли пешком.
С первыми заморозками и выпавшим снегом рытье окопов прекратилось, нам объявили об увольнении. Я снова значился безработным. По совету знакомого псаломщика Преображенского собора Василия Акимовича Никифорова, одновременно работавшего репортером местной газеты "Нарвский листок", решил попытаться устроиться в газету, тем более, что по его словам, редакции нужен был, как он выразился, расторопный и энергичный хроникер писать заметки о пожарах, кражах, убийствах и прочих больших и малых происшествий в городе.
Редакция газеты "Нарвский листок" и типографии Семана, в которой печаталась газета, помещались в одноэтажном каменном доме на Кирочной улицы рядом с Нарвским русским общественным собранием.
Над входной дверью, обитой рваной клеенкой, выцветшая печатная надпись - Редакция газеты "Нарвский листок". Робко стучусь. Никто не отвечает. На повторный стук раздается сиплый продолжительный кашель и хриплый голос приглашает войти.
Напоминающая прихожую небольшая продолговатая комната застлана тяжелым махорочным дымом, за которым ничего не разглядеть.
Внимательно всматриваюсь в окружающую обстановку, пытаясь прорвать дымовую завесу, и различаю: у дверей, на полу сброшены в кучу оставшиеся, не проданные газеты, на стоячей деревянной вешалке, прислоненной к круглой печке, висит непонятного цвета старое, замызганное пальто, из кармана которого высовывается что-то, напоминающее шляпу. Большой стол, сплошь заваленный газетами, журналами, газетными вырезками, корректурными оттисками, рукописями, стоит у окна без занавесей, прикрытого пожелтевшей газетой. Чернильницу заменяет маленькая бутылка. Тут же графин, несколько граненых стаканов, корки черного черствого хлеба.
Склонившись, за столом на табуретке сидит фигура, про которую никогда не скажешь, что это редактор. Скорее всего это сторож или рассыльный. На голове сидящего копна давно не чесаных рыжих волос. Такого же цвета борода и усы. На большом, мясистом носу, цвета недоспелой вишни, торчат перевязанные белой ниткой, очки в металлической оправе.
Это беглый портрет редактора газеты "Нарвский листок" Юрканова, Алексея Григорьевича, так он отрекомендовался при нашем знакомстве и тут же предложил занять свободный табурет у печки.
Пока мы с ним разговаривали, он почему-то все время шмыгал носом, сопел, отхаркивался и только в исключительный случаях прибегал к помощи носового платка сомнительной чистоты.
Не торопясь, изложил ему свою просьбу, сослался на рекомендации В.А. Никифорова, рассказал, где работал и что в настоящее время безработный.
- Да, я просил его подыскать мне человека грамотного и толкового. Платить много не могу. На первых порах будете получать по одному центу за строку новостей. Но от вас самого зависит заработок. Будете энергично отбирать у нарвских купцов торговые объявления в газету, будет и вам навар. 25 процентов от стоимости объявления получите, сможете хорошо заработать. Завтра приходите за корреспондентской карточкой и начинайте работать.
Редакционный состав первое время был невелик: Юрканов, Никифоров и я. В обязанности Юрканова входило писать передовицы, которые путем компиляции составлялись из разных газет, иначе говоря просто-напросто переписывались отдельные куски. Он также занимался переводами заметок на местные темы из эстонских газет. Юрканову прощалось его малокультурье и его удельный вес в газете расценивался довольно высоко издателем за "Раешник", который пользовался исключительной популярностью у неискушенного читателя газеты - завсегдататаев чайных, столовых, трактиров, базарных торговок.
Есть картинки разные
Не очень безобразные
Для девок приглядные
С блевотинкой!
- типичные вирши, выходившие из-под пера Юрканова. В них он грубо высмеивал семейные неурядицы, врываясь в чужую жизнь. На виду у всех "стирал" грязное белье. Постоянно приходили не имеющие никакого отношения к редакции жители фабричных кварталов, жаловались на своих соседей, передавали всевозможные сплетни, слухи, небылицы, которые Юрканов, не пытаясь проверять, тут же старательно записывал и обещал поместить в "Раешник". Не раз в редакции происходили объяснения пострадавших, оказавшихся в "Раешнике". От Юрканова требовали помещения опровержения, которое помещалось в виде обличения тех, кто безосновательно жаловался и клеветал. Омерзительно было слушать в редакции доводы сторон. Вместо того, чтобы всех этих жалобщиков выгнать, Юрканов уточнял, кто, что говорил, как поступал и действовал, выискивая новые темя для своих виршей. Интеллигентные читатели газеты не раз обращались в редакцию с просьбой прекратить печатать "Раешник" и даже, в виде протеста, отказывались от подписки. Но издатель газеты, господин Семан, был на стороне Юрканова и, учитывая, что основную массу подписчиков составляли читатели из простонародья, благословлял редактора на дальнейшее печатание "Раешника".
Вася Никифоров, как и я, вел хроникерский отдел, писал фельетоны на местные темы, рассказы церковного быта, поскольку этот быт был хорошо ему знаком.
К концу месяца мы в присутствии Юрканова производили подсчет своего заработка выбирая из месячной газетной подшивки свои статьи и считая количество строчек. Причем, половина строки в расчет не принималась. Таким образом больше двадцати крон в месяц мне заработать не удавалось. Каждого первого числа, когда издатель обязан был заплатить нам за месяц, начинались его поиски. Он скрывался от нас. При встрече отмахивался как от назойливых мух, обещая заплатить, когда вернется из банка, из суда, с деловой встречи и прочая и прочая. Мы бесполезно ждали его часами и ни с чем уходили домой. А бывало и так. В типографии или в конторе мы находили Семана и теперь уже не отходили от него ни на шаг. Сперва просили заплатить деликатно, вежливо. Но когда убеждались, что таким способом мы ничего не добьемся, "наступали на горло", категорически требуя, грозя уйти с работы и передать дело в суд. Дело кончалось тем, что Семан выдавал нам по 2 - 3 кроны, обещая остальное отдать на будущей неделе. Через неделю все повторялось вновь.
Вскоре мы наши великолепный выход из положения. За торговые объявления, нами собранные для газеты, мы получали, как я уже говорил, 25% их номинальной стоимости. Деньги сами кассировали и за вычетом положенных нам процентов приносили издателю. Теперь же мы стали высчитывать и построченный гонорар и Семану ничего другого не оставалось, как молчаливо принимать вместо денег заверенный подписью редактора Юрканова список статей и заметок с количеством строк за прошлый месяц.
В конце-концов Семан отказался от издания газеты, которая, по его словам, приносила одни убытки. Юрканов в одном лице стал издателем и редактором газеты. Финансовое положение газеты еще более ухудшилось. Если при Семане мы еще хоть что-то, всякими правдами и неправдами, получали, то Юрканов нам однажды сказал:
- Что хотите со мной делайте, но платить вам больше не могу, итак за два месяца задолжал типографии. Предлагаю тебе, Вася, - обратился он к Никифорову, - собрать все пустые бутылки, хранящиеся в редакции и снести их в торговлю. Хоть что-то получишь! А тебе, Степа, помочь ничем не могу, ведь ты же у нам непьющий!
Газета "Нарвский листок" закрылась, а я остался без работы.
В это время, приехавший из Таллина, инженер Русско - Балтийского завода набирал рабочих для постройки металлических ферм нарвского железнодорожного моста, причем предупреждал, что работа временная, по окончании которой рабочих привезут обратно в Нарву. Раздумывать долго не стал, поехал в Таллин. На заводе работал клепальщиком, жил в рабочем бараке, в семье рабочего завода Шпаковича. В свободное время ездил их Коппеля, где жил и работал, в центр Таллина на занятия по драматическому искусству к старейшему русскому актеру Нилу Ивановичу Мерянскому.
Ко времени моего возвращения из Таллина в Нарве открылась новая русская газета "Былой Нарвский листок". Издателем и редактором газеты был Б.И. Грюнталь. В кругах русской общественности этого человека знали как владельца двух каменных домов на Вышгородской улице, унаследовавшего их от своего отца И.К. Грюнталя, который в дореволюционное время имел в Нарве типографию и был редактором-издателем газеты "Нарвский листок".
Сын решил идти по стопам отца. Газета "Былой Нарвский листок" печаталась в типографии наследников Григорьевых и по своему содержанию мало чем отличалась от "Нарвского листка" Юрканова. Вместо "Раешника" печатались на злобу дня стихи за подписью "Зоил" (автор, бывший офицер Северо-Западной армии В. Севастьянов) в более деликатной форме, без резких грубостей, но по существу также бичевавшие пороки людей и вызывавших недовольство читателей печатанием непроверенных фактов. Газета долго не просуществовала. Нарвитяне предпочитали покупать полноформатную таллинскую газету "Последние известия", которая регулярно помещала подборку материалов, отражающих нарвские события, автором которых, по возвращению из Таллина, стал я.
В "Былом Нарвском листке" печатался мало. Грюнталь требовал, чтобы материал был оригинальный, не тот, который помещался в "Последних известиях", а платил он, как и Юрканов, по центу за строчку. Газета "Последние известия" платила выше, по 2 - 3 цента за строчку.
С трудом скопил некоторую сумму денег и решил использовать их для получения высшего образования в Тартуском университете. Мама поддержала мою инициативу и даже обещала кое-чем помочь.
Итак, я поступил на юридический факультет Тартуского университета. Сразу же столкнулся с таким количеством расходов, что пришел в ужас. Буквально за каждый шаг приходилось платить. Поздний приезд в Тарту лишил меня возможности найти дешевую комнату. Хозяйка попалась такая. Что за каждую мелкую услугу требовала отдельную плату. Не сумев своевременно купить дрова, остался без топлива на зиму. Мой соквартирант по комнате Борис Волков, проявлял полное безразличие к хозяйственным заботам. Его совершенно не беспокоило отсутствие дров.
- Будем согреваться собственным теплом, - говорил он и мы спали а нетопленной комнате до самого отъезда домой в Нарву на Рождественские каникулы.
В постель ложились не раздеваясь, накрывались всем, что могло согреть. Хозяйка напомнила, что после каникул она нас к себе не пустит, так как сдавала комнату порядочным студентам, а не палярникам-зимовщикам.
По ассоциации вспомнился случай со студентом Вадимом Ляпуновым, злостным неплательщиком за комнату, которую хозяйка никак не могла получить обратно. На Ляпунова не производили впечатления угрозы хозяйки пожаловаться в полицию или выбросить вещи на улицу. Между ними произошел такой диалог:
- Вы мне должны за три месяца, - твердила хозяйка, - немедленно выезжайте!
- А куда я уеду? У меня нет комнаты, - отвечает Ляпунов.
- Какое мне дело!
- Да и денег на переезд нету, - продолжает гнуть свою линию Ляпунов.
- Неужели я обязана перевозить ваши вещи? Можете на себе их нести, молодой человек, как не стыдно об этом говорить!
- Слаб я, слаб от недоедания! Да и с какой стати мне их везти? Вы заинтересованы, вы и везите!
В конце концов, хозяйка простила долг, наняла извозчика и вывезла вещи Ляпунова за свой счет.
Во второй семестр я жил с Владимиром Розановым у другой хозяйки на Ягодной улице. Обедали мы не каждый день. Ужинали селедкой с черным хлебом, пили кипяток с сахаром.
Несколько полегче с питанием стало, когда мы вступили в Общество русских студентов. При обществе находилась столовая, в которой по минимальным ценам отпускали дневные обеды. Некоторые получали талоны на бесплатное питание. В каждом семестре правление общества после дательного обсуждения заявлений, вносило полностью или частично в кассу университета плату за обучение определенному кругу студентов, наиболее остро нуждающихся в этом..
Помощь общества накладывала и определенные обязательства перед ним. Хотя я никогда не пел в хоре, но по совету руководителя хора, студента А.К. Коровникова, знавшего, что мне оказывается материальная помощь, рекомендовал встать в его ряды басовой партии. Включился я и в работу драматического кружка, сыграв роль адвоката в пьесе Лисенко-Коныч "Приемный день".
Испытывавшим материальную нужду студентам не приходилось задумываться над вопросом, во что одеться для участия в концерте или спектакле, при посещении студенческого вечера. За одну крону представлялась возможность экипироваться с ног до головы у предприимчивого тартуского еврея (забыл его фамилию), имевшего прокатный гардероб с фраками, смокингами, визитками, костюмами разных цветов и фасонов. За эту же крону выдавалось нижнее белье, галстук. Носки с резинками и обувь на выбор, вплоть до лакированных лодочек. Вещи выдавались в обмен на паспорт на одни сутки. А на самом деле задерживались на двое и трое суток под благовидными предлогами, чаще всего якобы по болезни. После сатиновой косоворотки т английских галифе с обмотками, как приятно было в шикарной тройке, в белоснежной рубашке "прошвырнуться" перед студентками в университетских аудиториях.
За неполные два года моей учебы в университете сбережения растаяли, как снег под весенним солнцем, я вынужден был прервать учебу и вернуться в Нарву.
В Нарве не забывал газетную деятельность и иногда выступал в театре, что давало небольшой заработок. Но этого было недостаточно и пришлось переключиться на физическую работу. Весной сплавлял лес в Принаровье, грузил дрова на баржи, следовавшие в нарву, работал на Кренгольмских торфоразработках, складывал пиломатериалы на лесопильном заводе "Форест"
В Нарве происходила газетная чехарда. Не успевала закрыться одна газета, как на её место появлялась новая. Никому не запрещено было становиться издателем и садиться за редакторское кресло, были бы только деньги, чтобы заплатить за печатание и бумагу. А формальности, а разрешения - спросит читатель. Никаких формальностей и разрешений не было. Достаточно было подать уведомление начальнику полиции. Что с такого-то дня, по такому-то адресу будет выходить газета такого-то наименования. Указывался ответственный редактор, все его данные и типография, в которой будет печататься газета. Больше ничего не требовалось, можно было приступать в выпуску газеты, набирать штат сотрудников и так далее.
Постараюсь восстановить по памяти наименования русских газет, в хронологическом порядке, выходивших в Нарве с февральской революции 1917 года до восстановления в Эстонии советской власти в 1940 году.
"Наша жизнь", "Голос народа", "Известия Нарвского совета рабочих и солдатских депутатов", "Принаровский край", "Вестник Северо-западной армии", "Нарова", "Нарвский листок", "Былой Нарвский листок", "Нарвский голос", "Новый Нарвский листок", "Старый Нарвский листок", "Рабочая правда", "Советская деревня".
Говоря о политической направленности, нужно сказать, что газеты "Наша жизнь" и "Голос народа" поддерживали Временное правительство Керенского и были закрыты после Октябрьской революции. Органом Эстляндской трудовой коммуны стали "Известия Нарвского совета рабочих и солдатских депутатов". Ярко выраженной антисоветской газетой являлся "Вестник Северо-западной армии", печатавшийся в типографии наследников Григорьева. Газета прекратила свое существование после разгрома Северо-западной армии в 1920 году.
Недолго выходила газета "Принаровский край". Её короткое время редактировал задержавшийся в Нарве известный русский писатель Александр Иванович Куприн, эмигрировавший из Советской России. И эта газета настраивала читателя на борьбу с властью большевиков.
Всякого рода "Нарвские листки" с приставками "старый", "новый", "былой" и без них носили характер типичных провинциальных газет, ставивших своей целью освещать события и жизнь города, деятельность русских общественных организаций. Они защищали интересы русского национального меньшинства, когда оно ущемлялось шовинистическими кругами эстонского общества. Особенно активную роль газеты играли в период предвыборных компаний, когда население Нарвы и Эстонии избирало своих представителей в городское самоуправление и Государственное Собрание.
Жизнь "за проволокой", то есть в Советском Союзе, освещалась эпизодически, материалом служили газетные перепечатки. Все зависело от политических взглядов издателя и редактора, их настроения. В зависимости от этого давалось соответствующее освещение событий.
О газете "Рабочая правда", издававшейся в Нарве в продолжение семи месяцев в 1932-34 годы, я расскажу подробнее.
Крайне левая рабочая партия в Государственном собрании вела активную политическую работу среди русского населения города Нарва и деревень Принаровья. Её возглавлял депутат Государственного собрания Александр Селивестров. Помогал ему врач из Васкнарвы (Сыренец), Борис Павлович Пшеничников, сын местного учителя Павла Григорьевича Пшеничникова.
Депутат Селивестров и врач Пшеничников основали при Нарвском рабочем союзе газету рабочих и крестьян-бедняков "Рабочая правда", редакция которой размещалась на Гельзингерской улице дом 8.
Газета резко выступала в защиту интересов рабочих и безземельных крестьян-батраков. Официально не называясь органом коммунистической партии, "Рабочая правда" придерживалась её ориентации, остро полемизировала с газетами правого толка, особенно нетерпимо относилась к движению вепсов - участников войны 1919 - 1920 годов против Советской России.
Фашистское движение на западе против левых сил нашло поддержку в среде вапсов, которые требовали введение военной диктатуры, ликвидацию левого крыла Эстонского парламента и проведение в стране референдума об изменении Основного закона (Конституции). Голосование состоялось и народ отклонил изменения Конституции, предлагавшиеся вапсами. Вапсы рассвирепели, устраивали во многих городах свой съезды, на которых выступали с погромными речами против социалистов и коммунистов.
На съезде вапсов в Тапа, их "фюрер" генерал Ларка, выразился так:
- Мы недовольны действиями левых партий в Государственном Собрании. Он не умеют и не могут управлять страной, поэтому нам придется принять меры, чтобы навести должный порядок в государстве!
Присутствовавшего на съезде члена Государственного Собрания от партии социалистов Пезура вапские молодчики избили до бесчувствия.
Скандальные похождения "героев войны" на этом не закончилось. Нарвские делегаты съезда, возвратившись домой, продолжили безобразия дома. Сойдя ночью с поезда, юрист Альфред Сампка, сын торговца Виктор Муст (оба учились со мной в одном классе в Нарвской мужской гимназии), сотрудник местной эстонской газеты "Пыхья Эсти" Розенвальд и агент местной политической полиции Эниляне направились на Гельзингерскую улицу и учинили разгром в редакции "Рабочей правды". Разбив окно, они проникли внутрь помещения, взломали шкафы, уничтожили документы и рукописи, а также портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Кингисеппа и других деятелей рабочего движения.
Полиция на следующий день, естественно, все выяснила и против хулиганов было возбуждено судебное дело. Эстонская газета "Борьба рабочих" так описывала судебный процесс над ними: "Зал нарвского суда переполнен. Среди публики много рабочих. Справа сидят "крестовики - вапсы" с наглыми, вызывающими физиономиями, чувствующими себя героями. В ходе судебного заседания вина хулиганов была полностью доказана, да они и не пытались оправдываться. Решение суда вызвало у определенной части присутствующих возмущение. Вапсовским громилам назначили 35 крон штрафа с заменой в случае несостоятельности двумя неделями ареста".
Травля А. Селивестрова с трибуны Государственного Собрания, со страниц правых газет продолжалась с неослабевающей силой. Распоряжением министра внутренних дел в феврале 1933 года закрыли газету "Рабочая правда". Государственное Собрание согласилось на выдачу Селивестрова судебным органам для предания суду за противогосударственную деятельность. Чтобы не быть судимым Селивестров бежал в Советский Союз.
Из всех русских газет, выходивших в Нарве в период буржуазной Эстонии и, без преувеличения, я бы сказал, наиболее солидной, а иногда даже интересной и содержательной, отвечающей вкусам всех читателей, за исключением людей ленивых настроений, была газета "Старый Нарвский листок", выходившая три раза в неделю в издательстве Б.И. Грюнталя (он же и редактор) и О.Г. Нилендера.
Неудача с выпуском газеты "Былой Нарвский листок" не обескуражила Грюнталя. Он учел все допущенные ошибки, и решил, что успех газеты зависит от прежде всего от крепкой экономической базы, необходимости издательству иметь свою собственную типографию. Компаньоны издательства газеты Грюнталь и пригласил владельца типографии С.Г. Нилендера, эстонца по национальности, отлично владевшего тремя языками: эстонским, русским и немецким, что позволяло газете обходиться без переводчика.
Еще до выхода первого номера газеты Грюнталь наладил связи с русской общественностью, нарвским купечеством, кинотеатрами и театрами.
Газета обещала и сдержала свое слово отводить значительное место освещению деятельности русской фракции Государственного Собрания, пропаганде идей по осуществлению русской национальной автономии в Эстонии, по защите русских национальных интересов в области культуры и просвещения и других вопросов, в которых было заинтересовано сто тысячное русское население Эстонии.
С газетой считались. К её высказываниям и пожеланиям прислушивались. Эстонская печать, ссылаясь на газету, перепечатывала отдельные заметки.
Тираж газеты рос. Появились подписчики в других городах. Газету читали в Таллине, Тарту, Печорах и Печорском крае, в Принаровье и Причудье
Газету выпускал небольшой редакционный коллектив в составе пяти редакционных работников. Редактор, Грюнталь, занимался правкой рукописей, вместе с метранпажем верстал газету, изредка писал злободневные фельетоны, собирал торговые объявления, экспедировал газеты для розничной продажи газетчикам.
Нилендер переводил эстонские газеты, официальные сообщения министерства пропаганды, вел отчетность, выполнял функции бухгалтера.
Единственным штатным работником, получавшим стабильный месячный оклад был Федор Михаилов, в обязанности которого входило перепечатывать весь рукописный материал на пишущей машинке, править корректуру, вести в газете спортивный отдел, при случае давать хроникерские заметки и, конечно, не забывать снабжать газету торговыми объявлениями.
В.А. Никифоров - Волгин и я официально числились членами редакции, но на окладах не сидели, а получали построчно аккуратно первого числа каждого месяца.
От нас требовалась оперативность в работе. События сегодняшнего дня мы обязаны были вечером или не позднее утра следующего дня в обработанном виде сдавать в редакцию. К примеру: в воскресенье происходило важное общественное мероприятие, в театре давалась премьера, случился большой пожар, произошло преступление и т.д. - не позднее раннего утра понедельника материал надлежало сдать в редакцию с таким расчетом, чтобы он сразу же попал в газету, которая поступала в продажу накануне, т.е. в понедельник, среду, пятницу.
Вспоминаю такой случай в 1937 году, когда в субботу и воскресенье 26-27 июня в Нарве происходил Первый Русский певческий праздник при участии всех русских хоров и оркестров русских народных инструментов Эстонии вместе с хорами из Латвии и Финляндии.
Перед Никифоровым - Волгиным и мной стояла серьезная, ответственная задача дать к утру 28 июня обстоятельный отчет о двухдневном празднике для поступавшей в тот же вечер в продажу газеты.
Две ночи мы буквально не смыкали глаз. Первая ночь с 26 на 27 июня ушла на описание событий, связанных с приездом в Нарву гостей, рассказом, как проходила генеральная репетиция и, наконец, подробным отчетом о происходивших во всех клубных помещениях концертных выступлениях.
О том, как мучительно прошла наша вторая творческая ночь с 27 на 28 июня (днем отдохнуть не было ни малейшей возможности) говорить не приходится. От усталости слипались глаза. Нервы юыли до крайности напряжены. Поддерживали себя черным кофе и папиросами.
С огромным напряжением сил, совместными усилиями дали обзор главного дня праздника, подчеркнули его большую политико-общественную значимость, красоту и величие шествия участников обрисовали со всех сторон и, конечно, не поскупились на краски при описании незабываемой торжественности при выступлении трехтысячного хора с русскими народными песнями.
В семь часов утра 28 июня рукопись о Русском певческом празднике в Нарве лежала на столе редактора.
В то время газету набирали ручным способом. Из-за большого объема газеты к работе были привлечены все наборщики. К пяти часам дня 28 июня газета поступила в продажу. Мальчишки-газетчики врассыпную бросились на улицы города, выкрикивая: "Читайте вести с певческого праздника! Самые свежие подробности!". К вечеру весь расширенный тираж был распродан.
11
Связаться с программистом сайта.
