Из правления Союза Русских просветительных и благотворительных обществ в Эстонии (Таллинн) осенью 1928 года в "Святогор" поступило предложение выделить кандидатуру наиболее энергичного, толкового организатора по всем видам внешкольной работы, сведущего в театральном деле на свободную вакансию инструктора по внешкольному образованию в Причудье.
Правление "Святогора" предложило две кандидатуры - Федора Тарасовича Лебедева и меня. Выбор пал на Лебедева, который спустя год был переведен на такую же должность в Принаровье, а на освободившееся место в Причудье с 13 декабря 1929 года назначили меня.
Русскую деревню я знал плохо. В антрепризе Зейлера несколько раз со спектаклями выезжал в Принаровье. Мое знакомство с деревнями Принаровья заключалось в том, что к вечеру труппа приезжала в народный дом, играла спектакль и на следующий день рано утром возвращалась в Нарву.
В Причудье я вообще не бывал. Знал только как газетчик, что его в большинстве населяют старообрядцы, что они в силу своих религиозных убеждений ярые противники культурно-просветительной работы и препятствуют молодежи посещать и заниматься в народных домах. Из этого я сделал вывод, что старообрядческий фанатизм явится серьезным препятствием в моей инструкторской работе.
Перед отъездом из Нарвы у меня произошла встреча с Ф. Т. Лебедевым, который работал инструктором в Причудье около года. Я попросил его поведать мне, какие трудности он испытывал во время пребывания на берегу Чудского озера, что мешало заниматься с молодежью, в чем выражалось противодействие старшего населения и что им предпринималось для успешного преодоления сопротивления.
- По правде сказать, не так страшен черт, как его малюют, - отвечал Лебедев, - бывало всякое, старикам приходилось доказывать, с ними спорить, чтобы привлечь к культурно-просветительной работе молодежь, не везде удавалось выходить победителем, и все же положительные результаты давали о себе знать, приходили на лекции, посещали библиотеку, участвовали в спектаклях. Трудностей было немало, но ведь без них не обойдешься, такова работа. Одно могу сказать, времена меняются, причудская деревня не та, что была двадцать - тридцать лет назад, молодежь выходит из подчинения стариков, освобождается из-под влияния старообрядческого уклада жизни, сама ратует за просвещение...
Чтобы вооружиться хотя бы основными знаниями о быте и нравах старообрядцев, перед отъездом в Причудье перечитал романы Мельникова-Печерского "В лесах" и "На горах", списался с проживающими в Причудских деревнях в должностях учителей соучениками по гимназии и товарищами по университету З. И. Логусовой в Посаде-Черном, В. К. Розановым в Носу и А. Д. Оберпалом в Кольках. От них вскоре получил ответы с приглашением безбоязненно ехать, обещанием оказать во всем содействие и поддержку.
В историко-этнографическом исследовании "очерки этнической истории Причудья" А. Моора рассказывает об этом крае:
"Причудье представляет собой, в основном, низину Чудского озера, которая на северо-востоке переходит непосредственно в нарвско-лужскую низину. В позднеледниковое время чудская впадина была занята водами древнего чудского водоема, уровень которого был значительно выше уровня современного озера. Поэтому в Причудье преобладают песчаные, крайне малоплодородные почвы".
Далее А. Моора рассказывает о населении Причудья:
"В зоне Причудья издавна соприкасались друг с другом разные этнические группы и культуры. К первому тысячелетию до н.э. западнее Чудского озера сложились древнеэстонские племена, восточнее же родственная им водь. В середине первого тысячелетия н.э. в среду водских племен с юга из Приднепровья проникли восточнославянские племена - кривичи. Во второй половине этого же тысячелетия небольшая группа водьских переселенцев перешла на западное побережье Чудского озера и поселилась в песчаных, лесистых местах, не заселенных эстонцами. Важнейшими источниками истории заселения западного Причудья являются данные ревизий, проведенных польскими властями в конце XVI века и шведскими властями в XVII веке. Представляется вероятным, что на песчаном западном берегу Чудского озера так же, как и на северном его берегу до XIII-XIV веков не было постоянного населения. До тех пор на озере шел только сезонный лов рыбы. На берегах стояли легкие рыбачьи сарайчики, в которых на время сезона останавливались рыбаки. По сообщениям хроники в 1367 году люди тартуского епископа и ливонского ордена уничтожили легкие постройки русских рыбаков. По данным польских ревизий, в конце XVI века на западном побережье Чудского озера на месте существующих ныне деревень жило уже немногочисленное постоянное рыбачье население - малоземельные и безземельные крестьяне, оправляющие свои повинности рыбой и деньгами. В XVI веке в северной части западного побережья Чудского озера между деревнями Логозо и Омеду примерно пятую часть жителей составляли русские крестьяне. В начале XVII века на опустошенные шведско-польскими войнами земли Причудья пришло значительное количество новых русских поселенцев. Большинство позднейших русских жителей деревень Причудья ведет свое происхождение от поселенцев, пришедших в конце XVII и в начале XVIII веков. На берег Чудского озера от Логозо до Вороньи и острова Пирисаара переселилось большое количество русских старообрядцев. Много переселенцев прибыло с Витебщины, другая часть из Новгородской и даже из Тверской губерний. К началу XIX столетия на западном берегу Чудского озера вырос целый ряд больших, иногда переходящих непосредственно одна в другую, деревень, которые стоят и по сей день.
Рыболовство занимало большое место в экономике причудского населения. Вплоть до XIII-XIV веков на озере происходил, главным образом, сезонный лов рыбы. С укреплением феодальных отношений тони были захвачены феодалами и предоставлены в пользование крестьянам, посаженным на побережье. Располагая небольшим участком малоплодородной земли, причудцы продавали рыбу в городах или обменивали ее у крестьян соседних земледельческих районов на хлеб. Рыболовство в Причудье развивалось неравномерно. Лучшими рыбаками уже в XV и XVI веках считались пирисаарцы. Заметно меньше развито было рыболовство в северных районах побережья, жители которых занимались сельским хозяйством и посезонно уходили на отхожие промыслы.
В развитии огородничества в Прибалтике значительную роль играл пример русских огородников-отходников, заводивших на летний сезон огороды в пригородах Тарту, Таллинна и др. городов. Широко занималось огородничеством также русское население Причудья, у которого разведение овощей сочеталось с другими занятиями. Здесь, начиная с весны, мужчины уходили на каменные строительные работы в города, или уже весной уезжали из дома на рыбную ловлю. Оставшиеся дома женщины были летом сравнительно свободны. На их плечи ложились в основном все работы на огородах. Во второй половине XIX века у русских западного побережья Чудского озера огородничество приняло промысловый характер. Огороды, расположенные на песчаном береговом валу озера, получали из года в год обильные удобрения. Жителями были выработаны и развиты методы интенсивной обработки почв, благодаря чему огороды давали высокие урожаи. Сажали, главным образам, лук, морковь, цикорий. Овощи продавали или обменивали на хлеб у эстонских крестьян, частью отправляли на городские рынки".
Характерно, что берега Чудского озера являлись единственным местом расселения старообрядчества прежней Эстляндской губернии. Церковная реформа при патриархе Никоне в XVII веке, вызвавшая раскол среди православия и гонения на не признававших православных реформистов, заставила многих бежать на окраины России.
Причудье, во время бегства старообрядчества из центральных районов России, представляло из себя малонаселенную местность с редкими дорогами, густыми, непроходимыми лесами, топкими болотами. Рыбные богатства озера и охота обеспечивали пришельцев безбедным существованием и, что самое главное, позволяли беспрепятственно исповедовать религиозные убеждения. Лишь позднее, когда край обжился, стало известно о пребывании здесь старообрядчества. К тому времени наладилось пароходное сообщение по Эмбаху и озеру между Юрьевым (Дерптом) через Сыренец с Нарвой. Экономика края поднялась с прокладкой шоссейной дороги и узкоколейной железной дороги в 1927 году между станцией Сонда и Посадом-Черным (Мустве).
"Раскольники, называющие себя "старообрядцами" или "староверами", - писал известный русский писатель П. И. Мельников-Печерский, - т.е. все те, которые отделились от церковного единения по поводу исправления обрядов, произведенного патриархом Никоном, иначе все отделы поповщины и беспоповщины, не принимают икон живописных и нового письма, но старым, а некоторые только даже и новым, но иконописным, поклоняются. Когда с течением времени у раскольников перемерли попы старого ставления (т.е. посвященные в сан до исправления церковных книг Никоном), тогда одна часть противников Никоновской реформы, признавая необходимость священников для совершения таинств, стало принимать к себе попов нового ставления, т.е. рукоположенных после Никона. Другая часть раскольников отвергла совершенно священство, объявив, что священный чин повсюду упразднен, и потому таинств больше нет, кроме крещения и исповеди, которые, на основании канонических правил, в случае крайней нужды, разрешено совершать и мирянам. Впоследствии, когда раскол уже развился, существенными, характеристическими чертами его сделались безграничное, возведенное на степень догмата уважение к старине, к преданию, в особенности к внешним религиозным обрядам, стремление подчинить этому преданию все условия гражданского, общественного и семейного быта, неподвижность жизни общественной, отвержение всякого прогресса, холодность ко всем успехам развития народной жизни, нелюбовь ко всему новому, а в особенности к иноземному, и, наконец, глубокая, ничем непоколебимая вера в святость и непогрешимость всякого внешнего обряда, всякого предания, которое носят на себе печать до Никоновской старины и старой народности. Они слепо и не размышляя, благоговеют только перед внешностью, перед обрядом давно умершей старины. Симпатии их только в ней одной, оттого на современное состояние общества они смотрят, как на состояние упадка, и, вместе с тем, как на отвержение русской народности, а на будущее, как на еще больший упадок. Петр I, при всей широте принадлежавшего ему воззрения на свободу совести, для раскольников, и только для одних их, признавал нужною и даже необходимою строгость. Петр полагал, что в раскольниках, именно в них одних, кроется корень противления его преобразованиям. В этом убеждении он не мог смотреть на раскольников иначе, как "на лютых неприятелей государю и государству, непрестанно зло мыслящих", как выразился он в одном из многочисленных своих указов..."
Причудье.
Выезд на место работы.
В канун отъезда прощался со "святогорцами". За чайным столом, организованном дамским кружком, собрались члены правления, драмкружковцы и участники литературного кружка. Тепловое напутственное слово сказал председатель "Святогора" С. Д. Кленский, говорили многие, расставание получилось сердечным, искренним.
Поездом 13 декабря 1929 года доехал до станции Сонда - Посад-Черный (Мустве). Длиннущий состав маленьких товарных вагончиков замыкают три пассажирских вагона, - один мягкий и два жестких. Сажусь в последний вагон. При свете огарка свечи в закоптелом вагонном фонаре, едва освещающем предутреннюю тьму, с трудом нахожу свободное место. Тьму усиливает выбивающийся из круглой печурки сланцевый дым. Вдобавок в вагоне курят, дышать становится нечем. Вагон переполнен лесорубами. Лиц сидящих не разобрать. Эстонская речь перемежается с русской.
Отправление поезда сопровождается невероятным шумом и сильными толчками. Паровоз не в состоянии сразу потянуть состав. Раскачка повторяется несколько раз, гремят соединяющие вагоны цепи, проходит несколько минут, пока, наконец, отходим от станции. То и дело в дороге останавливаемся чуть не у каждого столбы, где имеются запасные пути. Наш паровоз выполняет маневренные обязанности: оцепляет порожние вагоны и ставит их под погрузку. Операции занимают много времени. Ждем их окончания по двадцать - тридцать минут. Семьдесят километров, отделяющих Сонду от Посада-Черного, положено пройти в пять часов, но это в нормальных условиях, если нет пурги и снежных заносов, или аварий.
Поспешность, с какой строилась эта дорога, предназначенная для вывозки леса из Тудуского и Авинурмского лесничеств, сказалось на ее состоянии. Первые два года постоянно происходили катастрофы. Слабо прикрепленные к шпалам рельсы раздвигались, вагоны сползали на насыпь, часто опрокидывались. Обходилось без человеческих жертв, потому что скорость поезда не превышала 15-20 километров в час. Аварийная бригада вызывалась в исключительных случаях, обычно помощниками поездной прислуги по ликвидации аварий были пассажиры. Объявлялась тотальная мобилизация. Пассажиры поднимали и устанавливали на рельсы опрокинутые вагоны, а в это время железнодорожники исправляли путь. Сложнее обстояло дело, когда терпели аварию вагоны, груженые лесом. Тогда уже не обходилось без разгрузочно-погрузочных работ, участниками которых были все ехавшие в поезде.
В фонаре догорает свеча. Она больше не требуется. Через окна вагонов проникает дневной свет. Теперь могу разглядеть своих соседей по вагону. Все эстонцы с ярко выраженными лицами, у каждого огромные вещевые мешки с торчащими топорищами. С другого конца вагона слышится русская речь. Перехожу туда. За оживленной беседой сидят стриженные "под горшок" с русыми бородами типичные старообрядцы. Все уже не молодые, в возрасте старше сорока лет, по-видимому, рыбаки, потому что разговор касается одной темы - рыбного промысла. Один, который помоложе, горячо доказывает, что нужно создавать рыболовецкий кооператив. "Иначе, - говорит он, - житья не будет от спекулянтов, которые задаром покупают от нас рыбу и втридорога продают..."
Двенадцатый час дня. Одним цветом слилось зимнее небо с белой равниной, открывшейся за окончившимся лесом. Показались одинокие сараи, запорошенные шапки стогов сена, редкий кустарник.
Зашевелились пассажиры, через несколько минут столица Причудья Посад-Черный, переименованный эстонцами в Мустве. Показалась высокая труба лесопильного завода Юдейкина. Вдоль озера, покрытого необозримой снежной равниной, утонули в снегу деревянные домики на Петроградском шоссе. Подъезжаем к станции. Встречающих немного, больше приехавших. Выйдя из вагона, обнаруживаю, что покрыт сланцевой пылью и дымом, лицо и руки черны от сажи. Первой мыслью было вымыться, привести себя в порядок, но где это сделать? Станционное помещение приспособлено из барака-времянки. В нем две крохотных комнаты для дежурного по вокзалу и касса. Туалета конечно нет.
Направляюсь в сторону базарной площади, пустынной и безлюдной, так как сегодня понедельник, день не торговый. На вопрос, где можно привести себя в порядок и поесть, мне указывают на мрачную постройку, по окна вросшую в землю, когда-то бывшую корчму, переделанную в народный дом. Печатное объявление на дверях указывает, что здесь можно получить обеды и ужины.
На встречу выходит толстая эстонка в замызганном темном платье с повязанным грязным передником, в сером головном платке. На ломаном русском языке спросила что надо и, узнав, что я приезжий, хочу вымыться и поесть, пригласила зайти на кухню, подвела к рукомойнику, дала мыло и полотенце.
Несмотря на раннюю пору, еще не было часу дня, решил поплотнее пообедать, съел тарелку кислых щей и изрядный ломоть карбоната. Из народного дома направился на почту, где у меня по переписке должно было состоятся свидание с почтальоном Затхеевым из деревни Логозо, первым этапом моей работы в Причудье.
Затхеева застаю во дворе почты около лошади. Договариваемся, что встретимся на этом месте через пару часов. Ему предстоит зайти в несколько учреждений, получить почту и тогда мы поедем в Логозо.
Вещи оставляю у него и сам направляюсь знакомиться с Посадом-Черным.
Согласно записям старинных церковных книг, хранящихся в местной Никольской церкви, основание посада относиться к 1780 году. В ту пору здесь на берегу Чудского озера находились шесть изб, в которых жили русские и эстонские рыбаки. Естественная гавань и удобный береговой тракт способствовали быстрому заселению прибрежной полосы. В изобилии ловились сиги, судаки, лещи, щуки, ряпушка, снеток. Через шестьдесят лет в 1839 году на берегу озера построили небольшую деревянную церковь в честь Божьей Матери всех Скорбящих радости, просуществовавшую сто лет. Она сгорела во время войны. Расположенное вокруг храма кладбище сравняли с землей и на его месте устроили танцевальную площадку. Каменный храм Николы Чудотворца выстроили в центре посада в 1864 году.
Свирепствовавшая в России в 1894 году эпидемия холеры проникла и на берега Чудского озера. Ее завезли в Посад-Черный приехавшие на сезонный лов рыбы рыбаки из Кронштадта. Эта страшная болезнь к счастью не получила большого распространения, вызвав десять смертных случаев.
В 1929 году население Посада-Черного составляли две с половиной тысячи человек, из них тысяча пятьсот русских, преимущественно старообрядцы, остальные эстонцы, наиболее зажиточный класс, - чиновники, служащие государственных учреждений, владельцы торговых предприятий, домовладельцы, сдававшие в наем торговые помещения, квартиры.
Старообрядческая беднота селилась в южной части посада, вдоль берега Чудского озера, именовавшегося "Голодай". Старообрядцы не только рыбаки, огородники, мастеровые, но еще и торгаши.
Нанимая хилую лошадку, запряженную в старые дровни, старообрядец - ветровоз, так именуются старообрядческие торгаши, нагружает воз костями для варки мыла, дегтем, тряпками и, конечно, вяленой или мороженой рыбой и отправляется за насколько десятков километров вглубь Эстонии к эстонским хуторянам менять свой товар на муку, крупу, шерсть.
Свои огородные богатства - лук, морковь, цикорий старообрядцы стараются продавать без перекупщиков сами, отвозя их на городские базары.
Ярмарку напоминают базарные дни в Посаде-Черном. Съезжается огромное количество крестьян с эстонских деревень, хуторяне, жители прибрежных селений из Логозо, Раюш, Кинита, Тихотки, Омеда, Красных гор. Базар не умещает продавцов и покупателей. Стеной выстраиваются по Тартуской ул. десятки подвод. Резвость захудалых и голодных лошадей демонстрируют тут же многочисленные цыгане. В магазины не протолкнуться. Чайные переполнены. С разных концов доносится пьяные голоса, звуки гармошек.
Зато в не базарные дни в Посаде-Черном тишина и покой. Скучают купцы, замирает торговля, даже на улице не видно прохожих, будто исчезло население.
Дети обучаются в двух школах эстонской и русской с шестилетним обучением.
Есть где помолиться. У эстонцев лютеранская кирка. Православные посещают две церкви. У немногочисленных единоверцев своя церковь.
На окраине Посада-Черного старообрядцы построили большую молельню. Не без поддержки заграничных баптистов местные сектанты построили около вокзала молитвенный дом.
Логозо.
Почтальон Затхеев давно ждет меня на почте, готовый ехать в деревню Логозо. Упитанный серый конь в черных яблоках, запряженный в простую телегу с нетерпением поглядывает на своего хозяина, готовый сразу же пуститься в путь домой. Еще когда я подъехал к Посаду-Черному, то мечтал, что мое дальнейшее продвижение в Причудье будет происходить в романтичной кибитке на полозьях под звуки бубенцов. Затхеев понимает мое неудовольствие ехать на телеге и, как бы извиняясь, объясняет, что за Посадам голая дорога, снега так мало, что сани не запрячь. Сажусь на туго набитый сеном веревочный кошель, облокотясь на спину возницы. Телега неистово гремит по каменистому, замершему шоссе. Лошадь понукать не надо, бежит резво, чувствует, что домой. Говорим громко, за шумом колес трудно разобрать слова. Трясет так, что впечатление, будто переворачивается все нутро.
Дорога в Логозо тянется по самому краю озера. Оно необъятное, как море. Во все стороны бесконечная белая пелена. У Посада-Черного Чудское озеро имеет наибольшую ширину - около 60 километров.
В демисезонном пальто становится прохладно. Рукой придерживаю фетровую шляпу, чтобы ее не сорвало ветром. Соскакиваю с подводы, бегу рядом с ней, чтобы согреться, и снова водружаюсь на место. К счастью, мороз небольшой, около четырех градусов. Затхеев приятный собеседник, просто, по-мужицки знакомит с бытом Причудья.
- У нас земли кот наплакал, - говорит он степенно, не торопясь, - а какая она, лучше не спрашивай, одно горе, по крохотиночки всего посеешь, как следует удобришь, поухаживаешь, ан смотришь осенью детишкам на молочишко и соберешь...
- А как с эстонцами живете, ладите, - спрашиваю?
- Почему бы нет!.. Народ неплохой, трудолюбивый, копейку бережет. Нам бы, русским, с них пример брать...
- Вы по-эстонски говорите?
- Обязательно. Иначе нельзя, живем рядом. Русские причудцы отлично говорят по-эстонски, другой раз не узнать, с кем разговариваешь, с русским или эстонцем, выдает борода.
Быстро опускаются декабрьские сумерки. Метет с озера поземка. Пошел небольшой снег. Становится холоднее. Я уже больше не соскакиваю с телеги. Съежившись к комок, уйдя головой за поднятый воротник, крепче притулился к спине Затхеева, больше не задаю вопросов, молча вглядываюсь в окружающую тьму и, конечно, ничего различить не могу.
- Скоро приедем, потерпите малость, - повернул ко мне голову возница, - проехали эстонскую церковь. Это эстонское Логозо, как только переедем мост, будет наше Логозо.
За небольшим деревянным мостом с трудом разглядел в потемках деревянную кладбищенскую церковь. Замелькали в домах неподвижные огоньки. Вечернюю тишину прорезывает собачий лай.
- Тпру! Приехали!..
Затхеев проворно соскочил с телеги и исчез во тьму. Я оставался сидеть неподвижным, озябшим насквозь. Откуда-то слева послышался женский голос: "Инструктора привез?! Чай, поди, замерз? Веди его скорее в избу!.."
Появился с фонарем в руке Затхеев. Забрал мои вещи и пригласил следовать за собой.
По запаху свежего сруба я определил, что вошли в новую избу. Навстречу вышел огромного роста мужчина, сапожник Захар Тверской. Рядом с ним стояла маленькая, хрупкая на вид женщина, его жена Ириша, приветливо пригласившая зайти в горницу. Пахнуло теплом, запахом кожаных сапог, дегтя, кислых щей. Ириша помогла раздеться и предложила погреться на лежанке, обещав быстренько загнетить самовар, угостить горячим чаем. При свете небольшой керосиновой лампы, укрепленной около окна возле сапожного верстака, я стал разглядывать комнату, половину которой занимала русская печь. В правом углу несколько потемневших от времени икон в киотах и без них. В другом углу большая деревянная кровать, покрытая пестрым покрывалом и горой подушек, которых я насчитал восемь штук. Небольшой стол накрыт домотканой льняной скатертью. Ириша сразу же поинтересовалась, как меня зовут, сказав, что я буду жить в другой комнате и предложила туда зайти. Небольшая горенка располагала к уюту. Над столом висела лампа с большим абажуром, на окне, завешанным кисейными занавесками, стояли в горшках комнатные цветы. На бревенчатых стенах вместо обоев висят полотенца с петушками, коврики, салфеточки в таком изобилии, что бревен почти не видно. У теплой стенки русской печи поставлена деревянная кровать, закрытая цветастым пологом. Ириша быстро поставила на стол самовар, налила в глиняную миску горячих щей, принесла творог со сметаной, крынку топленого молока и деревенскую лапшу. Уговаривать есть не требовалось, я был голоден, как волк. За чаем в комнату пришел Захар Тверской и со всеми подробностями стал рассказывать, как он нынче осенью закончил собственными силами строительство дома и всего лишь как два месяца назад справил новоселье. По его словам трудно живется логозским рыбакам. С каждым годом сокращается улов в этом районе, в поисках рыбы приходиться уезжать в сторону Сыренца и к югу за Красные горы. Песчаные огородные угодья обеспечивают овощами только семью, на продажу ничего не остается, поэтому подспорьем служит сапожное ремесло.
Утопая в пуховой перине, выспался отлично, но проснулся рано, разбудил хозяин, точавший с шести утра сапоги. Не меньше шумела Ириша, растапливаю русскую печь. И так каждое утро в течение трех недель, пока я жил в Логозо. За долгие годы инструкторской работы в русской деревне я привык вставать рано. Хозяева не давали возможности нежиться в постели, долго спать. Необходимость заставляла их подниматься ни свет, ни заря: предстояло накормить скотину, сварить картофель на целый день для свиней, для семьи приготовить сразу завтрак, обед и ужин.
Питался у хозяев. Первоначально кормили прилично, разнообразно, но когда ко мне привыкли и я стал, словно член семьи, давали есть, чем сами питались: ежедневно кислые щи, сваренные на солонине и на второе картофель, тушеный в печке с соленой свининой. Сперва я молчал и терпел, но когда стало невмоготу, категорически отказался принимать подобную пищу. К моему удовольствию Ириша достала свежую рыбу: леща, судака и окуня, варила уху, тушила рыбу в печке.
Знакомство с просветительной работой в Логозо началось с визита к местным учителям. Уроженка деревни учительница Мария Харитоновна Домнина подробно осветила неяркую жизнь местного русского просветительного общества, которое ютилось в тесном неуютном помещении бывшей торговли, куда с трудом могли втиснуться около ста человек. Русское население Логозо с завистью поглядывало на другую сторону реки в эстонское Логозо, где эстонцы имели большой, прилично оборудованный, народный дом с вместительным зрительным залом, сценой, комнатами для кружковой работы.
Договорился с приходским советом местной церкви, предоставившим пустовавшее помещение, где когда-то помещалась церковная школа, под избу - читальню.
Ежевечерне в избу - читальню собиралось население Логозо, для которого я устраивал литературные чтения, знакомил с произведениями русских классиков, проводил лекции на общественные темы. По окончании занятий с взрослыми, в избе - читальне оставалась молодежь, с которой я занимался по драматическому искусству, знакомил ее с ведением в культурно-просветительной организации делопроизводства, библиотечного дела, как проводить собрания.
Местная деревенская выдвиженка Мария Гусева, окончившая в городе курсы кройки и шитья, проводила с девушками занятия по этому ремеслу.
За несколько дней до отъезда из Логозо поставил с молодежью спектакль "Примерный ученик", в котором играли еще совсем юные артисты-любители, впервые вступившие на сцену.
Простенькая тема спектакля, - жизнь деревенской школы не решала больших проблем, отвечала духу и настроениям молодых исполнителей, только что распрощавшихся со школьной обстановкой и поэтому игравших самих себя искренно, с огоньком и задором. Старшая группа любителей-артистов в спектакле не была занята. Они сидели в зале и дружными аплодисментами подбадривали тех, кто готовился стать им заменой.
Логозо оставило приятное впечатление. Прощались тепло и сердечно. Позднее я узнал, что правление Логозского русского просветительного общества написало в правление Союза в мой адрес благодарственное письмо, подчеркнув, что я сумел объединить молодежь, которая после моего отъезда активно включилась в просветительную работу.
Олешницы.
Из Логозо предстоял путь на северную оконечность побережья Чудского озера за 25 километров в деревню Олешницы.
В летнюю пору поездка на пароходе была заманчива и не вызывала никаких затруднений. Другое дело зимой. Ехать предстояло на лошади. Правление общества оказалось в затруднительном положении, не имея возможности меня вывезти из Логозо в Олешницы. Все деревенские лошади работали на лесозаготовках. Один из кружковцев Иван Соколов, у которого брат живет в Олешницах, предложил простейший способ передвижения ...на велосипеде. Я, конечно, сразу же ухватился за эту мысль. Вещи привязали к багажнику и на раму. День для поездки оказался исключительно удачным. Термометр показывал два градуса ниже нуля. Светило яркое солнце. Вдобавок дул легкий южный ветер, оказавшийся попутным. Ехал по смерзшему песку края озера, словно по асфальту, без всякого напряжения, несколько раз останавливался в пути, забирался на песчаные дюны и сверху любовался залитой солнцем безбрежной равниной уснувшего подо льдом озера. В пути не встретил ни одного человека. Удовольствие от поездки получил огромное. В Олешницу приехал ровно через два с половиной часа, без приключений и аварий.
На квартиру меня устроили дом местного представителя фирмы "Зингер" Дмитрия Луцикова, в крохотной комнатке, рядом со спальней хозяев, у которых имелись двое маленьких детей. О покое мечтать не приходилось. Днем и ночью ребята услаждали слух постоянными концертами. Утешал себя одной мыслью: мытарства не надолго, через три недели уеду из Олешниц.
Утро следующего дня посвятил ознакомлению с деревней и ее окрестностями. Олешницы в плотном окружении густого соснового леса на берегу Чудского озера представляет курортное местечко, еще не освоенное, с богатым будущем. Живописная береговая дорога вьется среди вековых елей и могучих сосен. Пройдя буквально несколько шагов в сторону, оказываешься на холмистых дюнах возле озера. Такая же картина в других деревнях по соседству с Олешницами - в Катазне, Новой деревне, Каукси, Обхони, Ремнике, Смольницах. Воздух сухой, пропитанный смолой и запахом озера. Если курорт Усть-Нарва в свое время получила меткое наименование - "Жемчужина Финского залива", то Олешницы с прилегающими к нему береговыми деревнями вправе называться "Жемчужиной Чудского озера". По ширине пляж на Чудском озере уступают Усть-Наровскому, длиной значительно превышает, а вот по качеству и чистоте золотистого песка не знаешь, кому отдать предпочтение. Разницу ощущаешь в температуре воды, летом в озере она значительно теплее.
В школе встретил друзей по гимназии и университету, - воспитанницу Нарвской гимназии Татьяну Владимирову Виноградову и магистра филологии Дмитрия Павловича Цветкова, заведующего Олешницкой школой.
Условия для работы Олешницкого просветительного общества "Надежда" усложнялись отсутствием народного дома и такого помещения, где можно было без помех заниматься с молодежью. Лекции, спектакли, вечера, внешкольные занятия проводились только в здании школы, что, естественно, мешало занятиям со школьниками. Большие затруднения вызывала постановка спектаклей. Обычный класс превращался в сцену и театральный зал. На улицу выносились парты и столы (больше некуда было их ставить), на козлах устраивали помост и собирали сцену. Для зрителей отводилась вторая половина класса, где с трудом могли сесть на установленные на табуретках доски не больше 80 человек. Остальные зрители теснились по стенкам класса и в коридоре.
Вспоминаю, с какими невероятными трудностями осуществил в Олешницах постановку пьесы А.Н. Островского "Не так живи, как хочется". Движение любителей на сцене сопровождалось скрипом половиц пола, треск козел заглушал слова, в довершение всего в переполненном до последней возможности классе царила такая духота, что керосиновые лампы не могли гореть полным накалом, актеры и зрители изнывали от отсутствия воздуха, грим тек по лицу, отклеивались бороды и усы.
Через неделю моего пребывания в Олешницах серьезно заболел заведующий школой Д. П. Цветков, замены ему не было и Ракверское школьное управление предложило мне на две недели вести его уроки в пятом и шестом классах. Днем занимался в школе. По вечерам в просветительном обществе. Много времени отнимала проверка тетрадей, да и самому приходилось готовиться к урокам, за девять лет после окончания гимназии многое забылось.
В классе учился мальчуган по фамилии Виктор Соболев, по сравнению со своими сверстниками мало развитой, обычно плохо занимавшийся, почти всегда получавший двойки. Постом он не превышал 70 см. Еще ниже была его младшая сестра Параскева. Оба они были типичные лилипуты.
Как-то поздно вечером, когда я готовился к учебным занятиям следующего дня, ко мне постучали в дверь. Вошел небольшого роста крестьянин, одетый в овчинный полушубок и старую меховую ушанку. Он долго мялся, прежде чем заговорил о цели своего визита.
- Меня завит Иван Дмитриевич Соболев, - представился он, - мой сын Витя учится у вас в шестом классе. Знаю, что у него плохая успеваемость... Он не хочет ходить в школу, говорит, если ты меня не уберешь из школы, все равно сбегу. Параскева такая же лентяйка, просится устроить ее на работу. Кто ее возьмет? Она ростом меньше Виктора. Нельзя ли обоих устроить, как лилипутов, на сцену?..
По издающейся в Риге (Латвия) газете "Сегодня" я вспомнил, что в цирке Саломонского с успехом подвизается труппа лилипутов.
- Попробуйте написать в рижский цирк, - предложил я Соболеву, - быть может, Виктора и Параскеву примут в труппу.
Писать пришлось мне самому, Соболев оказался неграмотным.
Вскоре я уехал из Олешниц и забыл про учеников - лилипутов. На следующий год по приезде в Олешницы узнал, что Соболевых пригласили в цирк Саломонского. Спустя девять лет перед началом Великой Отечественной войны брат и сестра Соболевы вернулись домой квалифицированными циркачами. Они выступали музыкантами на ксилофонах, акробатами, эквилибристами и танцорами в труппе лилипутов. С концертами исколесили всю Европу, гастролировали в Индии. Африке, Южной Америке.
В середине февраля 1930 года прощался с Олешницким просветительным обществом "Надежда" и по хорошему санному пути совершил переезд по льду Чудского озера в столицу Причудья - Посад-Черный.
Посад-Черный.
Не с большой охотой ехал в столицу Причудья. Пока работал в Логово и Олешницах, наслышался немало нелестного о деятельности Черновского русского просветительного общества, в котором якобы крепко засела местная интеллигенция, диктующая свою волю в направлении деятельности организации. Молодежи в обществе мало, до она особенно и не стремится вступить в него, зная наперед, что проявить инициативу ей не дадут, что когда ставятся спектакли, роли распределяются по знакомству среди тех, кто давно играют на сцене. С желаниями и стремлениями молодежи влиться в труппу здесь особенно не считаются. Так повелось еще до предшественника Ф. Лебедева, некоторое время занимавшего пост инструктора в Причудье, актера М. Т. Любимова, который, ведя только театральную работу, завел особые порядки: в спектаклях он занимал старых, ему хорошо знакомых любителей, предъявлял профессиональные требования в усвоении ролей, заставлял беспрекословно подчиняться всем его режиссерским указаниям, не терпел возражений, многих доводил до слез и не раз выгонял со сцены и отнимал роли. Надо отдать должное Любимову, его спектакли готовились тщательно, оформлялись со вкусом, публика их любила и охотно посещала. Спектакль выливался в торжественную премьеру с вызовами на сцену режиссера Любимова, которому обязательно преподносились цветы и ценные подношения.
Характер работы Любимова противоречил задачам инструктора по внешкольному образования среди деревенской молодежи, обязанного поднимать ее культурный уровень, привлекать к общественной работе, вовлекать ее во все виды просветительной деятельности. Любимова вскоре убрали, признав его деятельность неудовлетворительной.
Поклонники Любимого, а их в Посаде-Черном было немало, естественно подняли шум вокруг решения об его увольнении; странную позицию заняло правление просветительного общества, встав на защиту своего фаворита Любимова, находя, что его замена повлечет ослабление театральной деятельности общества.
В такой ненормальной обстановке в Посаде-Черном начинал инструкторскую работу Лебедев. Из солидарности с Любимовым многие старые кружковцы бойкотировали начинания нового инструктора. Лебедеву, и потом мне, это оказалось кстати. Нас такое игнорирование не только не огорчило, а, наоборот, вдохновило переключиться на молодежь, которая охотно пришла заниматься. Через два-три года результаты не замедлили сказаться. Появилась хорошая, здоровая смена, исчезли интриги, не стало "любимчиков", которым в первую очередь отдавались лучшие роли.
Правление просветительного общества забронировало для меня номер в гостинице. Приехал я в субботу, в разгар базарного дня. С трудом возчик проехал через сплошной муравейник торгашей и покупателей. С края базарной площади шла оживленная торговля рогатым скотом, свиньями, домашней птицей. На длинных столах лежали горы рыбацких сапог, из открытых мешков высовывались головы мороженых лещей и окуней, торговцы зазывали купить и них мотки шерсти, домотканое сукно, половики, коврики, дуги, сани, бочонки и прочий товар. Невдалеке от станции стеной выстроились возы с сеном и соломой.
В гостинице стоял не меньший шум. Бесконечным потоком входили и выходили посетители, негде было не только сесть, но даже встать, пришлось отказаться от мысли с дороги выпить стакан горячего чая. Номер мне отвели в мансардном помещении. Маленькая комната окном была обращена в сторону железной дороги.
Весь день ушел на визиты к деятелям просветительного общества, местным учителям, знакомился с посадом и, конечно, заглянул в народный дом, где мне предстояло ставить спектакли.
Ужаснулся, когда вошел в полуподвальное помещение, предназначенное для обслуживания культурных интересов трехтысячного населения столицы Причудья. Непроветриваемое, наглухо закрытое наружными ставнями помещение, производило гнетущее впечатление. Прежде всего, в нос бил терпкий запах плесени. Низкий потолок зала давил грязным верхом, по углам белели плесенью стены, уродовали вид огромные черные печи, пыль покрывала давно выцветшие, висевшие с угла на угол бумажные гирлянды. Размеры сцены не позволяли ставить многоактовые пьесы. Не удовлетворяла и ее высота, отсутствовали карманы. Имелись две небольших гримировочных комнаты. Отсутствовал туалет.
Вечером с моим участием состоялось расширенное заседание правления Черновского просветительного общества совместно с представителями местной общественности. Составили годовой план деятельности просветительного общества, приняли ряд конкретных мер по привлечению молодежи в работе кружков. На ближайшее время наметили молодежный спектакль - пьесу А.Н. Островского "В чужом пиру похмелье", организацию курсов кройки и шитья (руководитель З. И. Шибалова), лекции на общеобразовательные темы, литературный суд. Собрание единогласно признало заслуживающим большого внимания организацию весной 1930 года районного празднования "Дня Русского Просвещения", к участию в котором должны быть привлечены кроме всех русских общественных организаций Посада-Черного деревни Логозо, Раюши, Никита, Тихотка. В празднике будут участвовать школы, школьные и взрослые хоры. Завершающим праздник спектаклем явится историческая боярская пьеса времен Иоанна Грозного авторов А.Н. Островского и Гедеонова "Василиса Мелентьева".
Поздно вечером вернулся в гостиницу, предвкушая как следует отдохнуть после морозного путешествия по озеру и проведенного в хлопотах первого трудового дня в Посаде-Черном.
За тонкой стеной номера происходила гулянка, слышалось пение, играла гармошка. Хотя я очень устал и хотелось спать, уснуть долго не мог. Под утро пьяная компания несколько угомонилась и я заснул. Проснулся от прикосновения чьей то руки к моему лицу, и не мог сразу сообразить, где я и что со мной. Вижу, у кровати стоит незнакомая молодая женщина, от которой исходил сильный запах алкоголя.
- Вы уж простите, что мы вас потревожили, - растягивая слов и покачиваясь, она повернулась в сторону дверей, где стояла, держась за дверной косяк вторая пьяная женщина, - нам очень скучно, пойдемте в нашу компанию!
В первый момент я растерялся, не зная, что ответить. "Как попали сюда эти женщины", - подумал я, и сразу же сообразил, что, по-видимому, забыл закрыть на ключ двери.
- Сейчас же освободите номер, никуда я с вами не пойду! - довольно резко ответил я.
Незнакомки даже не пошевелились. Соскочив с постели в одном белье, я подлетел к стоявшей у двери и вытолкал ее в коридор. Со второй справиться было сложнее, она ни за что не хотела уходить одна, все уговаривала примкнуть к их кампании. Наконец и она ушла. Заперев на ключ дверь, я снова улегся в постель и сразу же уснул.
О ночном происшествии я рассказал днем администратору гостиницы. Она с удивлением выслушала мой рассказ, приняв его за шутку.
Во второй половине февраля 1930 года подготовил пьесу А.Н. Островского "В чужом пиру похмелье", в которой из десяти участников спектакля семь человек были новичками на сцене. Черновская интеллигенция бойкотировала спектакль. Для них, привыкших к салонным и фарсовым спектаклям, в постановке Любимого, подобная пьеса шокировала их "утонченные" вкусы. Я умышленно для первого своего спектакля выбрал подобную пьесу, зная, что в Причудье, в особенности в Посаде-Черном, еще сильны дореформенные семейные устои, что здесь еще не перевелись Титы Титычи. Зал заполнили черновская молодежь, были ученики старших классов русской и эстонской школ, благодаря дешевым билетам собралась беднота.
До зрителей, внимательно следивших за ходом спектакля, дошла основная тема спектакля: бесправное положение и тяжелая доля старого учителя Ивана Ксенофонтыча и его дочери Лизы, терпящих унижение со стороны всесильного богатого купца Брускова и, одновременно, какое пагубное влияние имеют деньги в руках таких самодуров - купцов, как Тит Титыч. Когда великий русский критик Добролюбов прочитал эту пьесу, он воскликнул: "...Отчего целое общество терпит в своих нравах такое множество самодуров, мешающих развитию всякого порядка и правды?!"
На читку предназначенной для предстоящего районного "Дня Русского Просвещения" пьесы "Василиса Мелентьева" собралась вся черновская общественность. Сказал несколько слов о том, что пьесу А.Н. Островской писал совместно с директором императорских театров Гедеоновым и что известный поэт-революционер Плещеев, восхищаясь языком драмы, писал о ней: "Не часто приходится видеть на нашей сцене пьесы, столь богатые поэтическими красотами, написанные таким поистине мастерским языком... Желательно, чтобы противники г. А.Н. Островского указали нам, у кого из современных наших писателей, воспроизводящих наш исторический быт, можно найти стих более поэтический, оборот речи более русский..."
А.Н. А.Н. Островский любил "Василису Мелентьеву" в числе тех своих пьес, которые, как он выразился, "должны быть непременно в репертуаре всякого русского театра, если он хочет быть русским".
Роли распределили так: царь Иоанн Грозный - П. С. Логусов, Василиса Мелентьева - Л. А. Якобсон, царица Анна - З. И. Шибалова, Василий Колычев - С. А. Кедринский, Малюта Скуратов - П. М. Лансберг, мамка - Е. М. Титова.
После нескольких застольных занятий договорился с участниками, что за время моего отсутствия они выучат роли и с середины апреля, когда я снова приеду в Посад-Черный, начнутся ежедневные занятия и репетиции.
Декорации писали сами кружковцы по эскизам художника Коровайкова. Боярские костюмы прислали из Нарвы.
Увлеченно, с большим интересом, закипела большая творческая работа. Репетировали с 6 до 11 часов вечера. По воскресным и праздничным дням кроме репетиций происходили индивидуальные занятия. Роли хорошо выучили, задержки с текстом не было, мое внимание, как режиссера спектакля, сосредотачивалось на выявлении характеров, взаимоотношении героев, правильном понимании исторических образов.
Труднее всего приходилось исполнительнице роли Василисы - учительнице Тихотской школы Лидии Александровне Якобсон, которая каждый вечер совершала 6-ти километровый путь (в одну сторону) пешком или на велосипеде, в зависимости от погоды, чтобы попасть на репетицию в Посад-Черный. Никогда она не жаловалась на усталость после учебных занятий в школе, всегда появлялась на репетицию без опоздания в отличном настроении, шутила, других подбадривала, не раз говорила, что "искусство требует жертв".
Подготовку объединенного хора Посада-Черного и окрестных деревень вел преподаватель пения Черновской школы Калистрат Антонович Малышев. Жил он в трех километрах от Черного в деревне Кикита, куда возвращался ежедневно после занятий домой. Для него не составляло большого труда второй раз являться на спевку в Посад-Черный.
В одно из воскресений К. А. Малышев пригласил меня к себе на обед. Он занимал половину одноэтажного деревянного дома в центре деревни Кикита против старообрядческой молельни. С ней соседствовала баптистская молельня.
Сам старообрядец, К. А. Малышев, происходил из ортодоксальной старообрядческой семьи, был глубоко верующим человеком, конечно, не курил, принимал активное участие в общественно-церковной жизни местного старообрядческого населения. Стоило мне переступить порог его дома, как я сразу же почувствовал в его невысоких, уютных комнатах молитвенную тишину, свойственную зажиточным старообрядческим домам отрешенность от внешнего мира, благообразное спокойствие. Правые углы обеих комнат, где я был, занимали большие и малые иконы, которых было так много, что мне трудно было их сосчитать. Комнаты утопали в цветах. Горшки с геранью, кактусами, китайскими розами заполняли подоконники. На полу стояли пальмы, лимонные деревья. Какие-то мне незнакомые вечнозеленые растения спускали свои длинные ветви с большого стола, покрытого ослепительно белой полотняной скатертью. На середине стола лежала огромная библия.
К моему приходу на столе кипел ярко начищенный медной самовар, издававший какие-то неуловимо тонкие звуки, приятно тонувшие в этой уютной обстановке.
Хозяйка быстро вносила в комнату пироги, ватрушки, булочки, какие то печенья, подала несколько сортов варенья. Приятный запах сдобы щекотал нос, все выглядело очень аппетитно, единственно, что меня несколько озадачивало, почему был сервирован чайный стол, ведь меня пригласили на обед. Вероятно Калистрат Антонович, - подумал я, - ошибся в характере угощения. Все было очень вкусно, поэтому я особенно не досадовал, с удовольствием выпил два стакана чаю и безотказно всего попробовал и не отказывался дополнительно угощаться.
Каково же было мое удивление, когда хлебосольная хозяйка, убрав чайную посуду и все, что прилагалось к чаю, внесла миску с ароматичным куриным бульоном, жареного леща с гречневой кашей и клюквенный мусс со сбитыми сливками. Есть мне не хотелось, я уже был сыт. Вероятно на моем лице выражалась растерянность и то состояние, которое испытал герой басни Крылова "Демьянова уха".
В Логозо и Олешницах, где я жил среди православных и не вращался среди старообрядцев, не имел понятия, что у старообрядцев существует обычай: завтрак, обед и ужин обязательно начинать с чая. В бедных семьях желудки прополаскиваются пустым чаем, у зажиточного хозяина к чаю подаются кондитерские изделия.
Солнечным весенним днем 28 мая яркими сарафанами и вышитыми мужскими косоворотками засверкали по-воскресному прибранные улицы Посада-Черного. Теплым легким ветерком с озера погода улыбнулась Первому районному в Причудье "Дня Русского Просвещения". Легкими ласточками праздника разлетелись по посаду девушки в русских национальных костюмах, продававшие на больших щитах значки с портретом основоположника русской литературы А. С. Пушкина. Переполнен молящимися старинный Никольский храм. По окончании литургии настоятель Петр Антонов разъясняет значение "Дня Русского Просвещения", рассказывает о первом русском просветителе князе Владимире.
На переполненной народом площади перед русской школой дети выступают с гимнастическими упражнениями. Поют хоры. Гармонисты сопровождают хороводы, пляски. Веселье продолжается до вечера.
В народном доме, как говорится, "яблоку негде упасть". Огромный интерес вызвала историческая пьеса времен Грозного "Василиса Мелентьева". Черновские зрители, никогда не видевшие на свой сцене боярских пьес, были поражены яркими декорациями русского терема, написанными по эскизам художника Коровайкова, стильными боярскими костюмами, соответствующим гримом.
Захватывающая фабула спектакля - трагическая судьба пятой жены Грозного, Анны Васильчиковой, заинтриговала всех, зал с напряженным вниманием следил за всеми перипетиями сложной пьесы с ее историческими героями Грозным, Василисой, царицей Анной, Малютой Скуратовым, Колычевым, Бомелием и другими персонажами.
С 1930 года вошло в традицию ежегодно летом в Посаде-Черном проводить районный "День Русского Просвещения", объединяющий деревни среднего Причудья, с постановкой лучших пьес русского классического репертуара. За время пребывания инструктором в Причудье мне удалось осуществить постановку двух пьес А.Н. Островского "Гроза" и "Бесприданница", драмы Найденова "Дети Ванюшина".
Постановка спектаклей в деревне всегда осложнялась отсутствием костюмов. Народные дома собственных костюмов не имели, в лучшем случае в из распоряжении находились лесная декорация и комплект сценических сукон. Одежду доставали сами в собственных семьях и по знакомству из дедовских сундуков. В старообрядческих деревнях старики ни под каким видом не соглашались отдавать костюмы на сцену, считая ее местом "бесовских игрищ", приходилось их утаскивать тайком. Старинные платья, длиннополые сюртуки одевались в молельню только в большие праздники и, конечно, разрешать "поганить" одежду на сцене старообрядцы ни под каким видом не соглашались.
С костюмами для "Бесприданницы" осложнений не возникло, их я привез из театральной мастерской Тарту. В период подготовки "Грозы" Черновское просветительное общество переживало финансовый кризис и не в состоянии было взять на прокат костюмы, поэтому нам пришлось искать их на месте. Каждый доставал, что мог найти и спросить у знакомых. На генеральной репетиции я убедился, что если найденные участниками спектакля костюмы соответствовали времени, то в них все же не хватало красоты покроя и отделки, платки и шали выглядели скромными по рисунку. Не хватало богатства, нарядности.
Игравший Дикого молодой старообрядец Павел Матвеевич Лансберг, любивший сцену, на этой почве враждовавший в семье, доверительно мне сообщил, что всякими правдами и неправдами достанет у своей бабушки из сундука хранящиеся в нем старинные платья и платки и принесет их на спектакль. "Ключ от сундука, - шепнул мне Лансберг, - хранится за божницей. Как только бабка уснет, достану костюмы. Только об этом не слова, узнают, меня выгонят из дома!.."
За два часа до начала спектакля все кроме Лансберга были на месте. Решили одеть прежние платья. Гримируя актеров, я услышал несшиеся со сцены радостные возгласы: "Молодец Павлуша! Сдержал слово!"
Запыхавшийся, мокрый сидел на сцене Лансберг. Перед ним на полу лежал огромный тюк. В одно мгновение женщины, участницы спектакля, его развязали. В нем были аккуратно сложены десять стильных купеческих платьев сшитых по моде того времени, с яркой цветастой отделкой, с рюшками, воланами, ручной работы кружевами. Нельзя было не залюбоваться тяжелыми парчовыми и шелковыми платками со старинными русскими рисунками, игравшими красками на вышитых цветах и орнаментах.
И все-таки в доме Лансберга узнали о проделке с костюмами. Прежде чем уложить обратно в сундук костюмы, их снесли в молельню, окропили святой водой, сняв с них "бесовскую погань".
Всей просветительной работой в деревне руководило учительство. Оно возглавляло просветительное общество, вело хор и оркестр, ставило спектакли, заведовало библиотеками. Постепенно из среды деревенской молодежи стали появляться активисты, становившиеся помощниками учителей, но их познания в области просветительной деятельности оказывались весьма скудными и ограниченными. Возникла необходимость подучить эту молодежь, дать ей более основательные познания в области руководства народным домом, делопроизводством, кружками. Наконец встал вопрос о необходимости постепенно заменять учителей на тех участках общественной деятельности, где после соответствующей подготовки смогут встать молодые деревенские деятели. Для этой цели правление Союза Русских просветительных обществ Эстонии организовало в ряде крупных районов Принаровья, Причудья и Печерского края двухнедельные курсы по подготовке деятелей деревенских народных домов с расчетом, что их будут посещать молодые деятели - общественники из соседних деревень.
Зимой 1932 года такие курсы открылись в Посаде-Черном. Их посещали 30 слушателей из Посада-Черного и окрестных деревень Логозо, Раюши, Кикита, Тихотка, ежедневно с 7 до 11 часов вечера. Бесплатными лекторами были местные общественные деятели и учителя. Занятия по делопроизводству вел бухгалтер по профессии А. И. Ланзберг. По всем видам работы литературного кружка занималась учительница З. И. Логусова-Шибалова. Библиотечное дело вел учитель Ф. И. Титов. По театральному искусству занимались врач С. А. Кедринский и я.
Многие из посещавших эти курсы позднее возглавили просветительную работу Ф. Суворова и С. Топкин в Посаде-Черном, Михаил Гусев в Логозо, Иван Залекешин в Раюшах, Мария Домнина в Тихотке.
Своими впечатлениями о курсах поделилась на страницах "Вестника Союза Русских просветительных обществ в Эстонии" одна из руководительниц З. И. Логусова-Шибалова:
"Устроенные в Мустве курсы для работников просвещения оказались своевременными, интересными для деревенской молодежи и необходимыми для нее. За это говорят цифры посещаемости курсов, за это говорит и горение молодежи, живой отклик на призывы руководителей, оживленные беседы и споры на уроках, неоднократно высказываемые молодежью пожелания, чтобы подобные занятия продолжались дольше и устраивались чаще. Девушки, после дневного физического труда приходящие из Тихотка за 6 километров и вечерами с интересом работающие; парни, проведшие день в лесу за пилкой дров или на озере за ловлей рыбы, а вечерами оживленно проделывающие всю работу на курсах; будущие портнихи, в настоящем ученицы, в обеденный перерыв готовящие задание к вечеру, - разве все это не доказательства, что курсы пришлись ко времени и нужны деревне. За две недели работы посетители курсов слились в дружную семью. Не трудно подметить и искорки талантов, то к рассказыванию, то к выразительному чтению, то к игре на сцене, к ведению собрания; есть лица и с судейскими наклонностями. А робкий вопрос одной девушки - "Что сделать, чтобы стихи были напечатаны в газете?", - указывает на склонность к поэзии. Непосильную задачу взяли бы на себя руководители, задавшись целью за две недели подготовить кадр готовых общественных работников. Их задача скромнее: указать молодежи пути, по которым надо идти к просвещению. Вот знают теперь посещавшие курсы, как ведется работа в каждом просветительном обществе с технической стороны, получили указания, что и как читать, какие пьесы ставить и как играть. Знают сами и другим расскажут кое-что из усвоенного. А если усвоили все, что предлагалось им на курсах, то не останутся с этими знаниями, а пойдут дальше. Вехи намечены. В дорогу пойдут сами..."
В конце Петроградской улицы на берегу Чудского озера в небольшом одноэтажном деревянном домике жили две учительские семьи. Они были замечательны тем, что стремились жить для людей, для пользы общества. С их бескорыстной помощью росла и крепла культура Посада-Черного.
В этом ничем непримечательном с внешней стороны доме, разделенном на две равные половины, квартировали учителя Черновской русской школы - супруги Елизавета Максимовна и Федор Иванович Титовы и на другой стороне - супруги Зоя Ивановна и Павел Степанович Логусовы.
Всегда приятно было здесь бывать. И не только потому, что хозяева обеих половин отличались русским хлебосольством, приветливо и радушно встречали гостей, но еще и потому, что под его крышей рождались и осуществлялись большие общественные дела. Все полезные и нужные для русского населения начинания культурно-просветительного характера не могли миновать этот дом. Он, словно семафор, открывал зеленую улицу мероприятиям Черновского русского просветительного общества.
Большой специалист библиотечного дела Федор Иванович Титов много лет заведовал местной русской библиотекой. Его ученики по школе были помощниками по библиотечным делам, помогали выдавать книги, их ремонтировали, заполняли картотеку, приучались к самостоятельной библиотечной работе. Любил Федор Иванович сцену, выступал как актер, режиссировал несложные спектакли.
Непременным участником всех любительских спектаклей в Посаде-Черном являлась Елизавета Максимовна. Пройдя любительскую театральную школу, она свой опыт передавала детям - ученикам школы, режиссируя детские спектакли.
Педантичный, порой флегматичный, учитель Павел Степанович Логусов свободное от школьных занятие время посвящал охоте и рыбной ловле. Но это не значило, что ему чужды были духовные запросы. Страстный любитель музыки, он организовал в школе оркестр народных инструментов и в Черновском русском просветительном обществе смешанный хор, который слаженностью исполнения, хорошо подобранными голосами и большим, разнообразным репертуаром славился по всему Причудью. Хор выступал на Русском певческом празднике в 1937 году в Нарве.
Но на этом не остановилась мятежная душа влюбленного в искусство Логусова, который находил еще время участвовать в спектаклях. Бесспорным достижением на театральном поприще он вправе был считать профессиональное исполнение двух сложных драматических ролей - царя Иоанна Грозного в пьесе А.Н. Островского "Василиса Мелентьева" и Константина в пьесе Найденова "Дети Ванюшина"
О Зое Ивановне Шибаловой, жене Павла Степановича, моей соученице по 39 выпуску в 1921 году Нарвской русской гимназии следует сказать особо.
На гимназической парте и в университетской аудитории Зоя Ивановна обнаруживала не только крепкие знания и хорошую успеваемость, но, что особенно бросалось в глаза, - в ней ярким светом горел огонь общественного служения. Во всех гимназических и студенческих мероприятиях она было застрельщиком, инициатором материальной помощи неимущей молодежи. Стремление быть передовой во всех русских общественных делах не останавливало ее ни перед какими трудностями, наоборот, они возбуждали у нее еще больше желания трудиться на общественном поприще и в работе преодолевать препятствия.
Этот настойчивый, устремленный на служение ближнему благородный характер Зои Ивановны выработали безрадостное детство в дерене Ремник (Причудье), где она родилась и получила в Олешницах начальное образование, нужда кругом, серость и беспросветность окружающей деревенской жизни, нежелание родителей дать ей среднее и высшее образование.
Не это ли золотое сердце Зои Ивановны Шибаловой является причиной ее душевной молодости?!..
Какое благородство более пятидесяти лет жить мечтою о том, чтобы приносить пользу окружающим людям, служить интересам простого народа, лучшие годы своей жизни отдать воспитанию детей крестьян и рыбаков, - это ли не залог человеческого счастья и радости, причина долголетия, эликсир жизни...
Чем занималась Зоя Ивановна Шибалова по окончании школьных занятий, как проводила часы досуга, положенного после работы отдыха?
Играла в оркестре народных инструментов, была солисткой в смешанном хоре, принимала участие во всех спектаклях, которые ставились в Посаде-Черном, состояла долголетним членом Черновского правления просветительного общества, была руководительницей курсов рукоделия и художественной вышивки, читала лекции на общеобразовательные темы и еще умудрялась поздно вечером приглашать к себе домой на консультацию девушек из рукодельного кружка.
Не слишком ли велика общественная нагрузка для одного человека, - вправе задать каждый из нас такой вопрос, а когда же отдых, личная жизнь?
Их заменяли сознание Зои Ивановны, что она жила для народа, что в русской деревне поднимались обильные, орошенные радостью и счастье всходы просвещения и культуры.
Тихотка.
Шестикилометровый путь от Посада-Черного до Тихотки проходит по краю озера через деревни Раюши и Кикита по низкой береговой дороге, не раз затапливаемой разбушевавшейся водной стихией.
Правление Тихотского просветительного общества "Улей" прислало за мной запряженную в сани старенькую лошаденку. Не моложе ее была возница, закутанная в овечью шубу. Пользуясь хорошей погодой, в этот день играло солнце, отсутствовал ветер, я отказался ехать в санях, сдал вознице вещи и велел ей ехать без меня, сказав, что дойду пешком, мне хотелось познакомиться с деревнями, увидеть зимнее озеро, людей, старообрядческие молельни.
За центром Посада-Черного начинался "Голодай", о котором я уже упоминал. Узкая дорога с маленькими домами, построенными впритык по ее обеим сторонам. Почему-то сразу подумал: а если вдруг пожар, костром вспыхнет "Голодай". В нескольких шагах берег озера. Ледяной покров сливается с береговой полосой под снегом. За "Голодаем" начинается пустырь без домов и деревьев. С правой стороны вдали красной полосой вырисовывается кирпичная стена старообрядческого кладбища.
По такой же береговой дороге начинается деревня Раюши. Улица широкая, вытянулась на полтора километра. Между деревянными домами стали попадаться кирпичные строения на положенном друг от друга расстоянии. За деревянными частоколами небольшие огороды.
В окружении запорошенных снегом высоких деревьев одиноко стоит окрашенная в желтую краску Раюшская старообрядческая молельня, в которой молятся поморы, старообрядцы строгих религиозных традиций и порядков.
Их священник, именуемый наставником, в обиходе батька, ведет аскетический образ жизни. Ну, например, не имеет права вступить в брак.
Убогое впечатление производит Раюшская школа. Небольшое одноэтажное кирпичное здание давно не ремонтировано, оконные рамы заделаны осколками стекол, не в порядке двери. На противоположной стороне дороги дом пожарного общества. На него страшно смотреть. Из-под обшивки, давно не видевшей краски, торчат гнилые бревна. Здание покосилось, впечатление такое, что не сегодня-завтра оно рухнет. В первом этаже депо. Наверху помещение для вечеров. Есть сцена. За отсутствием в Раюшах просветительного общества культурными мероприятиями ведает пожарное общество, которое кроме танцев ничего не устраивает. Попытки местных учителей организовать культурно-просветительное общество встречали противодействие тех же пожарных, опасавшихся конкуренции
За Раюшами деревня Кикита. Трудно понять, где кончается Раюши и начинается Кикита. В одну непрерывную линию слились дома двух деревень. Соседствуют два молитвенных дома: молельня старообрядцев-федосеевцев и добротный дом баптистов, выстроенный на средства, полученные из Швеции и Америки. Баптисты развернули кипучую "миссионерскую деятельность", пользуюсь тем, что причудская беднота падка на подачки и легко поддается на уговоры ретивых баптистов переходить в новую веру. В конце Кикита два старообрядческих кладбища. Справа от дороги места захоронения XIX века. Ближе к озеру новое кладбище.
За деревянным мостом начинается деревня Тихотка. Всего одна улица с домами по обеим сторонам, длиной около километра,. Чтобы попасть в школу, куда отвезли мои вещи, нужно пройти всю деревню. Школа, как и Раюшская построена из кирпича. Но выгодно отличается от нее внешней привлекательностью, чувствуется хозяйский глаз
Меня давно поджидал заведующий Тихотской школы Дмитрий Иванович Рунин, один из старейших причудских учителей, бессменно учительствующий в Тихотке с 1917 года. В этой деревне живет с 1899 года. Выше среднего роста неполный мужчина с выразительными глазами, Рунин с первого знакомства производит приятное впечатление. Его уважают и любят, как большого общительного деятеля, отлично знающего эстонский язык. Он принимает непосредственное участие во всех русских и эстонских общественных организациях, является основателем Тихотского русского культурно-просветительного общества "Улей" и пожарного общества. К нему приходят за советом, с просьбой написать заявление, ходатайствовать о выдаче ссуды, пособия, выделения земельного участка эстонские и русские крестьяне и рыбаки всей Казапельской волости, в которую входит деревня Тихотка. Членами общества "Улей" состоят все его ученики, относящиеся к нему с искренней любовью и благодарностью, как не только к хорошему учителю, но и к отличному воспитателю. В этом я убедился, занимаясь с ними по внешкольной работе. Тихотская молодежь дисциплинирована, воспитана. Характерно, что в деревне не бывает безудержного пьянства и драк, как в Раюшах и Кикита, деревня оправдывает свое наименование и в этом немалая заслуга Дмитрия Ивановича, трезвенника и примерного семьянина.
На квартиру меня устроили в дом местного иконописца, конечно, старообрядца Пимена Максимовича Сафронова. Его брат Владимир Максимович, член правления общества "Улей" принял живейшее участие в устроении меня в отдельной комнате в мезонине деревянного дома, превращенной в мастерскую иконописца. В день моего приезда Пимен Максимович находился в Тарту, его приезд домой ожидался со дня на день. Его брат успокоил меня, заверив, что никаких возражений по поводу моего вселения не будет, наоборот, брат обрадуется видеть у себя гостя.
Необычной оказалась комната. Меблировка самая простая, спартанская. Железная кровать с соломенным матрацем, стол, несколько табуреток. Зато стены украшали иконы древнего письма работы Сафронова. Не все иконы были закончены. Словоохотливый Владимир вкратце рассказал биографию брата, который всего лишь учился три года в начальной школе и 12-летним мальчиком поступил в ученики к известному старообрядческому иконописцу Гавриле Ефимовичу Фролову, выходцу из Витебской губернии, открывшего в деревне Раюши собственную иконописную мастерскую.
Меня в первую очередь предупредили, чтобы я не курил (в то время я был заядлым курильщиком), поставили на стол комплект мирской посуды. Старообрядцы не разрешают инаковерующим пользоваться их посудой.
Через два дня приехал из Тарту Пимен Максимович. Он меня обворожил приятным обхождением, теплотой мягкого разговора. За все время пребывания своего в Тихотке я ни разу не слышал, чтобы он повысил голос, вышел из равновесия, сказал про кого-нибудь плохое, обидное слово. Обращала внимание ласковость обращения, какая-то одухотворенность светилась в его светлых лучезарных глазах. Не приходится, конечно, говорить, что он был глубоко верующим человеком, всякое дело начинал с молитвы, обязательно молился по окончании работы. Характером и поведением он напоминал Алешу Карамазова.
Закончив писать иконы, брался за книги. Читал вечерами и в ночную пору классическую русскую литературу. Книги религиозно-философского содержания, стремился пополнить свои скудные познания, полученные за короткий срок пребывания в школе.
О Пимене Максимовиче Сафронове, как художнике-иконописце появились статьи в газетах и журналах. О нем заговорили заграницей. В начале тридцатых годов югославский король Александр пригласил художника реставрировать старинные храмы и монастыри Югославии. Несколько лет Сафронов руководил иконописной школой во Франции, позднее переехал в Соединенные Штаты Америки.
Приглядываясь к творчеству этого большого мастера письма старинной иконы, я смог воочию убедится, насколько простота и строгость композиции отличали художника, который выразительностью красок и теней писал возвышенно-прекрасные образы святых и события на религиозную тему.
За отсутствием в Тихотке народного дома занятия с молодежью проводились в школе. Сюда собиралась вся деревня послушать чтение произведений Льва Толстого, Пушкина, Тургенева. Народу нравилось, когда чтение сопровождалось показом световых (туманных) картин. С тихотской молодежью я поставил два спектакля: драму Софьи Белой "Безработные" и комедию Сомова "Счастливый билет". Пьесы игрались в пожарке в Раюшах, в грязном, нетопленном помещении, на сцене, которая будучи укрепленной всякими подпорками, казалось, в любую минуту могла рухнуть.
О тихотской молодежи, как пчелки трудившихся в обществе "Улей", я сохранил наилучшие воспоминания. Работать с ней доставляло большое удовольствие. Трудно забыть простых и сердечных Ольгу Домину, братьев Ивана и Бориса Кравченко, Александра Мухина, Матвея Рукина, Ивана Залекешина и многих других, кто рука об руку со своим бессменным руководителем Дмитрием Ивановичем Руниным поднимали культуру деревни, воспитывали молодежь на хорошие, благие дела.
За Тихоткой, к югу, береговая полоса Чудского озера преображается. Низменность переходит в холмистую местность и, что самое основное, люди уже не те, старообрядца не увидишь, население, живущее в маленьких деревнях и, главным образом, на хуторах, составляют эстонцы. Занимаются земледелием, имеют порядочные участки пахоты, покосов, выгонов для скота, лесные наделы, при случае, если хозяйства близки к озеру, рыбной ловлей. Если старообрядец на своем крохотном клочке земли вынужден заниматься огородничеством, то для эстонца с его богатыми земельными угодьями имелись иные возможности. Огородничество и рыбная ловля являлись подспорьем.
Ближе к Красным горам берег становится выше и круче. Словно маяк вырисовывается на крутом берегу в Кодавере эстонская кирка. Двадцать пять километров отделяют Посад-Черный от Красных гор, а как непохож ландшафт этих двух крупных населенных районов Причудья.
Название Красные горы точно и не вызывает сомнения. Селение раскинулось на высоком, красном берегу. Спрессованный красный песок отчетливо выделяется, если смотреть со стороны озера.
И вот что удивляет. Большинство из полутора тысячного населения Красных гор составляют старообрядцы, православных почти нет, около десяти процентов эстонцы.
Красногорцы - отличные рыбаки, славящиеся не только смелостью и отвагой, но уменьем круглый год не взирая ни на какую погоду ловить рыбу.
Выезжая летом на парусных судах, красногорские рыбаки добираются до Псковского озера, а в северном направлении ловят рыбу под Сыренцом. Зимой занимаются подледным ловом. Собираются артелями на лошадях, выводят маленькие домики-балки с припасами за 10-15 километров от берега и в течение надели остаются в озере. Красногорцам не страшны вьюги, бураны и даже весенняя пора, когда на льду образуются полыньи, то и дело проваливаются лошади, люди. "Пока ворон сидит на льду, - рассуждают они, - можно быть на озере!"
Зимними вечерами любил я выходить на отвесный берег и любовался картиной возвращения с озера кавалькады рыбаков на 10-15 лошадях. Рыбацкий поезд освещали многочисленные фонари на каждой подводе, создававшие впечатления иллюминации, доносились веселые песни, играли гармони.
На берегу рыбаков поджидали скупщики рыбы. Сделки совершались на ходу. Не заезжая домой, рыбаки отгружали огромных пузатых лещей, сверкавших серебряной чешуей остроголовых судаков и красноперых окуней на автомашины, стоявшие около домов скупщиков, сразу же отправлявшиеся в Тарту.
Передовые рыбаки пытались организовать рыболовецкий кооператив. Ничего не получилось. Скупщики оказались сильнее, они успешно конкурировали, в некоторых случаях терпели убытки, платили за рыбу больше, чем кооператив, как только кооператив прекратил свое существование, цены были моментально снижены.
Красные горы не могли похвастаться хорошими домами, благоустроенными улицами, чистотой и порядком. В дождливую погоду глинистая почва расползалась настолько, что по улицам можно было пойти только в высоких сапогах. Все торговля сосредоточена на главной Тартуской улице. Маленькая базарная площадь в субботние дни наполнялась приезжими эстонцами с окрестных хуторов и деревень, продававшими поросят, шерсть, сельскохозяйственные продукты.
Когда-то каменная корчма на базаре превратилась в народный дом Красногорского русского просветительного общества. Он копия народного дома в Посаде-Черном, но меньшего размера и с меньшими удобствами, совершенно не благоустроенный, с полуподвальным зрительным залом, низкой без всяких приспособлений сценой. В народном доме библиотека и читальный зал. Они существуют лишь по наименованию. Книг мало, читателей и того меньше, пара столов столь непривлекательного вида, что за ними никто не сидит. За отсутствием средств, библиотека не в состоянии выписывать газеты и журналы. Хорошо, если кто-либо из членов правления принесет из дома прочитанные газеты и журналы, но это бывает редко.
Председателем просветительного общества является местный купец, торгующий мануфактурой, галантерей и ...водкой, Иван Федорович Павлов, очень энергичный в торговых делах, но мало заинтересованный в просветительной деятельности. Непонятно, почему его выбрали председателем и что заставило его взяться за просвещение народных масс.
Мой приезд совпал с началом великого поста, особенно чтимого старообрядцами. В эту пору все увеселительные вечера, спектакли, концерты отменены. Ежевечерне я наблюдал, как чинно шествовали в старообрядческую молельню одетые в длинные черные платья с накинутыми на голову черными платками женские фигуры, среди них преобладали пожилые женщины, но были и молодые. У мужчин длиннополые, тоже черные пальто, на ногах высокие сапоги. Постится все без исключения старообрядческое население, не позволяя себе есть мясо и молочные продукты. Последняя седьмая неделя не разрешает употреблять в пищу рыбу. Едят соленые огурцы, кислую капусту, черную редьку, черный хлеб, запивая кипятком без чайной заварки с простым сахаром. И, тем не менее, у старообрядцев не считается зазорным в дни великого поста пить водку и напиваться до бесчувствия.
Комнату я получил в мезонине деревянного дома у зажиточного купца-старообрядца Иосифа Алексеевича Долгашева. Два окна комнаты выходили на главную улицу. Слева виднелась базарная площадь, за ней - народный дом. Хозяйка согласилась меня кормить, но предупредила, что отдельно готовить она не станет и мне придется есть вместе с хозяевами постную пищу. После первого обеда, состоящего из душистого грибного супа, отварного судака с жареным на постном масле картофелем и ароматным вишневым киселем, я убедился, что теперь, наконец-то, стану получать настоящие домашние обеды, а что они постные, не имеет значения. Во всяком случае, с успехом заменят скоромную пищу и осточертевшую мне соленую свинину во всех видах.
Большая квартира Долгашева, состоявшая из прихожей, большой гостиной, столовой и спальни, была уставлена старинной мебелью. Из столовой дверь вела в магазин. Хозяин отлично говорил по-эстонски, поэтому у него главными покупателями были эстонцы с хуторов, закупавшие мешками сахар, соль, москательные товары, мануфактуру. В столовую надо было проходить через гостиную, в которой стояла зеленая плюшевая мебель, по стенам висели поблекшие от времени репродукции картин русских художников, а в правом углу - множество икон, как мне сперва показалось, старого письма. Внимательно всмотревшись, я убедился, что это не так. Все иконы были вышиты шелковыми нитками настолько искусно, что их было трудно отличить от обычных икон, написанных масляными красками. Их вышивала жена Иосифа Долгашева (забыл ее имя, отчество), с юных лет посвятившая свой досуг художественной вышивке. Сперва она занималась как бы совмещая приятное с полезным. Своими проворными руками она создала красивые, полезные вещи. Обычным и двойным крестиком, гладью, прямыми стежками, фестонами, ажурной и редкой гладью, "ришелье", паутинкой вышивались скатерти, занавески, наволочки, полотенца, салфетки и т.д. Но такая работа ее не удовлетворяла. Мечталось способом художественной вышивки запечатлеть лики святых, с помощью цветных шелковых ниток создать древнего письма иконы. Прежде чем приступить к этой работе, она долгое время молилась и, как она мне рассказала, во сне ей явилась Пречистая Дева Мария и благословила на этот путь.
Несколько раз я приходил к Долгашевой в комнату, когда она вышивала икону Божьей Матери. Я не узнавал рукодельницу. Она была непохожей на самое себя. В глазах светилась неземная радость, она буквально священнодействовала. В это время она отрешалась от окружающего мира, бесполезно было с ней разговаривать о посторонних, не относящихся к ее творчеству работе, на мои вопросы она отмахивалась рукой, давая понять, что отвечать не будет.
Глаза Божьей Матери полны чувства, которое в средние века определяли, как радость святой печали. Шелковые нитки в руках Долгашевой ложились на темный фон блестящего материала, как выразительные краски иконописца времен XV века. Приступая к работе и заканчивая ее, Долгашева истово молилась и возносила благодарность за вдохновение и радость работы.
Позднее я узнал, что несколько вышитых икон Долгашева подарила в выстроенную в 1930 году Черновскую старообрядческую молельню, несколько ее икон украшают иконостас Красногорской старообрядческой молельни.
Пользуясь свободным от вечеров временем великого поста, я усиленно занимался с молодежью в библиотечной комнате, проводил громкое чтение художественной литературы, организовал несколько вечеров вопросов и ответов, на который пригласил специалистов -агронома, медицинского и ветеринарного врачей, юриста. Необычайный интерес среди всего населения вызвал литературный суд над произведением Всеволода Гаршина "Сигнал". Судили героя рассказа, железнодорожного рабочего Василия Спиридова, который в отместку за полученное от начальника оскорбление отвернул рельс с целью вызвать крушение поезда.
Литературный суд, устроенный впервые в Красных горах, вызвал, благодаря интересной теме и тому, что он был театрализован, горячее участие непосредственных его участников (председатель суда, прокурор, защитник, присяжные заседатели, свидетели) и в не меньшей степени зрителей, переполнивших до последней возможности зал народного дома.
Мой квартирохозяин Иосиф Алексеевич Долгашев, начитанный, с большим практическим багажом, как обвинитель образно доказывал, какое страшное преступление совершил Василий Спиридов и чем оно грозило ни в чем не повинным пассажирам поезда, среди которых было немало детей и стариков. Не менее горячо защищал подсудимого учитель Д. Л. Горушкин, у которого было немало оправдательных доводов в защиту Василия. Железнодорожная катастрофа не произошла. Неграмотный Василий - жертва самодержавия, получив оскорбление действием, в состоянии невменяемости решил мстить, не думая о том, к чему может привести разрушение железнодорожного пути.
Оправдательный приговор, вынесенный присяжными заседателями, вызвал всеобщее удовлетворение. Литературный суд заставил многих задуматься над судьбой забитых, полуголодных людей, вроде Василия, и над теми, кто используя в личных интересах свою власть, чинят расправу...
Нельзя не залюбоваться в летнюю пору, когда Чудское озеро пребывает в покое, его зеркальной гладью, движением рыбачьих судов под белыми парусами незаметно продвигающихся до самого горизонта.
Прибытие парохода в Красные горы целое событие. На берегу собирается все население от мала до велика, наблюдая, как за 1-2 километра от берега к пароходу причаливает большая ладья, занимающаяся перевозом пассажиров и багажа. Из-за мелководья, пароходу к берегу не пристать. Во время бури на озере, а это часто бывает в осеннюю пору, пароход проходит мимо Красных год, - из-за сильной волны лодке с пассажирами и грузом невозможно к ней пристать.
В особо почитаемый местным старообрядческим населением Красных гор праздник Успения (28 августа) договорился вместе с женой посетить молельню. День выдался на редкость безветренным, жарким и душным. Оделись по летнему в легкие одежды: жена одела ситцевое платье без рукавов с открытым воротом, голову покрывал газовый платочек, на мне были светлые брюки и опашка. В молельне своим внешним видом мы сразу же обратили всеобщее внимание. Еще бы, все женщины молодые и старые истово молились, одетые в темные сарафаны с закрытыми кофтами и черных платках на головах, по другую сторону молельни стояли мужчины в длиннополых сюртуках, нечто среднее между поддевкой и летним пальто.
Наша бесцеремонность в отношении туалета не осталась безнаказанной. Подошел какой-то пожилой мужчина, как потом я узнал, член приходского совета, и попросил жену проследовать за собой. Вышли на улицу.
-.Вы разве не знаете, - укоризненно сказал он, - что в таком виде в храм не являются, а вам, господин Рацевич, нашему инструктору просвещения, особенно должно быть стыдно и за себя и за жену. Попрошу больше не ходить к нам в молельню!
Село Нос.
Прежде всего о названии местности. Окрестили ее так не без основания. Оконечность села с белокаменной церковью и маяком вклинилась в озеро словно длинный нос. Село широким веером распласталось по берегу озера небольшими домиками с приусадебными участками и улицами с жилыми строениями, расположенными перпендикулярно к озеру. В Носу дышится свободно и вольготно благодаря тому, что нет скученности домов, подобно в Красных Горах, Тихотке, Кикита, Раюшах, Мустве. Село Нос удивительно еще составом населения, - оно почти все русское, православное, в то время как рядом в 6-ти километрах к северу сплошь старообрядческое селение Красные Горы и на юг по берегу озера в 4 километрах тоже старообрядческая вотчина Большие и Малые Кольки.
Старожилы рассказали мне, что береговая полоса, ныне занимаемая селом Носом, долгие годы оставалась незаселенной. Бежавшие от царского преследования из центральной России старообрядцы облюбовали для поселения район Посада-Черного, высокий берег Красных Гор и южную часть Причудья от Колек до устья реки Эмбах (Емаиеги) якобы потому, что здесь плохо ловилась рыба и леса находились на порядочном расстоянии от берега.
Первооткрывателями этого района явились несколько семейств из Псковщины, по профессии рыбаки, приезжавшие сюда когда вскрывалось ото льда озеро и в зимнюю пору возвращавшиеся домой. Жили они в наскоро выстроенных сараях. Из года в год улов рыбы увеличивался. Рыбаки решили обосноваться в Носу, приступили к стройке домов, привезли семьи. Так образовалось поселение псковитян-рыбаков, оказавшихся в окружении старообрядческого Причудья.
Ранней весной, как только вскрывается озера (в апреле месяце) и стар и млад в продолжение двух-трех недель с утра до позднего вечера не покидает берега озера. Происходит лов снетка, - мелкой рыбешки, длиной 6-10 см, весом до 12 граммов каждая. Снеток огромными косяками подходит вплотную к берегу и его уже не ловят, а ведрами, ковшами черпают из воды и заполняют бочки, чаны и другую деревянную посуду. Предприимчивые рыбаки на месте производят засол рыбы и везут ее на продажу по хуторам Эстонии. Снеток сушили в каменных сушилках. После революции они оказались разрушенными и напрасно рыбаки ходатайствовали перед эстонским правительством о восстановлении. Просьбу не уважили. Нашлись частные предприниматели, которые на свои средства построили новые сушилки и, конечно, с лихвой быстро вернули затраченные средства. В конце тридцатых годов улов снетка оказался рекордным. Некуда было его сбывать, рыбаки пробовали снетком кормить свиней, но вынуждены были отказаться от этой затеи, так как не представлялось возможным употреблять в пищу пропахшую рыбой свинину. Тогда снеток стали употреблять для удобрения огородов.
В Носу у меня произошла встреча с товарищем по выпуску в Нарвской русской гимназии и соквартирантом по комнате в Тарту в период учебы в Тартуском университете Владимиром Коронатовичем Розановым, заведующим Носовской начальной школой и одновременно педагогом в ней. Он занимался общественной деятельностью, состоял председателем правления Носовского просветительного общества "Восход". В бытность мою инструктором в Причудье мы работали с ним рука-об-руку и следует отдать ему должное: деятельность "Восхода" протекала с задором и огоньком, молодежь охотно участвовала в просветительной работе.
И вновь после Посада-Черного и Красных год я увидел жалкое здание народного дома, переделанного из старой каменной корчмы. Та же архитектура: вросшее в землю неприглядное строение, с огромной под готику черепичной крышей, маленькими окнами, полутемными, сырыми комнатами, мрачным зрительным залом, и, конечно, плохо оборудованной сценой. Носовская молодежь с ее способным активом Иваном Козловым, Ниной Карелиной, братьями Орловыми, сестрами Александрой и Любой Бубновыми любила заниматься драматическим искусством, старалась ставить спектакли собственными силами и в редких случаях прибегала к помощи учителей, в частности к нарвитянке, окончившей нарвскую гимназию, учительнице Носовской школы Надежде Васильевне Григорьевой. Она вела в школе уроки пения и охотно занималась с молодежью в обществе "Восход".
По приезде в Нос познакомился с молодежью, узнал, как ведется просветительная работа и как иногда она принимает нежелательные формы.
Собственными силами без руководителя молодежь играла одноактный фарс "В дамском белье". В пьесе трое действующих лиц: муж, жена и любовник. По ходу действия он оказывается в дамском белье, одетым на голое тело. Узнав о возвращении домой мужа, любовник лезет под железную кровать. Выбирается он из-под нее с большим трудом, пятясь задом на авансцену. Сорочка цепляется за железные прутья кровати, обнажая продолжение спины. В зале поднимается невообразимый шум. Крики, отдельные возгласы перемежаются с гомерическим смехом. Закрыли занавес, фарс остался не доигранным.
Весной 1930 года совместно с правлением просветительного общества "Восход" я разрешил вопрос о проведении в селе Нос, как центра южного Причудья, районного Дня Русского просвещения, намеченного на июнь 1030 г.
Все окрестные селения - Красные горы, Ропшино, Большие и Малые Кольки, Казапель, Воронья согласились принять участие в этом празднике.
Сразу же началась деятельная подготовка. Назначенный хоровым районным инструктором регент Носовсой православной церкви Федор Андреевич О'Коннель готовил русские народные песни в исполнении объединенного хора деревень южного Причудья. Школьники под руководством учительницы Н. А. Григорьевой готовили гимнастические упражнения, хоровые ансамбли. Для праздничного спектакля выбрали пьесу А.Н. Островского "Не так живи, как хочется".
В середине июня впервые в южном Причудье отметили районный "День Русского просвещения". Все благоприятствовало его проведению. Отличная погода, нарядные толпы причудцев, одетых в русские национальные костюмы, удачно подобранные и исполненные русские народные песни взрослых хоров, радовало выступление детей. Представители общественных организаций в своих речах вспомнили основоположников русской культуры - Пушкина, Глинку, Репина, Павлова, Менделеева, призывали свято хранить родной русский язык, превыше всего беречь свою национальность.
В пасхальную ночь я присутствовал на богослужении в Носовской церкви. У настоятеля храма протоиерея о. Александра Орнатского накануне умер малолетний сын. В то время, когда мальчик лежал в гробу дома, священник А. Орнатский служил пасхальную заутреню и обедню. Храм был переполнен молящимися все знали о печальном событии в семье священника, искренно сочувствовали его горю. Служить Отцу. А. Орнатскому было чрезвычайно тяжело. Его опухшие от слез глаза ничего не видели вокруг, голос дрожал, то и дело срывался. Во время обедни, когда священник с крестом и трикирием (три зажженных свечи) вышел из амвон и чуть наклонив голову произнес обычный возглас "Христос Воскресе!" произошло непредвиденное событие, грозившие обернуться несчастьем. От горевшей свечи вспыхнула спавшая вперед прядь длинных волос. Стоявшие рядом молящиеся не растерялись и моментально сбили огонь. После нескольких минут замешательства о. А. Орнатский благополучно завершил богослужение.
Незанятым в спектаклях я разрешил присутствовать на репетициях, наблюдать, как они проходят, какие даются режиссерские указания, говорил им, чтобы они все запомнили и, будучи свободными, помогали обставлять сцену, переносить мебель и т.д. Одним из таких моих помощников был 16-летний Миша Трелин, шустрый и разбитной мальчик, старавшийся во всем мне услужить. Понадобилась для репетиции визитка, которая имелась у регента Ф. А. О'Коннеля. За ней я послал Мишу. Прошло около часа, а Миша не возвращался. Меня это обеспокоило, потому что я знал, каким он всегда был аккуратным и исполнительным. Миша вернулся глубоко опечаленным и едва слышно произнес:
- Не нашли! Обыскали весь дом, лазили под шкаф и диван, нигде не могли обыскать!
- А почему под диван и шкаф, - подумал я и удивился, что регент так не бережлив в отношении столь редкой в деревне одежды, какой является визитка.
К концу репетиции в народный дом пришел регент О'Коннель.
- Федор Андреевич, - обратился я к нему, - куда вы подевали свою визитку, которую так долго искали. Даже лазили под диван и шкаф.
Федор Андреевич долго смеялся.
- Миша просил дать ему резинку, поэтому мы так долго её и искали и не нашли. Вероятно ребята её куда-то забросили...
Все рассмеялись и только одному Мише было грустно и не до смеха.
Распри в Кольках.
Как могло случиться, что в одной Причудской деревне, сравнительно небольшой, дворов в восемьдесят, значилось два просветительных общества, да ещё с такими похожими названиями: "Рассвет" и "Луч рассвета". Организация культурно-просветительной работы среди старообрядческого населения всегда представляла чрезвычайные трудности, а тут, приехав в Кольки, я узнал о существовании в деревне двух конкурентов, враждующих между собой просветительных учреждений.
Передо мной сразу же возник сложный, я бы даже сказал неразрешимый, вопрос: каким образом работать. Заниматься одновременно в двух обществах при их антагонизме, вражде и нездоровой конкуренции было нелепо и бессмысленно. Отдельно и поочередно в каждом - озлобило бы их еще больше, потому что появились бы тенденции, что где-то мною уделено больше внимания, использован для работы лучший материал и так далее.
Решил поступить так: все усилия направить на объединение двух просветительных обществ, создать одно сильное, работоспособное деловое общество. Корни раздора гнездились не в молодежи. Она, как потом я узнал, производила приятное впечатление, с удовольствием занималось, была очень активна. Враждовали руководители обществ, учителя Колецкой школы Радион Петрович Баранин и Алексей Данилович Оберпал, которых разъединяли политические убеждения.
Р.П. Баранин, уроженец деревни Кольки, старовер, не отличаясь широтой взглядов, со скромным учительским образованием, в двадцатых годах организовал в Кольках просветительное общество "Рассвет". В арендуемой избе ставились несложные спектакли, изредка читались лекции, в праздничные дни организовывались танцы. Брат Р.П. Баранина, - депутат русской фракции Государственного Собрания Петр Петрович Баранин частенько наведывался в родную деревню, имея политические задания своей фракции, носящие рекламный характер. Особенно часто его можно было видеть в Причудье во время избирательной компании, при голосовании в местные органы власти или в парламент. Правонастроенный П.П. Баранин искал и находил поддержку среди своих односельчан. Вполне естественно, что его правой рукой в предвыборных компаниях и прочих политических мероприятиях являлся родной брат.
Приезд в Кольки молодого учителя, окончившего Тартуский университет А. Д. Оберпала, человека крайне неуравновешенного, вспыльчивого и левых политических убеждений, внес необычайную сумятицу в жизнь деревни. Он окружил себя молодежью, таких же как он левых убеждений, сразу же повел борьбу в школе и в просветительном обществе со своим коллегой Р.П. Бараниным, объявляя его заклятым врагом рыбацкой бедноты. В школе и в обществе они не здоровались, не разговаривали друг с другом. У них появились свои последователи и приверженцы. С каждым днем взаимная вражда между ними углублялась, вовлекая в себя все большее количество жителей деревни. Школьное руководство никаких мер не предпринимало, хотя и знало, сколь пагубно такая неурядица отражается не только на взрослом населении, но и на детях.
А. Д. Оберпала я хорошо помнил по университету. Учился он на химическом отделении физико-математического факультета. Занимался хорошо. Профессурой считался способным, даровитым химиком. Постоянно вращался среди русского студенчества, слыл деятелем партии КВД (Куда Ветер Дует). Когда я с ним познакомился, меня заверяли, что он 100 процентный монархист. Отчасти в этом я убедился на студенческой вечеринке, устроенной группой русских студентов в одном из ресторанов Тарту. Помню, как А. Д. Оберпал, подняв бокал, провозгласил тост за русскую монархическую династию Романовых и неудачно пытался спеть гимн "Боже царя храни"...
Последователи А. Д. Оберпала организовали в Кольках второе просветительное общество, назвав его "Луч рассвета".
Р.П. Баранин и А. Д. Оберпал изощрялись друг перед другом, придумывая все новые и новые формы культурно-просветительной работы. Организовывали спектакли, вечера, диспуты, встречи. При этом снижали цены на входные билеты, с целью привлечения на свои мероприятия большего количества молодежи.